Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2021
Революции в представлениях о реальности знаменуются приходом гения, идеи которого меняют всю систему общепринятых понятий и, как правило, первоначально не принимаются либо даже встречаются в штыки. А. Д. Сахаров (21. 5. 1921 — 14. 12. 1989) совершал такие «революции сознания» постоянно, причем добивался трансформации не только сознания, но и самой реальности. В этом и состоит «чудо Сахарова». Но как его не понимали!
Одну из своих давних статей памяти Сахарова я так и назвал — «Научный метод производства чудес». Одно из чудес Сахарова: простой научный сотрудник, кандидат физико-математических наук почему-то стал главным экспертом для всех сменявших друг друга лидеров СССР: вначале (1949—1967) — экспертом по ядерным стратегическим вооружениям, а потом (1968—1989) — по ядерному разоружению, по спасению человечества от самоуничтожения в термоядерном огне. О том, что это именно так — что Сахаров действительно был главным экспертом в этих вопросах для лидеров СССР, говорят сравнительно недавно рассекреченные документы КГБ СССР и Политбюро ЦК КПСС.
При этом А. Д. Сахаров никогда не занимал никаких важных постов, всегда оставался независимым, ни к какой властной иерархии не принадлежал.
Говоря обобщенно, Сахаров был гениальным инженером-конструктором, начиная с изобретений по контролю качества снарядов на патронном заводе в Ульяновске во время войны, потом другие «патроны» — водородные бомбы, в 1960-е — также ряд ставших классическими работ по воссозданию ранних мгновений нашей Вселенной и, наконец, многолетняя деятельность по конструированию безопасного человеческого общества и как необходимая часть этой деятельности — правозащита, спасение конкретных людей. Что, конечно, включает в себя и деятельность Сахарова-политика в 1989 году, в последний год его жизни, — конструирование демократического, стабильного и ответственного перед населением способа государственного управления в нашей стране. А поскольку Сахаров всегда все доводил до конца, задуманные им конструкции — от бомбы до спасения конкретного человека — всегда срабатывали (целеустремленность, настойчивость в решении поставленной задачи, когда результатом неудачи является не смирение с поражением, а только наращивание усилий, — уникальные черты его характера), то можно с уверенностью сказать, что, не погибни он так рано, он и это дело довел бы до конца. Чудовищные ошибки последующих лет «без Сахарова» наглядно показывают, какой страшной бедой для России стал его ранний уход.
Фундаментальная физика всегда была объектом преклонения А. Д. Сахарова на протяжении всей его жизни. «Я чувствовал себя посланцем богов», — сказал Сахаров о своем первом докладе по квантовой теории поля в Теоротделе ФИАНа в 1945 году. И хотя эти его работы выполнены, по выражению самого Сахарова, «на обочине» занимавших все его время оборонных и общественных задач, некоторые из них стали началом целых научных направлений: управляемая термоядерная реакция, сахаровские осцилляции и барионная асимметрия Вселенной, индуцированная гравитация. Приведу слова Сахарова о науке: «Это чудо науки. Хотя я не верю в возможность скорого создания (или создания вообще?) всеобъемлющей теории, я вижу гигантские, фантастические достижения на протяжении даже только моей жизни и жду, что этот поток не иссякнет, а, наоборот, будет шириться и ветвиться».[1]
Я был знаком с Сахаровым более 20 лет и могу свидетельствовать: по сравнению с ним большинство из нас конформисты. Его мозг был открытой системой, всегда готовой к творческому анализу новой информации и поиску принципиально новых подходов. Чего у него не было совсем, так это «взрослого» консерватизма. Столь, увы, знакомое отношение к собеседнику «сверху вниз» по причине разницы в возрасте или разницы (в случае Сахарова колоссальной) в положении — это не про Андрея Дмитриевича. Поэтому и общаться с ним было интересно.
Вот некоторые высказывания о Сахарове знавших его людей.
Игорь Евгеньевич Тамм, учитель Сахарова: «У него (Сахарова) есть прекрасное свойство. К любому явлению он подходит заново, даже если оно было двадцать раз исследовано и природа его двадцать раз установлена. Сахаров рассматривает все, как если бы перед ним был чистый лист бумаги, и, благодаря этому, делает поразительные открытия».[2]
Раиса Орлова и Лев Копелев: «С первыми сказками бабушки, со звуками пианино, на котором играл отец, со стихами и книгами воспринимал Андрей ту духовную культуру, из которой выросли его представления о добре и зле, о красоте и справедливости.
Мы несколько раз слышали, как он читал наизусть Пушкина, тихо, почти про себя: „Когда для смертного умолкнет шумный день…“ Он сказал однажды: „Хочется следовать Пушкину… Подражать гениальности нельзя. Но можно следовать в чем-то ином, быть может, высшем…“
Говорили о том, как Пастернак восхищался Нобелевской речью Камю, и Андрей Дмитриевич заметил: „Это по-пушкински, это — пушкинский кодекс чести…“
Вдвоем с братом Юрием они по-юношески азартно, перебивая друг друга, читали вслух „Перчатку“ Шиллера и вспоминали свою детскую игру: один „мычал“ ритм, а другой должен был угадать, какое стихотворение Пушкина тот задумал.
