О великом князе Константине Николаевиче
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2021
Ранним утром 9 сентября 1827 года Павловский дворец облетело радостное известие: императрица родила сына.
После рождения первенца, названного по дяде Александром, Александра Федоровна родила трех дочерей, и вот теперь — снова сын, долгожданный.
Детские грезы маленького великого князя совпали с намерениями его августейшего отца. Император присваивает 4-летнему Константину звание генерал-адмирала и объявляет, что со временем он будет управлять флотом.
Готовить сына к великому поприщу надо уже сейчас, и царь-отец находит ему воспитателя — капитана Литке. Выбор государя очень точен: храбрость, отменное знание морского дела, даже удачливость сделали имя Федора Литке широко известным. За плечами 35-летнего капитана два кругосветных плавания и четыре полярные экспедиции. Человек умный, добрый и честный, Литке отнесся к неожиданной миссии в высшей степени добросовестно. Пользуясь советами поэта Жуковского, воспитателя наследника-цесаревича, Литке выработал программу обучения и выбрал учителей.
Литке подчас жалуется на «своенравие» великого князя. Письмо Жуковскому 7 сентября 1838 года: «Умен, добр, резв, буффон. Чист, как голубь, еще не мудр, как змея, но зато упрям, как… Не то чтобы не слушался, или делал то, что запрещено, или не исполнил того, что приказано, а как бы делает все по-своему, и если нельзя на деле, то хоть на словах, хоть словом „нет“. Просто не знаю иногда, что делать. Недостаток, который приписывали возрасту (Константину 11 лет. — Ю. З.), теперь уже начинаем почитать органическим — это отвращение от всякой головной работы. Что не говорит его воображению, что не действие, то ему не нравится. Может показаться противуречием, что виною этому (при нетерпеливом нраве) — необыкновенные его способности. Он так легко все понимает, что учение почти не стоит ему труда; и от этого он не привыкает к труду».
Почтенный Федор Петрович расстраивался напрасно. Воображению ученика ничего не говорили отвлеченные предметы вроде законоведения, и он только что не стоял на голове во время этих уроков. Зато загорался на уроках греческой и римской истории, впитывал все, что преподавалось по морской части. И уже юноша Константин справлялся с «головной работой» отлично, да и свойственно ли 11-летнему мальчику быть мудрым, как змея?
За 16 лет учебы под руководством почти двух десятков учителей великий князь овладел основами точных и общественных наук, выучил три европейских языка, весьма обстоятельно изучил морское дело.
С 9 лет плавал по Балтийскому морю, в 18 — по Черному и Эгейскому морям. Едва вернулся с Черного моря в Петербург, отправился лейтенантом на военном корабле вокруг Европы, выдержал два жестоких шторма, во время второго четыре часа стоял на вахте. Зиму 1846 года провел в Италии — Палермо, Неаполь, Рим, Венеция, на обратном пути — Тулон, Лиссабон, Портсмут, Копенгаген. В Петербурге его ждало чрезвычайное известие.
Николай Павлович осень прошедшего, 1845 года тоже провел в Италии. В Болонье император встретил герцогиню Альтенбургскую с двумя дочерьми. «Ему очень понравилась младшая, лет 16, премиленькая, умненькая, резвая, с добрым милым лицом, и ему тотчас вошла в голову мысль, что вот была бы парочка для меня», — записывает в дневнике Константин. (Он вел дневник с 9-летнего возраста до конца жизни). И царь-отец отправляет его в сопровождении старшей сестры Ольги в Альтенбург, столицу герцогства Саксен-Альтенбург. Юноше понравилась принцесса Александра, он называет ее Санни, «моим ангелом».
Заботливый отец, Николай Павлович не скупится, с царским размахом готовит дом для молодоженов. Еще в 1832 году он назначил сыну Мраморный дворец, который 35 лет, до смерти в 1831 году, принадлежал его дядюшке Константину Павловичу. Найдя сыну невесту, в том же году император поручает архитектору Александру Брюллову ремонт и переустройство обветшалого дворца. Под новый, 1850 год молодая семья въезжает в сверкающий дворец.
Юность великого князя кончалась, романтика моря давно стала обыденной картинкой. В первом заграничном плавании в 18 лет он простоял всю ночь на палубе, глядя на волны, посеребренные лунным светом, с шелестом расходящиеся от форштевня, трепетно ждал восхода солнца, следил, как светлеет небосвод и море становится видимым все дальше и яснее… Но скоро стал выходить лишь на вахту. Он сделался умелым мореходом, профессиональным моряком и командиром. Снова уходил в море, побывал почти во всех портах Европы, в 1849 году отправился в Венгерский поход, стоял под выстрелами. Но все это по воле монаршего отца; он сам не принимал никаких решений.
И наконец его находит дело, которым он необыкновенно загорается. В 1850 году учреждается Комитет для пересмотра Морского устава, составленного еще при царе Петре; главой комитета назначается великий князь Константин Николаевич. Для начала он предлагает каждому члену комитета составить свою часть, полный текст коллективно обсудить и направить опытнейшим морским офицерам на рецензию. То было совершеннейшей новинкой: разрешить подчиненным выразить свое мнение и принять его во внимание!
В руках К. Н. тысячи замечаний, и все разумное он решил внести в проект. Невозможно обойтись без дельного, толкового помощника! И тут постарался случай.
Таким человеком оказался Александр Васильевич Головнин. К. Н. сразу понял, какого незаурядного сотрудника он приобрел. Головнин безотказен, может трудиться десять часов в сутки, умен и образован. К. Н. назначает его правителем дел, главным распорядителем работ.
Зимой 1851—1852 годов работа над уставом продолжилась в Венеции. Санни после первых родов потребовался теплый морской климат, и государь разрешил молодой семье провести зиму на Адриатике. Австрийские власти (Северной Италией тогда владела Австрия) предоставили К. Н. великолепные комнаты в так называемом императорском дворце, более известном как Новые прокурации. В другом крыле разместился Головнин. Они работали до двух часов дня. Затем гуляли, осматривали сокровища Венеции, вечером отправлялись в театр «Ла Фениче» или оставались дома, продолжая заниматься уставом. Санни, жизнерадостная и изобретательная, всему предпочитала домашние праздники, маскарады, концерты. Дерзкая и горячая энергия, молодой задор и беспечное веселье царили в старых Новых прокурациях. Так прошла зима, о которой и К. Н. и Головнин вспоминали всю жизнь.
Весной 1852 года Николай I посетил Вену, Потсдам и Ганновер. Австрийский император, германские короли, чины их свиты лебезили перед ним безудержно. Николай Павлович наслаждался: давал советы монархам и министрам, принимал парады, раздавал ордена и даже деньги. К. Н. был вызван к государю и полтора месяца сопутствовал ему в торжественном безделье, которому придавалась государственная важность. Император принял отчет сына о работе над Морским уставом, остался доволен и тут же назначил его товарищем Меншикова, начальника Главного морского штаба. В августе 1852 года К. Н. становится главным начальником российского флота: Меншиков сначала болеет, а в январе 1853 года император направляет его в Стамбул со специальной миссией — провоцировать войну. Что ему успешно удалось.
С этого времени до мая 1881 года, без малого 30 лет, генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич отвечает за состояние флота России, за его боеспособность, мореходные качества, за организацию, содержание, за подготовку офицеров и матросов. Не его вина, его беда, что промышленное отставание России, бедность народа и государства, вечный бюджетный дефицит не позволили ему поставить Андреевский флаг в ряд с морскими флагами первостепенных держав. Он сделал все, что позволяла действительность.
Чем более вникал К. Н. в обстоятельства флота, Балтийского прежде всего, тем тягостнее становилось впечатление. Он и прежде видел в плаваниях, как после одного-двух переходов корабль требовал ремонта: шпангоуты выходили из пазов, корпус скрипел, мачты угрожающе раскачивались. Быть может, ему просто не повезло, мало ли что случается?
Но вот весной 1852 года корвет «Наварин», избранный в кругосветный поход как самый надежный корабль Балтийского флота, дальше Голландии уйти не смог. Посланный на расследование офицер докладывал: «Я был поражен увиденным. Гниль была во всех местах, ни одного шпангоута не было здорового. Вместо болтов для крепления наружной обшивки поставлены какие-то головки». Взбешенный император отправил практиковаться весь Балтийский флот. Он дошел лишь до Красной Горки. Два несильных шторма сделали невозможным дальнейшее плавание.
То, что казалось единичным, было общим. «Суда Балтийского флота большей частью из сырого леса слабой постройки, весьма посредственного вооружения. <…> Нет ни одного благонадежного для продолжительного плавания. <…> Многие командиры и офицеры не имеют надлежащей опытности и знания дела, потому что бывают в море слишком короткое время, а морская служба требует долговременной практики», — писал генерал-адмирал в своем всеподданнейшем отчете после года управления Морским министерством.
Черноморский флот разительно отличался от Балтийского. Тому помогали два счастливых обстоятельства: дислокация вдали от бестолкового начальства и незамерзающее море.
Почти 20 «предкрымских» лет, с 1833 года до 1852-го, Черноморским флотом командовал адмирал Лазарев. С 17 до 22 лет мичман Лазарев служил волонтером в английском флоте, прошел школу, восходящую к Нельсону, требующую строгого исполнения обязанностей, непрестанной тренировки. В 1827 году, овеянный славой двух кругосветных плаваний, Лазарев принял 74-пушечный корабль «Азов». В кратчайший срок привел его в Ионическое море и попал к Наваринскому сражению. Искусно управляя «Азовом», уничтожил пять турецких судов и вышел из боя контр-адмиралом и кавалером трех иностранных орденов.
