Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2020
I
В драматической истории Февральской революции события, происходившие в Ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве и в Пскове, где находился штаб армий Северного фронта и состоялось отречение императора Николая II от престола, привлекали внимание исследователей и публицистов[1], но в меньшей степени по сравнению с беспорядками в столице, закончившимися солдатским бунтом, падением старого порядка и созданием новых органов власти в России.[2] Эпицентр потрясений находился в Петрограде. По замечанию Александра Солженицына, «в северо-западном уголке страны вздыбилось сумрачное творение Петра»[3], и все главное смятение с пролитой кровью в считанные дни разыгралось здесь, а не на военной периферии Могилева и Пскова.
При этом при рассмотрении разными авторами вопроса о мотивах поведения представителей высшего командования и генералитета Русской Императорской армии накануне и во время Февральской революции последовательное описание исторических событий порой подменялось эмоциональными оценками степени личной вины их участников и популяризацией конспирологических теорий.[4] Особое место занимали концепция политического заговора в русских элитах против августейшей четы и вопрос об измене группы генералов своему государю и Верховному главнокомандующему.[5] В соответствии с наиболее примитивной схемой член Государственного совета и председатель Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК), «иудо-масон» Александр Гучков накануне революции «объезжал штабы армий и вел длинные „патриотические“ беседы с командующими генералами, убеждая их не мешать дворцовому перевороту „для спасения России“».[6] Наивные генералы, став послушным орудием в руках «темных сил», организовавших петроградские беспорядки, отказались от их подавления силами действующей армии и заманили доверчивого царя в Псков, где «обманным образом» вынудили его отречься от престола, благодаря чему мировая закулиса смогла «разрушить ключевой пункт русской национальной государственности».[7] Вслед за монархистами-конспирологами и некоторые современные исследователи отводят генералам роль невольных пешек в руках думских политиканов.[8] Наконец, эмигрантскую мифологию Февраля дополнили «сенсационные» утверждения о том, что Николай II не отрекался от престола, а имела место лишь спецоперация Гучкова[9], о фальсификации или неаутентичности акта об отречении[10] и другие подобные заявления, не имеющие ничего общего с действительностью.
На пристрастность публицистов в значительной степени влияло их субъективное отношение к Николаю II. Трагическая судьба царя и членов его семьи, «чистый образ Царственных страдальцев за грехи всея России»[11] и последующая церковная канонизация затруднили для почитателей убиенных узников Ипатьевского дома критические оценки поведения, кадровых и управленческих решений расстрелянного государя. Великим, ясным и белоснежно-чистым представляли облик Николая II публицисты эмиграции с 1920-х годов, изображая в то же время «прогнившее русское общество»[12] низменным и преступным.[13] Постепенно приобретала популярность духовно-соблазнительная легенда о сознательной готовности русского царя стать «для спасения России» искупительной жертвой, к ней же якобы стремился приобщиться и кающийся Григорий Распутин[14], хотя единственным искупителем человеческих грехов во веки веков был Спаситель.
Примером может служить эволюция взглядов монаршего историографа генерал-майора Дмитрия Дубенского. 2 марта 1917 года он откровенно назвал императора слабым, безвольным, но хорошим и чистым человеком, погибшим из-за императрицы Александры Федоровны и ее «безумного увлечения» Распутиным, чего Россия не могла простить.[15] Однако в итальянской эмиграции летом 1920 года Дубенский подготовил свои записи к публикации в новой редакции, исключив из них неприятные пассажи в адрес августейшей четы. Постфактум Дубенский изобразил себя и других лиц из царского окружения верноподданными монархистами.[16]
Столь же лукавая метаморфоза произошла со свидетельствами такого важного очевидца отречения, как дворцовый комендант (дворком), Свиты Его Величества генерал-майор Владимир Воейков. Весной 1917 года, выступая перед сотрудниками Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства[17], он назвал себя давним сторонником конституционно-монархического строя, так как самодержавное правление Николая II, по откровенному признанию осведомленного современника, несло в себе «колоссальный риск и для государства, и для его главы».[18] Воейков дал подробные показания о разногласиях с императрицей Александрой Федоровной и ее значительном политическом влиянии, о своих неоднократных рекомендациях августейшей чете прекратить доступ Распутина к царю и обращениях по этому поводу к другим лицам из государева окружения, включая генерала от инфантерии Михаила Алексеева и протопресвитера Георгия Шавельского; о слепой вере государыни в «святость» лжестарца; о личном недоверии по отношению к министру внутренних дел, действительному статскому советнику Александру Протопопову, его связях с Распутиным и слабом характере императора. Рассказывая о драматических событиях, произошедших 2 марта, бывший дворком искренне и вполне разумно заявил, что при существовавшем положении монарху следовало лучше отречься от престола, чем проливать кровь подданных.[19] Таким образом, из показаний свитского генерала следовало, что псковская драма стала не только логичным завершением долгого кризиса самодержавной власти, усугубленного личными качествами августейшей четы, но и меньшим злом по сравнению с перспективами массовых убийств жителей столичных центров в разгар тяжелой войны с внешним врагом.
Однако позднее в эмиграции (очевидно, под впечатлением от ужасного убийства большевиками царской семьи и ее верных слуг) Воейков написал воспоминания в лубочном стиле, назвав отречение Николая II от престола следствием «измены и подлости отрекшихся от него облагодетельствованных им людей».[20] Кроме того, некоторые сцены и диалоги в изложении мемуариста противоречат свидетельствам других очевидцев, включая чинов Свиты, и явно им придуманы исходя из личных симпатий и антипатий. Крушение монархического строя в России и в других европейских государствах Воейков теперь объяснял деятельностью тайных масонских обществ и талмудистов.[21] В дальнейшем примитивная концепция «еврейско-масонского заговора» в качестве организационно-движущей силы Февральской революции приобрела большую популярность среди публицистов и конспирологов.[22]
Вслед за генералами Дубенским и Воейковым любители конспирологии превратили в главного виновника крушения монархической власти и империи начальника Штаба Верховного главнокомандующего (наштаверха), генерала от инфантерии Михаила Алексеева[23], чтобы главный вопрос — о глубоких социальных и духовных причинах революционной катастрофы — потерял свое первостепенное значение. Так, например, 1—2 марта 1917 года, по наивному убеждению публициста, поручика Георгия Эдельберга, «вся Россия, кроме Петрограда, спокойно жила и работала для победы» и «Алексеев это хорошо знал, но не сказал об этом Государю».[24] Пафосное обличение покойного Алексеева подменяло обсуждение болезненной темы о личной ответственности Николая II и его предшественников за гибель российского государственного корабля. При этом упоение монархическим чувством у дилетантов вело к рождению причудливых мифов и фантастических концепций. Зимой 1917 года «генерал Алексеев рисковал быть повешенным как изменник, — совершенно серьезно утверждал Эдельберг. — А для генерала Алексеева „победа — победой“, „Россия — Россией“, а по его кабинетной логике „своя рубашка ближе к телу“, и генералу Алексееву быть повешенным никак не хотелось. Генерал Алексеев, как вор, прижатый к стенке, пошел на единственный свободный для него путь — путь предательства своего Царя, путь предательства Помазанника Божьего».[25] А вот как обличал качества и поступки Алексеева эмигрант Виктор Кобылин:
«Алексеев никогда не был за границей, не владел языками[26], ни в коем случае не был тем, что называется по-немецки Weltmann, т.[о] е.[сть] человеком всесторонне образованным, живым, энергичным. Подлинным талантом он тоже не обладал. Об этом пишут многие. Все бралось усидчивостью. Солдата он тоже
не знал, не знал психологии масс. Всю жизнь провел в канцеляриях.[27] Генерал от канцелярии. Генерал в калошах.[28] Но все это пустяки. Алексеев был генералом, не имевшим твердых убеждений. Отсюда только один шаг до открытой измены. Он на нее пошел. Он потушил тот светоч, который освещал всю нашу Родину, в ее державной поступи вперед».[29]
Нелепость подобных заявлений противоречила не только фактам, но и здравому смыслу. Поэтому историк Сергей Мельгунов справедливо полагал, что популярная версия публициста Ивана Якобия, который с точки зрения ученого довел до абсурда эмигрантскую легенду о «генералах-изменниках», не заслуживала рассмотрения по существу в серьезных трудах.[30]
Среди российских исследователей по-крайней мере двое квалифицированных специалистов, изучавших проблему (ныне покойный петербургский ученый Олег Поливанов и московский историк Василий Цветков), отвергли популярные версии о «генеральской измене» 2 марта 1917 года.[31] Как полагал Поливанов, личное согласие с целесообразностью передачи престола наследнику — цесаревичу Алексею Николаевичу — не противоречило смыслу и духу присяги. В свою очередь Цветков назвал акт отречения «выражением свободной воли Государя», отрицая какое-либо принуждение императора к отказу от царствования. Высказанная ими точка зрения совпала с оценками многих монархистов периода Гражданской войны.[32] «Самодержавие династии Романовых прервалось по решению Главы Дома Романовых и народных представителей, составлявших Государственную Думу <…>. Государь Император Николай II добровольно подчинился воле народных представителей России»[33], — писал в 1920—1921 годах Генерального штаба генерал-лейтенант Михаил Дитерихс, работавший в Харбине над рукописью об убийстве царской семьи.
В рамках настоящего исследования автор не стремился в очередной раз подробно описывать многоплановые реалии предреволюционных и февральских событий, а ставил своей целью установить причины, мотивы, характер поведения ответственных представителей высшего русского генералитета и выяснить подлинную позицию старших чинов Ставки в дни крушения конституционно-монархического строя 2—3 марта 1917 года. Изучение этого важного вопроса находится в тесной связи с историей управления действующей армией[34], а также с последствиями изменений в ее командовании и кадровом составе, произошедшими в 1914—1916 годах.
Создание руководящих органов для фронтов и театра военных действий с объявлением всеобщей мобилизации[35] предусматривалось «Положением о полевом управлении войск в военное время». Требовалось сформировать Штаб Верховного главнокомандующего, два фронтовых штаба, к которым осенью 1914 года прибавилось полевое управление отдельной Кавказской армии, и десять армейских штабов или четырнадцать главных командований.[36]
В 1905—1908 годах Главное управление Генерального Штаба (ГУГШ) возглавлял высококвалифицированный специалист генерал от инфантерии Федор Палицын. Его профессиональная и научно-просветительская деятельность имела большое и благотворное значение для развития военного дела в России[37], в то время как Николай II соглашался с целесообразностью самостоятельного статуса и обособления ГУГШ от Военного министерства. Вопросами планирования и разработкой необходимых мероприятий по совершенствованию государственной обороны занимался начальник ГУГШ, получивший право всеподданнейшего доклада. В 1908 году — на случай большой войны — Палицын приступил к разработке «Положения», чтобы в дальнейшем исправлять, дополнять и совершенствовать необходимый документ. Однако карьера начальника ГУГШ неожиданно прервалась. Государь в свойственной ему манере начал колебаться и предпочел спокойную «традицию» рискованным новациям, так как в бюрократической системе самодержавия Палицын повел себя слишком независимо. В итоге царь вернул ГУГШ в состав Военного министерства, энергичный генерал был уволен за излишнюю инициативность и стремление к постепенному реформированию русской армии, а его проект положили под сукно вплоть до лета 1914 года.[38] Вслед за Палицыным потерял свой ответственный пост и военный министр, знающий и умный администратор, генерал от инфантерии Александр Редигер. В конце зимы 1909 года во время одного из полемических выступлений в Государственной думе он позволил себе принципиальное замечание о постепенном улучшении высшего командного состава русской армии, по существу, признав тем самым очевидные проблемы с его качеством, особенно заметные после сражений неудачной русско-японской войны. Через две недели Николай II, посчитавший самокритику в думских стенах чрезмерной, уволил Редигера, заменив его амбициозным, но посредственным бюрократом.
В 1909—1915 годах должность военного министра Российской империи занимал Георгиевский кавалер, генерал от кавалерии Владимир Сухомлинов — очень способный, по мнению государя, пользовавшийся высочайшим расположением и уважением[39] благодаря своей безраздельной личной преданности самодержцу. Именно по этой причине, а не по деловым качествам, старого генерала ценила и императрица Александра Федоровна[40], хотя назначение Сухомлинова стало одним из самых неудачных кадровых решений Николая II. «Хуже, чем невежественный человек, — писал в эмиграции о бывшем военном министре известный ученый и теоретик, профессор Императорской Николаевской военной академии, Генерального штаба генерал-лейтенант Николай Головин. — С этим свойством он сочетал поразительное легкомыслие».[41] И сам Сухомлинов, и его креатуры не соответствовали классическим требованиям, предъявлявшимся к офицерам-генштабистам: «Больше делать, меньше выступать; больше собой представлять, чем казаться».[42] Начальники ГУГШ из выдвиженцев военного министра[43], в соответствии с точкой зрения, популярной в Европе, полагали, что грядущая война станет молниеносной и продлится в среднем от двух до шести месяцев, максимум — до двенадцати, так как взаимное истощение сил заставит противников искать мира.[44]
Царь рассматривал кандидатуру военного министра в качестве возможного Верховного главнокомандующего[45], но, к счастью для армии, изменил точку зрения. На высочайшее утверждение Сухомлинов спешно представил необходимое «Положение»[46] лишь 16 июля 1914 года. С момента сараевского убийства минули тридцать полных суток, в связи с чем беспечность Военного министерства и ГУГШ выглядели поразительно. Генерального штаба генерал-лейтенант Вячеслав Борисов назвал представленный документ недоработанным и легкомысленно напечатанным в последний момент, так как предписываемое создание огромных штабов затрудняло управление на театре военных действий.[47] Сухомлинов исходил из личного вступления императора в должность Верховного главнокомандующего (Главковерха) по мобилизационному плану. Однако по настоятельной просьбе членов Кабинета, включая председателя Совета министров, действительного тайного советника статс-секретаря Ивана Горемыкина[48], Николай II отложил это сомнительное решение и 19 июля объявил о назначении генералу от кавалерии, генерал-адъютанту, Великому князю Николаю Николаевичу (младшему).[49]
Штаб Главковерха, представлявший главный орган полевого управления войсками действующей армии — в русской номенклатуре Ставка[50] — комплектовался чинами ГУГШ, в первую очередь офицерами-операторами. Подбор кадров требовал особой ответственности, так как, по отзыву бывшего военного цензора Михаила Лемке, Ставка представляла «сложнейший узел нервной системы армии и страны».[51] Потому Великий князь выбрал в качестве ближайших сотрудников двух незаурядных представителей ГУГШ: генерала от инфантерии Федора Палицына — начальником Штаба и Генерального штаба генерал-лейтенанта Михаила Алексеева — генерал-квартирмейстером. В июле 1914 года оба генерала, несмотря на таланты и богатый профессиональный опыт, служили вне системы ГУГШ: Палицын, попавший в опалу в 1908 году, рутинно числился в Государственном совете. Он сравнивал деятельность Сухомлинова с началом похоронного звона, «уничтожением работы Царей, Армии и Русской военной мысли».[52] Алексеев, чью карьеру Сухомлинов тормозил[53], командовал XIII армейским корпусом в Московском военном округе (МВО).
Неудивительно, что Николай II, благоволивший к Сухомлинову, отказал Главковерху, повелев ему принять уже сформированный Штаб во главе с покладистым «сухомлиновцем», Генерального штаба генерал-лейтенантом Николаем Янушкевичем — последним начальником ГУГШ мирного времени.[54] Будучи умелым администратором-канцеляристом, он не соответствовал занимаемым должностям, требовавшим других качеств. Некоторые современники уничижительно отзывались о профессиональных качествах Янушкевича.[55] Не смог оспорить Великий князь Николай Николаевич и назначение в свой Штаб капитана I ранга, Великого князя Кирилла Владимировича[56], получившего малозначительную должность наблюдающего за морскими командами действующей армии. В итоге Главковерх принял верховное командование со Ставкой, состоявшей из чуждых ему главных сотрудников. Кроме того, в предвоенные годы Сухомлинов и его начальники ГУГШ внесли грубые коррективы в оперативные планы: их прямым следствием стала самсоновская катастрофа в Восточной Пруссии и неполная победа русских армий в Галиции в августе–сентябре 1914 года.[57]
Первоначально Ставка разместилась в местечке Барановичи Новогрудского уезда Минской губернии с узловой железнодорожной станцией, занимавшей центральное положение по отношению к фронту развертывания. В задачи Штаба входили сбор и обработка сведений, необходимых для руководства боевыми действиями, разработка указаний и передача в войска распоряжений Главковерха, управление коммуникациями железнодорожной сети на театре военных действий.[58] За его пределами Штаб прав не имел. Какие-либо особые полномочия Ставки в условиях государственного кризиса и правительственного паралича регламентом не предусматривались: подобную возможность Сухомлинов и Янушкевич не рассматривали даже теоретически. Таким образом, отношения между Штабом Главковерха и всероссийской властью становились весьма неопределенными.[59]
Пагубную роль здесь сыграла узость мышления двух генералов, их следование старому принципу «Императорская армия вне политики»[60], а также инертное и зависимое положение русского генералитета в системе самодержавия, традиционно подавлявшего всякую независимость и самостоятельность старших военачальников.[61] Концептуально право командования
и распоряжений основывалось на безоговорочном подчинении офицера единоличному вождю-самодержцу.[62] Даже высшее образование само по себе еще не гарантировало офицеру приобретение необходимых качеств, а полученные в Санкт-Петербурге знания далеко не всегда переходили в практические умения согласовывать действия отдельных родов оружия (войск). Иностранные военные академии способствовали отбору лишь лучших выпускников для службы Генерального штаба, представлявшей специальную область занятий в сложном аппарате по управлению высшими войсковыми соединениями: армиями, отдельными корпусами и отрядами. Однако в Российской империи сам факт успешного окончания академии практически гарантировал любому заурядному слушателю вхождение в элитарную корпорацию генштабистов[63], открывая перед ним немалые карьерные возможности. Если знания соединялись с подлинным талантом, то энергичные действия и успехи любого одаренного генерала вызывали завистливую ревность у рутинеров и подозрения в честолюбивых замыслах, как это случилось с генералом от инфантерии Михаилом Скобелевым. «Мы бедны выдающимися самостоятельностью, энергией и инициативой людьми»[64], — заявлял слушателям в Таврическом дворце член III Думы от Москвы октябрист Александр Гучков. Военно-бюрократическая система предоставляла бо`льшие возможности для продвижения таким бесцветным администраторам, как Сухомлинов, на чьем сером фоне и царь выглядел державным вождем. «Фаворитизм, всегдашняя язва русского строя, и тут дал свои неизбежные плоды»[65], — с горечью отмечал в мемуарах барон Николай Врангель-старший.
