Частное письмо от 24 февраля 1912 года Л.-гв. штабс-ротмистра Льва Панаева — вахмистру эскадрона Николаевского кавалерийского училища Николаю Алексееву
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2022
Едут, поют юнкера Гвардейской Школы;
Бубны, литавры, тарелки гремят.
Эй, песнь моя, любимая,
Буль-буль-буль бутылочка казенного вина.
Из училищной песни
13 апреля[1] 1960 года, на Страстной неделе, в Буэнос-Айресе на 69-м году жизни скончался кадровый полковник русской гвардейской кавалерии Николай Михайлович Алексеев. Среди его бумаг, переезжавших вместе с аккуратным хозяином сначала из Санкт-Петербурга к первому месту службы в Варшаву, затем на разные театры военных действий и далее в Королевство СХС[2], Остмарк, Германию и Аргентину, чудом сохранился небольшой листок, исписанный с двух сторон каллиграфическим почерком. С содержанием этого письма мы и познакомим заинтересованных читателей, отдав посильную дань памяти не только адресату и автору, но и дружеским привязанностям, возникавшим в стенах Славной Школы.[3]
«Здравствуй, жизнь! — так счастливо описывал свое радостное состояние после производства в офицеры в LXXII выпуске 1899 года Георгий Лисовский. — Неужели же в тебе есть что-либо темное и неужели возможны какие-либо тучи на нашем пути?»[4] Великая война и спровоцированная ею социальная революция безжалостно смели мир высоких человеческих отношений, уничтожив или изгнав за пределы родины их носителей; потери оказались невосполнимы, а разорванные связи невосстановимы. С поколением русской образованной молодежи 1910-х годов с мировой сцены ушла царская Россия, не успевшая реализовать свой огромный потенциал и не прожившая в ХХ веке открытую для человечества жизнь, и эти несостоявшиеся достижения и очертания лишь смутно угадываются сегодня.
Итак, получатель и владелец письма родился 20 декабря 1891 года (1 января 1892 года н. ст.) в Санкт-Петербурге, в семье Генерального штаба капитана Михаила Васильевича Алексеева (1857—1918)[5], старшего адъютанта штаба I армейского корпуса, квартировавшего в столичном округе[6], и его жены (урожденной Пироцкой) Анны Николаевны (1872—1960). Адресом супругов считалась Дворцовая площадь, 4 (Миллионная, 40).[7] Николай, появившийся на свет «крупным, красивым, здоровым ребенком»[8], стал первенцем Алексеевых, поженившихся 9 (22) января 1891 года в Екатеринославе. Позже у них родились дочери — Клавдия (в браках Крупина, Стоядинович; 1893—1929) и Вера (в браке Борель; 1899—1992). С приобретением преподавательского опыта в стенах военно-учебных заведений Алексеев-старший постепенно снискал известность как военный педагог. Генерал-лейтенант русской службы и маршал Финляндии барон Густав Маннергейм, окончивший с отличием в LXII выпуске 1889 года Николаевское кавалерийское училище (НКУ), «с особой благодарностью» вспоминал Алексеева, «серьезного и требовательного человека»[9], сделавшего благодаря своим знаниям и трудолюбию блестящую карьеру в Императорской армии.
Безмятежные детские годы Николая шли свои чередом.
Судя по воспоминаниям Веры Михайловны, младшей дочери генерала, и сохранившимся домашним письмам[10], его сын рос в хорошей русской семье, согретой теплом и родительскими заботами, жившей в бытовом отношении весьма скромно, но уютно и с сохранением непременного достоинства всех Алексеевых. Летом 1894 года, будучи на отдыхе с мамой и годовалой сестренкой Клавой в Мисхоре Ялтинского уезда Таврической губернии, маленький Коля увлекся собиранием разных жуков и букашек, о чем Анна Николаевна рассказала в письме мужу, служившему в Главном Штабе.[11] Супруг, просивший как можно больше писать ему о детях, отнесся к забавной новости серьезно. «Если он собирает божьих коровок, то пусть только не бьет их, — отвечал жене Михаил Васильевич, — пусть с этих пор понемногу проникается понятием, что всякому зверьку можно больно сделать… Быть может, тебе и самой приходилось наблюдать приятную забаву малышей — ловить мух и отрывать крылья, и ни одного безобидного зверька не пропустить, чтобы у него (ребенка) не явилось инстинктивного желания учинить для него какую-нибудь гадость. А это впоследствии отзовется на более важных нравственных вопросах и воззрениях».[12] Наставление, взывавшее к воспитанию в детях сострадания, разумное и по смыслу христианское. И в дальнейшем ученый отец — уважаемый коллегами академический профессор[13], назначенный в 1900 году на ответственную должность начальника оперативного отделения Генерал-квартирмейстерской части Главного Штаба — служил для мальчика безусловным примером, подчеркивавшим значение в жизни не только усердных занятий, но и личной порядочности.
Вместе с тем при выборе образования для Николая Алексеев-старший не стал настаивать на его непременной учебе в корпусе. Анна Николаевна полагала, что кадетские погоны предопределят жизненный путь первенца, а гимназический аттестат даст свободу и более широкие возможности в соответствии с интересами и способностями мальчика.[14] Михаил Васильевич согласился с супругой, проявив здесь немалую деликатность, хотя, может быть, чувствовал предпочтения сына лучше, но пожелал, чтобы сама жизнь внесла ясность в этот важный вопрос.
Долго ждать не пришлось.
В ноябре 1904 года Генерального штаба генерал-майор Алексеев убыл на дальневосточный театр военных действий на должность генерал-квартирмейстера 3-й Маньчжурской армии. Двенадцатилетний Коля во время проводов выглядел серьезным и сосредоточенным. «Да будет над вами благословение и милость Господня, и да даст Он нам пережить хорошие минуты свидания тогда, когда наше русское дело получит решение, отвечающее интересам нашей Родины. <…> Котишка, Динулька, Веруня — здравствуйте, будьте молодчинами, учитесь, молитесь, ждите терпеливо моего возвращения»[15], — такими словами в первом письме, написанном из Москвы, простился Алексеев с женой и детьми. Через неполных два месяца в России вспыхнула революция, и неожиданным образом ее бурные события отразились на учебе Николая. В гимназических стенах многие преподаватели и однокашники в той или иной степени симпатизировали революционным потрясениям и радикальным переменам в общественно-политической жизни страны. Такие новаторские взгляды, соответствовавшие духу времени и настроениям либеральной интеллигенции, встретили резкое неприятие сына боевого генерала, заслужившего за отличия на полях сражений в Маньчжурии Золотое оружие[16] и вернувшегося с фронта в Санкт-Петербург с неизлечимым заболеванием почек.
Антимонархические выпады Николай «очень тяжело переживал»[17] и по мере взросления чувствовал себя во враждебной среде. Весной 1907 года, доучившись до конца пятого класса, он твердо заявил родителям о нежелании больше учиться в гимназии. Однако перевод в кадетский корпус взрослого гимназиста — «шпака»[18] — оказался делом непростым, кроме того, требовалось усиленно заниматься, чтобы к осени выдержать необходимый экзамен. Из полевой поездки в Киевский военный округ (КВО) Алексеев-старший писал супруге:
«Делом самолюбия Коли будет добиться поставленной цели. Если не добьется, то не стоило бы и огород городить и устраивать всю ту сложную историю, к которой пришлось прибегнуть. Это пусть будет первым испытанием для его характера: если есть какая-либо твердость, то нужно добиться, поработать. Да, не думаю, чтобы и работать нужно было через силу. Бог дал ему все необходимое для того, чтобы под- готовиться».[19]
Все лето Николай занимался с репетитором, чтобы выдержать трудный экзамен в 1-й кадетский корпус.[20] 3 июля в Петергофе отец встречался с директором генерал-майором Федором Григорьевым[21], посоветовавшим юноше серьезно заниматься иностранными языками, особенно немецким, так как к поступающим со стороны преподаватели предъявляли повышенные требования.[22] При этом терять драгоценный год и держать более легкие испытания в предыдущий, 5-й класс корпуса Алексеевы не пожелали. Очевидно, в Российской империи даже влиятельный генштабист-фронтовик, занимавший серьезное положение в военной иерархии, не мог по собственной воле, как бы сейчас сказали современники, решить вопрос, чтобы благополучно устроить среднее образование единственного сына в системе военно-учебных заведений. Тем паче трудно представить себе закулисные хлопоты генерала Алексеева с использованием служебных связей, знакомств и обращения к вышестоящему начальству в личных целях.
