Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2021
Не помнящий прошлого обречен пережить его вновь.
Джордж Сантаяна
Возможно, заглавие заставило вас поморщиться. Что за «кондукэтор»? Может быть, «кондуктор»? Но разве кондукторы бывают великими? Кондукторы — нет, кондукэторы — да. «Великий кондукэтор» (то есть, в переводе с румынского, «великий вождь»), он же «Гений Карпат», он же «Полноводный Дунай разума» и прочая и прочая — это, как вы уже догадываетесь, всё о нем, о президенте Румынии Николае Чаушеску. Впрочем, начинал он управлять страной в 1965 году в качестве Генерального секретаря РРП (Румынской рабочей партии, которой вскоре вернули наименование коммунистической), но в 1974 году, в очередной раз инициировав изменение Конституции, стал президентом, каковым и оставался до декабря 1989 года. Продолжая, разумеется, быть генсеком. И на пенсию уходить вовсе не собирался: 71 год для кондукэтора не возраст, да и затеянное им строительство дворца в Бухаресте уже завершалось, чего ж было не остаться-то? Но остаться не получилось. Почему? Заглянем в историю, это всегда полезно.
ГЕНСЕК
В 1965 году, после смерти Генерального секретаря ЦК РРП Георгия Георгиу-Дежа, в Политбюро началась свирепая грызня старых партийцев, и генсеком избрали самого молодого члена Политбюро, 47-летнего Николае Чаушеску. Его посчитали компромиссной промежуточной фигурой — и просчитались. «Н. Чаушеску за три дня сумел привлечь на свою сторону лидеров партии. Его кандидатуру на заседании Политбюро выдвинул И. Г. Маурер, Председатель Совета министров, назначенный на этот пост еще в марте 1956 года при поддержке Н. Чаушеску. В знак благодарности Чаушеску обещал оставить этот пост за ним. Той же тактики молодой претендент придерживался по отношению ко всем остальным членам Политбюро. Так, К. Стойке[1] он обещал должность председателя Госсовета, а министра внутренних дел А. Дрэгича привлек на свою сторону, пообещав ему неприкосновенность».[2] Через несколько лет Стойка, смещенный со всех партийных и государственных постов, погибнет от ружейного выстрела при невыясненных обстоятельствах. А как с Дрэгичем? Остался жив. «По инициативе Чаушеску в августе 1965 года был принят ряд конституционных поправок. <…> Новый генеральный секретарь не упустил случая воспользоваться поправками к Конституции для дискредитации возможных конкурентов».[3] Так, внесенное в текст Конституции положение о «социалистической законности» было использовано для осуждения допущенных Дрэгичем в прошлом правонарушений. В 1968 году выведенный из состава ЦК генерал-полковник Дрэгич был разжалован и уволен из армии в звании рядового. На ключевые посты назначались родственники вождя (его жена, Елена Чаушеску, была членом Политбюро, первым вице-премьером правительства, возглавляла Академию наук и Национальный институт химических исследований ICECHIM; брат Илие Чаушеску был заместителем министра обороны; другой брат — Ион Чаушеску — первым заместителем председателя Госплана; и еще один брат — Николае Андруце Чаушеску — генерал-лейтенантом Секуритате) или «свои» люди, при этом президент не забывал «ротировать» кадры, чтобы его выдвиженцы не закреплялись во власти (жена в этом смысле представляла исключение).
Демонстрируя независимость новой внешней политики, Чаушеску установил дипломатические отношения с ФРГ, не разорвал отношения с Израилем во время Шестидневной войны 1967 года, а в 1968 году отказался поддержать вторжение войск Варшавского договора в Чехословакию. Кроме того, он разрешил румынским немцам выезд в ФРГ, а румынским евреям — в Израиль (правда, каждый выезжающий должен был заплатить несколько тысяч долларов). Такой новой Румынии Запад начал давать деньги, и Чаушеску набрал кредитов (их общая сумма составила 22 миллиарда долларов). Но идеологию он привез с Востока. Вдохновившись примером Китая, он предложил программу, получившую название «миникультурная революция» и предполагавшую «создание единообразного культурного пространства, при котором появление опасных для режима идеологических ересей оказывалось невозможным. <…> [К]ампания началась с нападок на писателей. <…> [В] Румынии эти акции носили поначалу безболезненный характер — их тяжелые последствия сказались позже, когда посредственность на долгие годы стала нормой в области науки и культуры. <…> Наиболее тяжелые удары новая культурно-идеологическая кампания Чаушеску нанесла исторической науке. <…> Одновременно происходило ужесточение законодательства. <…> [В] декабре 1971 г. [был] принят Закон о государственной тайне, <…> который в целом ограничивал доступ к любой информации, ибо понятие „государственная тайна“ стало распространяться даже на самые банальные вопросы экономики, не говоря уже о вооруженных силах, правосудии и политике».[4]
ПРЕЗИДЕНТ
К 1974 году репрессии усилились, установился режим диктатуры, стала нарастать международная изоляция Румынии. «Энергетический кризис вынудил диктатора проявить интерес к проектам ядерных исследований. Неподалеку от Констанцы, в Чернаводе, при технической поддержке канадских фирм было начато строительство атомной электростанции. После скандала, возникшего на почве экономического шпионажа (органы безопасности попытались незаконным путем заполучить патенты на реакторы типа «Канду»), сотрудничество было приостановлено. <…> Экстенсивное развитие румынской промышленности на основе старых технологий проходило на фоне качественных изменений в мировой экономике. Вследствие этого румынские товары, в большинстве своем не соответствовавшие мировым стандартам, пользовались всё меньшим спросом на западных рынках. <…> Погоня режима за свободно конвертируемой валютой и проекты по окончательному переустройству страны оттеснили проблему уровня жизни населения на последний план. <…> В 1982 г. в некоторых городах были введены карточки на хлеб, муку, сахар, подсолнечное масло, молочные продукты и яйца».[5] В том же году была опубликована «Программа научного питания населения», в которой объяснялось, что сокращение потребления основных продуктов связано с распространившейся среди населения тенденцией к перееданию. При этом одновременно резко сокращались нормы потребления мыла, зубной пасты и моющих средств.[6] Карточная система была постепенно распространена на всю страну, и к 1989 году, то есть на момент достройки дворца, месячная норма на человека в некоторых районах страны составляла 2 фунта сахара, 2 фунта муки, полфунта маргарина и 5 яиц.[7]
Но диктатору нужно величие, нужен масштаб. Разрабатывались и осуществлялись гигантские амбициозные проекты: это и возведение дворца, ради которого уничтожался исторический центр Бухареста, и достройка канала Дунай — Черное море, оказавшегося малорентабельным, и строительство «аграрно-промышленных городов» по программе «систематизации», в ходе которой, несмотря на волну протестов в стране и за рубежом, было уничтожено около 500 сел. На все это нужны были люди, человеческого материала не хватало, и была запущена программа принудительного повышения рождаемости. Аборты были запрещены еще в 1966 году, а с 1981 года был введен обязательный осмотр женщин для выявления и регистрации беременностей. «Появилось целое поколение нежеланных детей, страдавших к тому же различными физическими и умственными отклонениями. Эти дети заполнили детские дома Румынии. <…> Режим добивался быстрого роста рождаемости при минимальной затрате средств на социальные нужды и здравоохранение. С конца 70-х годов румынские больницы не имели возможности приобретать необходимые медикаменты и оборудование, что привело к снижению уровня обслуживания — даже банальная операция по удалению аппендикса могла завершиться летальным исходом».[8] Не забыли и о системе образования. Для экономии электричества и тепла школы были переведены на трехсменное обучение. «В целях сокращения числа преподавателей и часов занятий в школе были укрупнены классы, которые порой состояли из 40—45 учащихся».[9]
Все это имело широкие последствия. «Пьянство на рабочих местах, невыход на работу, воровство всего, что можно было унести, достигли угрожающих размеров. Даже постоянное присутствие сотрудников секретных служб и представителей милиции на всех предприятиях и в учреждениях не могло положить этому конец. Широкое распространение получило взяточничество. Взятки брали чиновники, медики, работники сферы обслуживания и внутренних органов <…>. Взяточничество породило особые нравы, которые со временем стали частью повседневной жизни».[10]
Но все это не мешало продолжению грандиозной стройки в столице.
ДВОРЕЦ
О дворце и времени его построения рассказывает журналист Александр Минкин:
«1100 комнат.
Крупнейшее в Европе (площадью 350 000 м² и объёмом 2 550 000 м³), а также самое тяжелое здание в мире.
Размер площадки 270 м на 240 м. Высота над землей — 86 м. Под землей еще 92 м. 12 этажей плюс 8 подземных.
Потрачено около 1 миллиона м³ мрамора, 3500 тонн хрусталя, 700 тысяч тонн стали и бронзы. 900 тысяч м³ дерева для паркета и настенных панелей (орешник, дуб, вишня, вяз, клен), 200 тысяч м² шерстяных ковров.
Работали 700 архитекторов и не меньше 20 000 строителей.
В годы строительства дворца Чаушеску Румыния быстро нищала. Полиция имела право войти в любую квартиру и обыскать. Если находили сверхнормативные запасы крупы или сахара — тюрьма. Это мне рассказала гениальная певица Алла Баянова, которая оттуда сбежала к нам в 1989-м.
В городах периодически отключалось отопление и электроэнергия, зимой запрещалось пользоваться холодильниками. На одну комнату полагалась всего одна лампочка, на каждую машину — не более 30 литров бензина в месяц».[11]
КОНДУКЭТОР
Кризис нарастал, и это, естественно, стало приводить к протестам. Появились диссиденты, писатели-нонконформисты, несогласные священники, но это был бунт одиночек. На массовый протест первыми поднялись шахтеры.
«Поводом для выступлений стал новый пенсионный закон, ликвидировавший пособия по инвалидности и увеличивавший пенсионный возраст шахтеров с 50 до 55 лет. <…> Особенно серьезным сигналом стал бунт шахтеров в бассейне Жиу в августе 1977 г. <…> Помимо сохранения льгот они требовали сокращения рабочего дня до 6 часов и объективного освещения событий в средствах массовой информации».[12] Шахтеры потребовали приезда Чаушеску. Он приехал, действия их осудил, но все их требования пообещал выполнить. Обещания выполнялись армейскими частями с бронетехникой, а также специальными подразделениями Секуритате (службы безопасности) и милиции. Лидеры забастовки получили сроки, несколько сот шахтеров были депортированы, несколько тысяч — уволены.