В итоге в Российской империи армейскую карьеру и чинопроизводство обеспечивали не столько способности, сколько ординарный послужной список и исполнительная покорность вкупе с умением угадать желание вышестоящего по должности лица.[66] «Смелости нет, — сетовал Палицын. — Нет той необходимой в военном деле энергии и инициативы».[67] На недостаток «военного разума» у многих генералов откровенно указывал царю его доверенный советник и убежденный монархист князь Владимир Мещерский.[68] Не вызывала сомнений «бедность выдающимися силами генералов» в отечестве и у генерала Алексеева.[69] Поэтому в результате наделения императора властью Главковерха, как это предполагалось в довоенный период, самостоятельный статус и тем более активные действия Ставки — в качестве коллективного органа или его отдельных представителей — исключались. Работа Штаба определялась высочайшими повелениями, а проявление подчиненными какой-либо инициативы Николай II рассматривал как покушение на узурпацию части своих властных полномочий.[70] Соответственно, все приказы и директивы начинались словами «Государь император повелел».[71] При самоустранении царя и Главковерха от управления действующей армией и государством возникала ненормальная ситуация, которую никто не мог предвидеть летом 1914 года.
Основные функции в Штабе[72] Главковерха выполняли три управления (статья 32 «Положения»): 1) генерал-квартирмейстера (УГК, оперативное делопроизводство)[73], где находилась, по выражению одного из штаб-офицеров Ставки «„святая святых“ всей русской армии»[74]; 2) дежурного генерала (УДГ, административное делопроизводство)[75]; 3) начальника военных сообщений (ВОСО)[76]. Впоследствии УВОСО[77] перешло в ведение Министерства путей сообщения, направившего в Ставку для руководства управлением своего представителя — товарища министра путей сообщения на театре военных действий. Военно-морское управление[78] играло роль вспомогательного органа Морского Генерального Штаба (МГШ), руководившего операциями флота. В 1915—1916 годах при Штабе Главковерха были созданы Особое делопроизводство при главном полевом интенданте, Артиллерийское управление, Управление полевого инспектора инженерной части, Полевое управление авиации и воздухоплавания, Управление начальника санитарной и эвакуационной части, Полевой штаб казачьих войск, Управление инспектора войск Гвардии и другие специальные структуры (Дипломатическая канцелярия[79] и т. д.).[80] Все достоинства и недостатки русской армии, а также общей военно-политической организации Российской империи последнего царствования наложили неизбежный отпечаток на повседневную деятельность, деловые и служебные качества чинов Ставки. Вице-адмирал Дмитрий Ненюков, служивший в Штабе Главковерха, в эмиграции писал:
«Ставка, представлявшая мозг армии, где должны были быть собраны наиболее способные люди изо всей армии, далеко не удовлетворяла этим требованиям. В ней было много очень милых и симпатичных людей, но, к сожалению, и только. Талантами она не блистала. Общее впечатление было серой будничной посредственности».[81]
Более оптимистичный отзыв оставил его сослуживец — контр-адмирал Александр Бубнов.[82] Обсуждение вопроса о том, в какой степени критическая оценка Ненюкова справедлива, выходит за рамки нашего исследования. По ходу повествования мемуарист все же назвал несколько незаурядных офицеров Ставки: генерал-квартирмейстера, генерала от инфантерии Юрия Данилова («Черного»); офицера для поручений Генерального штаба полковника Александра Свечина; начальника Штаба Верховного главнокомандующего, генерала от инфантерии Михаила Алексеева.[83] Принципиально Ставка справилась со своими функциями — с учетом всех упущений — в наиболее сложные периоды великой войны: при быстром изменении оперативных планов в августе — сентябре 1914 года, с учетом специфики обстановки в Восточной Пруссии и Галиции; при обороне Варшавы и Ивангорода осенью 1914 года; во время «великого отступления» 1915 года; при восстановлении боеспособности войск в конце 1915 — начале 1916 годов и наступательных операциях 1916 года. Германия не смогла реализовать стратегию блицкрига, а затем принудить Россию к заключению сепаратного мира, чтобы освободиться от ведения войны на Востоке и на Западе, избежав неизбежного поражения. Однако объективную проблему для Ставки и управления представлял политический риск, резко возросший в 1915 году в связи со сменой Главковерха.
На фоне тяжелой обстановки летом 1915 года кадровые перестановки в верховном командовании ожидались с конца июля — начала августа. 1 августа Великий князь Николай Николаевич согласился с заменой Янушкевича[84] на Алексеева, командовавшего армиями Северо-Западного фронта.[85] По мнению генерала Палицына, беседовавшего c Великим князем в Барановичах, Алексеев в тот момент был единственным военачальником, способным «взвалить на себя эту страду» по восстановлению армии, обескровленной в ходе тяжелого отступления.[86] Конспирологическая версия о закулисном продвижении генерала в наштаверхи безымянными деятелями либеральной оппозиции, чтобы «заменить Великого князя Николая Николаевича»[87], не только голословна, но и нелогична. Подобные назначения оставались исключительной прерогативой императора. Главковерх, которому никто из современников не видел равноценной замены, хотел сам предложить Алексееву ответственную должность в Ставке еще летом 1914 года. О высочайшем намерении назначить Алексеева начальником Штаба ему сообщил во время приезда на фронт генерал от инфантерии Алексей Поливанов, управлявший с июня делами Военного министерства после отставки непопулярного Сухомлинова. Однако старый солдат, сделавший карьеру благодаря трудолюбию и усердной службе, известие о грядущем повышении встретил безрадостно.[88]
В свою очередь, кандидатуру генерала от инфантерии Алексея Эверта[89], командовавшего 4-й армией Северо-Западного фронта, предлагал на должность наштаверха давний недоброжелатель Алексеева, командующий 6-й армией генерал от инфантерии Николай Рузский[90] — авторитетный для многих современников военачальник, ставленник Сухомлинова, пользовавшийся расположением императрицы Александры Федоровны и не стеснявшийся слухов о своих связях с Распутиным.[91] Великий князь Андрей Владимирович считал способности Рузского гениальными.[92] По воспитанию и требованиям этикета в официальной переписке Алексеев и Рузский придерживались установленных учтивых форм общения: «Прошу принять уверения в совершенном моем уважении и преданности», «милостивый государь», «прошу принять выражения моего совершенного уважения»[93] и т. д. Однако отношения между двумя генералами были весьма прохладными со времен I Галицийской битвы 1914 года. Алексеев, будучи начальником штаба армий Юго-Западного фронта, фактически руководил их операциями, а Рузский командовал 3-й армией. Показав себя своевольным командармом, Рузский не желал подчиняться командованию фронта, считая себя вправе придерживаться собственных целей, и тем самым наносил ущерб планам Алексеева. Эффектное занятие Рузским 3 сентября 1914 года оставленного австрийцами Львова, не имело стратегического значения и, вопреки расчетам Алексеева, сковало силы 3-й армии. Поэтому ее войска упустили драгоценное время и не смогли вовремя принять участие в Люблинском сражении, решившем исход битвы.[94] По свидетельству Брусилова, Рузский имел «особые счеты» с Алексеевым.[95]
В итоге неудивительно, что Алексеев неприязненно относился к Рузскому, в том числе и благодаря слухам о его назначении главнокомандующим армиями Северного фронта при непосредственном участии Распутина.[96] Один из бывших подчиненных Рузского, Генерального штаба генерал-майор Сергей Щепихин[97] так характеризовал своего командарма: «Болезненный, слабохарактерный, не властный, а главное, за предвоенный период далеко отошедший от вопросов оперативных в широком смысле».[98] Герой Гумбинненского сражения 1914 года, Генерального штаба генерал-лейтенант Август-Карл Адариди, служивший с Рузским в Киевском военном округе (КВО), отозвался о нем еще более резко:
«Ни особым талантом, ни большими знаниями он не обладал. Сухой, хитрый, себе на уме, мало доброжелательный, с очень большим самомнением, он возражений не терпел, хотя то, что он высказывал, часто никак нельзя было считать непреложным. К младшим он относился довольно высокомерно и к ним проявлял большую требовательность, сам же уклонялся от исполнения поручений, почему-то бывших ему не по душе. В этих случаях он всегда ссылался на состояние своего здоровья. По характеру той должности, помощника командующего войсками [округа], которую он занимал, ему почти не приходилось иметь непосредственно дело с войсками, а потому они его не знали, у чинов же штаба округа он симпатиями не пользовался. Мне лично приходилось входить с ним в сношения только на маневрах, когда он бывал посредником, а затем встретиться во время войны, когда он возглавлял Северо-Западный фронт в качестве главнокомандующего: носил генерал-адъютантские вензеля и был совершенно незаслуженно увенчан лаврами за взятие Львова, в котором менее всего был повинен».[99]
Рузский часто не соглашался с Алексеевым[100], считал его главным ви-новником летних поражений и выступал против назначения Алексеева начальником Штаба.[101] Тем не менее 16 августа царь сделал окончательный выбор в пользу Алексеева, а не Эверта.
В середине августа Штаб Главковерха передислоцировался в губернский Могилев, избранный его новым местопребыванием в связи с немецким наступлением. 18 августа состоялось официальное назначение Алексеева начальником Штаба Верховного главнокомандующего: он приехал в Ставку из Волковыска[102] Гродненской губернии на следующие сутки.[103] 20 августа из Барановичей в Могилев прибыли великий князь Николай Николаевич и чины оперативной части Штаба. Обустройство началось с молебна в соборе Трех Святителей, совершенного при большом стечении горожан.[104]
Главные управления Ставки заняли комплекс зданий, стоявших полукругом на Губернаторской площади, в которую упирались две главные городские параллельные улицы. На площади находились губернаторский дом, окружной суд и другие присутственные места; рядом возвышалась старинная круглая башня-ратуша. В конце площади располагался «Вал» — городской сад с широкими тенистыми аллеями и красивым видом на Днепр. Здесь устраивались гулянья и играл военный оркестр.[105] Главковерх поселился в двухэтажном каменном губернаторском доме («Дворце») белого цвета, высившемся на правом высоком берегу Днепра. В давние времена тут останавливались светлейший князь Григорий Потемкин и маршал Луи-Николя Даву. Верхний этаж, состоявший из большого зала, столовой, «красной» меблированной гостиной, украшенной туркестанскими коврами, и соседней «зеленой» гостиной, предназначался на случай высочайшего приезда.[106] В примыкавшем к губернаторскому дому двухэтажном здании губернского правления разместились Штаб и управление генерал-квартирмейстера с телеграфом. Алексеев, пожелавший жить прямо в командном центре, получил две небольшие комнаты на втором этаже. Здание окружного суда — напротив губернского правления — заняли чины управления дежурного генерала. В гостинице «Бристоль» отныне находилась офицерская столовая, а прочие учреждения Ставки располагались в других частях города. Местное население насчитывало примерно 50 тыс. человек. Город имел театр, мужскую и три женских гимназии, включая две частных, реальное и коммерческое училища, больницу, мужской монастырь, семинарию и женское духовное училище, молодежный спортивный клуб, железнодорожный и пароходный вокзалы, тюрьму, «конку» и два кинематографа: «Чары» и «Модерн».[107] Расстояние по железной дороге до Петрограда составляло примерно 680 верст, или более 720 километров.
23 августа Могилев торжественно встретил Николая II и в верховном командовании произошли главные перемены: после беседы с Великим князем государь «принял на Себя предводительствование всеми сухопутными и морскими силами, находящимися на театре военных действий».[108] Император Всероссийский стал Верховным главнокомандующим. Великий князь Николай Николаевич получил назначение наместником на Кавказ, главнокомандующим отдельной Кавказской армией, и войсковым наказным атаманом Кавказских казачьих войск. Он воспринял высочайшее повеление спокойно — по крайней мере внешне — и с самообладанием, несмотря на свой взрывной характер.[109] К концу лета главные трудности «великого отступления» почти остались позади. По оценке Головина, «армии могли приступить к прочному закреплению на новом оборонительном рубеже, на котором следовало ожидать прибытия нужного им снабжения».[110] Таким образом, смена Главковерха произошла накануне стабилизации положения на Восточном фронте. Противник тоже отметил перемены в русском командовании. «Сильный волей Великий князь [Николай Николаевич] был отстранен. Царь стал во главе войск»[111], — писал генерал пехоты Эрих Людендорф.
Прямым следствием Высочайшего главнокомандования стал резкий рост чинов Ставки — с 85 до 500 человек, хотя многие из них не требовались в Могилеве.[112] «Состав Штаба возрос до необычайности, увеличиваясь фиктивными должностями»[113], — отмечал генерал Борисов. Неизбежно изменилась и жизнь Могилева, превратившегося в полевую царскую резиденцию. В город приехала модная оперетка, здесь быстро открылся новый ресторан. Лирические знакомства, флирт и романтические истории стали неотъемлемой частью повседневной жизни господ офицеров. С прибытием многочисленных столичных службистов в Ставке почувствовался ранее несвойственный ей дух праздности и светских развлечений, разрушавших обстановку делового и строгого военного лагеря, сложившуюся при старом Главковерхе.[114]
Твердое желание возглавить действующую армию существовало у Николая II с лета 1914 года[115]; осуществлять верховное командование на театре военных действий император хотел еще во время русско-японской войны. Теперь же долг царского служения велел ему разделить с войсками радость и горе и либо победить, либо погибнуть.[116] При этом определенную роль в смещении старого Главковерха, вероятно, сыграли не только духовно-религиозные переживания самого государя[117], но и искусительные «наставления» Распутина.[118] «Для Государыни он был безусловно святой, — показывала следователю Николаю Соколову на допросе в Париже 11 ноября (н. ст.) 1920 года Магдалина Занотти, бывшая старшая камер-юнгфера комнат Ее Величества. — Его влияние в последние годы было колоссально. Его слово было для нее законом. К его мнению она относилась как к мнению непогрешимого человека».[119] В глазах императрицы сложился возвышенный образ лукавого и продувного лжестарца, чьи непререкаемые «советы» приобретали абсолютную ценность для царской семьи, в то время как Распутин тонко эксплуатировал доверие августейшей четы к своей «святости». «Благодаря Ему ты сохранил решимость и взял на себя командование год назад, когда все были против тебя»[120], — писала Александра Федоровна мужу 3 августа 1916 года. По убеждению государыни, бывший Главковерх шел против Распутина, «человека, посланного Богом», поэтому деятельность Великого князя Николая Николаевича оказывалась небогоугодной, а его мнение не могло быть правильным.[121]
Благородно-мистическая готовность Николая II взять на себя ответственность за ведение войны вызвала волнение и несогласие в политической элите Российского государства.[122] Отныне вероятные поражения на фронте подрывали престиж царского имени в глазах населения и чинов армии. Независимо от степени личной вины императора, в общественном сознании сохранялись мрачные воспоминания о Ходынке, Кровавом воскресенье, поражениях в Маньчжурии в 1904—1905 годах. Не была тайной и злосчастная болезнь наследника цесаревича Алексея Николаевича. «Царь несчастлив»[123] — подобные народные настроения не стоило преуменьшать. Генерал-майор Александр Спиридович, руководивший охраной в Царском Селе в 1906—1916 годах, в эмиграции писал:
«Встав, как главковерх, в ряд лиц высшего командования, Государь сделался для общества, для толпы человеком, которого можно было критиковать, и его критиковали. С главковерха критика перенеслась и на Монарха. О том, что Государя начнут критиковать, Его предупреждал мудрый граф Воронцов-Дашков[124], когда Государь обратился к нему за советом относительно принятия верховного командования. Царица же, начав ухаживать за больными и ранеными, начав обмывать ноги солдатам, утратила в их глазах царственность, снизошла на степень простой „сестрицы“, а то и просто госпитальной прислужницы. Все опростилось, снизилось, а при клевете и опошлилось <…> Но Их Величества, забывая жестокую реальность, желали жить по-евангельски».[125]
Самодержец Всероссийский искренне исповедовал принцип «сердце царево в руцех Божиих» (на взгляд автора, весьма духовно-соблазнительный) и непоколебимо считал правильными любые решения, принимавшиеся по совести, и тем самым соответствовавшие Божьему Промыслу.[126] Поэтому по вопросу о верховном командовании Николай II занял непреклонную позицию, хотя помазание на царство не исключало ни политических заблуждений, ни управленческих ошибок, ни человеческой греховности. Главноуправляющий земледелием и землеустройством, тайный советник статс-секретарь Александр Кривошеин, бывший в тот момент наиболее ярким представителем высшей бюрократии, утверждал: «В нашей обязанности оберечь русского царя от недопустимого для него положения», а узнав о тщетности попыток переубедить императора, он воскликнул: «Какой ужас, какое ослепление!»[127] Мать государя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, записывала в дневнике:
«8/21 августа. A.[lix][128] хочет, чтобы Ники взял на себя Верховное командование вместо великого князя Николая Николаевича, нужно быть безумным, чтобы желать этого!»
«12/25 августа. Ники пришел со своими 4 девочками. Он начал сам говорить, что возьмет на себя командование вместо Николая, я так ужаснулась, что у меня чуть не случился удар, и сказала ему, что это было бы большой ошибкой, умоляла не делать этого особенно сейчас, когда все плохо для нас, и добавила, что, если он сделает это, все увидят, что это приказ Распутина. Я думаю, что это произвело на него впечатление, т.[ак] к.[ак] он сильно покраснел. Он совсем не понимает, какую опасность и несчастье это может принести нам и всей стране».[129]
Мария Федоровна искренне полагала, что смещение Великого князя Николая Николаевича приведет ее сына к неминуемой гибели.[130] С точкой зрения вдовствующей императрицы совпали более поздние оценки Густава Маннергейма, в августе 1915 года в чине Свиты Его Величества генерал-майора, командовавшего 12-й кавалерийской дивизией. Барон Маннергейм, считающийся убежденным монархистом, тем не менее пришел к неутешительному выводу: «Встав на самой вершине вооруженных сил в столь неудачно выбранное время, Николай II поставил под угрозу само существование своей династии».[131] Схожим образом высказался в эмиграции бывший начальник канцелярии Министерства императорского Двора и уделов генерал-лейтенант Александр Мосолов: «Прямолинейное и бескомпромиссное чувство военного долга пагубно отразилось на судьбах империи».[132] «Громадное отрицательное значение и результаты» смены Главковерха отмечал директор Дипломатической канцелярии при Ставке Николай Кудашев, рассматривавший опалу Великого князя как повод для «поколебания престижа государя и всего монархического начала».[133] Министр финансов тайный советник Петр Барк, относившийся к искренним ревнителям памяти Николая II, объективно признавал его «чрезвычайно невыгодное положение как в армии, так и стране» в связи с принятием должности Главковерха.[134] В оценках известного издателя и деятеля русской военной эмиграции, капитана Марковской железнодорожной роты Василия Орехова отрешение от должности Великого князя Николая Николаевича стало предвестником грядущей катастрофы.[135] Поэтому красивая версия о громадном усилении царского авторитета, якобы произошедшем осенью 1915 года в результате смены верховного командования[136], не более чем восторженное преувеличение публициста и неудачная попытка выдать чаемое за действительное.
