Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2020
Ветераны Великой Отечественной войны, главным образом окопники и те, кто воевал с первых дней и до победы, не любили вспоминать военные годы. Исключение составляли люди с литературным даром или хотя бы со способностью описателя событий. Психологически это понятно: вспоминая, мы вновь переживаем все, что с нами происходило, а воспроизводить в памяти картины ужаса — занятие не из приятных. Нередко перед смертью они уничтожали письма военных лет (мне известно несколько таких случаев), чтобы не ранить родных рассказами о жестоких буднях войны. Поэтому и выступления ветеранов перед молодежью — это чаще всего рассказы о чем-то героическом, выбивающемся из военных будней. Но самое героическое, как мне кажется, это именно будни, когда человек, не считаясь ни с какими трудностями, ежедневно, ежеминутно и думал о победе, и работал для победы, и не сомневался в победе.
При чтении приказов Ставки и писем с фронта (понятно, что у них и должна быть разная стилистика) поражаешься контрасту между жестокостью официальных документов и документами человеческими, исполненными неподдельного энтузиазма и готовности жертвовать собой. Это я и хочу показать на примерах выдержек из приказов и других официальных документов и из писем с фронта и на фронт, а фоном станут живые свидетельства участников событий.
Никто не будет отрицать, что вожди молодой Советской республики, оказавшись в капиталистическом окружении, всегда думали о войне и всегда готовились к войне. Так они настраивали и советский народ. Свидетельством этому мобилизационная экономика. Каждое мало-мальски крупное предприятие имело военные заказы, обязательные для исполнения. Еще в начале 1920-х годов популярными были такие, например, темы лекций, как «Авиация в будущей войне», не говоря уж о песнях — «Если завтра война, если завтра в поход…». Имелся в виду поход за границу.
В архиве сохранилась стенограмма выступления С. М. Кирова 1 июня 1930 года на 1-й районной (Смольнинский и Городской районы) партийной конференции: «…Если вы, скажем, в день отдыха выехали за пределы Ленинграда, прогулялись всего несколько верст и, если плюнули, смотришь — уже граница. Вот что получается <…> куда ни подайся — то в Эстонию упираемся, то в Финляндию, то в Латвию <…>. Наш ленинградский порт сейчас задыхается, <…> его загрузили лесом. А там есть порты, которые совсем, знаете, подходящи для нас. (Смех, апл.) Это <…> абсолютно необходимая вещь. Это надо, товарищи, совершенно твердо видеть <…> мы живем в таком гиганте и все-таки куда ни шагнешь — граница. Ведь мы, люди, как будто бы безграничные, а тут получается такое положение. Тем не менее, <…> мы должны и впредь эту политику мира, только мира, проводить…»[1]
Вот когда задумывались планы войны с Финляндией и присоединения Прибалтики. Без сомнения, генератором этой стратегии был Сталин, а транслировалась она его ближайшим окружением.
Самонадеянное утверждение высказал на 14-й районной партийной конференции 1931 года представитель Военно-технической школы т. Панин:
«…Мы сегодня хотим предупредить наших врагов, что теперь настал такой момент, когда в случае войны главная опасность уже угрожает не нам, а главная опасность уже угрожает тем, кто посмеет напасть на нас (Апл.)…»[2]
О процессах, происходящих в Армии, поведал на очередной партийной конференции в феврале 1939 года молодой политработник тов. Чадов: «Товарищи делегаты, разрешите передать вам пламенный привет от бойцов и командиров войск пограничной и внутренней охраны Ленинградского округа (Апл.) <…>. Я самый молодой политработник, бывший рабочий, недавно мобилизованный в армию. <…> Если потребуется, то мы готовы в любую минуту, в любой момент хладнокровно и с расчетом пустить в ход всю могучую технику, которую вы нам дали, и уничтожить врага на той территории, откуда он сунул свое свиное рыло (Апл.) <…> Нужно выполнять указания тов. Ленина, тов. Сталина, тов. Ворошилова о том, что мощь рабоче-крестьянской Армии куется еще в мирных условиях. На полях, когда нам придется вступить в схватку с врагом, нужно будет конкретно повести дело так, чтобы отбросить прошлые установки в отношении того, что нам нужно обороняться. Мы сейчас не учим бойцов обороняться. Мы сейчас учим бойцов тому, что <…> существующий еще, но дохнущий империализм должен быть исторически нами уничтожен (Апл.). Поэтому наша тактика, и партийная и военная тактика, и стратегия сейчас уже не оборонительная, а наступательная, приводящая к разгрому и физическому уничтожению врага (Апл.) <…> У нас два вида вооружения: партийность да плюс что вы нам даете на своих заводах. Вот сочетание двух этих оружий наша мощь и сила. <…> Существующая партийная организация работала по инструкции политуправления РККА. Существовали эти уничтоженные гады из троцкистско-бухаринской банды. <…> Политуправление возглавлялось этими враждебными элементами, которые нанесли у нас в армии тяжелейший урон, готовя удар в спину и направляя свое змеиное жало на боеспособность партийной организации.
У нас получилось такое явление, что постарались вбить клин между командным и политическим составом, с одной стороны, а с другой стороны — партийной организацией. <…> В Уставе партии нужно отметить, чтобы вопросы партийного строительства в Красной Армии определить твердо, закрепить за первичными армейскими партийными организациями обсуждение вопросов боевой политической подготовки, делать указания своим старшим командирам, <…> контролировать вопросы боевой политической подготовки, так как эти вопросы у нас упущены <…>.
Товарищи, помогите нам, армейским большевикам, поднять вопросы оборонной выучки на такую высоту, которая бы привела нас к безусловной, только с малой потерей крови, но решительной победе коммунизма во всем мире. <…> Мы, армейские большевики, неотделимы от вас, мы вместе с вами в ногу будем идти и драться, будем вместе уничтожать гадов в розницу и оптом! (Бурн. апл.)».[3]
На этой же конференции выступал военный политработник тов. Демидов: «…Весь наш народ, вся армия и флот заявляли и заявляют, что мы готовы в любую минуту дня и ночи не только отразить всякую попытку фашистских агрессоров напасть на нашу страну, но и за любую попытку разгромить его армию на его же территории! (Апл.)».
Самоуверенные декларации явно не соответствовали реальной подготовленности страны к войне.