Протестная активность росла; не успокаивались шахтеры, бунтовали рабочие, возникали студенческие волнения; нарастала и жесткость репрессий. Маленький штрих: президентским указом 1985 года несообщение в компетентные органы о разговоре с иностранцем объявлялось уголовным преступлением.[13]
Это не оставалось не замеченным за рубежом, и отношение к стране изменилось. «Выступавшая с требованием „независимости и невмешательства во внутренние дела“ Румыния фактически <…> превратилась в „изгоя“ на международной арене».[14] В таких случаях недовольство обычно проникает и в привилегированные слои. «Единственной попыткой открыто высказать несогласие с проводимой Чаушеску политикой стало выступление члена ЦК РКП К. Пырвулеску, который на XII съезде (1979) осудил культ личности и отказался голосовать за очередное переизбрание Чаушеску на пост Генерального секретаря компартии. Выступление, однако, было прервано, он был немедленно выведен из зала, а затем сослан в провинциальный город, где находился под домашним арестом».[15]
Проходит десять лет, и в марте 1989 года появляется «Обращение шести» — открытое письмо ветеранов, занимавших в разное время высокие посты в партии и государстве. Они потребовали «прекратить кампанию по укрупнению сел, восстановить гражданские свободы и обеспечить повышение уровня жизни народа. Понимая, что внимание мировой общественности приковано к Румынии, Чаушеску ограничился усилением надзора за авторами письма и их содержанием под домашним арестом».[16] На прошедшем в ноябре 1989 года XIV съезде РКП уставшее и ждавшее реформ румынское общество не услышало ничего нового. Терпение народа было исчерпано…
Прервем здесь наш краткий курс этой длившейся 24 года истории, ибо вместо вопроса «почему не дольше?» уже хочется задать вопрос «почему так долго?».
Режим оказался на удивление крепким, значит, что-то должно было его держать? Была скрепа, была. Скрепа режима, скрепа власти. Хорошо, но кроме структур этой власти в стране ведь было что-то еще. В стране, вообще-то, жили люди — и как они жили при такой власти? Об этом рассказывает в своих книгах Герта Мюллер, немецкая писательница румынского происхождения, переехавшая в ФРГ в 1987 году, а до этого 34 года прожившая в Румынии. В 2009 году Нобелевская премия по литературе была присуждена ей, как отмечалось в решении Шведской академии наук, «за реалистическое отображение жизни, а также за мужественное противостояние угнетению и политическому террору».
ГЕРТА МЮЛЛЕР
Получив филологическое образование, Герта Мюллер работала переводчицей на заводе, но была уволена, после того как отказалась сотрудничать с органами госбезопасности. Вот фрагмент ее Нобелевской лекции.
«„У тебя есть носовой платок?“ — спрашивала каждое утро мать, останавливаясь у ворот дома, когда я уже собиралась выйти на улицу. У меня его не было. И поскольку у меня его не было, я возвращалась в комнату, чтобы взять носовой платок. У меня его не было каждое утро, потому что каждое утро я ждала этого вопроса. Носовой платок был залогом того, что утром меня оберегала мать. В последующие часы и в последующих делах дня я могла рассчитывать только на себя. Этот вопрос „У тебя есть носовой платок?“ был скрытым проявлением нежности. Прямо проявлять ее было неловко, это не в обычаях крестьян. Любовь прикрывала себя вопросом. Только так могла она себя обнаружить — в приказном тоне распоряжения по хозяйству. И резкий голос только подчеркивал нежность. Каждое утро я доходила до ворот дома без носового платка и второй раз — с носовым платком. Только после этого я выходила на улицу, словно с носовым платком уносила с собой материнский оберег.
Двадцать лет спустя, в городе, я давно уже была одна. Переводчица на машиностроительном заводе. Я вставала в пять утра, работа начиналась в полседьмого. По утрам над заводским двором из громкоговорителя гремел гимн, в обеденный перерыв — хор рабочих. Но у рабочих, занятых едой, были пустые, словно из белой жести, глаза и выпачканные смазкой руки; их еда была завернута в газету. Перед тем как съесть кусочек сала, они ножом счищали с этого сала черную типографскую краску. Так день за днем протекли два года, и один день был похож на другой.
На третий год дни перестали быть похожими друг на друга. Трижды за одну неделю рано утром в моем бюро появлялся гигантского роста, широкой кости мужчина с сияющими голубыми глазами, какой-то колосс из тайной полиции.
В первый раз он, не садясь, обругал меня и ушел.
Во второй раз он снял куртку, повесил ее на ключ, вставленный в замок шкафа, и сел. Я в это время устраивала в вазе тюльпаны, которые в то утро принесла из дома. Он последил за мной и похвалил мое необычайное знание людей. Голос у него был скользкий. Что-то в этом было не так. Я отвергла похвалу, заявив, что разбираюсь в тюльпанах, но не в людях. Тогда он зло сказал, что знает обо мне больше, чем я о тюльпанах. После этого перекинул свою куртку через руку и ушел.
В третий раз он уселся, а я осталась стоять, потому что он поставил свой портфель на мой стул. Я не решилась переставить портфель на пол. Он ругал меня: я глупа как пробка, я ленюсь работать, я шлюшка, я испорченна, как бродячая сука. Тюльпаны он сдвинул на самый край стола, а на середину стола положил чистый лист бумаги и ручку. „Пиши!“ — прорычал он. Я стоя писала то, что он мне диктовал: мое имя, дату рождения, адрес. Но потом — что я никому, никакому близкому или родственнику, не скажу о том, что я… — тут прозвучало ужасное слово „colaborez“, — что я „сотрудничаю“. Это слово я писать уже не стала. Я положила ручку, подошла к окну и посмотрела в окно на пыльную улицу. Она была не заасфальтирована; выбоины, ссутулившиеся дома. И эта убитая улочка еще именовалась „Strada Gloriei“ — „улица Славы“. И на этой улице Славы на голом тутовом дереве сидела кошка. Это была заводская кошка с разорванным ухом. А над ней желтым барабаном висело раннее солнце. Я сказала: „N-am caracterul“ — „Мне это не по душе“. Я сказала это в окно на улицу. Слово „душа“ у агента тайной полиции вызвало истерику. Он разорвал лист и швырнул клочки на пол. Но, видимо, вспомнив, что должен отчитаться перед начальником в попытке вербовки, он скрючился, собрал все обрывки и бросил их в свой портфель. Потом тяжело вздохнул и, переживая поражение, швырнул об стену вазу с тюльпанами. Ваза разлетелась вдребезги с таким звуком, словно в воздухе проскрежетали зубы. Подхватив портфель под мышку, он тихо сказал: „Ты об этом еще пожалеешь. Мы тебя утопим“. И я сказала, словно самой себе: „Если бы я это подписала, я бы стала себе невыносима, я бы тогда сама должна была это сделать. Пусть уж лучше это сделаете вы“. После этого дверь бюро распахнулась и он исчез. А там, на Strada Gloriei, заводская кошка перепрыгнула с дерева на крышу дома. И ветка раскачивалась, как трамплин.
Со следующего дня началась трепка. Я должна была исчезнуть с завода. Каждое утро в полседьмого я должна была являться к директору. Каждое утро рядом с ним сидели председатель профсоюза и партсекретарь. И, как в свое время мать спрашивала, есть ли у меня носовой платок, так теперь директор каждое утро спрашивал, нашла ли я другую работу. И каждый раз я отвечала одно и то же: „Я не ищу другой, мне нравится здесь, на заводе, я хотела бы оставаться здесь до пенсии“.
Однажды утром, когда я пришла на работу, мои толстые словари лежали в коридоре на полу возле двери бюро. Я открыла дверь; за моим столом сидел какой-то инженер. Он сказал: „Надо стучаться, когда сюда заходишь. Здесь сижу я, тебе здесь делать нечего“. Уйти домой я не могла: тогда у них был бы повод уволить меня за отсутствие без уважительной причины. У меня не было рабочего места; теперь я тем более должна была каждый день как положено приходить на работу, и отсутствовать мне нельзя было ни в коем случае.
Подруга, которой я по дороге домой, когда мы шли по убогой Strada Gloriei, все рассказывала, на первое время освободила для меня угол своего стола. Но однажды утром она встретила меня перед дверью своей комнаты и сказала: „Я не могу тебя впустить. Все говорят, что ты шпионишь“. Пустив этот слух среди сослуживцев, они выбили почву у меня из-под ног. Это было хуже всего. От нападения можно защищаться, против клеветы ты беззащитен. Я каждый день была готова ко всему, даже к смерти. Но с этой подлостью справиться я не могла. Никакая готовность не помогала переносить ее. Клевета заливает тебя грязью, и ты захлебываешься, потому что от нее нет защиты. Во мнении сослуживцев я была именно тем, чем отказалась быть. Если бы я шпионила за ними, они бы доверяли мне, ни о чем не подозревая. В сущности, они наказывали меня за то, что я их пощадила.
Так как теперь мне тем более нельзя было отсутствовать, а рабочего места не было и подруга уже не могла пустить меня к себе, я была заперта в лестничной клетке и не знала, что мне делать. Несколько раз я прошла по лестнице вверх и вниз — и вдруг снова стала ребенком моей матери, потому что У МЕНЯ БЫЛ НОСОВОЙ ПЛАТОК. Я разложила его на одной из ступенек лестницы между первым и вторым этажом, разгладила его, чтобы он не морщился, и села на него. Я положила на колени мои толстые словари и переводила описания гидравлических машин. Я была крепка задним умом, и моим рабочим местом был носовой платок. В обед рядом со мной села на ступеньке моя подруга. Мы снова обедали вместе, как раньше в ее, а еще раньше — в моей комнате. В дворовом громкоговорителе хор рабочих, как всегда, пел о счастье народа. Она ела и плакала обо мне. Я не плакала. Мне нужно было держаться. Еще долго. Еще несколько бесконечных недель, пока меня не уволили».[17]
К Герте Мюллер мы еще вернемся, но пока что она возвращает нас к начатому ранее разговору о той скрепе, на которой держался режим кондукэтора. Этой скрепой был страх, а машиной устрашения — Секуритате, она же служба безопасности, она же тайная полиция.