Лазарев был выдающимся флотоводцем, но он был еще удивительным сердцевидцем. Когда «Азов» строился, его командир отбирал команду. Матросов старался взять крепких и умелых, а офицеров — поговорив и посмотрев в глаза. И в Наваринском бою матросами «Азова» командовали лейтенант Нахимов, мичман Корнилов, гардемарин Истомин — будущие герои Севастопольской обороны.
Лазарев не терпел угодничества и фамильярности. В 1851 году, будучи в Петербурге, он явился к императору. Царь принял его тепло, долго беседовал, благодарил за состояние флота и пригласил обедать. «Благодарю вас, государь, но я обещал обедать у Грейга (предшественник Лазарева на посту главного командира Черноморского флота. — Ю. З.) и не могу нарушить слова. Ох, я уже опаздываю», — воскликнул адмирал, вытащив из кармана хронометр.
Корнилов… Имя его вызывает в памяти чарующую акварель Брюллова «Корнилов на борту брига „Фемистокл“». Тонкое лицо, свободная поза, стройная фигура, благородное изящество. Сверкающие умом и энергией черные глаза, властно лежащая на орудии рука… Светский денди среди воинских атрибутов? Да, именно сочетание аристократической рафинированности и предельной верности долгу, утонченности и суровости увлекли Брюллова.
Корнилов обучал матросов настойчиво и методично, отрабатывал все элементы службы до тех пор, пока не выходило точно, чисто и бесшумно. В 1849 году он назначается начальником штаба Черноморского флота и распространяет свои принципы на весь Черноморский флот.
Красота парусов держала в плену многих моряков. Глядя с гримасой отвращения на черные дымящие паровые суда, они отказывались признавать их преимущества. Это был серьезный фактор: эстетика парусных кораблей долго сопротивлялась развитию парового флота. Но вице-адмирал Корнилов слишком чувствовал ответственность. Он был первым, кто здраво оценил ситуацию и настаивал на строительстве паровых кораблей. Он добился заказа в Англии десяти пароходов с винтовыми двигателями; однако слишком долго раскачивался Петербург, а когда согласился, оказалось поздно: началась Крымская война.
Корнилова ценили и любили, но он был барин, справедливый и хороший, но барин. Нахимов же был свой: и начальник и товарищ, с которым можно было поделиться матросскими нуждами. «Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов крепостными. <…> Помните Трафальгарское сражение? <…> Слава Нельсона в том, что он постиг дух народной гордости своих подчиненных и одним простым сигналом („England expects that every man will do his duty“ („Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг“). — Ю. З.) возбудил энтузиазм в простолюдинах, которые были воспитаны им и его предшественниками. Воспитание и составляет задачу нашей жизни», — говорил офицерам Нахимов.
Получив в управление флот, оценив его состояние, разрабатывая меры улучшения, К. Н. мог сосредоточиться на проблемах северных флотов и центрального управления; за Черноморский флот беспокоиться не было нужды. Но флот — слишком громоздкая и дорогая система; за полтора года, с осени 1853 года до мая 1854 года, до начала Крымской войны и появления англо-французской эскадры на Балтике невозможно было сделать много. К тому же в царствование Николая I ни о каких серьезных переменах не могло быть речи…
Еще одно важное дело культурного свойства удалось совершить в те годы великому князю. Все попытки издать посмертное собрание сочинений Гоголя упирались в категорический запрет цензуры. Тогда друзья Гоголя посылают в Петербург любимца московской публики, знаменитого актера Малого театра Щепкина. Весной 1853 года Щепкин приезжает в Петербург и в Стрельнинском дворце великого князя Константина Николаевича читает несожженные главы второго тома «Мертвых душ». И К. Н. решает помочь. Он пишет шефу жандармов Орлову и министру просвещения Норову, прямому начальнику Мусина-Пушкина, председателя Петербургского цензурного комитета. Мусин вызван к двум вельможам, лепечет что-то невразумительное, называя Гоголя вольнодумцем. Ему приказывают опомниться и докладывают императору суть дела. Резолюция: «Быть по сему» — и сочинения Гоголя, прежние и оставшиеся в рукописях, издаются в четырех томах. С одним изменением: «Мертвые души» названы «Приключениями Чичикова».
Возглавив Морское министерство, К. Н. назначает своего адъютанта Лисянского редактором «Морского сборника», журнала Морского министерства. Журнал выступает за строительство парового флота, печатает серьезные научные и профессиональные статьи русских ученых и моряков, на страницах журнала идет дискуссия по проекту Морского устава. Крымская война поставила новые задачи. «Родственники наших моряков-героев, — объявляет редакция, — найдут в „Морском сборнике“ описание подвигов и верные известия о тех, кто славной смертью запечатлел свою службу отечеству, а также известия о состоянии раненых».
К. Н. расширяет гласность: с 1855 года на рассмотрение публике представляются деятельность министерства, его предположения и планы — прежде ведомственная тайна. В 1856 году шаг еще смелее: журнал выходит за рамки морских проблем, появляются статьи по общественным вопросам. Печатаются Пирогов, Островский, Гончаров, Данилевский, Писемский. Тираж с 400 экземпляров вырастает до 6000, объем — с двух-трех печатных листов до пяти-шести.
К. Н. привлек в Морское министерство новых людей, большей частью молодых, вовсе не служивших во флоте, — правоведов, финансистов. Они шли к нему, потому что искали приложения своих сил в изменившейся обстановке, видели, что Морское министерство становится флагманом перемен. К. Н. избавлялся от заскорузлых бюрократов и продвигал по службе способных, образованных, не обремененных приверженностью к старым порядкам.
Он добился — насколько это было возможно в России, — чтобы деньги, отпущенные на содержание нижних чинов, достигали цели. Матросам Балтийского флота и Архангельской флотилии стали выдавать теплую одежду, улучшилось питание — исчезла цинга, уменьшились болезни и смертность. Офицерам повышены оклады, расширен круг лиц, коим в отставке выплачивается пенсия. Бедным семьям оказывается помощь. И все это при уменьшении общих расходов, благодаря значительному сокращению береговых служб и чиновничьего аппарата. За пять лет, с 1853 по 1858 год, аппарат министерства сократился с 1134 человек до 508, командиры портов получили право самостоятельного хозяйствования.
Петр I приписал к петербургскому Адмиралтейству охтинских крестьян, к верфям Николаева — несколько близлежащих деревень. «Они составляют род крепостных крестьян, прикрепленных к Адмиралтейству, которые ходят на барщину с топором», — писал К. Н. в отчете за 1855 год. Их жизнь скудна, они не могут обеспечить существование своих семей, необходимо передать их в Министерство государственных имуществ, то есть превратить в казенных оброчных крестьян, предоставив им выбор занятий, «дозволив (Морскому. — Ю. З.) Министерству нанимать вместо них (вольных. — Ю. З.) плотников». «Несказанно» был рад великий князь, получив августейшее согласие. (Он очень любил это слово — «несказанно».)
Ожидая вторжения англо-французского флота на Балтику, К. Н. укреплял форты Кронштадта и Свеаборга. Срочно довооружались корабли, Кронштадт заполнился матросами. К. Н. решил создать флотилию канонерок — небольших судов с малой осадкой. Несколько десятков гребных канонерок были подготовлены к кампании 1854 года. Как только Балтика вскрылась, англо-французская эскадра вошла в Финский залив. К Кронштадту подойти не рискнула: там помимо артиллерии их ожидали якорные гальваноударные мины с собственной плавучестью — изобретение академика Якоби. К Петербургу прорываться не имело смысла: мелководье не позволило бы линейным кораблям подойти на расстояние выстрела, но позволило бы подобраться к ним легким канонеркам. Однако их скорость и маневренность были недостаточны для отражения мощного флота, и генерал-адмирал задумал построить винтовые канонерские лодки. «Его высочество обратился к частной промышленности и поручил дело доверенным лицам вне обыкновенного бюрократического порядка», — восторгался Головнин. Доверенное лицо — это Н. И. Путилов. В июне 1854 года 34-летний морской инженер был представлен великому князю. «Можешь ли ты сделать невозможное? — спросил Путиловa К. Н. — Построить к навигации следующего года флотилию винтовых канонерок? Денег в казне нет — вот тебе мои личные двести тысяч (годовое содержание великих князей. — Ю. З.)».
Генерал-адмирал сам участвовал в испытаниях новых судов. Однажды при испытании канонерской лодки шквальный ветер опрокинул ее; К. Н. едва не погиб, но доплыл до ближайшего судна. Он был моряк, сильный и отважный.
Но ход войны определялся в Севастополе.
В начале сентября 1854 года англо-французский корпус численностью 61 тысяча человек высадился под Евпаторией, в 60 километрах к северу от Севастополя. В Крыму находилось только 35 тысяч человек русских войск под командованием Меншикова. Он дал бой на реке Альме, но действовал бездарно и был разбит.
Поражение произвело на русское общество страшное впечатление. Альма обрушилась неожиданно. Свыше 140 лет победные реляции следовали одна за другой, к ним привыкли. Больше всех был ошеломлен царь. В Павловск примчался адъютант Меншикова ротмистр Грейг. В его глазах еще металось пламя сражения, он не мог скрыть ужаса от потерь, которые несли русские полки от огня противника. Половина вражеских солдат имели штуцеры — нарезное оружие, чья прицельная и убойная сила втрое превышала поражающую способность гладкоствольных ружей русской пехоты. В русской армии лишь застрельщики — менее двадцатой части роты — имели штуцеры. Потрясенный ротмистр возбужденно, не зная дворцовых правил умолчания, поведал императору «подвиг» вечно пьяного генерала Кирьякова, поставленного Меншиковым на самый ответственный участок, на господствующую высоту. В самый разгар боя неожиданно для своих и чужих Кирьяков распорядился оставить высоту. Подозревая подвох, французы не сразу заняли высоту, но затем подтянули пушки и принялись расстреливать русских солдат. В гневе император… отдал Кирьякова под суд или по крайней мере прогнал из армии? Он прогнал из кабинета Грейга.
