Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2020
II
17 марта 1916 года Николай II сместил генерала от артиллерии Николая Иванова с должности главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта (главкоюза). По своим качествам и способностям он был готов лишь к пассивной обороне, но никак не к проведению крупных наступательных операций.[1] Огорченный до слез пожилой генерал прибыл из Бердичева в Могилев и получил Высочайшее повеление состоять при особе Его Величества. «Бесцельное пребывание мое в Ставке, без каких-либо обязанностей, до крайности тяготило меня»[2], — жаловался год спустя Иванов. Однако он не отвечал предъявляемым требованиям уже летом 1914 года. «Этот милый человек устал и „устарел“»[3], — писала императрица Александра Федоровна, еще в январе 1916 года предлагавшая мужу уволить старика.[4] Новым главкоюзом стал энергичный и амбициозный генерал от кавалерии Алексей Брусилов, передавший свою 8-ю армию Генерального штаба генерал-лейтенанту Алексею Каледину. Начальник Штаба Верховного главнокомандующего (наштаверх) генерал от инфантерии Михаил Алексеев вместе с Брусиловым участвовал в I Галицийской битве и отзывался о нем так:
«Брусилов не изменился с тех пор, как судьба близко заставила узнать его внутреннее содержание, по обязанностям Начальника Штаба Юго-Западного фронта. Тогда Брусилов командовал 8-й армией. Пока счастье на нашей стороне, пока оно дарит своей улыбкой, Брусилов смел, а больше самонадеян. Он рвется вперед, не задумываясь над общим положением дел. Он не прочь, особенно в присутствии постороннего слушателя, пустить пыль в глаза и бросить упрек своему начальству, что его, Брусилова, удерживают, что он готов наступать, побеждать, а начальник не дает разрешения и средств. И себе имя составляет, и начальник взят под подозрение в смысле способностей, характера, порыва вперед. <…> Но не всегда военное счастье дарит своею улыбкой. Нередко оно оборачивается к нам спиною, и неудача становится нашим уделом. Вот пробный камень для полководца: сохранить в этом положении ясность ума, спокойствие духа, способность оценить положение, умение найти средства и выход — вот качества, без наличия которых нет полководца. Этими качествами в минуты несчастья и неудач щедрая природа не наградила Брусилова».[5]
Позднее Алексеев отмечал, что Брусилов не имел «необходимых данных в смысле умения справляться с широкою стратегическою обстановкой и сохранять полное спокойствие, самообладание, способность находить выход в самые грозные и тяжелые минуты обстановки». В критической ситуации «он терялся», «не мог принимать скорых, определенных решений» и в итоге «обладал подъемом и порывом только тогда, когда счастье улыбалось ему, когда действия войск сопровождались (sic!) успехом»[6], — заключал бывший начальник Брусилова. Тем не менее ему хватило воли и мужества, чтобы заявить о готовности наступать. Твердые слова главкоюза прозвучали на совещании высшего генералитета, состоявшемся 1 апреля в Ставке под руководством Николая II. Как известно, другие главкомы Брусилова не поддержали, но независимо от их желания общие интересы коалиции требовали в ближайшее время активных операций на Восточном фронте. И автору трудно признать справедливым упрек наштаверха в неправильной организации стратегического наступления в связи с тем, что Ставка отвела главнокомандующему армиями Западного фронта (главкозапу) генералу от инфантерии Алексею Эверту главную роль, а Брусилову — вспомогательную. По мнению историка Максима Оськина, ошибка наштаверха заключалась в передаче главного удара главкозапу, не желавшему брать в свои руки инициативу.[7] Однако очередной упрек в адрес Алексеева выглядит необоснованным.
Ключевую должность Верховного главнокомандующего (Главковерха) занимал государь, руководствовавшийся пожеланиями союзников. Алексеев еще с 1912 года безуспешно предлагал отстаивать право русского командования на самостоятельный выбор главного противника между Германией и Австро-Венгрией.[8] Фактически стратег предлагал вернуться к творческому наследию генерала от инфантерии Николая Обручева, занимавшего должность начальника Главного Штаба в 1881—1897 годах. «Мы должны сохранить за собой свободу распределять так свои войска, — писал Обручев в 1892 году, — чтобы нанести решительный удар армиям Тройственного Союза».[9] Но желанной самостоятельности не удалось добиться ни в 1912—1914 годах, ни в апреле 1916 года. Французы истекали кровью в грандиозной битве под Верденом и нуждались в наступлении на Востоке в первую очередь против немцев, как в дни Нарочского сражения. Поэтому первенствующая роль войск Западного фронта в соответствии с директивой № 2017 Главковерха от 11 апреля была обусловлена не ошибкой Алексеева, а обстановкой во Франции и позицией самого Николая II. Царь не стремился исправить традиционно зависимое положение русского командования, привыкшего за предвоенные годы к французскому диктату. В свою очередь, Главковерх хорошо знал о нежелании генерала Эверта проводить наступательную операцию, но не стал его заменять более энергичным военачальником. Император «не желал менять свои кадры, — полагает Оськин. — Да Алексеев и не настаивал на этом».[10] Но по своим служебным полномочиям Алексеев и не мог настаивать на перестановках в высшем командовании[11], тем более царь не любил давления со стороны подчиненных. Главковерх, только что отрешивший от должности главкоюза Иванова, прекрасно мог «менять свои кадры».[12] Просто трудолюбивый и посредственный Эверт психологически вполне соответствовал предпочтениям самого Николая II, зачастую выбиравшего предсказуемых сотрудников средних способностей, не затмевавших собой самодержца.
Неожиданное наступление войск Юго-Западного фронта началось 22 мая — ранее запланированного Алексеевым срока, так как союзники запросили неотложной помощи в связи с кризисом на итальянском театре, отчасти «в неприличной настойчивой форме».[13] Рискованный план Брусилова сработал, хотя разброс главкоюзом сил, не подкрепленных резервами, на фронте в 400 километров сразу поставил под сомнение проблему развития успеха.[14] Достигнутые всего за одну неделю результаты — особенно в полосе победоносной 8-й армии Каледина — превзошли все ожидания и, как казалось, открывали возможности для превращения оперативного успеха в стратегическую победу. Это становилось особенно важным, так как Эверт затягивал начало наступления на германские позиции под Вильной.[15]
После Луцкого прорыва 23—25 мая Алексеев интуитивно верно оценил значение Рава-Русского направления для выхода в глубокий тыл противника в Львовском районе и дал соответствующие указания[16] Брусилову, развивавшему операции гораздо севернее — на Ковель. Кроме того, Ставка подкрепила Каледина двумя свежими корпусами из резервов Эверта. Командующий 8-й армией тоже считал более перспективным удар на Рава-Русскую[17], однако Брусилов безапелляционно расценил поведение Каледина как трусость и категорически требовал прорываться к Ковелю.[18] Не проявив твердости, Алексеев продолжал ждать активных действий на фронте сверхосторожного Эверта[19] и вовремя не заставил Брусилова перенести натиск на Рава-Русское направление. К 6 июня под влиянием сложившейся обстановки Главковерх и Ставка согласились с целесообразностью захвата Ковеля, представлявшего важный узел коммуникаций. Решительный Брусилов воевал так, как он считал нужным, тем более что Эверт тоже требовал взятия Ковеля.[20] Но тяжелые и кровавые бои в лесисто-болотистом Ковельском районе, продолжавшиеся с конца июня и до начала октября 1916 года, превратились в затяжное побоище, опустошившее части армейской и гвардейской пехоты.[21] Овладеть Ковелем, который стал своеобразным австро-германским «Верденом» на Востоке, так и не удалось.
Вместе с тем провалилась ставка германского командования на пассивную слабость русского театра, служившая краеугольным камнем для всех расчетов ОХЛ[22] в условиях затянувшейся борьбы с Антантой на истощение. «Старый кошмар Германии — война на два фронта — вновь осуществляется, и это означало крах всего замысла кампании 1916 года»[23], — отмечал в монографии по истории германской военной элиты саратовский историк Леонтий Ланник. «Неожиданно крупные успехи» русских, по оценке генерала пехоты Эриха Людендорфа[24], и масштабное наступление армий Брусилова на протяжении четырех с половиной месяцев подтвердили, что Центральные державы по-прежнему стиснуты врагом с Запада и Востока, в то время как британский флот вел против Кайзеррейха и Австро-Венгрии успешную «голодную войну», блокируя ввоз продовольствия из нейтральных государств.[25] «Мне мнится, что победа будет на нашей стороне и союзников»[26], — писал царю Великий князь Николай Михайлович накануне брусиловского наступления. Летом 1916 года «положение Восточного фронта сразу стало исключительно серьезным»[27], — признавал начальник штаба Обер Ост.[28]
В ходе IV Галицийской битвы[29] войска Брусилова пленили 8924 офицера и 408 тыс. нижних чинов противника, захватили 581 орудие, 1795 пулеметов, 448 бомбометов и минометов, заняли территорию площадью более чем в 25 тыс. квадратных километров. Австро-Венгрия прекратила операции в Италии, чтобы перебросить 15 дивизий на Волынь и в Буковину, и не смогла разгромить итальянскую армию. ОХЛ направило 22 дивизии на Восток из Франции и Германии, чем облегчалось положение союзников под Верденом и на Сомме. Положение противника резко ухудшилось, в то время как переброшенных соединений еле хватало для того, чтобы удерживать линию обороны. В связи с тревожным положением на Востоке напряжение и тревога Обер Ост возрастали. Из Греции с Салоникского фронта на русский убыли 3,5 германских и 2 турецких дивизии. Общие потери противника за период с конца мая по октябрь 1916 года, вероятно, превысили 600 тыс. человек. Кризис резервов при защите осажденного со всех сторон Четверного союза вел к потере немцами стратегической инициативы. Измотанные войска Брусилова потеряли до 1,2 млн человек[30], но и германскую кровь, пролитую ради спасения австро-венгерских армий, как отмечал Людендорф, уже было невозможно возместить.[31] Глубокой осенью 1916 года кампания завершилась.
Автор считает небезупречной, но все же в целом плодотворной профессиональную деятельность генерала Алексеева в действующей армии. Ее очевидные результаты преобладали над упущениями, которых не мог избежать ни один командующий. В критической ситуации Алексеев неоднократно принимал на себя тяжелую ответственность, несмотря на высокие риски, и — с учетом общих условий и системных пороков русской военной машины[32] — достигал большего, чем мог добиться кто-либо другой на его месте. Поэтому Николай II, называвший Алексеева «умнейшей головой»[33] и считавший работу с ним «захватывающе интересной»[34], доверял своему начальнику Штаба в области военного управления, а их продолжительное сотрудничество в Ставке положительно оценивается в исторической литературе.[35]
По мнению германского историка Вальтера Гёрлица, настоящий генерал обязательно должен быть творческой личностью.[36] Стратег Алексеев, вопреки мнению Иванова[37], был таким военачальником, как показали его оперативные распоряжения в период маневренной войны 1914—1915 годов. Но став наштаверхом, отвечавшим за планирование, восстановление, накопление и сосредоточение сил для подготовки сокрушительного удара, Алексеев поднялся на уровень, на котором уже не мог игнорировать качество управления империей и дистанцироваться от текущей политики, определявшей боеспособность армии.[38] Однако, несмотря на исключительное значение занимаемой должности и принятую на себя ответственность, Алексеев не имел влияния на министерские назначения, связанные с организацией работы тыла, промышленности и снабжением войск.[39] В то же время, например, председатель Совета министров действительный статский советник Борис Штюрмер посчитал «односторонне сгущенным» письменный доклад члена Совета министра торговли и промышленности Иосифа Окулича — ученого-аграрника и квалифицированного специалиста в области сельского хозяйства. За год до февральских беспорядков в Петрограде он предупреждал Кабинет о нарастании проблем в деле продовольственных поставок армии и населению промышленных центров империи.[40]
Боевые действия 1914—1916 годов позволяли видеть, насколько изменился характер глобальной войны, превратившийся, по замечанию Генерального штаба генерал-лейтенанта, профессора Николая Головина, в акт человеческого общения и явление социальной жизни.[41] Напряженную борьбу вели не столько профессиональные армии и полководцы, сколько нации и государства, стремившиеся к максимальной мобилизации и эффективному использованию своих ресурсов. От разумных кадровых решений, правильной организации снабжения, тыла и транспорта, от работы промышленности, правительства, общественных организаций и органов самоуправления зависела судьба всей Антанты. В глазах Алексеева, ревниво относившегося к делам фронта, решающее значение имела свобода боевых операций[42] — ради защиты отечества и достижения общесоюзной победы над Центральными державами. Столь же принципиальных взглядов придерживался и Николай II, не желавший щадить Германию.[43] После капитуляции Кайзеррейха государь считал необходимым «уничтожение германского милитаризма», чтобы отнять у немецкого народа «всякую возможность реванша», и полагал целесообразным расчленить территорию Германской империи.[44]
Поражение России, которого с трудом удалось избежать в 1915 году, вело к социальным потрясениям и крушению престола. Поэтому фронт требовал подчинения своим нуждам любых интересов, включая частные приоритеты. Так произошло в Германии, где военные установили экономическую диктатуру, после чего силу Кайзеррейха в глазах нации олицетворял уже не император Вильгельм II, а генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, ставший начальником полевого Генерального штаба в августе 1916 года.[45] «Сначала соображения чисто военные, а потом уже политика»[46], — полагал Алексеев, по натуре отличавшийся от Гинденбурга и Людендорфа, но мысливший схожим образом и относившийся серьезно к любой проблеме, если она представляла опасность для армии. Другая реакция наштаверха — с его широкими взглядами на ведение войны, обостренным чувством долга и бескорыстным патриотизмом — исключалась. Соответствующую точку зрения еще в 1915 году в частном разговоре изложил умный генштабист, генерал от инфантерии Федор Палицын:
«Мольтке писал, и это останется всегда истиной, что стратегия — сама по себе не сложна. Ее формулы просты и немногочисленны. Но нет стратегии без снабжения. Армия должна жить, питаться, ее надо пополнять, снабжать, она должна все иметь — тогда и даст все. Но, чтобы требовать от армии всего, надо и дать ей все. И тот, кто требует, тот должен позаботиться дать ей все. Теперь же верховный (Великий князь Николай Николаевич. — К. А.) ни снабжением, ни тылом не ведает. Не в его руках все эти нити. Он требует наступления, ему говорят — не готово. Это совершенно недопустимо в технике военного дела. Пока он не будет полным хозяином во всем — он ровно ничего. Он и требовать не может, раз сам не дает. Будь все снабжение в его руках, тогда он бы знал нужды армии, чувствовал бы сильнее недостаток в патронах и винтовках».[47]
Алексеев не мог самоизолироваться от реальной обстановки, чтобы стать безразличным к политическим рискам и потенциальным угрозам для боеспособности войск: такое апатичное поведение резко противоречило мироощущению и психологии генерала, работавшего в Ставке на износ.[48] Поэтому зимой 1916 года наштаверх предлагал царю сократить численность фабрично-заводских рабочих в Петрограде путем эвакуации части оборонных предприятий на Урал, чтобы уменьшить вероятность массовых волнений. Но Николай II счел подобную меру излишней, способной спровоцировать панику.[49]
В свою очередь в июне 1916 года начальник Петроградского охранного отделения (ПОО)[50] генерал-майор Константин Глобачев обращал внимание премьера Штюрмера на необходимость вывести из Петрограда запасные подразделения и второстепенные санитарные учреждения, личный состав которых представлял проблему для безопасности столицы. Однако главный начальник Петроградского военного округа (ПВО), престарелый инженер-генерал князь Николай Туманов возразил Глобачеву, сославшись на чрезмерные затраты по организации перемещений тыловых войск, и Штюрмер оставил ситуацию без изменений.[51] Возможно, настояния Глобачева все же дали какой-то результат, так как в докладе от 1 августа председатель Совета министров представил на высочайшее рассмотрение перечень служащих и других групп населения, включая «запасных» (до 100 тыс. человек), подлежащих выселению из столицы, и одновременно отметил отрицательное отношение начальствующих лиц всех учреждений к такой эвакуации. И хотя далее Штюрмер грозился применением «самых решительных мер»[52], вопрос о разгрузке Петрограда, в первую очередь от «запасных», так и не был решен правительством вплоть до зимы 1917 года.