СЕКУРИТАТЕ — ЭТО БЕЗОПАСНОСТЬ
Как писал британский историк Румынии Деннис Делетант, «живя в Румынии при Чаушеску, вы не могли избежать столкновения с вездесущей Секуритате, или полицией безопасности, официально именовавшейся Департаментом государственной безопасности, ДГБ (Departamentul Securitaţii Statului, DSS) Министерства внутренних дел».[18] Практики этого ведомства «страха и принуждения» историк называет «институционализованным террором». Характерный пример таких практик (из рассекреченных после революции архивов ведомства): армейский офицер отказался «сотрудничать» (отказавшиеся автоматически попадали под наблюдение) и был внесен агентом Секуритате в «черный список». Через месяц офицер был арестован и получил четыре года тюрьмы за преступления, которых не совершал. Его невиновность была обнаружена, и капитан службы безопасности сказал ему: «Да, это ошибка, но наш агент из отдела расследований внес тебя в список опасных элементов, и тут уже ничего не сделаешь. Не повезло тебе».[19]
Широко практиковались обыски с изъятиями. «За период до 1989 года включительно было конфисковано около 110 000 страниц рукописей в ходе внезапных обысков, проводившихся в домах философов, писателей, бывших политзаключенных или обычных граждан, доверявших страницам дневников свою неудовлетворенность повседневной жизнью в Румынии».[20]
«Законную» часть репрессивной работы выполняли суды, и, в частности, «румынские суды на основе ложных диагнозов осудили <…> ряд психически здоровых лиц на принудительное лечение в психиатрических учреждениях». По Указу от 1965 года «больной» первоначально направлялся в спецбольницу на несколько месяцев, но суд мог продлевать этот срок неограниченное число раз. Решение об окончании «лечения» принималось не медкомиссией, а судом, и не по медицинским, а по политическим соображениям. В 1968 году соответствующая статья была введена в Уголовный кодекс, после чего количество осужденных по ней значительно возросло.[21] Впрочем, о карательной психиатрии мы еще поговорим отдельно.
Кроме слежки и репрессий у Секуритате были, разумеется, и задачи по обеспечению собственно безопасности (например, безопасности бегства кондукэтора — на случай, если ему придется бежать). «Бегство лидера должно было осуществляться с использованием водоотводных и канализационных тоннелей, связывавших общественные здания и резиденции с секретными точками выхода. На случай блокирования путей ухода предусматривались безопасные помещения для временного пребывания лидера. Защиту лидера должны были обеспечивать армия, служба безопасности, милиция и патриотическая гвардия. Были намечены места приземления вертолетов и самолетов с лидером и выбраны убежища в лесистых и гористых областях, труднодоступных для противника и облегчающих защиту. <…> Бегство планировалось осуществлять в два этапа: первый — уход собственно из Бухареста, второй — перемещение в сельскую местность по одному из нескольких подготовленных маршрутов. Для экстренного ухода из столицы подготавливались четыре точки в городе, до которых чета Чаушеску могла добраться по канализационным тоннелям. К плану прилагалась схема тоннелей, которые „могут быть использованы для скрытной эвакуации“ в одну из четырех указанных точек. <…> Были также предусмотрены отвлекающие автоэскорты, направляемые по ложным путям, назначены ответственные от армии и Секуритате, обеспечивающие каждый этап бегства, указывались количества необходимых автомобилей и вертолетов, а также частоты для радиосвязи. Определялось, что в случае ухода по воздуху вертолеты поднимаются с площади перед зданием ЦК партии».[22] Этот план, впервые составленный в 1970 году, впоследствии неоднократно модернизировался. Такой план для диктатора, да и вообще для авторитетного лидера, вещь, конечно, необходимая. Как этот план был реализован, мы дальше увидим.
Чрезвычайная забота Секуритате о благополучии Чаушеску (или стремление знать всё обо всех без исключения) «привела к попытке вербовки доктора Шахтера: от него потребовали стать информатором и оказали такое давление, что он не выдержал и покончил жизнь самоубийством». Шахтер был личным врачом Николае и Елены Чаушеску. Генсек в тот же день собрал Исполком ЦК и уволил министра внутренних дел.[23] Перестарались, с кем не бывает.
Вовлечение Секуритате в разные сферы жизни общества непрерывно нарастало. Например, вовлечение в сферу политики. «Со временем Чаушеску всё больше опирается на Секуритате; иллюстрацией служит изданный 26 декабря 1985 года под эгидой Совета безопасности секретный Указ № 408, статья 10 которого определяет, что главы протокольных служб всех министерств, за исключением Министерства обороны, должны быть „действующими офицерами Секуритате“. <…> Практически после издания Указа 408 все вновь направляемые на работу за рубежом румынские дипломаты должны были быть офицерами Секуритате».[24]
Вообще, в развитии Секуритате за эти 24 года были свои этапы. Став генсеком партии, Чаушеску, с 1955 года отвечавший по линии ЦК за армию, МВД, Минюст и органы безопасности, «в срочном порядке проявил себя покровителем искусств и защитником свободы слова».[25] Было объявлено, что румынский гражданин не может быть задержан более чем на 24 часа без предъявления обвинения и что «ни один гражданин не может быть арестован без достаточных и доказанных причин».[26] Но машина террора продолжала работать; «за инакомыслящими следили, их запугивали, травили, лишали работы или арестовывали без какой-либо предварительной обработки, после чего судили — часто по <…> сфабрикованным обвинениям, таким, например, как „паразитизм“ (то есть отсутствие работы), „гомосексуальные отношения“, „растрата“ — и отправляли в тюрьмы, психиатрические лечебницы или лагеря принудительного труда».[27] О работе этой машины, во всяком случае до конца 1970-х годов, известно довольно много благодаря свидетельствам одного из тех, кто ею управлял, — заместителя начальника Департамента внешней разведки (ДВР) генерала Й. Пачепы, в 1978 году убежавшего на Запад. А деятельность службы безопасности в последнее десятилетие существования режима раскрыли — хотя и не до конца — суды над ее бывшими руководителями, проходившие после революции 1989 года. Но вернемся в 1960-е.
УПРЯМЫЙ ГОМА
В 1969 году в журнале «Viaţa Românească» («Румынская жизнь») были опубликованы отрывки из романа Паула Гомы «Ostinato» («Упрямый»), в котором описывались, в частности, методы работы Секуритате. Издать роман не удавалось: цензура требовала внести изменения. Гома попытался выполнить ее требования, но не смог, и в 1971 году книга вышла в ФРГ.[28] Так же непатриотично вели себя, выступая за свободу творчества, и некоторые другие писатели. И это в то время, когда национальный лидер призывал «ужесточить контроль» и «избегать публикации литературных работ, не отвечающих политическим требованиям момента». «Пытаясь изолировать этих „диссидентов“», власти вначале прибегли к угрозам, а в конце 1971 года был принят уже упоминавшийся Закон о гостайне, запрещавший, в частности, передачу по радио или публикацию за рубежом любых сочинений, могущих нанести ущерб интересам государства. И вообще, гражданам Румынии запрещалось вступать в какие-либо контакты с иностранными радиостанциями или газетами; подобная деятельность объявлялась антигосударственной.[29] В то же время поддержку получали сочинения националистического толка, в частности, возносившие хвалу кондукэтору времен войны, заключившему союз с Гитлером, — маршалу Антонеску, расстрелянному по приговору суда в 1946 году.30
Но Гома политические требования момента понимал по-своему. В январе 1977 года он написал открытое письмо чешскому писателю Павлу Когоуту в поддержку «Хартии-77», программного документа диссидентов Чехословакии, а через несколько дней — открытое письмо Чаушеску с предложением присоединиться к поддержавшим «Хартию-77». Он писал: «Все наши соседи действуют, требуют своих неотъемлемых прав, даже русские <…> кричат, что они не свободны и что их права попраны. И только мы, румыны, молчим. Мы ждем. Что нам всё принесут на блюдечке. Наши румыны думают только о том, чего они лишатся, если узнает Секуритате, а не о том, чего они могут добиться, несмотря на Секуритате. <…> Наши румыны боятся Секуритате, и получается, что ее не боятся только два человека в Румынии: Вы и я. <…> Ситуация изменилась бы кардинально, если бы Вы послали аналогичное письмо — декларацию в поддержку „Хартии-77“. Я твердо уверен, что миллионы румын последовали бы Вашему примеру».[31] Гома был уже широко известен и, несмотря на угрозы Секуритате, собрал под письмом Когоуту более 200 подписей. Это был первый публично распространявшийся документ, в котором критиковался режим. Подписавших арестовывали, допрашивали, заставляли отказываться от подписи, на допросах били. И 1 марта Гома пишет второе письмо Чаушеску, в котором называет агентов Секуритате «предателями и врагами Румынии, которые ничего не производят и мешают тем, кто производит, производить больше».[32] Гому исключили из Союза писателей, в прессе развернулась кампания травли. Несколько раз его избивали, врываясь к нему в квартиру, а 1 апреля арестовали. За рубежом поднялась волна возмущения, призывы освободить его подписали среди прочих Эжен Ионеско, Жан-Поль Сартр, Артур Миллер и Эдвард Олби. Все это грозило подпортить тщательно создававшийся имидж прогрессивного лидера страны, поэтому в мае Гому выпустили из тюрьмы, а в ноябре — из Румынии.[33] Он уехал во Францию, но история его на этом не заканчивается, у нее будет громкое продолжение.
НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЕ ЛИЦА
А в Румынии продолжалась борьба с инакомыслием. В 1983 году из Клужского университета была уволена преподавательница французского языка Дойна Корня — за то, что использовала на своих занятиях западные философские тексты. Но кроме этого преступления она еще рассылала письма с критикой режима и программой демократических реформ. В письме на радио «Свободная Европа» в 1982 году она писала: «Не в том ли причина постигшей страну катастрофы, что мы пошли на слишком большие компромиссы, принимали и распространяли слишком много лжи?» Она утверждала, что, принимая эту ложь, румыны стали «народом, утратившим шкалу нравственных оценок и духовные ценности, народом, питающимся одними лозунгами», и что именно процесс «духовного истощения» объясняет всё нестроение их жизни. <…> Выход из этого положения она видит только в возврате к «духовному», определяет его как «ту высшую ценность, которая порождает интеллект, этику, культуру, свободу и ответственность». Во втором письме, посланном на радиостанции Би-би-си и «Свободная Европа» в 1984 году, она подробно рассказала, как ее преследовали и уволили, заявила протест против «жестких ограничений академической свободы и выразила свое сожаление о том, что руководство ее университета не проявило желания узнать непосредственно у нее, какие идеи пыталась она отстаивать на своих занятиях, не говоря уж о мужестве защищать своих сотрудников».[34] В 1987 году за распространение листовок в поддержку забастовки рабочих в Брашове она была арестована и вплоть до падения режима оставалась под домашним арестом. 23 августа 1988 года на радио «Свободная Европа» было зачитано ее письмо Чаушеску; письмо начинается так:
«Господин Президент Государственного совета,
В то время как всё шире распространяются злоупотребления, репрессии, коррупция, несправедливость, ложь и дезинформация, растут озабоченность, усталость и неуверенность населения».