Когда всезнающий Головнин сообщил о сцене у государя великому князю, К. Н. охватили негодование и скорбь. «Сделай одолжение, молчи, — написал он Головнину, — что будет — одному Богу известно, но можно ожидать самого худшего».
Меншиков отступил к Бахчисараю, открыв Севастополь противнику. В Севастополе оставались три полка пехоты и две-три тысячи матросов. Но три недели бездействия врага дали защитникам возможность укрепить город.
К. Н. исходатайствовал Нахимову редкий и высокий орден Белого орла. Поздравляя его, генерал-адмирал писал: «Вменяю себе в удовольствие выразить вам чувства мои и флота. Мы уважаем вас за ваше доблестное служение, мы гордимся вами и вашей славой, как украшением нашего флота; мы любим вас, как почетного товарища, который сдружился с морем и который в моряках видит друзей своих. История <…> скажет о ваших подвигах детям нашим, но она скажет также, что и моряки-современники вполне ценили и понимали вас». Послание К. Н. отличала неподдельность чувства.
10 июля 1855 года английский снайпер смертельно ранит Нахимова. С августа орудийный обстрел города не прекращается, лишь иногда стихает немного. Резервы, выведенные в передние линии в ожидании штурма, несут тяжкие потери… 8 сентября Малахов курган в жестоком рукопашном бою захвачен французскими зуавами, 9-го русские войска и жители покидают Севастополь, уходят на Северную сторону. Перед тем взрывают оставшиеся бастионы, пороховые склады. Город горит, пламя с завыванием перебрасывается от одного строения к другому…
За имперские игры Николая I почти четверть миллиона русских командиров и рядовых, жителей Крыма заплатили жизнями; страна лишилась Черноморского флота, вдвое упал рубль, бюджет оставался дефицитным 15 лет. Трескотня «маленького племянника великого дяди» о «небольшой победоносной войне» стоила жизни 98 тысячам французов, обошлась Франции в один миллиард франков. 22 тысячи англичан остались в крымской земле, 76 миллионов фунтов стерлингов потрачены ради устранения эфемерной опасности. И на солдатских могильных памятниках в России, Англии, Франции выгравировано одинаково: «Они погибли на службе отечеству».
18 февраля 1855 года умер Николай I, царем стал Александр II. Первым указом 23 февраля новый император увольняет Меншикова и повелевает «великому князю Константину по званию генерал-адмирала управлять флотом и Морским министерством».
Конечно, К. Н. оплакивал смерть отца. Однако в действиях своих почувствовал себя свободнее. В приказах по флоту Он писал фельдмаршалу князю А. И. Барятинскому: «…первая обязанность наша должна состоять в том, чтобы отбросить всякое личное славолюбие и сказать, что наша жизнь должна пройти в скромном труде для будущего <…>. Посему не о морских победах <…> следует думать, не о создании вдруг большого числа судов <…>, но о том, чтобы беспрерывными плаваниями небольшого числа хороших судов приготовить целое поколение будущих опытных и страстных моряков».
Репутация великого князя, сторонника обновления, не терпящего бюрократизма и пустозвонства, изменившего атмосферу в Морском министерстве, становится широко известной. Друзья, сотрудники радуются и поддерживают его, но «стародуры» — по определению желчного и острого на язык князя Петра Долгорукова — беcятся и распускают злые сплетни.
Сплетни сгустились, когда Александр стал императором. Горячий, несдержанный, чуть ли не «красный», младший брат будет оказывать вредное влияние на государя, не имеющего, по мнению ненавистников перемен, ни характера, ни воли. Следует поселить в сердце царя недоверие к Константину, развести братьев. Головнин разгадал интригу, может быть, более отчетливо, чем патрон, но и К. Н. чуял комплот.
Чем глубже вникал К. Н. в дела, чем сильнее ворошил клубок ретроградов в Морском министерстве, в главных государственных канцеляриях, тем сильнее они его ненавидели. Его обвиняли в небрежении, грубости. Да, генерал-адмирал был горяч, нетерпелив, не выносил пустопорожних рассуждений, волокиты и «стародурства». От гнева бледнел, и глаза начинали косить. Но со «своими» был легок, весел и доброжелателен. А его забота о подчиненных, офицерах и рядовых лучше слов свидетельствует о его отношении к людям. «В моем морском деле, для которого я был воспитан, которое я люблю, которое мне сердце радует, — в нем приятно работать, им приятно заниматься, потому что результаты вознаграждают труд, это поприще благодарное» (Письмо К. Н. к Головнину. 1861, лето).
Прообразом судебной системы России стал Устав морского судоустройства и судопроизводства, разработанный в Морском министерстве под руководством генерал-адмирала. Именно в этом уставе впервые появились такие понятия, как независимость судей, гласность уголовных процессов, право обвиняемого на защиту. «Морское ведомство хочет положить пример на практике, — писал Победоносцев (в молодости! — Ю. З.). — Благослови, Боже, это благое начинание Морского ведомства».
Надежда вбить клин между братьями мнилась ненавистникам великого князя небезнадежной. Рассчитывали, что характеры, почти противоположные, неизбежно столкнут царя и великого князя. Мягкий, вежливый, быть может, нерешительный Александр и быстрый, креативный Константин, не терпящий возражений — «в его взгляде, в его осанке чувствуется владыка», — да они непременно рассорятся, если разжечь ревность! Но у братьев никогда не было ревности к чужим успехам.
Но все же, но все же… Было решено, что великий князь не даст повода, подчеркнуто сосредоточится только на делаx своего министерства. Через два дня после интронизации Александра Елена Павловна, великая княгиня-тетушка, встретив в Зимнем великого князя, говорит ему, что способности его призывают к более полному участию в государственных делах, теперь чрезвычайно важных. К. Н., еще вчера, можно сказать, страстно выступавший в ее салоне в пользу перемен, довольно сухо объявил, что его дело — Морское министерство и флот, что он первый слуга императора и будет давать советы только тогда, когда его об этом попросят.
Но долго не выдерживает. Он — государственный человек, первое лицо у престола. Он уверен, что затеянные им преобразования полезны и, следовательно, их идеи достойны распространения. В декабре 1855 года в Петербурге циркулирует типографски отпечатанное письмо генерал-адмирала барону Врангелю, управляющему министерством (помощнику генерал-адмирала).
«В одной весьма замечательной записке о нынешних тяжелых обстоятельствах России, при указании причин, которые довели нас до нынешнего бедственного положения, сказано: „Взгляните на дело, отделите сущность от бумажной оболочки, кривду от правды и редко где окажется плодотворная польза. Сверху блеск — внизу гниль“. Прошу Ваше превосходительство сообщить эти правдивые слова всем лицам и местам Морского ведомства, от которых в начале будущего года мы ожидаем отчетов за нынешний год, и повторите им, что я требую в помянутых отчетах не похвалы, а истины, а в особенности глубокого и обдуманного изложения недостатков каждой части управления и сделанных в ней ошибок, и что те отчеты, в которых нужно будет читать между строками, будут возвращены мною с большой гласностью. Прошу Ваше превосходительство разослать вышеупомянутым местам и лицам копии с этой записки. Константин».
Император ценил усилия брата, ставил Морское министерство в образец другим министрам. Они молча выслушивали и копили раздражение. Растиражированная записка К. Н. барону Врангелю очень их рассердила. Но в феврале 1856 года — пуще: К. Н. взялся быть ментором своих правительственных коллег. Морское министерство направило в «места» объемистую тетрадь под названием «Разные соображения в руководство при вступлении в управление отдельным ведомством». Взрослым дядям-министрам указывалось, что законы следует соблюдать, что подчиненных неплохо бы знать, прежде чем выдвигать, оклады им следует увеличивать путем сокращения их числа, отчего и казне прибыль, что частные компании предпочтительнее казенных, ибо воровства и волокиты меньше, а ответственность и исполнительность выше; наконец, давались рекомендации, как вести делопроизводство, как контролировать ход дел и проч.
Эти великокняжеские предписания доброжелателей морскому министру не прибавили. По какому праву равный нам по рангу учит нас?!
Но по внутреннему своему ощущению, по знанию дела и принципов управления, по способностям и энергии великий князь Константин стоял намного выше иных министров и имел моральное право давать им советы.
В пятилетие 1857—1862 годов генерал-адмирал с сотрудниками разрабатывает программу воссоздания флота. Она базируется на трех китах: профессиональный, хорошо подготовленный корабельный состав, относительно небольшое количество современных судов и квалифицированная немногочисленная администрация.
В марте 1855 года (едва месяц прошел, как генерал-адмирал стал полным хозяином своего ведомства) он просит опытных педагогов обозреть обучение моряков и предложить перемены. Не удовлетворенный ответами, К. Н. поручает адмиралу Путятину, знакомому с постановкой учебы в Англии, разработать новые рекомендации. Дважды адмирал представлял свои соображения, второй вариант К. Н. распорядился обсудить в «Морском сборнике».
В конце концов принято: в Морской корпус и Морское техническое училище принимаются — по конкурсу! — юноши 17 лет. Теоретическим предметам обучаются два года, летом — 4-месячная морская практика. В чине гардемарина плавают два года, затем еще два года учебы.
