Не детектив
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2022
Даже не знаю, как лучше начать — с конца или с начала. Наверное, с конца, чтобы привлечь внимание. Тогда так: он лежал в луже крови… Или так: молодой следователь, герр Шлаумайер, только окончивший университет, был в недоумении; что-то подсказывало ему…
Ну всё, слава богу, с конца начали, теперь — с начала.
Мы встретились с Галкой в очереди перед театральным туалетом. Мне везет, я всё время в этой очереди кого-нибудь встречаю. Один раз даже народную артистку видела, правда, фамилию забыла, но лицо очень знакомое.
Мы вместе учились в этом… Господи, сейчас уже и не выговорить… целлюлозно-бумажной промышленности. Галка сразу замуж выскочила, диплом получила, но ни дня не работала, муж был предпринимателем — по тем временам что-то между жуликом и бандитом, сначала киоск купил, потом бензоколонку, потом то ли его убили, то ли сам умер с перепугу. Галка не распространяется, а я не спрашивала.
Вот, а я за немца замуж вышла. Очень хотелось за границу. Ну и что, я не стесняюсь, не я одна такая. Потому что жить хотелось, а не выживать. Я худо-бедно целлюлозно-бумажный окончила, а работать приходилось кухаркой и подавальщицей в столовой, ночами штаны шила из брезента. Хорошо, у меня столетний «Зингер» был, ни одной иголки не сломал, ни разу не подвел. Только бирки фирменные по всем знакомым искала, чтобы их на мои изделия наклеивать. И получались у меня штаны фирменные: то «Calida», то «Big Star», тo даже «Valentino». Я сначала пыталась иностранцев в гостиницах подлавливать, но оказалось, что там все места заняты и очередь чуть ли не по записи. А тут, на мое счастье, Интернет появился. Я и махнула фотографию на сайт знакомств. В ателье ходила фотографироваться. Но у них специализация была на комсомольские билеты и они всё никак отвыкнуть не могли: сидеть прямо, не улыбаться, уши открыть. А уши, если честно, — не самая сильная моя сторона. Зато улыбка у меня красивая, и ямочки на щеках. Так что я попросила подругу меня сфотографировать, и получилось отлично, немножко не в фокусе, зато завлекательно. Мы позу вместе по журналам выбирали: лежа на животе, упор на локти, одна рука подпирает подбородок и ноги в коленях согнуты. Ушей совершенно не видно.
Раньше тут все жены-иностранки были филиппинками. Помесь жены с домработницей: тихие, маленькие, ничего не понимают, со всем соглашаются. А потом появились, как цунами, братья-славяне, то есть славянки, от Мордвы до Украйны, все одним миром мазаны, все блондинки, курносые, ясноглазые, бюст, талия, ноги — у-у-у-у-ух! Смели филиппинок, заняли их место у домашнего очага. Громкие, здоровые, ничего не понимают, но обо всем имеют собственное мнение, и попробуй не согласись. Дохнуло матриархатом.
Правда, ненадолго. Дальше произошла некоторая метаморфоза.
Блондинки оглянулись и задумались. Исчезли каблуки. Некоторые дамы, страшно сказать, перестали краситься.
Кое-кто стал тише разговаривать, особенно если по-русски. Многие даже совсем перешли на немецкий. Двигают шибетюру, покупают друкер, едят лакс, пьют чай без цукера. И стараются не отличаться от аборигенок. Но красоту и статность не спрячешь. И за версту — или, как говорят по-немецки, «за десять километров против ветра» — видно: наша идет. Наша.
Я тоже каблуки сняла, по-немецки выучилась, но права женщин — это святое, не зря мы боролись, начиная с Веры Павловны, полтора столетия уже бьемся, чего уж, как рыба об лед. С меня как сядешь, так и слезешь, и мужу я сразу сказала, что свою чашку он моет сам, что рубашки я ему не глажу и носки не штопаю. Сами-с. Да-с. Он попробовал предложить тогда деньги раскладывать по разным карманам: то, что он заработал, — его; то, что я, — мое. Нет, извините! Так мы не договаривались. Деньги общие. Тем более что я все равно ничего не зарабатываю. Деньги общие, а чашку каждый свою моет сам. Нашли modus vivendi, стали жить-поживать. Он меня «фрау Креебюль» называет, я его — Петькой, его Ханс-Петер зовут. И всё хорошо, но есть у меня один недостаток. То есть недостатков вагон и маленькая тележка, но они к делу не относятся. А вот то, что жутко мешает жить и Петьке и мне: не могу отказать, если меня о чем-то просят.
И ведь знаю: дашь палец — откусят руку. Я — безрукий Шива, столько рук мне уже откусили. «Можно у тебя переночевать?» — «Да пожалуйста».— «Ой, я еще недельку побуду?» Как откажешь? Скажешь «нет», а потом будешь мучиться угрызениями совести: человек в нужде, а я эгоистка. «Хорошо».— «У меня день рождения, можно я у тебя отпраздную?» — «Ну, празднуй, конечно…» — «Только я готовить не умею, поможешь?» — «Помогу…» — «Ой, всё так дорого, у меня денег не хватит…» — «Хорошо, я куплю…» А потом у меня дома происходит несусветная гулянка, и та, которой я дала палец, руку мне откусила по локоть и уже блюет в ванной. На следующий день выставляю ее за дверь: чтобы духу твоего здесь не было! Но поздно, руки уже нет.