И, продолжает она, поскольку проводимая в стране политика ведет Румынию к неизбежной катастрофе и ставит под угрозу будущее страны, Чаушеску предлагается альтернатива: либо уйти — вместе с поддерживающей его номенклатурой, либо провести демократические реформы. Далее она предлагает программу таких реформ, предусматривающую открытость судопроизводства, освобождение политзаключенных, свободу слова, собраний и передвижений.[35] В одном из следующих писем (в апреле 1989-го) она писала:
«Вы разрушили душевные устои людей, презирая их надежды и законные ожидания, насилуя их совесть, давлением и террором заставляя их принимать ложь за правду и правду за ложь и вынуждая тем самым соглашаться с собственным моральным уродством. <…> Положите конец этой политике репрессий, она даже более разрушительна, чем те экономические бедствия, к которым вы привели страну. <…> Остановите преследование праведных! Остановите эту позорную судебную практику приговоров по сфабрикованным обвинениям!.. Освободите журналистов и издателей, единственная вина которых состоит в том, что они не могут жить во лжи».[36]
Менее чем через неделю — новое письмо, в котором Дойна перечислила нарушающие закон репрессивные меры, направленные против нее и ее семьи. Она подчеркивала, что цель таких произвольных и противозаконных практик — сломить волю народа, превратив страну в «гигантскую тюрьму, в которой граждан постоянно преследуют и унижают».[37] Унижение человеческого достоинства она считала одним из тяжелейших преступлений режима Чаушеску.
Еще одно нежелательное в то время лицо — молодой, но уже известный в стране и за рубежом поэт Мирча Динеску. 17 марта 1989 года парижская «Либерасьон» публикует интервью с Динеску, в котором он возлагает на правящий режим вину за духовную деградацию народа. «Личное мнение упразднено. Любая попытка высказать неприятную правду объявляется еретической и немедленно наказывается. Когда вы сегодня читаете Конституцию, она кажется вам сказкой из „Тысячи и одной ночи“. В Румынии фундаментальные права человека ликвидированы, а те органы, которые должны защищать их, превращены в инструменты террора и запугивания населения, — о полиции и службе безопасности не приходится и говорить».[38] В марте же получило распространение открытое письмо Динеску к главе Союза писателей Румынии: поэт выражает возмущение унизительным обращением с писателями «в румынском полицейском государстве. В ответ ему инкриминируют „незаконные связи с иностранными дипломатами“ и увольняют из еженедельника „Ромыния литерарэ“ („Литературная Румыния“)».[39] Далее следует домашний арест, отключается телефон, и у дома появляются крепкие люди в штатском, препятствующие любым контактам с Динеску.
Поэты Ана Бландьяна и Дан Дешлиу также подверглись репрессиям. После публикации в студенческом журнале «Амфитеатр» в декабре 1984 года четырех поэм Бландьяны, обвинившей режим в ожесточении румын, был введен временный запрет на публикацию ее стихов. Весной 1985 года ей позволили вести регулярную полуколонку комментариев в еженедельнике «Ромыния литерарэ», но в августе 1988-го, после выхода ее книги детских стихов, последовал новый запрет. Вмешался Совет по культуре: один из его руководителей в одном из персонажей одной из поэм книги усмотрел завуалированную пародию на Чаушеску. В отчете Секуритате от 30 августа 1988 года сообщается, что Совет по культуре проанализировал проблему и установил вину издателя книги, а также цензора Совета, которая призналась в том, что прочла текст лишь поверхностно, поскольку это была детская книга. В отчете отмечается, что Ана Бландьяна уже и раньше публиковала ненадлежащие поэмы. Принято решение: директор издательства, уже достигший пенсионного возраста, должен быть отправлен на пенсию, а цензор из Совета по культуре должна быть уволена. Одновременно приняты меры по изъятию книги из магазинов.[40]
Дан Дешлиу в марте 1989 года в открытом письме Чаушеску написал, что «проблема Румынии — это Вы и Ваше искаженное представление о реальности: Вы думаете, что владеете всей Румынией и всеми румынами».[41] На него напали на улице и избили. Два дня спустя полиция устроила обыск в его квартире на том основании, что он подозревается в торговле на черном рынке кофейными зернами. Еще через три дня он был арестован, поскольку якобы украл клише в Союзе писателей. Он объявил голодовку и был отпущен домой, но под непрерывный надзор; он продолжил голодовку, и в начале мая его забрали в больницу, где подвергли принудительному кормлению.[42]
Динеску в открытом письме президенту Союза писателей от 22 июня 1989 года писал, что «его переписка, его телефонные переговоры, его друзья находятся под постоянным наблюдением, и его контакты с внешним миром ограничены анонимными угрозами убийства». Несомненно, опасением за свою жизнь продиктовано его восклицание «Я все еще хочу жить» и его вызывающее заявление «Самоубийство — неэффективная форма протеста». Список преследований дополняла остановка публикации переводов Пастернака, которые делала его жена, что лишало семью Динеску (а у них было двое маленьких детей) средств к существованию. Динеску обвинял режим в рецидиве прежнего восхваления идеологического и государственного терроризма[43] и обвинял лидеров союза в бесстыдном и льстивом приспособленчестве.
Писатель из Ясс Дан Петреску привлек внимание Секуритате своими публикациями начала 1980-х годов, «насквозь оппозиционными по стилю и содержанию». В 1983 году в его доме был произведен обыск, печатать его было запрещено, за ним было установлено наблюдение. Тем не менее ему удавалось переправлять свои работы за границу. В телефонном интервью радио «Свободная Европа» 8 октября 1989 года он говорил о «коррупционной сети» в Румынии и «чудовищном несоответствии видимости и реальности». Протестуя против увольнения с должности библиотекаря Ясского университета и отказа властей выпустить его на Запад для лечения, он объявил голодовку. И власти разрешили ему выехать во Францию, рассчитывая, что в Румынию он уже не вернется. Но он «не мог оставить свою страну в руках этих мерзавцев» и вернулся.
Было, однако, иллюзией верить, считает Д. Делетант, что ситуация в Румынии может быть изменена простым устранением Чаушеску: реформы в стране могли начаться только при изменении системы, породившей Чаушеску.[44]
Это мнение подтверждают задокументированные следы деятельности той службы, которая не любит оставлять следов, но любит всё документировать.
ДОСЬЕ ГЕРТЫ МЮЛЛЕР
Мы обещали вернуться к Герте Мюллер. Через пятнадцать лет после революции она приехала в Бухарест и подала запрос на осзнакомление со своим досье. После неоднократных отказов «в связи с невозможностью найти» его, она все же получила доступ к делу, заведенному на нее службой безопасности. О том, что в нем было, чего в нем не было и о чем оно напомнило, она рассказала в статье, опубликованной в 2011 году.
«Неожиданно обнаружилось и мое дело под именем „Кристина“. Три тома, 914 страниц. <…> Основание для открытия дела: „Тенденциозное искажение действительности в стране, особенно условий жизни на селе“ в моей книге „Низины“. Это обосновывалось „анализами текста“, выполненными шпиками. Кроме того, я „входила в кружок немецкоязычных писателей, известный своими враждебными работами“».[45] Выданная ей копия дела была, однако, тщательно «прорежена»: из нее исчезли все «неудобные» сведения. «О вербовке в моем деле было два слова, приписанных от руки на полях одного из протоколов подслушивания. Об этих попытках вербовки на заводе я как-то, много лет спустя, рассказала дома. И на полях протокола подслушивания старший лейтенант Падурарю помечает: „Информация соответствует“».[46] Этими двумя словами в ее досье была обозначена сломанная жизнь. Да, теперь можно говорить, что всё к лучшему: она оказалась стойким человеком, выдержала всё, вырастила себя и вытащила себя за волосы из этого болота. Но многие ли на такое способны? Многие были способны только отводить глаза, когда проходили мимо нее, сидящей на лестнице. «Ты же понимаешь, где мы живем», — утешала ее подруга.
Мы уже знаем, как закончилась тогда работа Герты на заводе. В это же время умер ее отец. Ей нужно было снова обрести себя, свое место в этом мире, и она начала описывать деревню, где прошло ее детство, жизнь своих родителей и односельчан, она описывала завод, рабочих на конвейере, свою работу и свою жизнь. Из этих заметок впоследствии родится книга — ее первый роман «Низины», после выхода которого в 1982 году на нее и будет заведено дело.
А пока что ее регулярно вызывают на допросы. В деле она теперь фигурирует как «паразитический элемент»; ей грозят тюрьмой, принудительными работами, отправкой «на канал» (заключенные, пригнанные на эту стройку, жили недолго). Она перебивается частными уроками, но агенты Секуритате приходят к родителям ее учеников — и уроки прекращаются. «Потом в деле появился еще и шпионаж: я работала на разведку ФРГ, поскольку дружила с одной библиотекаршей Института Гете[47] и одной переводчицей немецкого посольства в Бухаресте. Агенты повторяли эти выдумки часами. Но было не только это. Вызовов уже не требовалось, меня просто забирали на улице. Я иду в парикмахерскую; полицейский задерживает меня и приводит к узкой железной двери в подвал какого-то студенческого общежития. За столом сидят трое мужчин в штатском. Маленький костлявый — начальник. Он требует мой паспорт и говорит: „Ну вот, курва, мы и встретились снова“. Я никогда его раньше не видела. Оказывается, восемь арабских студентов вступали со мной в половую связь и расплачивались колготками и косметикой. У меня не было ни одного знакомого арабского студента. Но когда я это сказала, он процедил: „Да если нам надо будет, мы найдем двадцать арабов-свидетелей. Увидишь, это будет отличный процесс“. Он постоянно бросал мой паспорт на пол, и поднимать паспорт каждый раз должна была я. После тридцати или сорока раз движения мои замедлились, и теперь он пинал меня в крестец. А из-за двери в дальнем конце комнаты несся женский крик. „Пытают? насилуют? наверное, просто магнитофон?“ — думала я. Потом меня заставили съесть восемь сваренных вкрутую яиц и зеленый лук с крупной солью. Я с трудом все это проглотила. После этого костлявый открыл железную дверь, вышвырнул мой паспорт наружу и пнул меня в зад. Я упала лицом в траву возле каких-то кустов. Меня рвало, и я не могла поднять голову. Потом, стараясь не спешить, подняла свой паспорт и пошла домой… Когда забирают на улице, это страшнее, чем вызов на допрос. Ты не знаешь, где окажешься. Можно исчезнуть и никогда больше не появиться — или, как грозили тогда, твой раздувшийся труп могут вытащить из реки. И это будет названо „суицид“. И в деле не будет никаких вызовов на допрос, никаких протоколов и никаких задержаний на улице».[48] Но в 1986 году в деле появляется запись о передаче «Кристины» под надзор управления контрразведки и борьбы с внутренней оппозицией — «с тем, чтобы „обеспечить постоянное наблюдение“. То есть где бы в стране я ни была и куда бы ни направилась, за мной следили, чтобы „проводить необходимые мероприятия по контролю ее связей с западногерманскими дипломатами и западногерманскими гражданами“».[49] В следующем году они с мужем уехали в ФРГ.
