Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2021
* * *
Нет, милорд, это облако не похоже
На верблюда, прошу меня извинить.
И на ласточку, нет, не похоже тоже.
На кита? Не уверен, но, может быть,
Приглядеться получше, позорче надо –
И тогда согласиться, что от кита
Что-то есть в нем: угрюмо, продолговато
И плывет — не летит, не понять куда?
Нет, милорд, к сожалению, очертанья
Облаков переменчивы, облака
Вообще неустойчивые созданья,
Легкомысленные, то они в шелка,
То в сукно, то в парчовый наряд одеты,
Равнодушные, и безразлично им,
Чем расстроены мы на земле, задеты,
В Эльсинор держат путь они или в Рим.
* * *
Бог создан был людьми, а не наоборот.
Пещерный человек не мог быть создан Богом:
Зачем ему такой страдалец и урод
В невежестве его и рубище убогом,
С охотой на зверей и ловлей рыб и птиц,
Еще как полузверь, томящийся во мраке?
Не стыдно ли тебе церковных небылиц
При взгляде на жилье пещерное в овраге?
Кто видел этот вздор, кто видел этот стыд
И бедные его наскальные рисунки,
Тот знает, как был скуп и наг палеолит
И жалок хоровод, идущий как по струнке
И пляшущий, — скажи, тебе не жаль их, нет?
Хотя б на миг один ты с ними б не остался?
До Бога далеко — два миллиона лет,
А человек уже и плакал и смеялся.
* * *
Что в мае, когда поездов расписанье…
Б. Пастернак
Мы жили стихами, мы так их любили,
До самозабвенья и счастья, и дрожи.
Они нас найдут, может быть, и в могиле.
А вы, извините, на нас не похожи.
«Что в мае, когда…» — и подхватывал рядом
Сидящий с тобой: «…поездов расписанье…»,
Тебя поощряя сочувственным взглядом,
Как будто сердечное слышал признанье.
Какая политика? К черту досаду
На строй допотопный с вождем-недоумком.
Спасибо чудесному строю и ладу,
И дружбе, и водке, разлитой по рюмкам.
Мы в книге искали, а не в Интернете
От грусти лекарство, от скуки спасенье.
И если нас что-нибудь ждет на том свете,
То это: любимое стихотворенье.
* * *
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома…
А. Пушкин
Скажи царю Петру спасибо за фонтаны,
Скажи царю Петру за статуи спасибо.
Он в европейские недаром ездил страны,
Дуб нравился ему и стриженая липа.
Ты скажешь: ерунда. Но это он Рембрандта
Велел купить, — с тех пор Давид с Ионафаном
Прощается у нас, другого варианта
И не представить нам, Давид в чалме с султаном.
И греко-римский миф он пригласил в Россию,
Нептуну придавал особое значенье.
Ни казней мы царю, ни пыток не простили,
И всё-таки Невы державное теченье.
И всё-таки дворцы и шпили Петербурга,
И ночь так хороша весной и невесома…
И есть еще одна великая заслуга,
А стоила она одну бутылку рома!
* * *
Что бы Пушкин делал за границей,
Как бы жил, кого бы на дуэль
Вызывал, курчавый, смуглолицый,
Где бы взял морошку и метель?
Ну, поговорил бы со Стендалем,
Рассмотрел бы Вену и Париж,
Но душа верна своим печалям,
Их и Францией не заслонишь.
Впрочем, рядом с морем Средиземным
Он повеселел бы, еще как!
Южным солнцем свой полутюремный
Заслонил бы псковский полумрак.
Но была же дальняя дорога,
Зимний вечер, Волга и Кавказ!
«Ах, зачем вы пишете так много
Обо мне?» — спросил бы он у нас.
О, как Рим его широкоплечий,
Ватикан пленил бы, Колизей!
Или без Булгарина и Греча,
Без царя скучал бы и друзей?
* * *
Мне грустно, но не скучно почему-то.
Грусть — это как бы радость наизнанку
И по-другому видит жизни чудо,
Но, тихая, не опускает планку,
Ей до`роги, хотя и по-другому,
И клен в саду, и облачко над садом,
И с должным пониманием к земному
Относится устройству с нами рядом.
Не требует успеха и удачи,
Тем более блаженства и веселья.
Ей нравится, что склон горы горячий
Соседствуют и мрачное ущелье.
Прости меня, примятый ветром кустик,
В стихах всего скучнее поученье,
Но радости бы не было без грусти,
И не было б любви без огорченья.
ОДНА СТРОФА
Озеро — это не море и не река.
Что ж это? Скажем находчиво: нечто третье.
Скажем чуть саркастически, свысока
Глядя на озеро. Бродскому порадеть я
Мог бы таким оборотом, такой строфой.
Он бы спросил меня: — Пишешь про водоемы?
— Нет, это я угодить тебе, дорогой,
Пробую дружески, вспомнив твои приемы.
* * *
Меня умиляют цветы у дороги –
Фиалки, вьюнки, васильки, незабудки,
А розы садовые всё-таки строги,
Они и к слезам равнодушны, и к шутке.
И я то же самое про георгины
Позволю сказать себе: да, ярко-красны,
Но слишком заносчивы, выпрямив спины,
Уж очень надменны и, кажется, властны.
Садовые клумбы меня почему-то
Смущают заботой о неге и благе
Всеобщем, а мне вспоминается чудо –
В предгорьях Армении дикие маки.
Прости меня, трудолюбивый садовник,
Мои предпочтенья смешны и убоги,
Но не о садовом искусстве шиповник
Со мной шепотком говорит у дороги.
* * *
Разве смерть не похожа на жизнь, только жизнь во сне,
Посещающем нас в те часы, когда сон не снится?
Вне тревог, вне забот, вне сознания, в тишине:
Не дворец, не могила, не комната, не темница;
Спишь надежно, бесстрашно, с беспамятством заодно,
Абсолютно спокойно; пустынно во сне, безлюдно;
День прошел или год, или век — тебе всё равно,
Сон тебя накрывает глубокий, сплошной —и чудно!
Полюби этот дар, до сих пор на него смотрел
Ты неверно, с опаской, к нему относясь предвзято.
О, какой беспредметный, небесный, земной пробел!
Детским сладостным сном, словно счастьем, душа объята,
Совершенно неважно, воюют ли на земле
Или слушают музыку; помнят умерших, нет ли?
Ты же спишь, о добре речь уже не идет и зле,
Перечти то, что сказано здесь, оцени, помедли.