Регулярные отъезды государя из Царского Села на театр военных действий и его самоустранение от каждодневных дел государственного управления — по мере нарастания социально-экономических проблем — вели к непредсказуемым последствиям, среди которых советский историк отмечал в первую очередь «страшный хаос в управлении».[137] По обоснованному мнению монархиста Барка, тыл остался без хозяина, возрастала угроза ведомственных интриг, а Совет министров лишился ежедневной царской поддержки.[138] Престарелый председатель Кабинета, статс-секретарь Горемыкин давно не отвечал вызовам времени, поэтому в связи с отсутствием императора в элитах небезосновательно опасались усиления властных амбиций молодой императрицы, всецело находившейся под влиянием Распутина. «Одно положение его около Государыни делало из него политическую фигуру»[139], — вполне правомерно заключил следователь Соколов после допросов лиц из узкого окружения Александры Федоровны.
Разногласия в правительстве по поводу вступления Николая II в должность Главковерха спровоцировали министерские отставки, включая увольнение Кривошеина, и знаменовали собой роковой разрыв государя с лучшей частью русской бюрократии.[140] В результате правительственного кризиса осени 1915 года Совет министров фактически перестал существовать как объединенное правительство: отныне министры уподобились ведомственным начальникам, по отдельности обсуждавших с царем вопросы, находившиеся в пределах их узкой компетенции.[141] В разгар тяжелой войны в верхах исчез широкий консолидированный взгляд на внутреннюю политику. Высшая исполнительная власть ослабла, и «сквозь облако мистики императрицы наверх стали пробираться подлинные проходимцы и жулики, а все те, кто хранил еще в себе государственную традицию, осуждены были на безнадежные попытки спасать последние остатки русского государственного достояния»[142], как писал о том в эмиграции правовед барон Борис Нольде. После разрыва с наиболее компетентной частью бюрократии стало затруднительным и примирение царя-Главковерха с общественными кругами: в итоге началось неуклонное сползание Российского государства к Февралю. Весь последний предреволюционный год его усердно приближали обе конфликтовавшие стороны, руководствовавшиеся уверенностью в непогрешимости своих иллюзорных представлений о социальном благе.
В силу воспитания и мировоззрения Николай II, по отзыву публициста Виктора Кобылина, был носителем «глубочайшей веры в принципы единственно-нравственного образа правления».[143] Поэтому император упрямо отстаивал архаичный миф о целительной, как «встарь»[144], пользе самодержавия, объективно уже не существовавшего в первозданном виде. «В день своей коронации я присягал самодержавию, и я должен передать эту клятву нерушимой своему сыну»[145], — твердо заявил непреклонный государь Великому князю Павлу Александровичу 3 декабря 1916 года. Вместе с мужем столь же горячо верила в незыблемость романтического абсолютизма и его спасительность для народа Александра Федоровна.[146] Император и императрица, несмотря на то что они были носителями европейской культуры, продолжали воспринимать Россию как государеву вотчину, в соответствии с традицией московских царей, поэтому Николай II искренне считал себя «хозяином земли Русской».[147] Но, будучи очарован мистикой самодержавия, он не имел, по словам крупного чиновника-землеустроителя Ивана Тхоржевского, «гранитной, прямолинейной воли»[148], чтобы властно править сложной страной в консервативном духе своего отца.
Тем более после реформ Александра II и столыпинской модернизации развивавшаяся Россия перестала быть царской вотчиной. Романтические представления августейшей четы о смысле самодержавия уже не соответствовали экономическим и политическим реалиям, возникавшим на фоне глубокого кризиса массового религиозного сознания. «Исполнение приказов [монарха] недостаточно отслеживается и, соответственно, не доводится до конца, — отмечал осенью 1915 года генерал-майор сэр Джон Хэнбери-Уильямс, руководивший британской миссией при Ставке. — В эпоху Екатерины еще можно было прекрасно править, но теперь не екатерининские времена».[149] После вступления в силу Свода основных государственных законов (СОГЗ) 23 апреля 1906 года законодательная власть царя утратила абсолютный характер, так как с тех пор государь осуществлял ее «в единении с Государственным Советом и Государственной Думою» (ст. 7 главы I СОГЗ).[150] Тем самым исполнительная власть императора ограничивалась законами, существовавшими независимо от высочайшего волеизъявления, и обновленный государственный строй, по сути, принял форму ограниченной конституционной монархии.[151]
В свою очередь либерально-думская оппозиция с определенного момента добивалась от Николая II перехода к парламентской монархии и предоставления Думе права формировать правящий Кабинет («ответственное министерство») или по крайней мере назначения в состав правительства не царских бюрократов, а людей, пользовавшихся общественным доверием («министерство доверия»).[152] За Думой и оппозицией стояла не только фрондирующая интеллигенция, но и растущий торгово-промышленный класс. С начала ХХ века столыпинская Россия, по замечанию философа Георгия Федотова, «торопилась жить»[153], стремительно менялась и давно не походила на Московское царство времен государя Алексея Михайловича, любимого Николаем II. Политический романтик Иван Солоневич, писавший в 1915—1916 годах для столичной печати, видел в думских и земских чаяниях естественные претензии «русского промышленного капитала, который хотел и который имел право по крайней мере на участие в управлении страной».[154] Но за отсутствием опыта конструктивного диалога в XVIII—XIX веках ни царь, ни Дума не хотели уступать друг другу, и по мере взаимного раздражения противостояние власти и оппозиции становилось все более острым, несмотря на военные тяготы. Оправдывалось мрачное пророчество Кривошеина 1905 года о возникновении в стенах Думы центра, где «поголовное осуждение сложившегося строя найдет для себя удобную почву, и неудовольствие, разлитое ныне между отдельными слоями и лицами, соберется воедино, и заговорит как бы от лица всего народа».[155] В IV Думе в такой центр превратился Прогрессивный блок.
Кроме того, на эскалацию конфликта влияли личные качества и поступки главных действующих лиц: так, например, рыцарское решение Николая II возглавить действующую армию, чтобы укрепить ее и разделить с войсками их тяготы, приобрело негативные последствия для государственной политики. Прав был генерал Палицын, рассуждавший в августе 1915 года вполне рационально: «Личное присутствие Государя при армии кроме добра и пользы ничего пр[и]нести не может, но необходимо устранить все придаточное, а это не устран[и]ть. При наших расстояниях и положении дорог даже приезд министров [в Могилев] уже большое неудобство».[156] Генерал Борисов позднее писал:
«Нагромождение на одном лице оперативной, военной и гражданско-административной, и даже политической деятельности все росло и корректировалось частыми поездками [Военного] Министра в Ставку, за 700 верст пути. Казалось бы, было проще перенести Ставку в Петроград, так как Министерства перенести нельзя, а Ставка, перенеся свои телеграфные провода, может быть везде. Но этому препятствовало умаление ореола нахождения Императора „на войне“, „на театре войны“, и чинам Ставки пришлось бы многое передать в руки Министров, умалять в своем значении. Между тем соединение оперативной деятельности с деятельностью других Государственных органов в одном пункте настолько облегчало и делало полнее все взаимоотношения Государственных деятелей, настолько разгружало телеграф, почту, даже железные дороги, так как уничтожало не имеющее смысла деление одного Государства на два: театра войны и тыл.
Государственный переворот (Февральская революция 1917. — К. А.) окончательно подчеркнул нелепость нахождения Верховного Командования вне Столицы».[157]
Среди офицеров Гвардии и Ставки новость о смене Главковерха тоже вызвала удивление, беспокойство, печаль и даже скрытый протест.[158] Великий князь Николай Николаевич обладал немалой популярностью среди нижних чинов[159], и его направление царем в далекий Тифлис не усиливало, а ослабляло действующую армию. В беседах с родственниками императрица энергично поддерживала высочайшее решение. «Ники гораздо более популярен, нежели он (Николай Николаевич. — К. А.), довольно он командовал армией, теперь ему место на Кавказе», — заявила Александра Федоровна в разговоре с Великой княгиней Ксенией Александровной.[160] Кроме того, с точки зрения взволнованной государыни, перемены в верховном командовании способствовали разрушению заговора, якобы назревавшего в Ставке с целью удаления Александры Федоровны от двора и ее заключения в монастырь.[161] В частных разговорах Великий князь Николай Николаевич в сердцах действительно высказывал такие пожелания, искренне полагая, что молодая императрица, очарованная Распутиным, ведет дом Романовых к гибели[162], но между крайним раздражением Главковерха и заговором с его участием существовала большая разница. В эмиграции генерал Мосолов назвал слухи о «великокняжеском заговоре» против августейшей четы плодом светского воображения[163]; к схожим выводам пришел и советский историк.[164] Кавказская ссылка Великого князя Николая Николаевича вызвала неизбежные толки и пересуды среди образованных обывателей Могилева, далеких от военного командования, но переживавших за его качество. Смолянка Марина Белевская вспоминала об этом так:
«Самое ужасное, что вместе с приездом Государя появился и страшный слух о Распутине.
Слух этот варьировался, расширялся и как снежный ком облеплялся всякими подробностями и прикрасами. Об этом говорили все с наслаждением, с каким-то нескрываемым интересом, и чем слух был ужасней и грязней, тем он сильнее действовал на воображение.
Не помню человека, который постарался бы опровергнуть или хотя бы смягчить страшные подробности этих сплетен.
Все принималось на веру, никто не хотел этого опровергать. Говорилось открыто, что Николая Николаевича убрали, чтобы Распутин имел доступ к тайнам командования, что он добивался и раньше приезда в Ставку, но что Николай Николаевич этому противился и должен был сдаться, и уйти перед страшной распутинской силой.
Хотя ни при Николае Николаевиче, ни при Государе Распутин ни разу в Могилеве не был, слухи все же не унимались, и, огибая Ставку, называли сообщников, которыми был якобы окружен Распутин. История со временем разъяснит роль Распутина при Дворе, роль, может быть, и действительно вредную, но еще вреднее были эти страшные сплетни, которые проникали всюду, колебали авторитет Государя и как Царя, и как Главнокомандующего.
К Царице появилась общая ненависть. Она не видела не только любви, но и простого уважения».[165]
Вместе с тем Николай II, по скромности так и оставшийся в чине гвардейского полковника, показал себя неплохим Главнокомандующим. Он доверял профессионалам и в то же время сохранял право на собственную точку зрения. Регулярные доклады подчиненных принимались царем сосредоточенно и внимательно; государь помнил массу важных деталей, быстро
оценивал обстановку и верно понимал значение огромного Восточного фронта в контексте совместной борьбы союзной коалиции против Центральных держав.[166] В отличие от предшественника новый Главковерх вел себя спокойно и хладнокровно, чем положительно влиял на ближайших сотрудников по управлению войсками.[167] Поэтому в Штабе поддерживалась здоровая атмосфера и чины Ставки сохраняли необходимое самообладание.
Однако продолжительные отъезды Николая II из Царского Села в Могилев требовали изменения внутриполитического курса или по крайней мере сильной, энергичной и компетентной фигуры во главе правительства, способной организовать работу министерств и найти компромисс с общественными кругами ради решения умножавшихся проблем и соподчинения всех усилий интересам национальной обороны. Зимой 1915/1916 годов «милый старик», как называла Горемыкина Александра Федоровна[168], не мог справиться с таким заданием, и недаром императрица Мария Федоровна считала его честным дураком.[169] «Невозможно управлять большим народом без поддержки просвещенных людей и против общественного мнения»[170], — проницательно заметила вдовствующая государыня в частном разговоре с Кривошеиным после его отставки. Вопреки здравому смыслу такого премьера царь не назначил, и в наименьшей степени по своим качествам ему соответствовал член Государственного совета, действительный статский советник Борис Штюрмер, чьи административные способности ограничивались губернаторским уровнем.[171] Сменивший Горемыкина пожилой Штюрмер, к коему государь питал «безграничное доверие»[172], был назначен председателем Совета министров 20 января 1916 года. При этом Штюрмер, гулявший в приватной компании с Распутиным на следующий день после вступления в премьерскую должность[173], ценил лжестарца, что императрица Александра Федоровна, становившаяся в отсутствие мужа фактически местоблюстительницей престола, считала очень важным.[174] Ее влияние на имперское управление, несмотря на явную узость государственного мышления, резко возросло[175], чего царь, впрочем, особенно и не скрывал.[176] Воспитатель цесаревича Пьер Жильяр, искренне преданный государевой семье, свидетельствовал:
«Убежденная <…> что династия найдет опору лишь в народе и что Распутин избранник Божий (действие его молитвы во время болезни сына доказало Ей это), Она верила, что скромный сибирский мужик должен своим ясновидением помочь тому, кто держит в руках судьбы России. Ее влияние на Государя было большое и часто вредное. Она ставила политику на почву чувств и личности и руководилась слишком часто личными симпатиями и антипатиями, как своими, как и окружающих Ее».[177]
Примерно о том же свидетельствовал и Протопопов. По его утверждению, «государыня дополняла своею волею волю царя и направляла ее».[178] В итоге премьеры Горемыкин и Штюрмер, чтобы не беспокоить государя-полководца, обсуждали волновавшие их вопросы и неотложные дела государственного управления с Александрой Федоровной.[179] Таким образом, с осени 1915 года в глазах императора Всероссийского царскосельские заботы, очевидно, приобрели второстепенное значение перед могилевскими.
В молодости Николай II получил высшее военное образование, прослушал курс лекций у представителей русской академической школы[180], но не имел необходимого опыта и не был известен в войсках как военачальник, тем более стратег. В целом общий уровень его профессиональной подготовки уступал квалификации генштабистов, занимавших руководящие должности армейского и фронтового звена. Поэтому особое значение приобретали профессиональные качества нового наштаверха, сменившего непопулярного Янушкевича.[181] «Назначение генерала Алексеева успокоило офицерство»[182], — отмечал Генерального штаба генерал-лейтенант Антон Деникин, чья 4-я стрелковая дивизия в сентябре 1915 года, сражавшаяся на Юго-Западном фронте в составе 8-й армии генерала от кавалерии Алексея Брусилова, впервые захватила Луцк.
В августе 1916 года генералу Алексееву, вступившему в военную службу в шестнадцатилетнем возрасте, шел пятьдесят восьмой год. Сын бедного армейского унтер-офицера, участника Севастопольской обороны, выслужившего офицерский чин[183], сделал великолепную карьеру в Императорской армии благодаря незаурядному трудолюбию, завидному усердию и профессиональным качествам, над совершенствованием которых он упорно работал из года в год. В мае 1911 года Алексеев писал сыну Николаю, юнкеру Николаевского кавалерийского училища (LXXXV выпуск 1912 года вахмистром эскадрона, вышел Л.-гв. корнетом в Уланский Его Величества полк[184]):
«Жизнь награждает нас толчками, незадачами, но благо тому, кто умеет на них отвечать удвоенной энергией, спокойствием, неукротимым желанием быть полезным делу и родине и ради этого жить и работать. В первые годы моей молодой жизни, о которой я не люблю говорить и не говорю, я захлебывался от толчков и невзгод, лишенный средств житейских (3 рубля в месяц на все) и не имеющий никакой нравственной поддержки. Но Бог дал мне спокойствие, энергию, желание не поддаваться судьбе, а работать. Я выбрался из той тины, в которой гибли десятки».[185]
Основные этапы карьеры Алексеева: выпускник по I разряду Московского юнкерского училища; прикомандированный ординарец Генерального штаба генерал-лейтенанта Михаила Скобелева при осаде Плевны; ротный командир армейской пехоты, первый по успехам в выпуске 1890 года Николаевской академии Генерального штаба[186]; штаб-офицер Главного Штаба, занимавшийся вопросами оперативного планирования и развертывания войск; заслуженный ординарный профессор Николаевской академии Генерального штаба; генерал-квартирмейстер 3-й Маньчжурской армии во время русско-японской войны[187]; врид обер-квартирмейстера ГУГШ, начальник штаба КВО[188]; соавтор плана войны с Германией и Австро-Венгрией 1912 года[189]; командир XIII армейского корпуса. Боевые награды до Великой войны 1914—1918 годов: ордена — св. Анны IV ст. с надписью «За храбрость»; св. Станислава III ст. с мечами и бантом; св. Анны III ст. с мечами и бантом; св. Станислава I ст. с мечами; Золотое (с 1913 — Георгиевское) оружие. В 1908 году после назначения начальником штаба КВО Алексеев, ранее временно исправлявший должность 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ, заслужил производство в генерал-лейтенанты за отличия по службе в мирное время, в связи с чем Палицын писал в своем приказе:
«Государю Императору благоугодно было на моем всеподданнейшем докладе о назначении генерал-майора Алексеева на должность начальника штаба Киевского военного округа собственноручно Высочайше начертать: „Согласен и с производством за отличие по службе в генерал-лейтенанты“.
Эти высокие милости и отличия Монарха к достойнейшему и полезнейшему из наших офицеров послужат наградою продолжительной и усердной службы генерал-лейтенанта Алексеева, а остальным знаменательным указанием высокой милости ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА к офицерам Генерального Штаба.
Вся предшествующая служба генерал-лейтенанта Алексеева отмечена верным и настойчивым служением его интересам армии и в частности Генеральному Штабу на разнообразных должностях, которые он занимал.
Зная Михаила Васильевича с выхода его из Академии, а затем непосредственно работая с ним, я был в течение продолжительного времени свидетелем и под конец и оценщиком его деятельности, всегда проникнутой одной мыслью быть полезным отечеству и нашей армии.
Мне лично Михаил Васильевич был и моим ближайшим помощником, и сотрудником во всех почти делах. Он брал на себя львиную долю работы и стремился остаться незамеченным, когда дело было сделано. Его постоянный девиз был работать для дела, и этому девизу он остался верен».[190]
С высоты прожитых лет и приобретенного опыта Палицын, бывший начальником Алексеева в 1905—1908 годах, отводил своему подчиненному первое место в русском командовании последнего царствования.[191] В свою очередь Головин, анализируя состояние военной элиты и армии Российской империи, считал Алексеева «мудрым стратегом», представлявшим «наиболее квалифицированного работника Большого Генерального штаба», и «благодаря присущим ему уму, громадной трудоспособности и военным знаниям» ставил на голову выше остальных генштабистов. По мнению Головина, Алексеев был наделен даром оперативного самоограничения, основанного на умении ставить войскам реалистичные цели исходя из трезвой оценки сил и возможностей.[192]
Адмирал Александр Колчак назвал Алексеева «самым выдающимся из наших генералов, самым образованным, самым умным, наиболее подготовленным к широким военным задачам».[193] Отзыв Колчака об эффективности назначения Алексеева наштаверхом[194] совпал не только с мнением Деникина, но и других строевых офицеров.[195] «Государь как стратег был большим вопросом, — вспоминал Генерального штаба генерал-майор Борис Геруа 2-й, командовавший в 1915—1916 годах Л.-гв. Измайловским полком. — Очевидно, настоящим Верховным Главнокомандующим становился новый начальник штаба — М. В. Алексеев, неизмеримо более к этой роли подготовленный, чем его предшественник, ничтожный и сладкий Янушкевич».[196] Высоко оценивали таланты и профессиональные качества Алексеева вице-адмирал Ненюков[197] и контр-адмирал Бубнов, служившие в Ставке. Вслед за Палицыным Бубнов назвал Алексеева «бесспорно лучшим нашим знатоком военного дела и службы Генерального штаба по оперативному руководству высшими войсковыми соединениями».[198] Служба и заслуги Алексеева в 1914—1915 годах подтверждали обоснованность отзывов и характеристик современников.
