Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2021
Авторы этой книги — «Свет, обманувший надежды» (М., 2020) — вполне респектабельные фигуры западного истеблишмента.
Стивен Холмс — профессор права в Нью-Йоркском университете, а послужной список Ивана Крастева занял бы половину страницы. Он — председатель правления софийского Центра либеральных стратегий, сотрудник многих аналитических центров, один из основателей и член Европейского совета по международным отношениям, широко публикуется в мировой печати, в 2008 году занял 85-е место в списке ста ведущих публичных интеллектуалов мира по версии британского журнала «Prospect» и американского журнала «Foreign Policy».
Заслуживает доверия и автор предисловия Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», профессор-исследователь Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». И суть книги он пересказывает совершенно правильно.
Эпоха «конца истории», которая, казалось, наступила после краха коммунизма, не привела к реальной эволюции сбросивших коммунистическое иго государств в направлении западных образцов, но сделалась периодом поверхностной имитации. А через три десятилетия притворства «ученикам» и вовсе надоело выносить моральное превосходство «учителей», и они принялись искать пятна на том, что прежде представлялось незапятнанным солнцем, — и, само собой, материала для обличений оказалось вполне достаточно: и коррупции, и военных преступлений, и нарушений прав человека, и ограничений свободы слова. Россия же, по мнению авторов, со временем еще и принялась пародировать американский внешнеполитический авантюризм.
Более того, и в самих США президент Трамп последовательно боролся с представлением об американской исключительности и миссионерской внешней политике, поскольку, по его мнению, такая идеология мешает экономическому развитию страны. Китай же предлагает даже общество без господствующей идеологии и сверхценных моральных ориентиров — и многим странам такая модель кажется вполне симпатичной.
Даже в образцовых странах Европы, в США и Канаде избирателей, устрашенных призраком всепожирающей миграции, все больше привлекают ксенофобская риторика, авторитарные лидеры, способные «дать отпор», и границы на замке. Права же человека, так долго превозносимые как заслон против тирании, ныне все чаще представляются помехой в борьбе с терроризмом.
«Убежденность в том, что „иного не дано“, сама по себе подняла в Центральной и Восточной Европе волну популистской ксенофобии и реакционного почвенничества, захлестнувшую сегодня и бо`льшую часть мира. Отсутствие адекватных альтернатив либеральной демократии стало стимулом для резкого недовольства, потому что — на самом базовом уровне — „людям нужен выбор или хотя бы его иллюзия“».
Запад предъявил миру идею «нормальности», без соответствия которой государства оказываются с «неправильной» стороны истории, в низшей касте «изгоев» («реальная политическая терминология конца ХХ — начала XXI века»), но история, как всегда, нанесла ответный удар с самой неожиданной стороны — не со стороны новообращенных в истинную либеральную веру, а из недр эталонных западных обществ: в 2016 году избиратели Великобритании и Соединенных Штатов проголосовали за противников космополитизма без берегов. «Перемены, которые вызвал Трамп, будет трудно обратить вспять, потому что они коренятся не в низкопробном и попирающем закон поведении одиночки, а в глобальном восстании против того, что широко воспринимается как либеральный имитационный императив». В этом же контексте авторы предлагают воспринимать и президента России: действия Путина «гораздо проще понять, признав их частью общемирового сопротивления безудержному, открытому для бизнеса, но недостаточно управляемому процессу глобализации, разворачивающемуся в XXI веке». Новые популисты при этом выступают не в качестве идейных противников либерального политического устройства, а всего лишь «против замены коммунистического догматизма либеральным».
«Симуляция самоуправления в странах, которыми на деле управляли западные политики, уже сама по себе была изрядной проблемой. Но последней каплей стали унизительные нотации западных „варягов“, упрекавших поляков и венгров в том, что те следуют демократическим процедурам лишь формально, — а ведь местные политические элиты полагали, что от них требуется именно это».
Разумеется, попытки слабых имитировать сильных и успешных — дело самое обычное, но такая имитация обычно походила на мелкое обезьянничание, а не на подлинные преобразования с их неизбежными психологическими и социальными потрясениями, на которые отважилась Центральная Европа после 1989 года.
Поскольку в Центральную и Восточную Европу коммунизм был принесен на штыках, то имитация там интерпретировалась как «возвращение в Европу»; в России же, где коммунизм был внутренним продуктом, имитация Запада не воспринималась восстановлением национальной идентичности, однако длительное подражание в любом случае вызывает психологические травмы и социальные конфликты. «Это особенно справедливо, если вы собираетесь подражать не Иисусу Христу, а своему соседу с Запада».