ДЛИННЫЕ РУКИ
Репертуар службы безопасности отнюдь не ограничивался слежкой, подслушиванием разговоров и собиранием доносов. Случались автомобильные аварии — ну а где их нет? И несчастные случаи бывали, и сердечные приступы у вроде бы здоровых людей. А то и просто исчезал человек. Если находили труп, расследование показывало, что это был суицид. Кто тогда расследовал-то? Те, кто понимали, что и как расследовать. Да и не так часто это бывало. В особенности когда почва под ногами уже колебалась. «Из всех структур, на которые опирался режим Чаушеску, в самом выигрышном положении оказались органы безопасности. Располагая точной информацией об усилении оппозиции в стране, секретные службы постепенно отказывались от массовых репрессий. Органы безопасности использовали в основном методы устрашения и в меньшей мере явное насилие, но все же под их контролем находилось все румынское общество. Иногда представители органов прибегали и к убийствам. Неудачные попытки покушений на правозащитников, работавших в румынском отделе радиостанции „Свободная Европа“, и убийство агентами органов безопасности инженера Г. Урсу свидетельствовали о том, что отказ от массовых актов насилия объяснялся указаниями самого диктатора, а не изменением ментальности сотрудников данного ведомства».[50] Это вывод по косвенным свидетельствам, но у нас будут и прямые свидетельства человека, который получал указания от самого диктатора. Что же до ментальности «секуристов» — да, она не менялась, во всяком случае насилие оставалось нормой. «О жестокости избиений, которым подвергались противники режима внутри страны, говорит печальная судьба инженера из Бухареста Георге Урсу, арестованного 21 сентября 1985 года за критические высказывания о Чаушеску в письмах и дневниках. Его держали в штаб-квартире Секуритате, допрашивали, избивали и затем отправили в тюремную больницу, где 17 ноября он умер. В ходе расследования, проведенного в марте 1990 года, было установлено, что Урсу умер в результате повторных ударов тяжелым предметом в живот».[51] О тех, кто его убивал, не забыли, и мы о них еще вспомним. Но это было внутри страны, а ведь люди, неприятные режиму, жили и за рубежом, взять хоть того же Гому, которому «20 ноября 1977 года было разрешено выехать из Румынии с женой и ребенком. Они обосновалась в Париже, однако это не означало, что длинная рука Секуритате уже не могла до них дотянуться. То, что Гома сумел ускользнуть из лап режима, очевидно, не давало покоя полиции безопасности, и перед ее департаментом внешней разведки была поставлена задача заткнуть рот ему и прочим критикам. Гома был одним из трех румынских эмигрантов, которым в феврале 1981 года были посланы из Мадрида бомбы в посылках».[52] Он не пострадал, но на этом попытки его устранения не закончились. Против него была предпринята спецоперация Секуритате, наделавшая много шума. У нас еще будет повод привести некоторые подробности этой тайной операции.
Диктатура не любит свободную личность, не поддающуюся контролю, но еще больше не любит диктатура неконтролируемые организации. Выше неоднократно упоминалась радиостанция «Свободная Европа»; это была одна из тех организаций, которые привлекали особое внимание службы безопасности.
НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ
Вещавшие на румынском языке отделения зарубежных радиостанций, таких как Би-би-си, «Голос Америки», «Немецкая волна» и в особенности «Свободная Европа», относились к числу крайне нежелательных организаций. Они передавали возмутительные сообщения, беспокоившие румынское общество. Например, о заключенном, который, не выдержав издевательств исправительно-трудового лагеря, бросился на колючую проволоку ограды и был застрелен.[53] Или о дискриминации в Румынии национальных меньшинств, в частности венгерского.[54] Или об отсутствии в стране свободы творчества.[55] Кроме того, эти станции зачитывали на всю страну разные открытые письма, которые служба безопасности очень не рекомендовала ни слушать, ни читать, ни писать. Работа этих станций отслеживалась спецотделом «R», регулярные отчеты которого направлялись Чаушеску. Слежкой за теми, кто слушал такие радиостанции или контактировал с ними, занималось Первое управление (внутренние расследования).[56] «Не менее прилежно старались заставить замолчать и зарубежных критиков Чаушеску. Эмил Джорджеску начал работать программным редактором на радио „Свободная Европа“ в январе 1974 года, через несколько недель после его бегства из Румынии. Он серьезно пострадал в автоаварии, устроенной бандой французских наркоторговцев, работавших на ДВР. <…> Спустя шесть месяцев Джорджеску вернулся на работу, и с целью скомпрометировать его ДВР начал кампанию дезинформации. На радио „Свободная Европа“ полетели инспирированные ДВР подписанные и анонимные письма, сообщавшие, что Джорджеску якобы за деньги устраивал выездные визы желавшим эмигрировать из Румынии. Была также предпринята неудавшаяся попытка шантажа, <…> чтобы заставить Джорджеску уйти с радиостанции „Свободная Европа“ в обмен на выездную визу для его матери, оставшейся в Бухаресте. Джорджеску продолжал вести свою программу все так же жестко, и в июле 1981 года в Мюнхене, когда он выходил из дома, на него напали; он получил более двадцати ударов ножом. Несмотря на тяжелые ранения, Джорджеску выжил; двоих нападавших задержали, судили <…> и приговорили одного к четырем с половиной, а другого — к одиннадцати годам тюрьмы. Западногерманская служба безопасности пришла к заключению, что „другим агентам румынской разведки был отдан приказ ликвидировать румынских перебежчиков раз и навсегда“»[57]. В феврале 1981-го в здании радиостанции «Свобода—Свободная Европа» в Мюнхене произошел взрыв, организованный террористом № 1 Карлосом «Шакалом» (то есть Ильичом Рамиресом Санчесом) по заказу Секуритате; заказ включал материальное обеспечение: после свержения режима Чаушеску был опубликован секретный отчет о снабжении Карлоса пластидом, оружием и деньгами. Несколько сотрудников радиостанции получили тяжелые ранения, двое остались инвалидами, зданию был нанесен значительный ущерб.[58] По результатам проведенного расследования из ФРГ были высланы пять румынских дипломатов.[59]
Но радиостанции — это только возмущения эфира, волны над землей. Для службы безопасности важнее не допустить волнений на земле — и возмущений под землей. О деятельности Секуритате во время забастовки шахтеров в бассейне Жиу в 1977 году мы уже говорили.
В январе 1979 года группа рабочих и инженерно-технических работников судоверфи дунайского порта Турну Северин <…> учредили Свободный профсоюз трудящихся Румынии (Sindicatul Liberal Oamenilor Muncii din România — SLOMR), собрав в его поддержку более 2400 подписей в ряде городов. Это была попытка реализовать обеспеченное законом право на свободу объединений. Реализацию обеспечила Секуритате: члены группы были арестованы, помогавший группе экономист отправлен в психиатрическую лечебницу, а председатель самочинного профсоюза был обвинен в разглашении государственной тайны и получил срок.[60]
Еще одной заботой Секуритате были фронты. Но если Фронт национального спасения, до 1989 года проявлявший себя только письмами на западные радиостанции, оставался явлением эфирным, то следы деятельности Румынского народного фронта были вполне материальны. 10 декабря 1989 года на историческом факультете Ясского университета от имени этого Фронта были расклеены рукописные листовки, призывавшие студентов прийти на Площадь Единства 14 декабря в 14 часов и присоединиться к митингу протеста против «политики психопата и его психопатки». Для предотвращения митинга на подходах к площади были выставлены кордоны милиции и пожарных — и даже была отменена остановка трамвая, чтобы люди не могли выходить на площади. Кроме того, на 14 часов 14 декабря было спешно назначено партсобрание преподавателей университета, чтобы помешать им присоединиться к студентам. А в качестве дополнительной меры предосторожности в тот же день в Яссах собрали национальный слет дзюдоистов, и многие номера гостиницы, окна которой выходили на площадь, были заняты динамовцами — членами спортклуба Министерства внутренних дел. Принятые меры дали свой результат: студенты были вынуждены стоять группами за линией кордонов. Местное отделение Департамента госбезопасности установило нескольких членов этого Фронта и даже арестовало одного из них, но 22 декабря его выпустили.[61]
Не были забыты и церковные организации неправильных направлений. О преследованиях, которым подвергались баптисты и другие течения протестантизма, стало известно в марте 1977 года после публикации доклада, который составили шесть известных пасторов и мирян. В докладе разъяснялось, как Указ № 153, изданный в 1970 году для борьбы с хулиганством и правонарушениями в молодежной среде, был приспособлен к обоснованию задержаний и допросов протестантов и для наложения на них штрафов. Согласно пункту 1 этого указа, «граждане, образующие группы, деятельность которых является выражением паразитических, анархистских взглядов, противоречащих основным принципам социалистической законности, а также граждане, поддерживающие такие группы, должны преследоваться по суду и подвергаться штрафам или другим формам наказания». Пасторов и мирян, распространявших доклад, арестовали 3 апреля, и до 30 апреля агенты Секуритате допрашивали их по 10—12 часов в день. Всех били, двоим разбили головы; сутки допрашивали жену и пятилетнюю дочь одного из них, объясняли, что, если он не снимет свою подпись, его убьют. Но в мае их отпустили — Чаушеску летом предстояла зарубежная поездка, — чтобы осенью арестовать снова…
В феврале 1977 года пятеро баптистов, захваченных полицейскими, ворвавшимися в дом во время молитвы, были оштрафованы по этому Указу как «члены баптистской церкви, распевавшие песни по баптистским книгам, не имея на это разрешения». При этом книги, о которых шла речь, были легально отпечатаны в Румынии. В 1968 году шестилетний срок получил протестант, отправивший на зарубежную радиостанцию сообщение о том, что адвентистов седьмого дня избивают и бросают в тюрьмы. В 1975 году шестилетний срок получил адвентист за отказ проходить военную подготовку по субботам. В том же году протестант, отправивший Чаушеску письмо о преследованиях за веру, был в ходе закрытого судебного процесса осужден как «распространитель антигосударственной пропаганды» и отправлен в психиатрическую лечебницу.[62]
ПСИХИАТРИЧЕСКОЕ ПЕРЕВОСПИТАНИЕ
Злоупотребления психиатрией были практически узаконены в 1965 году Указом № 12 «О лечении лиц с опасными психическими заболеваниями», который «использовался для помещения политических диссидентов в психиатрические лечебницы, вначале на несколько месяцев, но в 1970-х годах длительность содержания инакомыслящих в психиатрических спецбольницах доходила до пяти лет».[63] В соответствии с Уголовным кодексом 1968 года, на принудительное лечение в психиатрической больнице отправлялись обвиняемые по ненасильственным политическим статьям, например, по статье 114 («антигосударственная пропаганда»). Диссиденты, содержавшиеся в одной из таких больниц, «вспоминали, что там можно было умереть от разных причин: от высоких доз средств, назначавшихся людям, страдавшим тяжелыми соматическими и психическими заболеваниями; от антисанитарии; от несоответствующего лечения. Из 400 осужденных, содержавшихся в одной из таких больниц в период между 1975 и 1977 годами, <…> 150 были диссидентами, а остальные — обычными уголовниками».[64]
«По рассказам бывших диссидентов, психиатрическая обработка использовалась как средство политического перевоспитания <…>. Психиатр часто присутствовал на допросе, проводившемся офицерами Секуритате из Управления по организации дознания. Подозреваемому в совершении политического преступления предлагали выразить его отношение к <…> руководителям страны и в целом к обществу; диагноз ставился на основании его ответов. Диагноз заключенного часто фабриковался с использованием выписок из его медкарты или на основе его жалоб — на головную боль, на аллергию. Когда суд признавал обвиняемого больным, его или ее отправляли в психиатрическую больницу, и запускался процесс перевоспитания. Если заключенный не отрекался от своих убеждений и отказывался признать вину, его лечили угрозами, уколами, время от времени избивали. Признавшего вину колоть переставали и даже досрочно освобождали, но диссидент должен был дать подписку о неразглашении деталей его лечения: нарушившему грозил новый арест. Заключенным запрещалось разговаривать друг с другом; нарушителей наказывали инъекциями или избивали. Контакты с родственниками были жестко ограничены, <…> пациентам разрешалось получать и отправлять одно письмо в месяц, <…> иногда эти контакты прекращались на несколько месяцев. В период „судебно-медицинского наблюдения“ <…> всякие контакты с внешним миром были запрещены.