На Великую войну Алексеев вышел начальником штаба армий Юго-Западного фронта, развернутых против войск Австро-Венгерской империи. Назначение главкоюзом[199] получил пожилой генерал от артиллерии, генерал-адъютант Николай Иванов, командовавший КВО в 1908—1914 годах, не имевший академического образования и по своей подготовке, очевидно, не соответствовавший занимаемой должности. По свидетельству Деникина, служившего в окружном штабе, Иванов — «человек мирный и скромный — не обладал большими стратегическими познаниями и интересовался больше хозяйственной жизнью округа».[200] В памяти других современников Иванов остался как «престарелый и малоактивный», а также «в высшей степени узкий в своих взглядах, нерешительный, крайне мелочный и, в общем, бестолковый, хотя и чрезвычайно самолюбивый» генерал, подверженный панике.[201] Поэтому реально войсками управлял Алексеев, искавший и принимавший главные решения в сложной обстановке встречных сражений.[202] Иванов лишь разумно одобрял их в роли номинального главнокомандующего, так как Алексеев еще по совместной службе в КВО пользовался у него неограниченным доверием и большим авторитетом, особенно по вопросам, касавшимся стратегии.[203]
Профессор Головин отмечал: «Радикальное изменение, которое производит в плане [фронтовой] операции ген[ерал] Алексеев 11 августа, показывает наличие крупного стратегического таланта, способного интуитивно постигать реальности обстановки».[204] 11—12 августа качество управления перешло на сторону русских[205] — и в том заключалась неоспоримая заслуга Алексеева, чье «достоинство как стратега-художника и заключалось в том, что он смог после первых же пушечных выстрелов отказаться от обратного оперативного метода — решать сначала задачу за противника, а потом свою, — метода, лежавшего в основе официальной оперативной доктрины, с которой вступили верхи Русской Армии в Мировую войну».[206] В итоге в августе — сентябре 1914 года на Юго-Западном фронте в ходе I Галицийской битвы пять русских армий (ок. 700 тыс. чинов) нанесли тяжелое поражение четырем австро-венгерским армиям и двум оперативным группам противника (более 830 тыс. чинов), заняли бо`льшую часть Галиции, почти всю Буковину, осадили Перемышль и вышли к Карпатам. Общие потери наших войск составили 227 679 человек (в том числе 45 тыс. пленных), включая 4379 офицеров, 94 орудия, одно знамя; противника — 288 667 человек (в том числе 100 тыс. пленных), включая 4986 офицеров, 246 орудий, 8 знамен.[207] 6 сентября за мужество, деятельное участие в подготовке успехов войск Юго-Западного фронта и заслуги по части общего командования (отделение II, раздел А, часть I орденского Статута) высочайшим приказом Алексеев был награжден орденом св. Георгия IV ст., а 24 сентября за боевые отличия произведен в генералы от инфантерии. Великий князь Николай Николаевич лично поздравил отличившегося военачальника с заслуженным производством и преподнес ему высокочтимый орден.[208]
По частному отзыву французского маршала Фердинанда Фоша, Алексеев сумел своим талантливым руководством обратить в блестящую победу фронтовую операцию, неудачно складывавшуюся в первые недели Галицийской битвы.[209] Ее итоги отчасти повлияли на срыв германского блицкрига: после поражения в Галиции Австро-Венгерская империя не могла удерживать Восточный фронт без постоянной помощи Рейхсхеера[210], и затяжная война стала для Центральных держав неизбежной. Весь немецкий план боевых действий начал разваливаться, терять простоту и пропорциональность, что предрешало исход противостояния не в пользу противника.[211] В конце 1914 года прусский военный министр и начальник Генерального штаба, генерал-лейтенант Эрих фон Фалькенгайн заявил рейхсканцлеру Теобальду фон Бетман-Гольвегу о том, что Кайзеррейх не сможет выиграть войну против Антанты и продиктовать побежденным свои условия. Спасти положение, по мнению опытного генерала, мог лишь сепаратный мир, в первую очередь с Россией.[212] Так откровенно фон Фалькенгайн оценил итоги кампании 1914 года, в том числе на Востоке.
17 марта[213] 1915 года Алексеев вступил в командование армиями Северо-Западного фронта, сменив Рузского, чьи ошибки ему пришлось исправлять. «Трудное наследство принимаю я, — писал он сыну, сражавшемуся на Юго-Западном фронте[214] в рядах Л.-гв. Уланского Его Величества полка. — Позади — ряд неудач, надорванный дух войск, большой некомплект. Дарует ли Господь сил, уменья, разум воли привести в порядок материальный, пополнить ряды, вдохнуть иной дух и веру в успех над врагом?»[215] Передышка оказалась короткой. В самые критические месяцы Великой войны на Восточном фронте Алексеев умело руководил стратегическим отступлением с целью сохранения живой силы и боеспособности Императорской армии. Тяжесть бремени — в условиях острой нехватки боеприпасов, вооружения, снаряжения[216] — казалось, превосходила пределы возможностей военачальника. К июню 106 русских дивизий, нуждавшихся в снарядах и патронах, сражались против 113,5 австро-германских, имевших подавляющее превосходство в огневой мощи.[217] Когда знаменитого германского генерал-фельдмаршала Гельмута фон Мольтке (старшего) современники ставили в один ряд с Наполеоном, Фридрихом Великим и Анри Тюренном, он аргументировано возражал своим поклонникам: «Нет, ибо я никогда не руководил отступлением».[218] Летом 1915 года главный вопрос стоял так: либо семь русских армий[219] смогут избежать германских клещей, будут отведены на Восток и спасены, либо после их уничтожения империя не сможет продолжать войну — с неизбежными политическими последствиями для престола, государства и союзной коалиции. «Перед нами вопросы высшего порядка — Россия. Что она без армии?»[220] — писал о взглядах Алексеева в дни великого отступления Палицын. 10 июля, побывав в штабе фронта, он отметил в дневнике: «Теперь надо спасать армию спокойно, не смущаясь жертвами. Мы считаем, что Михаил Васильевич даст все, что может дать сильный и проникнутый любовью к отечеству человек».[221] Решение этой тяжелой задачи Великий князь Николай Николаевич возложил на главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта — большого стратега[222], не позволившего врагу окружить ни одного русского корпуса, несмотря на все преимущества сильного противника, владевшего инициативой.
При этом действия главнокомандующего не встречали всеобщей поддержки и трезвых оценок. Великий князь Андрей Владимирович гневно считал «великое отступление» прямым следствием низких качеств «канцелярской души» Алексеева, лишь копавшегося в мелочах и не знавшего «духа армии», желавшей сражаться. В то время как молодой Великий князь и его корреспонденты хотели наступать и драться с неприятелем, несмотря на отсутствие винтовок, боеприпасов и артиллерии, их главнокомандующий планомерно отводил армии на Восток и всего лишь стремился «сохранить живую силу».[223] Вероятно, со слов Андрея Владимировича позднее в эмиграции родилась версия о готовности группы штабных офицеров в конце июля — начале августа 1915 года убить главнокомандующего «ради спасения фронта».[224] Если подобные намерения и существовали в действительности, то они служат лишь подтверждением крайней истеричности, царившей в конце лета 1915 года в крупных штабах. В разгар отступления Алексееву подчинялись три четверти сил всей действующей армии на восточноевропейском театре. Генерального штаба генерал-майор Михаил Георгиевич, исполнявший в августе — сентябре 1915 года должность начальника штаба 12-й кавалерийской дивизии барона Маннергейма, писал:
«Алексеев стал фактически вождем всех наших вооруженных сил. По уму и пониманию дела он стоял на голову выше генералитета наших союзников. Генерал Людендорф — главный немецкий военный, постепенно пришедший в голову управления центральных держав, — встретил в лице ген[ерала] Алексеева достойного противника. Тут, как говорится, „нашла коса на камень“. Из всех „наскоков“ ген[ерала] Людендорфа на русском фронте ничего не получилось, кроме первоначальных „эффектных“ успехов. Русская военная мощь устояла».[225]
В свою очередь Людендорф, в целом высоко оценивший результаты летнего наступления, отмечал, что противник, избегая тисков и окружений, ускользал и лишь оттеснялся на Восток.[226] Русская Императорская армия потеряла пространство и понесла огромную убыль в личном составе за период с 1 мая по 1 ноября 1915 года — почти 2,4 млн чинов (в том числе около 1 млн пленными). Это были самые высокие потери по сравнению с потерями в кампаниях 1914-го и 1916—1917 годов.[227] За первые 14 месяцев Великой войны практически перестала существовать кадровая пехота, в том числе гвардейская, началось стремительное изменение и ухудшение качества войск.[228] Однако главной цели кампании 1915 года, заключавшейся в том, чтобы путем военного разгрома принудить Россию к сепаратному миру, германское командование не достигло.[229] Путем организации и проведения стратегического отступления Алексеев спас не только армию, но и всю союзную коалицию для продолжения борьбы в 1916—1917 годах. Оккупация русских Польши и Литвы, возвращение австрийской Галиции выглядели эффектно, но служили поводом лишь для временного оптимизма противника. Захват обширных территорий на Востоке напоминал «бег в пустоту».[230] Ресурсы Кайзеррейха неуклонно истощались, а проблема продовольственного снабжения приобретала все более острый характер. В то время как Антанта теоретически еще могла рассчитывать на огромный потенциал дружественных Северо-Американских Соединенных Штатов, у Германии уже не хватало сил, чтобы поддерживать своих слабых союзников и выиграть бесперспективную войну на два фронта.[231] Палицын, приехавший в Ставку 20 августа, резюмировал:
«Армия выведена, и это величайшая заслуга М. В. Алексеева. Поклонились ли ему до земли, как это следовало бы? Не думаю <…>. Одна надежда теперь на Мих[аила] Вас[ильевича]. Из Польши он вывел армии. Велика его заслуга, ибо положение армии был непрерывный кризис, с разными усложнениями. Но он вывел. Еще в июне я считал, что выведет обломки, но он вывел ослабленную армию, и всю, и то при отсутствии снарядов, патронов, артиллерии, несмотря на то что одновременно очищал край, Ивангород, Варшаву, Белосток, Брест, Гродно».[232]
В августе—сентябре, уже будучи в Ставке, Алексеев продолжал руководить Виленской оборонительной операцией двух армий Западного фронта и ликвидацией Свянцянского прорыва.[233] В критические дни тяжелого сражения наштаверх, по отзыву Кудашева, сохранял «большую бодрость духа» и верил в благополучный исход кампании.[234] Затем наступила стабилизация положения, и боевые действия приняли позиционный характер по линии Рига — Двинск — Барановичи — Дубно — Черновицы. Глубокой осенью 1915 года, по выражению Головина, «спокойная рука генерала Алексеева приводила всё в порядок» и «настроение армии стало улучшаться».[235] Государь одобрял распоряжения начальника Штаба.[236] Началось пополнение войск, преодоление «снарядного голода», постепенно улучшалось снабжение. Оценки противника, уверенного в том, что русская армия разбита и неспособна к проведению крупных наступательных операций[237], были преувеличены. Вместе с тем в политической элите России, включая чинов Свиты, такой стратег, как Алексеев, по сути, повторивший подвиг 1812 года генерала от инфантерии Михаила Барклая-де-Толли, прагматично рассматривался лишь в роли «козла отпущения», должного поставить обескровленную армию «на прочные рельсы», чтобы затем передать ее царю для победоносных операций и молчаливо уйти в тень.[238]
Современники, знавшие Алексеева, в том числе по службе в Ставке, неоднократно отмечали его профессиональные и человеческие качества: ум, рассудительность, эрудицию, мудрость и осторожность, вдумчивость и внимательность, трезвость в оценках, прямоту и честность, незаурядное трудолюбие и глубокие знания, подлинную религиозность[239], деликатность, искренний патриотизм, скромность и спартанскую простоту в быту, полное отсутствие высокомерия и спесивого самодовольства, несмотря на внезапный карьерный взлет и приближение к императору.[240] Симпатизировал самоотверженному наштаверху и Николай II, не скрывавший теплого отношения к Алексееву[241], благодаря которому на втором году войны в Ставке началось обобщение и изучение приобретенного боевого опыта.[242] «Пока фактическое верховное командование остается в его руках, никаких неосторожных приключений, могущих отразиться на наших международных отношениях, опасаться нам не приходится»[243], — писал 21 ноября 1915 года директор Дипломатической канцелярии Кудашев министру иностранных дел Сергею Сазонову. Вот как осенью 1915 года штабс-капитан Лемке описывал черты и характер Алексеева:
«Алексеев — человек рабочий, сурово воспитанный трудовой жизнью бедняка, мягкий по внешнему выражению своих чувств, но твердый в основании своих корней; веселье и юмор свойственны ему скорее как сатирику; человек, не умеющий сказать слова с людьми, с которыми по существу не о чем или незачем говорить, военный по всей своей складке, природный воин, одаренный всем, что нужно руководителю, кроме разве умения быть иногда жестоким; человек, которого нельзя себе представить ни в какой другой обстановке, практик военного дела, которое знает от юнкерского ранца до руководства крупными строевыми частями; очень доступный каждому, лишенный всякой внешней помпы, товарищ всех подчиненных, неспособный к интригам <…>. Салонная сторона его жизни, конечно, самая слабая — он не человек тонкого общества, которое не может простить ему его плебейского происхождения и никогда не простит искренности».[244]
Дмитрий Тихобразов, в феврале 1917 года в чине Генерального штаба подполковника исполнявший должность младшего штаб-офицера для делопроизводства и поручений при УГК, считал Алексеева «русским Мольтке», называя его всесторонне образованным стратегом, администратором и дипломатом необычайной работоспособности, благородным и честным человеком «удивительной простоты». Однако наштаверху — при всех его достоинствах — не хватало железной воли.[245] О нетвердости и мягкости Алексеева «в проведении своих требований» свидетельствовали Брусилов и Деникин.[246] «Глазомером без быстроты и натиска» назвал Алексеева военный писатель Антон Керсновский.[247] Гучков описывал недостатки Алексеева так: «Недостаточно развитая воля, недостаточно боевой темперамент для преодоления тех препятствий, которые становились по пути. Работник усердный, но разменивающий свой большой ум и талант часто на мелочную канцелярскую работу, — этим убивал себя, но широкого государственного ума человек».[248] Основания для таких замечаний существовали.
Новый наштаверх по сравнению с Янушкевичем действительно отличался повышенным вниманием к мелочам и второстепенным деталям службы, ценил безмолвных исполнителей, стремился контролировать любые мероприятия и малейшие распоряжения по оперативной части, брал на себя всю основную работу УГК вплоть до составления директив, инструкций, черновых телеграмм и даже сам себе чинил карандаши.[249] Отчасти это было связано с его натурой и неизжитыми привычками ротного командира, отчасти — с остро развитым чувством долга. «Государь милостив, — писал Алексеев Палицыну в сентябре 1915 года, — но тем тяжелее ответственность».[250] Очевидно, от нежелания Алексеева равномерно распределить работу между своими сотрудниками его нагрузка становилась чрезмерной, что явно отражалось на службе и здоровье наштаверха. В итоге Генерального штаба генерал-майор Михаил Пустовойтенко[251], ставший по рекомендации Алексеева исполняющим должность генерал-квартирмейстера, лишь выполнял техническую функцию и контролировал исполнение его распоряжений. Великий князь Андрей Владимирович считал Пустовойтенко мелочным педантом с ограниченными способностями.[252] «Новый Штаб хочет отдалить себя от дел не военных и стоит совершенно в стороне от придворных интриг; Алексеев и Пустовойтенко ничего не добиваются, ведут дело честно, не шумят, пыль в глаза никому не пускают, живут очень скромно»[253], — так видел ситуацию в губернаторском доме Лемке.
В качестве ближайшего советника Алексеева по оперативной части выступал Генерального штаба генерал-лейтенант Вячеслав Борисов, сослуживец наштаверха по 64-му пехотному Казанскому полку и однокашник по академии в 1880-е годы. Весной 1916 года, чтобы приобрести в Ставке официальный статус, Борисов получил высочайшее назначение генералом для поручений при наштаверхе, ценившем его профессиональные качества по совместной службе в обер-квартирмейстерской части ГУГШ в 1907—1908 годах. Неопрятный, экстравагантный — почти на грани юродства — офицер с высокой самооценкой, обладавший, однако, исключительной памятью и немалыми знаниями, в том числе в области германской военной доктрины, Борисов играл при Алексееве роль живого справочника, держался замкнуто и, кроме своего начальника, долгое время ни с кем не сближался. В демонстративном поведении Борисова, производившем неприятное впечатление на сослуживцев, вероятно, большую роль играла его обида на несправедливое увольнение со службы в 1910 году.
Великий князь Андрей Владимирович отзывался об этом эксцентричном эксперте более чем резко («подлец», «хам» и «дурак»)[254], но всё же позднее записал в дневнике похвальный отзыв Палицына — «выдающегося в военном деле человека».[255] Он характеризовал Борисова как специалиста «с большой эрудицией, хорошего работника и знающего <…>. Верхи считают его идиотом, что, по мнению Ф[едора] Ф[едоровича], совершенно не соответствует истине. Ген[ерал] Борисов далеко не идиот».[256] Не производил странноватый генерал и впечатления бездельника. «Борисов почти целый день занят изучением создающейся стратегической обстановки, — писал Лемке, — и молча трудится до позднего вечера».[257] Наиболее оригинальное суждение о Борисове высказал Поливанов, полагавший, что он находится на грани между гениальностью и сумасшествием.[258] Впоследствии, к удивлению ставских, чудаковатый и нелюдимый генерал, получивший прозвище «серого кардинала», более или менее привел в порядок свой внешний вид, подружился с цесаревичем Алексеем Николаевичем и дворкомом Воейковым[259], приезжавшими в Могилев. Вместе с тем не стоит переоценивать роль и влияние Борисова на Алексеева, так как наштаверх в достаточной степени ценил свою самостоятельность.[260]
Вероятно, справедливо замечание историка Василия Цветкова, полагавшего, что Алексеев — вполне естественно для начальника его уровня — хотел сохранить в ближайшем окружении привычных сотрудников.[261] Их достоинства и недостатки наштаверх оценивал исходя из своего видения особенностей предстоящей работы и поэтому менее всего стремился к тому, чтобы оба генерала нравились чинам Ставки или Свиты[262]: у Пустовойтенко и Борисова были другие задачи. Пустовойтенко устраивал Алексеева как исполнитель, а требовать в Ставку кого-либо из немногих талантливых генштабистов, в которых нуждались войска, наштаверх не хотел.[263]
Вместе с тем Алексеев, несмотря на все усилия, не смог добиться высочайшего разрешения на службу в Ставке умного Палицына, хотя, скорее всего, именно ему, а не Пустовойтенко изначально предназначалась должность генерал-квартирмейстера. «Не могу понять, какие причины побудили Государя отказать просьбу[264] Алексеева о моем назначении в помощь к нему»[265], — недоумевал Палицын. Вероятнее всего, отрицательную роль сыграла его излишняя самостоятельность в должности начальника ГУГШ и старый конфликт с Сухомлиновым. Кроме того, Николай II не забыл, как в начале войны он твердо отклонил просьбу Великого князя Николая Николаевича о переводе в Штаб Алексеева и Палицына вместо Янушкевича и Данилова. Через год под давлением обстоятельств Алексеев все-таки занял в войсках должность, соответствовавшую его знаниям и опыту. Но уступка и в отношении Палицына — вкупе с назначением Алексеева — уже означала бы молчаливое подтверждение изначальной правоты Великого князя Николая Николаевича, чья популярность в войсках, обществе и Доме Романовых вызывала подозрительность императрицы Александры Федоровны.[266] Признавать ошибочность своих кадровых решений император не любил, будучи уверенным в их промыслительности. В итоге Палицын убыл на Кавказ, затем с военно-дипломатической миссией во Францию[267], и их творческий тандем с Алексеевым, к сожалению, не состоялся.