По должности Алексеев кроме организации генерал-квартирмейстерской части Штаба первостепенное внимание уделял вопросам снабжения действующей армии. Поэтому его встреча 13—14 января 1916 года в Могилеве с двумя думцами-кадетами — городским головой Москвы Михаилом Челноковым и председателем военно-морской комиссии Думы Андреем Шингаревым, приехавшими в Ставку для участия в продовольственно-угольном совещании и, помимо прочего, приглашенными к царскому обеду, — выглядела естественной. Челнокова принимал не только Алексеев — с высочайшего разрешения, — но и сам государь, оставшийся довольным поведением собеседника.[53]
В 1914—1915 годах московский городской голова, пытавшийся решать вопросы снабжения войск с первыми лицами царской бюрократии, зачастую встречал равнодушную реакцию, а его приемы у председателя Совета министров, действительного тайного советника статс-секретаря Ивана Горемыкина и военного министра генерала от кавалерии Владимира Сухомлинова, в ходе которых Челноков тщетно пытался обратить внимание высокопоставленных собеседников на нужды армии и недостаток материальных средств, выглядели так:
«И.[ван] Л.[оггинович] Горемыкин с закрытыми глазами сосал свою сигару, а когда рассказ дошел до конца, старик открыл свои белые глаза и спросил, как рассказчику нравится обстановка в новом доме председателя Совета министров, и начал со своей стороны рассказывать о том, с каким трудом ему удалось эту обстановку собрать. Выслушав рассказ Горемыкина, М.[ихаил] В.[асильевич] вновь начинает свое повествование и старик опять дремлет. Кончил М. В., старик, отвалившись, спрашивает, знаком ли он с его женой, и, не дождавшись ответа, вызывает дежурного чиновника и приказывает ему проводить М. В. на прием к жене. А после приема у супруги председателя Совета министров оказывается, что сей последний уехал на какое-то заседание. Едет М. В. к военному министру Сухомлинову, рассказывает ему то же. Сухомлинов все рассказанное отрицает: всего вдоволь, недостатка ни в чем нет. Мало того, выдвигается тема такого содержания: „Все хулят и корят правительство. Бывают действительно промахи. Но… промахи зачастую спасительные“. Военный министр достает из письменного стола карту и план Осовецкой крепости с сентябрьскими на укреплениях точками поражения от неприятельских снарядов, и торжественно заявляет: „Если бы укрепления были построены из доброкачественного цемента, то они давно были бы разрушены снарядами, ибо крепкий бетон разлетелся бы на части. А так как вместо цемента клали песочек, то снаряды в него зарываются и не рвутся!“ Мораль была ясна: от злоупотреблений одна польза и т. д. Едет М. В. к Кривошеину. Этот берет на себя роль посредника и, в конце концов, начинается работа союзов по обслуживанию не только санитарной, но и разнообразной материальной стороны войны».[54]
Теперь ситуация изменилась к лучшему.
Деловая и земская Россия ценила генерала Алексеева. Многие представители русского торгово-промышленного класса после кампаний 1914 и 1915 годов искренне ему симпатизировали, для чего, учитывая заслуги генерала, существовали веские основания. Со своей стороны, наштаверх относился к представителям общественных кругов корректно, но прагматично, рассчитывая извлечь пользу для войск в деле необходимых поставок и попечения о раненых.[55] Участие органов самоуправления в обустройстве тыла и широкой помощи фронту — вполне логично — вызывало в Ставке положительные отзывы. В то же время Алексеев критиковал еврейский протекционизм[56] в учреждениях Земгора[57] и его скрытую оппозиционную деятельность, особенно в связи с тем, что основную часть бюджета организации составляли не частные пожертвования, а государственные ассигнования.[58] В марте 1916 года в связи с отчетом директора департамента полиции генерал-майора Евгения Климовича о московских собраниях, состоявшихся под эгидой Земгора, Алексеев писал главнокомандующим: «В различных организациях мы имеем не только сотрудников в ведении войны, но получающую нашими трудами и казенными деньгами внутреннюю спайку сил, преследующих весьма вредные для жизни государства цели. С этим нужно сообразовать и наши отношения».[59] Но министерская «чехарда» и проблемы государственного управления, затрагивавшие интересы престола и армии, беспокоили наштаверха в гораздо большей степени, чем фрондирующие резолюции земгоровских совещаний.
С большим негодованием Алексеев относился к работе нового председателя Совета министров Штюрмера[60], чья энергичная деятельность в области внешней политики привела к пагубным последствиям для всего Восточного фронта. На посланника в Сербии князя Григория Трубецкого премьер произвел «отталкивающее впечатление своей внешностью типичного бюрократа с внушительным фасадом, плохо скрывающим пустоту содержания; высокий, толстый, с бородой-мочалкой и маленькими злыми холодными глазами, он был очень неприятен».[61] Член Государственного совета по выборам, убежденный монархист Владимир Ромейко-Гурко назвал Штюрмера министром, готовым ради сохранения портфеля на «противозаконное угодничество»[62] перед августейшей четой. Дельный и умный министр земледелия, «искреннейший монархист»[63] Александр Наумов, узнав о назначении Штюрмера главой Кабинета, позднее описывал свою реакцию так: «Ужас и отчаяние завладели всем моим существом — ужас за царский престол и отчаяние за предстоящее мне сотрудничество с лицом, которому я при встречах неохотно подавал руку».[64] С должностной вершины Штюрмер[65] — «мелочный и злой старик»[66], почувствовавший доверие царя и поддержку императрицы[67], — начал безапелляционно ратовать за вступление Румынского королевства в войну на стороне Антанты, не отдавая себе трезвого отчета в том, каким тяжелым бременем для фронта станет новый союзник в разгар кровопролитной кампании. Без ведома Ставки премьер оказывал на Бухарест серьезное давление и щедро обещал румынским политикам присылку русских войск[68], считая людские ресурсы империи неистощимыми. По сути, Штюрмер выполнял волю Александры Федоровны. Еще зимой 1916 года она считала правильным подталкивать румынского монарха к вступлению в войну, используя династические связи.[69] Присоединение Румынии к Антанте Штюрмер считал своей личной заслугой[70], но встретил резкие возражения многоопытного Алексеева.
Союз с православной Румынией создавал для России серьезные проблемы. Новый директор Дипломатической канцелярии при Ставке камергер Николай де Базили, сменивший князя Николая Кудашева, назначенного посланником в Китай, предупреждал МИД о намерении румын воевать «лишь в зависимости от того, на чью сторону фактически склонится победа».[71] За поддержку Антанты Бухарест требовал большой жертвы: русским надлежало прикрыть правый фланг развернутой румынской армии и направить экспедиционные силы в Добруджу, на север Балканского полуострова. В итоге — по мнению Алексеева — австро-германцы получали возможность «обойти главные силы Румынской армии и либо зайти в тыл нашего Буковинского фронта, либо, что еще вероятнее, отрезать нашу армию в Добрудже».[72] Всякое поражение румынских войск мгновенно ухудшало положение русских на их левом крыле, и цена вопроса выглядела чрезмерной.
Приобретение Румынии в качестве сомнительного союзника вело к значительному удлинению и без того растянутой линии фронта, к распылению сил действующей армии и резервов, формировавшихся с большим трудом, так как в России иссякали людские ресурсы для пополнений.[73] Боеспособность румынской армии расценивалась в Ставке весьма невысоко, и в случае поставок Бухаресту дефицитных военных материалов из России существовала высокая вероятность их захвата противником. «Без перемешивания с нашими на них (румын) надежда плохая»[74], — полагал и Великий князь Николай Николаевич (младший). Поэтому Алексеев не видел пользы от присоединения Румынии к Антанте.[75] Прагматичную точку зрения наштаверха разделял опытный министр иностранных дел Сазонов[76], которого Николай II уволил и заменил «патриотом» Штюрмером[77], чьи прекраснодушные мечтания в конце концов сбылись.
14 августа 1916 года под влиянием брусиловских операций Румыния вступила в войну, и опасения Алексеева быстро оправдались.[78] Через два месяца противник разгромил румын, а 23 ноября германо-болгарские войска вошли в Бухарест. Противник получил нефть и продовольствие Румынского королевства, обеспечив дефицитными ресурсами кампанию следующего года. По Высочайшему повелению для спасения очередного союзника был создан пятый по счету — Румынский — фронт[79], растянувшийся от Буковины до Черного моря на 600 километров и поглотивший до полумиллиона человек в составе 36 пехотных и 13 конных русских дивизий, включая почти все резервы.[80] Сотни тысяч новобранцев направлялись в Румынию, где из-за редкой сети коммуникаций возникли проблемы с продовольственным снабжением, начались голод и эпидемии.[81] Ни один агент противника не смог бы причинить большего ущерба русской армии, чем Штюрмер со своим патриотическим дилетантизмом.
Серьезные разногласия между Алексеевым и председателем Совета министров существовали и по другим внешнеполитическим проблемам. Еще в 1914 году Алексеев, чтобы подкрепить русскую армию, предлагал создать польские легионы для борьбы против немцев и австрийцев, но не встретил поддержки в верхах. Штюрмер, отрицавший «польский вопрос»[82], надеялся сохранить польские губернии в составе Российской империи, в то время как наштаверх — ради скорейшей победы — предлагал пойти навстречу историческим чаяниям поляков, вернув им широкую автономию. «В польском вопросе не может быть возврата. Необходимо самим дать то, что мы все равно вынуждены будем уступить», — прагматично заявил Алексеев весной 1916 года в беседе с Базили. Далее генерал приводил следующие аргументы: «Привлечением на свою сторону поляков мы должны воспрепятствовать насколько возможно использованию польского населения нашими противниками в борьбе их против нас, с другой стороны мы должны подготовить сочувственное отношение к нам поляков к тому времени, когда мы перейдем в наступление, дабы обеспечить себе активное содействие, например, действиями его в тылу неприятеля».[83] Закончилось противостояние с премьером безрезультатно. Более того, конфликт вокруг польского вопроса сыграл свою роль в отставке Сазонова и новом возвышении Штюрмера, чье влияние неуклонно возрастало.
Следующим «яблоком раздора» стала Босфорская проблема.
Штюрмер очень хотел объявить на весь мир о предоставлении России Константинополя и проливов после победы Антанты. Алексеев небезосновательно возражал против подобной дипломатической фанаберии. С его точки зрения, сначала следовало подготовить выполнение столь крупной и сложной десантной операции, обеспечив ее безусловный успех, а лишь затем широко говорить о ней.[84] В Кабинете Штюрмера наибольшую неприязнь наштаверха вызывал министр путей сообщения действительный статский советник Александр Трепов, не справлявшийся с организацией военных перевозок во время жестоких боев на Юго-Западном фронте.[85] В эмиграции в беседе с земским деятелем Василием Вырубовым камергер Базили так описывал реакцию наштаверха на политическую деятельность Штюрмера:
«Алексеев относился к этому с нескрываемым отвращением. Это [назначение Штюрмера] было последней каплей…[86] С этой минуты он считал, что государство подвергается громадной опасности. На бумагах, которые я ему докладывал, имеются записи Алексеева самого поразительного характера. Я помню одну запись на одной бумаге, которую я ему докладывал, где Алексеев просто написал красными чернилами: „Не к добру нас ведет г.[осподин] Штюрмер“. Восклицательный знак. А в разговорах он не скрывал, что в его представлении Штюрмер нас ведет к революции и со мной говорил [об этом] неоднократно».[87]
15 июня Алексеев подал на Высочайшее имя докладную записку[88], в которой описал тревожное состояние дел в области снабжения действующей армии боеприпасами[89], поставок промышленного металла, на транспорте, при пополнении и использовании рабочей силы, а также в связи с размещением заграничных заказов и валютными расходами. Для предупреждения опасности, способной «повлечь непоправимые бедствия для нашей армии и государства», наштаверх предлагал принять исключительные меры: провести милитаризацию оборонных предприятий и организовать дешевое снабжение трудящихся через казенные магазины, упорядочить работу имперского транспорта, усилить добычу угля и металлов путем расширения трудовой повинности за счет лиц, освобожденных от призыва, и вольнонаемных из числа представителей азиатских народов, вернуть с фронта для занятости в военно-промышленном комплексе лиц с высшим техническим образованием и специалистов-мастеровых. С целью осуществления этой программы и подчинения тыла интересам действующей армии Алексеев считал целесообразным учредить должность верховного министра государственной обороны. Он назначался по выбору государя, облекался полнотой чрезвычайной власти и полномочиями за пределами театра военных действий (ТВД), чтобы «объединять, руководить и направлять единой волею деятельность всех министерств, государственных и общественных учреждений» ради достижения «полной победы и изгнания неприятеля из пределов России». Отчитывался министр только перед царем.[90] Вопреки существующим домыслам[91], нет оснований полагать, что в роли верховного министра Алексеев видел себя. Подобные утверждения не опираются на аутентичные источники и не аргументированы, не говоря уже о том, что Главковерх в той сложной обстановке, которая складывалась на фронте после начала Луцк-Черновицкой битвы, ни в коем случае не расстался бы со своим ближайшим и наиболее квалифицированным сотрудником, руководившим оперативным управлением на всем ТВД. Благоволение и привязанность Николая II к Алексееву как к своему начальнику Штаба стали особенно заметны на Пасху 1916 года.[92]
Версия о скрытых претензиях Алексеева на портфель верховного министра государственной обороны, созданная для того, чтобы затем обосновать «низменные» мотивы его поведения в драматические дни Февральской революции, принадлежит исследователям, не имеющим представлений о чертах характера и приоритетах генерала, отличавшегося в первую очередь незаурядным самоограничением и высокими требованиями к самому себе. Столь же далеки от реальности утверждения о скрытом желании Алексеева, якобы сгоравшего от честолюбия, получить портфель военного министра или «возглавить страну» в качестве диктатора.[93] «Лично я очень хотел бы остаться в моем настоящем положении»[94], — твердо заявил наштаверх деятелям Временного правительства 6 марта 1917 года. Категорически он отказывался и от должности Главковерха.[95] Ни по своим личным и деловым качествам, ни по самооценке и отзывам сослуживцев лишенный амбиций и стального упорства Алексеев не только не годился в «диктаторы», но никогда и не стал бы затевать политическую интригу, чтобы в разгар боевых операций, всецело владевших его вниманием, хитроумно добиваться высокой должности в глубоком тылу. С момента прибытия в Могилев в августе 1915 года и вплоть до отставки в мае 1917 года свои ежечасные заботы и интересы Алексеев связывал исключительно с судьбой сражавшихся войск и эффективной работой генерал-квартирмейстерской части Ставки. В этом самоотверженном и почти религиозном — по духу — служении скромный генерал видел единственный смысл своей жизнедеятельности.
В письменном обращении наштаверха к государю не было ни экзотического, ни конспирологического подтекста. Речь шла не о потакании личным амбициям Алексеева, а лишь об использовании российским монархом целесообразного опыта других воюющих государств, прибегавших к централизации управления под влиянием чрезвычайных обстоятельств военного времени. Отсутствовали в записке и какие-либо персональные рекомендации.[96] Однако император, ревниво относившийся к полноте царской власти, вполне мог опасаться, что за время высочайшего пребывания в Ставке авторитетный министр с широкими полномочиями не только приобретет излишнюю популярность в России, но и невольно начнет умалять первенствующее достоинство самодержца, потеснив его на политической сцене.[97] Примерно так и произошло с Гинденбургом в Германии. Против учреждения должности министра государственной обороны высказался и председатель Государственной думы действительный статский советник Михаил Родзянко[98], чем окончательно способствовал крушению плана Алексеева. 28 июня роль «диктатора» царь поручил тому же бесцветному Штюрмеру и этим лишил предложения наштаверха всякого смысла. «Меха обновили, но негодное вино в них осталось то же»[99], — с разочарованием констатировал уволенный Наумов.
Императрица Александра Федоровна искренне считала Штюрмера честным и хорошим управленцем[100], в то время как он умело играл роль охранителя, защитника самодержавия и скрепоносного православия.[101] При этом амбициозный премьер-охранитель производил отрицательное впечатление не только на Алексеева, министров и думцев[102], но даже Григорий Распутин, по донесениям агентов-филеров, «ругал господина министра Штюрмера сволочью».[103] Одновременно на фоне административной некомпетентности Штюрмера множились беспочвенные слухи о скрытом «германофильстве» премьера, усиливавшие негативные реакции в армии, обществе и элитах. «Я хотя и глубокий монархист, но все же не могу <не> сказать про то что худо. Избавьте нас от наших внутренних немцев, а с немцами в окопах мы сумеем справиться сами»[104], — писал в конце 1916 года из войск Северного фронта безымянный корреспондент, чье письмо перлюстрировали цензоры.