С Еленой Боннэр и Андреем Сахаровым мы познакомились в 1971 году на поэтическом вечере Давида Самойлова в Доме писателей. С тех пор мы нередко вместе читали стихи Пушкина, Тютчева, Ал. Конст. Толстого, Ахматовой, Арсения Тарковского, Самойлова, слушали песни Окуджавы и Галича.
В 1978 году в интервью газете „Монд“ о десятилетии Пражской весны он сказал, что в то время начался решающий перелом в его судьбе. В июле 1968 года он впервые опубликовал меморандум о мирном сосуществовании двух общественных систем.
Сто лет тому назад Достоевский в речи о Пушкине сказал: „Быть настоящим русским значит быть всечеловеком“. Сегодня это вновь подтверждает Андрей Сахаров».[3]
Лариса Миллер (из выступления на собрании в Центральном доме литераторов, посвященном памяти Сахарова, 21 декабря 1989 года, через неделю после его кончины): «Ахматова говорила, что смерть меняет портреты. Андрей Дмитриевич — редкое исключение из этого правила. Смерть не добавила ему ни святости, ни мудрости, ни честности. Эти его качества, по-моему, в полной мере ощущал каждый, кто с ним общался даже мимолетно. Андрей Дмитриевич отличался удивительной небудничностью в самой прозаической обстановке. Он, как никто, был подключен ко всем основным глубинным процессам нашего времени, каждого дня. И, как никто, был выше, больше, значительнее того мгновения, в котором жил…
И еще одно удивительное свойство. Все, что он делал, немедленно становилось историческим событием, выламываясь из той эпохи, в которую происходило. Ну какой режиссер мог сочинить сцену, которая разыгралась прошлым летом на Съезде народных депутатов? Каждое его слово, каждая пауза, реакция зала и президиума — все немедленно впечатывалось в память, укрупнялось и становилось Историей. Почему? Ведь он не речист. Есть другие ораторы, выступающие гораздо более хлестко и ярко, чем он. Так почему же? Да потому, наверное, что вся его деятельность — это мучительные попытки пробиться к истине и повести за собой своих упирающихся, сопротивляющихся соотечественников. Потому, наверное, что он каждым шагом и словом взрывал любую внешне благополучную ситуацию, не боясь испортить кому-то праздник и настроение. Взрывал ее не ради взрыва, не в полемическом задоре, а ради истины. И каждым негромким словом своим он делал явным то, что не хотело быть явным, обнаруживая то, что пыталось спрятаться, обнажал истинный смысл происходящего, показывая его подлинное лицо».[4]
Евгений Львович Фейнберг, сотрудник Отдела теоретической физики ФИАН в 1938—2005 годах: «Очень скоро мы все стали понимать, что у нас появился (в 1945 году. — Б. А.) очень одаренный человек. Его спокойная уверенность, основанная на непрерывной работе мысли, вежливость и мягкость, сочетавшиеся с твердостью в тех вопросах, которые он считал важными, ненавязчивое чувство собственного достоинства, неспособность нанести оскорбление никому, даже враждебному ему человеку, предельная искренность и честность проявились очень скоро».[5]
Но по порядку.
Предки Сахарова о стороны матери — русские дворяне древних родов с небольшой примесью греческой крови, со стороны отца — священники.
«Самое удивительное в Сахарове то, что he is not angry („он не сердитый“)», — сказал мне американский физик Джереми Визнер, когда мы вышли с ним после вечера, проведенного у Сахаровых на улице Чкалова. «Он не сердитый» — удивительно точно и по-американски лаконично сказано. И о том же приведенная выше цитата Е. Л. Фейнберга («неспособность нанести оскорбление никому»). Преемственность поколений тут налицо.
Не менее точно и лаконично отношение Сахарова к людям определила его друг, правозащитник, математик Татьяна Великанова — всего два слова: «Презумпция порядочности». Уважительное отношение, надежда увидеть человеческое в любом человеке, включая и лидеров СССР. Никогда, ни в одном из заявлений и документов Сахарова, даже самых критических, мы не увидим того, что называется «переход на личности». Мудрый был человек.
И еще одна причина, возможно, объясняющая, почему Сахаров в его общественной деятельности был столь эффективен. Его выступления — не речи пророка, провозглашающего истины в конечной инстанции, а всегда приглашение к размышлению.
Отец Сахарова Дмитрий Иванович — физик, педагог, автор учебников и популярных книг по физике. А. Д. пишет, что физиком он стал под влиянием отца. В 1908—1911 годах Д. И. Сахаров учился на физфаке МГУ, слушал лекции Петра Николаевича Лебедева, именем которого назван ФИАН. В 1899 году Лебедев в тонких опытах доказал, что свет оказывает давление, что стало подтверждением теории электромагнетизма Максвелла. В 1912 году он за это классическое открытие был выдвинут на Нобелевскую премию, но не получил ее, так как умер в марте того же года. А Нобелевские премии посмертно не выдают. А через 40 лет Сахаров с коллегами-теоретиками ядерного центра Арзамас-16 использовал давление электромагнитного излучения (в данном случае не света, а рентгеновских лучей) атомной бомбы-запала для подрыва водородной бомбы потенциально неограниченной мощности.