13 августа Михаил Васильевич повез Николая на экзамен, но он не смог сдать математику и немецкий язык. Первую жизненную неудачу шестнадцатилетний юноша переживал остро и тяжело. Отец, уехавший в очередную полевую поездку в Новогеоргиевскую крепость (Модлин Плонского уезда Варшавской губернии), в письмах утешал Николая и предлагал ему разные варианты решения проблемы при помощи возобновления усердных занятий. «На нас лежит обязанность помочь тебе, и мы сделаем все, что можем, но вложить насильно знание, влить в тебя энергию и желание работать — нельзя, — писал генерал, вспоминая собственную учебу в академии. — Помни, что жить тебе самому придется. Родине нужен человек знающий, подготовленный. Неуков[23] и неудачников у нее много, им и теперь нет места, и в будущем тем более. Нужно решать теперь же, и сейчас же работать, и работать».[24] В результате Коля собрался с силами, ревностно взялся за дело и перед Рождеством, выдержав положенные экзамены, поступил во 2-й кадетский Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Николаевича корпус.[25]
По итогам 1908/1909 учебного года Николай получил следующие баллы (из 12 возможных): Закон Божий — 10 («очень хорошо»), словесность — 8 («хорошо»), письменный русский, французский, немецкий языки — 7 («удовлетворительно»), алгебра, геометрия — 9 («хорошо»), тригонометрия — 10, физика, география — 9, история — 8, рисование — 10. Средний годовой балл по поведению составил 9. Отделенный офицер-воспитатель штабс-капитан Петр Олевинский писал в сопроводительных замечаниях родителям: «Неудовлетворительный[26] балл по немецкому языку и низкий — по истории вынуждают к более напряженной работе по этим предметам, что заметно, и отражается в той самодеятельности, какую проявляет этот кадет, поэтому в особом воздействии и понукании он не нуждается и упреков не заслуживает. Своей самостоятельной работой и безупречным поведением заслуживает полного одобрения».[27] Алексеев-старший, произведенный 30 августа 1908 года Высочайшим приказом в Генерального штаба генерал-лейтенанты с назначением начальником штаба КВО[28], отныне служил в Киеве, но внимательно следил за учебой сына, проверял и подписывал свидетельство о его успехах и поведении. В мае 1910 года Николай окончил корпус вице-фельдфебелем[29], благополучно сдав выпускные экзамены, чем порадовал взыскательного отца. Впрочем, Михаил Васильевич сдержанно относился к любым достижениям, чтобы не поощрять соблазнительного благодушия.
9 июля 1910 года директор корпуса генерал-майор Александр Линдеберг[30] в личном письме генералу сообщал о перспективах дальнейшего образования вице-фельдфебеля Алексеева:
«Многоуважаемый Михаил Васильевич,
Письмо Ваше получил[31], и прочел с чувством глубокой признательности и удовлетворения. Нашему брату педагогу высшей наградой за работу бывает или крепкое рукопожатие отца, или письмо такого содержания как Ваше. Дай Бог, да я уверен, что так и будет, чтобы Ваш Коля и в кавалерийском училище, и потом в полку оставался таким же устойчивым в нравственном отношении человеком, каким представлялся нам в корпус. Ему только надо теперь же поставить своею задачею Академию. Я очень сожалею, что он не поехал со мной в Болгарию — это еще более укрепило бы его в намерении продолжать военное образование — таковы были впечатления кадет.
Прошу принять и передать супруге выражения моего искреннего почтения и совершенной преданности».[32]
В последние месяцы корпусных занятий Николай объявил домашним о намерении поступать в НКУ[33], чем не вызвал родительских восторгов. Михаил Васильевич начал военную службу унтер-офицером в возрасте шестнадцати лет, долгие годы самоотверженно тянул пехотную лямку, в качестве ротного командира ценил солдатский труд, силы, тем более человеческое достоинство, и поэтому не одобрял ничего, что отвлекало бы будущего офицера от главной цели: неустанного самовоспитания и самообразования с целью ответственного служения Отечеству. К неприемлемому поведению, с точки зрения рассудительного генштабиста, отличавшегося высокой требовательностью в первую очередь к самому себе, относились фанаберия, необязательность, азартные игры, пьянство и праздность. Неписанные традиции Славной Школы[34], включая негласное деление обучавшихся юношей на «сугубых зверей с нечесаным пушистым хвостом»[35] и «благородных корнетов», а также пресловутый цук[36], Алексеев-старший, читавший в конце XIX века в НКУ тактику, считал как минимум вздором, если не сказать хуже. Может быть, определенное значение в предвзятом отношении академического профессора скромного происхождения к первому по чести кавалерийскому училищу играла и ярко выраженная сословная элитарность юнкерского эскадрона. Тем не менее мудрый отец вновь предоставил свободу выбора сыну, мечтавшему о шпорах кавалериста.
Осенью 1910 года Николай поступил в престижное училище и на первый год — до завершения летних красносельских лагерей и офицерского производства выпускников — мгновенно превратился в бесправного «зверя», обреченного на бесчисленные взыскания со стороны придирчивых «корнетов». «Смирно, сугубые звери! Кругом! Трепещи, молодежь!»[37] — такими грозными словами встречали младших однокашников юнкера старшего курса, скептически рассматривавшие смущенных молодых людей. Уже в первые недели отчетливая муштра и жесткая система поведенческих правил вынуждали некоторых новичков, в первую очередь вчерашних «шпаков», отчисляться и прощаться с мечтами о заветных погонах офицера императорской конницы.[38] Однако Николай, приняв статус «сугубого зверя», показывал характерное упорство и не желал оставлять НКУ, хотя Анна Николаевна, приехавшая в столицу навестить любимого сына, в письмах в Киев жаловалась мужу на своеобразные юнкерские «порядки», царившие в стенах этого военно-учебного заведения. Должность его начальника занимал Генерального штаба генерал-майор Евгений Миллер.[39] В письме от 19 октября Михаил Васильевич, отметив безуспешные попытки искоренить скверный цук еще в 90-е годы прошлого века, ответил взволнованной супруге так:
«Нелепость считается „традицией“. Думаю, что расцвела теперь эта пресловутая традиция пышным цветом в дни управления мягкого и доверчивого Миллера.
Чем глупее, ленивее юнкер старшего курса, тем усерднее приводит он в жизнь эту традицию. Ум и время его не заняты книгою, трудом продуктивным. Но дело сделано, остается один совет Коле: „пренебреги и потерпи“, благо до конца первого года не так много и времени. Пусть будет строго исполнителен по службе. Этот год, авось, Бог научит его уважать человеческое достоинство другого, и на будущий год он сам не будет следовать примеру других. Можно быть строгим и требовательным, но, обучая младших — над ними не издеваясь.
Тебе нужно смотреть спокойнее на это положение. Все эти (взыскания. — К. А.) „без отпуска“ пройдут, не оставив следа на Коле, зацуканность — рассчитываю — минуты… теперь действуй энергично, не смущайся мелкими уколами самолюбия Коли. Жалеть про себя можно, но поддержи энергию его самого, чтобы он выработал из себя будущего офицера дисциплинированного, знающего, лихого. Таким я мечтаю видеть его, а остальное все мелочь, преходящее».[40]
Николай внял советам отца и твердо решил стать одним из лучших юнкеров в службе и учебе. В ноябре он получил заветные шпоры. Следующей зимой юнкер Алексеев получил первое назначение в караул в Зимний дворец, а затем его включили в группу участников показательных выступлений по вольтижировке во время училищного конного праздника, состоявшегося в Михайловском манеже 11 марта 1911 года.[41] Вырученные средства, как и в предыдущие годы, поступали в фонд Общества взаимопомощи бывшим воспитанникам НКУ и на создание памятника Михаилу Лермонтову.[42] По итогам первого курса Николай оказался в числе отличных юнкеров и стал одним из возможных кандидатов в эскадронные вахмистры, чьи должность и статус среди однокашников имели непререкаемое значение. «Никто из молодых даже не смеет приблизиться и заговорить с этим „земным богом“ — настолько высока и почетна его фигура, — вспоминал Лисовский, — <…> „бог земной“ — для молодежи — недосягаем. Он и живет отдельно от других юнкеров — в особой комнате, смежной с первым взводом, куда, разумеется, может быть вхож только старший курс».[43] Самолюбивый Николай страстно хотел стать «земным богом», имея к тому основания, но не был уверен в выборе начальства и заранее переживал возможную неудачу. Михаил Васильевич писал сыну из Киева в конце весны — начале лета 1911 года:
«Дорогой мой мальчик, жизнь награждает нас толчками, незадачами, но благо тому, кто умеет на них отвечать удвоенной энергией, спокойствием, неукротимым желанием быть полезным делу и родине, и ради этого жить и работать.
