Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2021
Валерий Трофимов. Ночное зрение. СПб.: НП-Принт, 2021
Валерий Трофимов — поэт, этим и интересен. А для любителей наводить биографические справки интересен вдвойне — уже хотя бы тем, что в миру он — врач-психиатр. Стихотворец сосуществует в нем со специалистом по безумию — специалистом отнюдь не рядовым, что косвенно подтверждается внушительной профессиональной титулатурой (президент Ассоциации аналитических психологов России, директор Института аналитической психологии и т. д.).
Вопрос, как в одной голове сосуществуют два, казалось бы, параллельных способа мышления — естественно-научный и гуманитарный, некоторое время, возможно, и занимает читателя, но по мере путешествия по страницам «Ночного зрения» отпадает. Книга, в которую вошли стихотворения, написанные за более чем сорокалетний период, может рассматриваться как доказательство несостоятельности примитивной базаровской или, если угодно, невзоровской картины мира, держащейся на ветхих подпорках вульгарного материализма. На самом деле мир многомерен, непостижим и непредсказуем, говорит нам автор негромким голосом своего лирического субъекта.
Многомерен и человек. Он всякий раз оказывается шире, объемнее самого себя — своей физической и социальной природы. И если врач лечит тело и душу, то «болящий дух врачует песнопенье», как сказал Баратынский, которого Трофимов вместе с Тютчевым и Арсением Тарковским не случайно включает в свою литературную генеалогию. Он — продолжатель той линии (если не сказать школы) русской лирики, которую можно с известной долей условности назвать метафизической.
Метафизика — буквально «то, что после физики», то есть то, что пребывает за пределами материального. И если наука о душевных недугах имеет дело с мозгом, то есть с физикой тела, материальным седалищем души, то поэзия — попытка заглянуть дальше, за занавес эмпирически постигаемого мира. Это заглядывание и составляет значительную часть лирических опытов автора «Ночного зрения», определяющего свой творческий метод как «метафизическую поэтическую рефлексию».
Чаще всего там, за занавесом (как, впрочем, и по эту сторону), — тьма. Но тьма не равна небытию. Не стоит торопиться объявлять несуществующим то, чего мы не видим в силу собственной ограниченности. В предисловии практикующий юнгианский аналитик Трофимов цитирует классика-кормильца: «Человек становится просветленным не потому, что представляет себе фигуры из света, а потому, что делает тьму сознательной». Осмыслить неосмысляемое, преодолеть страх темноты, в том числе темноты внутри себя, — вот задача, достойная сорокалетнего труда. Писание стихов для лирического субъекта Трофимова —героя-одиночки с трагическим мироощущением — это попытка ночного зрения. «Для меня, как и для древнего человека, поэтическая речь —это особая речь, отражающая особое, расширенное состояние сознания, а сама поэзия направлена на постижение тайны сущего, на диалог между внутренним и внешним миром…» — пишет о себе автор.
Поэзия необязательно должна быть глуповатой, но хорошо, если она по-детски внимательна, ранима и склонна удивляться. А с удивления, как известно, начинаются и философия, и философская лирика. И если кого-то смущают слова «душа», «дух» и «Бог» в современных стихах, то в случае с Трофимовым эти переживания излишни. Человеку, проводившему ночи в прозекторской, спускавшемуся в глубины человеческого безумия, и не такое позволено. И вообще, ему доверяешь как будто больше, чем рафинированному гуманитарию. Созерцание крайней степени человеческой мизерабельности — распадающегося мертвого тела и угасшего рассудка — одних может убедить в тщетности и конечности всякого смыслового поиска, других — и в их числе Валерий Трофимов —в том, что искать прочное основание бытия следует в области того, что «после физики», на территории «сознательной тьмы». Именно туда, по-видимому, устремляется непостижимый, чуждый бытовому, социальному модулю человека дух, временно пересидевший свой земной срок в первом попавшемся материальном коконе: «Он знает то, чего не знаю я. / Он в качестве непрочного жилья / Однажды выбрал кровь мою и плоть / И дал взамен — пустых надежд щепоть. // Еще дал право — в утешенье мне — / Сгореть втихую на скупом огне / Служенья без поблажек и похвал. / Но для чего все это — не сказал».
Нигде, ни в чем не найти прочных гарантий «присутствия духа», объективных доказательств того, что в человеческом существовании есть хоть какой-то смысл. Каждый ищет сам. А поиски — если они честны и упорны —всегда вознаграждаются результатом.