Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2020
* * *
С этим вирусом пресловутым
мир, похоже, сошел с ума.
Из разверстых могил как будто
похороненная чума
восстает, смертоносным глазом
жадно глядя по сторонам.
Коронованная зараза! —
Мне отмщенье, и Аз воздам!
Не страшась ничуть приговора,
над грядущим смеясь судом,
веселится вовсю Гоморра
и погрязший в грехе Содом.
Начиненный удушьем воздух
обреченные пьют до дна.
Ухмыляется всадник грозный,
обнуляются времена.
СКУЛЬПТУРА В ЗИМНЕМ ПАРКЕ
Вне времени суток, вне времени года,
не наблюдая ни часа, ни дня,
любовь настигает в любую погоду
внезапным приливом живого огня.
Дороги заранее не выбирая,
застанет случайно — врасплох, наугад,
заставит сбежать из тепличного рая
сквозь ливень слепой прямиком в снегопад.
Научит, что утро мудрее, чем вечер,
что юность прекрасна, а старость жива
оставшейся в прошлом нечаянной встречей.
Как будто звучавшие прежде слова
мерцают во тьме, словно точечной сваркой
спаяв по изгибам стального листа
два сердца в аллее заснеженной парка
в тени нержавеющей жести зонта.
* * *
Забываем — заживо хороним,
вспоминаем — пьем за упокой.
Как песок, сбегающий с ладони,
жизнь сольется с медленной рекой
Времени под вечным небосводом,
постепенно падающим ниц.
Из всего, ушедшего под воду,
золотых лишь несколько крупиц.
* * *
День бессолнечный, долгий серый,
как асфальтовое шоссе.
Глупо требовать чувства меры
с тех, кто ставит всегда на все —
на последние марки, франки,
на отчаянное авось.
Жизнь — она как шинель с изнанки:
сколько нитей, узлов сплелось!
Сколько зерен надежды съело
зеленеющее сукно!
Жив пока, делай ставки смело.
Карты, женщины и вино —
нестареющая триада,
актуальная до поры.
Дьявол, вырядившийся в «Прада»,
ждет с ухмылкой конца игры.
Баденвайлер ли, Баден-Баден?
Возвращенье к вещам простым:
пить водичку, дышать на ладан
и исчезнуть, как легкий дым.
* * *
То ли пастбище, то ли гульбище?
Все равно, как ни назови.
Милосердье приходит в рубище,
с нищетой тихий свет любви
возвращается. Сострадание —
словно взмах голубиных крыл.
На безмолвном краю отчаянья,
на исходе последних сил
вспомнишь вдруг, что обитель звездная
за невидимой ждет чертой,
от всего, что разлито в воздухе,
защищенная глухотой.
* * *
Неспроста эта паперть у перехода,
этот нищий, облепленный голубями,
поменяв время жизни на время года,
доброту, проявленную рублями,
превращает, как сказано, в хлеб насущный,
разделенный поровну с сизарями.
Поднимаясь по лестнице, вниз ведущей,
на мгновенье ангельскими крылами
осененный, спросишь: не для того ли
мы здесь вместе воздухом общим дышим,
чтоб на миг от чужой задохнуться боли
и… забыть, оказавшись ступенькой выше?
* * *
Вера Павлова, Полозкова Вера…
Лицедейская в гору прет карьера.
Ненадежным склонам парнасским тезки
театральные предпочли подмостки.
Вместо горних пажитей — деньги в кассу
на овес стреноженному Пегасу.
Основное требование к тексту —
быть подспорьем пафосной позе, жесту,
чтоб придать отчетливый звук фанеры
голосам надежды, любви и веры.
Так Эвтерпу золушкой шлют на сцену
ублажать развратную Мельпомену,
рассыпаться бисером алфавита
под слепяще-ярким огнем софита,
чтобы каждый раз после этой роли,
обессиленную от стыда и боли,
с реквизитом швырнуть в закулисный угол,
чтоб валялась там — среди прочих кукол.