В первые годы моей молодой жизни, о которой я не люблю говорить и не говорю, я захлебывался от толчков и невзгод, лишенный средств житейских (3 рубля в месяц на всё), и не имеющий никакой нравственной поддержки. Но Бог дал мне спокойствие, энергию, желание не поддаваться судьбе, а работать. Я выбрался из той тины, в которой гибли десятки.
Мне хотелось бы, чтобы и ты начинал жизнь с таким же запасами. Как видишь, судьба к тебе благосклоннее, потому что тебе, слава Богу, не приходится думать о материальной стороне вопроса и жить впроголодь.
Если тебя беспокоит что-нибудь, есть какие-либо причины для нехорошего настроения, то постарайся взять себя в руки и забыться в работе. Я телеграфировал маме, чтобы она осталась еще в Петербурге, и ты встряхнулся бы около нее.
Смотри, Коля, бодрее и веселее на свое будущее: оно в твоих руках. Бог дал тебе всё: силу, разум, прибавь еще от себя к этим дарам желание, и все мелкие незадачи переживутся спокойно, без нервничанья. Будем молодцами. Буду тебя ждать в августе в Киеве, куда-нибудь поедем по лагерям. А пока будь здоров, тверд, мужественен. Таким принадлежит всё».[44]
Переживания оказались напрасными.
Вскоре Алексеев-младший получил желанное назначение, став «земным богом» и достигнув заслуженного положения в училищном эскадроне.
В начале второго учебного года в НКУ будущим выпускникам приходилось задумываться о грядущем производстве и решать непростой вопрос о дальнейшей службе. Для большинства юнкеров выбор своего полка определял не карьеру, а среду, привязанности и каждодневную жизнь по строгим корпоративным законам.[45] Она требовала рвения и самоотдачи. И хотя не только каждый «благородный корнет», но и любой «сугубый зверь» твердо знал, что в русской коннице нет плохих полков, почти у каждого юнкера были свои надежды и предпочтения, зависевшие от разных причин. Тем более решение принципиального вопроса о выходе в конкретный полк зависело не только от наличия вакансии[46] и одобрения командира, но и от непременного согласия штаб-офицеров, получаемого путем баллотировки. Затем, обычно в последние месяцы учебы, чаще во время отпуска или вакаций, юнкеру надлежало явиться в часть и представиться будущим однополчанам. Во время визита взыскательным оценкам господ офицеров подлежало буквально все — от внешнего вида и поведения юноши до его умения держать себя за столом, употреблять горячительные напитки и чувствовать притом меру.
Вахмистру эскадрона НКУ по традиции надлежало выходить не в армейскую, а в гвардейскую кавалерию, несмотря на особую регламентацию, высокие требования и более дорогой быт будущей службы с массой условностей. Отец принял участие в судьбе Коли и посоветовал ему выбрать Л.-гв. Уланский Его Величества полк[47], входивший в Отдельную гвардейскую кавалерийскую бригаду, квартировавшую в Варшаве (Варшавский военный округ, ВВО). Все преимущества казались очевидными: история и репутация части, в случае вероятной войны на Западе — мгновенная мобилизация и вступление в бой на третий день с германцами, завидная стоянка, импозантная форма, знакомый и надежный командир… Свою роль играла и относительно умеренная дороговизна службы по сравнению с кавалерийскими полками Гвардии столичного округа.[48] Несмотря на высокое жалованье, Алексеев-старший не собирался поощрять опасной расточительности: после всех вычетов на обязательные нужды молодому офицеру полагалось иметь в кармане на месяц всего 100 рублей («Обойдется»[49]). Таким образом, будущее выглядело привлекательным. Николай, здраво оценив взвешенные аргументы, согласился с дельным предложением, еще не подозревая о том, какие терзания у него начнутся в ближайшие недели.
Осенью 1911 года Михаил Васильевич обратился с частным письмом к командиру гвардейских улан Его Величества генерал-майору Маннергейму с просьбой о приеме своего сына в элитный полк. Его незаурядный командир в глазах Алексеева-старшего выглядел как «педантичный швед», «разумный, преданный делу, требовательный, и в то же время очень внимательно, и просто держащий себя с офицерами».[50] Вскоре барон ответил своему бывшему преподавателю доброжелательным согласием, а в конце ноября — после организованной им официальной баллотировки — последовало и общее одобрение предложенной кандидатуры со стороны господ штаб-офицеров. Высокий авторитет отца в Императорской армии и статус вахмистра НКУ послужили отличными рекомендациями. О принятом решении Маннергейм официально сообщил Алексееву-старшему, который 1 декабря поспешил обрадовать Анну Николаевну, снова уехавшую из Киева в Санкт-Петербург, чтобы заняться имущественными делами и материальной подготовкой сына к скорому производству. В письме к жене генерал не скрывал собственного удовлетворения и признательности Богу за благополучный исход дела:
«Очень доволен, что этим письмом (Г. К. Маннергейма. — К. А.) решены все разговоры относительно выбора полка. Полк всегда был очень хорошим, деятельным. Думаю, что Коля найдет там хорошую военную среду. Стоянка хорошая, найдутся и знакомые, у которых Коля может бывать.
Бог привел бы ему довести благополучно — хорошо училищное свое дело, а нам — подготовить его приданое[51], до лошади включительно. Хотелось бы сделать, чтобы вступление его в жизнь было веселым, относительно обеспеченным, могущим заложить в нем семена жизнерадостности и энергичной деятельности. Я говорил тебе, что сегодня у меня 35 лет со дня производства. Я невольно переношусь в Витебск и вспоминаю этот отдаленный день. Невесел, одинок, полон нужды был он, нужды острой. Пусть все это минует Колю, ведь я заплатил судьбе дань от всей семьи и за него. Я, не упав, прошел страдную, тяжелую пору».[52]
Однако в тот момент настроение и намерения будущего улана внезапно и резко переменились под влиянием младшего сменного офицера училищного эскадрона, популярного и любимого юнкерами Л.-гв. штабс-ротмистра Льва Панаева. Именно он стал вторым главным героем нашей истории.
Лев Аркадьевич Панаев родился 31 августа (12 сентября н. ст.) 1882 года[53] в семье полковника в отставке Аркадия Александровича Панаева (1821—1889), награжденного Золотым оружием за Крымскую кампанию, и его жены (урожденной Одинцовой) Веры Николаевны, происходил из потомственных дворян Казанской губернии. Фамилия Панаевых пользовалась известностью в русском обществе, с конца XVIII века среди ее представителей были военные и литераторы. Брат Аркадия инженер-путеец Ипполит Александрович Панаев (1822—1901) публиковал свои сочинения на страницах некрасовского «Современника» и долгие годы заведовал конторой популярного журнала.