Практика — важнейший элемент подготовки экипажей. Чуть предоставлялась финансовая возможность, К. Н. отправлял в дальние плавания корабли, а иногда целые эскадры. За годы его руководства флотом в заграничных плаваниях перебывала пятая часть офицеров и треть матросов.
Второй кит программы — технически современные суда — уплывал быстрее, чем русский флот мог его догнать. Русская промышленность поспеть за мировым техническим прогрессом не могла. Дело было не только в судостроительных заводах, но и в сопутствующих производствах — сталелитейном, моторном, оружейном. Замшелые казенные предприятия не способны к восприятию новых технологий, это прекрасно понимал К. Н., особенно после знакомства с постановкой дела во Франции. Он добился передачи основных заказов заводам Путилова, Обухова, Карра и Макферсона, Семянникова и Полетики. В короткие сроки русские предприятия освоили производство двигателей, брони, новых пушек и проч. Но общая отсталость страны съедала усилия отдельной отрасли. На невских стапелях деревянным парусным кораблям ставили двигатель и винт и навешивали броню, когда морские державы уже вводили в строй броненосцы со стальным корпусом.
Не забывал Константин Николаевич и о нижних чинах. Срок службы сократился с 25 до 10 лет, для образованных — до пяти и даже трех лет. Повысились пенсии, с выходом в отставку матросы могли получить земельные наделы и пособия на обустройство. Рекрутов обучали грамоте и арифметике. В зимнее время по три дня в неделю отводились учебе. Создавались школы младших специалистов. В матросских казармах появились первые библиотеки, а в Кронштадтском театре были учреждены даровые места для нижних чинов. За 25 лет более половины матросов российского флота стали грамотными.
Нравственному совершенствованию офицеров способствовал «Морской сборник». Определяя его задачи, великий князь писал: «Я желал бы видеть в „Морском сборнике“ ряд нравственно-философских рассуждений, написанных смело и сильно, доступным для каждого языком, с целью — с одной стороны, опорочить недостатки, которые мы принуждены сознавать между морскими офицерами и которые должны быть заклеймены общественным осмеянием <…>. Помимо специальных ученых статей должны помещаться и статьи, которые своей замечательностью знакомили бы нашу публику с флотом и моряками и возбуждали бы к ним сочувствие и уважение».
Перед новым, 1857 годом К. Н. отправляется в европейское путешествие. Это было первое посещение европейских стран по окончании войны самым высокопоставленным после государя лицом России. Намечалась поездка по Франции и встреча с Наполеоном III. Визит к недавнему врагу вызвал толки в обществе.
Опасения напрасны. Интересы России выше всего для великого князя. Живое православие, предпочтение русского языка, ежечасная работа — его кредо. Но возможность увидеть базы, доки и корабли морских держав чрезвычайно важна. Французы показывали все, отвечали без утайки на все вопросы. К. Н. видел заводы, оснащенные станками и машинами высокой производительности, осматривал корабли — адъютантам велено записать характеристики, изучал чертежи, интересовался корабельной артиллерией, тщательно рассматривал новейшие пушки с нарезными стволами и замками в казенной части. В Париже — беседа с Наполеоном III. Император развивает перед русским великим князем фантастические планы французской гегемонии на континенте, предлагает России принять участие в деле, посулив ей Галицию и аннулирование статей Парижского договора, запрещающих существование Черноморского флота. Великий князь благоразумно отмалчивается.
Отметим любопытную деталь этой поездки. В четырех письмах к Александре Федоровне, матери К. Н., Головнин, сопровождавший великого князя, подробно описывает… его поведение. Головнин делает это «в соответствии с повелением, которое Ваше императорское величество изволили дать мне». Мы с удивлением узнаем, что тридцатилетний генерал-адмирал, управляющий военно-морским флотом империи, семейный человек, отец троих детей, получает наставления матери, как себя вести, «особенно по отношению к дамам, когда он забудет о необходимой предосторожности», и Головнин должен, если потребуется, напоминать ему об этом. Но так как «великий князь держался с немалой сдержанностью и не позволял себе привычной резвости нрава, то, к счастью, случаев таких не представилось». В Париже он «не забывал постоянно следить за своим поведением, сохраняя достоинство представителя царской семьи, всегда оставаясь любезным и вежливым». Это непросто, «постоянная сдержанность и принужденность, к которым он не привык», вызывают утомление. Завершая свои отчеты, показанные К. Н., Головнин выражает надежду, что «великий князь теперь убедился, что обладает достаточной волей, чтобы следить за своим поведением и управлять собой».
Как все это понимать?
Разговоры о будто бы дерзком, вызывающем обращении великого князя с дамами вертелись в кругу фрейлин императрицы не один день. Сама императрица-мать импульсивность Константина принимала за необузданность. Он едет во Францию, страну легкомысленных женщин, в Париж, средоточие злачных мест! Александра Федоровна очень обеспокоена и назначает Головнина своим наблюдателем и агентом. Беглый прогляд его писем создает впечатление, что он отнесся к поручению весьма серьезно. Но внимательное их чтение заставляет задуматься: уж нет ли тут розыгрыша? В почтительнейших оборотах, в детальном описании усилий, которые К. Н. прилагает, чтобы держаться в рамках приличия, есть какой-то подтекст; кажется, что Головнин сочинял доклад, пряча улыбку.
В январе 1857 года император образовал Негласный комитет для подготовки крестьянской реформы. Он не мог не ввести в него первых сановников государства, и комитет в основном составился из лиц, вовсе не желающих крестьянской эмансипации. По званию председателя Госсовета и Комитета министров председателем Негласного комитета явился князь Орлов, негласный председатель ретроградов. В пустых словопрениях прошло полгода.
Чтобы расшевелить комитет, царь в июле вводит брата в его состав. Лето было жаркое, большинство членов разъехались, и кворум собрался только к середине августа. И тут — грешно сказать — повезло: Орлов заболел, и император поручает брату председательство. В трех шумных заседаниях 14, 16 и 17-го числа К. Н. сдвигает телегу с места: в журнал комитета вносится решение, которое, ничего не предлагая по существу, хотя бы открывает возможность дальнейшей работы; члены комитета буквально приневолены подписать журнал. Не без сарказма царь пишет: «Искренно благодарю гг. членов (комитета. — Ю. З.) за их первый труд». (C момента создания Негласного комитета прошло восемь месяцев.)
Даже эта чисто формальная победа дорого обошлась великому князю. В глазах помещиков он стал разрушителем устоев монархии, главным виновником несчастий русского дворянства, его обнищания, падения престижа первого сословия государства. Злословие и пересуды волнами гуляли по гостиным; докатились они и до царского дворца.
Князь Оболенский, сотрудник К. Н. по Морскому министерству, после долгого отсутствия в России был приглашен в Царское Село: император заинтересовался его поездкой в Палестину. Потом Александр Николаевич заговорил о крестьянской реформе, сказал, что вопрос об эмансипации предрешен, спорят только об усадьбах — отдавать крестьянам землю или нет. Затем, помолчав, государь спросил: «А что, ты слышал все, что говорят о брате Константине и как его бранят?» Оболенский отвечал, что слышал и очень об этом скорбел. «Да, это очень неприятно, — продолжал государь, — тем более, что брат тут ни при чем. Все, что можно сказать, он иногда бывает неосторожен в словах».
Разговор происходит в июле 1858 года, почти год прошел с памятного августа, а Александр Николаевич говорит о наветах на брата, словно недавно их услышал. Значит, клеветы не умолкают, тянутся с прошлой осени, ведь К. Н. не было в Петербурге всю зиму и весну, и он не мог причинить вельможным помещикам новой докуки.
Оболенский пытается оправдать шефа. «Ежели, государь, великий князь подвергся обвинению в излишней горячности, так в оправдание ему может служить то, что в таком вопросе трудно всегда сохранять спокойствие, <…> и горячность с одной стороны являлась вынужденным равнодушием с другой стороны».
Конечно, вопли ретроградов доходили до великого князя. Напряженная работа в своем министерстве, в нескольких комитетах, поток сплетен, атмосфера недоброжелательства истощили нервы К. Н. В октябре 1858 года он снова уезжает за границу, на сей раз почти на год, до сентября 1859 года.
В 1859 году К. Н. посещает Италию. «Неаполитанское королевство — жалкое зрелище, — сообщает он брату. — Все классы народа беднеют, промышленность падает, правосудия нет никакого, везде произвол». В Турине встречается с сардинским королем Виктором Эммануилом II и первым министром Кавуром. Восхищается Сардинией, «которая дышит жизнью и деятельностью».
21 февраля 1859 года царь Александр пишет брату в Палермо: «Крестьянские дела подвигаются, и для предварительного рассмотрения поступающих губернских положений я составил второстепенную комиссию под председательством Ростовцева». К. Н. немедленно вступает в переписку с Ростовцевым. Рекомендует ему в члены финансовой комиссии «константиновца» Рейтерна, будущего министра финансов, и двух финансистов.
В памятном августе 1857 года, прежде чем председательствовать в Негласном комитете, К. Н. говорил: «Освобождение крестьянских общин без земли и усадьбы нельзя назвать освобождением. <…> Если нельзя признать за крестьянами права на часть пашенной земли, признанной законом собственностью дворянства, то, с другой стороны, нельзя не признать право крестьян на оседлость в той местности, где жили их отцы и предки…» Принять подобное освобождение крестьян без земли невозможно, ибо это значило бы совершить явную несправедливость в отношении 22 миллионов подданных и подвергнуть государство всем вредным последствиям того, что эти люди потеряют всякую оседлость, и, как справедливо выразился генерал-адъютант Ростовцев, это значило бы «выпустить на свободу 22 миллиона нищих и возвратиться ко временам годуновским и государство оседлое обратить вспять в кочевое».