Медикаментозные воздействия и электрошок применялись не только в лечебницах. В ряде сообщений диссидентов описывается использование таких средств в ходе допросов дознавателями Секуритате <…> с целью получения признательных показаний».[65]
На слушаниях в Комитете по внешней политике Европарламента психиатр, эмигрировавший из Румынии, рассказал о деле киносценариста Нестора Попеску: «Попеску стал баптистом в 1986 году и через год был уволен с работы за распространение баптистской литературы. Его привлекли к суду и объявили страдающим „паранойяльным психозом“». В 1989 году, когда проходили слушания, Попеску все еще оставался в больнице.[66]
«Янош Торок, рабочий-текстильщик из Клужа, публично выступил в марте 1975 года с обвинениями в предварительном отборе кандидатов на выборы в Великое национальное собрание, которое, как он заявил, не выражает коренных интересов рабочих, в частности относящихся к венгерскому меньшинству. Он был схвачен прямо во время выступления, жестоко избит агентами Секуритате и отправлен в психиатрическую больницу, где его лечили большими дозами психотропных средств. Его выпустили в 1978 году, но обязали регулярно являться на контрольные освидетельствования».[67]
НЕТ НИЧЕГО ТАЙНОГО…
Как свидетельствуют историки, бегство в 1978 году на Запад заместителя начальника Департамента внешней разведки генерала Й. Пачепы «резко отрицательно сказалось на имидже Чаушеску <…>. Опубликованная затем книга генерала „Красные горизонты“ <…> повергла в шок мировую общественность».[68] И Чаушеску оценил материал: за голову генерала была назначена премия в два миллиона долларов. Не заглянуть ли и нам в эту книгу? В конце концов мы тоже часть мировой общественности, не правда ли? Заглянем.
«В 1965 году, когда Чаушеску стал высшим руководителем, слежка за населением переросла в массовую операцию беспрецедентных масштабов. Сотни тысяч новых микрофонов начали свою бесшумную работу из тайных мест установки в офисах и спальнях. <…> Слежка за мыслями всего румынского населения была главной целью внутренней политики Чаушеску, для достижения которой он не жалел ни материальных, ни людских ресурсов».[69] При посещении четой Чаушеску выставки новых разработок Главного управления технических операций (ГУТО) Секуритате глава управления генерал Дьяконеску, разбиравшийся в людях не хуже, чем в технике, провозгласил: «Тема этой выставки ГУТО — наше будущее развитие, которое позволит нам выполнить ваши приказы по отслеживанию всего населения нашего возлюбленного отечества».[70] Вождь утвердил в качестве единственного, допущенного к производству, телефонный аппарат, записывающий все разговоры в комнате, где он установлен. Внимание Чаушеску привлек также телевизор с централизованно управляемым дистанционным выключателем, с помощью которого можно было сократить время ежедневного вещания.
«— Немного новостей и какой-нибудь фильм о партии — что еще нужно народу, да, Ник? — спросила Елена.
— Утверждено, — сказал Чаушеску».[71]
Посещение закончилось речью вождя.
«— Мы строим сейчас прекрасную жизнь для румынского народа, товарищи. Новую и независимую жизнь, которую наш народ заслужил <…>. Через самое короткое время мы станем единственной страной в мире, способной узнать, что думает каждый отдельный ее гражданин. <…> Западная пресса может обвинять нас в том, что у нас полицейское государство. Это империалистическая пропаганда, товарищи. У нас не полицейское государство, и у нас никогда не будет полицейского государства. <…> Но когда-нибудь мы сможем поговорить о том, что мы сейчас здесь делаем».[72]
В 1972 году один из лидеров венгерского национального меньшинства Карой Кирайи, занимавший определенное положение во власти и партии, но ушедший со всех официальных постов, передал на Запад письмо, в котором объяснял свой уход протестом против дискриминации венгров в Румынии. Взбешенный Чаушеску распорядился загнать его на край страны подальше от его венгров, следить за ним денно и нощно, «открыто и жестко», а если «попробует улизнуть или послать еще письмо за границу, — забить до смерти». Но потом он потребовал, чтобы Секуритате нашла неполитический повод арестовать Кирайи (Чаушеску еще в 1967 году объявил, что в стране нет политзаключенных) и приказал: «В первый же день, как он окажется в тюрьме, дать ему „раду“».[73] «Раду» было изобретенным самим Чаушеску условным обозначением летальных средств нейтрализации критиков режима, отправленных в тюрьму.
В том же 1967 году Чаушеску следующим образом — строго конфиденциально — инструктировал председателя вновь созданного Совета госбезопасности:
«Каждый попавший под подозрение политический оппонент <…> должен быть действенно нейтрализован. <…> И действовать надо изобретательно, творчески; <…> мы можем найти бесконечное количество способов избавиться от политического преступника, не давая западной прессе никаких поводов поднять о нас крик. Мы можем арестовать его за воровство или за спекуляцию, обвинить его в неисполнении профессиональных обязанностей или в чем-то еще, подходящем для конкретного случая. И когда он окажется в тюрьме, — он ваш».[74]
«Для ликвидации некоторых своих противников во время их тюремного заключения по неполитическим обвинениям Чаушеску использовал Службу „K“ Секуритате, сравнительно маленькое подразделение, отвечавшее за контрразведывательную деятельность внутри национальной пенитенциарной системы. <…> Румынская Служба „K“ занимается самой грязной работой, подслушивая через микрофоны разговоры заключенных и подсаживая в камеры осведомителей, чтобы выудить компрометирующую информацию и спровоцировать заключенных на высказывания, подводящие под статью. В некоторых случаях она тайно ликвидирует заключенных, имитируя самоубийства или используя отравляющие вещества, приводящие к смерти, похожей на естественную. Весной 1970 года арсенал смертельных средств Службы „K“ пополнился <…> радиоактивными препаратами. <…> Говорили, что производимое с их помощью облучение вызывает скоротечные формы рака».[75]
Секуристы сознавали, что совершают преступления. Пачепа вспоминает слова одного из руководителей Секуритате о главе Технического управления, «хитрой лисе» генерале Дьяконеску:
«Он вечно старается заполучить подпись Чаушеску под каким-нибудь распоряжением о прослушке телефонов или перлюстрации почты. Генерал и тысячи его агентов занимаются деятельностью, которая противоречит Конституции, не имея даже клочка бумаги, чтобы прикрыть свой зад. И если в один прекрасный день „Свободная Европа“ или еще кто-нибудь раскопают эту навозную кучу, Дьяконеску мало не покажется».[76]
Кондукэтор ненавидел перебежчиков. «Изменников надо убивать — всех! Избивать до полусмерти, а потом — забивать, как скот, пока они не успели ничего опубликовать».[77]
1978 год, идет официальный визит в США. Пачепу вызвали к вождю.
«— Где вас носит? — раздраженно спросил Чаушеску, он явно нервничал. — Почему Раута все еще жив?
Константин Раута был инженером ДВР, сбежавшим в США в 1973 году.
— Кто отменил мой приказ на его ликвидацию? — продолжал Чаушеску, свирепо глядя на меня. — Раута должен умереть в тот миг, когда я вернусь в Бухарест. Убитый мафией, как я много раз приказывал, — продолжил он, нервно вышагивая по кабинету и уже не глядя на меня. — Кроме того, он должен быть скомпрометирован на Западе как наркоторговец. На всякий случай. Какие-нибудь идиоты могут связать его смерть с его бегством.
Неожиданно Чаушеску остановился передо мной.
— А его жена должна иметь любовника в Бухаресте. Вам понятно? Любовника!
Теперь он визжал.
— Любовника, который хорош в сексе. Такого, который будет держать ее там своим членом до конца ее дней. Она должна отказаться покидать Румынию, и с делом Рауты будет покончено. И он должен быть убит! Убит! Убит!»
Лишь позднее Пачепа узнал о том, что произошло в Национальном пресс-клубе. Чаушеску пришлось пережить неприятные минуты, когда корреспондент радио «Свободная Европа» и другие американские журналисты спрашивали, почему семью Рауты не выпускают из Румынии.
Исполнитель акции был подобран, снабжен необходимой информацией и фотографиями объекта. Согласно утвержденному плану, Раута должен был утонуть в результате «несчастного случая». Но Чаушеску «отложил исполнение до окончания своего официального визита в США».[78]
Мы обещали вернуться к нашумевшей спецоперации по устранению Паула Гомы. Сведения о ней генерал Пачепа сообщает, ссылаясь на непосредственного исполнителя майора Хирша, известного под именем «Матей Павел Хайдуку».