Духовно-искусительное влияние Распутина на императрицу Александру Федоровну — по мере ее все более активного вмешательства в дела государственного управления[105] — превратилось из частной, семейной в политическую проблему.[106] Императрица искренне считала лжестарца «святым божьим человеком»[107], воспринимала его как непризнанного в отечестве пророка: «Он живет для своего государя и России и выносит все поношения ради нас».[108] Евангельское чтение на Страстной неделе перед Пасхой 1916 года «живо напомнило» царице Распутина «и преследование Его за Христа и за нас».[109] В то же время пьяные кутежи и буйные похождения совсем не смиренного «раба» Григория, неравнодушного к женщинам, подтверждаются филерами, чинами Корпуса жандармов и лицами, близкими к царской семье.[110] Бурные оргии «божьего человека» с девицами легкого поведения, певичками, некоторыми из просительниц и поклонниц были установленным фактом.[111] «Умный и свирепый»[112] контрразведчик, Генерального штаба генерал-майор Николай Батюшин, занимавшийся связями «старца», полагал, что его религиозное ханжество лишь покрывало разврат.[113] В то же время Распутин в известном смысле связывал власть с миром.[114] Бывшая старшая камер-юнгфера комнат Ее Величества Магдалина Занотти показывала следователю Николаю Соколову:
«Распутин в последние годы часто бывал у нас (в Царском Селе): несколько раз в месяц. Он и наедине принимался Ея Величеством. Мало по малу Императрица была совершенно обусловлена волей Распутина.[115] Всю семью она вообще подавляла своим характером: главным лицом, главной волей была она, а не отец, который ей подчинялся. Я убеждена, живя с ними, что Государь, в конце концов, поддался настроению Императрицы: раньше он не был так религиозен, как сделался потом… Императрица в последнее время стала вмешиваться в дела управления. В действительности она и в этом не имела своей воли, а волю Распутина… Вместе с Вырубовой и Распутиным они обсуждали дела управления, сносясь с ним и непосредственно, и при посредстве переписки».[116]
Верноподданные монархисты свидетельствовали о том же. Дворцовый комендант (дворком), Свиты Его Величества генерал-майор Владимир Воейков называл лжестарца «злым гением Императорского Дома и России»[117], оказывая, тем не менее, ему разные услуги, чтобы не раздражать императрицу, а министр внутренних дел действительный статский советник Александр Протопопов смотрел на «Друга» государыни, «как на одного из влиятельных челядинцев».[118] Монарший историограф генерал-майор Дмитрий Дубенский видел в лжестарце «погибель для России» и признавал: «Нравственный гнет мы все испытывали».[119] Флаг-капитан Его Величества адмирал Константин Нилов ругал «Друга» нецензурными словами.[120]
В духе времени степень реального воздействия Распутина на кадровые перестановки на верхах власти сильно преувеличивалась современниками[121] полностью отрицать негативное влияние императрицы Александры Федоровны и лжестарца на государственное управление, в чем пытались убедить читателей зарубежные публицисты Иван Якобий и Виктор Кобылин[124] и о чем свидетельствовали информированные современники.[125] «На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров, — писал Николай II супруге. — Этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране! О, бесценное Солнышко, я так счастлив, что ты, наконец, нашла себе подходящее дело! Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться, по крайней мере, о внутренних делах».[126] В особую книжечку с использованием личного шифра Александра Федоровна регулярно записывала важнейшие вопросы, касавшиеся управления, имена государственных, военных и общественных деятелей, ее интересовавших.[127]
Начальник Главного управления почт и телеграфов действительный статский советник в звании камергера Владимир Похвиснёв, через чьи руки по долгу службы проходили многочисленные послания «божьего человека» на имя августейшей четы, показал следователю Соколову: «По совести могу сказать, что громадное влияние Распутина у Государя и Государыни содержанием телеграмм устанавливалось с полной очевидностью. Часто телеграммы касались вопросов „управления“, преимущественно назначения разных лиц».[128] Как бы ни желал вслед за Якобием и Кобылиным доказать обратное петербургский историк Сергей Куликов[129], государыня и Распутин способствовали назначению Штюрмера председателем Совета министров, а психически неадекватного[130] действительного статского советника Александра Протопопова, ранее близкого к генералу Сухомлинову, — управляющим МВД, а затем и министром внутренних дел.[131] Оба они в силу некомпетентности по линии МВД мало интересовались революционным движением и плохо в нем разбирались[132], показывая непростительное профессиональное невежество. Начальник ПОО генерал Глобачев запомнил последнего руководителя имперского МВД как «человека, летевшего в пропасть».[133] При этом Протопопов отличался незаурядным слабоволием[134], а как только получил назначение в МВД, по собственному признанию, сразу воспылал к самодержцу особенной любовью.[135] Кроме того, новый управляющий ключевым министерством искренне верил в свою мессианскую роль по спасению родины.[136]
В ноябре 1916 года Николай II, засомневавшийся в способностях и адекватности Протопопова, счел рискованным далее сохранять в его руках МВД.[137] Но пораженная перспективой увольнения своего протеже Александра Федоровна, очевидно не без уговоров Распутина, начала умолять мужа не менять дилетанта-управляющего.[138] В итоге суеверный Протопопов — «мягкотелый, истерический фигляр»[139], обращавшийся к оккультистам за указаниями «дурных» и «хороших» дней[140], — прочно остался во главе имперского МВД. Через два месяца после высочайшего утверждения в министерской должности любимец государыни благополучно привел российскую столицу к массовым беспорядкам.
Близость Распутина к императрице и его ненормальное влияние на Александру Федоровну кроме морально-политических, возможно, имели еще более прискорбные последствия. К сожалению, Верховный главнокомандующий в личной переписке с супругой регулярно сообщал ей совершенно секретные сведения особой важности, касавшиеся действующей армии и генерал-квартирмейстерской части Ставки. Он называл императрице сроки, направления и время проведения наступательных операций, рассказывал о районах использования гвардейских частей, снабжении войск боеприпасами и передислокации резервов, об изменениях в планах Алексеева, совещании высшего командования с целью планирования кампании[141] и других мероприятиях. Фактически речь шла о непредумышленном разглашении Николаем II военной тайны — в то время как Алексеев, по чьей инициативе 14 января 1916 года было создано контрразведывательное отделение (КРО) при Штабе Главковерха[142], придавал исключительное значение мерам безопасности и соблюдению секретности.[143] Генерал Иванов поэтому даже упрекал своего бывшего начальника штаба в скрытности.[144] В свою очередь Александра Федоровна не только настойчиво интересовалась военными вопросами («Правда ли, что формируются новые полки для отправки во Францию?»[145]; «Когда приблизительно начнет наша гвардия наступать?»[146]), но и в связи с ними вносила собственные предложения, передавала царю «экспертное» мнение Распутина, высказывала сомнения в целесообразности подготовки в Петрограде офицеров-генштабистов, которых, с ее точки зрения, вполне могли заменить строевые офицеры.[147]
В переписке с мужем в порыве откровенности Александра Федоровна называла себя безумной женщиной.[148] Некоторые современники, знавшие ее, свидетельствовали отчасти о справедливости этой рефлексивной самохарактеристики, истеричности и болезненном нездоровье императрицы.[149] Поэтому неудивительно, что Алексеев, по свидетельству дипломата Базили, просил его не направлять секретных бумаг царю перед приездом или во время пребывания Александры Федоровны в Могилеве, считая, что «императрица не в своем уме» и «может по неосторожности что-нибудь разболтать».[150] Распутинские «наставления» по оперативной части Главковерху — а следовательно, и его начальнику Штаба — позволяют сделать вывод: государыня страстно желала помочь мужу в управлении войсками и, чтобы получить «благословение» лжестарца, простодушно осведомляла его о содержании писем, касавшихся ведения боевых действий, намерений и возможностей русского командования. К счастью, Алексеев не допускал влияния подобных «советов» на ведение операций.[151]
После Луцкого прорыва Николай II, поставив супругу в известность о резком изменении планов Алексеева, просил ее не говорить об этом «Другу».[152] Но императрица безгранично ему доверяла, полагая, что Бог дал беззаветному патриоту Распутину «больше предвиденья, мудрости и проницательности, нежели всем военным вместе».[153] В глазах государыни мистические способности «божьего человека» и его дар «давать полезные советы» значили больше, чем профессиональные качества генералов Императорской армии, должных покорно вдохновляться благословенным одобрением и промыслительной поддержкой «Друга». Таким образом, невольные опасения Алексеева оправдывались — на самом высоком уровне происходила утечка важнейшей информации, представлявшей интерес для немецких агентов или их связников. Может быть, поэтому после гибели Распутина военная цензура стала интересоваться почтовыми отправлениями, проходившими через императорский стол.[154]
Вероятно, с какого-то момента «свихнувшийся мистик», как назвал Распутина воспитатель цесаревича Пьер Жильяр[155], действительно сожалел о затянувшейся войне с Германией[156], усталость населения от которой была очевидной накануне революции. Поэтому попытка публициста Якобия, искавшего повсюду заговоры против августейшей четы, отрицать «миротворческие» настроения лжестарца[157] неубедительна. Все же нет оснований для причисления Распутина к сознательным проводникам германского влияния. Как полагал Батюшин, «в голове его едва ли могла зародиться мысль, что сам-то он, может быть, является передатчиком чужих желаний и решений, преследующих в лучшем случае цели служебной карьеры, а в худшем играющих в руку врагам России».[158] Такие же опасения высказывал царю и Свиты Его Величества генерал-майор Владимир Джунковский 1-й, командовавший отдельным Корпусом жандармов.[159] В ближайшее окружение Распутина входили не только проходимцы и аферисты[160], но и лица, подозревавшиеся контрразведчиками во враждебной деятельности и сотрудничестве с противником.[161] Первым среди них необходимо назвать кандидата юридических прав и директора правления Русско-Французского коммерческого банка Дмитрия Рубинштейна («Митьку») — Генерального консула Персии в Киеве, кавалера ордена св. Владимира IV степени и хорошего знакомого фрейлины молодой императрицы Анны Вырубовой.[162] Она, по свидетельству Протопопова, играла роль фонографа распутинских слов и внушений, механически передавая все услышанное от лжестарца августейшей чете.[163]
В поле зрения контрразведчиков штаба ПВО Рубинштейн попал в конце 1915 года в связи с сомнительной покупкой его банком газеты «Новое время», скупкой на подставных лиц имений в Минской губернии и обличительными публикациями в печати.[164] Кроме того, в Ставку поступали сведения[165] о крупных частных сделках и экспорте дефицитных товаров, включая сахар, через посредников из нейтральных государств в страны германского блока, чем наносился ущерб интересам русской армии. Столичный округ и Петроград входили в тыловой район ТВД, в связи с чем 28 мая 1916 года Алексеев возложил на генерала для поручений Батюшина, служившего при штабе армий Северного фронта, ведение следствия о банковских спекуляциях и причастных к ним лицах. Наштаверх допускал, что подобные действия могли иметь признаки государственной измены.[166] Кроме того, «Митька» живо интересовался у Распутина сроками и подробностями военных операций.[167]
10 июля — с санкции Алексеева — Рубинштейн был задержан вместе с другими подозреваемыми и после выемки документов препровожден в Псковскую тюрьму. Батюшин оказался в непростом служебном положении, учитывая влияние представителей высших сфер. Но, несмотря на высокие связи арестованного, Алексеев требовал продолжать расследование.[168] Контрразведчики изъяли у Рубинштейна отношение № 5283 от 24/25 января 1915 года за подписью генерал-квартирмейстера штаба 3-й армии Юго-Западного фронта, адресованное начальнику 1-й Донской казачьей дивизии. По экспертной оценке документ подлежал секретному хранению, а его наличие у себя Рубинштейн объяснить не смог.[169] В результате расследования он обвинялся в продаже бронебойных пуль немцам и передаче через Стокгольм информации об их производстве, вексельных махинациях в пользу противника, продаже через Финляндию государствам германского блока платины в размере 3 пуда 11 фунтов (по цене 70—80 тыс. рублей за пуд), хранении шифра.[170] Банкир отрицал обвинения, но дал показания об участии ряда банков в спекуляциях предметами первой необходимости, провоцировавших недовольство населения. Батюшин на основании собранных материалов считал доказанной спекуляцию банками сахаром и возможной — хлебом и углем.[171] С точки зрения Алексеева, подобные действия способствовали расстройству тыла.[172]
В конце 1915 года Александра Федоровна еще весьма прохладно относилась к Рубинштейну, несмотря на его широкие благотворительные жесты, — отчасти в связи с покупкой «Нового времени», где публиковались «лживые статьи».[173] Но спустя год государыня под влиянием Вырубовой и Распутина превратилась в энергичную заступницу подследственного. Распутин особо хлопотал за банкира.[174] В итоге ни об одном заключенном, может быть, за исключением Сухомлинова[175], Александра Федоровна не просила так мужа, как о ловком Рубинштейне («Конечно, за ним водятся грязные денежные дела, — но не за ним же одним»).[176] Императрица добивалась, чтобы Николай II приказал Алексееву телеграфировать Рузскому о передаче банкира в ведение МВД[177], то есть в руки послушного Протопопова. Он хитро предлагал Батюшину без огласки приехать в Царское Село и доложить о деле Рубинштейна самой Александре Федоровне. Но генерал уклончиво ответил, что по субординации для такого визита ему требуется санкция Ставки — фактически Алексеева, — и предложил организовать его официальный вызов через Могилев.[178] В Штабе Главковерха экзальтированного министра переносили с трудом. «У Протопопова, — говорили в Ставке, — все есть: великолепное общественное положение, незапятнанная репутация (?), огромное богатство… недостает одного — виселицы, захотел ее добиться».[179] Государыня не имела отношения к армии, поэтому отказ Батюшина, подчинявшегося лишь своим начальникам, выглядел формально обоснованным. В действительности, конечно, контрразведчик[180] не хотел подвергаться давлению со стороны несчастной женщины, которой манипулировали Вырубова и Распутин.[181]
В конечном итоге настояния Александры Федоровны дали желанный результат: 6 декабря по Высочайшему повелению «выпустить на поруки» Рубинштейн был освобожден из Псковской тюрьмы приказом Георгиевского кавалера, генерала от инфантерии Юрия Данилова («Черного»), исполнявшего должность начальника штаба армий Северного фронта, с обязательством не покидать пределы Петрограда без разрешения Батюшина.[182] «Папа и Мама добрые, — говорил в таких случаях „старец“, — и не допустят, чтобы безвинный человек зря пропадал».[183] Покинув тюремные стены, Рубинштейн немедленно отправил Распутину цветов на пятьсот рублей.[184] Однако в распоряжении следователей осталась свидетель Евгения Булгак, готовая доказать, что Рубинштейн за содействие по своему освобождению заплатил Распутину 25 тыс. рублей[185], поэтому производство по делу продолжалось вплоть до крушения старого порядка.[186] При этом Александра Федоровна считала необходимым положить конец деятельности коварных алексеевских контрразведчиков[187], занимавшихся расследованием не только действий Рубинштейна, но и других лиц, причастных к крупным спекуляциям («дело сахарозаводчиков»)[188], а затем требовала от мужа уволить Батюшина.[189] Своим авторитетом Алексеев защищал сотрудников КРО, оказавшихся в итоге бессильными: история с вероятным агентом Рубинштейном — еще до его освобождения — наглядно показывала степень распутинского влияния в высших сферах и дилетантского вмешательства императрицы в вопросы, находившиеся за пределами ее компетенции.
