АВСТРАЛИЙСКИЙ СЛЕД        

 

По дороге к Мельбурну,

если вверх взглянуть,

поплывет замедленно

поздний Млечный Путь —

 

в брызгах, взятых на небо,

в синей мгле сквозной, —

ближе, чем когда-либо:

прямо надо мной.

 

Дух безбытный вклинится

в кромку бытия.

Напрочь запрокинется

голова моя.

 

Мыс, что станет с лодочку,

ткнется, как в причал,

в каменную точечку.

Нет за ней начал.

 

Раз уж быть конечною,

пусть бы для конца

кануть каплей млечною

на Рукав Стрельца, —

 

вдруг там уготовано

помнить наизусть,

что командирована

и вот-вот вернусь.

 

 

 

ПРОПАЖА

 

Иголка с нитки соскользнула…

Ищи, сперва не встав со стула,

потом с магнитом: где ж она,

та, что внутри себя черна?

 

Попутно вспомнив про уловки

потомка черта и чертовки,

скажи чертенку: «Поиграй,

но насовсем не забирай».

 

Когда же он и в самом деле

ее вернет среди недели,

то обозначится — ей-ей! —

его отметинка на ней.

 

Нельзя водиться с темной силой.

Но ты шепни чертенку: «Милый,

всё, что теряла я, верни

мне лично — вскоре, в эти дни».

 

 

 

ВДОГОНКУ

 

Оставь политику политикам —

пускай с мигалками прокатятся;

критерии искусства — критикам:

вдруг упорядочат сумятицу.

 

И пусть читают левых левые,

тогда как тех, кто справа, — правые;

а классиков — закоренелые

сторонники, пока что здравые.

 

Вся сморщась, истончится кожица,

изменятся телодвижения,

хотя ничто ничем не кончится,

предуготовив продолжение.

 

 

 

ДЕБЮТ

 

Трижды по четверть века; вдобавок несколько

полугодий — семестров — отзвуки на порог.

И, в обход срока давности, — голос отцовский: Эстерка;

а от песни Бетховена школьная кличка — Сурок.

 

Имя мое домашнее не выходило и`з дому.

Прозвище, исчерпавшись, памятно мне одной.

Но — клик-другой на давнее, и проступают издали

чуть ли не все подробности, взятые глубиной.

 

…Свет лишь на сцене. Висящая в зале живопись

затенена. Отчетлив негромкий аккомпанемент.

Из ниоткуда в воздухе полунамеком жимолость,

дуги холмов, дороги цвета неярких лент.

 

Эта, что напрямик, так и не отмаячила:

тянется от Савойи, даже на вид жестка.

Мальчик — другое дело. Как я жалела мальчика,

из края в край идущего, и вместе с ним сурка…

 

Помню ли я Удмуртию, Глазов и чувство голода?

Помню ли о Победе достигшую тыла весть?

Косвенно. Появилась еда. Оттаивая от холода,

стали откармливать. Но я не привыкла есть.

 

 

 

* * *

Приснился сон, какой нельзя придумать.

Остерегаясь ненароком сдунуть

летучий след, чудачка втихаря

с ним носится; а зря или не зря,

известно сну, который выбирает,

о чем сказать, — всё прочее стирает,

давая знать в предутренней тиши:

легко вздохни: он рад был от души

увидеться, соединив края

минутной яви и небытия.

 

 

 

НА НОВЕНЬКОГО

 

Дело не в еще одном стихе,

если не зачатом во грехе,

то рожденном тайно меж помех:

клином свет на нем, что младше всех.

 

Рано для звучанья наизусть.

На глазок прикинуть не возьмусь

изначальный вес его и рост.

А прогнозы врут — какой с них спрос?

 

Боязно: по-своему чудной,

от руки написанный, сквозной,

ничего окрест не застолбя,

тщится узаконить сам себя.