Из протоколов собраний коллективов ВЛКСМ в январе—мае 1941 года можно судить о состоянии военной подготовки молодежи, например, на предприятиях судостроительной промышленности, перед финской войной и во время этой войны.[4]
Представитель Академии водного транспорта: «…Оборонная работа поставлена плохо. Из всего состава студентов только 60 человек занимаются в оборонных кружках, а 200 человек неграмотны в военном деле…»
Ленинградская промышленная академия им. С. М. Кирова: «…Оборонная работа в Академии не развернута. Ставим вопрос об устройстве стрелкового тира, но он так и не организован…»
ОК промышленного строительства: «…Стрелять никто не научен, на лыжах никто не ходит. Значков ПВХО никто не имеет…»
ЛОК Союза электротранспорта: «…Оборонная работа находится не на должной высоте, более полугода ведутся разговоры об организации стрелкового кружка, но до сих пор он не организован…»
Большинство советских людей, приученных верить власти, были уверены, что если начнется война, то вестись она будет на чужой территории и «малой кровью». В этом убеждали бравурные речи самого высокого военного руководства.
Из речи наркома обороны С. К. Тимошенко на параде 1 мая 1941 года:
«…Только трудящиеся Советского Союза радостно отмечают великий пролетарский праздник. На глазах у всех, под мудрым руководством партии Ленина-Сталина, растет и расцветает наша Родина, <…> пользуясь благами мира. Впервые свободно в единой семье советских народов празднуют 1 мая десять миллионов новых советских граждан Бессарабии, Северной Буковины и Прибалтийских советских социалистических республик, навсегда освобожденных от ига капитализма. <…> Советский союз стоит вне войны, <…> но международная обстановка сильно накалена, поэтому весь советский народ, Красная Армия и Военно-морской флот должны быть в боевой готовности…»
Из директивы начальника Главпура А. С. Щербакова о состоянии военно-политической пропаганды (начало июня 1941 года):
«Внешняя политика Советского Союза ничего общего не имеет с пацифизмом, со стремлением к достижению мира во что бы то ни стало. Еще в 1915 году Ленин предвидел возможность наступательной политики после утверждения социализма в одной стране <…>. Мирное строительство, передышку от военных столкновений, Ленин расценивал, как средство накопления сил для последнего боя. Еще в 1920 году он писал: „…но как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот“. <…> Итак, ленинизм учит, что страна социализма, используя благоприятно сложившуюся обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма. <…> военная слабость СССР отошла в прошлое. <…> В этих условиях ленинский лозунг „на чужой земле защищать свою землю“ может в любой момент обратиться в практические действия. <…> Перед лицом военной опасности партийные организации обязаны были удесятерить усилия по воспитанию в народе патриотизма, беспредельной любви к социалистической родине в духе бесстрашия и готовности пойти на любые жертвы. <…> Однако <…> в агитационных выступлениях и в печати под видом пролетарского интернационализма протаскиваются гнилые идейки мелкобуржуазного пацифизма, слезливый гуманизм и сентиментальные настроения, способные только расслабить мобилизационную готовность советского народа. А еще Ленин говорил, что „сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество“. <…> Обкомы, крайкомы <…> при освещении вопросов войны <…> обязаны изгнать <…> гнилые, пацифистские идейки, слезливый гуманизм <…>. Трудящиеся должны знать, что если придется воевать, то война потребует жертв. <…> партийные организации обязаны воспитывать боевой наступательный дух Красной Армии…»
Жуков писал в воспоминаниях: «Военная стратегия строилась главным образом на правильном утверждении, что только наступательными действиями можно разгромить агрессора. В то же время другие варианты борьбы — встречные сражения, вынужденные отступательные действия, бои в условиях окружения, ночные действия рассматривались недостаточно основательно».[5]
В черновом варианте Жуков высказался значительно определеннее: «В нашей военной доктрине всегда отдавалось предпочтение наступательным действиям. <…> наши штабы и командиры оперативного масштаба <…> не были обучены эффективному ведению обороны оперативно-стратегического масштаба, не говоря уже о том, что такие оборонительные операции не были разработаны в штабах приграничных округов и в Генштабе. „На каждый удар мы ответим двойным-тройным ударом“ — такова была психологическая настройка, которую усиленно внедряло тогда наше высшее политическое и военное руководство <…>. И хуже всего военной теорией были разработаны вопросы ведения боя, сражений и операций в условиях окружения, прорыв и выход из окружения и отступательные действия…»
14 июня было опубликовано заявление ТАСС, утверждающее, что опасности нападения Германии не существует.
Город Брест фашистские самолеты начали бомбить 22 июня 1941 года в 4 часа утра. В 6 часов ничего не понимающие люди бросились к репродукторам. Они услышали: «Говорит Москва. С добрым утром, товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику…» И под бодрую музыку потекли по дорогам беженцы…
22 июня Молотов вошел к Сталину в 5:45, а вышел в 12:05. До 22 июня
Сталин принимал ближний круг начиная с 19—20 ч. до 23 ч. И только 22 июня его разбудили так рано.
22 июня 1941 года. Приказ «Об утверждении Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий»: «Рассматривать дела в составе трех постоянных членов <…>; приговоры военного трибунала кассационному обжалованию не подлежат…» Подписал нарком обороны маршал С. К. Тимошенко.
Из воспоминаний адмирала флота Н. Г. Кузнецова: «Первые заседания Ставки Главного Командования Вооруженных сил в июне проходили без Сталина. Председательство <…> С. К. Тимошенко было лишь номинальным. Как члену Ставки мне пришлось присутствовать только на одном из этих заседаний, но нетрудно было заметить: нарком обороны не подготовлен к той должности, которую занимал. Да и члены Ставки тоже…»
Николай Герасимович Кузнецов за два месяца до войны был назначен наркомом ВМФ СССР. Уже в мае 1941 года он приказал все флоты перевести на оперативную готовность № 2 и запретить увольнение личного состава с кораблей (несмотря на успокоительное сообщение ТАСС 14 июня 1941 года), а 21 июня 1941 года в 23 ч. 50 мин. — на оперативную готовность № 1. Таким образом, 22 июня, в первый день войны, все флоты и флотилии СССР встретили агрессию по боевой тревоге, не понеся потерь ни в корабельном составе, ни в военно-воздушных силах ВМФ. Очевидно, за такие стратегические и организаторские способности генералиссимус Сталин, никогда ничего не забывающий, 10 февраля 1948 года понизил его в звании и снял с должности.
13 августа 1941 года. Приказ № 0067 «О порядке ареста военнослужащих»:
«1. Красноармейцы и младший начсостав арестовываются по согласованию с военным прокурором дивизии.