Примерно до конца лета 1916 года Александра Федоровна относилась к Алексееву вполне доброжелательно. Через государя она передавала ему поклоны, благодарности, интересовалась производством в генерал-адъютанты, послала наштаверху пасхальный подарок, сердечно радовалась участию генерала в выносе плащаницы на богослужении в Великую пятницу.[190] Однако острая неприязнь Алексеева к Распутину вкупе с раздражением от деятельности Штюрмера, особенно по румынскому вопросу, лишила заслуженного генерала былого расположения Ее Величества. Под влиянием разных причин, в том числе букета болезней, боготворимая мужем Александра Федоровна, по отзывам близких ей людей, стала категоричной, абсолютно уверенной в собственной правоте и нетерпимой к чужому мнению, не совпадавшему с ее точкой зрения.[191] Камер-юнгфера Занотти показывала Соколову: «В последние годы свое „я“ она чувствовала непогрешимым, обязательным для всех. Кто не согласны были с ее „я“, должны были удаляться от нее».[192] Соответственно, какое-либо неприятие или тем более критические замечания в адрес Распутина вызывали охлаждение Александры Федоровны, не прощавшей злословий в адрес «святого».[193] Его мистическая роль в жизни царской семьи значила для государыни больше, чем даже мольбы вдовствующей императрицы Марии Федоровны и Великой княгини Елизаветы Федоровны, видевших в лжестарце разрушительную и темную силу. Поэтому отношения Александры Федоровны со свекровью и сестрой расстроились.[194]
В конце июля — начале августа 1916 года Александра Федоровна посетила Могилев. Ее визиты радовали далеко не всех современников, встречавших Высочайший приезд. Для некоторых из них она так и осталась в памяти, несмотря на свою мучительную гибель, как «очень полная женщина, темная шатенка, злая и надменная»[195], не отвечавшая чаемому образу русской императрицы, которой некогда соответствовала приветливая, обаятельная и жизнерадостная Мария Федоровна.[196] Молодая государыня преподнесла Алексееву образок от Распутина. По требованию этикета Высочайший подарок генерал принял, хотя относился к лжестарцу резко отрицательно.[197] Однако в ответ на доверительные слова государыни, пожелавшей, чтобы «молитвенник» царской семьи приехал в Ставку и тем самым принес командованию «счастье», Алексеев твердо сообщил, что в случае визита Распутина покинет занимаемую должность.[198] Такая реакция наштаверха смутила императрицу, и она писала мужу из поезда: «Если только Алексеев принял икону нашего Друга с подобающим настроением, то Бог, несомненно, благословит его труды с тобой. Не бойся упоминать о Гр.[игории] при нем».[199] Неприязнь Алексеева к лжестарцу, дискредитировавшему царскую семью и покровительствовавшему таким персонажам, как Штюрмер и Рубинштейн, стала очевидной. При этом Николай II доверял своему начальнику Штаба, чье мнение о Распутине — с точки зрения императрицы — выглядело отныне предосудительным. Возможно, императрица опасалась нежелательного влияния на мужа его ближайшего сотрудника по военным делам.[200] Второй причиной для охлаждения Александры Федоровны к наштаверху послужили его разумные взгляды на вопрос о предоставлении польской автономии, противоречившие точке зрения Штюрмера. По мнению государыни, уступки полякам наносили ущерб интересам наследника российского престола, будущего императора.[201]
В свою очередь Алексеев связывал воедино явление Распутина, неудачное правление Штюрмера и, возможно, деятельность Рубинштейна с постоянным вмешательством в политику Александры Федоровны — властной и амбициозной женщины, способной из мистических побуждений и по причине своего тяжелого нездоровья разглашать сведения особой важности, перестававшие быть военной тайной. В одном случае императрица убедила мужа принять решение, вызвавшее резкую реакцию начальника Штаба.[202] Зимой 1916 года могилевский губернатор действительный статский советник Александр Пильц в частном разговоре вспыльчиво требовал от Алексеева, угрожая генералу общественным судом, чтобы он решительно поговорил с царем о Распутине и «открыл государю глаза на этого мерзавца».[203] Но Николай II не любил, когда его сотрудники начинали обсуждать проблемы, не касавшиеся их профессиональной деятельности[204], не говоря уже о частной жизни царской семьи. Ни по складу характера, ни по должности Алексеев не мог выступать в качестве обличителя лжестарца — особенно при гробовом молчании министров и Свиты, — и робкая попытка наштаверха завести с императором разговор о пагубной роли Распутина не дала результата.[205]
Царь вполне доверял Алексееву, но только как наштаверху, отвечавшему за оперативное планирование и организацию управления действующей армией. Его переживания и субъективные суждения по внутриполитическим вопросам, самым непосредственным образом связанным с ведением войны, не интересовали Николая II. Воспитание и хладнокровие государя позволяли ему — по крайне мере внешне — игнорировать предупреждения о грядущей опасности, которые он считал явным преувеличением, и сохранять невозмутимое отношение к докладчикам, сообщавшим неприятные известия. Однако в глазах императрицы Александры Федоровны генерал Алексеев потерял былое расположение не только по причине нескрываемой неприязни к Распутину, но и в связи с так называемой «перепиской» с Гучковым, получившей огласку осенью 1916 года.
Член Государственного совета по выборам Александр Гучков с 1915 года возглавлял Центральный военно-промышленный комитет (ЦВПК), находившийся в Петрограде. Правнук крепостного крестьянина Калужской губернии, прапорщик запаса армейской пехоты и богатый лидер партии «Союз 17 октября» снискал известность в качестве одного из самых непримиримых противников Николая II среди праволиберальных русских политиков, поддерживавших столыпинскую модернизацию[206] и выступавших за последовательный переход страны к конституционно-монархическому строю. Его ум, энергия и прочие таланты сочетались с большим самолюбием, переходившим в тщеславие, и нетерпимым упрямством[207], не говоря уже о пресловутом бретерстве. Осенью 1916 года Гучкову исполнилось 55 лет, но в своей целеустремленности и склонности к авантюрам он по-прежнему напоминал постаревших героев Луи Буссенара, искавших ныне приключений не в Южной Африке, а в России, где сами верхи дискредитировали монархические идеалы. При этом переход Гучкова в оппозицию в 1911—1912 годах и его конфликт с царем носили не только политический[208], но в значительной степени и личный характер, связанный с бестактным поведением лидера октябристов. Однажды он сделал достоянием гласности конфиденциальную информацию, касавшуюся частных взглядов Николая II, а затем — в обидчивом раздражении от негативной реакции государя — начал публично атаковать Распутина и разоблачать его близость к царской семье[209], после чего мгновенно превратился в личного врага Александры Федоровны. В острых выражениях думский трибун не стеснялся:
«Вдумайтесь только, кто же хозяйничает на верхах, кто вертит ту ось, которая тащит за собою и смену направлений, и смену лиц, падение одних, возвышение других? Григорий Распутин не одинок; разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары? Ненасытные честолюбцы, тоскующие по ускользнувшей из их рук власти, темные дельцы, потерпевшие крушение журналисты… Антрепренеры старца! Это они суфлируют ему то, что он шепчет дальше. Это целое коммерческое предприятие, тонко ведущее свою игру».[210]
Неудивительно, что в частной переписке с мужем императрица желала Гучкову смерти[211] и называла его «скотиной».[212] Царь Гучкова не только не любил, считая любое общение с ним предосудительным, но и боялся амбициозного политика.[213] В свою очередь председатель ЦВПК тоже не стеснялся в оценках. «„Они“ (августейшая чета. — К. А.) — обреченные, их никто спасти не может, — писал Гучков 17 августа 1915 года генералу Джунковскому, расстроенному после его внезапного увольнения. — Пытался спасти их Петр Аркадьевич [Столыпин]. Вы знаете, кто и как с ним расправился. Пытался и я спасти. Но затем махнул рукой. Пытались сделать и Вы, но на Вас махнули рукой. Но кто нуждается в спасении, так это Россия».[214] В собственные возвышенные слова автор письма искренне верил и надеялся «сыграть роль» в переустройстве российской власти, чтобы предотвратить неизбежный революционный взрыв, казавшийся ему неизбежным даже в случае победы в изнурительной войне.[215]
Алексеев познакомился с Гучковым в 1905 году в Маньчжурии, где тот находился в качестве помощника главноуполномоченного Российского общества Красного Креста (РОКК). Затем в 1908—1911 годах они встречались в Киеве, в бытность Алексеева начальником штаба Киевского военного округа, так как Гучков поддерживал хорошие отношения с Ивановым, командовавшим КВО. С учетом опыта минувшей войны оба генерала помогали председателю III Думы ориентироваться в вопросах, касавшихся неотложных армейских нужд и требовавших соответствующих бюджетных ассигнований. «Они не были в числе главных моих осведомителей, — рассказывал Гучков в интервью Базили, — они мне язвы военного ведомства не раскрывали, а просто давали те или другие советы».[216] Благодаря своим обширным связям и знакомствам, пассионарный лидер октябристов располагал разносторонней информацией о реальном состоянии армии накануне Великой войны и аргументированно оппонировал Сухомлинову.[217]
Весной 1915 года, когда Алексеев занял должность главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта, Гучков состоял здесь особоуполномоченным РОКК. С Алексеевым быстро сложилось деловое сотрудничество, которое политик описывал так: «Я к нему заезжал, докладывал о санитарных вопросах, о вопросах медицинской помощи и затем всегда говорил о своих впечатлениях от фронта».[218] Вероятно, последний раз Гучков посетил Алексеева 20 июня в его штабе в Седлеце, во время тяжелого отступления. Разговор шел о плачевных результатах деятельности Сухомлинова, Главного артиллерийского управления (ГАУ) и острой нехватке боеприпасов. Для преодоления «снарядного голода» в тылу начинали свою работу военно-промышленные комитеты, выступавшие в качестве посредников при размещении государственных заказов на частных предприятиях. По итогам беседы генерал Палицын записал: «По словам М.[ихаила] В.[асильевича] нельзя провести грань — где начинается недомыслие, где начинается преступность».[219] Выпад генерала в адрес уволенного министра выглядел очевидным, и, скорее всего, Гучков горький упрек Алексеева запомнил.
В дальнейшем Гучков несколько раз письменно обращался к наштаверху по вопросам снабжения войск действующей армии, но ответов не ожидал и не получал их.[220] 15 августа 1916 года Гучков написал Алексееву первое письмо, получившее широкую известность. Речь шла об истории в связи с поставками винтовок из-за границы. В то же время объектом жесткой критики председателя ЦВПК стала «жалкая, дрянная, слякотная власть» во главе со Штюрмером, провоцировавшая, по мнению автора, революционный взрыв, и «отвратительная политика»[221], то есть неквалифицированное управление государством в обстановке тяжелой войны. Заявления Гучкова, при всей их резкости, в частном письме выглядели не так уж предосудительно — по сравнению с обсуждением конфиденциальных военных сведений в переписке августейшей четы — и вполне могли бы рассматриваться в качестве проявления искренних переживаний общественного деятеля, участвовавшего в политическом процессе. Самолюбие и тщеславие Гучкова не исключали его искреннего патриотизма.[222] Неудивительно и то, что председатель ЦВПК обратился с жалобами именно к Алексееву, знакомому и уважаемому генералу, представлявшему в глазах деловой России наиболее авторитетную фигуру в военной иерархии.
Однако Гучков немедленно сделал свое письмо частью интриги, позволив земцу Челнокову снять копию. Текст начал распространяться в списках[223], потерял характер частного документа и превратился в злободневный памфлет. Нельзя исключать и желания Гучкова использовать имя Алексеева, чтобы повысить собственную значимость в глазах представителей общественных кругов и либеральной оппозиции. Поэтому безупречность поступков председателя ЦВПК сомнительна. На протяжении следующих двух-трех недель Гучков направил на имя Алексеева еще одно письмо, посвященное заказам ГАУ и отказам правительства Штюрмера их оплачивать по предложенной цене, препятствиям в производстве винтовок, пулеметов и снарядов для тяжелой артиллерии.
В середине сентября императрица Александра Федоровна, вероятнее всего, от Штюрмера[224] узнала о переписке между Алексеевым и «скотиной Гучковым».[225] 20 сентября министр торговли и промышленности действительный статский советник князь Всеволод Шаховской — добрый приятель Распутина[226] — при посредничестве Вырубовой получил в Царском Селе Высочайшую аудиенцию. Бдительный министр доложил императрице о критическом отношении Алексеева к правительству, о «крайней сомнительной верности» начальника Штаба своему монарху и передал ей копии двух писем Гучкова, назвав обоих «злейшими врагами престола». По мере развития доклада Высочайший прием превратился из внимательного в «высокомилостивый».[227] С высокой степенью вероятности неприязнь Алексеева к Кабинету расценивалась Шаховским в качестве личного укора и отрицательной оценки работы его собственного ведомства.
Вместе с тем ни Штюрмер, ни Александра Федоровна, ни Шаховской не поинтересовались наличием ответных писем заслуженного генерала, хотя факт переписки предполагает существование корреспонденции двух лиц. Николай II недаром удивился, узнав от супруги о тайных посланиях, якобы циркулировавших между Ставкой и Петроградом.[228] Алексеев, давший объяснения государю, заявил, что о существовании гучковского письма, разошедшегося в списках, он узнал из сообщений жены Анны Николаевны и частного обращения к нему генерала Эверта, упрекавшего наштаверха за ведение переписки «с таким негодяем, как Гучков», а также от Его Величества. Алексеев отрицал факт переписки, а царь указал на недопустимость ее ведения «с человеком, заведомо относящимся с полной ненавистью к монархии и династии».[229] Тем самым Николай II и ограничился. Гучков писал Алексееву, но до сих пор нет оснований для утверждений о том, что Алексеев писал Гучкову конспиративные письма с предосудительным содержанием. Такие эпистолярные источники исследователям неизвестны.[230] На отдаленность Алексеева от «гучковского „октябризма“» указывал и известный советский историк, публикатор многочисленных источников Владимир Семенников.[231]
В 1916 году Алексеев имел безупречную репутацию и занимал слишком высокое положение, чтобы столь нелепо рисковать ими — и ради чего?
Обмен с председателем ЦВПК критическими замечаниями в адрес «дрянной» власти не имел значения по сравнению с утратой Высочайшего доверия и неминуемой отставкой. Генеральские письма в любой момент могли получить известность, в том числе благодаря самому Гучкову, если бы он счел огласку целесообразной, а царь при малейших подозрениях в нелояльности наштаверха мог немедленно его уволить. Не более чем легенда и популярная эмигрантская версия[232], подхваченная в России недобросовестными публицистами и некоторыми исследователями, об «оккультно-масонской связи» Гучкова с Алексеевым, а также генералами Василием Ромейко-Гурко и Николаем Рузским, так как «сенсационные» утверждения об их принадлежности к масонским ложам безосновательны.[233] Российские масоны пытались проникнуть в армию, но большого влияния в военных кругах не приобрели.[234] К целесообразности дворцового переворота с целью смены монарха на престоле «вольные каменщики» относились противоречиво и неоднозначно.[235]
По мнению автора, миф об участии Алексеева в секретной переписке с Гучковым создал Штюрмер, ловко использовавший удобный случай, представившийся с началом распространения в списках копий двух писем председателя ЦВПК. Премьер знал об отрицательном отношении к себе Алексеева[236] и хотел дискредитировать в глазах августейшей четы наштаверха, считавшего Штюрмера «распутинцем» и бездарным деятелем, а проводимый им курс — опасным и вредным для дела государственной обороны. «Логика» недалекого Штюрмера выглядела убийственной: раз Гучков предал гласности два своих письма к Алексееву, значит, между корреспондентами существовали хорошие личные отношения.[237] В свою очередь и князь Шаховской умело сменил повестку: он отвлек внимание мнительной императрицы от положения дел в своем министерстве и сделал главной новостью в ее глазах конспирацию между «злейшими врагами престола». В какой-то степени Штюрмеру удалось повлиять на реакции Александры Федоровны[238], но внимательное отношение Николая II к Алексееву не изменилось: следовательно, царь не придал особого значения этой истории.[239]
Алексеев плохо относился к Распутину, критиковал Штюрмера и других министров, тайно «переписывался» с Гучковым — и по совокупности «прегрешений» наштаверха императрица, не терпевшая возражений и несогласий, считала, что генерал ее не любит[240], раз делает все, что вызывает Высочайшее неудовольствие. Однако вряд ли можно винить человека за неспособность самопринуждения к любви, даже если речь идет о его отношении к государыне. Наштаверх глубоко переживал упадок российской власти, грозивший отразиться на боеспособности армии, и дискредитацию престола, в то время как царь как будто совершенно не видел роковой опасности. 30 октября осунувшийся и утомленный Алексеев, чье самочувствие неуклонно ухудшалось, в сердцах сказал протопресвитеру Георгию Шавельскому примерно следующее (в пересказе мемуариста):
«— Знаете, о. Георгий, я хочу уйти со службы! Нет смысла служить: ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь делу. Ну, что можно сделать с этим ребенком! Пляшет над пропастью и… спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев[241], Питирим…[242] На-днях я говорил с ним (Николаем II. — К. А.), решительно все высказал ему.
