* * *

Первая бабочка в этом году

Белым батистом искрится…

Сердце, не надо грустить, я найду

Нам еще повод влюбиться!

 

Ты ли в который застигнуто раз

Жизнью и ранней весною,

Что пробуждается здесь и сейчас

С дымкою веток сквозною?

 

Крокусов звезды на черной земле,

Первые сныти побеги.

Всем, о добре позабывшим и зле

В солнечной радужной неге,

 

Всем, так доверчиво снова на свет

Тянущимся из эреба,

Тихо шепчу, улыбаясь: «Привет!»,

Глядя в слепящее небо.

 

 

* * *

Нету давно ни праздничных дней, ни будней,

Среды и понедельники путает календарь…

Так и живешь без времени, бережней и уютней,

Словно щегол на ветке — легкая божья тварь.

 

Этой свободы, забывчивой и усталой,

Мы наконец вкусили. И кажется, что родней

Нам теперь травы в поле да в пене прибоя скалы,

Ели, березы, клены, что не считают дней.

 

Мы теперь, как природа, в себе свою тайну носим

И с кем-то делиться ею нет никаких причин.

Может быть, не заметим, как в зиму сползает осень,

Жизни от тихой смерти не отличим?

 

 

* * *

Как много внутри оказывается всего, что может болеть!

Как функции тела, казалось бы элементарные, тяготят!

И только презрение к этой тупой биомассе плеть

Воли пускает в ход — но мышцы ей тут же мстят.

 

Вот дожил: теперь, как у андерсеновской русалочки, каждый шаг

Ожогом мучительным поднимается от ступней.

А где же тот юный принц, сорванец, дурак

С легчайшей поступью, в царстве каких теней?

 

Но мир, пробужден весною, опять зацвел,

Он призрачной молодостью своею окутан весь.

Как будто вокруг зеленый, дымящийся ореол,

Ушедших мгновений жизни густая взвесь…

 

 

* * *

В своем минутном откровенье

Жизнь безотчетно хороша:

Неугомонных пташек пенье,

Сад, задохнувшийся в цветенье,

Опять воскресшая душа.

 

И солнце, по шажку, как в воду,

Спускающееся за край,

И свет, окутавший природу,

И в лето уходящий май…

 

Как будто именно в июне

Всего мы ближе к тайной той

Черте, как будто накануне

Мы… Но не двигайся, постой!

 

Вот этот миг, последний самый —

Сирени запах, листьев дрожь…

Благодарю, закат упрямый,

Что тьме разлиться не даешь!

 

 

* * *

Сказали — умерла… Наш страховой агент.

Раз в год мы виделись, как правило, в июле.

Неспешный разговор, подробный документ…

И, кажется, всё тут, пока сидишь на стуле.

 

Незаменимых нет. Приедет, позвонит

Другой. И жизнь пойдет куда-то дальше, слепо.

Ей было, как и мне, лет шестьдесят на вид.

Сказали — умерла… случайно и нелепо:

 

Прививка, диабет — и сердце подвело.

Не родственник, не друг, да мы едва знакомы!

Но, видишь ли, так смерть ложится на крыло

И тяготится дух в предчувствии Плеромы.

 

 

* * *

Этой ели, как нашему сыну, уже

Тридцать пять. На участке стоит.

Я смотрю из окна на втором этаже,

Как над нею небес монолит

 

Простирается: синяя-синяя гладь

В редких пятнах седой пелены.

Всё уже состоялось, и можно не ждать,

Разве — оклика с той стороны.

 

А как вымахала! Разметавшихся лап

Над забором упругий шатер.

Был твой ствол, как и сын наш, непрочен и слаб…

А потом кто-то прошлое стер.

 

А потом, слава богу, в небесную высь

Свою хвою стремя и кору,

Ты всех выше в саду, всех сильнее. Держись,

Черной кроной шумя на ветру!