Первые школьные семь лет Андрей Сахаров был на домашнем обучении, потом три года школы, которую он окончил с медалью, что дало право поступить в 1938 году на физфак МГУ без вступительных экзаменов.
Михаил Левин, однокурсник: «До войны физфак был куда меньше, чем теперь, и к началу второго семестра мы все, поступившие в 1938 г., более или менее перезнакомились друг с другом. А тут еще начал работать физический кружок нашего курса, куда ходили человек 20—25. В их числе и Андрей Сахаров, который сразу выделился неумением ясно и доходчиво излагать свои соображения. Его рефераты никогда не сводились к пересказу рекомендованной литературы и по форме напоминали крупноблочную конструкцию, причем в логических связях между отдельными блоками были опущены промежуточные доказательства. Он в них не нуждался, но слушателям от этого не было легче. <…> Война и судьба развели нас на пятнадцать лет (теперь это 1954 год, после испытания „Слойки“, когда Сахаров стал академиком, физиком номер 1 для руководства СССР и к нему приставили телохранителей — „секретарей“. — Б. А.). Встретились снова на 2-м Щукинском. Андрей быстро заметил, что мне мешает тактичное присутствие „секретаря“, и повел к себе домой знакомить с женой и дочками. Тут разговор пошел вольный, вольнее даже чем в былые времена, но Андрей больше спрашивал, чем рассказывал сам. Сказал только:
— Теперь я и академик, и герой. Такой герой, что о мореплавателе не может быть и речи.[6]
И действительно, за морем он побывал лишь три десятка лет спустя. А данный им обет молчания свято исполнял до последнего дня жизни. Андрей сказал, что все последние годы он по горло в неотложных текущих делах, так что нет ни времени, ни сил на чистую теоретическую физику. А там есть чем заняться. Обнаружив мое дремучее невежество (в Тюмени не было никаких физических журналов, кроме „Физика в школе“ и разрозненных тетрадей УФН[7]), он объяснил мне сложное и запутанное положение вещей, существовавшее тогда, то есть до знаменитой работы Ли и Янга. Уже в середине этого объяснения, происходившего за чайным столом, я внезапно осознал, что манера изложения Андрея не имеет ничего общего с той старой, довоенной. Все было логично, последовательно, систематично, без столь характерных для молодого Сахарова спонтанных скачков мысли. Я подивился вслух такой перемене.
— Жизнь заставила, — ответил Андрей. — Чтобы добиться того, что я хотел, надо было многое объяснять и нашему брату физику, и исполнителям всех мастей, и, может быть, самое трудное, генералам разных родов войск. Пришлось научиться.
Андрей не просто читал и перечитывал Пушкина, он как-то изнутри вжился в то время. Много лет спустя он сказал мне, что кусок русской истории от Павла I и до „души моей“[8] Павла Вяземского существует для него в лицах. Но и 18-й век Андрей знал очень хорошо».[9]
Сахаров: «22 июня 1941 года я вместе с другими студентами нашей группы пришел на консультацию перед последним экзаменом 3-го курса. Неожиданно нас всех позвали в аудиторию. В 12 часов дня было передано сообщение о нападении Германии на Советский Союз. Выступал Молотов. Начало войны, всегда ломающее всю жизнь, — всегда потрясение, всегда общенародная трагедия».[10]
Согласно высочайшему приказу, студентов старших курсов физфака на фронт не призвали, а отправили доучиваться в Ашхабад.
Илья Капчинский, однокурсник: «…прибыл большой эшелон. Приехало много студентов нашего курса, ребят и девушек. <…> Этим же эшелоном приехал и Андрей Сахаров. В общежитии наши кровати — Андрея и моя — стояли рядом. Наверное, по этой причине мы с ним много в Ашхабаде контактировали. Помню, что после занятий Андрей приходил в общежитие, садился на свою кровать и, устремив взгляд в бесконечность, — думал. <…>
В июле 1942 г. мы заканчивали в Ашхабаде физический факультет Московского университета, имея за плечами четыре курса. <…>
Мы сдали госэкзамены, получили дипломы и были распределены. Не знаю, кто в тот год поехал по распределению. Все стремились в Москву или на воссоединение с семьями. Только твердо помню, что Андрей (может быть, единственный) отправился в соответствии с путевкой на завод в город Ковров. Андрей всегда казался идеалистом».[11]
В Коврове молодому специалисту применения не нашли, направили его в Москву в распоряжение Министерства вооружений, где он получил новое направление на патронный завод в Ульяновске. Там он сам не сразу, но нашел себе применение в заводской лаборатории, где сконструировал ряд важных для производства электромагнитных датчиков контроля качества снарядов.
