Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2022
КОКТЕБЕЛЬ
Когда со мной случился Коктебель,
до лета оставалось четверть шага,
рыбачью лодку, словно колыбель,
раскачивали духи Карадага.
Я помню, как дрожали небеса,
окрашенные маревом заката.
Не тучи, а ставрида и хамса
смотрели с высоты подслеповато.
Покуда ночь из звезд сплетала сеть,
окутывая наши выходные,
хотелось по-цветаевски взлететь
и рифмы посвящать тебе чудные,
чурчхелу покупать за полцены,
глядеть, как жизнь вращается лениво:
ни окрика чужого со спины,
ни горечи, ни смерти, ни войны,
лишь бабочки, летящие на пиво.
* * *
Обнищала земля за неделю
и без боя сдалась холодам.
И тогда интервенты-метели
разогнали народ по домам,
накрывая дрожащие окна,
выпуская на волю волков.
И звезда затаилась, продрогнув,
позабыв про идущих волхвов.
Не видавший такого размаха
непогодных воинственных дел,
слеп фонарь, одуревший от страха,
не светил, а моргал и скрипел.
И казалось, вовек не согреться.
Но затеплился в хостеле свет,
где Мария качала Младенца
и Младенец агукал в ответ.
СОЛДАТИК
Над крылечком подъезда висит темнота.
Тетя Гуля-уборщица кормит кота
и от грязи дороги спасает.
Много лет длится битва с опавшей листвой,
где она — санитарка, связист, часовой,
запыленный солдатик Аксая.
Руки стерты, морщинисты, пахнут дождем.
Но пока на притихший стареющий дом
гонит осень свои легионы,
тетя Гуля до ночи стоит на посту,
улыбается ветру, глядит в пустоту.
Звезды падают ей на погоны.
АЛМА-АТА
Пока ж/д-состав играет соло
и небо обожженное мертво,
запомни город с обликом монгола,
с ленивой добродушностью его,
уставший, но не сломленный до срока,
безветренный с утра и дотемна,
с распахнутостью выкрашенных окон,
с молитвой, залетающей в дома.
Вдали осколки матового солнца
запутались в закатной полосе,
и пыль, поднявшись, падает и жмется
к торговкам на обочинах шоссе.
Тоска, как пес, гляди, бежит по рельсам,
не выключить ее привычный зов.
И поезд твой выстукивает песню,
в которой нет ни музыки, ни слов.
* * *
Сбереги эту улицу с видом на дом,
затихающий в полдень, гудящий под утро,
менестреля-шмеля, что поет ни о ком,
опыляя асфальт и дворовую утварь.
Сбереги соловьиную хмарь и забор,
где на досках черны письмена и портреты,
и листву — не сметенный газонный декор,
не менявшийся здесь с прошлогоднего лета.
И когда я зачем-то отсюда сбегу,
не заметив, как ночь причитает старухой,
в задымленную даль и в такую пургу,
от которой не греют любовь и сивуха,
где кусается снег и ползет в сапоги,
и до самого мая не думает таять,
сбереги этот дом и шмеля сбереги,
положив их в мою заскорузлую память.