31 августа 1900 года, окончив полный курс наук во 2-м кадетском корпусе, Лев поступил в НКУ и со следующего дня считался вступившим в службу. Позднее в стенах училища вокруг его имени и имен старших братьев Панаевых — Бориса (1878—1914) и Гурия (1880—1914) — возник ореол искреннего почитания.[54] Обучение в Славной Школе Лев заканчивал взводным портупей-юнкером и для службы в армейской кавалерии выбрал знаменитый полк отважного генерала-поэта Дениса Давыдова: 36-й драгунский Ахтырский Ея Императорского Высочества Великой княгини Ольги Александровны.[55] 10 августа 1902 года, по окончании полного курса наук по I разряду, Панаев 3-й с производством Высочайшим приказом в корнеты вышел в ахтырские драгуны, пять лет спустя переименованные в гусары с возвращением им эффектной формы. 16 сентября 1902 года Лев Аркадьевич прибыл в часть, квартировавшую в местечке Межибужье Летичевского уезда Подольской губернии, и с того памятного дня числился в полковых списках.[56] Ему не удалось выдержать предварительный экзамен при штабе КВО для последующего поступления в Николаевскую академию Генерального Штаба[57], но он с достоинством пережил неудачу и сосредоточился на ревностной службе. За отличное участие в испытании офицерских лошадей в строевой езде, состоявшемся 21 августа 1905 года, лихой корнет получил первый приз в солидном размере 200 рублей. 1 сентября последовало производство в поручики, а спустя полтора месяца отличный наездник убыл в столицу для прохождения двухлетнего курса Офицерской кавалерийской школы[58], каковой успешно окончил 18 октября 1907 года. Вернувшись из столицы в Межибужье, Панаев 3-й недолго провел в рядах родного полка. 18 сентября 1908 года последовал приказ о его прикомандировании в качестве младшего офицера к НКУ, и следующие четыре с половиной года кавалерист провел в Санкт-Петербурге.[59]
В 1909 году Лев Аркадьевич неоднократно временно исполнял должность училищного адъютанта, зарекомендовал себя как хороший фехтовальщик, а 1 сентября по выслуге заслужил производство в штабс-ротмистры. 29 сентября 1910 года Высочайшим приказом по Военному ведомству Панаева 3-го официально перевели младшим офицером в НКУ, а с 4 ноября 1911 года он числился по гвардейской кавалерии. Будучи обер-офицером, кавалерист получил за отличия по службе ордена св. Станислава III ст. (1908), св. Анны III ст. (1910) и другие награды. Несмотря на перевод в училище, Лев Аркадьевич сохранил горячую любовь к своей части, строевой службе и, судя по разным свидетельствам[60], развивал перед Алексеевым-младшим не только взгляды о первенстве родного полка, но и собственные соображения о необходимых изменениях в кавалерийском деле. Накануне Великой войны подобные модернизационные настроения приобрели широкое распространение среди молодых офицеров, начиная с академических кругов, тем самым протестовавших снизу против инерции, рутины и очевидного отставания от европейских армий. Панаеву шел 30-й год, ему хотелось найти надежного помощника, чтобы воплотить прекрасные замыслы в жизнь, и Л.-гв. штабс-ротмистр[61] стал убеждать Николая идти служить в ахтырские гусары, где «жизнь бьет ключом».[62] Авторитет юнкерского любимца оказался слишком серьезным, чтобы вахмистр эскадрона смог устоять перед настойчивыми уговорами старшего товарища по училищу.
Однако резкая перемена принятого решения расстроила родителей.
Анна Николаевна больше переживала из-за глухого Межибужья, а дальновидный Михаил Васильевич в гораздо большей степени опасался почти неизбежного недоумения хладнокровного барона Маннергейма и возмущенной реакции господ офицеров. Отказ Николая выходить в гвардейские уланы после официального согласования его кандидатуры наносил полку оскорбление[63] и давал плохой повод для кривотолков. Офицерский корпус Императорской армии мирного времени составлял круглым счетом 40 тысяч человек, бывших, по замечанию современника, «одного кова»[64], и в этом сравнительно небольшом мире почти все знали друг друга через несколько рукопожатий. История с отказом могла приобрести серьезные последствия. 3 декабря 1911 года отец написал сыну пространное письмо, убедив его не менять принятого решения. Алексеев-старший акцентировал внимание на том, что перспективы службы в гвардейских уланах и их боевые качества ничуть не хуже, чем у ахтырских гусар. «Теперь, когда меня жизнь так помяла, потрепала, когда мои личные желания почти угасли, явилось страстное, неудержимое желание видеть вас, моих любимых ребят, счастливыми, честными работниками на пользу родине. И я зову тебя к этому, а не поведу тебя путем неладным, — такими искренними словами заканчивалось письмо. — Доверься мне и не разрушай то, что мною уже сделано. Для тебя будет широкое поле, чтобы применять свою энергию, труд, умение. Мой, Коля, сделай так, как я прошу».[65] В конечном счете аргументы генерала оказались сильнее, чем пылкие речи гвардейского штабс-ротмистра.
31 января 1912 года Николай вместе с еще одним однокашником благополучно представился в Варшаве генералу Маннергейму, затем завтракал в полку, а вечером обедал с корнетами и поручиками.[66] С утра сына сопровождал отец, попутно приехавший из Киева в ВВО по делам службы, поэтому от барона последовало любезное приглашение к офицерскому столу и для старшего Алексеева, но он тактично отказался, чтобы никого не смущать и не нарушать традиции. От юнкеров безоговорочно требовалось, чтобы они справлялись с церемонией самостоятельно и без генеральской поддержки. В итоге Николай произвел на Маннергейма «выгодное, хорошее впечатление», но «посвящение в рыцари», продолжавшееся до первых чисел февраля, досталось молодым людям нелегко «благодаря излишеству пищи и пития и обилию визитов».[67] Так описывал варшавскую поездку супруге Михаил Васильевич, в целом оставшийся довольным и полком, и обществом, и приемом.
Казалось, тучи рассеялись, будущее представлялось светлым и какие еще неприятности могли омрачить обустроенную жизнь «земного бога» накануне окончания Славной Школы?.. Но они последовали, и вскоре после благополучного возвращения Николая в Санкт-Петербург.
Во второй половине февраля в стенах НКУ произошла неприятная сцена. Три «благородных корнета» — и без пяти минут офицеры императорской конницы — ко всеобщему стыду, подрались. Училищным эскадроном командовал грубоватый и не очень деликатный полковник Александр Ярминский.[68] Он буквально разнес вахмистра, обвинив его в головотяпстве и сокрытии назревавшего конфликта. Возможно, в том присутствовала доля вины «земного бога», не сумевшего полностью дистанцироваться от юнкерской среды и превратиться для однокашников в сурового начальника. Причем Ярминскому следовало бы учесть, что самому «богу» шел лишь 21-й год. Но с точки зрения командира эскадрона, Алексеев, не пожелавший сообщать начальству юнкерских сплетен, чтобы предотвратить драку, «не исполнил служебного долга и присяги».[69] Последнее заявление «папки» оказалось слишком тяжелым, поэтому вахмистр молча вспылил и сел писать рапорт. Вскоре Николай подал генералу Миллеру докладную записку об отчислении из училища по причине… неумения служить по долгу службы и присяги. По существу, погоны офицера гвардейской кавалерии приносились в жертву оскорбленному самолюбию.
Гораздо раньше, чем неприятная новость дошла до родителей в Киеве[70], о ней узнали училищные офицеры. Виданное ли дело, вахмистр эскадрона — образцовый юнкер — по собственной воле собрался покидать НКУ накануне выпуска… Скандал был неизбежен, так как речь шла не только о судьбе Алексеева, но и о репутации училища. На беды своего юного друга немедленно откликнулся Панаев 3-й, с чьим доверительным письмом автор и предлагает познакомиться читателям. Кадровый офицер с отличиями по службе не стал приглашать вахмистра на частную беседу, вероятно, не желая оказывать психологическое давление, уважая личность молодого человека и понимая мотивы его неординарного поступка, чреватого для юнкера тяжелыми последствиями. Уход в армейский полк унтер-офицером сильно менял жизнь Николая. «Отчисление — судьба неудачников»[71], — справедливо полагал отец. Поэтому щепетильный офицер после предварительного разговора с генералом Миллером изложил свою точку зрения на бумаге, чтобы эмоции остыли, вахмистр в спокойной обстановке мог прочитать и перечитать дружественное письмо, лишний раз оценить ситуацию и в конечном счете принять взвешенное решение. На свободу выбора Алексеева, как следует из текста, Панаев 3-й ни в коем случае не покушался, но разумно попытался дать понять, что расположение Миллера по отношению к вахмистру гораздо важнее грубой позиции Ярминского.
«Вахмистру Эскадрона
АЛЕКСЕЕВУ.[72]
Милый Коля!