Сахаров: «10 ноября 1942 года, в первый день своей работы в Центральной заводской лаборатории, я впервые увидел свою будущую жену Клавдию Алексеевну Вихиреву (1919—1969) — Клаву. <…> 10 июля (1943 года. — Б. А.) мы расписались. Алексей Иванович, отец Клавы, благословил нас иконой, перекрестил, сказал какие-то напутственные слова. Потом мы, взявшись за руки, бежали через поле, на другой стороне которого были райсовет и ЗАГС. Мы прожили вместе 26 лет до смерти Клавы 8 марта 1969 года. У нас было трое детей — старшая дочь Таня (родилась 7 февраля 1945 года), дочь Люба (28 июля 1949 года), сын Дмитрий (14 августа 1957 года). Дети принесли нам много счастья (но, конечно, как все дети, и не только счастья).[12]
В конце декабря 1944 года Сахарову пришел вызов в Москву в ФИАН, в аспирантуру к И. Е. Тамму. Потом три года фундаментальная физика, после чего ему снова пришлось заняться «патронами», правда, совсем другими.
В 1945 году некоторые участники Манхэттенского проекта США, движимые сверхзадачей восстановления ядерного равновесия бывших союзников по антигитлеровской коалиции, рискуя жизнью, передали советской разведке чертежи атомной бомбы, сброшенной 9 августа 1945 года на Нагасаки, а также схему «супера» — разрабатываемой водородной бомбы. Два года, 1946—1947, Я. Б. Зельдович с коллегами безуспешно пытались реализовать эту «американскую» схему (от этого тупикового варианта вскоре в США отказались). И тогда в июне 1948 года Постановлением Правительства СССР в ряде московских институтов были созданы группы поддержки Зельдовича. В ФИАНЕ эту группу возглавил И. Е. Тамм, в нее вошли шесть человек, включая А. Д. Сахарова и В. Л. Гинзбурга.
Уже через два месяца работы спецгруппы Сахаров предложил принципиально иную, чем американская, конструкцию водородной бомбы, получившей название «Слойка» (по «1-й идее» в классификации Сахарова). Вскоре В. Л. Гинзбург добавил ключевую «2-ю идею». Это направление работ было утверждено правительством. С этого момента молодой научный сотрудник стал для Кремля важнейшей фигурой.
Весной 1950 года по личному распоряжению Л. П. Берии Сахарова и Тамма переводят на работу на объект (КБ-11, Арзамас-16, г. Саров на юге Горьковской обл.). 12 августа 1953 года — успешное испытание «Слойки». Осенью 32-летнего Сахарова по инициативе И. В. Курчатова избирают академиком. В октябре 1953 года, во время командировки Сахарова в Москву, министр среднего машиностроения В. А. Малышев попросил его написать краткую докладную в правительство о путях дальнейшего совершенствования термоядерных зарядов.
Сахаров: «Посоветоваться мне было не с кем. Я написал требуемую докладную, кажется, не выходя из здания Министерства, и отдал ее Малышеву. <…> Через две недели я был приглашен на заседание Президиума ЦК КПСС (в 1952 году так было переименовано Политбюро ЦК, а в 1966 году — восстановлено старое название».[13]
На этом заседании, где присутствовали все советские «полубоги», известные стране по портретам, были приняты два секретных постановления правительства. Сахаров: «Одно из них обязывало наше Министерство в 1954—1955 гг. разработать и испытать то изделие, которое я так неосторожно анонсировал. Другое постановление обязывало ракетчиков разработать под этот заряд межконтинентальную баллистическую ракету. Существенно, что вес заряда, а, следовательно, и весь масштаб ракеты был принят на основе моей докладной записки. Это предопределило работу всей огромной конструкторско-производственной организации на многие годы. Именно эта ракета вывела на орбиту первый искусственный спутник Земли в 1957 году и космический корабль с Юрием Гагариным на борту в 1961 году. Тот заряд, под который все это делалось, много раньше, однако, успел „испариться“, и на его место пришло нечто совсем иное. Об этом я пишу в следующих главах».
В начале 1954 года вместо оказавшегося тупиковым варианта термоядерного заряда, анонсированного Сахаровым в его докладной записке и утвержденного Постановлением Правительства СССР, теоретики объекта предложили принципиально иную конструкцию термоядерного заряда потенциально неограниченной мощности — «3-ю идею» радиационной имплозии, обжатия термоядерного горючего излучением атомной бомбы-запала. Сахаров играл ключевую роль в доведении этой конструкции до ума, что завершилось успешным испытанием 22 ноября 1955 года. Гибель при этом испытании 2-летней девочки (75 км от эпицентра взрыва) и солдата (35 км) произвели на Сахарова тяжелейшее впечатление.
Конфликт Сахарова с властью, в данном случае с генсеком Н. С. Хрущевым, произошел 10 июля 1961 года, когда Хрущев собрал в Кремле около трехсот атомщиков, чтобы объявить им свое решение о возобновлении ядерных испытаний — после двух с половиной лет добровольного моратория на испытания СССР, США и Великобритании. «— Будет ли война? — Войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется» — этот образец народного творчества возник сразу после того, как решение Хрущева было объявлено в СМИ всей стране. На том совещании Сахаров передал по рядам Хрущеву записку, в которой возражал против такого решения. На банкете после встречи Хрущев разразился в адрес Сахарова получасовой гневной речью: мол, нечего лезть в политику, оставьте это нам — специалистам в этом деле. Кстати, через несколько лет уже находящийся в отставке Хрущев писал в своих воспоминаниях, что Сахаров — «нравственный кристалл» среди ученых. А тогда, в 1961 году, все было иначе.
