Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2021
* * *
А в наше время, в наше время…
Кто вам сказал, что время — ваше?
Оно — не пленница в гареме,
Оно про вас не знает даже,
Оно бесхозно, безыдейно
И на пространство не в обиде,
О нем спросите у Эйнштейна,
На звезды ночью посмотрите!
А утром, свежую газету
Купив, на время не пеняйте:
Вы и в игру втянулись эту,
И как бы в ауте, в офсайде,
Оно того, кто в первом веке
До нашей эры жил, быть может,
Достанет вам из глиптотеки
И в современники предложит.
* * *
У каждого века, у каждой эпохи
Другие мужские и женские лица.
Ты спросишь: а римляне чем были плохи?
Суровы — и боязно к ним подступиться:
Уложены прядки, тверды подбородки,
Но стойкость, но сила, и смерть не страшит их.
А греки задумчивы были и кротки,
Округлы в своих домотканых хламидах.
У каждого века свои предрассудки,
Свои убежденья, мечты и обновы,
Нас тоже не спутать ни с кем, мы не чутки,
Но четки в виду мировой катастрофы,
И есть неизбежное чувство сиротства,
Есть правда в приложенной к сердцу ладони,
И я научился угадывать сходство
В соседке по даче — и в римской матроне.
* * *
Нет, не «Женитьбу Фигаро», — и не читал ее ни разу,
Свои недавние стихи перечитал — и легче сразу
Мне стало, — я ведь и пишу
Их для себя, не для кого-то,
И счастьем этим дорожу,
Вот смысл, вот радость, вот свобода.
Пусть не одобрит, не поймет
Их привередливый читатель.
Спроси щегла, кому поет
Он на рассвете, на закате?
И свет любя, и мглу терпя,
В своем регистре, певчем строе
Всю жизнь поет он для себя,
Он так задуман, так устроен.
* * *
Разлука — это память о другом,
Умершие не помнят о разлуке,
Не думают с тревогой ни о ком
И к тем, кто любит их, не тянут руки,
И это благо, что ни говори.
И в райские не залетают кущи
Синицы, скажем, или снегири.
Разлука существует для живущих.
Разлука — это память, это страх
За тех, с кем разлучен, земная мука,
Описанная столько раз в стихах.
Всего страшнее русская разлука.
Кто умер, для того разлуки нет.
Когда Гомер придумал Одиссея,
Велев ему скитаться двадцать лет,
Ни Колымы не знал, ни Енисея.
* * *
Давай поговорим о чем-нибудь отрадном,
Не мрачно-вековом, великом и громадном,
И злобой дня, ее тщетой пренебрежем.
Давай поговорим о чем-нибудь приватном,
Не надо общих дум, — о личном, о своем.
Смотри, как день высок, как бабочка красива,
Давай поговорим без страха, без надрыва,
Обиды обходя и не ступая в грязь.
О чем же? О любви, но только молчаливо,
Как сказано до нас: скрываясь и таясь.
* * *
Вспоминая работу в школе, стыжусь того,
Что читать и хвалить приходилось поэму «Ленин»
И стихи о советском паспорте, как его
Из широких штанин доставал пролетарский гений.
Это ж надо так верить в другой, небывалый мир!
Небывалого быть и не может другого мира.
Интересно, на полке стоял у него Шекспир?
Посмотрел бы в окно, как темно на дворе и сыро.
Разумеется, солнечных тоже хватало дней,
И случалось пройтись по Москве одному и с Лилей.
Ничего нет глупей и плачевней больших идей,
Хорошо, если нам улыбались и нас любили!
Во внимание не принимая былых веков,
Отрекаясь от прошлого, как от чужой поклажи,
Интересно, он что-нибудь знал про микенских львов,
Что у косности мира веками стоят на страже?
* * *
Художник написал Луку Евангелиста
Для нас в момент его счастливого труда
И деву рядом с ним, — смотреть на портретиста
Ей некогда, она младенцем занята.
Евангелист Лука писал портрет Мадонны,
Который не дошел до нас — и очень жаль.
Но балюстраду ту увидеть и колонны
Мы можем и под ней внизу речную даль.
Подумай, что Лука еще и живописец,
Не Марк, не Иоанн с Матфеем, а Лука!
И Джотто от него, наверное, зависел,
И Рафаэль ему был рад наверняка.
* * *
Я и свет погасил, и задернул шторы,
Этот жест так похож на отказ от жизни!
Не нужны мне соблазны ее, просторы,
На меня с удивленьем глядит Всевышний.
С удивленьем и, кажется, с сожаленьем,
С огорченьем, а может быть, с пониманьем,
Потому что каким обладать терпеньем
Надо, будучи связанным с мирозданьем!
Опекая его, отойти не смея
От него, отвернуться ни на минуту.
Да, конечно, прекрасна была затея,
Но грустна и смущает привычка к чуду.
А еще эти войны, чума, раздоры
На земле, эти просьбы, богослуженья…
Если б свет погасить и задернуть шторы
На окне! — невозможно ни на мгновенье.