— Ваше, — говорю, — дряхлое, дряблое, неразумное и нечестное правительство ведет Россию к погибели…[243]
— Что дряхлое, в этом вы отчасти правы, так как председатель Совета Министров — старик, а что нечестное, — в этом вы глубоко ошибаетесь, — возразил он.
— А затем… что я ни говорил, — он ни слова в ответ. Кончил я, — он, улыбаясь, обращается ко мне: „Вы пойдете сегодня ко мне завтракать?“».[244]
Вероятно, следует согласиться с версией историка Сергея Мельгунова, в соответствии с которой генерал Алексеев считал необходимым прекратить вмешательство императрицы Александры Федоровны и Распутина в государственное управление, а также исключить их влияние на ведение войны. Со стороны общественных кругов соответствующие настроения Алексеева поддерживал не Гучков, а князь Георгий Львов[245], возглавлявший объединенный комитет Земгора. В эмиграции бывший член ЦК кадетской партии Николай Астров рассказывал, что у Львова с Алексеевым «завязались личные отношения»[246], сводившиеся к обсуждению проблем и ситуации на верхах власти.
1. Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 2001. С. 163—164; См. также: письмо от 10 марта 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. 1916 год. М.—Л., 1926. С. 137. Кроме того, на должность главкоюза рассматривалась кандидатура генерала от инфантерии Д. Г. Щербачёва, но главковерх сделал выбор в пользу генерала от кавалерии А. А. Брусилова.
2. Письмо от 9 апреля 1917 генерала от артиллерии Н. И. Иванова — А. И. Гучкову в: Экспедиция ген. Иванова на Петроград / Сообщил И. Р. Гелис // Красный Архив. Т. IV (XVII). М.—Л., 1926. С. 231—232.
3. Письмо № 459 от 12 марта 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 141.
4. Письмо № 433 от 29 января 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. С. 65.
5. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. Сорок лет в рядах русской императорской армии: Генерал М. В. Алексеев / Науч. ред. А. В. Терещук. СПб., 2000. С. 426. Схожие характеристики см.: Месснер Е. Э. Луцкий прорыв. Нью-Йорк, 1968. С. 80—86; Оськин М. В. Главнокомандующие фронтами и заговор 1917 г. М., 2016. С. 286.
6. Columbia University Libraries, Rare Book and Manuscript Library, Bakhmeteff Archive (BAR). Borel M. K. and V. M. Collection. Box 1. Folder «Correspondence: Alekseev, M. V. Nekotorye zametki i pis’ma posle moego otchisleniia ot komandovaniia (1917)». Некоторые заметки и письма после моего отчисления от командования. 1917. 20 июля 1917. С. 18—19.
7. Оськин М. В. С. 232.
8. Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 года на русском фронте. План войны. Париж, 1936. С. 35, 40—42.
9. Цит. по: Там же. С. 20. Курсив наш. Вероятно, драма оперативного планирования Антанты накануне и в годы Великой войны заключалась в том, что французы считали слишком высокими риски в случае самостоятельных операций России по разгрому и выводу из войны Австро-Венгрии — при одновременной обороне на германском фронте — или недооценивали значения новаторской стратегии непрямого воздействия на противника, а русские не сумели убедить своих европейских союзников в ее целесообразности.
10. Оськин М. В. С. 232.
11. Там же. С. 236.
12. С сентября 1915 по декабрь 1916 царь 3 раза менял главкомов армиями фронтов и 13 раз — командармов.
13. Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Basily de Nicolas A. Collection. Box 4. Folder «General Headquarters. Correspondence». Письмо от 14 мая 1916 Н. А. Базили — С. Д. Сазонову. Машинопись. С. 2; Всеподданнейший доклад ген. Алексеева, 13 мая 1916 // Головин Н. Н. Военные усилия России в Мировой войне. Т. II [далее: Головин Н. Н. Военные усилия России]. Париж, 1939. С. 174—176.
Оценка русской Ставкой количества дивизий противника в Европе к 1 (14 н. ст.) июня 1916: Франция — 124 германских (итого 124), Россия — 47 германских + 3 ландштурменных, 40 австро-венгерских (90), Италия — 30 австро-венгерских (30), Балканы — 2 германских, 5 австро-венгерских (7). Всего 251: 176 германских и 75 австро-венгерских (см.: HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 4. Folder «General Headquarters. Correspondence». Письмо от 7 июня 1916 Н. А. Базили — С. Д. Сазонову. Машинопись. С. 2).
14. Месснер Е. Э. С. 68, 73.
15. Обсуждение возможных причин см.: Алексеева-Борель В. М. С. 435—437.
16. Никольский Н. А. В дни «Брусиловского прорыва» // Часовой. 1939 (Париж, с декабря 1936 — Брюссель). 1 февраля. № 228—229. С. 8; Оськин М. В. С. 307. Летом 1918 М. В. Алексеев будет столь же разумно и — нетвердо — указывать А. И. Деникину на необходимость отказаться от порочного периферийного похода на Кубань, чтобы начать наступательные операции в противоположном и более важном северном направлении — на Волгу и Царицын, имевших в тот момент исключительное значение для ленинского государства (см.: Информационное письмо (июнь 1918) // Белый Архив. Т. I. Париж, 1926. С. 140).
17. К. А. [Керсновский А. А.] Луцкий прорыв // Часовой. 1929. Май. № 9—10. С. 13.
18. Керсновский А. А. История Русской Армии. М., 1999. С. 607; Месснер Е. Э. С. 96—97, 126, 131, 138; Письмо от 5 июня 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 290—291. М. В. Оськин объясняет упрямство А. А. Брусилова апрельской директивой и желанием поддержать бездействовавшие армии А. Е. Эверта (см.: Оськин М. В. С. 237). Но после Луцкого прорыва ситуация радикально изменилась — и А. М. Каледин понял и почувствовал это гораздо лучше, чем главкоюз. Более того, Брусилов собирался наносить удар на Ковель еще в декабре 1915 (см.: Оськин М. В. С. 295) — задолго до апрельской директивы — и теперь, отказываясь от маневрирования, упорно выполнял свое намерение.
19. Оценка мотивов А. Е. Эверта Генерального штаба полковником Е. Э. Месснером: «Не изменником был он (как его считал Брусилов), не желавшим наступать, но прозорливым полководцем, видевшим, что наши тяжело-артиллерийские средства совершенно недостаточны для прорыва тяжело-позиционной системы противника, которую немцы (не в пример австрийцам) создавали с немецкой старательностью и разумением» (см.: Месснер Е. Э. С. 135).
20. Оськин М. В. С. 239.
21. Подробнее см.: Александров К. М. Гвардейская кровь // Русское слово (Прага). 2016. № 9. С. 22—25; Кирхгоф Ф. Ф. В Ставке Верховного Главнокомандующего // Вече (Мюнхен). 1986. № 21. С. 95; Чапкевич Е. И. Русская гвардия в Первой мировой войне. Орел, 2003. С. 126—143; и др.
22. ОХЛ (нем. Oberste Heeresleitung) — Верховное главнокомандование сухопутных войск.
23. Ланник Л. В. Германская военная элита периода Великой войны и революции и «русский след» в ее развитии. Саратов, 2012. С. 216.
24. В 1914—1916 — начальник штаба Главнокомандующего на Востоке, с 29 августа 1916 — 1-й генерал-квартирмейстер полевого Генерального штаба.
25. Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914—1918 гг. М., 2014. С. 195—196, 198.
26. Письмо от 22 апреля 1916 Великого князя Николая Михайловича — Николаю II // Николай II и Великие князья (родственные письма к последнему царю) М.—Л., 1925. С. 63.
27. Людендорф Э. С. 199. Схожие оценки др. иностранцев см.: Орлов Г. А. Основатель Добровольческой Армии генерал М. В. Алексеев // Часовой. 1952. Декабрь. № 325 (11).. С. 10.
28. Ober Ost. Принятое сокращение от: Oberbefehlshaber der gesamten deutschen Streitkräfte im Osten (нем.) — Главнокомандующий всеми немецкими Вооруженными Силами на Востоке.
29. I, II и III Галицийские битвы состоялись в 1914—1915.
30. Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. II. С. 164; Людендорф Э. С. 199, 201, 203—204; Нелипович С. Г. «Брусиловский прорыв». М., 2006. С. 41. С конца мая и до конца года в полосе войск Юго-Западного фронта (ЮЗФ) противник захватил 90 тыс. пленных (учтены в общих потерях), 11 орудий, 29 минометов и 498 пулеметов (см.: Там же); Петров П. П. С. 38—39. Оценка Н. Н. Головиным общих русских потерь для всех фронтов (1 мая — 1 ноября 1916) — 1,2 млн (см.: Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. I. С. 157). Возможно, что оценки С. Г. Нелиповича немного завышены, а общие потери армий ЮЗФ с мая по октябрь 1916 колеблются в пределах 1—1,1 млн человек. Ставка оценивала их в 980 тыс. человек (см.: Рапорт Дивизионного генерала де Кюрьер де Кастельно, 9 марта 1917 // Военно-Исторический Вестник (Париж). 1973. Ноябрь. 1974. Май. № 42 и 43. С. 19). Но в целом потери были очень серьезными, на что указывал и В. Е. Борисов (см.: Личный архив Александрова К. М. (ЛАА). Генерального штаба ген. — лейт. Борисов [В. Е.] О новой организации Верховного Командования нашими армиями. Машинопись, [1917]. С. 7).
31. Людендорф Э. С. 212.
32. По замечанию Николая II в связи с медленным наступлением войск Западного фронта в ходе Барановичской операции (20 июня — 12 июля 1916), «многие из наших командующих генералов — глупые идиоты, которые даже после двух лет войны не могут научиться первой и наипростейшей азбуке военного искусства» (см.: Письмо от 22 июня 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 332). Войска А. Е. Эверта потеряли 80 тыс. человек, противник — в четыре раза меньше. После откровенного признания царя удивление М. В. Оськина по поводу профессиональных качеств Эверта и его генералов («Им ли было не знать, как именно следует наступать?») выглядит по меньшей мере странным (см.: Оськин М. В. С. 212, 243).
33. Хэнбери-Уильямс Д. Император Николай II, каким я его знал // Государь на фронте. М., 2012. С. 111.
34. Письмо от 10 марта 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 137.
35. Олейников А. В. Государь Император Николай II // Великая война. Верховные главнокомандующие. М., 2015. С. 606—607, 627, 630—634; Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. М., 2014. С. 134—146, 157—161.
36. Гёрлиц В. Германский Генеральный штаб. История и структура, 1657—1945 / Пер. с англ. С. В. Лисогорского. М., 2005. С. 178.
37. 4 июля // Дневник б.[ывшего] великого князя Андрея Владимировича. 1915 год. Л.—М., 1925 [далее: Дневник ВК Андрея Владимировича-1915]. С. 45.
38. О том же см.: Брусилов А. А. С. 195; Лемке М. К. 250 дней в царской ставке. Пб., 1920. С. 213—214, 351.
39. Лемке М. К. С. 219.
40. HIA. Vrangel M. D. Collection. Reel 16. Box 14. Folder 14—19. Окулич И. К. Мои личные воспоминания 1917—1931 гг. Абботсфорд, Британск.[ая] Колумбия. Канада. Машинопись. Л. 1.
41. Головин Н. Н. Наука о войне. Париж, 1938. С. 17—19. О том же см.: Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний 1868—1917. Кн. 2. Нью-Йорк, 1955. С. 484.
42. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Четверг, 7 декабря 1933 г. (3 часа 30 мин.). Машинопись. Л. 10; Алексеева-Борель В. М. С. 443.
43. Вторник, 4 января [1916]; Пятница, 14 января; Понедельник, 19 июня; Суббота,
29 июля // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 6, 10, 97, 115—116; Олейников А. В. С. 647—648.
44. Суббота, 21 ноября 1914 // Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 127, 129. О том же см.: Хэнбери-Уильямс Д. С. 58.
Вероятно, если бы Россия оказалась в числе победителей Центральных держав, то условия мирного договора могли стать для побежденных еще более жестокими, чем продиктованные в 1919 в Версале (см.: Письмо от 26 июля 1916 Великого князя Николая Михайловича — Николаю II // Николай II и Великие князья. С. 77). В 1916—1917 в качестве представителей генералитета русской армии для участия в работе послевоенного конгресса рассматривались кандидатуры М. В. Алексеева и Н. Н. Головина (см.: Док. 5. [Докладная записка генерала Головина] // «В Черчилле мы имеем не только симпатизирующего нам человека, но энергичного и активного друга» / Вступит. ст., публ. и комм. К. М. Александрова // Русское прошлое (СПб.). 2012. № 12. С. 45; Письмо от 28 апреля 1916 Великого князя Николая Михайловича — Николаю II // Николай II и Великие князья. С. 66).
45. Гёрлиц В. С. 177, 182.
46. Александров К. М. «Во всем от него можно ожидать самой большой ширины взглядов» // Единый всероссийский научный вестник (Москва). 2016. № 3. Ч. 4. С. 11.
47. 18 мая // Дневник ВК Андрея Владимировича-1915. С. 35—36.
48. Лемке М. К. С. 469; Хэнбери-Уильямс Д. С. 115; Шавельский Георгий, о. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954 [далее: Шавельский Г. И.]. Т. I. С. 396.
49. Алексеева-Борель В. М. С. 418, 438; Наумов А. Н. С. 456. Факт предложений М. В. Алексеева по эвакуации предприятий из Петрограда также подтверждается: Сводка личного доклада Б. В. Штюрмера от 10 сентября 1916 // Монархия перед крушением 1914—1917. М.—Л., 1927 [далее: Монархия перед крушением]. С. 153. Предложения об эвакуации столичных предприятий на Урал с целью приблизить их к запасам сырья в конце 1915 также исходили от управляющего отдела промышленности министерства торговли и промышленности В. П. Литвинова-Фалинского (см.: Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну / Перераб. и доп. Е. З. Барсуков. М., 1937. С. 132).
50. Полное название: Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде.
51. Глобачев К. И. Правда о русской революции: воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения (Из собрания Бахметевского архива) / Под ред. З. И. Перегудовой. Сост. З. И. Перегудова, Дж. Дейли, В. Г. Маринич. М., 2009. С. 105—106. В 1916 одновременно с должностью председателя Совета министров Б. В. Штюрмер несколько месяцев занимал ответственную должность министра внутренних дел (с 3 марта по 7 июля). По отзыву Глобачева, «как министр внутренних дел Штюрмер был буквально пустым местом» (см.: Там же. С. 108).
52. Сводка личного доклада Б. В. Штюрмера от 1 марта 1916 // Монархия перед крушением 1914—1917. Бумаги Николая II и другие документы / Статьи В. П. Семенникова. М.—Л., 1927. С. 138.
53. Лемке М. К. С. 447—448; Письмо от 14 января 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 57.
54. Цит. по: Шевырин В. М. Власть и общественные организации в России (1914—1917): Аналитический обзор. М., 2003. С. 54—55.
55. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 7—8.
56. Лемке М. К. С. 681. Среди части генералитета действующей армии было распространено убеждение в причастности представителей еврейского населения в прифронтовой полосе к сбору сведений в пользу противника, в связи с чем Великий князь Николай Николаевич зимой 1914/1915 приказывал брать заложников из числа евреев в Тарнуве, Пильзно, Горлице и др. населенных пунктах по обвинениям в шпионаже (см.: Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1210. Отношение № 12346 от 14 сентября 1916 контрразведывательного отделения (КРО) штаба главнокомандующего армиями Северного фронта (ШГА СФ). Л. 205—205 об.). Некоторые современники полагали, что речь шла о слухах, подтверждавшихся Ставкой (см.: Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. Кн. I. Нью-Йорк, 1960. С. 31; Шавельский Г. И. Т. I. C. 271—272).
57. Главный по снабжению армии комитет Всероссийских земского и городского союзов (1915).
58. Алексеева-Борель В. М. С. 417, 420; Наумов А. Н. С. 262; Цветков В. Ж. С. 168—169.