Ну и с Галкой так примерно получилось: она мне в очереди успела нажаловаться, что работы нет, мужика нет, денег нет, смысла жизни нет, а в театр пришла, потому что у знакомой подруга работает здесь костюмершей. Костюмерша устроила подруге контрамарку. Подруга прихворнула и отдала контрамарку Галке, чтобы та развеялась. И теперь Галка развеивается на стуле над царской ложей в аккурат за орлом: из-за крыла ничего не видно, а когда она пытается сдвинуть стул, то налетают воронами билетерши, наверняка бывшие пионервожатые, потому что командуют, как на плацу: «Поставила стул на место!» — «Мне оттуда не видно ничего».— «Видно тому, кто деньги платит! Поставила на место! Прослежу!» Одна только билетерша, интеллигентка, наверное, пожалела Галку, по-человечески с ней поговорила, совет дала: «За бесплатно и не должно быть видно. Вы смотрите на тех, кому видно, иногда люди так сопереживают, что интереснее, чем на сцене. Недавно одна зрительница в третьем ярусе партию Китри из „Дон Кихота“, не сходя со стула, протанцевала, любо-дорого посмотреть». Короче, Галка успела, стоя в очереди, мне в жилетку поплакаться, и я ей сдуру телефон дала. Надеялась, что пронесет, что ничем не рискую: телефон заграничный, звонить дорого. Галка мне и я ей сто лет в обед не нужны.
Как бы не так.
Двух недель не прошло, я уже уехала из родного города на свою новую родину, и вдруг звонит мой заграничный телефон, а в телефоне Галка плачет и просит пособить, найти ей за границей какую-нибудь работу. А как я найду? Мне самой кто бы нашел. Но я пообещала: если вдруг, то, конечно, сразу. Понятно, что после дождичка в четверг. А буквально дня через два встречаю знакомую, тоже нашу, и она жалуется, что нянечку не найти. И я ей про Галку: дескать, есть женщина, детей любит, без претензий, на три месяца за малые деньги может приехать. Всем хорошо: одна зарабатывает, другая экономит. Я обещание сдержала, умываю руки, выхожу из игры.
Как бы не так.
Не понравились они друг другу. Той не понравилось, что Галка неправильные ударения ставит и «Чему же она научит ребенка?», и еще, что Галка вместо, скажем, «Вам нужна соль к мясу?» говорит «Вам нужна солька к мяску?». Мне тоже не нравится, но Галка с юга, из Ставрополя, а у них там всё «виноградик, картошечка, машинка», уси-пуси. Ну а Галке не понравилось, что у той слишком много претензий. Oна, как оказалось, хотела нянечку и домработницу в одном лице. И в первую очередь домработницу. В общем, расплевались они, а я, как дура, виновата. Ну и пошло. Поживи у меня, конечно, раз уж приехала, не возвращаться же. Она живет. Немец мой терпит, молчит, но он тоже на пределе. Он хоть по-русски не понимает, но уси-пуси чувствует и нервничает. Тогда я решила Галку замуж выдать. Чтоб она у кого-нибудь другого на шее сидела. И как оказалось, у Галки тоже такая мысль была. То есть нянечка — это только ступень к счастью.
С работой не получилось, но раз приехала, не уезжать же… Все деньги на билет ушли, а надо, чтобы не зря и чтобы не обидно. Галка у меня поселилась и стала устраивать свою жизнь. Я‑то живу не то чтобы анахоретом, но скромно. И времени нет на гулянки, да и желания особого тоже нет. Мой Петька, Ханс-Петер то есть, как придет со своей фабрики, так сразу перед телевизором усаживается, ну и я за компанию. Так и немецкий начала учить — по детективам, а там всё… как бы сказать… лексика очень разговорная. Потом, когда в школу пошла, пришлось переучиваться. Теперь я по-немецки шпрехаю без сучка без задоринки. Даже гидом иногда подрабатываю: иду, а за мной стадо австрийских пенсионеров, а я им: посмотрите направо, здесь Эразм, посмотрите налево, тут маразм. И все меня хвалят, говорят, я с юмором. А Галка без языка, дома сидеть ей скучно, не для того приехала. Я дала ей велосипед. Спросила: «Ты умеешь кататься?» А она, конечно: «Умею!» Потом оказалось, что в детстве в Ставрополе ей один раз дали по двору прокатиться. Короче, она поехала, задела машину припаркованную, удрала, не смогла вписаться в поворот и вылетела в кусты. Хорошо, не на асфальт, мне бы пришлось ее по кусочкам собирать. А из кустов вылезла только поцарапанная. Вернула мне велосипед, стала пешком ходить. И пешком познакомилась с массой народа! На улице слышала русскую речь, и сразу: «А вы откуда? что здесь делаете? давайте встретимся?» В магазине — у нас тут русский магазин есть под названием «Сибирь», продукты все украинские или польские, но магазин русский (во как имперское подсознание срабатывает!), — в магазине с Валентиной-парикмахершей познакомилась, и тут понеслось. Валентина — член русского сообщества, активистка. Здесь их несколько группировок, друг друга на дух не переносят. Кучкуются обычно вокруг русских школ. Там такая борьба за души идет, мамочка моя! Педагоги солидные, одна «ложит» говорит, другая «вклю`чит» и «зво`нит». Элиту будут растить. Галка с ними задружилась. А потом раскол пошел по политической линии, когда наши Крым, по одной версии, отобрали, по другой — вернули. Галка сначала радовалась, кричала «Крым наш!», а потом зыркнула кругом, а кругом не комильфо. И Галка быстро поменяла ориентацию и очутилась в компании «Крымненаш». Хай живе — нехай живе. Между нами, я уверена, если Галку спросить без свидетелей и начистоту, то ни за что Крым не отдаст. Кричать-то можно что угодно. А в тайном голосовании «наш» напишет, «наш!». Севастополь наш, про него Лев Толстой писал, а он наш. И кипарис Раевского наш, и фонтан слёз. Нет, плакали, конечно, татары, но написал-то Пушкин! Так что хай живе. Веселая жизнь пошла у Галки. Но за дружбу с соотечественницами и даже за правильную политическую позицию вид на жительство не дают. А Галке тут очень понравилось.
