Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2021
Ирина Ермакова. Легче легкого.
М.: Воймега; Ростов-на-Дону: Prosodia, 2021
Восьмая книга московского поэта, высоко ценимого самыми авторитетными наблюдателями литпроцесса.
Многое, однако, в этих стихах меня раздражает.
Во-первых, довольно банальный (если не сказать — повальный) на сегодняшний день отказ от знаков препинания и прописных букв.
У этой литературной болезни есть, разумеется, основательная и в некотором смысле противоречивая история. Первым, если не ошибаюсь, из значимых европейских поэтов презрел запятые символист-классик Стефан Георге, но двигало им не отрицание богатства, а наоборот — порицание нищеты. Все буквы его стихов сделались в итоге прописными, особого «античного» начертания, сохранившиеся точки ставились на половине высоты литеры — наподобие разделительного знака в монетной легенде или высеченной на мраморе латинской надписи. Видели бы вы его прижизненные издания! Издательский переплет из лоснящегося коленкора цвета слоновой кости, подражающий свиной коже альдов и эльзевиров. Строгое золотое тиснение. Бумага невероятного качества. Ровные ряды ABCDE — когорты, построенные на поле предстоящего боя с действительностью. (Возможно, предшественниками тут были английские прерафаэлиты, но он-то писал на немецком — поднимал прилагательное, предлог и артикль до уровня существительного.)
И совершенно обратный ход заболевания — русские футуристы, в гимназиях не обучавшиеся (за исключением Лившица) и пожалевшие денег на то, чтобы нанять корректора для своей «Пощечины…» («Соллогуб», «Кузьмин»): до прописных ли тут и строчных?! И не японская рисовая бумага — обои дешевых сортов…
Увы, мои современники пошли исключительно по второму пути. (Занятно, что Ирина Ермакова, зараженная этой модной бациллой, все-таки чувствует необходимость интонационного знака — и ставит в таких случаях два пробела. Как будто нет, например, тире!)
Во-вторых, рифма. В ранних книгах поэта она стремилась быть точной. Нынче же этот ключевой, но трудно удерживаемый форпост, кажется, под угрозой. «Камень — ногами», «вместе — меди»… Вероятно, поэтому все больше стихов белых, почти верлибрических, и в стихотворении «Рифма» нет рифм. (Впрочем, быть может, мой взгляд пристрастен или поверхностен — есть в книге, к примеру, вполне выдержанный сонет, вот его завершение: «Душа растет в почти ненужном теле. / Так происходит жизнь на самом деле».)
Белые стихи замечательны: «хорошо быть мертвым поэтом на вольной воле / ничего не пить гулять себе беспечально». А вот — с оглядкой на венецианские строки Бунина: «Не была лет сто я в Коктебеле / Из маршрутки выйдешь — всё на месте / От морского воздуха пьянеешь / Справа профиль, слева мыс — все так же / Выгибают черепок залива / Легкий блеск дрожит у горизонта…» Крым не случаен — Ирина Ермакова родом из этих мест, ощущает здешние смешение кровей и непросыхающую плесень культур (как сказал тот, чей профиль, изваянный извержением вулкана, упомянут выше) как свое, кровное — и часто пишет об этом в стихах: «Вот он, воздух сольный, дымный, винный / Не татарский и не караимский / И не русский и не украинский / Колыбельный воздух коктебельный…» Или из другого стихотворения: «распластана его держава / четвертый рим, девятый крым». Или: «на уроках украинского / говорили по-русски». Этот опыт, эта фантомная боль истории не оставляют поэта на протяжении всей книги. «как ты мог брат? — молчит остап / а ты? — молчит андрий». (Жалко ей, что ли, двух прописных для отпрысков Бульбы-сыноубийцы?!)
И «не белые» стихи — тоже отменны. Вот о возлюбленном нашем отечестве: «белой медведицей спит Россия / бурый в Европу нос / хвост в океан / азиатское брюхо / вздрагивает в снегу / ветер задрал ей мохнатое ухо / гонит в него пургу». Все верно, лучше не скажешь. (Тем более что выражение «гнать пургу» апробировано уже на самом высоком уровне.) А вот о каком-то другом ветре, сентябрьском, светлом и легком: «ветер несет собою (как хорошо тут отсутствие напрашивающегося предлога „с“! — А. П.) / лета шуршащий лом / праздничною толпою / в воздухе золотом / перемещает лица / легкая благодать / прежде чем заземлиться / хочется полетать / <…> / поздняя карнавальность / солнечного литья / легкость твоя летальность / ветреная твоя». О чем это? О жизни и смерти. О накопленном экзистенциальном опыте. О страшном. О прекрасном. Потому что стихи. Легче легкого то есть. И глубже глубокого.
Если б еще запятые поставить!