2. Аресты лиц среднего начсостава производятся по согласованию с командованием дивизии и дивизионным прокурором».
И далее распоряжения об арестах старшего начсостава и высшего начсостава.
Подписал зам. наркома Л. Мехлис.
15 августа 1941 года. «Приказываю Одессу не сдавать ни при каких условиях.
Буденный, Хрущев».
16 августа 1941 года. Приказ № 270 «Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия»:
«1. Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров.
Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава.
2. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть, как зеницу ока, пробиваться к своим по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам.
Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальства, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочитает сдаться в плен, — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи. <…>
Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, эскадрильях, командах и штабах.
И. В. Сталин, В. М. Молотов, маршалы К. Е. Ворошилов,
С. К. Тимошенко, Б. М. Шапошников, генерал армии Г. К. Жуков».
Эти безжалостные приказы, ставившие солдат и командиров вне закона, а семьи их делавшие заложниками, вне зависимости от того, по какой причине они оставили позиции или оказались в плену, вызваны были как общим катастрофическим положением, так и сообщениями о сотнях тысяч наших пленных.
Почему это происходило и кто был виноват?
В первые же дни войны мощным наступлением немцев были прорваны позиции Западного фронта. Немцы взяли Минск. Армии фронта стремительно откатывались вглубь советской территории.
Командовал фронтом опытный военный, герой Советского Союза, генерал армии Павлов, прошедший Гражданскую войну, целый ряд других серьезных боевых ситуаций, успешно воевавший в Испании, разрабатывавший собственную доктрину использования бронетанковых сил, окончивший Академию Генерального штаба. И он, и его начальник штаба генерал-майор Климовских, безусловно, были профессионалами, что после террора 1937—1940 годов оказалось в Красной Армии явлением нечастым.
Так почему же они допустили катастрофу?
Чтобы ответить на этот неизбежный вопрос, нужно представить себе ситуацию, в которой они оказались.
В час ночи с 21 на 22 июня 1941 года в штаб Западного фронта позвонил тогдашний нарком обороны маршал Тимошенко. И произошел очень характерный разговор. В ответ на сообщение Павлова, что немцы снимают проволочные заграждения со своей стороны и концентрируют механизированные колонны нарком обороны сказал: «Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб соберите сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации — позвоните».
Это был для начала войны стандартный вариант. Когда этой же ночью командир 11-го стрелкового корпуса доложил вышестоящему начальству о начавшемся наступлении немцев, то получил приказ: «Огня не открывать и на провокации не поддаваться».
28 июля 1941 года. Приказ № 0250:
«По постановлению Государственного Комитета Обороны были арестованы и преданы суду военного трибунала за трусость, самовольное оставление стратегических пунктов без разрешения высшего командования, развал управления войсками, бездействие власти бывший командующий Западным фронтом генерал армии Павлов Д. Г., начальник штаба того же фронта генерал-майор Климовских В. Е., бывший начальник связи того же фронта генерал-майор Григорьев А. Т., бывший командующий 4-й армией генерал-майор Колобков А. А. <…>
Судебным следствием установлено, что
а) бывший командующий фронтом генерал армии Павлов Д. Г. и бывший начальник штаба того же фронта Климовских В. Е. с начала военных действий немецко-фашистских войск против СССР проявили трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и складов противнику, самовольное оставление боевых позиций частями Западного фронта и этим дали врагу возможность прорвать фронт <…>. Лишены воинских званий и приговорены к расстрелу. Приговор приведен в исполнение.
Предупреждаю, что и впредь все нарушившие военную присягу, забывшие свой долг перед Родиной, порочащие высокое звание воина Красной Армии, все трусы и паникеры, самовольно оставляющие боевые позиции и сдающие оружие противнику без боя, будут беспощадно караться по всей строгости законов военного времени, не взирая на лица.
Приказ объявить всему начсоставу от командиров полков и выше.
Народный комиссар обороны И. Сталин».
В чем проявилась трусость того же Павлова, известного своей храбростью, — непонятно. Главным, конечно, и реальным обвинением был «развал управления войсками». Генерала Григорьева расстреляли за то, что он не обеспечил связь, без которой это управление невозможно. Особенно в ситуации мощного наступления противника на неподготовленные к обороне войска. В частности, Григорьеву вменялось в вину то, что он не организовал радиосвязь.
Что же было в реальности?
Известный военный историк В. Рунов, в фундаментальном исследовании «1941. Первая кровь» тщательно проанализировавший в том числе и положение на Западном фронте, писал: «Нападение фашистских войск на войска Западного Особого округа было внезапным. В первый же момент нападения противника проводная связь со штабами 3-й, 4-й, 10-й армий была прервана, и восстановить ее до отхода на территорию Восточной Белоруссии не удалось. Управление войсками приходилось осуществлять офицерами связи на самолетах и автомашинах, но этих средств для оперативной связи было недостаточно.
Слабой была связь и в армиях, которая в основном рассчитана была на стационарные проводные линии гражданского назначения. В местах боевого развертывания многих соединений и частей проводной связи вообще не было. Радиостанций было очень мало, а имевшиеся были устаревших конструкций. Личный состав подразделений связи работать в радиорежиме был обучен слабо, командиры и штабы плохо владели документами скрытого управления войсками. Поэтому нередко команды передавались открытым текстом.
С началом войны командование Западного фронта пыталось разобраться с обстановкой, но в условиях потери связи с армиями это было невозможно».[6]
Надо иметь в виду почти двукратное превосходство противника над войсками Западного фронта и абсолютное господство немецкой авиации в воздухе. Поскольку наши самолеты были почти полностью уничтожены на аэродромах.
Возможно, командование фронта допустило ошибки, но главная вина за случившееся лежала не на нем. Войска были не готовы технически, профессионально и, что важно, психологически к тому испытанию, которое выпало на их долю.
Павлов и его генералы были расстреляны за чужую вину — для примера. Это тот метод управления, которым в совершенстве владел Сталин, — устрашение.
Но в ситуации войны он не работал.
Как мы увидим впоследствии, когда помнившие судьбу Павлова командующие на других участках не смели отвести без приказа сверху погибающие войска, это приводило к неменьшим катастрофам.
Приказ № 59 от 16 августа 1941 года «О предоставлении в Генштаб списков военнослужащих, сдавшихся в плен врагу»:
«Командирам и комиссарам полков и дивизий совместно с особыми отделами составить к 5 сентября списки, в которые включить, начиная с первого дня военных действий:
а) командиров и политработников, сдавшихся в плен врагу;
б) рядовых и младший начсостав, сдавшихся в плен врагу».