Царь быстро и по достоинству оценил наштаверха. Бесспорная заслуга Алексеева заключалась в том, что «честный труженик»[268], по словам Иванова, взвалил на себя тяжелое бремя, спокойно справлялся с повседневными обязанностями и, оставаясь в тени, ни в коей мере не заслонял Главковерха-государя, ревниво относившегося к популярным и ярким фигурам на «верхах» российской власти. Уже 27 августа — на пятые сутки пребывания в Ставке — Николай II писал Александре Федоровне:
«Не могу тебе передать, до чего я доволен ген[ералом] Алексеевым. Какой он добросовестный, умный и скромный человек, и какой работник![269]
Доклады его совсем в другом роде, чем какие мне делались раньше. Он работает один, но у него есть два маленьких генерала — Пустовойтенко и Борисов, которые были с ним много лет и помогают ему только в деталях и во второстепенных вопросах».[270]
Тем не менее при всем высочайшем благоволении необходимо понимать специфику и представлять сложность служебного положения Алексеева, спокойного и методичного генерала, не искавшего в силу характера каких-либо выгод, популярности и лишенного честолюбивых амбиций. В качестве начальника Штаба он мог лишь высказывать свое авторитетное мнение, к которому государь прислушивался, советовать, предлагать, в крайнем случае — убеждать и уговаривать[271], но ни в коем случае не настаивать, тем более не приказывать. На своей должности усердный Алексеев не мог себе позволить главного преимущества первого стратега: непререкаемой и требовательной категоричности. Все командные распоряжения, особенно касавшиеся назначений и перемещения войск, освещенные не только авторитетом Главковерха, но и верховной властью самодержца Всероссийского, отдавались исключительно высочайшими повелениями. При их отсутствии возникал риск паралича всей управленческой вертикали. Во время отъездов Николая II в Царское Село Алексеев в качестве старшего по должности, остававшегося в Ставке, получал часть полномочий на случай крайней необходимости при ведении боевых действий, но мог распоряжаться лишь в пределах войск действующей армии. Каких-либо особых прав в случае исчезновения Главковерха — или потери им связи со Штабом — Алексеев не имел, так как подобная возможность царем не допускалось по причине ее невероятности.
В 1915—1916 годах в известном смысле Алексеев действительно руководил действующей армией, но со связанными руками: каждое его серьезное предложение требовало согласия Николая II.[272] Вместе с тем Алексеев априори не мог позволить себе рискованных действий, так как в случае неудачи формальная ответственность за провал компрометировала бы государя в глазах армии и общества. Наштаверх мог найти верное оперативное решение, отвечавшее требованиям обстановки, однако его выполнение зависело от того, насколько убедительным станет доклад Главковерху. Коррекция Алексеевым каждого замысла Николая II, руководствовавшегося в первую очередь внешнеполитическими соображениями и пожеланиями союзников, а не реальными возможностями войск, требовала огромной осторожности и высокого такта, чтобы не создать у царя впечатления предосудительного ослушания самодержца, чьей власти «не только за страх, но и за совесть, сам Бог повелевает» (ст. 4 главы I СОГЗ).[273] По отзывам современников, никто в окружении императора не мог «насиловать его слабую волю».[274] И Алексееву приходилось считаться с данным обстоятельством.
В этом смысле показателен эпизод с изменением задачи 7-й отдельной армии генерала от инфантерии Дмитрия Щербачёва осенью 1915 года. По высочайшему повелению после сосредоточения в Одессе ее силы в составе семи свежих дивизий предполагалось использовать для высадки в районе болгарской Варны и дальнейшего наступления на юг, чтобы овладеть Константинополем и проливами. Тем самым облегчалось и трудное положение союзной Сербии. В качестве альтернативного варианта рассматривалось вторжение на Малоазиатское побережье. Государь считал обе операции возможными, несмотря на высокие потери и неудачи союзников, безуспешно сражавшихся в тот момент с турками после драматического десанта на Галлиполийском полуострове.
В свою очередь генералы Щербачёв и Головин[275] олицетворяли собой русскую военную академию[276], поэтому подошли к проблеме чрезвычайно ответственно. Во время приема наштаверхом[277] Головин, оценив весь риск и последствия, откровенно назвал подобный замысел авантюрой, в ходе которой — в условиях медленных перевозок и недостатка плавсредств — противник сбросит в море слабые силы первого эшелона. Алексеев с ним согласился, отметив влияние на императора представителей «морских кругов»[278], и предложил командованию 7-й армии представить на высочайшее имя аргументированные возражения, пообещав свою поддержку при их обсуждении с Главковерхом. Доклад Головин подготовил, командарм его утвердил, подписал и направил в Ставку. В результате Николай II использование 7-й армии в Черноморском бассейне отменил, поблагодарил Щербачёва за гражданское мужество и пожаловал его званием генерал-адъютанта, но от идеи константинопольского десанта не отказался.[279]
В своих расчетах, намерениях и действиях ошибались даже великие полководцы, рождавшиеся редко. Военно-бюрократическая система пореформенной России в полной мере позволила состояться лишь двум талантам, действительно имевшим незаурядный полководческий потенциал: Скобелеву и Юденичу, — причем первый из них не успел раскрыться в полной мере, а взлет второго прервала революция. Достигший упорным трудом карьерной вершины Алексеев, несмотря на все свои заслуги и дарования, полководцем не был и неизбежно совершал ошибки, как и другие военачальники. Например, он переоценил способность к сопротивлению гарнизона Новогеоргиевска (Модлина), где 7 августа 1915 года противник захватил 83 тыс. пленных, включая 23 генерала, и более 2 тыс. офицеров, 1204 орудия[280], запасы снарядов и другое имущество. Хотя еще в конце июня на фоне немецкого наступления Алексеев допускал необходимость эвакуации гарнизона и имущества из бесполезной крепости.[281]
В кампанию 1916 года Ставку и Алексеева упрекали за безуспешные наступательные действия, предпринятые в районе белорусского озера Нарочь, северо-западнее Минска.[282] Кровопролитные бои в условиях мартовской распутицы дали скромные тактические результаты, привели к огромным и неоправданным потерям, о чем с горечью писал сам Алексеев.[283] Однако Нарочская операция проводилась командованием Западного фронта во главе с генералом Эвертом и 2-й армии[284] по высочайшему повелению — на фоне ожесточенных боев под Верденом и под влиянием настойчивых просьб союзников.[285] Как бы ни оценивал наштаверх шансы на успех, он не мог игнорировать царский приказ, обусловленный внешнеполитическими приоритетами. Наступать требовалось быстро и с расчетом на достижение дальнейших перспектив. По признанию Людендорфа, противник задумал операцию широко и удачно выбрал участок прорыва. Немцам не хватило бы наличных сил, чтобы его локализовать, а плохая сеть коммуникаций в районе Нарочи затрудняла подвоз резервов. Затем в случае успеха для Эверта открывалась свободная дорога на Ковно.[286] Следовательно, Алексеев оценил обстановку верно, но сражение оказалось проиграно на уровне управления и исполнения. Всё же в результате упорных русских атак на протяжении четырех суток положение 10-й германской армии генерал-полковника Германа фон Эйхгорна выглядело критическим, и, по свидетельству Людендорфа, все переживали «напряженное беспокойство».[287] В разгар Верденской битвы полумиллионная группировка Рейхсхеера на востоке была скована, поэтому дивизионный генерал Жозеф Жоффр, командовавший французскими войсками, в письме к Алексееву отметил положительное значение Нарочской операции для всей союзной коалиции.[288]
Фрагмент монографии «Русский генералитет и крушение конституционно-монархического строя 2–3 марта 1917 года».
- Блок А. А.Последние дни старого режима // Архив Русской Революции, издаваемый И. В. Гессеном. Т. IV. Изд. третье. Берлин, 1922. С. 5—54; Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. [Л.:], 1927; Щеголев П. Е. Последний рейс Николая II. М. — Л., 1928; Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917—1918 гг. Ч. I. Кн. 1-я. [Париж — Tallinn, 1937]. Приложение к «Иллюстрированной России» на 1937. Кн. 23; Марков Н. Е. Отреченные дни Февральской революции 1917 года. Харбин, 1938; Якобий И. П. Император Николай II и революция. Tallinn, 1938; Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. Т. I. Белград, 1939; Т. II. Мюнхен, 1949; Орлов Г. А. Основатель Добровольческой Армии генерал М. В. Алексеев // Часовой (Париж, с декабря 1936 — Брюссель). 1952. Декабрь. № 325(11).. С. 8—10; 1953. Январь. № 326(1).. С. 14—15; Февраль. № 327(2).. С. 15—16; Март. № 328(3).. С. 11—12; Апрель. № 330(5).. С. 14—16; Солоневич И. Л. Великая фальшивка Февраля и другие статьи. Буэнос-Айрес, 1954; 1917—1957. Начало Белой борьбы и ее основоположник. Буэнос-Айрес, 1957; Раскатов В. 2 марта 1917 года // Владимирский Вестник (Сан-Паулу). 1957. Февраль. № 66. С. 5—8; Слезкин Ю. А. «Февральская революция» и Армия // Там же. 1957. Март — апрель. № 67. С. 24—31; Свитков Н. Военная ложа // Владимирский Вестник. 1960. Октябрь. № 85. С. 9—16; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. Нью-Йорк: кн. I, II, 1960; кн. III, 1962; Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. Париж, 1961; Сидоров А. Л. Отречение Николая II и Ставка // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. М., 1963. С. 470—480; Ответ на книгу Кириенко «1613 г. от чести и славы — к подлости и позору февраля 1917 г.» / Сб. ст. членов Объединения чинов Корниловского Ударного Полка. Париж, 1965; Слезкин Ю. А. Почему удалась февральская революция? // Владимирский Вестник. 1965. Апрель. № 103. С. 15—18; Виноградов Н. И. Февральские дни в Петрограде // Перекличка (Нью-Йорк). 1967. Март — апрель. № 181—182. С. 10—23; Май — июнь. № 183—184. С. 4—9; Кобылин В. С. Император Николай II и генерал-адъютант М. В. Алексеев. Нью-Йорк, 1970; Месснер Е. Э. Возражения на книгу В. Кобылина «Император Николай Александрович и генерал-адъютант М. В. Алексеев» // Часовой. 1973. Август — сентябрь. № 566—567(8—9).. С. 16—20; Иоффе Г. З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977; Катков Г. М. Февральская революция. Париж, 1984; Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. М., 1989; Иоффе Г. З. Революция и судьба Романовых. М., 1992; Алексеева-Борель В. М. Сорок лет в рядах русской императорской армии: Генерал М. В. Алексеев. СПб., 2000; Кручинин А. С. Генерал от инфантерии М. В. Алексеев // Белое движение. Исторические портреты. М., 2003. С. 59—108; Солженицын А. И. Размышления над Февральской революцией. М., 2007; Мультатули П. В. Николай II. Отречение, которого не было. М., 2010; Гребенкин И. Н. Ставка Верховного главнокомандующего в февральском перевороте 1917 г. // Современная наука: актуальные проблемы теории и практики (Москва). 2012. № 1. С. 42—47; Анфертьев И. А. Документы «Аргентинского архива» генерала от инфантерии М. В. Алексеева об обстоятельствах отречения императора Николая II от престола. 1917 г. // Четыре века Дома Романовых: Материалы Международной научной конференции 6 марта 2013 года / Сост. И. А. Анфертьев. М., 2013. С. 250—286; Анфертьев И. А. Источники личного происхождения об участии генерала от инфантерии М. В. Алексеева в отречении императора Николая II от престола // Вестник архивиста (Москва). 2013. № 4. С. 62—82; Мультатули П. В. Император Николай II и заговор 17-го года: как свергали монархию в России. М., 2013; Куликов С. В. Ставка: 23 февраля — 1 марта // Первая мировая война и конец Российской империи. Т. 3. Февральская революция / Изд. 2. СПб., 2014. С. 343—368; Куликов С. В. Отречение Николая II // Там же. С. 385—406; Ганин А. В. Генштабисты и Февральская революция // Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии / Сб. докладов международной научной конференции. СПб., 2017. С. 208—264; Сафонов М. М. Спецслужбы и отречение Николая II // Петербургский исторический журнал (СПб.). 2017. № 4(16). С. 58—76; Бахурин Ю. А. Мифы вокруг отречения // Бахурин Ю. А. Фронт и тыл Великой войны. М., 2019. С. 806—829 и др.
- См., например:Френкин М. С. Русская армия и революция 1917—1918. Мюнхен, 1978. Событиям в Ставке и позиции высшего генералитета в решающие дни добросовестный автор уделил символическое внимание (с. 57—59).
- Солженицын А. И. С. 50.
- См.:Кобылин В. С.С. 188—190, 265—266, 277—278; Марков Н. Е. С. 14, 19 и др.
- См., например:Щеголев П. Е. [2-е изд.: 1991];Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. Париж, 1931 [2-е изд.: 1979]; Е. Г. В. Генерал-адъютанты изменники: разбор некоторых материалов, относящихся к акту отречения Государя Императора Николая II. Шанхай, 1937 [2-е изд. доп.: Сан-Франциско, 1968]; Ноблемонт де, М. [Эдельберг Г. А.]. Какая причина толкнула Генерал-Адъютанта Алексеева предать своего Императора? Б. м., б. г.; Правда и ложь об отречении императора Николая Второго. Буэнос-Айрес, б. г.; С. Б. [Сергеевский Б. Н.]. Была ли измена? // Перекличка. 1956. Апрель. № 53. С. 1—6; Айрапетов О. Р. Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и на революцию [1907—1917]. М., 2003; Куликов С. В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914—1917). Рязань, 2004; Оськин М. В. Главнокомандующие фронтами и заговор 1917 г. М., 2016; Шарков А. В., Хорошевич Е. И. Ставка Верховного главнокомандующего Русской армией в годы Первой мировой войны в событиях и лицах. Минск, 2017; и др.
- Марков Н. Е. С. 14, 36. А. И. Гучков не мог объезжать какие-либо «штабы» и вести «патриотические беседы» с «командующими генералами», так как ему был запрещен въезд в действующую армию (см.: Показания С. П. Белецкого // Падение царского режима. Т. IV. Л., 1925. С. 492). С осени 1912 за ним велось неусыпное наблюдение, и филеры фиксировали практически каждый его шаг (см.:Сенин А. С. Александр Иванович Гучков // Вопросы истории (Москва). 1993. № 7. С. 75).
- О Феврале // Владимирский Вестник. 1954. Ноябрь. № 41. С. 6;Раскатов В. С. 6;Слезкин Ю. А. Почему удалась февральская революция? С. 15.
- См., например:Оськин М. В. С. 93, 330.
- Мультатули П. В. Император Николай II и заговор 17-го года. С. 351—352. По справедливой оценке Р. Ш. Ганелина, в сочинениях П. В. Мультатули представлена «карикатурная версия конца Российской империи» (см.:Ганелин Р. Ш. и др. Политическая ситуация конца ХХ — начала XXI в. и исторические оценки причин гибели царизма // Первая мировая война и конец Российской империи. С. 40—41).
- См., например:Сафонов М. М. «Академическое дело» и акт отречения Николая II // Политическая Россия: Прошлое и Современность. Исторические чтения. Вып. V. «Гороховая, 2» — 2008. СПб., 2008. C. 6—23;Сафонов М. М. «Ставка. Начальнику Штаба». Вокруг отречения Николая II // Великая война. Последние годы империи / Сб. науч. статей ХХ Царскосельской конференции. Гос. музей-заповедник «Царское Село». СПб., 2014. С. 468—484 и др.
- От Издательства //Кобылин В. С. С. 3.
- Якобий И. П. С. 28.
- Кобылин В. С. С. 355.
- Якобий И. П. С. 2, 18, 35.
- Цит. по: Допрос Д. Н. Дубенского. 9 августа 1917 // Падение царского режима. Т. VI. М. — Л., 1926. С. 409.
- Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России // Русская летопись. Кн. 3. Париж, 1922. С. 41—62. После екатеринбургской трагедии некоторые осведомленные современники, оказавшиеся в эмиграции, не желали выступать в печати с какими-либо критическими замечаниями и в адрес императрицы Александры Федоровны (см., например:Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Т. II. Париж, 1933. С. 340—341).
- При этом В. Н. Воейков не был ни свидетелем, ни обвиняемым лицом.
- Допрос В. Н. Воейкова 28 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. III. Л., 1925. С. 72.
- Там же. С. 59, 61, 63—67, 70, 78.
- Воейков В. Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего Дворцового Коменданта Государя Императора Николая II. Гельсингфорс, 1936. — 432 с. Здесь и далее ссылки на издание:Воейков В. Н. С царем и без царя. М., 1995. С. 249.
- Там же. С. 417—418.
- Якобий И. П. С. 30—34, 114—115. См. о том же: Первая мировая война и конец Российской империи. С. 22—32.
- Кобылин В. С.С. 329.
- Ноблемонт де, М. [С. 4]. Тот же миф:Раскатов В. С. 5; Слезкин Ю. А. Почему удалась февральская революция? С. 16; Слезкин Ю. А. «Февральская революция» и Армия. С. 26.
- Ноблемонт де, М. [С. 5—6].
- М. В. Алексеев хорошо понимал французский язык, но затруднялся говорить на нем (см. Письмо от 14(1) декабря 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД // Красный Архив. Т. III (XXVIII). М. — Л., 1928. С. 18).
- Нелепое утверждение, некритично заимствованное пристрастным публицистом из дневника (1915) тридцатишестилетнего Великого князя Андрея Владимировича, который непосредственно с М. В. Алексеевым практически не встречался: «10 июля<…>. Солдата Алексеев в лицо не видал. Сидя всю жизнь за письменным столом над листом бумаги, живого человека не видишь. Это не есть подготовка для командования. Даже поздороваться на улице с солдатом он не умеет, конфузится, когда ему становятся во фронт» (Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. 1915 год. Л.—М., 1925 [далее: Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915]. С. 52).