С той поры К. Н. не участвовал в заседаниях комитета. Но 18 сентября 1860 года государь вызывает брата и объявляет, что назначает его председателем комитета, переименованного в Главный. Ему передан проект освобождения крестьян, выработанный Редакционными комиссиями.
Был долгий разговор братьев. К. Н. знал в общих чертах, что` происходило в Редакционных комиссиях, но этого было недостаточно — он никогда не вступал в дело, не изучив его в подробностях. Он знал также, что Александр не вмешивался в работу комиссий, полностью доверяя Ростовцеву, но с настороженностью относится к лидерам реформаторского крыла комиссий. Но именно они нужны ему для полной ориентации, и К. Н. просит разрешения на встречи с ними. Да, пожалуйста, государь не возражает. И пользуясь их разъяснениями, К. Н. изучает все 17 документов Редакционных комиссий, протесты и предложения оппозиции. Когда 10 октября открылось первое заседание Главного комитета, К. Н. был во всеоружии.
Только четверо членов комитета (плюс сам К. Н.) выступали за проект Редакционных комиссий; пятеро настаивали на изменении трех важнейших пунктов: об обязательном наделении крестьян землей, о величине наделов и порядке выбора мировых посредников. Всю зиму длилась борьба реформаторов и консерваторов. В конце концов К. Н. добился своего, голосование 14 января 1861 года принесло К. Н. успех: соотношение голосов «за» и «против» — 7:3. Когда проект перешел в Госсовет, оппозиция, имея там большинство, потребовала корректировки тех же трех пунктов проекта в пользу дворян. Результат: 28, 27 и 31 голосов «за» из 45. Через два дня император утвердил мнение меньшинства (закон предоставлял ему это право) и подписал весь комплекс документов. Они вошли в историю как «Положение 19 февраля 1861 года».
С этого дня Главный комитет по устройству сельского состояния (бывший Главный комитет по крестьянскому делу) должен был рассматривать возникающие вопросы и казусы при введении в действие «Положения 19 февраля». На долю комитета более всего приходилось рассмотрение жалоб со стороны и помещиков и крестьян. В огромном большинстве случаев правы были крестьяне, и К. Н. побуждал комитет вступаться в их поддержку. «Сколько ни было поползновений к тому, чтобы пошатнуть крестьянское дело и провести тайком, под сурдинку противуположные тенденции, Главный комитет под председательством в. к. К. Н. держался стойко на страже крестьянского положения и не допускал его искажения».
Всю зиму 1860—1861 годов великий князь работал чрезвычайно много. Занимаясь крестьянским делом, он не оставлял своего министерства. Беспрестанно посещал заводы, верфи, Кронштадт. И не просто наезжал с начальственным визитом — досконально зная все детали корабельного строительства, обсуждал и решал конкретные задачи. Его дневник этого времени пестрит описаниями поездок по делам флота, встреч с инженерами, участия в испытаниях новых конструкций и технологий.
Когда хотелось отдохнуть — лучше музыки не было ничего. Но музыка — не только отдых. Это стихия, в которую он погружается почти профессионально. Играет на рояле и виолончели, свободно разбирает партитуры, играет с листа. В 1857 году в Мраморном дворце установили орган, К. Н. разыгрывает фуги Баха, концерты Генделя, пьесы Моцарта. По пятницам приезжают музыканты; бывают Направник, Венявский, Антон Рубинштейн, с «виолоншелью» — великий князь. Иногда музицируют сами К. Н. и его «женка» — так К. Н. именует свою Санни, играют в четыре руки на рояле. Посещается Итальянская опера, Верди — любимый композитор.
Тринадцатилетний брак не уменьшил любви К. Н. к своей жене. Ее слабое здоровье снова требует лечения водами, и летом 1861 года она отправляется в Киссинген. Они расстаются в слезах. К. Н. не находил себе места, пока не получил первых писем. «Начал читать письма от женки. И какие письма! Я просто таял!» — восторженно записывает он в дневнике. Разлука становится невыносимой. Он испрашивает у брата отпуск и мчится в Германию, ничего не сообщая Санни. Он неожиданно появляется в ее доме. «Восторг, объятия, и они ложатся отдохнуть… Счастье», — только и может он выдохнуть…
Но проходит три дня, и К. Н. начинает маяться. Он привык работать по десять часов в день, праздность обременительна. «По-моему, ужасный образ жизни. Ничего делать нельзя, нельзя заниматься. День прошел сам не знаю как». Но ничего другого не остается, и К. Н. решает просветить женку. Везет ее в Лондон, где он уже бывал и неплохо все знает. Ведет в Британский музей, Вестминстерское аббатство, галерею мадам Тиссо. Заодно осматривает английский фрегат. Мощная броня, двигатель, позволяющий развить скорость 14 узлов, пушки новейшей конструкции. «Ужасная досада меня разбирала. <…> Но мы тоже стараемся: не столь сильные, но 5 современных кораблей построены, еще 10 будут заложены. <…> Однажды вечером прогулялся по Стрэнду. Отметил, что девок стало меньше, чем в прежние времена».
Но темперамент не выдерживает долгого безделья. Он объявляет Санни, что дела призывают его в Петербург, и в декабре 1861 года уезжает. Тут его настигает новое поручение государя-брата — остановить польский мятеж.
Шествия, манифестации начались в Варшаве в октябре 1860 года. То усиливаясь, то ослабляясь, они катились к лету 1861-го, и власти растерялись. Долго не реагировали, потом ввели в город войска, но офицерам и чиновникам велено не показываться на улицах. Наместники менялись, не зная, что делать; что делать, не знали и в Петербурге. Александр II не любил применять силу по добродушию натуры, но отсутствие стрельбы мятежники принимали за слабость, и требования их росли. В Петербурге появляется маркиз Велёпольский с программой умиротворения; она сводится к восстановлению автономии в ограниченных пределах. Надо действовать твердо, но осторожно, без торопливости. Его уверенная речь импонирует императору — ни он сам, ни его советники не в состоянии выработать четкого плана.
Проект польского маркиза одобрен, наместником Царства Польского государь избирает своего брата, великого князя Константина. Велёпольский назначается его помощником по гражданской части. Головнин в своих записках уверяет, что К. Н. желал этого назначения. Вполне вероятно. К. Н. всегда искал нового дела, к тому же задача была весьма сложной, и это могло привлекать.
«Стоящие у трона» отнеслись неодобрительно и к выбору курса, и к выбору наместника. Правда, иные радовались, что отпетый либерал покинет Петербург и константиновцы лишатся своего предводителя. Друзья уверяли, что в пользу такого назначения интриговали «стародуры», надеясь, что К. Н. окажется в труднейшем положении: компромисс, который он призван найти, не удовлетворит ни русских, ни польских националистов, на него накинутся с двух сторон. Они оказались правы.
На следующий день по приезде в Варшаву, 21 июня 1862 года, К. Н. подвергся нападению. По счастью, пуля лишь задела ключицу. Десятки сочувственных телеграмм с выражением радости и благодарности Всевышнему за спасение. Через месяц — два покушения на Велёпольского, также неудачных.
19 сентября К. Н. открывает сессию воссозданного Госсовета Царства Польского речью на польском языке. Призывает поляков отмежеваться от «партии преступления», сотрудничать с властями; «благоденствие края — наша общая цель». Начинается подготовка к замене барщины оброком, преобразуются школы, евреи получают равенство прав. Отменяется военное положение, введенное в 1861 году.
К. Н. не спешит насадить русскую администрацию в низовых гминах, он надеется, что поляки поймут его благие намерения, воспримут идею примирения двух славянских народов — идею благородную, но абсолютно нереальную: слишком велики в памяти обоих народов взаимные претензии и обиды. Местные польские власти не выполняют распоряжений русского начальства. Городские обыватели поддерживают движение, однако крестьяне относятся к шляхетскому бунту весьма безразлично — отливается шляхте дикая барщина. Чтобы предотвратить открытое выступление, Велёпольский составляет списки неблагонадежных, их надлежит забрать в солдаты по рекрутскому набору. Лучше хвороста не придумать — группы возбужденной молодежи в ночь на 10 января 1863 года нападают на русские войска, расквартированные в волостях. Возобновляется военное положение, дополнительные контингенты прибывают в русскую стотысячную армию; великий князь Константин облекается званием главнокомандующего.
Русская власть — в оазисах, под охраной штыков. Вокруг них по всей Польше горит огонь мятежа. «Вот грустный результат опыта примирения и благодушия», — мягко журит государь младшего брата. Царь круто меняет политику: администрация, полиция, наполняются русскими чиновниками и полицейскими.
На глазах К. Н. рушится каркас, который он пытался создать, на который рассчитывал опереться. Прежде он стойко переносил крики весьма шумливой группы по поводу его политики примирения. Он оставался невозмутим, читая передовые статьи редактора популярной газеты «Московские ведомости» Каткова. Начав с обвинений в отступничестве, в потворстве полякам-католикам, мятежникам и разбойникам, Катков теперь приписывает ему чуть ли не измену отечеству. Ужасно, отвратительно, но главная беда в том, что отныне государь-брат отказывается от примирительной политики и что деятельность великого князя в Варшаве более невозможна.