Такие списки необходимо было представлять «регулярно к 1 и 15 числу каждого месяца».
Также было приказано операцию на брянском направлении «начать с рассвета 29.8 или 30-го и закончить к исходу дня 31.8.41. Сталин».
Донесения о боевых действиях 9-й армии с 31 августа по 15 сентября 1941 года[7]:
«Потери 296-й стрелковой дивизии:
Убито 40 начсост., 104 мл. начсост.,1209 ряд. сост.
Ранено 74 начсост., 98 мл. начсост., 1327 ряд. сост. <…>
Пропало без вести 293 начсост., 522 мл. начсост., 3530 ряд. сост.
Потери 176-й стрелковой дивизии:
<…> Пропало без вести 213 начсост., 650 мл. начсост., 6426 ряд. сост.».
Были основания предполагать, что пропавшие без вести в большинстве своем были в плену.
Но как, почему и по чьей вине попадали в плен командиры и солдаты Красной Армии, готовые самоотверженно сражаться?
В конце июля — начале августа 1941 года, когда готовился зловещий приказ № 270, над мощной группировкой Юго-Западного фронта нависла угроза окружения. Чтобы избежать этого, группировку — 900 тысяч бойцов кадровых обученных армий Киевского военного округа — необходимо было отвести за Днепр и там организовать сильную оборонительную линию. При этом приходилось оставить Киев.
Но когда начальник Генерального штаба Жуков доложил этот план Сталину, тот снял Жукова с должности и отправил на фронт.
За август положение группировки стало угрожающим.
Замначальника Генерального штаба генерал-лейтенант Василевский вспоминал: «Вечером 7 сентября военный совет Юго-Западного фронта сообщил Генеральному штабу, что обстановка на фронте еще более усложнилась <…>. Резервов у фронта больше не оставалось <…>. Обсудив столь тревожное донесение, мы с Шапошниковым пошли к Верховному Главнокомандующему с твердым намерением убедить его в необходимости немедленно отвести войска Юго-Западного фронта за Днепр и далее на восток и оставить Киев. Мы считали, что подобное решение в тот момент уже довольно запоздало и дальнейший отказ от него грозил неминуемой катастрофой для войск Юго-Западного фронта в целом.
Разговор был трудный и серьезный. Сталин упрекал нас в том, что мы, <…> пошли по линии наименьшего сопротивления: вместо того чтобы бить врага, стремимся уйти от него. <…> При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание».[8]
Положение Юго-Западного фронта стремительно ухудшалось. На предложение главкома направления Буденного и генерала Кирконоса начальник Генерального штаба маршал Шапошников под диктовку Сталина ответил: «Ставка считает, что нужно держаться на тех позициях, которые занимают части, так, как этого требуют наши уставы».[9]
«14 сентября начальник штаба Юго-Западного фронта генерал-майор В. И. Тупиков по собственной инициативе обратился к начальнику Генерального штаба <…> с телеграммой, в которой, охарактеризовав тяжелое положение войск <…>, закончил изложение своей точки зрения следующей фразой: „Начало понятной Вам катастрофы дело пары дней“.
Это была горькая правда. <…> На следующий день кольцо <…> замкнулось».
Как же реагировал будущий генералиссимус на эту спровоцированную им катастрофу?
«Генерал-майор Тупиков представил в штаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней. <…> Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад, необходимо выполнять указания товарища Сталина».[10]
Сталин приносил сотни тысяч жизней советских солдат в жертву своим представлениям.
О том, с какой самоотверженностью сражались гибнущие по вине Верховного Главнокомандующего дивизии, можно судить по сохранившимся документам.
«Ход событий в 26-й армии можно представить себе из следующих телеграмм.
21 сентября, 17 час. 12 мин.: „Армия находится в окружении, С армией окружены все тылы ЮЗФ, неуправляемые, в панике бегущие, забивая все пути внесением в войска хаоса.
Все попытки пробиться на восток успеха не имели. Делаем последнее усилие пробиться на фронте Оржица…
Если до утра 29.09 с. г. не будет оказана реальная помощь вспомогательными войсками, возможна катастрофа.
Штарм 26 — Оржица.
Костенко, Колесников, Варенников <…>“.
„Продолжаю вести бои <…> на реке Оржица. Все попытки форсировать реку отбиты. Боеприпасов нет. Помогите авиацией. Костенко“.
22 сентября, 3 час. 47 мин. „Связь… потеряна двое суток. 159 сд (стрелковая дивизия. — Л. Г.) ведет бои в окружении в Кандыбовка, 196 сд, 164 сд отрезаны и ведут бои в районе Денисовка. Остальные части окружены Оржица. Попытки прорваться оказались безуспешными. В Оржица накопилось большое количество раненых, посадка санитарных самолетов невозможна в связи с малым кольцом окружения.
22.9 делаю последнюю попытку выхода из окружения на восток. Прошу ориентировать в обстановке и можно ли ожидать реальной помощи“ <…>.
23.9. 0 час. 09.21 мин. „Положение исключительно тяжелое. С наступлением темноты попытаюсь с остатками прорваться в направлении Оржица, Исковцы, Пески. Громадные обозы фронта и раненых вынуждены оставить в Оржица, вывести которых не удалось“».[11]
Командующий 26-й армией генерал Костенко с небольшой группой пробился из окружения. На следующий год он погиб в Харьковском котле, возникшем снова по вине Верховного Главнокомандующего.
Под Киевом попали в плен 600 тысяч командиров и солдат Красной Армии. Этих людей, измученных многодневными боями, оставшихся без боеприпасов и продовольствия, но дравшихся до последнего, Сталин запугивал расстрелом и голодной смертью их семей…
А подавляющее большинство наших людей не надо было запугивать, чтобы они исполняли свой долг. И письма с фронта это подтверждают.
Из писем моего отца к семье в эвакуацию.
27 июля 1941 года. «Здравствуйте милые, дорогие, далекие!
Три дня я ночевал на заводе. <…> Утвердили в том же звании в добровольческий отряд. Сам его собираю из надежных ребят, и через несколько дней переходим на казарменное положение. <…> Ленинград врагу не отдадим! В Москве ему не бывать! Еврейского погрома ему устроить не удастся. Каждый куст будет стрелять по врагу>».