И стала Галка думать, как бы ей замуж выйти. А это не так-то просто. На улицах никто не знакомится. Да и Галка, надо сказать… Нет, она, конечно, обаятельная, но толстая, маленькая и, мягко говоря, уже не девочка. Подруги посоветовали ей килограммов пять сбросить для начала, чтобы усилить привлекательность. Посоветовали бегать по утрам. Галка и меня подбивала, но я худеть не могу, у меня ямочки на щеках пропадут. А Галка бегала. По утрам куча мужиков спортом занимается, она надеялась, что кто-нибудь за ней побежит. Очень это могло быть романтично: Рейн течет, лебеди плавают, селезни за утицами летают, дует легкий ветерок и первые лучи солнца согревают свежую зелень. Но после первой пробежки взглянула Галка на себя в зеркало и поняла, что на романтическое знакомство рассчитывать не приходится: сама красная, как свекла, пот глаза заливает, тушь размазана, спина мокрая, дышит, как паровоз. Понятно, что атлеты, не оглядываясь, пробегали мимо.
С пробежками не получилось, в русский магазин женихи не ходят. В поезде ловить — это надо генеральный абонемент покупать первого класса, по миру пойдешь. У нее-то денег все равно нет, она ко мне подбивалась, но я эти попытки сразу пресекла. Денег не дам. И посоветовала ей ходить на вернисажи. А куда еще? Некоторые через Интернет знакомятся. Нет, я сама через Интернет, понятно, но мне с Петькой повезло, хотя он и выпить не дурак. Но это человеческая слабость, а в Интернете вообще неизвестно, на что нарвешься. Может, даже на маньяка. Написать-то что угодно можно. И картинку повесить какую угодно. А потом ходи на свидания по сто раз. И, может быть, не отвертишься. Надо незаметно принюхаться друг к другу. Я серьезно. Бывает и красавец, и деньги есть, а запах от него сладкий, тошнотворный. Кому нравится — а я на такси и домой. И вообще: наше поколение Интернету не доверяет. Нам надо пощупать, потрогать, понюхать. Галка до того всё на дискотеки ходила, для тех, кому уже перевалило. Там, конечно, нанюхаешься. Зато темно, громко, ничего не видно, не слышно. Хотя это как раз хорошо, что не слышно, Галка по-немецки только «данке» и «хенде хох» знала. Но все равно, дискотекам я тоже не доверяю. Вот вернисажи — да, самое милое дело. Публика интеллигентная, абы кто на вернисаж не пойдет. Гарантии, конечно, нет, но в общем на вернисажи ходят люди приличные. Потом фуршет. Если стать поближе к буфету, то можно и не ужинать. Стой себе с бокалом и бутербродом, любуйся на картины и жди, когда клюнет. Непременно кто-нибудь подойдет и спросит, как тебе современное искусство. Я с Галкой позанималась, несколько фраз она выучила для затравки, мол, по-немецки я еще не очень, но вибрации чувствую. А если не картины, то не про вибрации, а что-нибудь философское. Например, искусство фотографии в том, чтобы предвидеть момент. Ой, я быстренько про современное искусство… Недавно моя подруга готовила выставку на старой фабрике, половину фабрики ей дали, а на другой половине какой-то мексиканский художник. Я пришла накануне вернисажа помочь с развеской. Потом она говорит: «Хочешь мексиканца посмотреть?» А чего не посмотреть, пойдем посмотрим. Ходим, а там всё инсталляции, похожие на тотемы в папуасской деревне. И под одной инсталляцией лежит кучкой собачье дерьмо, подсохшее уже. Мы обе долго задумчиво это рассматривали — и вдруг она как подпрыгнет! Она свою собаку узнала! То есть не собаку, а… ну, вы понимаете. По сливовым косточкам! Собака у нее сливы из-под дерева ест, и вот оставила память, когда они в прошлый раз вместе на фабрику заходили. Главное, ни я, ни она не сомневались, что это искусство! Но это я, извините, отвлеклась. Галке повезло. Уже на шестом вернисаже клюнуло. Подошел к ней господин с бокалом. Приличный. Счетовод. Это по-нашему, а здесь он, значит, в банке работает бухгалтером. Почти банкир. Узнал, что она русская, страшно обрадовался. Он Достоевского читал и русской душой интересуется. С душой у Галки всё в порядке. Русская — дальше некуда. Всё на авось. А он предложил помочь в освоении немецкого языка. И можно даже тандем: он с ней час по-немецки, она с ним час по-русски. Чтобы он тоже с этого что-то имел, чтоб не задаром. Я же говорю — счетовод. Собой очень приятный. Седой. Высокий. Детей нет. На собак и кошек аллергия. Любит гулять по выходным и перед сном. По утрам бегает. Чем не жених?