С 1914 и по 1 октября 1916 государственное казначейство выдало Земскому и Городскому союзам более 0,5 млрд. рублей, в то время как союзные сборы частных пожертвований составили всего 12 млн (см.: Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 18 сентября 1917 // Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства. Т. IV. Л., 1925. С. 115). Вместе с тем, по свидетельству государственного контролера Н. Н. Покровского, власть не могла отказать союзам в ассигнованиях, так как «союзы заняли в деле обслуживания санитарных нужд армии вполне определенное положение, и упразднение их потребовало бы какой-то новой организации, для чего не было ни времени, ни возможности» (Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце: воспоминания министра иностранных дел. М., 2015. С. 138).
59. Цит. по: Алексеева-Борель В. М. С. 418.
60. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 9, 11—12; Наумов А. Н. С. 523.
61. Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия 1914—1917 гг. и война на Балканах. Монреаль, 1983. С. 275.
62. Гурко В. И. Царь и Царица. Париж, 1927. С. 38—39.
63. Покровский Н. Н. С. 149.
64. Наумов А. Н. С. 427. «Неудачным» признал назначение Б. В. Штюрмера его коллега по Кабинету, верноподданный монархист кн. В. Н. Шаховской (см.: Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава) 1893—1917 г. г. Париж, 1952. С. 57). О том же см.: Лемке М. К. С. 534. О конфликте А. Н. Наумова с Б. В. Штюрмером см.: Покровский Н. Н. С. 149.
65. В 1916 одновременно с должностью председателя Совета министров Б. В. Штюрмер занимал должность министра иностранных дел (с 7 июля по 10 ноября).
66. Глобачев К. И. С. 106.
67. Письма от 28 января, 5 марта 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне; Письма № 433 от 29 января, № 453 от 6 марта, № 457 от 10 марта 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 62, 65, 121, 123, 133.
68. Куликов С. В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914—1917) / Серия «Новейшая российская история: исследования и документы». Т. 4. Рязань, 2004. С. 256—257.
69. Лемке М. К. С. 443.
70. [Показания С. П. Белецкого, 20 июня 1917] // Падение царского режима. Т. IV. С. 527.
71. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 4. Folder «General Headquarters. Correspondence». Письмо от 15 мая 1916 Н. А. Базили — С. Д. Сазонову. Машинопись. С. 1. О симпатиях представителей румынской элиты к войскам Центральных держав см.: Ланник Л. В. С. 230.
72. Александров К. М. «Во всем от него можно ожидать самой большой ширины взглядов». С. 10.
73. Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. I. С. 97, 105—106.
74. Письмо от 17 октября 1916 Великого князя Николая Николаевича — Николаю II // Николай II и Великие князья. С. 37.
75. Среда, 3 мая [1916] // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. С. 82.
76. Александров К. М. «Во всем от него можно ожидать самой большой ширины взглядов». С. 10. Подробнее см.: Доклад С. Д. Сазонова Николаю II // Монархия перед крушением. С. 183—187.
77. По оценке Н. Н. Покровского, «вручение руководства иностранной политикою в столь трудную минуту и во время войны вместо Сазонова Штюрмеру казалось чем-то невероятным» (см.: Покровский Н. Н. С. 162).
78. Письмо от 28 сентября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. 1916—1917 г. г. М.—Л., 1927. С. 79.
79. Августейший главнокомандующий армиями Румынского фронта — король Фердинанд I. Фактически войсками фронта управлял его помощник генерал от кавалерии В. В. Сахаров.
80. Бояринцев М. И. Мои встречи с Генералом Деникиным // Часовой. 1952. № 318 (4).. С. 17; Воспоминания генерала А. С. Лукомского. Т. I. Берлин, 1922. С. 111; Геруа Б. В. Стратегия альтруизма // Часовой. 1939. 1 августа. № 240—241. С. 11—12; Гурко Вас. И. Война и революция в России. М., 2007. С. 263; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. Очерки из последнего периода русской монархии. М., 1992. С. 143; Февральская революция в Балтийском флоте (Из дневника И. И. Ренгартена) // Красный Архив. Т. I (XXXII). М.—Л., 1929. С. 97; Керсновский А. А. С. 639.
81. Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. Записки инженера. Воспоминания, впечатления, мысли о революции / Серия ВМБ. М., 1999. С. 47; Покровский Н. Н. С. 146.
82. Нольде Б. Э. Далекое и близкое. Исторические очерки. Париж, 1930. С. 84. «Еще далека минута, когда можно было бы говорить о польском вопросе в его целом», — писал Б. В. Штюрмер 25 мая 1916 (см.: Доклад Б. В. Штюрмера Николаю II о проекте С. Д. Сазонова // Монархия перед крушением. С. 193). Позже Штюрмер считал правильным отложить издание высочайшего манифеста о даровании автономии полякам до вступления русских войск в пределы Польши или же предварить его широким официальным сообщением России и Европе о согласии союзников уступить России Константинополь, проливы и береговые полосы (см.: Сводка личного доклада Б. В. Штюрмера от 24 августа 1916 // Там же. С. 147—148). Однако огласка секретных соглашений между союзниками по Антанте в тот момент была нецелесообразна, и царь решил отложить обнародование манифеста до вступления русских войск в Польшу (см.: Сводка личного доклада Б. В. Штюрмера от 10 сентября 1916 // Там же. С. 154).
83. Цит. по: Александров К. М. «Во всем от него можно ожидать самой большой ширины взглядов». С. 12. О том же см.: Лемке М. К. С. 149; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире (канун революции). Париж, 1957. С. 220.
84. Письмо от 11 марта (26 февраля) 1917 Н. А. Базили — Н. Н. Покровскому в: Ставка и МИД // Красный Архив. Т. V (XXX). М.—Л., 1928. С. 18—19.
85. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 4. Folder «General Headquarters. Correspondence». Письмо от 8 июня 1916 Н. А. Базили — барону А. О. Шиллингу. Машинопись. С. 1. О том же см.: Лемке М. К. С. 766; Письмо от 24 июня 1916 Великого князя Николая Николаевича — Николаю II // Николай II и Великие князья. С. 35.
86. Вероятно, после чего М. В. Алексеев уже не мог сдерживать своих отрицательных эмоций. Н. А. Базили датировал негативную реакцию генерала Алексеева летом 1916, связывая ее с назначением Б. В. Штюрмера председателем Совета министров. Но это назначение состоялось зимой, в то время как в конце июня 1916 премьер получил дополнительные полномочия.
87. Цит. по: HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 9, 11. О том же см.: Показания А. Н. Наумова 4 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. I. Л., 1924. С. 357—358; Маниковский А. А. С. 647.
88. Доклад ген. М. В. Алексеева — Николаю II // Монархия перед крушением. С. 259—266.
89. «Наши военные операции затрудняются только тем, что армия не получает достаточного количества тяжелых снарядов. С отчаяния можно прямо на стену полезть!» (см.: Письмо от 17 июня 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 321).
90. Алексеева-Борель В. М. С. 443—444.
91. Оськин М. В. С. 69; Сафонов М. М. Спецслужбы и отречение Николая II // Петербургский исторический журнал (СПб.). 2017. № 4 (16). С. 59. Опровержение этой версии см.: Цветков В. Ж. С. 198.
92. Лемке М. К. С. 725, 747; Отрывки из воспоминаний А. Мордвинова // Русская летопись. Кн. 5. Париж, 1923. С. 87—88.
93. Буш В. Б. О книге В. Ж. Цветкова «Генерал Алексеев» // Посев (Москва). 2017. № 3 (1674). С. 48; Сафонов М. М. Генерал Рузский фальсифицирует историю // Революция 1917 года в России: события и концепции, последствия и память / Материалы международной научно-практической конференции, Санкт-Петербург, 11—12 мая 2017 г. СПб., 2017. С. 481. В разгар войны «из честолюбивых стремлений» не было смысла менять более статусную должность наштаверха на менее престижную должность военного министра.
94. Док. № 445. Запись разговора по прямому проводу наштаверха М. В. Алексеева… 6 марта 1917 // Ставка и революция. Штаб Верховного главнокомандующего и революционные события 1917 — начала 1918 г. по документам Российского государственного военно-исторического архива. Сб. документов. Т. I. 18 февраля — 18 июня 1917 г. М., 2019. С. 500.
95. Письмо от 25 мая 1917 Великого князя Сергея Александровича — Великому князю Николаю Михайловичу в: Из записной книжки архивиста // Красный Архив. Т. IV (LIII). М., 1932. С. 148.
96. Николай II называл кандидатуры председателя Государственной думы М. В. Родзянко (возможно, в шутку), графа В. Н. Коковцова, верховного начальника санитарной и эвакуационной части генерала от инфантерии принца А. П. Ольденбургского и, вероятно, министра земледелия А. Н. Наумова — при согласии последнего занять должность председателя Совета министров (см.: Наумов А. Н. С. 527—530). М. В. Алексееву приписывают лоббирование кандидатуры полевого генерал-инспектора артиллерии при Главковерхе, генерала от артиллерии Великого князя Сергея Михайловича (см.: Алексеева-Борель В. М. С. 445; Цветков В. Ж. С. 198—199), но эта версия основана на слухах (см.: Допрос М. В. Родзянко. С. 138), не имеющих точного подтверждения. Императрица Александра Федоровна назвала «чепухой» слухи о выдвижении Великого князя Сергея Михайловича на ответственные должности в тылу и тем более отрицала возможность его назначения «диктатором» (см.: Письма № 528, № 529 от 23 июня 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 334, 336). «Чепухой» назвал подобные разговоры и сам император (см.: Письмо от 24 июня 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Там же. С. 340).
97. Возможно, что Николай II ревниво не хотел, чтобы в государственной жизни России приобрел политическое значение и вес «второй Столыпин», с которым пришлось бы делить лавры победы. «Это должна быть твоя война, твой мир, слава твоя и нашей страны», — писала супругу императрица Александра Федоровна (см.: Письмо № 464 от 17 марта 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 160. Курсив в тексте публикации).
98. Семенников В. П. Доклады Штюрмера Николаю II // Монархия перед крушением. С. 109—110.
99. Наумов А. Н. С. 552. О том же писал 26 августа 1916 А. А. Маниковский — Е. З. Барсукову: «Только „видимость правительства“ заседает у нас в Мариинском дворце и всем ясно, что как там ни называйте и какими полномочиями не снабжайте г-на Штюрмера — все же из него никак не получить того „диктатора“, в котором так нуждается Россия и без которого ей угрожает опасность прямо с м е р т е л ь н а я» (цит. по: Из письма к начальнику Упарта Е. З. Барсукову от начальника ГАУ А. А. Маниковского // Маниковский А. А. С. 670. Разрядка автора письма.
100 .Письмо № 523 от 18 июня 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 322.
101. В более ранний период своей карьеры Б. В. Штюрмер не постеснялся в частном разговоре назвать императора «фальшивым», а императрицу — женщиной, «находящейся на грани сумасшествия» (цит. по: Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 263).
102. Наумов А. Н. С. 427—431, 436—439, 443, 452—453; Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума и февральская 1917 года революция. М., 2002. С. 287; Спиридович А. И. Кн. II. Нью-Йорк, 1960. С. 98.
103. Цит. по: Дунаева А. Ю. Григорий Распутин в донесениях агентов Петроградского
охранного отделения: проблема фальсификации // Политическая история России: прошлое и современность. Исторические чтения. Вып. IX. «Гороховая, 2» — 2011. СПб., 2012. С. 46. О негативных отзывах Г. Е. Распутина в адрес Б. В. Штюрмера см. также: Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 155; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 223.
104. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1382. Выдержки из писем. Машинопись. Л. 5.
105. См.: Разные письма за 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 10, 16, 29, 36—37, 41—42, 63, 65, 108—109, 122—124, 129, 133—134, 140—141, 154, 159—160, 257, 300—301; и др. О том же см.: Вильтон Р. Последние дни Романовых / Пер. с англ. князя А. М. Волконского. Берлин, 1923. С. 36—37; Соколов Н. А. Убийство Царской Семьи. Буэнос-Айрес, 1969. С. 61.
106. Соколов Н. А. С. 70—71.
107. Письмо № 632 от 5 декабря 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 160.
108. Письмо № 475 от 5 апреля 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. Т. IV. С. 190.
109. Письмо № 478 от 8 апреля 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. С. 204.
110. Воейков В. Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. С. 95; Выписка из данных наружного наблюдения за Григорием Распутиным, за время с 1-го января 1915 г. по 10-е февраля 1916 г. в: Распутин в освещении «охранки» // Красный Архив. Т. V. М., 1924 С. 273, 275—276, 280; Герасимов А. В. На лезвии с террористами: Воспоминания. М., 1991. С. 161—162; Глобачев К. И. С. 81—83; Гурко В. И. С. 96; Джунковский В. Ф. Воспоминания. Т. II. М., 1997. С. 568—569; [Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 4 июня 1917] // Падение царского режима. Т. IV. С. 9; Дунаева А. Ю. С. 45—46; Заварзин П. П. Жандармы и революционеры. Париж, 1930. С. 228—231; Курлов П. Г. Гибель императорской России. Воспоминания. М., 2002. С. 193, 200, 204; Мельник (урожденная Боткина) Т. Е. Воспоминания о царской семье и ее жизни до и после революции. Белград, 1921. С. 20; Соколов Н. А. С. 70—71, 76—78; Спиридович А. И. Кн. I. С. 111; Кн. II. С. 19—20, 123; Терещук А. В. Григорий Распутин: Последний «старец» Империи. СПб., 2006. С. 406—408; Царская Семья и Г. Е. Распутин // Великие Святые. «Он всех простил…». Император Николай II. СПб.; М., 2002. С. 106—107; Шавельский Г. И. Т. I. C. 66; Т. II. С. 11—15, 254—255. По замечанию А. И. Спиридовича, после наблюдений за частной жизнью Г. Е. Распутина «филеры — отплевывались». Соответствующие известия достигали и Ставки (см.: Лемке М. К. С. 261).
111. Док. № 54. 1920 года августа 6 дня протокол допроса В. И. Барковой // Российский Архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—$5X вв. Вып. VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг. М., 1998 [далее: РосАрхив]. С. 218—219; Приложение № 8. Протокол допроса от 6 августа 1917 К. И. Глобачева в ЧСК Временного правительства // Глобачев К. И. С. 413; Руднев В. М. Правда о русской Царской семье и темных силах // РосАрхив. С. 152. Таким образом, несостоятельно наивное заявление публициста о том, что «легенды» о похождениях Г. Е. Распутина создавались в светских салонах и думских кругах во главе с М. В. Родзянко (см.: Якобий И. П. Император Николай II и революция. Tallinn, 1938. С. 85).
112. Допрос А. Д. Протопопова 21 марта 1917 // Падение царского режима. Т. I. С. 131.
113. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. В чем была сила Распутина. Машинопись. Земун, 1924 [далее: Батюшин Н. С.]. С. 9. При этом изначальной религиозности, здравомыслия, житейской сметки и готовности Г. Е. Распутина служить царской семье Н. С. Батюшин не отрицал (о том же см.: Руднев В. М. С. 150, 152). Трагедия Распутина, вероятно, заключалась в том, что, оказавшись подле императрицы волею случая, он не смог справиться со своими страстями и преодолеть искушение немалыми соблазнами, открывшимися перед ним. На К. И. Глобачева Распутин «производил впечатление умного и хитрого мужика, тешившегося тем, что по его желанию смещались и назначались министры, и не желавшего расстаться со своим влиянием» (см.: Приложение № 8. Протокол допроса от 6 августа 1917 К. И. Глобачева в ЧСК. С. 412—413). В свою очередь Н. А. Соколов отличительными чертами лжестарца считал его редкую нервную приспособляемость к жизни и колоссальное невежество (см.: Соколов Н. А. С. 78).
114. [Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 4 июня 1917]. С. 8; Якобий И. П. С. 18.
115. Так в записи показаний. Вероятно: подавлена. О том же см.: Вторник, 12 октября [1915] // Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. С. 222; Спиридович А. И. Кн. II. С. 167.
116. Цит. по: Соколов Н. А. С. 72. О том же см.: HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 21—23, 35, 39—40; Воейков В. Н. С. 82; Глобачев К. И. С. 97; Гурко В. И. С. 84—88; 23 августа / 5 сентября // Дневник императрицы Марии Федоровны. 1915 год / С высоты престола. Из архива императрицы Марии Федоровны (1847—1928) // Наше Наследие (Москва). 2002. № 62. С. 36; [Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 4 июня 1917]. С. 9; Допрос А. Д. Протопопова 21 марта 1917. С. 133; Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903—1919 гг. Париж, 1933. Т. II. С. 350; Мельник (урожденная Боткина) Т. Е. С. 21; Покровский Н. Н. С. 166; Шавельский Г. И. Т. I. C. 340.