Сейчас долго говорил с начальником училища по поводу твоей докладной записки. Спешу сообщить тебе результаты моего разговора письмом, чтобы ты мог иметь его как удовлетворение.
Начальник училища вполне понял твою точку зрения, что, получая ряд замечаний (особого рода), ты мог составить себе убеждение, что лишен доверия, которым был облачен, и что при этом не считаешь для себя возможным и полезным остаться в эскадроне. Решение это твое начальник училища отлично понял. Уважая твои взгляды вообще, а в частности взгляд на службу, ценя твою работу на пользу эскадрона и, как я сказал уже, понявши твое решение уходить, начальник училища все-таки просил меня сообщить тебе, что, оставаясь в эскадроне, по его мнению, ты не только будешь не бесполезен, а, напротив, весьма нужен для общего дела и товарищей, а уходом сильно навредишь эскадрону. Он говорит, что если кто может принести пользу, то это именно ты.
Не думай, что это мнение начальника училища навязано мной. Оно вытекло совершенно самостоятельно из всего разговора и, как я убежден, вполне искренне. Да и не могло быть иначе, т<ак> к<ак> я имел возможность рассказать все откровенно, как понимаю я.
Начальник училища будет говорить с полковником Ярминским по этому поводу, а пока просил меня оставить твою докладную записку у себя и очень надеется, что не придется ее пускать в ход.
Со своей стороны я обещаю тебе, что если впредь тебе все-таки придется почему-либо прибегнуть к тому же, то я не только не буду задерживать тебя, а напротив, помогу всячески твоему желанию.[73] Да поможет тебе Бог пережить все эти трудности. Не унывай, не падай духом.
Любящий тебя Лев П<анаев>
СПб
- II. 24».[74]
Бог услышал пожелания Панаева 3-го, показавшего себя недурным педагогом. 1 марта Анна Николаевна получила письмо от сына[75] — новость о его намерении уйти из училища прозвучала как гром среди ясного неба. Учитывая расстояние между двумя городами и среднюю скорость почтовой пересылки, скорее всего, Николай отправил свое послание в Киев еще до того, как ему написал Лев Аркадьевич. Михаил Васильевич немедленно ответил первенцу пространным письмом с увещеваниями и сердечными просьбами к спокойному терпению. С высоты прожитых лет опытный генерал спрашивал, рассуждал и тактично воспитывал «земного бога», павшего духом:
«Какая и кому польза от такого решения?
Нельзя, мой родной. Прежде всего, и больше всего нужно выработать в себе невозмутимое спокойствие, и тем больше, чем тяжелее начальник. Нельзя ломать свою жизнь, службу из-за пустяков. Согласись, взглянув спокойно на дело, на отношения, что все эти невзгоды мелкие, не выходят из области именно невзгод.
Немыслимо требовать, чтобы все начальники были всегда спокойны, справедливы, вежливы, идеальны. Если бы от неидеальных начальников все подчиненные уходили бы в отставку, отчислялись бы… то пришлось бы распустить армию, отказаться от мысли иметь ее сильною, сплоченною, надежною.
Можно подумать, что мы служим по частному найму. Поссорился с хозяином… расчет. Мы служим во имя более высоких интересов. И во имя их нужно мириться, и уметь тактично переживать, и смягчать те неприятности и шероховатости, без которых немыслима, уверяю тебя, служба. Люди, а из них состоит армия — несут на службу свой характер, свои недостатки. Прошу тебя убедительно выработать в себе спокойствие, выдержку, такт. Все это понадобится тебе перед лицом неприятеля. Прошу тебя не принимать никакого решения, не вызвав меня в Петербург. На это времени нужно немного, можно обождать, и со всякою запискою, и со всяким решением. Однако скажу — очевидно, корнеты[76] не берегут своего вахмистра; все думают только о себе, о своих удобствах, привилегиях, не сознавая, что в службе больше обязанностей, чем прав».[77]
Мудрые наставления отца дополнили дружеские слова Панаева 3-го.
И когда 8 марта Михаил Васильевич приехал из Киева в столицу по вызову Главного управления Генерального Штаба (ГУГШ), надеясь кроме решения служебных дел[78] и повидать сына, то он уже решил вопрос в пользу здравого смысла. По приятному совпадению утром того же дня училище посетил император Николай II. «Обошел классы и присутствовал на всех занятиях, и в обоих манежах», — записал в дневнике довольный государь[79], даровавший по случаю удачного смотра трехдневный отпуск всем николаевцам-кавалеристам. Днем веселый Коля поговорил с отцом по телефону, а вечером они встретились за обедом. «Все успокоилось, пришло в равновесие»[80], — утешительно написал Михаил Васильевич Анне Николаевне. Колючий Ярминский продолжал изводить исполнительного вахмистра[81], но уже ничто не могло поколебать его твердого намерения закончить курс наук в LXXXV выпуске. 6 августа 1912 года Высочайшим приказом Николай Алексеев был произведен в Л.-гв. корнеты[82] Уланского Его Величества полка и после положенного отпуска явился к месту службы в Варшаву. Гвардейская кавалерия Императорской армии получила хорошего офицера, состоявшегося благодаря внимательным заботам отца и старшего товарища по незабвенной Славной Школе.
Досказать осталось немногое.
18 марта 1913 года Панаев 3-й покинул НКУ и с чином армейского ротмистра вернулся в Ахтырский полк, сохранив к Алексееву-младшему теплое отношение. После блестящей столицы знакомое Межибужье Льва Аркадьевича отнюдь не смущало, тем более золотая осень царской России скоро закончилась вместе с безмятежным, мирным временем.
В августе 1914 года на Юго-Западном фронте в рядах ахтырских гусар[83], входивших в состав 12-й кавалерийской дивизии[84] Генерального штаба генерал-лейтенанта Алексея Каледина, сражались три брата Панаевых. Во время Галицийской битвы ротмистр Борис Панаев 1-й, командовавший 2-м эскадроном, и погиб первым — в доблестной конной атаке 15 августа[85] у галицийской деревни Демня.[86] Младшие братья лишь ненадолго пережили героя. Спустя две недели, 29 августа, в ожесточенном бою, разыгравшемся между Демней и лесом западнее деревни Линденфельд, в очередной конной атаке был убит штабс-ротмистр Гурий Панаев 2-й, командовавший 4-м эскадроном.[87] Потрясенный Панаев 3-й, принявший осиротевший эскадрон, снова повел людей в атаку на окопы противника. Несмотря на плотный австрийский огонь, он довел ахтырцев до удара холодным оружием, заслужив за тот памятный и горький бой[88] Георгиевское оружие.[89] Последний подвиг отважный ротмистр совершил 19 января 1915 года, когда спешенные гусары получили приказ поддержать в бою соседей-стрелков, тонувших в глубоком снегу севернее местечка Лютовиска при штурме господствующей высоты 673. Лев Аркадьевич под сильным ружейным огнем противника с криком «Ура!» первым поднялся в атаку, воодушевил подчиненных, увлек их за собой — и пал на пути к заветной цели. Неприятельскую высоту удалось взять ценой жизни эскадронного командира, посмертно награжденного орденом св. Георгия IV ст.[90] Таким образом, за пять месяцев Великой войны несчастная мать потеряла из четырех сыновей-офицеров[91] трех, павших на фронте Великой войны и ставших Георгиевскими кавалерами.
2 апреля 1916 года Верховный главнокомандующий император Николай II подписал Высочайший рескрипт на имя военного министра генерала от инфантерии Дмитрия Шуваева в связи с доблестной гибелью на поле брани братьев-ахтырцев и, «признавая за благо отметить заслуги передо Мною и Отечеством вдовы полковника Веры Николаевны Панаевой, воспитавшей героев-сыновей», пожаловал ее знаком отличия II ст. св. равноапостольной княгини Ольги и пожизненной ежегодной пенсией в 3 тыс. рублей. 5 апреля о том воспоследовал приказ по Николаевскому кавалерийскому училищу[92], так как Борис и Лев Панаевы были воспитанниками Славной Школы. Известный петербургский скульптор-монументалист Всеволод Лишев — отставной офицер-артиллерист — работал над бронзовым барельефом братьев Панаевых. Он хотел изобразить Веру Николаевну в одежде боярыни, держащей в руках трехстворный образ и три меча, которыми она благословляла склонившихся сыновей-витязей. В музее военно-учебного заведения хранились записные книжки Бориса, пробитый бинокль и Золотое оружие Льва, воспоминания однокашников о них, портреты Георгиевских кавалеров и другие реликвии, пропавшие без вести с разорением училища большевиками после Октябрьского переворота 1917 года.