Кстати, потом выяснилось, что он в живописи ни бе ни ме ни кукареку, а на вернисажи ходил исключительно из-за буфета, на ужине экономил. Счетовод.
Говорят, немцы чистюли. Ой, не знаю, у моего дома был такой срач, что дышать нечем. Пыль везде, окна лет десять никто не открывал, рубашки на стульях валяются, кресла какие-то допотопные, гордость его родителей, и воняют, хоть святых выноси. Воняют холодными хабариками. Он раньше курил. Теперь пьет. Клин клином вышибает; не знаю, что хуже. Я этот срач два месяца разгребала. Хотела кресла выкинуть, современные купить, большие, мягкие, кожаные, так он разорался: выкинешь в день моих похорон. Иногда, честно, руки чешутся, так бы и прибила, и кресла бы с чистой совестью выкинула. Шучу, конечно. В общем, даром что немец, а в доме свинарник. У Галки наоборот получилось. У него в доме ни пылинки и всё на своих местах лежит. Галка немного нервничать стала по этому поводу.
Она у меня отбыла весь свой срок — три месяца. А дальше пришлось ей собрать чемоданы — и домой. Но у них с бухгалтером уже сильно закрутилось, так что решили, что она дома побудет и вернется. А он пока сделает себе визу и поедет нанести ей визит на родину, посмотреть, как живет. Мало ли. Она говорит, что одинока, а может, у нее какая-нибудь корявая тетка на иждивении или любовник, или счета за газ не оплачены. Галка перед его приездом с ног сбилась. Новые тапочки купила, постельное белье, старый ковер-палас выбросила, окна намыла, полы надраила, сервант полированный до зеркального блеска протерла — чистота, как в больнице, страшно ступить, страшно дотронуться. А он приехал и прямиком на кухню. За плиту сразу сунулся и заявляет: «Как у тебя там пыльно!» Ну не козел?! Галка даже плакала. С люстры пыль стерла, а за плиту залезть не догадалась. Но обиду проглотила, взяла пылесос, убрала за плитой. Он вернулся, довольный. А у меня Галка попросила приглашение, чтобы бухгалтера лишний раз не напрягать. Я прислала. Она приехала. И снова у меня поселилась.
Мой немец на фабрике работает. Делает дырки. Пефто… переф… Ну, это я тоже не могу произнести, язык мешает. Там стоят станки-дыроколы, и мой один за все эти станки отвечает. Сидит за компьютером и только размер дырочек указывает. Я, конечно, прибалдела: надо же, профессия — дырки делать! Но мне объяснили, что без дырок ни памперсов не было бы, ни масок этих мерзких, без которых теперь из дома не выйти, — ни-че-го. Как же раньше обходились? А раньше, говорят, всё было натуральное, а в натуральном обязательно есть поры, через которые проходит воздух. Здрасьте, приехали. Уже всё было хорошо, нет, сначала надо было заменить на всякую дрянь, а потом деньги тратить, чтобы эту дрянь до ума довести. Я вот никакой синтетики не ношу, в магазин хожу с авоськой, мусор сортирую на тридцать пять частей, на машине не езжу, на самолете не летаю, авокадо, извините, не кушаю. Я — человек будущего. А Галка считала, что я отсталая, что надо пользоваться прогрессом, что всё для человека, то есть для нее. Накупила сразу всякой ерунды, на суши подсела и про мусор ну никак не могла взять в толк. Страшно удивилась, когда узнала, что за мусор надо платить, а главное, сколько. И всё пыталась внести свой вклад в хозяйство: возьмет мешочек, напихает в него отбросов и идет в урну подкидывать. Еще гордилась, что сэкономила. Я с ней поругалась, она обиделась. Но нашла себе компанию. Как-то ночевать не пришла. Не пришла — и слава богу. Утром появилась, уставшая, провела ночь с подругой. «Ну и как подруга?» — спрашиваю. Потому что если мужика нет, то на худой конец и подруга сгодится. Но она моего вопроса не поняла. Оказалось, что ночь она провела с подругой и с пользой. Подруге, Валентине-парикмахерше (кстати, очень хорошо стрижет), нужно было выкинуть холодильник, а это за отдельные деньги. Она призвала Галку, они трудились весь день, разбирали холодильник на части. Потом надо было разрезать корпус, а он — металлический. Пытались ножовкой, резали холодильник по живому, вспотели, поехали в магазин, взяли напрокат дископилу, разрезали. Разложили на две сумки и под покровом ночи вылезли в город — разбрасывать холодильник по урнам. Сумочки килограммов по двадцать, а урны не то чтобы на каждом шагу. Урны — только на трамвайных остановках. И они всю ночь пешедралом с холодильником в сумках таскались по городу от остановки до остановки. К утру справились. Настоящие русские женщины. Героини. Их ничто не остановит: и в горящую избу войдут, и с системой поборются. Я только спросила, сколько сэкономили? Нисколько, естественно, все сэкономленное на пилу потратили. Но, когда речь идет о героизме, кто ж считает…
Очень гордилась Галка своим подвигом, всё хвасталась, как они систему обманули. Потом решила другим подвигом похвастаться, как она в тандеме жениха русскому языку обучила. Она еще у меня жила и пригласила его в гости на пироги. Пироги, естественно, я пекла. Жених пришел. Увидел у меня пыль в углу, обрадовался, палец вверх поднял и по-русски мне ставит на вид: «Надо полесос!» Я говорю: «Кровососа одного знаю и с парой молокососов знакома, а что кто-то пол сосет — первый раз слышу». А Галка: «Что же сосать?» — «Как что? Пыль!» А Галка: «Почему? Он же пол сосет?» — «Тьфу ты! Это у вас в Ставрополе он пол сосет, а у нас — пыль! И ту, видишь, выплюнул, вон в углу лежит, не понравилась». Галке потом счетовод скандал устроил, что она его неправильно учит и на посмешище выставляет. Счетовода, кстати, Феликсом звали. Феликс Пфютцли.