Андрей Дмитриевич рассказывал мне, как после этого собрания в Кремле Хрущев вызвал его «для разноса». Когда Андрей Дмитриевич вошел в его кабинет, Хрущев поднялся, подошел к нему и, не здороваясь, не приглашая садиться, начал сердито выговаривать, постепенно все более возбуждаясь. В конце концов он перешел на крик, покраснел, стал топать ногами («Если мы будем слушать таких, как ты, нас сломают, сомнут!»). Сахаров, который почти на голову выше Хрущева, стоял и молча слушал. Откричавшись две-три минуты, Хрущев кратко сказал: «Иди!» А когда Сахаров вышел из его кабинета, он лицом к лицу столкнулся с Л. И. Брежневым, в то время одним из секретарей ЦК КПСС, который через три года в результате кремлевского переворота сменил Хрущева на посту высшего руководителя СССР.
Брежнев был знаком с Сахаровым по «бомбовым» делам, и, как рассказал Андрей Дмитриевич, все то время, пока он, покинув кабинет Хрущева, шел по очень, очень длинному кремлевскому коридору, Брежнев шел следом и говорил, как он уважает Сахарова — и как ученого, и его общественные позиции и т. п. Такое отношение Брежнева к Сахарову многое объясняет в последующих, кажущихся парадоксальными событиях. Помимо этого личного глубочайшего уважения к Сахарову лидера СССР в течение 18 лет (1964—1982 годы) в самом общем плане объяснением невероятных событий, о которых говорится ниже, является особый статус Сахарова в его взаимоотношениях с высшим руководством СССР. Ведь он мог в любой момент (до 1970 года) позвонить по спецсвязи Хрущеву, Брежневу, Андропову; каждое его письмо, направленное «наверх», достигало адресата и им читалось. А среди обвинений, предъявленных Михаилом Сусловым Н. С. Хрущеву после его отстранения от власти 4 октября 1964 года, звучало и такое: «В течение двух недель не показывал членам Политбюро письмо Сахарова о положении в советской биологической науке».
В первой главе «Угроза термоядерной войны» знаменитой статьи 1968 года «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» Сахаров описывает страшные последствия такой войны, говорит, что «уже сейчас накоплено достаточно зарядов для многократного уничтожения всего человечества», и в завершение этой главы пишет: «Каждое разумное существо, оказавшись на краю пропасти, сначала старается отойти от этого края, а уж потом думает об удовлетворении всех остальных потребностей. Для человечества отойти от края пропасти — это значит преодолеть разобщенность».[14]
И этот призыв Сахарова был услышан. Согласно ныне рассекреченным документам КГБ СССР и Политбюро ЦК КПСС, эта распространенная в самиздате и в конце мая 1968 года представленная в ЦК КПСС председателем КГБ Юрием Андроповым статья, а на деле объемная брошюра Сахарова, была изучена Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Брежневым и по его поручению другими членами Политбюро. И что самое удивительное, предложения «Размышлений…» Сахарова в сфере ядерной безопасности и смягчения международной напряженности стали приоритетами внешней политики СССР в последующие годы.
Начать с того, что в «Размышлениях…» Сахаров предлагает СССР заключить договор с США об ограничении противоракетной обороны (ПРО), способной нарушить хрупкий баланс ядерного «равновесия страха» (гарантированного взаимного уничтожения). Ранее об опасности ПРО А. Д. Сахаров, а также Ю. Б. Харитон и Е. И. Забабахин (руководители ядерных центров Арзамас-16 и Челябинск-70) писали руководству СССР, но услышаны не были. О том же видные американские ученые писали президенту США Линдону Джонсону, который откликнулся на этом призыв и летом 1967 года предложил СССР заключить договор о взаимном отказе от развития систем ПРО. Однако это предложение США было отклонено. А вот когда лидеры СССР в конце мая 1968 года прочитали это же предложение в статье Сахарова, полученной ими из самиздата «оперативным путем», то случилось чудо. Уже 1 июля (до публикации «Размышлений…» на Западе) президент США Линдон Джонсон заявил, что руководство СССР во изменение прежней негативной позиции согласилось на переговоры с США о моратории на создание ПРО. Соответствующий двусторонний Договор между США и СССР об ограничении систем противоракетной обороны был заключен в Москве 26 мая 1972 года, договор подписан в Москве Генеральным секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежневым и президентом США Ричардом Никсоном.[15]
Дальше — больше. Бессменный в течение четверти века посол СССР в США А. Ф. Добрынин вспоминает[16], что тогда же ему поручили начать секретные переговоры с советником президента США Генри Киссинджером о смягчении международной напряженности, получившей название «политика разрядки». Отсюда и апогей политики разрядки — созванное по инициативе стран Варшавского договора (то есть СССР, то есть Л. И. Брежнева) Хельсинкское совещание 35 государств (все страны Европы плюс США и Канада) с его Заключительным актом от 1 сентября 1975 года и «третьей корзиной» этого Акта — обязательствами стран-подписантов по соблюдению прав человека.
Почему реальная политика СССР радикально отличалась от провозглашаемой ее лидером Леонидом Брежневым?