Последняя цитата особенно важна: ОБЩЕСТВЕННЫЙ ИДЕАЛ НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЗЕМНЫМ И ОСУЩЕСТВЛЕННЫМ. Он должен хотя бы отчасти выполнять функции религии — выстраивать экзистенциальную защиту человека от острого осознания своей мизерности и бренности. Именно поэтому идеологические конфликты вызывают такую пламенную ненависть, до которой почти не доходят конфликты материальные, — идеологические конфликты суть конфликты религиозные.
Собственно, главную идею «Света, обманувшего надежды» я, мне кажется, уже передал, но в книге есть еще и много интересных частностей: антилиберальной реконкистой правящие элиты пользуются в своих вполне прагматических целях.
Антилиберализм служит прикрытием отказа от демократической смены власти, он помогает правителям избежать заслуженных обвинений в коррупции и злоупотреблениях; «демонтаж независимой прессы и независимой судебной системы, а также оскорбительные нападки на диссидентов и критиков они оправдывают насущной необходимостью защитить нацию от внутренней „пятой колонны“. Истоки популизма, несомненно, сложны. Отчасти они коренятся в тех унижениях, через которые приходится пройти странам, отчаянно пытающимся стать в лучшем случае бледной копией недостижимой модели».
Я уже много раз писал, что каждому человеку, а народу тем более необходима хотя бы иллюзия собственной уникальности, «нормальность» же, то есть ординарность, не приносит ни самоуважения, ни уважения старших партнеров: зачем им третьесортная копия, когда они имеют образец — себя самих (о том, что ощущение собственного совершенства — проще, самодовольство неизбежно ведет к духовной деградации, что идеал должен быть недосягаемым и даже отчасти метафизическим, повторять не стану). Но любопытно, что пишут либеральные авторы о национальных чувствах: «Национализм не может исчезнуть, как коммунизм, с ростом либеральной демократии, поскольку лояльность к нации (и государству) является необходимым условием для любой стабильной либеральной демократии». Разумеется, они не имеют в виду национализм как светскую религию, как самообожествление нации: «Самой эффективной правозащитной организацией в мире является либеральное национальное государство (или „нация-государство“)».
Антилиберальные же чувства тоже имеют внеидеологическое происхождение: «они проистекают из общего недовольства однополярным порядком мироустройства после 1989 г.»; это «дух провинциального негодования по отношению к космополитическому миру, который „приглашает, но не впускает“».
О Трампе как зеркале антилиберальной контрреформации: «У Америки нет миссии, и она не является образцом ни для кого — как и у истории человечества нет „конца“ в смысле нравственной цели или задачи. Поэтому он упорно отвергает мессианское самосознание Америки, а также идею о том, что Соединенные Штаты являются маяком свободы и справедливости для всего человечества, идеалом, к которому должны стремиться все развивающиеся страны». И у него есть шанс на победу: «Горячее желание американской общественности переделать мир по образу и подобию Америки было обречено на затухание после того, как стало ясно, что у нее больше нет для этого возможностей».
Отказ от либерального утопизма, однако, представляется движением к цинизму: «Для Трампа признание того, что американцы так же аморальны, как и русские, саудиты и другие, является прелюдией к отказу от любых оставшихся запретов».
Мы в Советском Союзе настолько нахлебались от идеократии, что прагматизм пока еще представляется нам чем-то менее наглым и бессовестным. Хотя в Китае как будто бы не отказались от марксистской идеологии, только реинтерпретировали ее для нужд сегодняшнего дня.
«Си Цзиньпин более, чем любой предыдущий китайский лидер, превратил марксизм в националистическую идеологию, призванную усилить внутреннее сопротивление иностранному давлению и влиянию. <…> Суть его „идеологического“ ви`дения заключается в том, чтобы восстановить утраченное превосходство Китая в мире, а эта миссия может быть выполнена только при условии сохранения полного контроля партии над гражданским обществом».
Путина и Си Цзиньпина, считают авторы, объединяют общая вера в абсолютную ценность политической стабильности и твердая убежденность в том, что США тайно планируют смену режима в их странах.
«Китай хочет „заказывать музыку“ и, возможно, быть главным эксплуататором, но не маяком или образцом. Это потому, что, в отличие от Америки в эпоху расцвета либеральной гегемонии, у Китая нет причин считать, что мир, населенный его копиями, будет созвучен его интересам и планам».