Чаша моего терпения переполнилась: вернулась я домой из поликлиники, смотрю — а Галка у компьютера сидит и моя кредитная карточка у нее в руках. Я говорю: «Зачем ты мою карточку взяла?» А она: «Сю-сю-сю, ой, я хотела кофточку купить в Интернетечке, а там надо карточечкой платить, а у меня нет, так я твою взяла». У меня челюсть отпала. Это уже не руку откусить, а по гланды вгрызться. Тут я ее за дверь выставила, чтобы духу твоего в моем доме не было, иди жить к бухгалтеру, а карточки бери у подруг, с которыми холодильники выбрасываешь!
Но с нее как с гуся вода. Уйти, правда, ушла к счетоводу Феликсу, после того как я ему позвонила и вежливо объяснила, что мне Галка обрыдла, что она к нему приехала, не ко мне, и пусть он потеснится в своей четырехкомнатной и Галку куда-нибудь положит, хоть на коврик под дверью. Рядом с «полесосом».
Потом они поженились, скромно так; она думала, что он ее на медовый месяц в круиз пригласит по Средиземному морю, но он ей сказал, что теперь надо экономить, потому что жить они будут вдвоем, а Галка ничего не зарабатывает. Медового круиза не было, но все равно Галкина мечта осуществилась: вид на жительство. Еще не паспорт, но уже почти. Можно забыть про целлюлозно-бумажный, про бензоколонку бывшего мужа, про подруг-костюмерш. Можно каждый день киви и авокадо трескать, каждый день на Рейн смотреть, как он течет к Роттердаму, можно… А хрен его знает, что еще здесь можно из того, что там нельзя…
А бухгалтер, в общем, хороший попался. Конечно, все не без недостатков. Галка что, ангел, что ли? Тридцать раз спасибо должна сказать, что он ее подобрал, что на «русской душе» женился, не зная, что она — сплошные потемки. Ну и он не ангел. От малейшей пылинки задыхается, от запаха чеснока в обморок падает, от писка комариного из себя выходит, а если обед не вовремя, то на два часа головная боль. Воспитывает. То не так, это не так. В воскресенье нельзя шуметь, стирать и мыть окна. А в субботу можно. В пятницу — вернисаж с фуршетом, они уже вдвоем там подпитывались. Ну, Галка ему свои правила: волосы стричь только в новолуние, через порог не здороваться, на углу не сидеть и прочие освященные веками истины. Так они друг друга воспитывали. Честное слово, Галке повезло. У Валентины-парикмахерши, которая стрижет хорошо и недорого, — просто кошмар. Она вышла замуж в сорок лет, а ему уже было за семьдесят. Конечно, она думала, вот-вот отдаст ее благоверный богу душу и останется она веселой вдовой. Так он до сих пор жив! Столетний маразматик, держит ее на коротком поводке, ревнует к каждому столбу, требует, чтобы она находилась при нем безотлучно, денег, кстати, не дает, а когда она уходит — работать-то надо! — он нарочно кучу делает на ковер. Тоже воспитывает. Наглядным способом. Как она его еще не убила — не понимаю. Конечно, здесь есть нормальные мужики, но нам они не достаются. У нас наследство филиппинок. Тяжелое. Может быть, в следующем поколении по-другому будет, не знаю…
Сначала господину Феликсу Пфютцли хватало русской души, но потом он стал ожидать, что Галка делом займется и копеечку в дом понесет. А с Галки взять нечего. Квартиру в Ставрополе она наотрез отказалась продавать, да и не деньги это — слезы. Языка не знает, уборщицей идти гордость не позволяет. Сидит дома, одну и ту же чашку моет. Решила было учиться водить машину. Но я ее моим примером быстро охолодила. Сейчас я это тоже быстренько расскажу. Я пошла на курсы, когда мне уже лет сорок было. Выглядела я еще отлично, но средний возраст в группе по оказанию первой помощи был около двадцати лет, это притом что я задавала верхнюю планку. То есть я одна, а вокруг молодняк, все красавцы-модники с серьгами в ушах, носах, бровях и пупках. А один вообще футболист. Из Цюриха. Девки при его появлении начинали хихикать в два раза громче и пупками сверкали до рези в глазах. Я сидела сзади, на камчатке, тихо-мирно, незаметно. А тут окончание курса и начинаются практические занятия. Кто-то должен играть жертву аварии и валяться на дороге, а остальные — оказывать первую помощь. Ну, думаю, я лучше полежу. И вызвалась быть жертвой. Дальше всё разыгрывалось как по маслу: я лежу, они суетятся, кто-то укрыл меня одеялом, а футболист телефон взял, стал неотложку вызывать. Здесь это по-другому называется, но суть та же. «Алё! — кричит, — алё! Здесь на дороге лежит пожилая женщина!» Я как услышала, так действительно чуть концы не отдала. Пожилая женщина! Когда мне гинеколог накануне сказал, что я еще родить могу! Представьте себе, вы лежите на полу, а сердце, вместо того чтобы куда-нибудь выпрыгнуть, вколачивается в пол где-то под лопаткой. И не встать. Кошмар. Пригвоздили. Пожилая женщина… Еще немного — и действительно пришлось бы неотложку вызывать. Потом судьба за меня расплатилась с футболистом: я сдала и получила права с первого раза, а он уже на теории засыпался. Галке я про мой печальный опыт рассказала, а ей уже где-то за сорок было, и она от идеи записаться на курсы отказалась. Тем более что языка не знает. Я ей посоветовала сначала перед телевизором посидеть пару месяцев. Но тут тоже незадача: телевизора нет. Хоть в окно смотри, развлекайся. Не нашла Галка работу, и они с Феликсом начали понемногу ссориться.