В ГОД РОЖДЕНИЯ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ (1879) М. В. АЛЕКСЕЕВ — КАВАЛЕР ОРДЕНА СВ. АННЫ IV СТ. С НАДПИСЬЮ «ЗА ХРАБРОСТЬ» — В ЧИНЕ ПОДПОРУЧИКА УЖЕ СЛУЖИЛ В АРМЕЙСКОЙ ПЕХОТЕ, А В 1885—1887 В ЧИНЕ ШТАБС-КАПИТАНА КОМАНДОВАЛ СТРОЕВОЙ РОТОЙ 64-ГО ПЕХОТНОГО КАЗАНСКОГО ПОЛКА. ТАКИМ ОБРАЗОМ, МОЛОДОЙ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ НИЧЕГО НЕ ЗНАЛ О ВОЕННОЙ КАРЬЕРЕ И СЛУЖБЕ АЛЕКСЕЕВА. ПОДРОБНЕЕ ОБ ОТНОШЕНИИ АЛЕКСЕЕВА К НИЖНИМ ЧИНАМ СМ.: КИРИЛИН Ф. ОСНОВАТЕЛЬ И ВЕРХОВНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ ГЕНЕРАЛ М. В. АЛЕКСЕЕВ. РОСТОВ-НА-ДОНУ, 1919. С. 4—5, 10; ЛЕМКЕ М. К. 250 ДНЕЙ В ЦАРСКОЙ СТАВКЕ. ПБ., 1920. С. 140. МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ОШИБКИ, ДОМЫСЛЫ И ВОЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ АВТОРА С ИСТОРИЧЕСКИМИ ФАКТАМИ, ПОЗВОЛИЛИ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА ПОЛКОВНИКУ Е. Э. МЕССНЕРУ ТАК ОЦЕНИТЬ СОЧИНЕНИЕ В. С. КОБЫЛИНА: «КЛЕВЕТА НЕ ЕСТЬ КРИТИКА. КНИГА В. КОБЫЛИНА — КЛЕВЕТА» (СМ.: МЕССНЕР Е. Э. ВОЗРАЖЕНИЯ НА КНИГУ В. КОБЫЛИНА. С. 16).
- В мокрую и грязную погоду М. В. Алексеев носил калоши, делавшие его похожим на штатского профессора.
- Кобылин В. С.С. 311.
- Мельгунов С. П.Мартовские дни 1917 года. М., 2006. С. 307. См. также: Отзыв Генерала А. П. Архангельского // Часовой. 1939. 5 июля. № 238—239. С. 30—32. В 1951 редактор журнала «Часовой» капитан-марковец В. В. Орехов, искренне чтивший память царской семьи, после очередных сомнительных поступков И. П. Якобия сопричислил публициста к лицам, «уже не в первый раз пытающихся внести смуту в русские души» (см.: Орехов В. В. Вынужденное разъяснение // Там же. 1951. Декабрь. № 314(11).. С. 15). С точки зрения Генерального штаба генерал-майора А. А. фон Лампе, книга И. П. Якобия оказалась «довольно безграмотная по внутреннему содержанию» (см.: Старый офицер. Так пишется «история» // Там же. 1953. Июнь. № 332(7).. С. 22).
- Поливанов О. А. Позиция русского генералитета и отречение Императора // Новый Часовой (СПб.). 2001. № 11—12. С. 408—412;Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. М., 2014. С. 287. Здесь и далее даты указываются по ст. ст., использование н. ст. оговаривается особо.
- Цветков В. Ж. Белое дело в России. 1917—1918 гг. М., 2008. С. 74—75.
- Дитерихс М. К. Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале // Генерал Дитерихс / Ред. и сост. В. Ж. Цветков. М., 2004. С. 220. Автор акцентировал внимание на том, что инициатива отречения принадлежала представителям Государственной думы, а не генералитета (здесь и далее цитаты приводятся с учетом орфографических особенностей оригинала).
- Сухопутные и морские вооруженные силы, военные управления и учреждения, подчиненные Верховному главнокомандующему (Главковерху). Территория, предназначавшаяся для развертывания и размещения действующей армии, называлась театром военных действий (ТВД), на котором временное управление осуществлялось Главковерхом. Внутренние области Российской империи управлялись правительственными учреждениями на основании действующих законов мирного времени (см.:Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну / Перераб. и доп. Е. З. Барсуков. М., 1937. С. 58).
- Телеграмма о всеобщей мобилизации была разослана между 18 и 19 часами 17 июля 1914. Первыми сутками мобилизации объявлялось 18 июля.
- Гурко В. И.[далее: Гурко Вас. И.] Война и революция в России. М., 2007. С. 18.
- Головин Н. Н.Военные усилия России в Мировой войне. Париж, 1939. Т. I. С. 23—24 [далее: Головин Н. Н. Военные усилия России].
- 18 мая // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 36.
- Вырубова-Танеева А. А. Царская семья во время революции // Белоэмигранты о большевиках и пролетарской революции. Кн. I / Сост. Г. В. Наугольных. Пермь, 1991. С. 11; 29 апреля // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 32;Коковцов В. Н. Т. I. С. 361.
- Аврех А. Я. Царизм… С. 79.
- Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 года на русском фронте. Начало войны и операции в Восточной Пруссии. Прага, 1926. С. 37. По свидетельству Генерального штаба генерал-лейтенанта Н. Н. Головина, на одном из профессорских собраний Николаевской Императорской военной академии генерал от кавалерии В. А. Сухомлинов, выступая против «новаций», серьезно заявил: «Я за 25 лет не прочел ни одной военной книжки» (цит. по: там же). О том же см.:Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 2001. С. 55; Коковцов В. Н. Т. I. С. 421, 490; Маниковский А. А. С. 70; Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний 1868—1917. Кн. 2. Нью-Йорк, 1955. С. 318 и др.
- Зайцов А. А. Служба Генерального штаба. М., 2003. С. 61.
- Начальники ГУГШ после смещения (1908) генерала от инфантерии Ф. Ф. Палицына: генерал от кавалерии В. А. Сухомлинов (1908—1909), Генерального штаба генерал-лейтенант А. З. Мышлаевский (1909), Генерального штаба генерал-лейтенант Е. А. Гернгросс (1909—1911), генерал от кавалерии Я. Г. Жилинский (1911—1914), Генерального штаба генерал-лейтенант Н. Н. Янушкевич (с 5 марта 1914). Всего в 1905—1914 в России сменились шесть руководителей ГУГШ. В Германии семь начальников Генерального Штаба сменились почти за сто лет.
- Маниковский А. А. С. 36, 128, 130, 449. П. Н. Милюков полагал, что война в Европе продлится 8 месяцев (см.: Допрос М. В. Родзянко // Падение царского режима. Т. VII. М. — Л., 1927. С. 117).
- Данилов Ю. Н. На пути к крушению. М., 1992. С. 13.
- Начальник ГУГШ Генерального штаба генерал-лейтенант Н. Н. Янушкевич и военный министр, генерал от кавалерии В. А. Сухомлинов несли непосредственную ответственность
за содержание «Положения о полевом управлении войск в военное время», регламентирующего функции и работу Ставки. В свою очередь назначение Сухомлинова и упразднение самостоятельного статуса ГУГШ (1908) состоялось по высочайшему повелению. Запоздалое представление и утверждение «Положения» имело неблагоприятные последствия (см.:Деникин А. И. Путь русского офицера. Нью-Йорк, 1953. С. 312—313;Маниковский А. А. С. 218, 650—651). - Личный архив Александрова К. М. (ЛАА). Генерального штаба ген.-лейт.Борисов[В. Е.] О новой организации Верховного командования нашими армиями. Машинопись, [1917]. С. 1.
- Аврех А. Я. Царизм… С. 92.
- На июль 1914 — главнокомандующий войсками Гвардии и Петербургского военного округа (ПВО). Подробнее о нем см.:Александров К. М.Николай Николаевич (Младший) // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия. Т. II. Девятнадцатый век. Кн. 4. СПб., 2005. С. 570—574; Великая война. Верховные главнокомандующие / Сост. Р. Г. Гагкуев. М., 2015 [далее: Верховные главнокомандующие]; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж, 1930; Сухомлинов В. А. Великий князь Николай Николаевич (младший). Берлин, 1925; и др.
- Старинное название походного шатра или лагеря военачальника.
- Лемке М. К. С. XIII.
- Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921 [Париж, 1921]. Т. 1. Машинопись. Л. 168. О том же см.:Наумов А. Н. С. 300.
- Алексеева-Борель В. М. С. 293;Шарков А. В., Хорошевич Е. И. С. 58—59.
- Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 года на русском фронте. План войны. Париж, 1936. С. 129, 231—232;Гурко Вас. И. С. 20; 12 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 70.
- Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 154.
- Кондзеровский П. К. В Ставке Верховного 1914—1917. Париж, 1967. С. 20.
- Головин Н. Н. План войны. С. 239;Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. II. С. 129—130.
- Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2003. Оп. 1. Л. 8—9; Положение о полевом управлении войск в военное время // Военное законодательство Российской империи / Сост. В. Ю. Кудейкин, А. Е. Савинкин. М., 1996. С. 91.
- Бубнов А. Д. В Царской Ставке. Нью-Йорк, 1955. С. 9.
- Волков С. В. Русский офицерский корпус. М., 1993. С. 287—288.
- Лемке М. К. С. 555;Мартынов Е. И. С. 22; Письмо от 16(3) августа 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД // Красный Архив. Т. II (XXVII). М. — Л., 1928. С. 44—45; Френкин М. С. С. 15.
- Месснер Е. Э.,Вакар С. В. и др. Российские офицеры. Буэнос-Айрес, 1959. С. 21.
- Зайцов А. А. С. 37—38. Накануне Великой войны в Германской империи изпяти-шести выпускников Военной академии офицером Генерального штаба становился лишь один. Этот принцип имел свою историческую традицию (см.: Деметр К. Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650—1945 гг. М., 2007. С. 79).
- Цит. по:Сенин А. С. С. 74.
- Врангель Н. Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков. М., 2003. С. 339.
- О пагубных последствиях этой исторической «традиции» см.:Лемке М. К.С. 555.
- Цит. по: 18 мая // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 38.
- № 36. Кн. В. П. Мещерский — императору Николаю II [октябрь — ноябрь 1904] // Князь В. П. Мещерский и российский Императорский дом / Сост. и др. И. Е. Дронова. М., 2018 [далее: Кн. В. П. Мещерский]. С. 214.
- Док. № 445. Запись разговора по прямому проводу наштаверха М. В. Алексеева… 6 марта 1917 // Ставка и революция. Штаб Верховного главнокомандующего и революционные события 1917 — начала 1918 г. по документам Российского государственного военно-исторического архива. Сб. документов. Т. I. 18 февраля‑18 июня 1917 г. / Отв. ред. И. О. Гаркуша. Сост. М. В. Абашина, Н. Г. Захарова, С. А. Харитонов, О. В. Чистяков. М., 2019. С. 500.
- Гурко В. И. Царь и Царица. Париж, 1927. С. 14—15.
- ЛАА.Борисов[В. Е.] С. 5.
- При начальнике Штаба Верховного главнокомандующего состояли по одному штаб- и обер-офицеру.
- Генерал-квартирмейстер Штаба Верховного главнокомандующего в 1914—1915 — генерал от инфантерии Ю. Н. Данилов («Черный»).
- Пронин В. М. Последние дни Царской Ставки [24 февраля‑8 марта 1917 г.]. Белград, 1929. С. 5. В УГК (2 генерала, 14 штаб-офицеров, 3 обер-офицера, чиновник VIII кл.) сосредоточивались высшее управление и связь, сбор и обработка сведений о противнике и районах военных действий; состоянии и боеготовности высших войсковых соединений (фронтов, отдельных армий), подчиненных Главковерху; разрабатывались оперативные планы и указания по их выполнению; решались вопросы, касавшиеся службы офицеров Генерального штаба на ТВД.
- Дежурный генерал при Верховном главнокомандующем в 1914—1917 — Генерального штаба генерал-лейтенант П. К. Кондзеровский. Сотрудники УДГ (2 генерала, 7 штаб-офицеров, 5 обер-офицеров, 4 чиновника VII кл.) занимались широким кругом вопросов, связанных с комплектованием и довольствием войск, учетом личного состава, служебными аттестациями командных кадров и т. п.
- В 1914—1917 — Генерального штаба генерал-лейтенант С. А. Ронжин, осуществлявший общее руководство работой коммуникаций на ТВД. В УВОСО служили генерал, 4 штаб-офицера, 15 обер-офицеров, 2 чиновника VI кл.
- В 1916 в структуре Штаба предполагалось создание ГУВОСО.
- Начальник в 1914—1915 — контр-адмирал Д. В. Ненюков (адмирал, 4 штаб-офицера, 2 обер-офицера).
- Чиновник IV кл., два —V кл., три —VI кл., один —VII кл.
- РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Л. 9, 11—13; Положение о полевом управлении войск. С. 91; Изменения и дополнения статей Положения о полевом управлении войск в военное время, последовавшие в период времени с 20-го июля 1914 г. по 1-е марта 1916 г. Пг., 1916. С. 10.
- Ненюков Д. В. От Мировой до Гражданской войны: Воспоминания. 1914—1920. М., 2014. С. 41.
- Бубнов А. Д. С. 46—47.
- Ненюков Д. В. С. 41, 142.
- Еще в июне 1915 генерал-квартирмейстера генерала Ю. Н. Данилова должен был сменить молодой профессор Императорской Николаевской военной академии, Георгиевский кавалер, Генерального штаба генерал-майор Н. Н. Головин — один из самых перспективных русских генштабистов, занимавший должность генерал-квартирмейстера штаба 9-й армии Юго-Западного фронта. Однако генерал Н. Н. Янушкевич резко возражал, усмотрев в смене Данилова покушение на свои права, и назначение Головина не состоялось.
- 4 августа 1915 с целью более эффективного управления войсками произошло разделение Северо-Западного фронта, включавшего восемь армий, на два оперативно-стратегических объединения: Северный и Западный фронты.
- HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 176—177.
- Якобий И. П. С. 104. Публицист утверждал, что «военный заговор» против Николая II существовал уже летом 1915, а М. В. Алексеев играл для заговорщиков роль «своего человека на весьма ответственном месте» (Там же. С. 105), но не приводил ни малейших доказательств своих голословных утверждений.
- Алексеева-Борель В. М. С. 393—394, 404;Кондзеровский П. К. С. 62—63. С. П. Мельгунов полагал, что кандидатуру М. В. Алексеева «наметил себе сам Царь — он уже в майском письме именовал Алексеева „своим косоглазым другом“» (цит. по: Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. Париж, 1957. С. 75). О том же см.: 12 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 71.
- С 20 августа 1915 — главнокомандующий армиями Западного фронта.
- С 18 августа по 6 декабря 1915, с 1 августа 1916 — главнокомандующий армиями Северного фронта. М. В. Оськин назвал Н. В. Рузского давним недругом и соперником М. В. Алексеева (см.:Оськин М. В. С. 96).
- HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Среда, 9 ноября 1932 г. (5 часов вечера). Машинопись. Л. 20(40)–21(41); Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 176—177;Вильтон Р. Последние дни Романовых. Берлин, 1923. С. 41;Лемке М. К. С. 191; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 75; Оськин М. В. С. 18—19, 27; Письмо № 440 от 5 февраля 1916 г. императрицы Александры Федоровны Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых 1916—1917. Т. IV. 1916 год. М. — Л., 1926. С. 86—87.
- 20 апреля // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 23.
- РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1210. М. В. Алексеев (№ 4587) от 24 августа 1916 Н. В. Рузскому. Вх. № 10391. Л. 177об.; Н. В. Рузский (№ 12044) от 5 сентября 1916 М. В. Алексееву — на № 4587. Л. 184.
- Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 года. Дни перелома Галицийской битвы. Париж, 1940. С. 145, 147, 168;Лемке М. К. С. 77—79; Оськин М. В. С. 26—27, 280; Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. С. 95.
- Брусилов А. А. По поводу статьи «Опасное открытие» //Брусилов А. А. С. 368. Об интриге Н. В. Рузского при помощи М. В. Родзянко против М. В. Алексеева см.: Лемке М. К. С. 183.
- Глобачев К. И. Правда о русской революции. М., 2009. С. 84; Док. № 77. 1921 года мая 7 дня протокол допроса В. Б. Похвиснева // Российский Архив. Вып. VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг. / Сост. Л. А. Лыкова. М., 1998 [далее: РосАрхив]. С. 291. О том же см.:Оськин М. В. С. 67, 69.
- В сентябре 1914 — Генерального штаба капитан, заведующий службой связи в штабе 3-й армии Юго-Западного фронта.
- Цит. по:Головин Н. Н. Дни перелома Галицийской битвы. С. 151—152. Н. В. Рузский страдал заболеванием печени в тяжелой форме.
- Адариди К. И.Пережитое (1910—1914) гг. // Военно-Исторический Вестник (Париж). 1965. Май. № 25. С. 5—6.
- Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 75, 117;Спиридович А. И. Кн. I. С. 201—202. О том же см.: Алексеева-Борель В. М. С. 395.
- 15 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 73.
- В Волковыске находилось управление армий Западного фронта (бывшего Северо-Западного).
- Алексеева-Борель В. М. С. 404;Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. С. 130. По др. версии, М. В. Алексеев прибыл в Могилев к вечеру 20 августа (см.: Письмо от 4 сентября (22 августа) 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. II (XXVII). С. 52).
- Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 264.
- Белевская (Летягина) М.Я. Ставка Верховного Главнокомандующего в Могилеве 1915—1918 гг. Вильно, 1932. С. 9.
- ЛАА.Власов А. А. Могилев 1912—1916. Воспоминания. Машинопись. Париж, 1975. Л. 10, 14.
- Там же. Л. 1—6, 8—9, 15.
- Цит. по: Приказ Армии и Флоту 23-го августа 1915 года //Спиридович А. И. Кн. I. С. 196. Версия о том, что 22—23 августа 1915 генерал М. В. Алексеев якобы уговаривал Николая II отказаться от вступления в должность Верховного главнокомандующего (см.:Лемке М. К. С. 151; Шарков А. В., Хорошевич Е. И. С. 54) — не более чем легенда. Император прибыл из Царского Села в Могилев во второй половине дня 23 августа, а свой первый доклад наштаверх сделал царю уже после его разговора с Великим князем Николаем Николаевичем и вступления в должность Главковерха. Статус и должность М. В. Алексеева исключали вероятность подобных «уговоров».
- Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 268; Письмо от 4 сентября (22 августа) 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову. С. 52—53.
- Головин Н. Н. Верховный Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич // Верховные главнокомандующие. С. 485. Противник был вынужден учесть активность союзных войск под Аррасом и в Шампани. В ходе сентябрьских боев союзники атаковали немцев, прорвав первые линии обороны, и понесли большие потери.
- Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914—1918 гг. М., 2014. С. 155. В 1915 — генерал-лейтенант, начальник Штаба главнокомандующего на Востоке (нем. Stabschef des Generalfeldmarschall und Oberbefehlshaber Ost).
- НенюковД. В. С. 40.
- ЛАА.Борисов[В. Е.] С. 2. О том же см.: Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 162.
- Белевская (Летягина) М.Я. С. 15; Ненюков Д. В. С. 141.
- Головин Н. Н. План войны. С. 230;Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 263.
- Барк П. Л. Воспоминания последнего министра финансов Российской империи. 1914—1917. Т. 2. М., 2017. С. 68—69.
- Письмо от 8 августа 1916 Николая II императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 406;НаумовА. Н. С. 305, 495.
- HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript.Батюшин Н. С. В чем была сила Распутина [далее:Батюшин Н. С.]. Машинопись. Земун, 1924. С. 51. По мнению Н. С. Батюшина, и германская пропаганда, и Г. Е. Распутин с целью смещения Великого князя Николая Николаевича эксплуатировали легенду о его намерениях совершить переворот.
- Цит. по:Соколов Н. А. Убийство Царской Семьи. Буэнос-Айрес, 1969. С. 72. О том же см.:Барк П. Л. С. 238—239; Вильтон Р. С. 36—37; Гурко В. И. С. 82—83; Кобылин В. С. С. 75, 117; Протопопов А. Д. Записка о верховной власти // Падение царского режима. Т. IV. С. 8.
- Письмо № 563 от 3 августа 1916 императрицы Александры Федоровны Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 393—394. Скорее всего, летом 1915 принципиальное решение стать Верховным главнокомандующим Николай II принял независимо от «советов» Г. Е. Распутина, который, однако, затем «помог» императору преодолеть колебания, возникшие в связи с возражениями представителей политической и государственной элиты против царского командования. Императрица же считала главной роль лжестарца: «Он убедил тебя и нас в безусловной необходимости этой перемены ради тебя, нас и России» (см.: Письмо № 422 от 7 января 1916 императрицы Александры Федоровны Николаю II // Там же. С. 31). В духовно-религиозном отношении Распутин, безусловно, влиял на царя (см.: Вторник, 12 октября [1915] //Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 222—223 [даты по н. ст.]; [Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 4 июня 1917] // Падение царского режима. Т. IV. С. 6).
- Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 375.
- Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 20.
- Цит. по:Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Т. I. Вып. 1-й. Париж, [1921]. С. 34. О том же см.:Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. Записки инженера. М., 1999. С. 126.
- В августе 1915 — наместник на Кавказе, главнокомандующий отдельной Кавказской армией, занимавшийся организацией армейского тыла, войсковой наказной атаман Кавказских казачьих войск. О том же см.: 24 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 79;Савич Н. В. С. 155—158.
- Спиридович А. И. Кн. III. С. 74. С точки зрения Великого князя Александра Михайловича, Николай II «никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто человеческие чувства» (см.:Александр Михайлович, Великий князь. Воспоминания / 2-е исп. изд. М., 2001. С. 171).
- Гурко В. И. С. 31—32, 47—48;Кривошеин К. А. А. В. Кривошеин (1857—1921). Париж, 1973. С. 261—262; Куликов С. В. Бюрократическая элита Российской империи. С. 100; Мосолов А. А. При Дворе последнего Императора. СПб., 1992. С. 76.
- Цит. по:Кривошеин К. А. С. 247, 252.
- Императрица Александра Федоровна.
- 8/21 августа. Дневник императрицы Марии Федоровны. 1915 год / С высоты престола. Из архива императрицы Марии Федоровны (1847—1928) / Публ. Ю. В. Кудриной // Наше Наследие (Москва). 2002. № 62 [далее: С высоты престола]. С. 35.
- 24 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 76.
- Маннергейм К. Г. Мемуары. М., 2003. С. 62. О том же см. 12 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 69;Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi» («Так проходит мирская слава») 1893—1917 гг. Париж, 1952. С. 125.
- Мосолов А. А. С. 87.
- Письмо от 6 сентября (24 августа) 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. II (XXVII). С. 53.
- Барк П. Л. С. 71.
- О. В. [Орехов В. В.] Генерал М. В. Алексеев (Грани. № 125) // Часовой. 1982. Ноябрь— декабрь. № 640(6).. С. 22. О том же см.:Орехов В. В. К трагической годовщине «Февраля» // Часовой. 1983. Январь—февраль. № 641(1).. С. 2.
- Якобий И. П. С. 54—55.
- Аврех А. Я. Царизм… С. 90.
- Барк П. Л. С. 72.
- Соколов Н. А. С. 71.
- Головин Н. Н.Военные усилия России. Т. II. С. 149—154; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 55—64, 169—170; Нольде Б. Э. Далекое и близкое. Париж, 1930. С. 137.
- Барк П. Л. С. 131. О том же см.: Письмо от 25 декабря 1916 Великого князя Александра Михайловича Николаю II // Николай II и Великие князья. М. — Л., 1925. С. 118.
- Нольде Б. Э. С. 138. О том же см.:Герасимов А. В. На лезвии с террористами. М., 1991. С. 160.
- Кобылин В. С. С. 340. Соответственно, все другие формы правления выглядели «безнравственными».
- Цит. по:Ольденбург С.С. / Изд. 2-е. Вашингтон, 1981. С. 339 (далее ссылки на это
издание); № 39. Письмо от 15 ноября 1907 кн. В. П. Мещерского императору Николаю II //
Кн. В. П. Мещерский. С. 218. - Цит. по:Палей О. В., кнг. Мои воспоминания о русской революции // Белоэмигранты о большевиках и пролетарской революции. С. 22. О том же см.:Бубнов А. Д. С. 296.
- Гурко В. И. С. 31—36;Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 108, 122; Коковцов В. Н. Т. II. С. 350—351; Мартынов Е. И. С. 43—44; Ольденбург С. С. С. 45, 339; Хэнбери-Уильямс Д. Император Николай II, каким я его знал // Государь на фронте / Сост. С. Лизунов. М., 2012. С. 198; и др.
- Цит. по:Боханов А. Н. Государство и власть // Россия в начале ХХ века. М., 2002. С. 300.
- Тхоржевский И. И. Николай II как Правитель. Париж, б. г. С. 5.
- Хэнбери-Уильямс Д. С. 76. В Ставке генерал М. В. Алексеев с отчаянием говорил протопресвитеру Георгию Шавельскому: «Ну, как тут воевать? Когда Гинденбург отдает приказание, он знает, что его приказание будет точно исполнено не только каждым командиром корпуса, но и каждым унтером. Когда он получает донесение, он может быть уверен, что именно так и было и есть на деле. Я же никогда не уверен, что даже командующие армиями исполнят мои приказания. Что делается на фронте, я никогда точно не знаю. Ибо все успехи преувеличены, а неудачи либо уменьшены, либо совсем скрыты. Ложь, часто начиная с ротного донесения, все нарастала, и до Ставки уже долетала не настоящая, а фантастическая картина» (цит. по:Шавельский Георгий, о. [далее: Шавельский Г. И.] Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. Т. I. С. 152).
- СОГЗ // Николай II: Венец земной и небесный / Сост. В. А. Губанов. М., 1998. С. 238. Курсив наш.
- Боголепов А. А. Дума, земство и Сенат как высший суд по административным делам. Нью-Йорк, 1980. С. 6;Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 47—48; Леонтович В. В. История либерализма в России 1762—1914. Париж, 1980. С. 453; Смыкалин А. С. Свод основных государственных законов от 23 апреля 1906 г. — начало развития отечественного конституционализма // Вестник Саратовской государственной юридической академии. 2016. № 2(109). С. 22—23. О конце самодержавия после 17 октября 1905 см. также: Наумов А. Н. С. 16—17; Шаховской В. Н. С. 59—61. Николай II признавал: «Обязательство проводить всякий законопроект через Г. Думу — это, в сущности, и есть конституция» (цит. по: Ольденбург С. С. С. 314). По свидетельству В. В. Шульгина, с 1906 в Готском альманахе Россия называлась «Конституционная Империя под Самодержавным Царем» (см.: Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 280).
- Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 149, 155, 161, 165, 196—197;Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 411—412, 444—446; Ольденбург С. С. С. 564—565; Письмо № 453 от 6 марта 1916 императрицы Александры Федоровны Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 123.
- Революция идет //Федотов Г. П.Судьба и грехи России / Сост. В. Ф. Бойкова. Т. I. СПб., 1991. С. 170.
- Солоневич И. Л.С. 23.
- Цит. по:Кривошеин К. А. С. 30. Тогда же альтернативную организацию более дееспособного народного представительства в рамках земских учреждений предлагал А. Н. Наумов (см.:Наумов А. Н. С. 17—18).
- HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 195. О том же см.:Савич Н. В. С. 156.
- ЛАА.Борисов[В. Е.] С. 2—3.
- Бубнов А. Д. С. 157;Кондзеровский П. К. С. 65; Ненюков Д. В. С. 142; Чапкевич Е. И. Русская гвардия в Первой мировой войне. Орел. 2003. С. 109—110.
- Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 15; 12 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 70; Допрос ген. А. А. Поливанова. 25 августа 1917 // Падение царского режима. Т. VII. С. 68—69;Шарков А. В., Хорошевич Е. И. С. 55. Вместе с тем автор не переоценивает достоинств Великого князя Николая Николаевича как Главковерха («Умом был и не орел, несомненно, был преисполнен энергии и желания принести пользу». См.: Макаров Ю. В. Моя служба в Старой Гвардии 1905—1917. Буэнос-Айрес, 1951. С. 126). Но харизма и популярность Великого князя Николая Николаевича в войсках — для продолжения войны — имели даже более важное значение, чем его профессиональные качества военачальника (см.: Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. II. С. 155—156; Маннергейм К. Г. С. 62).
- 12 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 77.
- Жильяр П. Царская Семья // Русская летопись (с 1917 года). Кн. первая. Париж, 1921. С. 97.
- Шавельский Г. И. Т. I. С. 190.
- Мосолов А. А. С. 89.
- Аврех А. Я. Царизм… С. 51—52.
- Белевская (Летягина) М.Я. С. 15—16.
- Тихменев Н. М. Император Николай II — Верховный Главнокомандующий // Верховные главнокомандующие. С. 507. Противоположная, но, возможно, более пристрастная оценка:Брусилов А. А. С. 172.
- Гурко В. И. С. 25—27;Кондзеровский П. К. С. 83; Попов К. Был ли полководцем Император Николай II? // Военная Быль (Париж). 1960. Июль. № 43. С. 1, 3—4.
- См.:Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 187.
- Письмо № 419 от 4 января 1916 императрицы Александры Федоровны Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 13.
- Цит. по:Кривошеин К. А. С. 281. Сравним слова вдовствующей императрицы с записью в ее дневнике от 17(30) сентября 1915: «Если все останется так же — это может привести к ужасному концу» (С высоты престола. С. 37). А. В. Кривошеина императрица Мария Федоровна называла «очень приятный человек» (см.: Там же. С. 32).
- Запись от 9 февраля 1916 М. К. Лемке: «Комендант Главной квартиры ген.[ерал]-м.[айор] Саханский рассказывал в группе офицеров в коридоре театра, какую роль играл Штюрмер еще недавно на придворных балах. Стоя в дверях танцевального зала со списком в руках, он указывал кавалерам, с кем из дам они должны танцевать… И жандармский генерал говорил это с сарказмом, понимая, насколько такая „деятельность“ мало приготовила [Штюрмера] к премьерству в правительстве, да еще во время войны» (Лемке М. К. С. 534). По оценке К. И. Глобачева, Б. В. Штюрмер «не годился не только к занятию должности министра внутренних дел, но даже для пассивной роли, каковую играл, будучи только председателем Совета министров» (см.:Глобачев К. И. С. 104). На государственного контролера Н. Н. Покровского, который слышал о Штюрмере «не много хорошего», «с виду совсем старый, еле говоривший» новый премьер «производил впечатление ходячего склероза», «ни говорить, ни писать он не умел» (см.:Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце: воспоминания министра иностранных дел / Сост., вступит. ст. С. В. Куликова. М., 2015. С. 131, 140).
- Письмо от 28 января 1916 Николая II императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 62.
- Выписка из данных наружного наблюдения за Григорием Распутиным за время с 1 января 1915 по 10 февраля 1916 в: Распутин в освещении «охранки» // Красный Архив. Т. V. М., 1924. С. 284.
- Письмо № 422 от 7 января 1916 императрицы Александры Федоровны Николаю II // Там же. С. 29;Глобачев К. И. С. 104—105, 107—108;Наумов А. Н. С. 428—429; Док. № 34. Руднев В. М. Правда о русской Царской семье и темных силах // РосАрхив. С. 156.
- HIA. Batiushin Nicolas S. Manuscript.Батюшин Н. С. С. 54—58;Гурко В. И. С. 42—44; Гурко Вас. И. С. 190; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 21—22; Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. С. 87; Мосолов А. А. С. 32—33; Наумов А. Н. С. 337—338, 352; Ольденбург С. С. С. 568.
- Аврех А. Я. Царизм… С. 36—37;Лемке М. К. С. 118.
- Жильяр П. С. 95.
- Протопопов А. Д. Записка о верховной власти. С. 8. Курсив в тексте публикации. О влиянии государыни на императора см. также: Допрос В. Н. Воейкова. С. 63.
- Письмо № 628 от 10 ноября 1916 императрицы Александры Федоровны Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. 1916—1917 гг. М. — Л., 1927. С. 10.
- Ольденбург С. С.С. 36.
- Ольденбург С. С.С. 567; Савич Н. В. С. 154; Шаховской В. Н. С. 68. М. В. Оськин ошибается, связывая назначение М. В. Алексеева с необходимостью сосредоточить управление действующей армией после тяжелого отступления летом 1915 «в руках более искусных, нежели руки Великого князя Николая Николаевича» (см.: Оськин М. В. С. 195). Главную роль в практическом управлении войсками играл не столько Великий князь, сколько Ю. Н. Данилов.
- Деникин А. И.Очерки Русской Смуты. С. 34.
- Поэтому М. В. Алексеев происходил из потомственных почетных граждан Тверской губернии.
- Памятка Николаевского Кавалерийского Училища. Изд. бывших юнкеров Николаевского Кавалерийского Училища. Б. м., 1969. С. 261.
- Цит. по:Алексеева-Борель В. М.С. 293.
- В результате вздорной интриги со стороны ординарного профессора, Генерального штаба генерал-майора Н. Н. Сухотина, М. В. Алексеев лишился «вполне заслуженной им золотой медали и почетной надписи на мраморной доске» (см.:Кирилин Ф. С. 7).
- «В критические минуты, как это было в феврале 1905 г. при прорыве нашего фронта, М[ихаил] В[асильевич] лично руководил и устраивал отступавшие части, и только благодаря его энергии не развилось паники, и части отступили в сравнительно хорошем порядке. М. В. находился под огнем и рисковал жизнью. Под ним была убита лошадь, и сам он силою взрыва был сброшен с лошади» (Там же. С. 9). Настоящая контузия имела необратимые последствия для здоровья М. В. Алексеева.
- По инициативе М. В. Алексеева были созданы окружные стрелковые курсы для кандидатов на должности ротных командиров. При занятиях с офицерами особое внимание начальник штаба КВО уделял решению тактических задач во время полевых поездок (Там же).
- Зимой 1912 М. В. Алексеев составил докладную записку «Общий план действий», предложив в случае войны ограничиться на Северо-Западном (немецком) фронте активной обороной силами шести корпусов и нанести главный удар силами девятнадцати корпусов на Юго-Западном (австро-венгерском) фронте, чтобы в кратчайший срок вывести более слабую Австро-Венгрию из войны и разрушить германскую коалицию. По замечанию В. Е. Борисова, конечный успех зависел «не от стратегической важности направления, а от слабости известного участка неприятельской позиции» (ЛАА.Борисов[В. Е.] С. 7). Разгром империи Габсбургов немедленно облегчал критическое положение Франции и делал военно-политическое положение Германии бесперспективным. Таким образом, Алексеев, осуждавший рискованное вторжение в Восточную Пруссию, выступил сторонником новаторской стратегии непрямого воздействия на более сильного противника. Однако при дальнейшем оперативном планировании силы ЮЗФ на четверть были ослаблены сухомлиновскими руководителями ГУГШ, поэтому в сентябре 1914 австро-венгерские армии, потерпев поражение в Галиции, сохранили боеспособность (подробнее см.: Головин Н. Н. План войны. С. 32, 35, 40—41; Начало Белой борьбы и ее основоположник. С. 17; Лемке М. К. С. 506; и др.).
- HIA. Alekseev Mikhail. V. Collection. Box 1. Folder 1—16. Mikhail V. Alekseev. Nicholas II. Приказ по Генеральному Штабу. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 1908 года. Сентября 27-го дня, № 45. Оттиск.
- Ibid. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына. Т. I. Л. 53, 177, 180, 203—204; и др.
- Головин Н. Н.Ген. М. В. Алексеев // Парижский Вестник. 1942. 11 окт. № 18. С. 2; Головин Н. Н. Дни перелома Галицийской битвы. С. 26, 117—118; Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 года на русском фронте. Галицийская битва. Париж, 1930. С. 28, 35, 79; Головин Н. Н. План войны. С. 32.
- Цит. по: Заседание ЧСК 24-го января 1920 г. // Допрос Колчака / Текст подготовлен к печати и снабжен примечаниями М. М. Константиновым. Л., 1925. С. 47.
- Там же. С. 47—48.
- Георгиевич М. М.Свет и тени. Сидней, 1968. С. 30; Месснер Е. Э. Луцкий прорыв. Нью-Йорк, 1968. С. 21.
- Геруа Б. В.Воспоминания о моей жизни. Т. II. Париж, 1970 [далее: Воспоминания]. С. 99.
- Ненюков Д. В.С. 95, 142, 145, 152, 275.
- Бубнов А. Д.С. 168.
- Принятое сокращение: главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта (ЮЗФ).
- Деникин А. И.Путь русского офицера. С. 314.
- Брусилов А. А.С. 66, 198; Наумов А. Н. С. 302; Пронин В. М. С. 15.
- Подробнее см.:Бубнов А. Д.С. 54; Георгиевич М. М. С. 30; Геруа Б. В. Воспоминания. С. 9—10, 13—15; Головин Н. Н. Дни перелома Галицийской битвы. С. 22—23, 112—113; Головин Н. Н. Галицийская битва. С. 178—181, 510—511; Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 314; Керсновский А. А. История Русской Армии. М., 1999. С. 521; Кирилин Ф. С. 10—11; Месснер Е. Э. Луцкий прорыв. С. 21; Начало Белой борьбы и ее основоположник. С. 18—19; О. В. Генерал М. В. Алексеев. С. 22; Шавельский Г. И. Т. I. С. 161, 197—198, 255, 397. Важно отметить, что М. М. Георгиевич, Б. В. Геруа, Н. Н. Головин, А. И. Деникин, Е. Э. Месснер были участниками Галицийской битвы.