Николай Михайлович Алексеев провел Великую войну в рядах родных улан.[93] Осенью 1915 года, после того как Михаил Васильевич занял высокую должность начальника Штаба Верховного главнокомандующего и фактически сосредоточил в своих руках оперативное управление армией на театре военных действий, представители царской Ставки попытались убедить молодого офицера, приехавшего в краткосрочный отпуск в Могилев, оставить строевую службу. Ему предложили перейти в тыл и «успокоить отца, который нервничает и тем иногда, может быть, портит дело государственной важности».[94] Однако Алексеев-младший решительно отказался воспользоваться благовидным предлогом и вернулся в полк. Осенью 1917 года он закончил войну, будучи неоднократно награжденным за боевые отличия[95], в чине Гвардии штабс-ротмистра.[96]
Затем последовало самоотверженное участие храброго конника в Алексеевской организации[97] и Ледяном походе 1918 года[98] вместе с отцом, служба в чине ротмистра в белых войсках на Юге России в рядах Запасного кавалерийского полка, Сводно-Гвардейского кавалерийского дивизиона и 2-го Гвардейского сводно-кавалерийского полка. Весной 1920 года Николай Михайлович был произведен в полковники и продолжил борьбу с большевиками в строю Сводно-Гвардейского кавалерийского полка[99] вплоть до эвакуации из Крыма, а в одной из последних октябрьских атак в Таврии получил ранение. В эмиграции Алексеев-младший состоял при штабе Главнокомандующего Русской армией генерал-лейтенанта барона Петра Врангеля в Константинополе и Королевстве СХС до 1924 года. С переформированием армии в Русский Обще-Воинский Союз (РОВС) наступила жизнь офицера-беженца в вынужденном изгнании вместе с близкими родственниками, друзьями и сослуживцами вплоть до безвременной кончины в Аргентине в возрасте, по эмигрантским меркам еще оставлявшем силы и надежды на воскресение родины. Анна Николаевна в Буэнос-Айресе пережила смерть единственного сына лишь на три месяца.
История письма Л.-гв. штабс-ротмистра Льва Панаева 3-го к вахмистру эскадрона НКУ Николаю Алексееву завершилась — и пусть эпитафией им станут бессмертные слова поэта Георгия Иванова:
Сломил героев схватки бурелом,
И ангел смерти осенил крылом,
Но вечности их память предана
И доблестью покрыты имена.
1. Историческое совпадение: 13 апреля (н. ст.) 1918 в бою с большевиками за Екатеринодар Кубанской области был смертельно ранен Георгиевский кавалер генерал от инфантерии Л. Г. Корнилов, командовавший Добровольческой армией, в рядах которой Гвардии штабс-ротмистр Н. М. Алексеев участвовал в 1-м Кубанском (Ледяном) походе.
2. Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (СХС). С 1929 — Югославия.
3. Историческое неофициальное название Николаевского кавалерийского училища (НКУ).
4. Вадимов Е. Корнеты и звери («Славная Школа»). Очерки. Белград, 1929. С. 66.
5. М. В. Алексеев благодаря своему обер-офицерскому чину в тот момент уже имел личное, но еще не выслужил потомственного дворянства. Соответственно его сын при рождении считался потомственным почетным гражданином, а с 1898, по выслуге отца чина VI класса, — потомственным дворянином.
6. Штаб корпуса в тот момент находился по адресу: Тучков переулок, 14.
7. Адресная книга города С.‑ Петербурга на 1892 г. / Сост. при содействии Городского Общественного Управления под ред. П. О. Яблонского. СПб., 1892. Ч. 1. Стб. 351; Ч. 2. С. 6. Возможно, Алексеевы жили на казенной квартире в жилом доме штаба Гвардейского корпуса (Миллионная, 38).
8. Алексеева-Борель В. М. Сорок лет в рядах русской императорской армии. Генерал М. В. Алексеев / Науч. ред. А. В. Терещук. СПб., 2000. С. 55.
9. Маннергейм К. Г. Мемуары. М., 2003. С. 13. Остается открытым вопрос о том, при каких обстоятельствах мемуарист мог познакомиться с М. В. Алексеевым, который начал заниматься с юнкерами НКУ в 1890 (см.: Алексеева-Борель В. М.С. 42, 43) — на следующий год после выпуска барона Г. К. Маннергейма.
10. Алексеева-Борель В. М. С. 58, 61—65.
11. Новый домашний адрес Алексеевых с 2 августа 1894: 2-я рота Измайловского полка, 11 (см.: Адресная книга города С.‑ Петербурга на 1895 г. / Сост. при содействии Городского Общественного Управления под ред. П. О. Яблонского. СПб., 1895. Адреса лиц в алфавитном порядке. С. 9; Алексеева-Борель В. М. С. 62, 65). Съемная квартира состояла из пяти жилых комнат и двух маленьких комнат для прислуги, обходилась в 58 рублей в месяц, включая услуги дворника, не считая стоимости дров в отопительный период года. С ростом служебного положения М. В. Алексеева и благосостояния семьи ее петербургские адреса менялись: Ямская, 27 (с 1897); Морская, 1: здание Главного Штаба (с 1903); Николаевская, 43 (1906); Галерная, 31 (1907—1908). В 1908 семья, за исключением Николая, учившегося в столице, переехала в Киев.
12. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 64, 65.
13. С 1899 — экстраординарный, с 1901 — ординарный, с 1904 — заслуженный ординарный профессор Николаевской академии Генерального Штаба. Автор сочинений: Действия отдельного Кавказского корпуса от начала кампании 1877 г. до снятия осады Карса в июне месяце // Военные беседы. Вып. 12. СПб., 1892; Штурм Карса в ночь с 5 на 6 ноября 1877 г. СПб., 1903; и др.
14. Алексеева-Борель В. М. С. 234.
15. Цит. по: Там же. С. 83.
16. С 1913 — Георгиевское оружие.
17. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 234.
18. Воспитанники кадетских корпусов Российской империи из поколения в поколение распевали: «Я очень штатских не люблю / И называю их шпаками, / И даже бабушка моя-а… / Их часто била башмаками!» (цит. по: Краснов П. Н. От двуглавого орла к красному знамени. В 4 т. Т. 1. Рига, 1992. С. 207, 208).
19. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 234.
20. Университетская набережная, 15.
21. Федор Алексеевич Григорьев (1850—1926) — участник сербо-черногорско-турецкой войны 1876, военный педагог. В службе с 1868, окончил Михайловскую артиллерийскую академию по I разряду (1876). Директор Михайловско-Воронежского (1901—1905) и 1-го кадетского (1905—1917) корпусов, генерал-майор (1902), генерал-лейтенант (1908), генерал от артиллерии с увольнением от службы (1917). После 1917 остался в РСФСР, преподавал в военно-технической школе РККВФ (на 1923). Мемуарист.
22. Алексеева-Борель В. М. С. 239.
23. Так в тексте письма. Вероятно, здесь: не знающих наук.
24. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 246.
25. Шефство с 16 октября 1907. Адрес: Ждановская набережная, 11. После зачисления в строевую роту с 23 августа 1908 кадет Николай Алексеев был перечислен на казенное содержание по конкурсу на основании примечания к п. 6 правил (приложение А) к ст. 1265 кн. XV Свода военных постановлений (СВП) 1869. С 16 января 1912—2-й кадетский императора Петра Великого корпус.
26. Формально к категории неудовлетворительных относились баллы от 5 и ниже. В данном случае штабс-капитан П. А. Олевинский причислил к таковым достигнутый результат, очевидно, ожидая от кадета Николая Алексеева бо`льших успехов.