Я, впрочем, про их ссоры потом узнала. Галка вышла замуж и почти исчезла с моего горизонта. И слава богу. У меня своих забот хватало. В гости она не звала. Готовить не любила и не умела. Феликс-счетовод просто скупердяйничал, но признаваться в этом не хотел. Сваливал на стулья: мол, у них всего четыре стула, а приличных бокалов только два. Потом стал на хозяйку дома кивать: мол, она живет под нами, это пожилая дама, она не выносит, когда у нее над головой топают. Раньше он один топал, а теперь их двое, и это уже перебор. А основное правило жизни — друг другу не мешать. Моя свобода кончается там, где начинается свобода соседа. Свобода господина Пфютцли со старушкой-хозяйкой была какая-то совсем коммунальная. Он, например, не имел права оставлять перед дверью ботинки — это било по ее свободе ходить на чердак, не путаясь в шнурках. А в последнее время хозяйка почему-то с ними совсем здороваться перестала. Галка только удивлялась: вроде правил она не нарушала, даже в туалет старалась ночью не ходить, до утра терпела, а хозяйка на ее «грюеци» только фыркает. Свобода слова наткнулась на свободу это слово не слышать. Свобода, как оказалось, штука невероятно ограниченная. Не то что наша волюшка. Но волюшка осталась далеко — в лесах, в полях, в озерах, в синем море-окияне, на утесе-великане.
Тут май, комары появились. Галка комара в стенку впечатывает, а снизу хозяйка — тык! — палкой в пол. Совсем отношения испортились.
Феликс всё на бессонницу жаловался. Говорил, что не может заснуть, что ему мешает какой-то высокий звук. Комар? Нет, не комар. Галка решила, что у него тиннитус, в ушах звенит. Предложила ему наушники, чтобы он радио слушал. Заодно будет в курсе всего, что происходит, сможет любой разговор поддержать. Но радио он отверг: по одной программе чепуху несут, а по другой всё слишком заумно. И в наушниках набок не повернуться. Тут Сцилла, здесь Харибда: тут наушники, здесь комар.
Галка спать не могла, потому что за окном в тридцать пятый раз за год вскрывали асфальт, клали-перекладывали какие-то трубы. Бум! Трах-тах-тах! Бум-бах-бум-бум-хрясь-бум — а дальше уже непечатно. Дом трясется, подушка прыгает. Начальники командуют, рабочие ругаются. А Феликс Пфютцли на бульдозер начхал и спал себе спокойно. Зато, если в спальне появлялся комар, Феликс приходил в ярость неописуемую, метал молнии в комара, швырял в него стульями. У него очень тонкая натура, и писка он не выносит. Галка из-за бульдозера даже телефон не слышала, не то что комара. А он из-за писка не замечал грохота за окном. Галка купила прыскалку от насекомых: «На, — говорит, — облейся с ног до головы, ни один комар на тебя не сядет». А он: «Пусть бы лучше сел! Он сядет, я его прихлопну, а так он, мерзавец, под потолком летает, зудит, и его не достать». Стремянку принес. Ночью пылесос включал, на стремянку лез и к потолку. Наконец-то до Галки доперло, что пылесосом не только пол сосут. Ночи превратились в двойной кошмар. Так что Галка перебралась с одеялом и подушками в гостевую комнату. Там, кстати, ни одного комара не было. И всё лето спали они врозь. Раз в неделю встречались для исполнения супружеского долга. Если получится. Без гарантии.
В ночь, с которой я сначала хотела начать эту историю, работы на улице не велись, и Галка продрыхла сном праведника аж до девяти утра. Утром она встала, мужа слышно не было, она решила, что он ушел на утреннюю пробежку. Пошла в туалет, ванную. Пела даже в ванной, такое настроение было замечательное: весна, весна, пора любви! И, только выйдя из ванной, увидела, что в прихожей что-то лежит. Что-то большое. И ей стало страшно. Подошла осторожно. А как увидела — ноги подкосились. Хотела закричать, а горло как обручем сжато. И не закричала, а завыла, не побежала, а поползла. Ползла и выла, пока не наткнулась на стенку. Тогда опомнилась. По стенке еле-еле поднялась и вот так, с криком в горле, заставляя себя сделать шаг, приблизилась к этому большому. К мужу. Мертвому. Лежал он как-то странно, очки соскользнули с носа, сидели поперек лица, одна дужка за ухом, другая у подбородка. И кровь. Волосы седые стали ржавыми, слиплись, и на коврике у двери кровь. А сам в пижаме. И дырка под мышкой.