10 августа 1941 года. «Только вчера я приехал в Ленинград. Был на приближенной к боевой подготовке командиров и комиссаров. Это был действительно боевой коллектив, одержимый одной мыслью: любой ценой <…> изгнать фашистских разбойников с нашей территории. Так оно и будет (эта фраза жирно подчеркнута. — Л. Г.). <…>. На мою долю выпала большая, почетная задача — быть отцом бойцов п/отряда, их комиссаром. Прошедшие дни подготовки и встречи с командирами и комиссарами Гражданской и финской войны влили в нас, малоподготовленных в военном отношении, много новой силы, уверенности и энергии. <…> За этот короткий срок мы <…> неплохо овладели теорией и практикой всего русского, немецкого и финского оружия. Из всех видов оружия я стрелял отлично, <…> немного хуже из револьвера, я из него никогда в жизни не стрелял и сейчас быстро никак не мог найти „секрета“. Борьба будет длительной, решительной, беспощадной. Погибнут из десяти девять, но десятый принесет вам знамя победы и свободы. Не падайте духом, что бы со мной ни случилось».
8 сентября 1941 года. «Сегодня впервые немецкие самолеты прорвались в окраины города. Зенитки их встретили как полагается. На наших глазах два самолета врага кубарем полетели на землю, а остальные рассыпались и удирали каждый по-своему».
21 сентября 1941 года. Действующая армия «Я жив, здоров, бодр, сыт, обут и „нос в табаке“. <…> Днем подготавливаем огневые позиции, ночью спим в убежище. Ежечасно ждем отправки на передовые линии фронта. Из-под артиллерийского обстрела вышли без потерь. Немцы беспорядочно разбрасывают фугасные и зажигательные бомбы. <…> Решено твердо: смерть или победа (подчеркнуто. — Л. Г.). Ни шагу назад от рубежей обороны. <…> В победе я и мои товарищи уверены, но она дается нелегко, и жертвы неминуемы. <…> Отсутствие постоянного адреса объясняется нашей маневренностью. <…> Мой <…> внешний облик <…> таков: в русских сапогах, серой шинели без петлиц, пилотка. На ремне патронташ, граната (в чехле), лопата и на плечах <…> охотничий рюкзак (вместо вещевого мешка)».
15 октября 1941 года. «Во многих городах хозяйничают немцы, но ты пойми, не быть тому, чтобы мы стали рабами…»
27 октября 1941 года. «Вчера меня оторвали от основной части и оставили в городе. Мне это не нравится, т. к. могут перевести в другую часть и совсем оторвать от своего коллектива, который я организовал…»
6 ноября 1941 года. «Помни и подготовь себя (на всякий военный случай) к жизни без меня…»
Из последнего письма моего отца от 5 декабря 1941 года:
«Здравствуйте мои дорогие <…>. боевой привет с самой передовой линии фронта. Я уже принял боевое крещение. Сам еще не стрелял, т. к. немцы в обороне и <…> приходится выжидать, когда они вылезут из своих нор. Я пока в роли „лазутчика“ — под огнем мин и пулеметов подношу бойцам хлеб, 100 гр. и всю ночь занят делами хозяйственными. Днем при сильном обстреле мало куда хожу, запрещено. Хотя вчера я нарушил этот запрет и принес хлеб в самый разгар перестрелки. Пишу в лисьей норе. По сторонам рвутся мины. <…> Впереди немцы, позади <…> Ленинград, и буду защищать его бесстрашно».
15 декабря 1941 года отец погиб…
В те дни, когда части Красной Армии, пытаясь исправить роковые ошибки Верховного Главнокомандующего, дрались насмерть, сдерживая натиск немцев, руководство продолжало свою линию.
8 сентября 1941 года. Приказ № 69 «О предоставлении командирам и комиссарам дивизий права утверждения приговоров военных трибуналов к высшей мере наказания. <…>
Зам. наркома Л. Мехлис».
4 октября 1941 года. Приказ № 0392 «О назначении политработников на командные должности»:
«2. <…> назначать политруков и комиссаров из членов ВКП(б), отличившихся в боях, способных вести политическую работу…»
28 декабря 1941 года. Приказ № 0513 «О введении в батальонах стрелковых дивизий должности военного комиссара»:
«В целях усиления воспитательной работы личного состава батальонов, приказываю:
Ввести во всех батальонах стрелковых дивизий должность военного комиссара.
Нар. ком. обор. СССР И. Сталин».
17 ноября 1941 года. Приказ № 0428 Ставки Верховного Главнокомандования об уничтожении населенных пунктов в приграничной полосе:
«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
1. Разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40—60 км в глубину от переднего края и на 20—30 км вправо и влево от дорог.
Для уничтожения населенных пунктов в указанном радиусе действия бросить немедленно авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков, лыжников, партизанские и диверсионные группы, снабженные бутылками с зажигательной смесью, гранатами и подрывными средствами
2. В каждом полку создать команды охотников по 20—30 человек каждая для взрыва и сжигания населенных пунктов, в которых располагаются войска противника. В команды охотников подбирать наиболее отважных и крепких в политико-моральном отношении бойцов, командиров и политработников, тщательно разъясняя им задачи и значение этого мероприятия для разгрома германской армии. Выдающихся смельчаков за отважные действия по уничтожению населенных пунктов, в которых расположены немецкие войска, представлять к правительственным наградам.
3. При вынужденном отходе наших частей на том или ином участке уводить с собой советское население и обязательно уничтожить все без исключения населенные пункты, чтобы противник не мог их использовать. В первую очередь для этой цели использовать выделенные в полках команды охотников.
4. Военным советам фронтов и отдельных армий систематически проверять, как выполняются задания по уничтожению населенных пунктов в указанном радиусе от линии фронта. Ставке через каждые 3 дня отдельной сводкой доносить, сколько и какие населенные пункты уничтожены за последние дни и какими средствами достигнуты эти результаты.
Ставка Верховного Главнокомандования
И. Сталин
Б. Шапошников».
Было очевидно, что отступающие армии не могут увести с собой сотни тысяч жителей разрушаемых деревень, поселков и малых городов и они останутся зимой под открытым небом… Этот приказ не был выполнен в намеченных масштабах, в том числе из-за сопротивления населения.
Мы помним, что в приказе № 270 Сталин требовал от попавших в окружение войск «беречь материальную часть, как зеницу ока». Между тем оказавшиеся по его вине в окружении и разгромленные армии Юго-Западного фронта потеряли огромное количество военной техники, которую они сохранили бы при своевременном отходе. Колоссальные потери в военной технике наши войска понесли и на других направлениях.
В 1941 году Красная Армия испытывала острую нехватку вооружения.