В августе «государь <…> пригласил великого князя приехать на несколько дней в Царское Село для личных объяснений», отмечает в своих «Воспоминаниях» военный министр Дмитрий Милютин. На совещании у императора с «подлежащими министрами» К. Н. увидел, что поддержки ждать не от кого. Закончилось совещание, министры ушли, и братья остались вдвоем. Их разговор становился все более громким, он был слышен в соседней приемной. К. Н. «просил оставить его в Польше, но государь отказал». На другой день добросердечный Александр постарался отвлечь брата от грустных дум, повез в Кронштадт, порадовал видами броненосной плавучей батареи и укреплений Северного фарватера. К. Н. пробыл в Кронштадте два дня, долго ходил по адмиралтейству и Пароходному заводу, рассматривал и расспрашивал. Через неделю вернулся в Варшаву, пробыл два дня, забрал семью и уехал в Крым, в роскошный дворец в Ореанде, построенный когда-то для матери, Александры Федоровны, подаренный ему недавно. Официальное увольнение последовало 19 октября. К. Н. уезжает за границу, более года живет в Госларе, очаровательном средневековом городе Нижней Саксонии. Появляется в Петербурге на три недели, окончательно возвращается лишь в январе 1865 года.
Так надолго он никогда за границу не уезжал — шок от неудачи в Варшаве долго не проходил. И ужас как не хотелось возвращаться в Петербург, видеть сановные физиономии, в которых легко читалось бы злорадство. Но «любезнейший брат» постарался сделать его возвращение необходимым: 1 января 1865 года великий князь Константин Николаевич назначается председателем Государственного совета.
Госсовет в иерархической лестнице формально занимал важное место, но оно не отвечало положению вещей. К. Н. решил возвысить его уровень — не ради собственного престижа, этого требуют интересы государства. Дискуссия в Госсовете — зачаток общественного обсуждения, и государь привыкнет к такому порядку.
В 1873 году через Госсовет проходила военная реформа, разработанная военным министром Милютиным. Проходила трудно, шла вразрез с представлениями многих старых военачальников. Милютин отмечает, как умело, умно и искусно ведет заседания К. Н. Несколько дней обсуждался проект Устава о воинской повинности, впервые вводимой в России взамен рекрутского набора. «Заседание 17 декабря кончилось без всякого разногласия. Председатель вел мастерски все это обширное дело и умел согласовать мнения, казавшиеся первоначально непримиримыми».
Но Госсовет — не собственное министерство. Члены Госсовета желают заявить себя, и очень им не нравится, когда председатель прерывает их речи. Не хватает К. Н. терпения спокойно выслушать пустые велеречивые фразы и затем представить свои факты и аргументы! И оскорбленные в лучших чувствах, важные персоны возмущенно рассказывают всем, кто хочет их слушать, что великий князь Константин рта не дает раскрыть.
Но он и вправду несдержан! В самом начале деятельности в Госсовете сцепился с князем Гагариным, смененным великим князем на посту председателя и оттого затаившим против него вражду, подпитанную прежними схватками на заседаниях Главного комитета. Да так раскричались, что мирить их пришлось самому государю. (Гагарин примирился только внешне. Не простил К. Н. грубости и отказывался иметь с ним дело.) Но резко прервать уважаемого, честнейшего Константина Карловича Грота, опытного финансиста! Потом К. Н. сожалел и извинялся.
На дворе 1866 год. Дворянские собрания подают всеподданнейшие прошения, настойчиво выражая желание принять участие в государственных делах. Следует пойти им навстречу, считает К. Н., «наш Филипп Эгалите», как называет великого князя злой на язык граф Шереметев. И К. Н. разрабатывает проект расширения состава и функций Госсовета.
Дворянские и земские собрания выбирают по два-три депутата. Когда правительство посчитает нужным, их пригласят в Госсовет. Никакой собственной инициативы. Депутатские собрания посословно обсуждают вопросы, предложенные правительством. Круг вопросов — заявления и просьбы местных дворянских и земских собраний. Ведут заседания члены Госсовета. При обсуждении в Госсовете предложений депутатских собраний их представители могут быть приглашены туда (а может, и нет), затем их благодарят и… При разрешении дел они не присутствуют. Никаких конституционных начал.
Государь, приняв записку К. Н., ничего не сказал, ничего не говорил и в последующие дни. Предложив брату представить план coзыва общественных представителей, он затем отказался от «конституционных мечтаний».
Главным содержанием текущей политики стала охота, азартная охота на царя, ничего другого у революционеров не было за душой. Покушения следовали одно за другим. 5 февраля 1880 года страшный взрыв вознес пол парадной столовой Зимнего дворца, в которой накрывался обед в честь принца Александра Гессенского, брата императрицы. Поезд принца опоздал, и это спасло императора и его семью. Под столовой находилась кордегардия, в которой размещался караул. Погибли 11 солдат, 56 ранены.
Взрыв породил самые фантастические слухи. Когда К. Н. на другой день пришел во дворец, он застал у государя шефа жандармов Дрентельнa. «Послушай Костя, что говорит Дрентельн, — сказал Александр, — он считает, что тебе следует на некоторое время уехать из Петербурга; в городе говорят, что ты участник вчерашнего взрыва». Сын К. Н. Константин записывает в дневнике: «В клубах и обществе (говорят. — Ю. З.), что он (отец. — Ю. З.) стоит во главе социалистов, что он зачинщик покушений на государя». Об этом же будто толкуют в народе, который верен царю, и ничего не стоит «напрaвить его (народ. — Ю. З.) на Мраморный дворец и схватить цареубийцу. <…> Отец получает письма, его называют братоубийцей и грозят гибелью».
Есть основания заподозрить жандармское управление в создании и распространении этих слухов. Его руководители ненавидели великого князя, тщились очернить его в глазах царя. К тому же надо было замутить императору голову, не дать задуматься, что лишь случаем не удавшиеся покушения, и прежде всего взрыв в главной царской резиденции, — свидетельство полной неспособности III Отделения организовать действенную охрану государя.
Операция «Подрыв влияния великого князя Константина» длилась более двух десятков лет. Она в значительной мере увенчалась успехом. К. Н. чувствовал, что его оттесняют от государственной деятельности. В отчуждении от флота виноват он сам — забирали душу эмансипация крестьян, Польша, многочисленные комитеты, Госсовет: в них он погружался с присущими ему страстью и энергией; их у него отняли, выхолостив смысл и сущность жизни.
Взрыв 5 февраля возбудил страх. Создается Верховная распорядительная комиссия с широкими полномочиями, во главе ее поставлен граф Лорис-Меликов, успешный харьковский генерал-губернатор. Сражаясь с террористами, Лорис одновременно готовит программу общественного участия в управлении. Он сумел убедить государя в необходимости продолжать реформы. Ему удалось уверить и цесаревича Александра, что воплощение его идей не нанесет урона самодержавию, и наследник соглашается c планом Лориса или по крайней мере не возражает против него.
Утром 1 марта государь просмотрел текст сообщения о мерах оживления реформ, сказал, что хочет еще раз вернуться к нему и подпишет после прогулки… Добавил, что следует обсудить детали проекта Лориса в Совете министров и назначил заседание на 4 марта…
Оно открылось 8 марта под председательством нового царя Александра III. После краткого обращения императора и нескольких выступлений поднялся Победоносцев, наставник цесаревича, ставшего императором. До этого дня он не был зван в правительственный синклит, никто не знал его слога, не слышал его речей. Побелев лицом, Победоносцев неистово выкликивал: «И когда, государь, предлагают вам учредить, по иноземному образцу, новую, верховную говорильню?.. Теперь, когда прошло лишь несколько дней после совершения самого ужасного злодеяния, никогда не бывавшего на Руси, когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе еще не погребенный прах русского царя <…>. Все мы, от первого до последнего, должны каяться в том, <…> что мы, в бездеятельности и апатии нашей, не сумели охранить праведника. На всех нас лежит клеймо несмываемого позора, павшего на русскую землю. Все мы должны каяться!..» Видно было, как речь наставника отражалась на лице его воспитанника.
К. Н., аккуратно подбирая слова, пытается убедить императора, что не следует отвергать с порога идеи, подобные обсуждаемому плану, — они могут пригодиться. Тут подоспел совет князя Урусова создать очередную комиссию по доработке, и царь немедленно советом воспользовался. Он закрыл заседание, не определив состава комиссии. Несуществующая комиссия ни разу не собиралась. Бомба Гриневицкого повернула часы вспять.
Ни на какие совещания царь своего дядю Константина, «дядю Коко», больше не приглашает, ни в какие беседы с ним не вступает. Плохой признак, хотя ничего удивительного для К. Н. нет, он знает отношение к себе племянника и Победоносцева. И все же непонятным образом надеется, что как-то пронесет и он останется в службе. Головнин и госсекретарь Перетц, близкие к К. Н. люди, составили для него письмо к императору с просьбой об увольнении от должности морского министра. Полагали, что племянник удовлетворится и оставит дядюшке роль председателя Госсовета. Взяв проект, К. Н. сказал, что подумает и даст ответ.
Горькими были его размышления. Ему 53 года, силы нисколько не убыли, он готов работать с тем же накалом, что пять, десять лет назад. Он думает, что ему не в чем себя упрекнуть. Он преобразовал Морское министерство, ныне это живая, работоспособная организация с малым числом чиновников, сто`ящая казне в два раза дешевле прежнего. Отказаться от флота? Но за 45 лет — подумать только, 45 лет! — флот стал родным детищем, отступиться от него — все равно что оторвать кусок сердца. Частичная отставка не решит проблемы. Если «Сашка» не поймет, что ради дела можно работать с неприятным тебе человеком, он не остановится на полпути. Что тогда? Он тащит на себе, как мул, Госсовет да в придачу три комитета, со всем справляется, все идет споро, что ж, отдать и это? Уйти на покой, когда силы еще кипят?! Да и покоя не будет, он изведется, глядя, как рушится здание, возведенное им пусть еще на зыбком фундаменте. Нет, он не сдастся — всё или ничего. И К. Н. объявляет друзьям, что не станет посылать просьбу об увольнении.