Меня разбудил ее звонок. Я сразу сказала: «Звони в полицию, немедленно». И еще предупредила: «Галка, ничего не трогай! Слышишь? Ничего не трогай!!!» Я же, слава богу, сериалы смотрю и в курсе. А она: «Я его уже убрала».— «Кого???» — «Молоток».— «Галка, дура, возьми его немедленно, положи на место, как было, и отпечатки пальцев сотри! За что ты его держала?» — «За рукоятку».— «Вот возьми и с рукоятки сотри». Она взяла, стерла отпечатки с рукоятки, только держалась при этом за сам молоток. Ну дура, я ж говорю! Положила как было. Снова мне позвонила. Я опять сказала: «Звони в полицию. Немедленно». А она всё подвывала: «Я боюсь в полицию звонить, боюсь». И не зря боялась. Когда она все-таки позвонила и полиция приехала, то ее тут же взяли под стражу. Ну правильно, а на кого еще подумать? Муж лежит с проломленной башкой, а жена — иностранка, русская. Эти русские Крым оттяпали, и с ними надо держать ухо востро. Сколько швейцарцев полегло на Березине? А сколько баварцев погибло примерно там же? Они уже до Берлина доходили, и только доблестные англо-американские войска их остановили. Варвары, страшные люди. Вон Достоевский на полочке лежит, так один Раскольников чего стоит! Тоже, между прочим, головы проламывал. Так что взяли Галку под белы руки и отвезли в кутузку.
Там сделали экспертизу, нашли ее пальцы на молотке и уличили в том, что уничтожала улики. Приперли к стенке. Отпечатки налицо. Дело практически раскрыто.
Я тоже была совершенно ошарашена. Галка клялась, что она ни при чем. Может быть. А если врет? Полиция думает, что врет. А я не понимаю. У меня куча вопросов. И я ищу на них ответы. И спорю сама с собой.
«Почему он в пижаме стоял у входной двери?»
«Может быть, она поздно ночью вернулась, он ждал, вышел к ней в пижаме».
«А молоток с собой принес? Зачем? С молотком за комаром охотился? Может быть, он вышел из спальни, напоролся на гвоздь, торчащий из половицы, потому что дом старый, сходил за молотком, чтобы гвоздь забить, а в это время Галка…»
«Так он зачем вставал: ей нотации читать или в туалет? Или она вернулась, выхватила у него молоток и — тюк!»
«А может, у него был приступ ревности?»
«Но тогда он должен был ее порешить, а не она его».
«А может, она боролась, вырвала молоток и — тюк!»
«Он ее больше в два раза, бегает по утрам, а Галка толстая и неповоротливая!»
«А может, у нее молоток уже был в руках?»
«Ага, она его в сумочке носит? Хотя, если честно, бывает: у меня у самой как-то в сумочке обнаружились водяной пистолет, гантель и жареная курица, и всё было очень логично. Так что про сумочку лучше промолчать».
«Хорошо, допустим: он не спал, ждал, ревновал. Она вернулась поздно ночью. Он вышел к ней в прихожую. Устроил сцену ревности. Галка ему что-нибудь сказала про мужское достоинство, с нее станется. Допустим. Дальше — больше. И в какой-то момент либо она выхватывает из сумочки молоток, либо он… размахнулся молотком, которым до того убивал комаров. Она его руку перехватила и — тюк!»
«А после? Галка спокойно приняла душ, пошла спать и только в девять часов, натолкнувшись на плоды своего злодеяния, опомнилась и заголосила? И главный вопрос: зачем было Галке рубить сук, на котором сидит? Тем более что жили они хорошо. Никакой „любови-моркови“, конечно, не было, но каждый получил что хотел: она — вид на жительство, он смог отказаться от услуг приходящей эльзасской домработницы, ну и с супружеским долгом по субботам после бани тоже всё обстояло как нельзя лучше. Ворота открыты. Так почему? И зачем?»
Очевидно, следователь тоже задавался этими вопросами, потому что через два дня Галку отпустили за нехваткой улик под подписку, и следователь начал копать дальше.
И накопал. Вот что мы услышали в суде.
Судмедэксперты полагают, что убийство было совершено предположительно между пятью и шестью часами утра. Труп мужчины, одетый в халат, лежал в прихожей. Скорее всего, убийца был жертве знако`м, дверь была открыта, следов взлома не обнаружено. Удар был нанесен предположительно металлическим предметом прямоугольной формы, возможно, молотком.
Установлено, что жертва соблюдала все правила карантина и гигиены. В ванной комнате обнаружены семь упаковок медицинских масок и пять упаковок дезинфицирующих средств. Соседи сверху и владелица дома, живущая внизу, ничего подозрительного не заметили, кто мог приходить к жертве в пять утра, не знают. Утверждают, что жертва общения избегала и никого к себе ближе, чем на два метра, не подпускала. Убийца предположительно является челoвеком, интимно знавшим убитого.
При вскрытии компьютера жертвы полиция обнаружила, что в последний месяц жизни жертва вела активную переписку с владелицей дома и с различными организациями.
«Глубокоуважаемая госпожа М., вынужден сообщить Вам, что с некоторых пор я постоянно слышу в моей квартире гудение, скорее напоминающее свист или писк. Звук не прекращается, особенно явственно слышен по ночам, что препятствует здоровому сну. Полагаю, что он происходит в отопительной системе. Буду благодарен, если Вы скорейшим образом примете меры к его удалению».