Личное послание премьера Сталина премьеру г-ну Черчиллю от 3 сентября 1941 года:
«…Мы потеряли больше половины Украины и, кроме того, враг оказался у ворот Ленинграда.
Эти обстоятельства привели к тому, что мы потеряли Криворожский железнорудный бассейн и ряд металлургических заводов на Украине, эвакуировали один алюминиевый завод на Днепре и другой алюминиевый завод в Тихвине, один моторный и два самолетных завода на Украине, два моторных и два самолетных завода в Ленинграде, причем эти заводы могут быть приведены в действие на новых местах не ранее как через семь-восемь месяцев.
Все это привело к ослаблению нашей обороноспособности и поставило Советский Союз перед смертельной угрозой. <…>
Я думаю, что существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с восточного фронта 30—40 немецких дивизий, и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых или средних).
Без этих двух видов помощи Советский Союз либо потерпит поражение, либо будет ослаблен до того, что потеряет надолго способность оказывать помощь своим союзникам своими активными действиями на фронте борьбы с гитлеризмом».[12]
Личное послание от г-на Черчилля г-ну Сталину от 6 октября 1941 года:
«Мы намерены обеспечить непрерывный цикл конвоев, которые будут отправляться с промежутками в десять дней. Следующие грузы находятся уже в пути и прибудут в Архангельск 12 октября: 20 тяжелых танков, 193 истребителя <…>. Следующие грузы отправляются 12 октября и намечены к доставке 29-го: 140 тяжелых танков, 100 самолетов типа „Харрикейн“, 200 транспортеров для пулеметов типа „Брен“, 200 противотанковых ружей с патронами, 50 пушек калибром в 42 мм со снарядами. Следующие грузы отправятся 22-го: 200 истребителей, 120 тяжелых танков. <…> 20 танков были погружены для провоза через Персию и 15 будут немедленно отправлены из Канады через Владивосток. <…>. Вышеупомянутая программа не включает снабжения из Соединенных Штатов».[13]
Так началась героическая эпопея северных конвоев, в которой погибли тысячи английских моряков.
Из донесения 1963 года председателя КГБ Семичастного — специальная записка о подслушанных разговорах Жукова: «Вот сейчас говорят, что союзники никогда нам не помогали… Но ведь нельзя отрицать, что американцы гнали нам столько материалов, без которых мы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну… Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали. Разве мы могли бы быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью. А сейчас представляют дело так, что у нас все было свое и в изобилии».[14]
Жукова трудно заподозрить в отсутствии патриотизма. Мы знаем, как трудились наши люди в тылу, чтобы обеспечить армию необходимым.
12 августа 1942 года. Приказ № 243 «О трудовой повинности в военное время». По этому приказу был установлен 11-часовой рабочий день. Работали и больше, и не только по приказу.
Письма с фронта и из прифронтового тыла свидетельствуют, что люди не нуждались в грозных окриках.
Из писем к семье Владимира Яковлевича Ионаса, юриста, автора труда «Произведения творчества в гражданском праве».
5 ноября 1941 года. «…Я занят очень. Нахожусь в прифронтовой полосе непосредственных действий нашего полка. Единственное мое утешение в том, что у меня не может быть иного призвания, как защита страны и вас. Надеюсь на свидание, но свидание должно быть после победы».
8 декабря 1941 года. «…Еще одно передвижение к самому фронту. Меня освободят от работы по разведке и целиком загрузят работой дознавателя. Устаю, но готов на все жертвы, чтобы только освободить город и вас всех от блокады. Думаю о вас, про наше счастье, если судьба позволит мне вернуться к вам после благополучного исхода».
Из писем Елены Иосифовны Ионас своему сыну Владимиру Яковлевичу Ионасу из Ленинграда на фронт.
5 апреля 1942 года. «…Очень печалюсь о твоем ранении. <…> Меня назначили конструктором цеха. <…> Много обязанностей <….> и патроны делать, <…> бегаю по всему цеху. Но уж выгляжу я страшно (ей 65 лет. — Л. Г.) <…>. У Бобровых умерла Серафима Викторовна от истощения. <…> Будь здоров и счастлив. Молюсь! Мама».
3 июля 1942 года. «…У меня дистрофия и скарбут (правильно: скорбут. — Ред.). Нужно уезжать, да не знаю, как я могу это проделать. Город опустел. Где взять силы, чтобы выехать без всякой помощи. Я одна сейчас ничего не могу нести, даже легкий пакет <…>. Да хранит тебя Бог… (во всех письмах слово „Бог“ всегда написано с большой буквы. — Л. Г.)».
27 августа 1942 года. «…Ехать никуда не могу, сил у меня нет. Голова совсем никуда не годится. Верю, что все будет хорошо. В городе никого нет знакомых, чужой город. <…> Насколько я была предана и жила только твоей семьей, настолько у меня все опустело, как выжженное поле, выгорело все внутри. <…> Будь здоров, да хранит тебя Бог…»
Февраль 1943 года. «…Я живу, слава Богу. <…> Состою на рационе на службе и сыта, довольна всем. Вот только с холодом трудно мириться, но зима у нас мягкая, и погоды стоят прекрасные. <…> Всю домашнюю работу делаю сама, как пилка и колка дров, стирка и уборка. <…> Я страдаю теперь сердечным заболеванием, но я стараюсь <…> держаться, чтобы мне увидеть своих сынов, только и живу этим. <…> У нас такие успехи на фронтах! А прорыв ленинградской блокады! Ночью, в 11 часов вечера по радио, на меня так подействовало, что я соскочила с кровати и начала бегать по комнате голая, и только холод загнал меня обратно в кровать. <…> Я, Володенька, родной, дорогой мой сын, молюсь за тебя…»
5 марта 1943 года. «…Живу я нелегко. Все там же работаю. Дров нет, очень мерзну <…>, все некогда, всего 2 дня выходных в месяц, и не знаешь, что сперва делать. Работа меня спасает и кормит. <…> Хлеба 600 гр. по первой категории. Без первой категории жить нельзя. <…> Успехи у нас на фронте колоссальные…»
23 апреля 1943 года. «…Я люблю свой цех, меня любят и уважают. Начальница относится ко мне, как дочка к матери. <…> У нас днем артобстрел, а ночи бессонные. Город-фронт, а все-таки разбойники, людоеды к нам не попадут, победа будет за нами…»
9 июля 1943 года. «…Несколько недель болела — сердце, гипертония, головокружения, работники цеха навещают, чувствую себя, как в большой семье. <…> Каждый день, что я живу, считаю подарком…»
2 сентября 1943 года. «…Я всем довольна. <…> И только благодарю Бога за все, что Он меня поддерживает и дает мне возможность существовать в такое тяжелое время. <…> Живем мы в городе-фронте и работаем как фронтовики и под обстрелом. Я 31 августа получила медаль <…> за участие в героической обороне Ленинграда и рада, что приношу государству пользу. <…> Да хранит тебя Бог! Поздравляю с успехами на фронте…»
21 января 1944 года. «Получила вашу телеграмму с поздравлением. Да, большие события происходят на нашем Ленинградском фронте, <…> а фронт это значит все мы ленинградские жители воедино с фронтом, мы одно целое связное звено. И такая радость у меня на душе, более важного сейчас не существует для меня. <…> Пока я вам писала, наша доблестная армия взяла Новгород. Наши чудо-богатыри двигаются и побеждают не по дням, а по часам».