«В апреле 1982 года Матей Хайдуку, натурализованный французский гражданин, признался властям Франции в том, что является нелегальным румынским агентом. Он рассказал, что получил из Бухареста задание „любыми средствами устранить“ Паула Гому и Вирджила Тэнасе, двух писателей-диссидентов, эмигрировавших из Румынии во Францию и высмеивавших культ Чаушеску и его семьи. Единственное особое указание Хайдуку заключалось в том, что его убийства не должны компрометировать румынское правительство. Он передал французам полученную в Бухаресте авторучку, заряженную химическим ядом. <…> Это был <…> чрезвычайно сильно действующий яд, вызывавший смерть от сердечного приступа и не оставлявший следов. Разработанная с точностью до минуты операция Хайдуку, достойная шпионского триллера, описана в его книге „J’ai refusé de tuer“ („Я отказался убивать“), вышедшей в 1984 году. Представленные Хайдуку неопровержимые доказательства заставили французского президента Франсуа Миттерана предъявить Бухаресту соответствующие обвинения и отложить запланированный официальный визит в Румынию».[79]
По свидетельству Пачепы, Чаушеску очень не любил, когда западные радиостанции не называли авторов зачитываемых разоблачительных писем. Вот он собирает руководство Секуритате. Он взбешен.
«— Я хочу знать их имена. Я уверен — как в том, что живу и дышу, — что „Свободная Европа“ знает их имена. Все их знают — кроме меня и моей службы безопасности. <…> Я даю вам три месяца на сбор образцов почерка всего румынского населения, начиная с учеников первого класса. Никаких исключений! Соберите автобиографии из всех личных дел наемных работников.
В Румынии <…> при найме на работу требовали автобиографию, написанную от руки.
— Придумайте какие-нибудь новые анкеты, которые будут обязаны заполнить пенсионеры, домохозяйки и прочие неработающие. Пошевелите своими мозгами — я что, должен учить вас, как это сделать? <…> Через три месяца вы должны быть в состоянии поймать любого анонимного писателя писем и найти повод упрятать его в тюрьму».
Чаушеску потребовал также собрать образцы шрифтов всех пишущих машинок в стране. Один из генералов заметил, что такой указ в отношении машинок, находящихся в частном владении, может быть неконституционным.
«— Что, Конституция сделала нас — или мы сделали Конституцию? — задал Чаушеску риторический вопрос, обведя взглядом присутствующих. — Это мы сделали Конституцию. И если нам будет нужно, мы ее переделаем».[80]
Пачепа обедает с четой Чаушеску. Обсуждают надежность румынского посла в США; известно, что он друг Пачепы, оба умеют играть на скрипке и, когда выпадает возможность, музицируют вместе.
«Вмешивается Елена, сидящая рядом со мной по другую сторону стола:
— Как может быть надежен человек, играющий на скрипке? — и, сделав паузу, продолжает: — Я слышала, что у него жутко дорогая скрипка, — она смотрит на меня, в глазах у нее вопрос.
— У него Гварнери дель Джезу восемнадцатого века; он получил ее в подарок от одной западногерманской компании, когда был министром внешней торговли.
— Если это антиквариат, ее следует забрать на государственное хранение.
— Премьер-министр подтвердил его право на владение ею.
— Что этот премьер-министр о себе воображает? Идиот он и больше ничего. Сколько раз уже, Ник, я говорила тебе, что не нужно нам больше никаких премьер-министров?»[81]
И наконец, как обойтись без международного сотрудничества? Пачепа знает о нем больше, чем кто-либо другой. 30 июля 1975 года «от Тито поступило устное сообщение Чаушеску о том, что югославы заманили Дапчевича[82] в Румынию, куда он со своим телохранителем Стояновичем, также бельгийским гражданином, должен прибыть 1 августа, чтобы встретиться со Светиславом и Джордже Маркусевыми. Эти последние — югославские эмигранты, ныне румынские граждане. Они живут в Бухаресте и, как предполагается, активно участвуют в антититовском движении. И Тито просит, чтобы румынская Секуритате тайно арестовала Дапчевича и передала на границе югославам. Такая просьба взбесила Чаушеску. Для него Югославия была „слишком либеральной“, чтобы там могли хранить секреты. „Я не знаю и я не желаю знать никаких Дапчевичей, — повторял он. — Югославы могут забирать его, но им придется сделать это своими руками. А единственное, что сделаю я, — я закрою на это глаза“. <…> В конце концов Чаушеску дал согласие, <…> но для большей секретности приказал, чтобы похищение организовал антитеррористический комитет ДВР, а не внутренняя Секуритате. Вообще, только шестеро румын, включая Чаушеску, знали всё об этой операции и знали, кто такой Дапчевич. Согласно приказу Чаушеску, оперативная группа должна была действовать „вслепую“ против „двух сербских террористов“, и ни слова об операции не должно было прозвучать в Румынии, чтобы впоследствии можно было запустить дезинформацию, приписав акцию югославам. Похищение <…> было произведено в номере Дапчевича в гостинице Доробанти, в которую заселились несколько членов группы ДВР. При попытке сопротивления Маркусев получил смертельный удар по голове, а Стоянович был тяжело ранен. Дапчевича и Стояновича вместе с телом Маркусева увезли в Бэнясу на конспиративную квартиру ДВР „12-й километр“, куда должна была прибыть югославская группа. <…> В Югославии Стояновича отправили в тюрьму, где он вскоре умер от потери крови и отсутствия медицинской помощи. <…> Чаушеску распорядился, чтобы два нелегала ДВР вылетели на следующее утро из Бухареста обычным рейсом в Брюссель по паспортам и билетам Дапчевича и Стояновича, а потом вернулись по фальшивым западногерманским паспортам, выданным на другие имена. <…> 26 декабря 1975 года югославское агентство „Танюг“ официально сообщило, что на территории Югославии арестован Владо Дапчевич, занимавшийся враждебной деятельностью. <…> В июле 1976 года Дапчевич был обвинен в государственной измене <…> и приговорен к 20 годам тюрьмы. Устное послание Тито заверяло Чаушеску в том, что живым Дапчевич из тюрьмы не выйдет никогда».[83] Владо Дапчевич был освобожден в 1988 году.
КОРОТКИЕ НОГИ
«Еще одним отличительным признаком режима была паранойя по поводу любой оппозиции Чаушеску. Наиболее яркий пример — дело о так называемой „трансцендентальной медитации“. <…> Почему власти, вначале разрешив занятия йогой, потом прикрыли их, осталось невыясненным. <…> Возможно, власть испугалась того, что члены группы будут обмениваться мыслями». Изучение йоги, одобренное самой Еленой Чаушеску, продолжалось более четырех лет «в Бухарестском институте педагогических и психологических исследований и привлекло значительное число самых видных румынских интеллектуалов. И все шло хорошо до начала 1982 года, когда Министерство внутренних дел выпустило официальный документ, в котором медитирующая группа была обвинена в заговоре».[84]
Уровень жизни снижался, росло недовольство. Мощная забастовка рабочих произошла в 1987 году в Брашове, она была подавлена силой: «по жесткости принятых мер эта акция напоминала репрессии 50-х годов».[85] Усиливавшиеся репрессивные и ограничительные меры затрагивали все стороны жизни. Так, в июле 1988 года были запрещены свадебные торжества в ресторанах: режим не мог позволить людям собираться вместе.[86]
«Чаушеску был достаточно умен, чтобы понимать, что режим его личной власти решающим образом зависит от лояльности тайной полиции. Поэтому он хорошо платил секуристам, которые получали больше, чем равные им армейские чины. В декабре 1989 года подполковник в Секуритате получал в месяц 7800 лей, на тысячу лей больше, чем армейский подполковник, и в два раза больше средней зарплаты по стране. Офицеры Секуритате имели доступ в спецмагазины и распределители, обслуживавшие высших функционеров партии, в то время как на армейских офицеров такие льготы не распространялись».[87]
Но, позвольте, разве не на поддержку широких масс населения опирается кондукэтор?
«Широкие массы населения легко и быстро меняют взгляды под воздействием меняющихся обстоятельств. Поэтому, кстати, массовые опросы, фиксирующие поддержку вождя, не стоит рассматривать в качестве информации о прочности режима. <…> Сотрудники аппарата (в том числе силового), на который опирается национальный лидер, конечно, более информированы и менее зависимы от промывания мозгов, чем широкие массы населения. Но они часто ориентируются на настроения народа. <…> Популярный лидер защищает своей харизмой элиту от толпы, тогда как непопулярного лидера элита сама должна защищать, рискуя вызвать на себя народный гнев. Поэтому стремление аппарата защищать лидера обычно исчезает именно в тот момент, когда он впервые по-настоящему начинает в этой защите нуждаться. В тот момент, когда режим становится нестабилен, аппарату проще самому свергнуть (и, может быть, даже расстрелять) вождя, свалив заодно на покойника и на культ его личности всю вину за неоправдавшиеся надежды широких слоев населения. Проблемы с народом начались у Чаушеску, по-видимому, в тот момент, когда он повысил пенсионный возраст. Другой проблемой оказалось падение цен на нефть, важнейший экспортный товар Румынии. Третьей проблемой стало старение вождя <…>. Автократ всегда должен помнить о возможности сбежать из страны, которой он вчера еще клялся в любви и верности. Другое дело, что не всегда такие возможности существуют».[88]
И иногда эти возможности исчезают буквально на лету.
В середине декабря епархиальное начальство попыталось перевести венгерского священника, позволявшего себе критиковать режим, из города Тимишоаре в другой приход; защита священника переросла в массовые волнения и демонстрации. «Из Бухареста последовал приказ о разгоне демонстрантов с применением силы. 17 декабря по манифестантам был открыт огонь — пострадало 122 человека. <…> На второй день к верующим присоединились рабочие — 20 декабря власть потеряла контроль над городом». Вечером 20 декабря Чаушеску, выступая по телевидению, оценил демонстрации в Тимишоаре как выходку отдельных «хулиганствующих элементов». 21 декабря на площади в Бухаресте властями был собран митинг в поддержку вождя, но Чаушеску не смог закончить речь, начались протесты. «Получившие приказ о восстановлении порядка армейские части и силы безопасности применили оружие, что привело к многочисленным жертвам».[89] Утром 22 декабря стало известно о смерти министра обороны Румынии Василе Миля, отказавшегося стрелять в народ; армейские подразделения в тот же день вернулись в казармы. После этого начался массовый переход войск на сторону восставших.