«Многоуважаемый господин Пфютцли, мне очень жаль, что Вы испытываете неудобства. Я вызвала монтера, ему придется подняться к Вам, чтобы установить природу звука. Мы постараемся устранить неполадки в кратчайшие сроки. Монтер будет сегодня после обеда».
«Глубокоуважаемая г-жа М., монтер вел себя очень странно, не услышать назойливого вибрирующего звука может только глухой — монтеру же понадобилось на это полчаса. После его ухода интенсивность звука возросла».
«Многоуважаемый г-н Пфютцли, мы вызвали бригаду техников, проверяющих состояние отопительной системы. Будьте уверены, что неполадки будут исправлены в кратчайшие сроки».
«Глубокоуважаемая г-жа М., это невыносимо. Этот ужасный пищащий звук выводит меня из себя. Будьте любезны, поднимитесь ко мне и удостоверьтесь сами!»
«Глубокоуважаемая г-жа М., Ваше утверждение, что Вы ничего не слышите и что больше в доме ни у кого не свистит, я иначе как насмешкой назвать не могу. Это за гранью добра и зла! Если учесть, какие деньги я плачу за квартиру! Я работник умственного труда, я не могу сосредоточиться ни на минуту! Я требую немедленных мер!»
«Уважаемый г-н Пфютцли, сегодня во второй половине дня снова придет эксперт с измерительными приборами, чтобы установить частоту звука и причину его возникновения».
«Дорогая г-жа М., спасибо, сегодня звук исчез».
«Глубокоуважаемая г-жа М., вчера, измученный вконец бессонницей, я внезапно потерял ощущение реальности, мне показалось, что звук исчез. И я написал Вам письмо, в котором сообщал, что писк прекратился. Сегодня днем я сумел поспать после обеда. Проснувшись, я услышал этот невыносимый писк с новой силой. Прошу считать мое предыдущее письмо недействительным и принять скорейшие меры к прекращению писка!»
«Глубокоуважаемая г-жа М., считаю своим долгом уведомить Вас, что есть границы всякому терпению! Вышеупомянутый писк становится пыткой. Примите меры».
«Многоуважаемый г-н Пфютцли, специалист по отоплению, осматривавший вчера отопительную систему, заменил трубу на трубу большего диаметра, поменял клапаны и вентиль. Стоимость работ столько-то франков. Уверена, что теперь Вы сможете спать спокойно».
«Глубокоуважаемая г-жа М., свист все еще слышен, правда, в меньшей степени. Прошу вызвать акустиков».
Из писем в акустическое управление:
«Многоуважаемые дамы и господа, вынужден сообщить вам о невыносимой ситуации, создавшейся в моей квартире в связи со свистом, производимым, по всей видимости, отопительной системой. Мои обращения к владелице дома ни к чему не привели. Настаиваю на принятии мер».
«Дорогой г-н Пфютцли, благодарим Вас за доверие. Специалист по акустике свяжется с вами в ближайшее время».
«Дорогой г-н Пфютцли, звук, который зафиксировал наш эксперт, имеет частоту 16 герц. Обычно эту частоту человеческое ухо не воспринимает. У Вас, по всей видимости, обостренный слух. Мы Вам советуем открывать окна — свист растворится в фоновом шуме и не будет Вам мешать. С уважением…»
«Довожу до вашего сведения, что под моими окнами ведутся строительные работы, шум от которых в десять раз превышает допустимый уровень шума. Сожалею о Вашей непрофессиональности».
Проверка телефонных разговоров показала регулярные звонки с телефона жертвы на телефон владелицы дома. Всего за две недели — сорок три звонка; из них половина — в ночное время по сниженному тарифу.
Последний звонок с телефона жертвы поступил на телефон владелицы дома незадолго до убийства, в четыре часа сорок три минуты (04:43).
В квартире убитого в течение двух часов находился капрал Хунцигер. Через два часа напряженного слушания капрал различил свист. Капрал не уверен в реальности свиста, предполагая, что от напряженного слушания у него могло зазвенеть в ушах.
Справка от врача: «Господин Пфютцли тиннитусом не страдал».
Следствие пришло к выводу, что доведенная до крайности хозяйка дома, вооруженная до зубов молотком, поднялась ночью к жильцу и нанесла удар, ставший летальным.
Старушку-владелицу взяли под белы руки и предъявили ей обвинение в убийстве в состоянии аффекта. Она и не сопротивлялась, не отрицала ничего, только повторяла, что любой на ее месте взял бы молоток. Утверждала, что если бы в Швейцарии был суд присяжных, то ее бы оправдали на первом же заседании. Но суда присяжных в Швейцарии нет. И милости ожидать ей было неоткуда. И судья, хотя сам был домовладельцем и старушке сочувствовал, не смог переступить через закон.
В тюрьму ее по старости не посадили, но штрафы в пользу Галки и в пользу правосудия выписали такие, что теперь владелицей дома стала Галка, а старушке придется замаливать грех в богоугодном заведении.
Впрочем, Валентина-парикмахерша уже предложила ей переехать к ней на квартиру. Влиться в Валентинину семейную жизнь. И я догадываюсь почему.
Валентина крепко на старушку надеется.
Галка живет теперь одна. Оплакивает своего Феликса. Носит траур. В гости по-прежнему никого не зовет и по пятницам ходит на вернисажи.