27 января 1944 года. «27-го в 7 ч. 45 мин. я села писать вам письмо. Господи, мне не верится, что я дождалась такого радостного дня. Сейчас мы вместе с вами слышали по радио такое потрясающее известие победы, но вы не слышите этих выстрелов из 300 орудий. Эти выстрелы не вражеские, наши, наши выстрелы, извещающие о великой победе. На улице ракеты разных цветов, от выстрелов светло в окне, и я стою у окна моей комнаты и думаю, что надо вам возвращаться домой…»
Сообщением этого радостного известия о снятии блокады и заканчиваются письма Елены Иосифовны Ионас. Очевидно, родные приехали. На каждом листе стоит штамп военной цензуры. Если кто-то может подумать, что писалось это все с оглядкой на цензуру и потому письма полны оптимизма даже в самые тяжелые моменты блокадной жизни, то ошибется. За все благодарить — один из принципов большой семьи Ионас, о чем и упомянул Владимир Яковлевич Ионас в письме к своей дочери 16 июня 1945 года: «…не отступай от нашего правила благословлять судьбу за все, что она дает нам…»
Война, как ни парадоксально, очищает душу человека и заставляет пересмотреть всю свою прошлую жизнь. Меняется и отношение к человеческим ценностям. На первый план выступают такие качества, как товарищеская взаимопомощь, жертвенность, верность слову, верность в дружбе и любви и прочие благородные душевные свойства.
Так жило и этим руководствовалось большинство наших людей в годы войны.
А из архивных документов районных комитетов партии можно получить представление о том, чем занимались в ноябре—декабре 1941 года — в самое страшное время, когда были введены самые низкие нормы выдачи хлеба, — политработники на заводах, фабриках и в учреждениях Ленинграда. Они, как и рабочие на многочасовом производстве, снабжались по первой категории. Вот, например, политинформатор Октябрьского райкома Александрова отчитывается «О составе массово-политической работы на Центральном телеграфе за период с 25 ноября по 23 декабря 1941 года». Она перечисляет недостатки в работе: «1. Не проводятся доклады на политические темы. 2. Неудовлетворительно изучаются доклады т. Сталина. 3. Совершенно отсутствуют политические лозунги и плакаты. 4. В партбюро нет плана агитационно-массовой работы».[15]
Как будто нет ни войны, ни голода…
Какие изменения происходят в душе человека, прошедшего дорогами войны, можно видеть из двух писем, которые бережно сохранили родные Юрия Вячеславовича Смольникова — художника-иллюстратора, много лет проработавшего в Детгизе. Восемнадцатилетним юношей он убежал из родительского дома на фронт и остался жив.
9 октября 1943 года. «Мама, <…>. Мы проехали весь Донбасс от начала до конца, следуя по пятам за передовыми частями. <…> Мама, я своими глазами видел, что сделали немцы с родным Донбассом, что они сделали с нашей Макеевкой! Видел, как в Сталино еще догорали трупы коммунистов, облитые керосином и подожженные фашистами. Сейчас бьемся за Днепр».
Отец Юрия Вячеславовича — горный инженер, был связан с партизанами, спас двух знакомых еврейских женщин и был расстрелян немцами за то, что сказал: «Ну что, пр….ли Сталинград!» Юрий считал, что после победы он должен занять место отца и прежде всего поддерживать свою семью, а потом только думать, куда пойти учиться (в 1948 году он поступил в Академию художеств в Ленинграде и успешно ее закончил).
15 февраля 1944 года. «…Я пережил очень тяжелые дни боев за Донбасс, прошел настоящий боевой путь до Днепра. <…> Мама, я приеду другой, юность — дело прошлое, предо мною жизнь — „эпоха возрождения семьи“. Если я вернусь, вам не будет так тяжело, поверьте. Я научился тому, чему люди учатся десятки упорных лет. Только крепитесь, родные, ждите конца войны как своего избавления, держитесь, еще немного осталось!»
Сопоставляя письма с фронта и на фронт с официальными документами с их неизменно угрожающей интонацией, знакомясь со свидетельствами о роли Верховного Главнокомандующего в первый, во многом решающий период войны, думая о связи трагедии этого периода с событиями предвоенного времени, задаешь себе нелегкий вопрос: так кто же в конечном счете главный творец нашей Великой Победы? И кто виноват в том, что победа досталась такой страшной ценой? И могло ли быть иначе?
Неужели только приказы типа «Ни шагу назад — иначе расстрел!», штрафбаты и заградотряды могли заставить наших солдат стоять насмерть и выполнять свой долг?..
Вот что пишет историк, вовсе не склонный идеализировать реальность: «Роль военачальника огромна, и там, где командиры и комиссары смогли сохранить порядок и управляемость, смогли уберечь своих солдат от заражения всеобщей паникой, — там враг получил достойный отпор уже в первых боях.
Такие дивизии, полки, батальоны, эскадрильи, батареи нашлись на каждом участке фронта. <…>
Трижды выбивала немцев из приграничного Перемышля 99-я стрелковая дивизия полковника Н. И. Дементьева. Только 28 июня, в тот день, когда немцы уже заняли Минск и Даугавпилс, дивизия Дементьева отошла от берегов пограничной реки Сан.
На самом острие немецкого танкового клина, рвавшегося к Луцку и Ровно, встала 1-я противотанковая бригада К. С. Москаленко — и ни одного раза не удалось врагу пробиться сквозь боевые порядки 1-й ПТАБ.
На подступах к Дубно в первые же дни войны гнали и громили гитлеровцев 43-я и 34-я танковые дивизии под командованием полковников Цибина и Васильева.