В Бухаресте начинаются бои между войсковыми частями и подразделениями Секуритате. Но к этому времени Чаушеску в городе уже нет: он с женой, двумя министрами и двумя агентами Секуритате улетает на вертолете с крыши здания ЦК Компартии. Чаушеску пытается связаться с верными ему командующими военных округов. Но новый министр обороны отдает приказ сбить вертолет с президентом. Предупрежденный об этом пилот сажает машину в поле у города Тырговиште, где Чаушеску с женой арестовывают.[90]
«КАКИМ СУДОМ СУДИТЕ, ТАКИМ БУДЕТЕ СУДИМЫ»
Двое суток их держат в военной тюрьме гарнизона Тырговиште. А затем прямо там же, в казарме гарнизона, собирается военный трибунал для суда над четой Чаушеску. Государственным обвинителем на процессе стал заместитель председателя военного трибунала по Бухаресту, специально вызванный в Тырговиште. Николая и Елену Чаушеску обвинили «в разрушении национальной экономики, вооруженном выступлении против народа и государства, разрушении государственных институтов и геноциде». Процесс длился два часа; обвиняемые были признаны виновными по всем пунктам и приговорены к высшей мере наказания — смертной казни через расстрел с конфискацией всего принадлежащего им имущества. Согласно приговору, супруги Чаушеску имели 10 дней на его обжалование. Однако было объявлено, что приговор будет приведен в исполнение немедленно. В четыре часа дня 25 декабря Николая и Елену Чаушеску вывели во двор казармы, поставили к стене солдатской уборной и расстреляли. Через три дня расстрел свергнутого президента и его супруги показали по румынскому телевидению.[91]
«30 декабря 1989 года был издан <…> декрет, по которому Секуритате распускалась, а ее руководители отправлялись под арест или в отставку. <…> Юлиан Влад[92] был арестован еще 28 декабря, первым из руководителей Секуритате. <…> Владу была инкриминирована статья „соучастие в геноциде“, максимальным наказанием по которой было пожизненное заключение. <…> Прочие руководители Секуритате были приговорены к различным срокам <…> за „незаконные задержания“ и „злоупотребления при допросах“ неопределенного числа протестующих <…>. Николае Андруце Чаушеску, начальник Военной академии Министерства внутренних дел, был приговорен в июне 1990 года к пятнадцати годам тюрьмы за вовлечение 2000 слушателей академии в расстрел демонстрантов на Университетской площади 21 декабря 1989 года. Бывший министр внутренних дел Тудор Постелнику в конце января 1990-го был привлечен к суду по обвинению в „геноциде“ и 2 февраля осужден на пожизненное заключение».[93] Арестованные руководители Секуритате были осуждены и приговорены к различным срокам заключения; на убежавших за границу были посланы запросы об экстрадиции.
В последующие годы оздоровление общества продолжилось. «Румынские суды выносили приговоры бывшим и действующим министрам правительства и другим высокопоставленным функционерам, медиамагнатам, воротилам бизнеса, бывшему генеральному прокурору и депутатам обеих палат парламента».[94]
Но судили не только руководителей и непосредственных исполнителей. Вспомним убийство инженера Урсу, которого в камере забили до смерти два уголовника. Уголовники получили по 20 лет, но этим дело не кончилось. «В июле 2003 года бывшие офицеры Секуритате Тудор Стэникэ и Михай Крянгэ были приговорены к 12 годам каждый за провокацию убийства Урсу. Им вменили в вину то, что они умышленно поместили Урсу в камеру, где содержались двое осужденных за насильственные преступления, и не позволили своим подчиненным вмешаться, когда задержанного избивали. <…> А в мае 2017-го обвинения в связи со смертью Урсу были предъявлены Тудору Постелнику, возглавлявшему Секуритате в период с марта 1978-го по октябрь 1987 года, и двум следователям Секуритате — Марину Пырвулеску и Василе Ходишу, предположительно допрашивавшим Урсу. Сейчас, когда я пишу эту книгу,[95] процесс еще продолжается».[96]
«Рассеять этот страх и ввести новые институты, которые смогут завоевать доверие людей, — вот существенное основание для установления какого-то демократического порядка. После десятилетий коммунистического правления, пронизанного ложью, когда о Конституции вспоминали только в речах, когда парламент стоял в сторонке, а правление осуществлялось президентскими указами, когда поведение человека регламентировалось непубликуемыми „внутренними распоряжениями“ („dispozitii interne“), которые власти использовали для оправдания вмешательства в повседневную жизнь людей, население жаждало открытости и правды в общественной жизни. Правительство, которое не может удовлетворить эти нужды, да еще и пытается скрыть несправедливости и беззакония прошлого, рискует вызвать раковое истощение своего авторитета, а это отсутствие авторитета парализует его способность управлять. После казни Николае и Елены Чаушеску Румыния столкнулась со многими из этих проблем».[97]
Что же оставил после себя Великий кондукэтор? Вот что: «централизованную экономику, состоявшую из бесполезных, не поддававшихся реформированию гигантских предприятий, брошенных и больных СПИДом, множество сирот, бедность, безработицу, инфляцию, коррупцию, массовую эмиграцию на Запад, нарушения прав человека».[98]
«Первое, что необходимо сделать для преодоления эпохи, запятнавшей себя произволом, — восстановить уважение к закону. После революции многие акты репрессивного законодательства периода Чаушеску были отменены. Был открыт свободный выезд за границу, отменена смертная казнь и освобождены все политзаключенные».[99]
После падения режима Чаушеску в Румынии прошло больше тридцати лет. Диктатуры нет, но нет и ощущения свободы. Что-то не получилось, пишут об «украденной революции», ищут причины. Одну из причин видят в потере слишком многих талантливых и свободомыслящих людей, их уничтожали или выдавливали из страны. Другая причина — в том, что организация, которая уничтожала и выдавливала людей, сохранилась: реформа Секуритате оказалась недостаточно глубокой. После революции Секуритате была распущена, но вышедшая из нее новая служба безопасности сама занялась (или продолжила заниматься) преступной деятельностью, «превратившись в мафиозно расползающееся экономическое чудовище». Страна не смогла справиться с коррупцией. Был создан специальный антикоррупционный орган, но он вынужден был сотрудничать с новой службой безопасности, так что его попытки «ловить одних воров, сотрудничая с другими и используя ресурсы мафиозной секретной службы», были обречены на провал.[100]
Один из исследователей усмотрел корни всех бед в характере народа, в его фатализме, предопределяющем «румынский размер существования».[101] То есть готовность народа смириться, готовность принять унижения, преследования, несправедливость…
1. Киву Стойка (1908—1975) — румынский политический деятель, с 1945 член ЦК РКП.
2. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. Пер. с рум. В. Вэратик и др. М., 2005. С. 641.
3. Там же. С. 644.
4. Там же. С. 652—654.
5. Там же. С. 655—658.
6. Petrescu D. Entangled Revolutions: the Breakdown of the Communist Regimes in East-Central Europe. Bucureşti, 2014. P. 291.
7. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania, 1965—1989. L. & N-Y., 1995. P. 248.
8. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 659—660.
9. Там же. С. 660.
10. Там же. С. 660.
11. https://echo.msk.ru/blog/minkin/2777070-echo/.
12. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 660—661.
13. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 283.
14. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 661.
15. Там же. С. 665.
16. Там же. С. 665.
17. https://www.nobelprize.org/prizes/literature/2009/muller/25746-herta-muller-nobelvorlesung/.
18. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. IХ.
19. https://www.wilsoncenter.org/article/inside-the-securitate-archives.
20. Ibid.
21. Deletant D. Romania under Communism: Paradox and Degeneration. L. & N-Y., 2019. P. 266—267.
22. Ibid. P. 262.
23. Ibid. P. 294.
24. Ibid. P. 478.
25. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 643.
26. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 72—74.
27. Ibid. P. 93.
28. Ibid. P. 183.
29. Ibid. P. 185.
30. Ibid. P. 188.
31. Ibid. P. 237—238.
32. Ibid. P. 240.
33. Ibid. P. 241—242.
34. Ibid. P. 262—263.
35. Ibid. P. 266—267.
36. Ibid. P. 270.
37. Ibid. P. 271.
38. Ibid. P. 281.
39. Морозов Н. Каждый ищет выход в одиночку. [Беседа с М. Динеску] // Огонек. 2019. № 48. С. 20.
40. Deletant D. Romania under Communism: Paradox and Degeneration. P. 410—411.
41. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 285.
42. Ibid. P. 285—286.
43. Ibid. P. 286—287.
44. Ibid. P. 291.
45. https://www.amnesty.de/journal/2011/februar/cristina-und-ihre-attrappe.
46. Ibid.
47. Германская неправительственная организация, целью которой является популяризация немецкого языка за рубежом.
48. https://www.amnesty.de/journal/2011/februar/cristina-und-ihre-attrappe.
49. Ibid.
50. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 666.
51. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 331.
52. Ibid. P. 242.
53. Ibid. P. 37.
54. Ibid. P. 129.
55. Ibid. P. 185.
56. Ibid. P. 338.
57. Ibid. P. 328.
58. https://nv.ua/publications/vzorvat-svobodu-kak-35-let-nazad-proizoshel-terakt-v-mjunhenskom-ofise-radiostantsii-svobodnaja-evropa-93765.html.
59. https://ukraina.ru/opinion/20180604/1020436275.html.
60. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 247.
61. Ibid. P. 292—293.
62. Ibid. P. 226—228.
63. Ibid. P. 93—94.
64. Ibid. P. 94—96.
65. Ibid. P. 98—99.
66. Ibid. P. 100—101.
67. Ibid. P. 121—122.
68. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 662—663.
69. Pacepa I. Red Horizons: Chronicles of a communist spy chief. Washington, 1987. P. 129—132.
70. Ibid. P. 134.
71. Ibid. P. 136.
72. Ibid. P. 138—139.
73. Ibid. P. 143.
74. Ibid. P. 145.
75. Ibid. P. 145—146.
76. Ibid. P. 184.
77. Ibid. P. 189.
78. Ibid. P. 276—279.
79. Ibid. P. 155.
80. Ibid. P. 199—200.
81. Ibid. P. 252—253.
82. Владимир Дапчевич (1917—2001) — югославский политэмигрант, получивший бельгийское гражданство; впоследствии — политический деятель.
83. Pacepa I. Red Horizons: Chronicles of a communist spy chief. P. 350—353.
84. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. Р. 334.
85. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 661.
86. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 336.
87. Ibid. P. 335.
88. https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2019/12/25/819631-zakanchivaetsya-diktatura.
89. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 667.
90. https://aif.ru/society/history/rumynskiy_upryamec_kak_svergali_i_ubivali_nikolae_chaushesku.
91. Там же.
92. Юлиан Влад (1931—2017) — румынский генерал, последний руководитель Секуритате.
93. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 388—390.
94. https://balkaninsight.com/2021/02/03/long-shadow-how-romanias-securitate-turned-the-revolution-into-riches/.
95. Книга вышла в 2019.
96. Deletant D. Romania under Communism: Paradox and Degeneration. P. 453.
97. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 386—387.
98. И. Болован, И-А. Поп и др. История Румынии. С. 674
99. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 396.
100. https://balkaninsight.com/2021/02/03/long-shadow-how-romanias-securitate-turned-the-revolution-into-riches/.
101. Deletant D. Ceauşescu and the Securitate: coercion and dissent in Romania. P. 168.