Тут выясняется, что государь, конечно, ждет прошения об увольнении, но пока желает, чтобы в текущей сессии Госсовета был рассмотрен законопроект об уменьшении выкупных платежей и обязательном выкупе. Значит, император ценит его опытность и знание крестьянского дела! И К. Н. уверился, что поступил правильно, не прося отставки.
Законопроект должен предварительно обсуждаться в Комитете по устройству сельского состояния, в «его Комитете». На 6 апреля К. Н. назначает заседание.
Он выступает, как всегда, хорошо зная предмет. Первое. Остается еще полтора миллиона временнообязанных крестьян, они платят за землю оброком или барщиной, а помещики не дают согласия на выкуп. Второе. Там, где выкуп состоялся, но земля неплодоносна, там накопились недоимки по рассроченным платежам, ибо крестьяне нищают. Посему, во-первых, следует предложить помещикам безотлагательно согласиться на выкуп, во-вторых, понизить выкупные платежи в среднем на 35 %. Сделать это не в ущерб помещикам: разницу оценки 1861 года и предстоящей переоценки должна принять на себя казна. Комитет принимает оба предложения.
Заседание департаментов Госсовета великий князь назначил на следующий же день. Вслед за его вступительной речью с подробными разъяснениями выступил министр финансов Абаза. «Предлагаемая мера была предрешена покойным государем, — сказал Абаза. — При этом государь с обычной своей скромностью добавил: „Из всего, что помогли мне совершить, крестьянскую реформу я считаю самым важным делом моего царствования“». При этих словах, сообщает Перетц, великий князь склонил голову к столу, закрыл лицо руками и зарыдал. Боль от страшной гибели брата извергла эти слезы, но то был плач и о себе, о катастрофе, которую несла ему эта смерть.
Эксперты — чины департаментов — приняли проект без возражений. 27 апреля он был утвержден общим собранием Госсовета и представлен царю. Но 10 мая император вернул проект Госсоветy. Утвердив положение о выкупе и цифры уменьшения платежей и сложения недоимок, он распорядился ввиду спешного рассмотрения делa в Госсовете пересмотреть его и осенью заново представить. К. Н. был поражен. Позвольте, но сам император просил рассмотреть проект в эту сессию! Да и что пересматривать, если cам утвердил основания, a процент снижения в каждой губернии установлен экспертами? Его хотят нарочито уязвить, отчего и выбран нелепый предлог!
На другой день после царской пощечины К. Н., «испив до дна чашу горечи и унижения», уехал в Ореанду. Александра Иосифовна проводила мужа до Москвы, но в Ореанду с ним поехала Кузнецова… Тут требуются пояснения.
В 1866 году 48-летний Александр II влюбился в 19-летнюю княжну Екатерину Долгорукову. Тайна, известная даже немногим, — не секрет, слух побежал по двору, адюльтер отца оглушительно обрушился на старшего сына, нежно любившего мать. Но возмущение приходилось прятать.
Когда же и «дядя Коко» почти открыто отверг свою жену, негодованию племянника не было предела.
Что же случилось с великим князем, отчего он, так пламенно любивший свою «женку», казалось, жить без нее не может, накануне 1861 года заносящий в дневник: «…c <18>47 года мы первый раз встречаем врозь с той, которую так люблю, Новый год», как же он, трогательный отец шестерых детей — дня не проходит, чтобы при всей занятости не позаниматься, не поиграть с ними, — как он отбросил все и ушел в другой дом, к другой женщине?
Не будем судить, попробуем понять. Вспомним, что К. Н. был горяч, нетерпелив и долго под гнетом досадливых обстоятельств находиться не мог. Выдержал 20 лет совместной жизни с той, которая казалась «милой Санни», но более не мог.
Александра Иосифовна не отличалась особенным умом, и если в молодые годы привлекательность, юный задор затмевали этот недостаток, со временем он слишком стал заметен. Великая княгиня уверилась, что ее вкусы, привычки, желания должны удовлетворяться безотлагательно, что она — центр вселенной. Воспитание детей ее мало заботило, она доверила их гувернанткам и учителям. C утра до вечера готова была музицировать и сочинять марши (!), ею владели спириты и шарлатаны.
Около 1866 года К. Н. заметил на сцене Мариинского театра балерину Кузнецову, грациозную и обаятельную. Ему сказали: побочная дочь Василия Каратыгина (известный драматический актер). Чего не находил более К. Н. в своей жене — нежной привязанности, сердечной теплоты, — открылось для него в Анечке Кузнецовой. И великий князь круто меняет свою личную жизнь. Он объявляет Александре Иосифовне, что любит другую женщину, но развод по их статусу невозможен, придется «соблюдать приличия».
В 1876 году скромная балетная корифейка Кузнецова покупает (?!) дом на Английском проспекте. В этом доме с Аней, с детьми — их к началу 1880 года было трое, две девочки и мальчик, — великий князь чувствует себя легко и свободно. Только здесь он становится самим собой — добрым, остроумным и веселым.
Уход мужа не изменил чувств Александры Иосифовны: она продолжала любить мужа и была оскорблена за него. После отставки К. Н. Перетц приехал в Стрельну к А. И. выразить сочувствие. Она была очень тронута и, заговорив о муже, пылко его защищала: «Кто может сравниться с ним по уму, способностям, образованию… А трудолюбие его, любовь к добру, бескорыстие? Многие, кто кричал на моего мужа, знают, что клеветали на него. Но даже люди, любящие его и преданные ему, не знают всех его качеств и заслуг. Главная вина моего мужа — его резкость. Но разве резкость — преступление? Разве за это прогоняют способных и достойных государственных людей?»
Император говорит брату Алексею, что два месяца ждал от К. Н. просьбы об увольнении, более ждать не намерен, хочет его уволить без прошения и назначить его, Алексея, морским министром. Алексей умоляет не делать этого неприличия — уволить члена императорского дома без прошения. Царь приглашает Головнина, принимает его очень любезно, поручает как человеку, наиболее близкому К. Н., передать ему, что «просит облегчить трудное государя положение, так как он желал бы в указе сказать, что великий князь увольняется по собственной просьбе».
Ответное письмо К. Н. Головнину полно горечи. «Если 37-летняя служба на должностях, которые занимал по избранию и доверию двух незабвенных государей, в которой я, по совести, кое-какую пользу принес, оказывается ныне ненужною, то прошу его величество ничем не стесняться и уволить меня от тех должностей, какие ему угодно».
13 июля Александр III подписывает указ: «Снисходя к просьбе Его Императорского Высочества Государя Великого князя Константина Николаевича, всемилостивейше увольняем Его Высочество от должностей Председателя Государственного Совета, председательствующего в Главном Комитете об устройстве сельского состояния и председателя особого присутствия о воинской повинности…»
Другим указом, согласно все той же «просьбе» и так же «всемилостивейше», К. Н. «увольняется от управления флотом и морским ведомством».
Получив эти известия, К. Н. пишет Перетцу:
«Любезнейший Егор Aбрамович!
Шестнадцатилетняя связь моя с Государственным советом, по высочайшей воле, ныне порвана. Приходится мне расставаться с тем учреждением, с которым так свыкся, сроднился, сросся. Не могу и не считаю нужным скрывать, как мне больно и тяжело… Прожили мы с вами много и грустных, и радостных дней и привыкли друг к другу. Знаю, что и вам тяжело будет со мною проститься. Позвольте в последний раз вас горячо обнять и благодарить за все время. Прошу вас всей Государственной канцелярии передать мое искреннее спасибо за эти 16 лет нашей совместной работы. Сделайте это как-нибудь неофициально, сделайте так, чтобы все поняли, что благодарит их человек, который был свидетелем их неутомимой и добросовестной службы. Спасибо им всем от души <…>. Прощайте, любезнейший Егор Абрамович, еще раз благодарю вас и обнимаю от всего сердца. Искренно вас любящий Константин. Орианда. 22 июля 1881 г.».
Спокойную жизнь в Ореанде прервала нелепая случайность: дети прислуги играли со спичками на чердаке дворца, где для чего-то лежали сухие водоросли. Вспыхнувший пожар мгновенно распространился по всем помещениям. Дворец сгорел дотла, восстановить его было невозможно. И денег у К. Н. для этого, кстати сказать, не имелось. Из всех принцев крови он был самый «бедный». Миллион, накопленный в детстве от средств, отпускаемых на его содержание, давно разошелся: на развитие судостроения (вспомним Путилова), на благотворительность, на поддержку изобретения Яблочкова; от окладов по должностям генерал-адмирала и председателя Госсовета он отказался, наследство он получал не деньгами, а дворцами, которые, конечно, хороши, но приносили один расход на их содержание, на двор, прислугу, конюшни, кареты и проч. А еще была семья, да не одна, и хоть «милая Санни» не была расточительна, а скромная Анечка совсем не требовательна, но десять детей! Шестеро в одной семье и четверо в другой…
К. Н. отнесся к исчезновению великолепного дворца без особых эмоций. Он поселился в маленьком адмиралтейском домике, развесил по стенам любимые марины — их сумели вынести, хозяин сам принимал в этом участие, — a на переживания сил уже не было…
Из Крыма К. Н. отправился в путешествие по Европе. В апреле 1883 года приехал в Петербург, напугал царя и компанию посещением Госсовета. Испугались они напрасно, великий князь не собирался более там бывать. Зиму 1883—1884 годов провел в Петербурге, лечился у С. П. Боткина, лейб-медика императорской семьи. К. Н. страдал долгими мучительными головными болями издавна. Впервые он испытал сильный приступ еще в апреле 1859 года, опасался воспаления мозга, о чем писал брату из Неаполя. Периодически боль посещала его, и всякий раз причиной были нервное напряжение и срывы. Теперь к головным болям прибавились невротические боли лица. Боткин рекомендовал жить в Крыму, и последние годы жизни К. Н. в основном провел в Ореанде.