27. Автор считает необходимым отдать дань памяти и поблагодарить за возможность познакомиться с содержанием «Свидетельства об успехах и поведении кадета VI класса 2 кадетского корпуса Николая Алексеева за 1908/09 уч<ебный> год» и другими далее цитируемыми источниками его племянницу Марию Михайловну Бауман-Борель (1927—2012) — дочь В. М. Алексеевой-Борель и внучку М. В. Алексеева. Наши длительные встречи и беседы происходили в Буэнос-Айресе зимой 2012.
28. Соответствующий приказ начальника Главного управления Генерального Штаба (ГУГШ) генерала от инфантерии Ф. Ф. Палицына см.: Александров К. М. Ставка Верховного главнокомандующего в 1914—1916 годах: к истории взаимоотношений императора Николая II и русского генералитета // Звезда. 2020. № 7. С. 151.
29. Алексеева-Борель В. М. С. 283. Здесь неточно: фельдфебелем.
30. Александр Карлович Линдеберг(1860—1931) — военный педагог. В службе с 1878, окончил Михайловское артиллерийское училище (1881). Инспектор классов Пажеского Е.И.В. корпуса (1902—1906), генерал-майор (1906), генерал-лейтенант (1913). Директор 2-го кадетского императора Петра Великого корпуса (1906—1917?). После 1917 остался в РСФСР, с 1921 служил в системе образования и подготовки «красных топографов». Умер в Ленинграде.
31. Не сохранилось. Очевидно, М. В. Алексеев благодарил А. К. Линдеберга за поддержку, внимание к занятиям сына и его воспитание в стенах корпуса.
32. С содержанием рукописного письма А. К. Линдеберга автора познакомила М. М. Бауман-Борель. Публикуется впервые.
33. Ново-Петергофский проспект, 24.
34. Устойчивая легенда связывала происхождение многих неписаных традиций, порядков и обычаев с именем М. Ю. Лермонтова, который в X выпуске (1834) окончил Школу Гвардейских Подпрапорщиков и Кавалерийских Юнкеров, находившуюся во дворце гр. И. Г. Чернышева у Синего моста, и вышел Л.-гв. корнетом в Гусарский полк (см.: Вадимов Е. С. 9, 10).
35. Иные прозвища «зверей»: вандалы, мохнатые, пернатые, сарматы, скифы, хвостатые (см.: Там же. С. 5).
36. Об истории Славной Школы см., например: Памятка Николаевского кавалерийского учи лища. Б. м., 1969 (далее — Памятка НКУ); Александров К. М. Николаевское кавалерийское училище // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия. В 3 т. Т. 2. Девятнадцатый век. Кн. 4. СПб., 2005. С. 532—547; Смирнов Р. В. «Дикий обычай» славной гвардейской школы. Цук и другие традиции Николаевского кавалерийского училища. М., 2010; и др.
37. Цит. по: Менд Э. Ф., фон. В Училище // Памятка НКУ. С. 40.
38. Там же. С. 41.
39. Евгений-Людвиг Карлович Миллер (1867—1939) — участник Великой войны 1914—1918 и Белого движения. В службе с 1884, окончил НКУ (1886), Николаевскую академию Генерального Штаба по I разряду (1892). Начальник НКУ (3 мая 1910—6 октября 1912). На февраль 1917 — командир XXVI армейского корпуса 9-й армии Румынского фронта, Генерального штаба генерал-лейтенант (1914). В 1917 — представитель Ставки Главковерха при Итальянской главной квартире. В 1919—1920 — в белых войсках на Севере России, главный начальник Северного края, командующий войсками Северной области. В эмиграции начальник штаба Русской армии (1922—1923), председатель РОВС (1930—1937). Похищен советскими агентами в Париже, вывезен в СССР (1937) и расстрелян органами НКВД.
40. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 283.
41. Программа Конного праздника НКУ… // Памятка НКУ. С. 67.
42. К 1 октября 1914 — накануне 100-летия со дня рождения М. Ю. Лермонтова — юнкера НКУ собрали на памятник 36 581 рубль 88 копеек, а общие расходы по его созданию составили 36 266 рублей 89 копеек. В 1909 в училищном манеже состоялась выставка проектов. Среди них в первую очередь был отмечен проект, изображавший М. Ю. Лермонтова стоящим на скале в мун- дире Тенгинского пехотного полка и в бурке. Но более высокая комиссия выбрала другой вариант монумента: поэт в парадной гусарской форме без головного убора, сидящий на скамье и облокотившийся на руку. Закладка памятника состоялась Его Императорским Высочеством Великим князем Константином Константиновичем 1 октября 1913 в присутствии юнкеров НКУ и полковых делегаций Л.-гв. Гусарского Его Величества и 77-го пехотного Тенгинского полков. Особое впечатление на слушателей произвела речь престарелого П. П. Семенова-Тянь-Шанского (XVIII выпуск Школы 1845) — единственного из присутствующих, кто десятилетним мальчиком в 1837 видел М. Ю. Лермонтова у гроба А. С. Пушкина в доме поэта. 9 мая 1916 бронзовый скульптурный памятник работы Б. М. Микешина был открыт в училищном сквере (см.: Хороманский В. В.Памятник М. Ю. Лермонтову; Рубец И. Ф. Лермонтовская выставка; Закладка памятника М. Ю. Лермонтову // Памятка НКУ. С. 200—208).
43. Вадимов Е. С. 17.
44. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 293.
45. Дриневич С. Д.Из корнетов Школы в корнеты полка // Памятка НКУ. С. 73, 74.
46. Юнкера НКУ получали больше гвардейских вакансий, чем юнкера двух других кавалерийских училищ в Твери и Елисаветграде (см.: Месснер Е. Э., Вакар С. В., Вербицкий Ф. и др.Российские офицеры. Буэнос-Айрес, 1959. С. 26).
47. С 4 марта 1917 — Л.-гв. 2-й Уланский полк; с 8 июня 1917 — Гвардейский Варшавский уланский полк.
48. Например, накануне Великой войны для службы Л.-гв. в Кирасирском Его Величества полку (2-я бригада 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, стоянка — Царское Село Санкт-Петербургской губернии, Петербургский военный округ) каждый офицер, выходивший в полк, должен был располагать ежемесячными средствами не менее чем 300 рублей, так как жалованье не покрывало всех непременных расходов (см.: Бразоль А. С. Производство в офицеры // Кирасиры Его Величества 1902—1914. Последние годы мирного времени / [Сост. кн. Н. М. Девлет-Кильдеев, Г. А. Доленга-Ковалевский]. Б. м., б. г. С. 161).
49. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 307.
50. Цит. по: Там же.
51. Здесь: форма, снаряжение.
52. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 300.
53. Возможно, место рождения: Павловск Санкт-Петербургской губернии.
54. Братья Панаевы // Памятка НКУ. С. 228, 229.
55. С 6 декабря 1907—12-й гусарский Ахтырский Ея Императорского Высочества Великой княгини Ольги Александровны полк; с 26 августа 1912—12-й гусарский Ахтырский генерала Дениса Давыдова, ныне Ея Императорского Высочества Великой княгини Ольги Александровны полк; с 4 марта 1917—12-й гусарский Ахтырский генерала Дениса Давыдова полк.
56. Здесь и далее сведения о службе Л. А. Панаева приводятся по его послужному списку 1913 г. Настоящий источник любезно предоставлен архивистом РГВИА М. С. Нешкиным (Москва), которому автор выражает сердечную признательность.
57. В начале ХХ века ежегодно в среднем из 1 тысячи желающих поступить в Николаевскую академию Генерального Штаба (с 1909 — Императорская Николаевская военная академия) окружные комиссии допускали к экзаменам примерно 300 человек. Из них поступали лишь 150, а оканчивали высшее военно-учебное заведение по I разряду не более 50—70 офицеров (см.: Месснер Е. Э.,Вакар С. В.,Вербицкий Ф. и др. С. 26, 27).
58. Чесменская улица, 2. Начальники школы в бытность учебы поручика Л. А. Панаева (1905—1907) генерал-майоры А. А. Брусилов (с 1902), В. В. Мейнард (1906), В. М. Безобразов (с 1906).
59. Адрес в Санкт-Петербурге: Ново-Петергофский, 24. Очевидно, Л. А. Панаев жил на служебной квартире при НКУ.
60. Алексеева-Борель В. М. С. 300, 301.
61. Чин гвардейского штабс-ротмистра соответствовал чину ротмистра армейской кавалерии.
62. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 302.
63. Там же. С. 303.
64. Месснер Е. Э. Переворот. Февральская революция 1917 года глазами начальника штаба Корниловской ударной дивизии / Вступит. ст. К. М. Александрова. Публ. и комм. К. М. Александрова и А. В. Терещука. Подготовка текста О. А. Шевцова // Русское прошлое (СПб.). 2010. № 11. С. 24.
65. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 303.
66. В мирное время господа офицеры, как правило, питались по английскому распорядку: утренний чай (breakfast) обычно занимал время от девяти до десяти часов, завтрак (lunch) подавался в полдень или в час пополудни, вечерний чай (five o’clock) — в пять часов, обед (dinner) — в половине восьмого вечера.
67. Алексеева-Борель В. М. С. 305, 306.
68. Александр Францевич Ярминский(1869 — после 1919) — участник Великой войны 1914—1918 и Белого движения. В службе с 1887, окончил НКУ, служил по армейской кавалерии. Командир эскадрона НКУ (1905—1913), полковник (1909). Командир 3-го гусарского Елисаветградского Ея Императорского Высочества Великой княжны Ольги Николаевны полка (1913—1916) 3-й кавалерийской дивизии, генерал-майор (1915). Затем командовал бригадами 13-й и 3-й кавалерийских дивизий. После 1917 — в белых войсках на Юге России. С 1920 в эмиграции. Умер в Германии.
69. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 314.
70. Для сравнения переживаний разных поколений здесь уместно упомянуть о том, какую проблему в тот момент решал отец Н. М. Алексеева. 17—18 февраля 1912 в Москве на совещании начальников окружных штабов и генерал-квартирмейстеров при военном министре генерале от кавалерии В. А. Сухомлинове обсуждалась концептуальная докладная записка М. В. Алексеева, которая была посвящена стратегическому развертыванию войск в случае войны на Западе. Учитывая сложный характер восточно-прусского ТВД и высокое качество Германской Имперской армии, автор записки — сторонник новаторской «стратегии непрямого воздействия» — предлагал ограничиться на Северо-Западном фронте активной обороной силами 6 корпусов, а главный удар нанести 19 корпусами на Юго-Западном фронте, против Австро-Венгрии. Разгром империи Габсбургов ставил Германский рейх в безвыходное положение. Тем самым, вопреки пожеланиям французских союзников, М. В. Алексеев отстаивал право России на свободный выбор своего основного противника в интересах коалиции. Его предложения легли в основу плана, с которым Россия намеревалась вступить в грядущую войну, однако позже подверглись коррекции со стороны представителей высшего военного управления. В результате Юго-Западный фронт оказался ослаблен на четверть своих сил ради усиления войск, сосредоточенных против Германии, и сентябрьская победа 1914 в Галиции оказалась неполной (подробнее см.: Головин Н. Н.Из истории кампании 1914 года на русском фронте. План войны. Париж, 1936. С. 20, 35, 40—42).
71. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 312.
72. Машинописная надпись на конверте.
73. Возможно, если бы вахмистр эскадрона не изменил принятого решения, то Л. А. Панаев был готов употребить свои связи для отчисления Н. М. Алексеева именно в ахтырские гусары, в рядах которых впоследствии он мог заслужить производство в корнеты армейской кавалерии.
74. С содержанием рукописного письма автора познакомила М. М. Бауман-Борель. Публикуется впервые.
75. Интересно, что о своем намерении Н. М. Алексеев написал письмо матери, а не отцу.
76. Здесь: «благородные корнеты», юнкера старшего курса.
77. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 311.
78. В ГУГШ продолжалось обсуждение февральской записки М. В. Алексеева о стратегическом развертывании русских армий на Западе в случае войны.
79. 8-го марта [1912]. Четверг // Дневники императора Николая II (1894—1918). В 2 т. Т. 2. Ч. 1. 1905—1913 / Отв. ред. С. В. Мироненко. М., 2013. С. 648.
80. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 313.
81. Там же.
82. Чин гвардейского корнета соответствовал чину поручика армейской кавалерии.
83. При выходе на войну полком командовал полковник (1907) Николай Васильевич Трингам (1860—1914), погибший в конной атаке во главе ахтырских гусар 29 августа 1914. Посмертно награжден орденом св. Георгия IV ст. и произведен в генерал-майоры (1915).
84. В составе XII армейского корпуса 8-й армии Юго-Западного фронта (ЮЗФ).
85. Дата атаки указывается по приказу № 81 от 11 сентября 1914 по войскам 8-й армии ЮЗФ за подписью командарма генерала от кавалерии А. А. Брусилова (Машинопись. С. 3, 4). См. на портале о героях Великой войны: https://gwar.mil.ru/heroes/chelovek_nagrazhdenie57513966/.
86. Посмертно награжден орденом св. Георгия IV ст. (Там же). Высочайший приказ (ВП) 7 октября 1914.
87. Посмертно награжден орденом св. Георгия IV ст. приказом № 209 от 26 ноября 1914 по войскам 8-й армии ЮЗФ за подписью командарма генерала от кавалерии А. А. Брусилова за отличие 27 августа при доставке важного приказа (Машинопись. С. 6). См. на портале о героях Великой войны: https://gwar.mil.ru/heroes/chelovek_nagrazhdenie57578713. 13 января 1915.
88. Бондаренко В. В. Герои Первой мировой. М., 2013. С. 103; Брусилов А. А. Мои воспоминания / Отв. ред.-сост. В. М. Шабанов. М., 2001. С. 91.
89. Приказ [8-й] Армии 14 сентября 1914 № 82 по войскам 8-й армии ЮЗФ за подписью командарма генерала от кавалерии А. А. Брусилова (Машинопись. С. 5). См. на портале о героях Великой войны: https://gwar.mil.ru/heroes/chelovek_nagrazhdenie57532572. ВП 11 октября 1914.
90. Приказ войскам [11-й] армии № 249. 15 июня 1915 за подписью командарма генерала от инфантерии Д. Г. Щербачева (Оттиск. С. 2, 3). См. на портале о героях Великой войны: https://gwar.mil.ru/heroes/chelovek_nagrazhdenie57586821. ВП 11 сентября 1915.
Благодарю архивиста М. С. Нешкина за возможность познакомиться с содержанием наградного листа на ротмистра Л. А. Панаева и другими источниками с описанием подробностей боя 19 января 1915.
91. Последний из братьев, капитан 2-го ранга (1917) Платон Аркадьевич Панаев (1884 г. р.), по распространенной версии, погиб в 1918.
92. Братья Панаевы // Памятка НКУ. С. 228, 229.
93. Полком командовали: Свиты Его Величества (1914) генерал-майор (1913) А. А. Абалешев в 1913—1915, Свиты Его Величества (1915) генерал-майор (1915) П. А. Офросимов в 1915—1916, флигель-адъютант (1903) полковник (1914) Г. Н. Эристов в 1916—1917.
94. Лемке М. К. 250 дней в царской ставке. Пб., 1920. С. 168.
95. Установленные ордена за отличия в делах против неприятеля: св. Анны III ст. с мечами и бантом (ВП 23 февраля 1915), св. Анны II ст. с мечами (ВП 26 апреля 1915), св. Станислава II ст. с мечами (ВП 8 июня 1916), св. Владимира IV ст. с мечами и бантом (приказ Армии и Флоту 13 июня 1917).
96. Участник военно-политических событий 25—31 августа 1917, связанных с конфликтом между министром-председателем Временного правительства Российского государства А. Ф. Керенским и Верховным главнокомандующим генералом от инфантерии Л. Г. Корниловым (на стороне последнего).
97.На Рождество 1917 (по ст. ст.) Алексеевская организация была переименована в Добровольческую армию.
98. В воздаяние воинской доблести и отменного мужества в боях и понесенных беспримерных трудов и лишений удостоен права ношения Знака отличия первого Кубанского похода I ст. (удостоверение № 906/13356 от 6 мая 1919).
99. В конце лета и осенью 1920 непродолжительное время командовал полком в составе 1-й кавалерийской дивизии Конного корпуса генерал-лейтенанта И. Г. Барбовича (сентябрь— ноябрь: 1-я армия Русской армии).