 

 

 

ОБЩЕНЬЕ МУЗ

 

Тропа наверх к оливам — как для кино-

фрагмента. Каллиопа видит Клио:

— Привет! — И мой тебе! Легко ли в маске

взбираться в гору? — Не сгущая краски, —

вздыхает, отвечая, Каллиопа, —

слух подтвержден. Больным-больна Европа.

— Уж не пора ли, — хмурит брови Клио, —

найти двух дев, пригодных к роли и. о.,

курировать историю и эпос,

препоручив им для начала опись?..

— История сама себя опишет,

а эпос, между прочим, еле дышит.

— Ах, Каллиопа, всюду перемены…

Не угадаешь, что уйдет с арены.

А взыщут с нас: не слишком ли инертны?..

Как думаешь, мы все еще бессмертны?

— Само собой, — вникает Каллиопа, —

ведь мы всё те же, что и до потопа.

А как, скажи, Эрато и Евтерпа?

Чем заняты? — Эрато, будто нерпа,

вновь плещется; Евтерпа молодится.

— А что поет? — «Где зелень, там водица».

Вообрази: на них в цветочек маски.

И обе Аполлону строят глазки.

— Какие есть. Я что-то запыхалась.

Пора побыть в тени хотя бы малость…

Урания — вот кто меня приводит

в отчаянье, когда в себя уходит

или — поштучно! — звезды проницает,

темнит, предположенья отрицает…

Пытливая!.. А что первоисточник —

Кастальский ключ? — Бормочет свой подстрочник.

Клянусь, одно и то же переводит:

«Пройдет и то и это. Всё проходит».

Никем не обойден, ничем не болен,

а нынче вдруг шепнул, что обездолен:

«На языке, повторами чреватом,

что ни скажи, всё пахнет плагиатом».

— Не без того… Но, Клио, есть же тропы, —

теряет громкость голос Каллиопы, —

похожие на будущие русла.

Там все слова новехоньки до хруста…

 

«Пожалуй, разговор — прогулки ради», —

решает ветр. И, шевеля их пряди,

из нелюбви на чем-то ставить точку

готов махнуть за море в одиночку.

 

 

 

НАПОСЛЕДОК

 

Был — и отбыл. Свято, нет ли — место пусто.

Отбессонничал, впотьмах окном светя.

Монолог мой — в основном, конечно, устно —

обращен к нему два месяца спустя.

 

…Есть ли там подобие летосчисленья

и общенья, пусть единожды в году?

Принимают ли сквозь млечность поздравленья,

дня рождения посмертного ввиду?

 

Сплошь безмолвие? А если вдруг иначе,

говорят ли, сокрушаясь о своем

(снявши голову, по волосам не плачут),

или смахивают влагу рукавом?

 

Хочешь новости? В «ЖЗ», тебе вдогонку,

публикации твои — одна к одной —

не дают закрыть промеж миров заслонку.

Появись, хоть выпито за упокой.

 

Вот, скажу, твое последнее посланье.

Не бывать такому дважды на веку.

Что ни слово, то прямое попаданье,

безупречно угодившее в строку.

 

Взгляд на данность: многое перегорело,

и писать бы надо пеплом — на манер

азиатского художника, умело

применившего золу. Был в масть пример

 

из художеств. Покивать ли головою,

покачать ли, — заключенное в тиски

слово пепел, задевая за живое,

норовило отделиться от строки —

 

от линейной однозначности набора,

соблюдающего норму и режим,

до немыслимого пекла, до повтора

пепла пеплом через месяц с небольшим…

 

Составная текста — голос. И по следу

эхо слов, теперь уж из небытия:

— Приезжай! (Пока не время, но приеду.)

Я на связи. Обнимаю. Твой М. Я.

 

Снявши голову, по волосам не плачут.

С шестьдесят седьмого, сколь ни есть препон, —

тьма занятий… По-эйнштейновски взлохмачен,

одержим, отмечен, недооценен.