- Адариди К. И.С. 6.
- Головин Н. Н.Галицийская битва. С. 227.
- Там же. С. 228. О том же см.:Головин Н. Н.Дни перелома Галицийской битвы. С. 181.
- Головин Н. Н.Дни перелома Галицийской битвы. С. 119.
- Андоленко С. П.Неприятельские знамена, взятые Русской Армией в войну 1914—1917 гг. // Военная Быль. 1966. Январь. № 77. С. 38—39; Андоленко С. П. Русское знамя в австрийском плену // Часовой. 1935. Июль. № 151. С. 6; Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. I. С. 146; Залесский К. А. Первая мировая война. М., 2000. С. 118; Керсновский А. А. С. 521; Нелипович С. Г. Русский фронт Первой мировой войны: потери сторон. 1914. М., 2017. С. 44.
- Орлов Г. А. № 325(11).. С. 9.
- Цит. по:Алексеева-Борель В. М.С. 351—352.
- Гёрлиц В. Германский Генеральный штаб. М., 2005. С. 167;Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 139—140; Распределение сил Австро-Венгерских армий на различных театрах великой войны // Часовой. 1930. 15 марта. № 27. С. 7. Reichsheer (нем.) — Германская Имперская армия.
- Доманевский В. Н. Мировая война. Кампания 1914 года. Вып. II. Париж, 1929. С. 34.
- Фёрстер Г. и др. Прусско-германский Генеральный штаб 1640—1965. М., 1966. С. 159.
- О своем скором назначении М. В. Алексеев узнал 14 марта (см.:Алексеева-Борель В. М.С. 366).
- Позднее, осенью 1915, представители высокого начальства убеждали Л.-гв. корнета Н. М. Алексеева оставить строевую службу, «чтобы успокоить отца, который нервничает и тем иногда, может быть, портит дело государственной важности». Однако Алексеев-младший решительно отказался покинуть родной полк (см.:Лемке М. К.С. 168).
- Цит. по:Алексеева-Борель В. М.С. 366.
- О проблеме «снарядного голода» и кризисе военного снабжения см.:Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. 1914—1920 годы / Сост. А. А. Тизенгаузен и С. Б. Патрикеев. СПб., 2010. С. 131;Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. I. С. 63—69;
Китанина Т. М. Россия в Первой мировой войне. 1914—1917 гг. Ч. 1. СПб., 2003. С. 79—84; Литвиненко Д. В. Отмобилизование и перестройка артиллерийской промышленности в годы Первой мировой войны // Материалы первой международной военно-исторической конференции «Первая мировая война». СПб., 2009. С. 92—93; Маниковский А. А. С. 68; и др. - Шотвин В. Н.Несбывшиеся Канны // Часовой. 1929. Февраль. № 3—4. С. 18.
- Цит. по:Меллентин Ф.В. Танковые сражения 1939—1945. СПб. — М., 2003. С. 298.
- С севера на юг к моменту разделения Северо-Западного фронта (СЗФ) на Северный и Западный: 12-я, 5-я, 1-я, 2-я, 10-я, 4-я и 3-я.
- HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 156.
- Цит. по:Орлов Г. А. № 325(11).. С. 9.
- Данилов Ю. Н.Великий князь Николай Николаевич. С. 193; Шотвин В. Н. С. 18.
- 9, 10 июля // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 48—50. Столь же гневно летом 1812 современники обличали за малодушие и нерешительность М. Б. Барклая-де-Толли.
- Спиридович А. И.Кн. I. С. 174. Напротив, 16 июля 1915 Ю. Н. Данилов после поездки в штаб СЗФ заявил директору Дипломатической канцелярии при Ставке Н. А. Кудашеву: «Генерал Алексеев спокоен и тверд» (цит. по: Письмо от 17 июля 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. II (XXVII). С. 41).
- Георгиевич М. М.С. 30. О том же см.: Кирилин Ф. С. 11; Начало Белой борьбы и ее основоположник. С. 21—22; Петров П. П. Роковые годы 1914—1920. Калифорния [Франкфурт-на-Майне], 1965. С. 30; Шавельский Г. И. Т. I. C. 257—260.
- Людендорф Э. С. 136—138, 154.
- Головин Н. Н.Военные усилия России. Т. I. С. 158.
- Там же. С. 159;Чапкевич Е. И.С. 114.
- Лемке М. К.С. 357; Петров П. П. С. 29—30; Письмо от 30(17) августа 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. II (XXVII). С. 51; Хэнбери-Уильямс Д. С. 65. Если в августе 1914 Германия использовала на Востоке лишь 21 % от своих сил, то в августе 1915 эта доля составляла 40 % (см.: Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. II. С. 159). Правда, преимущественно на Восточный фронт направлялись войска резерва, ландвера и эрзац-формирования, в то время как доля полевых войск Рейхсхеера зимой 1915—1916 не превышала одной пятой (см.: Лемке М. К. С. 490). Основную тяжесть борьбы с кадровыми германскими войсками несла Франция.
- Ланник Л. В.Германская военная элита периода Великой войны и революции и «русский след» в ее развитии. Саратов, 2012. С. 204.
- ГёрлицВ. С. 170—171, 175.
- HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 180, 203. Суждения Ф. Ф. Палицына были обоснованны, так как некоторые старые чины Ставки иронизировали над новоприбывшим М. В. Алексеевым: «Сдал все до единой наши крепости и приехал в Ставку» (цит. по: Письмо от 4 сентября (22 августа) 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову. С. 52).
233.> Алексеева-Борель В. М. С. 394—397; Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 359; Лемке М. К. С. 52, 54—55; Начало Белой борьбы и ее основоположник. С. 23; Орлов Г. А. № 325(11).. С. 9—10. По мнению М. К. Лемке, «не будь мелочного руководства со стороны Алексеева, вся операция должна была кончиться катастрофой» (см.: Лемке М. К. С. 70).
- Письмо от 17(4) сентября 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. III (XXVIII). С. 3.
- Головин Н. Н.Военные усилия России. Т. II. С. 157. О том же см.: Начало Белой борьбы и ее основоположник. С. 23.
- Письмо от 2 декабря (21 ноября) 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. III (XXVIII). С. 17.
- Ланник Л. В.С. 210.
- Лемке М. К.С. 149, 444; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 63—64.
- «Он [Алексеев] укрепляет себя молитвой и молится истово, совершенно не замечая ничего окружающего, — свидетельствовал М. К. Лемке. — Он всегда сожалеет, что вечерня такая коротенькая. Блажен, кто верует, тепло тому на свете» (см.:Лемке М. К.С. 214. О том же см.: Там же. С. 648).
- HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Суббота, 5 ноября 1932 г. (5 часов вечера). Машинопись. Л. 2; Ibid. Batiushin Nicolas S. Manuscript.Батюшин Н. С.С. 60—61; Адариди К. И. С. 6; Александров К. М. «Во всем от него можно ожидать самой большой ширины взглядов» // Единый всероссийский научный вестник (Москва). 2016. № 3. Ч. 4. С. 10; Борисов В. Е. Генерал М. В. Алексеев и отречение Николая II от престола // Верховные главнокомандующие. С. 538; Брусилов А. А. С. 66; Бубнов А. Д. С. 168—169, 202—203; В. Дм. Алексеевцы // Часовой. 1936. 20 декабря. № 180—181. С. 27; Головин Н. Н. Военные усилия России. Т. II. С. 161—162; Головин Н. Н. Ген. М. В. Алексеев // Парижский Вестник. 1942. 11 окт. № 18. С. 2; Гурко Вас. И. С. 22—23; Ивангород в 1914—1915. Париж, 1969. С. 101; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 8, 25; Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. С. 84; Доронин А. Г. Моя первая встреча с Ген. М. В. Алексеевым // Часовой. 1933. Октябрь. № 110—111. С. 30; Кирилин Ф. С. 3, 6—8; Начало Белой борьбы и ее основоположник. С. 15, 23—24; Кондзеровский П. К. С. 77, 86; Курлов П. Г. Гибель императорской России. М., 2002. С. 209—210; Лемке М. К. С. 32, 140—143, 148—149, 260, 515—516; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 125; Наумов А. Н. С. 304—305, 506; Ненюков Д. В. С. 152, 275; Нольде Б. Э. С. 133; Отрывки из воспоминаний А. Мордвинова [далее: Мордвинов А. А.] // Русская летопись. Кн. 5. Париж, 1923. С. 87; Письмо от 10 сентября (28 августа) 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. II (XXVII). С. 56; Пронин В. М. С. 4; Пятница, 24 ноября [1916] // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 168; Сергеевский Б. Н. Отречение (пережитое) 1917. Нью-Йорк, 1969. С. 2—3; Суворин Б. А. Памяти Вождя // Вечернее Время (Новочеркасск). 1918. 26 сент. № 89. С. 1; Тихменев Н. М. С. 507; Шавельский Г. И. Т. I. C. 255—257, 396—399; и др.
- Кондзеровский П. К.С. 99—100; Мордвинов А. А. С. 87; Спиридович А. И. Кн. I. С. 201; Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. С. 157.
- Ненюков Д. В.С. 46.
- Письмо от 2 декабря (21 ноября) 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову. С. 17.
- ЛемкеМ. К. С. 143, 148.
- Columbia University Libraries, Rare Book and Manuscript Library, Bakhmeteff Archive (BAR). Borel M. K. and V. M. Collection. Box 1. Folder «Correspondence: Borel’, Vera M., Née Alekseeva, to K. V. Denikina». Из письма Веры Михайловны Борель, дочери ген. Алексеева. 23 окт. 1963 г. Машинопись (выписки из писем Генерального штаба полковника Д. Н. Тихобразова). С. 3 (о том же см.:Данилов Ю. Н.На пути к крушению. С. 21, 25—26).
ВОЗМОЖНО, ХАРАКТЕРИСТИКИ Ю. Н. ДАНИЛОВА И Д. Н. ТИХОБРАЗОВА СПРАВЕДЛИВЫ. НО НЕИЗБЕЖНО ВОЗНИКАЕТ ВОПРОС О ТОМ, МОГ ЛИ ГЕНЕРАЛ С НЕДОСТАТКОМ ВОЛЕВЫХ КАЧЕСТВ В УСЛОВИЯХ ХАОСА И СМУТЫ, ПРАКТИЧЕСКИ БЕЗ СРЕДСТВ И ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕСУРСОВ — ПО ЛИЧНОМУ ПОЧИНУ, БУДУЧИ ПРИ ЭТОМ ТЯЖЕЛО БОЛЬНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ, — СТАТЬ СОЗДАТЕЛЕМ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ И В ОДИНОЧКУ ВЫНЕСТИ НА СВОИХ ПЛЕЧАХ ДВА ПЕРВЫХ, САМЫХ ТЯЖЕЛЫХ МЕСЯЦА ОРГАНИЗАЦИОННОЙ РАБОТЫ В НОЯБРЕ–ДЕКАБРЕ 1917. В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ М. В. АЛЕКСЕЕВ СЧИТАЛ Д. Н. ТИХОБРАЗОВА И ЕГО СОСЛУЖИВЦА ПО УГК В. М. ПРОНИНА ОТЛИЧНЫМИ ОФИЦЕРАМИ-ГЕНШТАБИСТАМИ (СМ.: BAR. BOREL M. K. AND V. M. COLLECTION. BOX 1. FOLDER «CORRESPONDENCE: ALEKSEEV, M. V., NEKOTORYE ZAMETKI I PIS’MA POSLE MOEGO OTCHISLENIIA OT KOMANDOVANIIA (1917)». НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕТКИ И ПИСЬМА ПОСЛЕ МОЕГО ОТЧИСЛЕНИЯ ОТ КОМАНДОВАНИЯ. 1917. 21 ИЮЛЯ 1917. МАШИНОПИСЬ. С. 22).
- Брусилов А. А.С. 66; Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. С. 34.
- Керсновский А. А.С. 521.
- HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936» [Беседа с А. И. Гучковым]. Суббота, 5 ноября 1932 г. Л. 2. О том же см.:Гурко Вас. И. С. 23.
- 20 апреля // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 21; Ивангород в 1914—1915. С. 118;Деникин А. И.Очерки Русской Смуты. С. 85; Иностранцев М. А. Воспоминания. М., 2017. С. 335; Кондзеровский П. К. С. 86; Ненюков Д. В. С. 142; Шавельский Г. И. Т. I. C. 326, 400.
- HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 209. О том же см.: Письмо от 8 сентября (26 августа) 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. II (XXVII). С. 55.
- В 1914—1915 — генерал-квартирмейстер штаба армий ЮЗФ и СЗФ, ближайший сотрудник генерала от инфантерии М. В. Алексеева, который взял его с собой в Ставку. О нем см.:Алексеева-Борель В. М.С. 340.
- 20 апреля // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 21. «Послушный, исполнительный, тупой чиновник», — писал М. А. Иностранцев о М. С. Пустовойтенко (см.:Иностранцев М. А.С. 336).
- Лемке М. К.С. 32.
- 20 апреля // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 22.
- 18 мая // Там же. С. 35.
- Там же. С. 40.
- Лемке М. К.С. 35.
- 24 августа // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 76. М. А. Иностранцев полагал, что не вполне нормальный В. Е. Борисов обладал «громадной стратегической эрудицией» (см.:Иностранцев М. А.С. 336).
- HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 145;Алексеева-Борель В. М.С. 410; Бубнов А. Д. С. 169—170; Кондзеровский П. К. С. 76—77; Ненюков Д. В. С. 144, 153.
- Алексеева-Борель В. М.С. 340; Лемке М. К. С. 188, 701.
- Цветков В. Ж.Генерал Алексеев. С. 164.
- Возможно, проблема имела социально-психологическую подоплеку. М. В. Алексеев был сыном унтер-офицера, выслужившего офицерский чин, М. С. Пустовойтенко — сыном священника, а В. Е. Борисов происходил из крестьян Ярославской губернии. Таким образом, влиятельное положение в Ставке — с высочайшего одобрения — заняли «кухаркины дети», в то время как при Великом князя Николае Николаевиче главную роль играли офицеры, происходившие из потомственных дворян.
- Данилов Ю. Н.На пути к крушению. С. 25—26; Лемке М. К. С. 219.
- Так в тексте. Точнее: отклонить просьбу или отказать в просьбе.
- HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 209.
- 6 сентября // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 81;Спиридович А. И.Кн. I. С. 175, 177.
- С осени 1916 — представитель Русской императорской армии в Военном совете союзных армий в Версале.
- 4 июля // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 45.
- «Счастье, прямо-таки счастье и для России, и для всех союзников, что государь император выбрал себе ближайшим сотрудником такого человека, каков генерал Алексеев», — заявил зимой 1916 сербский консул в Одессе М. Цемович (цит. по:Лемке М. К.С. 474).
- Цит. по: Николай II — Александре Фёдоровне, 27 авг. 1915 //Платонов О. А. Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. М., 1996. С. 190. Курсив в тексте публикации. В свою очередь Великий князь Андрей Владимирович записывал в дневнике: «Алексеев его [Николая II] вполне удовлетворяет своей с к р о м н о с т ь ю» (см.: 6 сентября // Дневник ВК Андрея Владимировича‑1915. С. 82. Курсив в тексте публикации).
- М. М. Георгиевич писал об этом так: «Генерал Алексеев — редчайшее явление в военной истории. Человек мягкий и добрый, он добивался своего одним лишь внушением — проповедью. Тот, кто лишь раз видел и слышал этого скромного труженика, навсегда уверовал: он знает то, о чем говорит, и говорит только одну правду. Вот кого бы с полным правом — без иронии „февральской“ — можно было бы назвать „главноуговаривающим“!.. Правда — и аудитория у ген. Алексеева была иная, чем у А. Ф. Керенского» (Георгиевич М. М.С. 58).
- Шавельский Г. И.Т. I. C. 344.
- СОГЗ. С. 237.
- Бубнов А. Д.С. 188. О том же см.: Гурко В. И. С. 10—13.
- В 1915—1917 — и. д. начальника штаба 7-й армии ЮЗФ.
- Генерального штаба генерал-лейтенант Д. Г. Щербачёв был начальником Императорской Николаевской военной академии (1907—1912), а Генерального штаба полковник Н. Н. Головин — ординарным профессором (1909—1914).
- До этой встречи М. В. Алексеев вел подготовку операции (см.:Лемке М. К.С. 215) в связи с действиями союзного десанта. В октябре 1915 он считал возможным даже заключение сепаратного мира с Турцией с целью переброски Кавказской армии на германский отрезок Восточного фронта, чем собирался предрешить исход войны. Но такое развитие событие становилось возможным только в случае успеха Дарданелльской операции союзников. В тот тяжелый момент наштаверх был даже готов пожертвовать Константинополем, лишь бы восстановить обескровленную армию и влить в нее свежие силы кавказских войск, чтобы получить очевидное преимущество над немцами и австро-венграми, а также спасти от уничтожения сербскую армию. Мечты о захвате Константинополя в конце 1915 Алексеев называл погоней за миражем (см.: Письма от 23(10) сентября, 21(8) октября 1915 Н. А. Кудашева С. Д. Сазонову в: Ставка и МИД. Т. III (XXVIII). С. 4, 8—10).
- Постфактум А. Д. Бубнов упрекал М. В. Алексеева и его сотрудников в недооценке возможности и значения Босфорской экспедиции, так как они, по мнению мемуариста, не обладали «широким „размахом“ стратегической мысли», в то время как Николай II был ее «горячим сторонником» (см.:Бубнов А. Д.С. 215—216, 278). Вопрос о том, в какой степени план Босфорской экспедиции был реалистичен в 1916—1917, до сих пор остается дискуссионным.
- Головин Н. Н.О неудавшемся и о не состоявшемся десантах // Парижский Вестник. 1942. 13 сентября. № 14. С. 2; 20 сентября. № 15. С. 1, 5; Покровский Н. Н. С. 199; Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия 1914—1917 гг. и война на Балканах. Монреаль, 1983. С. 272.
- КерсновскийА. А. С. 569—570.
- HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына 1914—1921. Т. 1. Л. 126—127.
- Буш В. Б. О книге В. Ж. Цветкова «Генерал Алексеев» // Посев (Москва). 2017. № 3(1674). С. 46.
- Алексеева-Борель В. М.С. 420—422; Лемке М. К. С. 686—697.
- В Нарочской операции 1916 войсками 2-й армии Западного фронта командовал генерал от инфантерии А. Ф. Рагоза.
- Вторник, 21 марта [1916]; Воскресенье 26 марта //Палеолог М. Царская Россия накануне революции. С. 51—52, 56;Керсновский А. А. С. 595; Оськин М. В. С. 149; Португальский Р. М. и др. Первая мировая в жизнеописаниях русских военачальников. М., 1994. С. 68—69.
- Людендорф Э. С. 190.
- Там же. О том же см.:Ланник Л. В.С. 216.
- Португальский Р. М.и др. С. 69. О том же см.: Бубнов А. Д. С. 205—206; Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. С. 210—213.