7 июля 1889 года у великого князя случился удар. Парализована правая сторона лица, частично потеряна речь. Судьба оставила его в руках Александры Иосифовны — инсульт произошел в Петербурге. В начале 1890 года состояние ухудшилось. Знаками, гримасами он показывал, что хочет к той, другой семье, но А. И. была неумолима. Она никого не допускала к мужу. Константин-младший как-то прорвался к отцу. «Папа` обрадовался мне чрезвычайно, рассмеялся, произносил бессвязные звуки и расплакался… В глазах у него было столько нежности, он смотрел на меня с такой бесконечной грустью…»
19 февраля 1891 года, в тридцатилетнюю годовщину «Положения 19 февраля», собрались члены Редакционных комиссий. После тоста «В память главного виновника великого дела, покойного государя императора Александра Николаевича», провозглашается тост «За здоровье великого князя Константина Николаевича, ближайшего помощника царя-освободителя». Собрание отправляет телеграмму великой княгине Александре Иосифовне: «Считаем долгом почтительнейше доложить Вашему Императорскому Высочеству, что участники в великом деле освобождения крестьян, празднуя этот день, пьют за здоровье августейшего сотрудника императора Александра II — Его Императорского Высочества великого князя Константина Николаевича и молят Бога о восстановлении его сил. От лица 23 участников — Н. Бунге».
А. И. послала ответную телеграмму. «От имени Великого Князя выражаю вам и всем его сотрудникам глубочайшую его благодарность. Он с самого утра был взволнован воспоминаниями об этом торжественном дне. Ваша телеграмма искренно его тронула и, видимо, порадовала. Примите и мой сердечный привет. Александра».
Великий князь Константин Николаевич умер 13 января 1892 года после двухсуточной агонии. Его бурная жизнь завершилась. Но память о нем, о его делах умерла не скоро.
На его кончину откликнулась отечественная и зарубежная печать. Газеты писали о чистоте его намерений (не рвался в русские цари), о «самоотвержении на высоком посту наместника Царства Польского», о лживости обвинений, «которые возводили на него некоторые органы печати» (не рвался в польские короли).
Редактор-издатель журнала «Русская старина» М. И. Семевский в февральской книжке журнала печатает прочувственный некролог и публикует послужной список К. Н. Перечисление участия великого князя в плаваниях, в комитетах, комиссиях, и обществах занимает три страницы. По этому же списку Семевский подсчитал время, проведенное генерал-адмиралом на море: 42,5 месяца. «Это был истинный моряк, горячо преданный своему делу».
В 31-ю годовщину «Положения 19 февраля», через месяц после смерти К. Н., деятели реформы собрались снова. Управляющий делами Редакционной комиссии П. П. Семенов выступил с большой речью. Он говорил о дне 19 февраля 1861 года, о рескрипте Александра II великому князю Константину в тот день, о том, что написан он был с искренним чувством, что государь отчетливо сознавал, чем он обязан младшему брату. «…Как свидетели деятельности Великого Князя Константина Николаевича, скажем <…>, что в осуществление великого дела обновления России он вносил всю энергию своего высокого ума, всю силу своих выдающихся дарований, всю любовь свою к родной земле».
В момент отставки К. Н. Дмитрий Милютин записал в дневнике: «В публике отнесутся сочувственно к удалению в. к. К. Н., против него существует сильное предубеждение. Это предубеждение можно отчасти приписать резкому тону и бестактным выходкам, но существенная причина заключается в той злобе, которую навлек он на себя со стороны крепостников своим постоянным и горячим участием в деле освобождения крестьян и дальнейшего их устройства. <…> Во всех важнейших делах, проходивших в течение 10—15 лет через Госсовет, он был твердым и умелым руководителем. С настойчивостью и увлечением проводил он, наперекор ретроградной оппозиции, всякую благую меру. <…> В. к. К. Н. оказал России такие услуги, за которые можно простить ему многие личные недостатки».
Но и противники, скрипя зубами, не могли не отдать ему должное. Граф Шереметев, адъютант цесаревича в 1868—1871 годах, позднее егермейстер двора Александра III: «Говоря о <18>60-х, трудно обойти значение и влияние, исходящие из Мраморного дворца. Великий князь Константин — лицо историческое, лицо центральное в эпоху освобождения. <…> Черты его правильные и красивые, но взгляд холодный, мертвящий. Он нервен и подвижен, монокль в его глазу придавал его физиономии вызывающее выражение. <…> Улыбка была у него беспощадная. <…> Он, к сожалению (! — Ю. З.), был развит, образован и природой не обделен. Либерал и деспот, он промышлял репутацией красного».
Прошло почти пять лет после отставки К. Н. Сенатор А. А. Половцов, госсекретарь Госсовета, записывает свой разговор с новым председателем Госсовета, братом К. Н., Михаилом Николаевичем. М. Н., человек безвольный и бесталанный, чувствует себя в кресле К. Н. крайне неуютно.
М. Н.: «…Меня как председателя нельзя сравнивать с моим братом вследствие его выходящих из ряда способностей».
Половцов: «Ваше высочество, вел. кн. Константин Николаевич несомненно даровитее вас; он, может быть, наиболее одаренный человек из всех членов вашего семейства, но он нехороший председатель; он деспот и обращается с председательствyемым собранием как с подчиненною ему канцеляриею. <…> Он в каждом деле имел определенный взгляд и проводил его иногда чуть ли не насильственно, но при этом он прежде всего излагал свой взгляд государю, убеждал его или, не убедив его в редких случаях, подчинялся взгляду государя, но после этого Совет не рисковал (sic! — Ю. З.) тех заискиваний, интриг, обходов и т. п., кои мы встречаем теперь…»
И наконец, мнение тех, которым великий князь Константин Николаевич отдавал свой труд. Многие грамотные крестьяне знали о его роли в их освобождении. В мае 1861 года царь Александр II посетил Москву и принял несколько депутаций. 400 крестьян преподнесли государю хлеб-соль и, кроме этого, просили разрешения послать благодарственную депешу великому князю Константину Николаевичу, называя его крестьянским попечителем.
Мы слышим разноречивые голоса… Они создают живой облик великого князя Константина Николаевича. Ясный ум, чувство времени, пылкая натура — вот, пожалуй, сумма суммарум. Его фигура на историческом поле грандиозна. Он принадлежит к людям, чья жизнь повлияла на судьбу целого народа.
Литература
Антонова Н. В. Хозяйка особняка на Английском проспекте, 18 // https://www.citywalls.ru/journal/article14.html.
Константин Николаевич, вел. кн. Статья // Военная энциклопедия. Т. 13. СПб., 1913. С. 134—138.
Головнин А. В. Записки и материалы // Исторический архив. 2009. № 5. С. 197—199.
Дневник генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина, 1873—1875. М., 2008.
Завьялова Л. В., Орлов К. В. Великий князь Константин Николаевич и великие князья Константиновичи: история семьи. СПб., 2009.
Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870—1880 годов. М., 1964.
Записки сенатора Я. А. Соловьева о крестьянском деле // Русская старина. 1881. Т. 73. Февраль. С. 212—246.
Захарова Л. Г. Александр II и отмена крепостного права в России. М., 2011.
Крестьянское дело в Главном комитете об устройстве сельского состояния. 1861—1882 // Русская старина. 1884. Февраль. С. 277—287.
Мой дед великий князь Константин Николаевич // Гавриил Константинович, вел. кн. В Мраморном дворце. Из хроники нашей семьи M., 2001. Приложение 1.
Палеолог М. Александр II и княгиня Юрьевская. Париж, 1924.
1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II. Документы и воспоминания / Сост. В. Е. Кельнер. Л., 1991. С. 6—22.
Переписка императора Александра II c великим князем Константином Николаевичем. 1857—1861. Дневник великого князя Константина Николаевича. 1858—1861 / Сост., авт. вступ. ст., указ. и коммент. Л. Г. Захарова и Л. И. Тютюнник М., 1993.
Письма Ф. П. Литке к В. А. Жуковскому / Публ., науч. коммент. и примеч. Н. Б. Реморовой // Вестник Томского университета. 1999. № 268. С. 76—86.
Константин Петрович Победоносцев и его корреспонденты. В 2 т. Минск, 2003. Т. 1.
Речь в. к. Константина Николаевича 6 апреля 1881 года // Голос минувшего. 1915. № 2. С. 208—216.
Соболева И. А. Великие князья дома Романовых. СПб., 2010. С. 162—184.
Тарле Е. В. Крымская война // Тарле Е. В. Сочинения. В 12 т. М., 1959. Т. 8—9.
Шевырев А. П. Во главе «константиновцев»: великий князь Константин Николаевич и А. В. Головнин // Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей [участников международной конференции, проведенной 14—15 марта 2011 г.]. СПб., 2012.
Шевырев А. П. «Вы» и «Ты»: великий князь Константин Николаевич и А. В. Головнин в переписке // Вiсник Чернiгiвcького унiверситету iменi Т. Г. Шевченка. Серия: Iсторичнi науки. Чернiгiв, 2011. Т. 87. № 8. С. 201—206.
Figes O. The Crimean war. N. Y., 2012.