Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2020
Дом на Хорошевском шоссе
Капало в ванной, шумело в сортире,
лампа мигала едва.
Жили со мной в нехорошей квартире
три неживых существа.
Плавно скользили их зыбкие тени
по белизне потолка.
Можно поладить с живыми, но с теми
не находил языка.
Я бы привык и к дремоте при свете,
и к бытовым мелочам,
если бы только не шорохи эти,
стук по ночам.
Ухом улавливал, чувствовал кожей —
белой, как лист,
вздох и движение, шепот в прихожей,
тоненький свист
этих существ в нехорошей квартире
на Хорошевском шоссе,
в доме, построенном в сталинском стиле —
в самом конце.
Ветром каким из какого эфира,
здравому смыслу назло,
этих троих из соседнего мира
в наш занесло?
Промах ли, сбой ли в какой-то программе
тонкую линию между мирами
стер до конца —
вот и смешался с тремя существами
призрак жильца.
* * *
Корабль бороздит океанскую влагу,
летит самолет.
А мы всё сидим — и из дома ни шагу
в такой гололед.
Весь день наблюдаем, как день убывает,
следим из окна
за тем, как небесная рыба вплывает
в аквариум сна.
Живая вода и вода неживая
смешались в одно,
и рыба скользит, плавником задевая
стеклянное дно.
И так хорошо от морозного вздоха
и вида реки,
что кажется, миг — и начнется эпоха
с прекрасной строки.
Но черные буквы из надписи стертой
смешались, увы,
и был зашифрован параграф четвертый
девятой главы.
Нам снилось, что ключ от таинственных знаков
(открой и прочти)
с ключом от квартиры почти одинаков,
подходит почти.
Спал город, дома опрокинув в чернила,
дремали леса.
Урча, с подоконника кошка дразнила
созвездие Пса.
Мы снились друг другу рисунком с натуры,
пустые сады
вмещали прозрачные наши скульптуры
из твердой воды.
Во сне встрепенешься: «С какой это стати,
чего это для?»
Но снег одеялом лежит на кровати,
забвение для.
Созвездие Льва и созвездие Овна
горят на груди.
И двое во сне улыбаются, словно
вся жизнь впереди.
* * *
Этой ночью, пожалуй, смиряешься с мыслью о том,
что Господь — это снег, бесконечное ровное поле.
И молчит человек — и сказать ему нечего, что ли,
онемевшим, зашитым суровыми нитками ртом.
А вокруг — красота, в черном воздухе белые реки,
вязнет клен по больное колено в пушистом снегу.
Что как автору мне о молчащем сказать человеке,
если имя ему я никак подобрать не могу?..
Был бы повод иной, так придумал бы сказку иную,
где с надеждой глядит человек в белоснежную тьму,
и Господь наклоняется Сам к человеку вплотную.
И не видит его. И не любит его потому.
* * *
Он говорил: «Поехали в Мадрид!
Там хорошо, знакомый говорит.
Увидим „Гернику“, „Менины“, „Маху“. Либо
в Брюссель поедем, как тебе Магритт?» —
а ночью нас убил метеорит,
огромная космическая глыба.
Бессмертья нет. Искусства тоже нет.
Есть тайное движение планет,
есть память, запечатанная в пластик.
В ней тишина и звезды над рекой.
И есть покой, как выразился классик.
Холодный оглушающий покой.
* * *
Всюду тайны, замочки с секретами,
ноет память, как свежий нарыв.
Постоишь у ларька с сигаретами
и — не выдержишь, пачку открыв.
Стукнет сорок — и вот она, истина,
в синем небе блестит, как медаль,
можешь дальше разглядывать пристально
бесконечную светлую даль.
Можешь дальше с собой разговаривать,
заварив крепкий чай со слоном.
Можешь и ничего не заваривать,
чей-то опус открыв перед сном.
Кьёркегоры, Набоковы, Бродские —
каждый с истиной близко знаком…
Да вдобавок фамилии броские,
только ты всё, дурак дураком,
прожигаешь пространство на глобусе,
легкомысленно куришь, пока
синеглазая смерть на автобусе
догоняет тебя у ларька.
* * *
Было страшно и неправильно,
было так, как не должно` —
и последняя испарина,
и лицо как полотно.
Ты-то думал, что короткую
спичку вытянет другой
и судьба с пустой коробкою
на тебя махнет рукой.
Всё шарады будут, ребусы,
всё подсказочки к концу
да весенние троллейбусы
по Садовому кольцу.
И казалось, что безбрежная
жизнь качается в окне
и не в силах центробежная
сила вынести вовне.
Но она, конечно, вынесла
то, что выдано в кредит,
и сквозь дыры в шторе вымысла
вечность сонная сквозит.
И при каждом дуновении
ледяного ветерка
штора вздрогнет на мгновение —
и колышется слегка.
* * *
Весна. Нетрезвым и нагим
бежать и плакать.
Довольно, дворник Ибрагим,
сугробы лапать!
Бери совок, бери метлу,
внедряй культуру!
Мазни известкой по стволу
и по бордюру!
Как говорил товарищ Фет
друзьям по школе:
«Айда, товарищи, в буфет —
накатим, что ли!»
И вот весна. Ты пьян и наг,
и слезы — градом;
и весь в чернилах Пастернак
с тобою рядом…