* * *
А в наше время, в наше время…
Кто вам сказал, что время — ваше?
Оно — не пленница в гареме,
Оно про вас не знает даже,
Оно бесхозно, безыдейно
И на пространство не в обиде,
О нем спросите у Эйнштейна,
На звезды ночью посмотрите!
А утром, свежую газету
Купив, на время не пеняйте:
Вы и в игру втянулись эту,
И как бы в ауте, в офсайде,
Оно того, кто в первом веке
До нашей эры жил, быть может,
Достанет вам из глиптотеки
И в современники предложит.
* * *
У каждого века, у каждой эпохи
Другие мужские и женские лица.
Ты спросишь: а римляне чем были плохи?
Суровы — и боязно к ним подступиться:
Уложены прядки, тверды подбородки,
Но стойкость, но сила, и смерть не страшит их.
А греки задумчивы были и кротки,
Округлы в своих домотканых хламидах.
У каждого века свои предрассудки,
Свои убежденья, мечты и обновы,
Нас тоже не спутать ни с кем, мы не чутки,
Но четки в виду мировой катастрофы,
И есть неизбежное чувство сиротства,
Есть правда в приложенной к сердцу ладони,
И я научился угадывать сходство
В соседке по даче — и в римской матроне.
* * *
Нет, не «Женитьбу Фигаро», — и не читал ее ни разу,
Свои недавние стихи перечитал — и легче сразу
Мне стало, — я ведь и пишу
Их для себя, не для кого-то,
И счастьем этим дорожу,
Вот смысл, вот радость, вот свобода.
Пусть не одобрит, не поймет
Их привередливый читатель.
Спроси щегла, кому поет
Он на рассвете, на закате?
И свет любя, и мглу терпя,
В своем регистре, певчем строе
Всю жизнь поет он для себя,
Он так задуман, так устроен.
* * *
Разлука — это память о другом,
Умершие не помнят о разлуке,
Не думают с тревогой ни о ком
И к тем, кто любит их, не тянут руки,
И это благо, что ни говори.
И в райские не залетают кущи
Синицы, скажем, или снегири.
Разлука существует для живущих.
Разлука — это память, это страх
За тех, с кем разлучен, земная мука,
Описанная столько раз в стихах.
Всего страшнее русская разлука.
Кто умер, для того разлуки нет.
Когда Гомер придумал Одиссея,
Велев ему скитаться двадцать лет,
Ни Колымы не знал, ни Енисея.
* * *
Давай поговорим о чем-нибудь отрадном,
Не мрачно-вековом, великом и громадном,
И злобой дня, ее тщетой пренебрежем.
Давай поговорим о чем-нибудь приватном,
Не надо общих дум, — о личном, о своем.
Смотри, как день высок, как бабочка красива,
Давай поговорим без страха, без надрыва,
Обиды обходя и не ступая в грязь.
О чем же? О любви, но только молчаливо,
Как сказано до нас: скрываясь и таясь.
* * *
Вспоминая работу в школе, стыжусь того,
Что читать и хвалить приходилось поэму «Ленин»
И стихи о советском паспорте, как его
Из широких штанин доставал пролетарский гений.
Это ж надо так верить в другой, небывалый мир!
Небывалого быть и не может другого мира.
Интересно, на полке стоял у него Шекспир?
Посмотрел бы в окно, как темно на дворе и сыро.
Разумеется, солнечных тоже хватало дней,
И случалось пройтись по Москве одному и с Лилей.
Ничего нет глупей и плачевней больших идей,
Хорошо, если нам улыбались и нас любили!
Во внимание не принимая былых веков,
Отрекаясь от прошлого, как от чужой поклажи,
Интересно, он что-нибудь знал про микенских львов,
Что у косности мира веками стоят на страже?
* * *
Художник написал Луку Евангелиста
Для нас в момент его счастливого труда
И деву рядом с ним, — смотреть на портретиста
Ей некогда, она младенцем занята.
Евангелист Лука писал портрет Мадонны,
Который не дошел до нас — и очень жаль.
Но балюстраду ту увидеть и колонны
Мы можем и под ней внизу речную даль.
Подумай, что Лука еще и живописец,
Не Марк, не Иоанн с Матфеем, а Лука!
И Джотто от него, наверное, зависел,
И Рафаэль ему был рад наверняка.
* * *
Я и свет погасил, и задернул шторы,
Этот жест так похож на отказ от жизни!
Не нужны мне соблазны ее, просторы,
На меня с удивленьем глядит Всевышний.
С удивленьем и, кажется, с сожаленьем,
С огорченьем, а может быть, с пониманьем,
Потому что каким обладать терпеньем
Надо, будучи связанным с мирозданьем!
Опекая его, отойти не смея
От него, отвернуться ни на минуту.
Да, конечно, прекрасна была затея,
Но грустна и смущает привычка к чуду.
А еще эти войны, чума, раздоры
На земле, эти просьбы, богослуженья…
Если б свет погасить и задернуть шторы
На окне! — невозможно ни на мгновенье.