117. Цит. по: Руднев В. М. С. 159. О том же см.: Допрос В. Ф. Джунковского. 2 июня 1917 // Падение царского режима. Т. V. М.—Л., 1926. С. 101.
118. Допрос А. Д. Протопопова 21 марта 1917. С. 114.
119. Допрос Д. Н. Дубенского. 9 августа 1917 // Падение царского режима. Т. VI. М.—Л., 1926. С. 379.
120. Там же. К. Д. Нилов, от бессилия злоупотреблявший алкоголем, на дух не переносил и А. А. Вырубову. «Эта с [ук] а опять притащилась», — говорил в сердцах флаг-капитан, когда Вырубова приезжала в Ставку вместе с государыней (цит. по: Ненюков Д. В. От Мировой до Гражданской войны: Воспоминания. 1914—1920. М., 2014. С. 166). За глаза почти все чины Свиты относились к Вырубовой враждебно, но лично стремились показать свое всяческое расположение (см.: Спиридович А. И. Кн. I. С. 87).
121. Руднев В. М. С. 153, 156; Куликов С. В. С. 398; Кривошеин К. А. А. В. Кривошеин (1857—1921). Его значение в истории России начала ХХ века. Париж, 1973. С. 286.
Вместе с тем тезис С. В. Куликова о том, что императрица Александра Федоровна и Г. Е. Распутин непричастны к министерским назначениям, о которых «царица ничего не писала [мужу] накануне их совершения», вызывает недоумение. Если Александра Федоровна не упоминала в письмах мужу о каком-либо кандидате перед его вступлением в должность или увольнении, это не исключало решения кадрового вопроса при личной встрече августейших супругов. Так случалось (см.: Спиридович А. И. Кн. II. С. 176). Сама императрица считала необходимым обсуждать кадровые перестановки не письменно, а при свидании с мужем (см.: Письмо № 629 от 10 ноября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 149). Поэтому утверждение С. В. Куликова необоснованно: практика обсуждения кадровых перестановок августейшей четой при встречах не только существовала, но и выглядела логичной.
122. 8/21 августа // С высоты престола. С. 35.
123. Солженицын А. И. Размышления над Февральской революцией. М., 2007. С. 7. А. В. Кривошеин порой начинал «верить, что Распутин антихрист» (см.: Воскресенье, 13 февраля [1916] // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. С. 27). О том же см.: Гурко В. И. С. 98—100; Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. С. 90; Лемке М. К. С. 561, 614; Приложение № 8. Протокол допроса от 6 августа 1917 К. И. Глобачева в ЧСК. С. 413—414.
124. Кобылин В. С. Император Николай II и генерал-адъютант М. В. Алексеев. Нью-Йорк, 1970. С. 254; Якобий И. П. С. 78, 83. Последний назвал вмешательство Александры Федоровны в дела государственного управления «полезным, патриотически-обдуманным» (см.: Там же. С. 79).
125. Приложение № 8. Протокол допроса от 6 августа 1917 К. И. Глобачева в ЧСК. С. 412.
126. Письмо от 23 сентября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 60. В результате многие современники воспринимали проблему так: царь «стал пешкой в руках своей истеричной жены. Она правила государством, а ею правил Григорий Ефимович Распутин. Распутин внушал, Царица приказывала, Царь слушался» (см.: Врангель Н. Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков. М., 2003. С. 342—343). Доля истины в таких рассуждениях была и давала пищу для бесконечных слухов (о том же см.: Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. С. 87; Лемке М. К. С. 118; Покровский Н. Н. С. 168).
127. Соколов Н. А. С. 61.
128. Док. № 77. 1921 года мая 7 дня протокол допроса В. Б. Похвиснёва // РосАрхив. С. 290.
129. Куликов С. В. С. 176—177, 259.
130. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 55.
Нервно-психическое расстройство А. Д. Протопопова было следствием перенесенного им венерического заболевания (см.: Письмо от 10 ноября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 146). Это обстоятельство не мешало думцам во главе с М. В. Родзянко рекомендовать Протопопова в высшие органы исполнительной власти — но не руководителем МВД, а на должность министра торговли и промышленности. Г. Е. Распутин, познакомившийся с Протопоповым зимой 1915/1916 на излечении в санатории тибетского врача П. А. Бадмаева, предлагал царю, впервые услыхавшему о новом знакомце «Друга», назначить его председателем Совета министров (см.: Куликов С. В. С. 278). Лечение дало определенный эффект, вместе с тем последствия сифилиса начали тяжело влиять на психику Протопопова. «Он не только страшно исхудал, подался физически, но и умственно был неузнаваем», — писал навещавший больного Н. В. Савич, который сделал вывод: «Протопопов конченый человек, у него и мозги высохли» (см.: Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 172). О сумбурности и неадекватности А. Д. Протопопова см. также: Док. № 61. 1920 года сентября 10 дня протокол допроса В. А. Маклакова // РосАрхив. С. 254—255; Допрос Д. Н. Дубенского. С. 389; Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. С. 89; Мосолов А. А. При Дворе последнего Императора. Записки начальника канцелярии министерства Двора. СПб., 1992. С. 20; Показания А. И. Шингарева. 21 августа 1917 // Падение царского режима. Т. VII. М.—Л., 1926. С. 37—38; Спиридович А. И. Кн. III. Нью-Йорк, 1962. С. 67.
131. Глобачев К. И. С. 84, 110; Док. № 75. 1921 года апреля 15 дня протокол допроса А. С. Резанова // РосАрхив. С. 284; Допрос А. Д. Протопопова 21 марта 1917. С. 115; Письма № 583—584, 589, 641—642 от 7, 9, 14 сентября, 15, 16 декабря императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 12, 16, 26, 194, 198; [Показания С. П. Белецкого] // Падение царского режима. Т. IV. С. 386—390; Покровский Н. Н. С. 186; Соколов Н. А. С. 71—73; Спиридович А. И. Кн. II. С. 21—23, 125—126, 169, 176—177; Шаховской В. Н. С. 89. В свою очередь А. А. Вырубова утверждала: «Протопопов дружил с Распутиным. Дружба его имела совершенно частный характер. Распутин за него всегда заступался перед их Величествами, но это и все» (см.: Вырубова-Танеева А. А. Царская семья во время революции // Белоэмигранты о большевиках и пролетарской революции. Кн. I. Пермь, 1991 [далее: Белоэмигранты о большевиках и пролетарской революции]. С. 10). Однако из совокупности сведений из вышеприведенных источников очевидно, что «дружба» между А. Д. Протопоповым и Г. Е. Распутиным далеко выходила за рамки частных отношений. Распутин усердно возвышал Протопопова в глазах августейшей четы (см.: Руднев В. М. С. 156).
132. Глобачев К. И. С. 91.
133. Приложение № 8. Протокол допроса от 6 августа 1917 К. И. Глобачева в ЧСК. С. 414.
134. Руднев В. М. С. 156.
135. Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. М., 1989. С. 145.
136. Допрос М. В. Родзянко // Падение царского режима. Т. VII. М.—Л., 1927. С. 145.
137. Письмо от 10 ноября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 146.
138. Письмо № 629 от 10 ноября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. С. 148. О том же см.: HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 44—45; Соколов Н. А. С. 74, 83.
139. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 60. О непригодности А. Д. Протопопова к должности руководителя МВД см. также: Глобачев К. И. С. 113—116; Курлов П. Г. С. 274—275; Шаховской В. Н. С. 83—84.
140. [Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 20 апреля 1917] // Падение царского режима. Т. IV. С. 3; Допрос А. Д. Протопопова 8 апреля 1917 // Там же. Т. II. Л.—М., 1925. С. 2.
141. См.: Письма Николая II — императрице Александре Федоровне в 1916: от 9 марта, 15 марта, 3 июня, 5 июня, 6—7 июня, 22 июня, 19 июля // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 132, 152, 285, 290—291, 293, 295, 333, 378; от 17, 21, 22, 24, 27 сентября, 7 декабря // Там же. Т. V. С. 36, 51, 58, 63—64, 75—76, 168.
142. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 680. Отношение № 640 и. д. генерал-квартирмейстера Генерального штаба генерал-майора М. С. Пустовойтенко — начальнику ШГА СФ [январь 1916]. Л. 22—22 об. В задачи КРО под руководством подполковника А. А. Озеровского входило ведение контрразведывательной работы в районе расположения Ставки и общей регистрации на всем ТВД сведений, поступавших из штабов фронтов и отдельных армий.
143. Кирилин Ф. С. 13; Наумов А. Н. С. 523; Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. С. 153—155; Шавельский Г. И. Т. I. C. 343—344.
144. 4 июля // Дневник ВК Андрея Владимировича-1915. С. 45.
145. Письмо № 501 от 27 мая 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 267.
146. Письмо № 505 от 31 мая 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. С. 276.
147. См.: HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 17; Письма императрицы Александры Федоровны — Николаю II в 1916: № 421, 439, 509, 518, 526 от 6 января, 4 февраля, 4, 13, 21 июня // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 26, 81, 286, 310, 329; № 598, 599 от 23, 24 сентября // Там же. Т. V. С. 59, 61. В свою очередь, в обстановке своеобразного психоза общественное мнение приписывало императрице любые действия, вредившие операциям русской армии (см.: Гурко Вас. И. С. 285).
148. Письмо № 446 от 14 февраля 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 100.
149. Врангель Н. Е. С. 332; Вторник, 15 февраля [1916] // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. С. 28; Гурко В. И. С. 29; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 263; Письмо от 1 декабря 1916 А. Н. Родзянко — княгине З. Н. Юсуповой // Красный Архив. Т. I (XIV). М.—Л., 1926. С. 241; Соколов Н. А. С. 64—65; Солоневич И. Л. Великая фальшивка Февраля и другие статьи. Буэнос-Айрес, 1954. С. 88; Спиридович А. И. Кн. I. С. 175; Кн. III. С. 72. Другие современники говорили о нездоровье императрицы как о факте (см., например: Иностранцев М. А. Воспоминания. Конец империи, революция и начало большевизма. М., 2017. С. 326).
150. Цит. по: HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder 12 «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Четверг, 7 декабря 1933 г. (3 часа 30 мин.). Л. 20.
151. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 60—61.
152. Письмо от 5 июня 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 290—291. Вполне разумно государь просил супругу уничтожать его письма — возможно, в связи с тем, что они содержали не только интимные подробности, но и сведения особой важности. Однако его просьба не была выполнена, и письма сохранялись.
153. Письмо № 583 от 7 сентября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. Т. V. С. 12.
154. Показания А. Д. Протопопова // Красный Архив. Т. II (IX). М.—Л., 1925. С. 143.
155. Жильяр П. Царская Семья // Русская летопись (с 1917 года). Кн. I. Париж, 1921. С. 99.
156. Вильтон Р. С. 44; Док. № 54. 1920 года августа 6 дня протокол допроса В. И. Барковой. С. 219; Док. № 75. 1921 года апреля 15 дня протокол допроса А. С. Резанова. С. 284; Соколов Н. А. С. 73.
157. Якобий И. П. С. 88—89.
158. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 9; О том же см.: Гурко В. И. С. 122—123; Среда, 31 мая [1916] // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. С. 92; Шавельский Г. И. Т. II. С. 256—257.
159. Джунковский В. Ф. С. 570; Допрос В. Ф. Джунковского. С. 103—104.
160. Приложение № 8. Протокол допроса от 6 августа 1917 К. И. Глобачева в ЧСК. С. 412.
161. Док. № 75. 1921 года апреля 15 дня протокол допроса А. С. Резанова. С. 283—284. Одним из них был кн. М. М. Андроников — редактор «патриотического» журнала «Голос Руси», издававшегося на казенные субсидии. Он обустроил у себя дома молельную комнату, в которой бывал Г. Е. Распутин, и распускал слухи о своей высокой религиозности, чтобы произвести впечатление в Царском Селе. В то же время в спальне, отделенной от молельни ширмой, Андроников периодически вступал в интимные отношения с молодыми мужчинами, обещая им взамен протекции, но своих обещаний не выполнял, на что обманутые им сожители позднее жаловались (см.: Руднев В. М. С. 158). В январе 1917 по подозрению в причастности к агентурной сети противника власти выслали любвеобильного князя из Петрограда.
162. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 26, 28—31, 60, 70—71. О том же см.: Глобачев К. И. С. 84—85; Док. № 57. 1920 года августа 14—20 дня протокол допроса А. Ф. Керенского // РосАрхив. С. 239; Соколов Н. А. С. 79, 82; Спиридович А. И. Кн. II. С. 121.
163. Протопопов А. Д. Записка о верховной власти. С. 8.
164. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1210. Доклад [Февраль 1917]. Л. 2.
165. См., например: Шавельский Г. И. Т. II. C. 10.
166. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1210. М. В. Алексеев № 4587 от 24 августа 1916 — Н. В. Рузскому. Л. 177; ЛАА. [Дело Д. Л. Рубинштейна]. Рукопись, [1917]. С. 1, 3. Деструктивная деятельность «некоторых наших банков», наносившая ущерб снабжению действующей армии, беспокоила и Главковерха (см.: Телеграмма Николая II — английскому королю Георгу V // Монархия перед крушением. С. 13).
167. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 34.
168. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1210. М. С. Пустовойтенко № 1968 — Н. С. Батюшину. Л. 58.
169. Там же. Н. С. Батюшин № 8 (вх. № 10945) от 14 сентября 1916 — начальнику ШГА СФ. Л. 206; Ответ: № 12346 от 14 сентября 1916. Л. 205—205 об.; ЛАА. [Дело Д. Л. Рубинштейна]. С. 1.
170. Там же. Доклад [1917]. Л. 2 об. — 3; HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 29, 31; Док. № 75. 1921 года апреля 15 дня протокол допроса А. С. Резанова. С. 285.
171. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 68. Телеграмма № 338 от 16 октября 1916 Н. С. Батюшина — генерал-квартирмейстеру Ставки Главковерха. Л. 78.
172. Там же. Д. 1210. М. В. Алексеев № 4590 от 24 августа 1916 — Н. С. Батюшину. Л. 180.
173. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 30; Спиридович А. И. Кн. I. С. 181.
174. Показания А. Д. Протопопова / Публ. Ив. Тоболина. С. 140.
175. 13 июня 1915 В. А. Сухомлинов был уволен от должности военного министра, 8 марта 1916 — от службы с мундиром и пенсией, а в апреле арестован по обвинениям в «противозаконном бездействии, превышении власти» и других преступлениях в бытность руководителем военного ведомства, следствием чего стала неготовность армии к войне, особенно в области снабжения боеприпасами. Императрица сначала искренне приветствовала преследование генерала Сухомлинова, но осенью 1916 под влиянием Распутина стала его горячей защитницей (см.: Письма 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II: № 451 от 4 марта // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 116; № 597 от 22 сентября, № 618 от 31 октября // Там же. Т. V. С. 57, 118; Глобачев К. И. С. 85). Неудивительно, что, считая Распутина влиятельной политической фигурой, Сухомлинов писал лжестарцу, чтобы он в нужном смысле повлиял на августейшую чету и тем самым помог снять предъявленные обвинения (см.: Письмо № 637 от 10 декабря 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 175—176).
176 .Письма № 601, 602, 619, 621 от 26, 27 сентября, 1, 3 ноября императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. С. 70, 73, 75, 122, 127. О том же: Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 31 августа 1917 // Падение царского режима. Т. IV. С. 93.
177. Письмо № 618 от 31 октября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. С. 118.
178. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 30.
179. Цит. по: Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. С. 142.
180. Отказ Н. С. Батюшина от личного доклада императрице Александре Федоровне свидетельствует в его пользу. Если бы генерал вел дело Д. Л. Рубинштейна, исходя из карьерной или материальной заинтересованности, то с точки зрения личной выгоды ему следовало бы при визите в Царское Село обещать закрыть дело, а затем максимально использовать благорасположение государыни в корыстных целях.
181. Разные свидетельства см.: Соколов Н. А. С. 75—76; Спиридович А. И. Кн. I. С. 265. О доверительной близости А. А. Вырубовой к императрице см.: Допрос А. Д. Протопопова 21 марта 1917. С. 146.
182. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1210. Телеграммы № 18115, 15196 от 5, 6 декабря 1916. Л. 334, 336.
183. Цит. по: Док. № 54. 1920 года августа 6 дня протокол допроса В. И. Барковой. С. 218. «Папой» и «Мамой» Г. Е. Распутин называл Николая II и императрицу Александру Федоровну (см.: Допрос А. Д. Протопопова 21 марта 1917. С. 132). О хлопотах Распутина по освобождению Д. Л. Рубинштейна см.: Дополнительные показания А. Д. Протопопова // Падение царского режима. Т. IV. С. 32.
184. Допрос А. Д. Протопопова. 14 июня 1917 // Падение царского режима. Т. V. С. 239.
В феврале 1917 в Петрограде неквалифицированные рабочие-мужчины зарабатывали в день в среднем 2,25—3,5 рубля (см.: Мандель Д. Петроградские рабочие в революциях 1917 года (февраль 1917 г. — июнь 1918 г.). М., 2015. С. 125). Цены на некоторые продукты, товары и услуги в Петрограде (декабрь 1916 — январь 1917, по материалам столичной печати и данным ПОО): бутылка коньяка — 15—25 рублей, картофель — 4 рубля (мера), сахар — 70 копеек — 1 рубль, мясо — 80—85 рублей, грибы — 6—8 рублей, ветчина — 2 рубля 10 копеек — 3 рубля 20 копеек (фунт), папиросы «Кадо» — 15 копеек (10 штук), автомобиль (в час) — 25 рублей, уголь — 30—40 копеек (фунт), дрова — 42 рубля (сажень).
185. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1210. Протокол 1916 г. декабря 25 дня. Машинопись. Л. 373—373 об. Дальнейшая судьба свидетеля и обоснованность ее доказательств, к сожалению, нам неизвестны. По др. версии размер взятки составил 100 тыс. рублей (см.: ЛАА. [Дело Д. Л. Рубинштейна]. С. 1). Для сравнения: общий объем пожертвований на нужды русских военнопленных в 1915—1916 составил не более 500 тыс. рублей (см.: Допрос кн. Н. Д. Голицына. 21 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. II. Л.—М., 1925. С. 270).
186. После Февральской революции Н. С. Батюшин и его сотрудники подверглись нападкам в печати и преследованиям новых властей по обвинению в злоупотреблениях, но Особая комиссия сенатора В. А. Бальца, работавшая при Временном правительстве, не установила в их действиях состава преступления. В защиту контрразведчиков выступил известный публицист и издатель В. Л. Бурцев. Д. Л. Рубинштейн вернулся к старым занятиям: он продолжал совершать «грязные денежные дела» в 1919 в период наступления Северо-Западной армии на Петроград и позднее — в эмиграции, будучи привлеченным к ответственности за сомнительные комбинации в одном из венских банков (см.: HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 33—35). С. П. Мельгунов считал «дело Рубинштейна» надуманным, но оговаривался, предлагая будущим историкам «отделить ходячие версии от того, что было в действительности» (см.: Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 400).
187. Письмо № 618 от 31 октября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 118.
188. HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript. Батюшин Н. С. С. 29—30; Цветков В. Ж. С. 151—153. Вопрос о крупных спекуляциях сахаром в тыловых районах армий Юго-Западного фронта привлек внимание Ставки и русского командования зимой 1916 (см.: Лемке М. К. С. 456).
189. Письмо № 647 от 25 февраля 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 218.
190. Письма № 461, 465, 474, 480 от 14, 26 марта, 4, 10 апреля 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 148, 164, 187, 196, 211; Лемке М. К. С. 722.
191. Вильтон Р. С. 28—29, 36; Гурко В. И. С. 45—47, 56; Допрос В. Ф. Джунковского. С. 106; Шавельский Г. И. Т. II. С. 297.
192. Цит. по: Соколов Н. А. С. 65. О том же см.: Коковцов В. Н. С. 352; Телеграмма № 66 от 4 ноября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 128—129.
193. Вильтон Р. С. 36; Коковцов В. Н. С. 344, 350; Наумов А. Н. С. 534. Так, например, 15 августа 1915 под давлением императрицы неожиданно лишился своей должности В. Ф. Джунковский 1-й, исполнивший долг верноподданного и представивший 1 июня на высочайшее имя докладную записку с описанием похождений Г. Е. Распутина (см.: Джунковский В. Ф. С. 570—571, 633; Лемке М. К. С. 80).
194. Миллер Л. П. Святая мученица Российская Великая княгиня Елизавета Феодоровна. М., 2001. С. 180, 197—199; Показания С. П. Белецкого // Падение царского режима. Т. IV. С. 266; Потолов С. И. Верный присяге и Отечеству // Ящик Т. К. Рядом с императрицей. Воспоминания лейб-казака / Изд. 2-е испр. и доп. СПб., 2007. С. 18; Царская Семья и Г. Е. Распутин. С. 109; Шавельский Г. И. Т. I. C. 64; Яковлев С. Последние дни Николая II. Пг., 1917. С. 21—22.
195. Белевская (Летягина) М. Я. Ставка Верховного Главнокомандующего в Могилеве 1915—1918 гг. Личные воспоминания. Вильно, 1932. С. 19.
196. С высоты престола. С. 28.
197. Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Т. I. Вып. 1-й. Париж, [1921]. С. 17.
198. Там же. С. 34. Примерно о том же см.: Лемке М. К. С. 262.
199. Письмо № 563 от 3 августа 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 393.
200. Семенников В. П. Ген. Алексеев и Гучков // Монархия перед крушением. С. 278.
201. Протокол 1920 года июля 6—30 дня допроса кн. Г. Е. Львова // РосАрхив. С. 216.
202. Кондзеровский П. К. В Ставке Верховного 1914—1917. Воспоминания Дежурного Генерала при Верховном Главнокомандующем / Военно-историческая библиотека. № 11. Париж, 1967.
203. Цит. по: Шавельский Г. И. Т. II. C. 7—8.
204 .Допрос гр. [В. Б.] Фредерикса. 2 июня 1917 // Падение царского режима. Т. V. С. 34; Мои воспоминания об Императоре Николае II-ом и Вел. Князе Михаиле Александровиче Ю. Н. Данилова // Архив русской революции. Т. 19—20. М., 1993. С. 215.
205. Шавельский Г. И. Т. II С. 29. Столь же безразлично Николай II реагировал на подобные попытки и других лиц (см., например: Допрос В. Н. Воейкова 28 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. III. Л., 1925. С. 61—63; Допрос гр. [В. Б.] Фредерикса. С. 33; Курлов П. Г. С. 193). При этом император подчеркивал, что отношения царской семьи с Г. Е. Распутиным никого не касаются.
206. Сенин А. С. Александр Иванович Гучков // Вопросы истории (Москва). 1993. № 7. С. 72.
207. Савич Н. В. С. 80.
208. Боголепов А. А. Дума, земство и Сенат как высший суд по административным делам / Особый оттиск из «Записок Русской Академической Группы в С.Ш.А». Т. XIII. Нью-Йорк, 1980. С. 10—11.
209. Гурко В. И. С. 104—105; Савич Н. В. С. 81—83.
210 .Цит. по: Сенин А. С. С. 74.
211. Письмо № 419 от 4 января 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 14.
212. Письма № 593, 596 от 18, 21 сентября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. Т. V. С. 38, 47; и др.
213. См.: Дополнительные показания А. Д. Протопопова // Падение царского режима. Т. IV. С. 45, 89.
214. Цит. по: Джунковский В. Ф. С. 637. Интересно сравнить рассуждения А. И. Гучкова с признанием о государе его верноподданного министра внутренних дел действительного статского советника Н. А. Маклакова: «Погибнуть с этим человеком можно, а спасти его нельзя» (цит. по: Николай II: воспоминания, дневники. СПб., 1994. С. 5).
215. Сенин А. С. С. 77.
216. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Среда, 5 ноября 1932 г. Л. 2.
217. Лемке М. К. С. 559.
218. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Среда, 5 ноября 1932 г. Л. 2.
219. Ibid. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 140.
220. Ibid. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Среда, 5 ноября 1932 г. Л. 3. Реакция М. В. Алексеева на эти письма неизвестна, и даже не подтвержден факт их получения наштаверхом.
221. Письмо № 683 от 15 августа 1916 А. И. Гучкова к М. В. Алексееву // Монархия перед крушением. С. 279—282. Николай II, рассуждая о кризисе снабжения, искренне признавался: «Старый Шт.[юрмер] не может преодолеть всех этих трудностей <…>. Самый проклятый вопрос, с которым я когда-либо сталкивался! Я никогда не был купцом и просто ничего не понимаю в этих вопросах о продовольствии и снабжении!» (см.: Письмо от 26 сентября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 46).
222. Савич Н. В. С. 83.
223. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Среда, 5 ноября 1932 г. Л. 3—4. А. И. Гучков возлагал ответственность за огласку содержания на М. В. Челнокова. Но подобные рассуждения выглядят лукавыми, так как опытный политик обязан был предвидеть последствия в случае копирования своего письма. Его копии распространялись по России в десятках тысяч экземпляров (см.: Сводка личного доклада Б. В. Штюрмера от 9 октября 1916 // Монархия перед крушением. С. 159).
224. Письмо № 595 от 20 сентября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 44.
225. Письмо № 593 от 18 сентября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Там же. С. 38 и др.
226. [Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 4 июня 1917]. С. 13.
227. Шаховской В. Н. С. 86—87.
Надо учитывать, что первое письмо А. И. Гучкова, критически отзывавшегося о репутации Б. В. Штюрмера «в армии и народе», содержало выпад и против деятельности В. Н. Шаховского в должности министра. Скорее всего, императрица услышала то, что ей хотелось слышать. Однако мемуарное свидетельство князя представляется нам сильно приукрашенным в части оценок. Сомнительно, чтобы в сентябре 1916 министр торговли и промышленности, какими бы копиями писем он ни располагал, позволил себе в высочайшем присутствии назвать начальника Штаба Верховного главнокомандующего «злейшим врагом престола» — тем самым он наносил оскорбление не только М. В. Алексееву, но и Николаю II, который нес единоличную ответственность за назначение Алексеева и его пребывание в должности.
228. Письмо от 19 сентября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 42.
229. Цит. по: Сводка личного доклада Б. В. Штюрмера от 9 октября 1916 // Монархия перед крушением. С. 159.
230. В эмиграции А. И. Гучков отрицал факт получения конспиративных писем от М. В. Алексеева в 1916 (см.: HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Среда, 5 ноября 1932 г. Л. 3).
В мемуарах бывший член ЦК партии «Союз 17 октября» кн. А. В. Оболенский сообщал о том, как в 1916 Гучков показал ему свою переписку с Алексеевым: «целую кипу мелко исписанных писем» (см.: Оболенский А. В. Мои воспоминания и размышления. Стокгольм, 1961. С. 95). Однако остается неясным, чьи письма показывал Гучков князю — свои или Алексеева, за какой период и какого содержания. Поэтому свидетельство Оболенского не доказывает, что Алексеев писал конспиративные письма Гучкову, тем более с обсуждением планов переворота. Скорее всего, Гучков, похвалившись князю, хотел сделать еще более известным факт своего обращения к Алексееву — точно так же, когда позволил М. В. Челнокову снять копию. Тем самым — в ответ на молчание Алексеева — Гучков пытался создать представление в глазах общественности о своих конспиративных контактах с наштаверхом. М. К. Лемке свидетельствовал о том, что Алексеев зимой 1915/1916 и весной 1916 обменивался сообщениями с Гучковым и Родзянко, но они проходили через службу связи, касались вопросов взаимодействия тыла и действующей армии, законопроектов Думы и думских запросов, цензуры, а также тяжелой болезни Гучкова. При этом цензор, который сам не беседовал с наштаверхом на политические темы, отмечал его отдаленность от каких-либо партий и группировок (см.: Лемке М. К. С. 469—470, 545, 553—554, 560, 567—568, 618, 663). Получаемые письма передавались Алексеевым Генерального штаба капитану Д. Н. Тихобразову для сохранения в бумагах Ставки (см.: Алексеева-Борель В. М. С. 449—450). Автор полагает, что Гучков, пытавшийся произвести впечатление на собеседника, показывал Оболенскому свою официальную переписку по делам ЦВПК. Утверждение П. Л. Барка о том, что после революции состоялась публикация писем, которыми обменивались Гучков и Алексеев (см.: Барк П. Л. Воспоминания последнего министра финансов Российской империи. 1914—1917. В 2 т. Т. 2. М., 2017. С. 238) — не более чем плод воображения мемуариста. Было опубликовано лишь единственное письмо Гучкова, адресованное Алексееву (см.: Письмо № 683 от 15 августа 1916. С. 279—282).
231. Семенников В. П. Ген. Алексеев и Гучков // Монархия перед крушением. С. 282.
232. Берберова Н. Н. Люди и ложи. New York, 1986. С. 108, 123, 152, 198—208; Кобылин В. С. С. 63, 266, 333; Правда и ложь об отречении императора Николая Второго. Буэнос-Айрес, б. г. С. 2, 19; Свитков Н. Военная ложа // Владимирский Вестник (Сан-Паулу). 1960. Октябрь. № 85. С. 12—13; Якобий И. П. С. 115. О том же у российских авторов см., например: Оськин М. В. С. 90.
233. Аврех А. Я. Масоны и революция. М., 1990. С. 128; Серков А. И. Был ли генерал М. В. Алексеев масоном? // Наши Вести (Санта-Роза). 1998. Март. № 450/2751. С. 9—10; Серков А. И. Русское масонство. 1731—2000 гг. М., 2001. С. 51, 284, 286, 710, 716. Из старших воинских начальников, участвовавших в событиях 1—2 марта 1917, опосредованное отношение к масонству имел лишь Ю. Н. Данилов, но только в эмигрантский период. В 1928 он был рекомендован в ложу «Северная Звезда», однако посвящение так и не состоялось (см.: Серков А. И. Русское масонство. С. 291, 1189).
234. Серков А. И. История русского масонства ХХ века. Т. I. СПб., 2009. C. 201.
235. Там же. С. 206—207.
236. [Показания С. П. Белецкого, 20 июня 1917]. С. 527.
237. Там же.
238. Из двух писем А. И. Гучкова Александра Федоровна переслала мужу копию лишь одного (см.: Письмо № 596 от 21 сентября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 47). Из этого следует, что второе письмо с критикой правительства, даже с пристрастной точки зрения императрицы, не заслуживало внимания мужа.
239. Возможно, потому, что по одной из версий М. В. Алексеев доложил Николаю II о поступивших ему письмах А. И. Гучкова (см.: Алексеева-Борель В. М. С. 451. Однако здесь отсутствует указание на источник). И. П. Якобий напрасно удивлялся, что М. В. Алексеев сохранил доверие государя (см.: Якобий И. П. С. 105): публицист, увлекшийся конспирологией, не увидел, что для другой реакции у Николая II просто не было оснований.
240. Письмо № 615 от 28 октября 1916 императрицы Александры Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 109.
241. Обер-прокурор Святейшего Синода, поддерживавший тесные отношения с Г. Е. Распутиным.
242. Митрополит Петроградский и Ладожский, считавшийся ставленником Г. Е. Распутина. О том же см.: Письмо от 1 декабря 1916 А. Н. Родзянко. С. 241. Зимой 1916 при посещении Ставки митрополит Питирим (Окнов) демонстративно не посетил и не благословил М. В. Алексеева, несмотря на его искреннюю религиозность.
243. За подобные оценки и доклады В. Н. Воейков называл М. В. Алексеева «паническим генералом» (ЛАА. Письмо В. М. Алексеевой-Борель — в редакцию газеты «Наша Страна» [1956]. Машинопись. С. 1). Сам дворком считал положение твердым и незыблемым.
244. Цит. по: Шавельский Г. И. Т. II. С. 201. «Не было никакой возможности спорить с этим слепым человеком», — вспоминал Великий князь Александр Михайлович о разговоре с Николаем II, состоявшемся в 1903 в связи с русско-японскими отношениями (Александр Михайлович, Великий князь. Воспоминания / 2-е испр. изд. М.: Захаров, 2001. С. 205).
245. Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту / 2-е изд. Париж, 1979. С. 97.
246. Астров Н. И. [Речь памяти кн. Г. Е. Львова, 1925] // Львов Г. Е. Воспоминания. М., 2002. С. 275.
Окончание следует