Ответ, по сути, дан Сахаровым на мое наивное замечание в нашем разговоре в далеком 1973 году. Я спросил его, почему Брежнев не делает каких-то очевидных вещей (не помню, о чем была речь). Андрей Дмитриевич ответил на языке физики: «Чем выше положение, тем меньше степеней свободы. Брежнев может очень мало». И правда, «разрядка», правозащитная «третья корзина» — все это прекрасно, но вот аресты членов Хельсинкских групп и максимально жесткие им приговоры (1977—1978 годы) целенаправленно продемонстрировали всему миру, что подпись Л. И. Брежнева под Хельсинкским актом ничего не стоит. Также в 1970-е годы в СССР были приняты на вооружение ракетные комплексы средней дальности (РСД) «Пионер» (по классификации НАТО SS-20 — «гроза Европы») с мобильным грунтовым стартом, каждый оснащен ракетой с тремя разделяющимися термоядерными зарядами индивидуального наведения, дальность до 5500 км, полетное время несколько минут. К 1983 году на вооружении советской армии состояли РСД SS-20 с 1374 термоядерными боеголовками, каждая способна уничтожить Париж, Берлин или Лондон. (На Западе ничего такого не было, симметричный ответ — так называемое «двойное решение НАТО» — начал реализовываться только в 1983 году.)
Остановить этот гигантский военно-промышленный маховик Брежнев был не в силах. Сахаров хорошо понимал, что без реальных внутренних реформ в СССР никакое смягчение международной напряженности невозможно. Отсюда тезис о неразрывной связи международной безопасности и соблюдения прав человека.
Тезис это отражен и в названии Нобелевской лекции Сахарова «Мир, прогресс, права человека». И не случайно он в этой лекции перечисляет 127 (сто двадцать семь!) имен советских узников совести и извиняется перед теми, кого не сумел назвать. Но ведь это же совершенно нетривиально: почему собственно спасение данного конкретного политзаключенного — это путь к спасению человечества от термоядерного самоубийства? На языке физики это называется «голограмма», когда в небольшой части, осколке системы содержится информация о всей большой системе. Да, судьи Древнего Израиля при рассмотрении дел об убийстве, обращаясь к свидетелям, произносили: «Убивший человека убивает весь мир. Спасший человека спасает весь мир» (Мишна, «Самхедрин», 37а; имелось в виду, что все люди произошли от одного человека — Адама — и убийство человека есть покушение на сам принцип жизни). Но кто когда этому следовал? Историческое достижение советских правозащитников 1970-х годов, начиная с Сахарова, состоит в том, что удалось побудить руководителей государств Запада обратить внимание на страдания конкретного человека, сделать права человека приоритетом их большой политики. Первый, кто прямо заявил о таком приоритете, был президент США Джимми Картер в его инаугурационной речи в январе 1977 года. И хотя в дальнейшем он был крайне непоследователен в защите конкретных людей, включая членов Хельсинкских групп, но это его судьбоносное заявление из истории вычеркнуть невозможно.
Правозащитная деятельность Сахарова, эта битва за каждого конкретного узника совести — огромный пласт его жизни, не умещающийся в краткую статью.
В марте 1969 года умирает от рака Клавдия Алексеевна Вихирева. Сахаров очень тяжело пережил эту потерю. Он жил тогда с 20-летней дочкой Любой и 12-летним Димой. От секретной работы на объекте его за «Размышления…» уже отстранили. Друзья-теоретики проявляют инициативу и добиваются возвращения его на работу в ФИАН, который Андрей Дмитриевич покинул в 1950 году. Одновременно Сахаров все больше включается в правозащитную борьбу и на этих путях знакомится с Еленой Боннэр. И это стало спасением.
Но вернемся к вопросам глобальным. 1975 год — Нобелевская премия мира и, как уже говорилось, основная идея Нобелевской лекции Сахарова о неразрывной связи международной безопасности и соблюдения прав человека. В дальнейшем жизнь показала, как тесно взаимосвязаны два эти вопроса. Договор СССР—США (Горбачева и Рейгана) декабря 1987 года о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (ДРСМД) — этот первый реальный шаг от края термоядерной пропасти — стал возможен только после освобождения в том же 1987 году советских узников совести. Роль Сахарова в реализации этих двух чудес начала перестройки была ключевой. Это и его адресованные Горбачеву (письмо из ссылки от 2 февраля 1986 года, в телефонном разговоре 16 февраля 1986 года и др.) умоляющие призывы освободить наконец советских политзаключенных (а сопротивление этому КГБ и вышестоящих структур было очевидно). Это и его предложение февраля 1987 года отказаться от принципа «пакета» (увязки ДРСМД с программой «звездных войн» Рональда Рейгана) — и Горбачев услышал Сахарова, хотя все другие его советники настаивали на этом пресловутом «пакете».
Итак, Сахарова слушали в СССР на самом верху. Но слушали его не только в 1968 году и через 20 лет в перестройку. Рассекреченные документы говорят о том, что благодаря Леониду Брежневу и Юрию Андропову голос Сахарова звучал в течение всех этих десятилетий, включая и первые годы ссылки. Вот удивительные примеры.