При всем при том авторы остаются приверженцами либерализма: «Мы можем бесконечно оплакивать ушедшее глобальное доминирование либерального миропорядка — или можем отпраздновать возвращение в мир политических альтернатив, понимая, что „вразумленный“ либерализм, оправившись от стремления к глобальной гегемонии, остается самой подходящей для XXI века политической идеей (курсив мой. — А. М.)». Но возможно ли нечто «самое подходящее», когда речь идет о бесконечно противоречивой, вечно тянущейся к прекрасному и невозможному человеческой душе? А если даже спуститься на землю, возможно ли устойчивое деление наций на учеников и учителей? Национальные республики оттолкнуло от Советского Союза постоянное вдалбливание благодетельной роли «старшего брата» — нужно ли повторять ошибку в мировом масштабе?
Всякое подчеркивание превосходства, а заслуженного особенно, вызывает зависть и протест. Зависть отчасти подавляется только общей целью. Но ее-то и отрицает индивидуалистический либерализм, нацеленный на личный успех.
Победа — вообще опасная штука: слишком многие в качестве побежденных жалки и завистливы, а в качестве победителей самодовольны и спесивы. Но, может быть, нужно желать победы не народов, не государств, а идей? Каких-то «измов»? Какой «изм» самый лучший — либерализм, социализм, анархизм, национализм, космополитизм?.. «Измы» должны обслуживать не только экономические или политические, но и психологические нужды. А поскольку душа человека стремится сразу ко многим противоречащим друг другу целям, то и всевозможные «измы» должны вечно бороться и вечно дополнять друг друга.
Что еще? Мир трагичен, всякий свет обманывает, светлое будущее невозможно — как бы ни совершенствовалась жизнь, наши требования к ней будут расти еще быстрее, каждая достигнутая цель всегда будет тонуть в лавине побочных следствий. Утонет и антизападничество, как временно утонуло западничество. Чтобы через какое-то время снова воскреснуть. Успех слишком соблазнителен, чтобы заурядные люди (а политики именно таковы) могли противостоять его обаянию. Но и вступать в неравноправные союзы они при их апломбе тоже не захотят — так этот маятник и будет колебаться, покуда настоящий конец истории всех не уравняет.
Зато идея «нормальности» представляется мне совершенно нежизнеспособной. И отдельные-то люди затоскуют, если не будут чувствовать себя хоть в чем-то неординарными, а народы, видимо, просто исчезнут, если не станут время от времени творить нечто невиданное — пусть даже в спорте. Не будет побед в мирных делах — потребуются компенсации в военных.
Мы столько лет твердили, что счастье маленького человека — единственная цель и оправдание государства, а затем клеймили его быдлом за то, что он по какой-то непостижимой глупости льнет не к маленькому личному хозяйству, но ко всяческим великим свершениям… Ибо он хорошо чувствует, что маленькое, пусть и миленькое, не защищает от ощущения мизерности и бренности, от них защищает только великое. И величие войны можно заслонить лишь величием мира. Если либерализм откажется от всего грандиозного, от всего героического, он без боя обеспечит торжество имитирующего героику популизма.
В шестидесятые годы военный романтизм начал было конвертироваться в романтизм научно-технический — полет Гагарина был звездным мигом этого нового романтизма, но как-то очень быстро все было свернуто в состязание по параметрам потребления, выигрыш в котором не мог бы обеспечить экзистенциальную защиту, если бы даже был возможен. Зато создавать нечто неординарное мы вовсе перестали.
Однако попранный романтизм начал снова искать применений в силовой сфере, тогда как, скажем, наука никаких чрезмерных жертв сегодня не требует. Нам достаточно отказаться от некоторой части банального, чтобы обрести шанс на неординарное. А именно причастность к неординарному едва ли не единственная оборона человека от чувства собственной мизерности и эфемерности, заставляющего искать избавление в алкоголе, наркотиках, немотивированной преступности, религиозном фанатизме, национализме, нацизме, сталинизме…
Противостоять этому уж никак не способен мелкотравчатый прагматический либерализм, нацеливать на небывалое может только либерализм романтический.
О котором, кажется, никто даже не помышляет.
Зато цветет и дурно пахнет лакейская версия либерализма, полагающая делом чести, доблести и геройства прислуживать богатым и влиятельным. От ревнителей лакейского либерализма никогда не услышишь недовольства по поводу бездарных дворцов, частных самолетов и футбольных команд, но стоит заговорить о неординарном научно-техническом проекте, как они встают на дыбы: сначала доведите уровень жизни до Норвегии, а тогда уж думайте о великом! И почему же им не жалко денег на дворцы, на ненужные обновления каких-нибудь смартфонов, а на науку жалко? Да потому что лакеи ненавидят недоступную им высоту помыслов и пользуются любым поводом, чтобы ее убить.
Так что и у лакейского либерализма тоже можно брать уроки — выслушивать и поступать наоборот.