До конца встречали врага огнем гарнизоны ДОТов Гродненского, Брестского, Струмиловского, Рава-Русского пограничных укрепрайонов. Оказавшись во вражеском тылу, без связи, без продовольствия и воды, они сражались до последнего патрона и человека.
На северных подступах к Минску 25 июня 1941 г. заняла оборону 100-я стрелковая дивизия генерал-майора И. Н. Руссиянова. Накануне, вследствие неразберихи среди высшего командования, вся артиллерия дивизии, до батальонной включительно, была из дивизии изъята и передана на другой, пассивный участок фронта, откуда ее удалось вернуть только во второй половине дня 27 июня. Вот в таком, практически безоружном состоянии, бойцы дивизии Руссиянова встретили удар 39-го танкового корпуса немцев. Три дня удерживали они свой рубеж обороны, стеклянными фляжками с бензином жгли вражеские танки, уничтожили до полка мотопехоты, в ночном бою разгромили штаб 25-го танкового полка вермахта.
2 июня 1941 г. по переправляющимся через Березину у г. Борисова немецким танковым частям нанесла внезапный удар 1-я мотострелковая Московская Пролетарская Краснознаменная дивизия полковника Я. Г. Крейзера. Удар был такой силы, что двое командующих немецкими танковыми группами, Гот и Гудериан, не сговариваясь отмечают в мемуарах этот бой…»[16]
Почему же так мало оказалось в эти роковые дни таких командиров?
Елена Ржевская, сама прошедшая войну и оставившая значительные книги о войне, записала свои беседы с опальным уже Жуковым. В частности, они говорили о репрессиях в армии перед войной.
«Говорит все так же мерно:
— Конечно, он уничтожил… Всю головку армии уничтожил… Мы вступили в войну без головки армии. Этого ему, конечно, нельзя простить».[17]
Жуков имел в виду прежде всего Тухачевского и Уборевича. Тухачевского он называл «гигантом военной мысли, звездой первой величины в плеяде военных нашей Родины». А Жуков отнюдь не был склонен к комплиментарности.
Василевский, сам блестящий военный профессионал, вспоминал Уборевича, под командованием которого служил, как «незабываемого полководца-учителя, крупнейшего специалиста».
Сталинский террор вырубил подавляющее большинство опытных, думающих военных.
Известный военный историк и военный профессионал-практик В. А. Рунов, о котором уже говорилось, в фундаментальном исследовании «1941. Первая кровь» пишет: «Негативно сказались на состоянии войск западных военных округов репрессии 1937—1940 гг. В этот период сменились все командующие военными округами, на 90 % были заменены их заместители (начальники штабов), помощники начальников штабов, начальники родов войск и служб, на 80 % — руководящий состав корпусных и дивизионных управлений, на 90 % — командиры и начальники штаба полков. На смену репрессированным пришли новые люди: только за 1938 год на руководящие должности было выдвинуто 39 тысяч человек.
Вплоть до начала Великой Отечественной войны имела место частая сменяемость командиров, в основном руководящего звена управления. Так, только в течение двух дней 7 и 8 марта 1941 года произошло выдвижение на новые должности четырех командующих армиями, 42 командиров корпусов, 117 командиров дивизий.
Из-за отсутствия кадрового резерва на основные руководящие должности нередко назначались лица, не обладавшие необходимыми подготовкой и опытом работы. Так, командующим ВВС Белорусского Особого военного округа был назначен командир эскадрильи майор К. М. Гусев, командиром механизированного корпуса стал командир учебного батальона майор М. П. Петров, командиром одной из стрелковых дивизий — бывший командир батальона капитан Ф. Н. Мыткин.
Большим было различие в качестве подготовки командного состава советской и германской армий».[18]
Летом 1940 года выяснилось, что из 225 командиров полков 200 закончили только курсы младших лейтенантов. То есть полками командовали офицеры с подготовкой командиров взводов…
Легко можно представить, как деморализовали выдвиженцев эта кадровая чехарда и аресты, расстрелы их вчерашних командиров и товарищей… И как чувствовал себя вчерашний капитан в момент начала страшной войны, командуя дивизией… Те, кто не погиб и не оказался в плену в первые недели, вынуждены были овладевать военным искусством в боях. Как говорил тот же Жуков, это относилось и к генералам. И каких жертв это стоило!
И при этой преступной неподготовленности к войне и преступных ошибках Верховного Главнокомандующего огромное сообщество самых разных людей — от рядовых солдат и тружеников тыла до маршалов — вопреки всему нечеловеческим усилием вырвали победу.
P. S. В документе «Совершенно секретно» (перевод с немецкого), доставленном советскими агентами, где говорилось о плане «Барбаросса» и начале военных действий, в частности, сказано было и о характере русского народа и его национальных особенностях. Там есть и такой пункт — «Оценка русского солдата»: «Русский будет обороняться там, где он поставлен, до последнего».
1. ЦГАИПД. Ф. 1816. Оп. 1. Д. 6. Л. 35—37.
2. Там же. Ф. 6. Оп. 1. Д. 587. Л. 162.
3. Там же. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 895. Л. 132—137.
4. Там же. Оп. 10. Д. 100. Л. 47, 54, 62, 71.
5. Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. В 3 т. М., 1987. Т. 1. С. 265.
6. Рунов В. 1941. Первая кровь. М., 2009. С. 221.
7. ЦГАИПД. Ф. 228. Оп. 2892. Д. 12. Л. 70—71.
8. Василевский А. М. Дело всей жизни. М., 1975. С. 145.
9. Владимирский А. В. На киевском направлении. По опыту ведения боевых действий войсками 5-й армии Юго-Западного фронта в июне—сентябре 1941 г. М., 1989. С. 276.
10. Мощанский И. Б. Катастрофа под Киевом. М., 2011. С. 171, 172.
11. Там же. С. 191.
12. Переписка Председателя Совета министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. Т. 1—2. М., 1957. Т. 1. Переписка с У. Черчиллем и К. Эттли (июль 1941 г. — ноябрь 1945 г.). С. 18.
13. Там же. С. 28.
14. Зенькевич Н. А. Маршалы и генсеки. М., 2005. С. 135.
15. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 27. Д. 13. Л. 13.
16. Солонин М. С. 22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война? М., 2008. С. 481.
17. Ржевская Е. М. Вечерний разговор. Повести, рассказы, записки. СПб., 2001. С. 299.
18. Рунов В. Указ. соч. С. 412.