Август—сентябрь 1973 года, первая кампания травли Сахарова. 28 сентября 1973 года Политбюро утверждает проект постановления ЦК КПСС, в котором одобряется вывод специальной комиссии (Суслов, Косыгин, Шелепин, Келдыш, Кузнецов, Чебриков, Руденко) «изолировать Сахарова, сослать в Сибирское отделение АН СССР, еще лучше — в Нарым».[17] Этот проект, однако, почему-то так и не стал постановлением, Сахарова в Нарым не сослали, и он еще семь лет продолжал в Москве свою «антисоветскую деятельность».
26 декабря 1979 года. Председатель КГБ СССР Андропов и Генеральный прокурор СССР Руденко направляют в Политбюро записку «О мерах по пресечению враждебной деятельности Сахарова А. Д.»: деятельность Сахарова носит уголовно наказуемый характер, его действия полностью подпадают под признаки преступлений, предусмотренных ст. 64, п. «а» (измена Родине) и ст. 70, ч. 1 (антисоветская агитация и пропаганда) УК РСФСР. Однако привлечение Сахарова к судебной ответственности может повлечь серьезные политические издержки. Андропов и Руденко предлагают применить в отношении Сахарова административные меры: лишить высоких званий, премий и государственных наград; выселить из Москвы в один из закрытых для иностранцев районов страны.
3 января 1980 года эти рекомендации утверждаются Постановлением Политбюро ЦК КПСС, а 8 января подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о выселении в административном порядке из города Москвы «в целях предупреждения враждебной деятельности Сахарова, его преступных контактов с гражданами капиталистических государств и возможного в этой связи нанесения ущерба интересам Советского государства».
22 января 1980 года А. Д. Сахаров задержан и вывезен вместе с Е. Г. Боннэр в закрытый для иностранцев г. Горький. После этого Елене Георгиевне Боннэр в течение четырех лет и четырех месяцев разрешается совершать челночные поездки Горький—Москва—Горький, встречаться с иностранными журналистами в Москве; голос Сахарова продолжает звучать на весь мир, усиленный многократно тем фактом, что доносится он из ссылки. То есть очевидно, что на самом верху советской властной пирамиды не было единства по вопросу изоляции Сахарова.
Более того, примерно через месяц после кончины Л. И. Брежнева 10 ноября 1982 года, когда пост Генерального секретаря ЦК КПСС занял Ю. В. Андропов, а председателем КГБ СССР был В. В. Федорчук, в рассекреченных документах читаем: 8 декабря 1982 года, «Федорчук рекомендует: «пресечь возможность (Боннэр) бывать в Москве <…> путем привлечения к уголовной ответственности в г. Горьком». То есть КГБ рекомендует именно то, что фактически было сделано только через полтора года, когда 2 мая 1984 года Елену Георгиевну задержали в горьковском аэропорту и больше из Горького не выпустили. А 17 декабря 1982 года генсек Юрий Андропов снимает Виталия Федорчука с поста председателя КГБ СССР, а Е. Г. Боннэр продолжает озвучивать на весь мир заявления Сахарова, включая очень острое, исторической важности открытое письмо Сиднею Дреллу «Опасность термоядерной войны» (февраль 1983 года).
Ю. В. Андропов скончался 9 февраля 1984 года, и только тогда, не сразу, а через три месяца, Елену Боннэр «закрыли» в Горьком, и тем самым были наконец исполнены вышеназванное решения Политбюро и Указ Президиума ВС СССР января 1980 года. Вот тогда Сахаров объявил бессрочную голодовку, а после неудачи голодовки 1984 года — еще полугодовая голодовка — до победы в октябре 1985 года. Он тогда говорил Елене Боннэр: «Как ты не понимаешь, я голодаю не только за твою поездку и не столько за твою поездку, сколько за свое окно в мир. Они хотят сделать меня живым трупом. Ты сохраняла меня живым, давая связь с миром. Они хотят это пресечь».
Еще одной бедой нашей страны, не раз, увы, повторенной в ее трудной истории, стало «торможение перестройки», сменившее в 1988 году ее начальный этап, полный надежд и чудес (невероятная гласность, возвращение из ссылки Сахарова, освобождение политзаключенных, ДРСМД). С какой страстью тогда предупреждал Сахаров о неизбежных трагических последствиях «торможения», предлагая одновременно конкретные пути решения этих тяжелых проблем. И до сих пор остаются непонятными пассивность и безволие М. С. Горбачева в тот период.
А ведь эти годы с надеждами перестройки и крушением этих надежд предопределили историю России с 1992 года по настоящее время. И все, что тогда говорил Сахаров на Первом съезде народных депутатов и т. п., — все это прямо приложимо к сегодняшнему дню. Потому что те глубокие системные причины, те деструктивные силы, которые тогда крушили надежды перестройки, в полной мере присутствуют в России в 2021 году.
Сахаров (из интервью во время 38-й Пагуошской конференции в Сочи в сентябре 1988 года):
«Сахаров: Я почти ни во что не верю — кроме какого-то общего ощущения внутреннего смысла хода событий. И хода событий не только в жизни человечества, но и вообще во Вселенском мире. В судьбу как рок я не верю. Я считаю, что будущее непредсказуемо и не определено, оно творится всеми нами — шаг за шагом в нашем бесконечно сложном взаимодействии…»[18]
Сахаров (из интервью газете «Книжное обозрение»): «Я согласен, что подъем общества возможен только на нравственной основе. <…> …я верю, что в народе всегда сохраняются нравственные силы. В особенности я верю в то, что молодежь, которая в каждом поколении начинает жить как бы заново, способна занять высокую нравственную позицию. Речь идет не столько о возрождении, сколько о том, что должна получить развитие находящаяся в каждом поколения и способная вновь и вновь разрастаться нравственная сила».[19]
В заключение — живая сценка с участием Сахарова, показывающая, что он отлично понимал, насколько ненадежны и не защищены реформы, если они только «сверху», пусть и по воле «царя».
Итак, в конце декабря 1986 года, через несколько дней после возвращения из ссылки, за вечерним чаем на знаменитой кухне в квартире 68 на ул. Чкалова (ныне — Земляной Вал) кто-то из друзей задал Сахарову вполне естественный в то время вопрос: «Андрей Дмитриевич, как вы считаете, насколько все это необратимо? Когда все эти невероятные чудеса с перестройкой, гласностью, вашим освобождением кончатся и все вернется на привычные и страшные круги?» Сахаров, должен сказать, никогда не интересовался бесплодными гаданиями на тему «Что будет?», он сам творил это будущее. И в данном случае он, улыбнувшись, не стал пускаться в рассуждения, а ответил цитатой (помнил все наизусть!) из сказки Салтыкова-Щедрина «Орел-меценат» (речь в сказке об орле, который решил внедрить в своем царстве просвещение, а потом ему это надоело):
«— Шабаш! — вдруг раздалось в вышине.
Это крикнул орел. Просвещение прекратило течение свое.
Во всей дворне воцарилась такая тишина, что слышно было, как ползут по земле клеветнические шепоты».
Андрей Дмитриевич несколько раз повторил последние слова — причем свистяще-шипящие звуки произносил с особенным удовольствием. Как сейчас это слышу.
1. Сахаров А. Д. Горький, Москва, далее везде // Сахаров А. Д. Воспоминания. В 2 т. / Ред.-сост. Е. Холмогорова, Ю. Шиханович. М., 1996. Т. 2. С. 445.
2. Ромм М. Чистота видения // Экран 1964. Сборник. М., 1965. С. 133.
3. Орлова Р., Копелев Л. Истоки чуда // Сахаровский сборник / Сост. А. Бабенышев, Р. Лерт, Е. Печуро. Нью-Йоpк, 1981. С. 179—182. См. также репpинтное издание с приложением «Последние десять лет»: Сахаровский сборник / Сост. Б. Альтшулер, Е. Печуро; послесл. А. Бабенышева. М., 1991.
4. Альтшулер Б. «…По ту сторону окна» // Апрель. 1990. Вып. 3. С. 253.
5. Фейнберг Е. Л. Для будущего историка // Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове / Редкол.: Л. В. Келдыш (пред.), Б. Л. Альтшулер, Б. М. Болотовский, И. М. Дремин, В. Я. Файнберг. М., 1996. С. 655.
6. «То академик, то герой, / То мореплаватель, то плотник…» — А. С. Пушкин о Петре I («Стансы», 1826).
7. Журнал «Успехи физических наук».
8. Слова из шуточного стихотворного обращения Пушкина к маленькому сыну П. А. Вяземского: «Душа моя, Павел, / Деpжись моих пpавил…»
9. Левин М. Л. Прогулки с Пушкиным // Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове. С. 337, 340, 345; Левин М. Л. Прогулки с Пушкиным (воспоминания о А. Д. Сахарове) // Звезда. 1991. № 12. С. 117.
10. Сахаров А. Д. Воспоминания // Сахаров А. Д. Воспоминания. В 2 т. Т. 1. С. 64.
11. Капчинский И. М. Студенческие контакты. Ашхабад // Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове. С. 313.
12. Сахаров А. Д. Воспоминания // Сахаров А. Д. Воспоминания. В 2 т. Т. 1. С. 89.
13. Там же. С. 250, 251.
14. Сахаров А. Д. Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе: С прил. Всеобщей декларации прав человека. Franckfurt a/M, 1968. См. в сборнике: Сахаров А. Д. Тревога и надежда. 2-е изд. / Сост. Елена Боннэр. М., 1991. С. 17.
15. Эту, по сути, детективную историю с ПРО и самиздатом детально, с документами описал Г. Е. Горелик в статье «ПРО et contra. Противоракетная оборона и права человека», посвященной 50-летию «Размышлений…» (см.: Троицкий вариант — Наука. № 10 (254). 22 мая 2018. С. 4—5).
16. Добрынин А. Ф. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962—1986 гг.). М., 1996.
17. Выражаю благодарность Архиву Сахарова в Москве, предоставившему мне описания этих ранее сверхсекретных документов.
18. Молодежь Эстонии. 1988. 11 октября; см. также: Звезда. 1991. № 5.
19. Интервью А. Д. Сахарова И. Филатовой и А. Щуплову. 24 марта 1989 года // Книжное обозрение. 1989. 7 апреля.