Из архива одной семьи. Публикация Татьяны Шенталинской
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2020
С точки зрения сегодняшнего дня, когда так популярна литература факта, нон-фикшен, мы можем говорить о несомненной правоте Льва Толстого: «Много думал о работе. И художественная работа: „…был ясный вечер, пахло…“ — невозможна для меня… Напрашивается то, чтобы писать вне всякой формы: не как статьи, рассуждения и не как художественное, а высказывать, выливать, как можешь, то, что сильно чувствуешь» (из дневника 1909 г.).
Действительно, жизнь сама — гениальный художник, ее не перемудришь. Надо просто дать ей высказаться.
Особенно это касается такой темы, как война. У меня есть короткое стихотворение:
Муза на войне
не была обузой.
Не называйте ее Музой!
Это простая женщина —
Мария, Татьяна, Анна…
И когда враг грозит:
—Убью! —
она не читает солдату стихов.
А обнимает и говорит:
— Люблю!
Однажды пожилой шофер, с которым я ехал, рассказал мне впечатляющую историю.
— А мы на фронте заранее знали, кто должен умереть, — говорил он, крутя баранку и кося на меня глазом. — Как? А вот. Всё ничего, и вдруг человек замечется, задергается без всякой причины, как-то выделяется, себя не находит, что-то ему не по себе… И мы думали: пуля его ищет… Скоро, глядишь, и правда нашла, убит… Меченый…
У Хемингуэя в романе «По ком звонит колокол» есть сцена, в которой цыганка Пилар говорит о «запахе смерти», о том, как можно заранее, по запаху, определить человека, обреченного умереть. И далее идет длинное красочное описание этого «запаха смерти». Мастерски написано, но всё же короткая незамысловатая история, рассказанная шофером, кажется мне убедительней, сильнее: сама жизнь.
Сохранилась у нас в семье коробка писем с фронта — с первого до последнего дня войны. Лежала на антресолях, и вот я добрался до них, расшифровал, перенес в компьютер.
Адресант — мой тесть, Сергей Георгиевич Колесников; адресат — его жена Екатерина Николаевна. Этих людей уже давно нет в живых, но письма воскрешают их любовь в самую трагическую пору жизни. Как в песне: «Про того, которого любила. Про того, чьи письма берегла…»
Писем много, на целую книгу, я отобрал несколько самых ярких эпизодов войны.
Итак, июнь 1941-го. Артиллерийский полк, которым командует майор Сергей Колесников, стоит в маленьком городке Куты (Западная Украина) на границе с Румынией. Семья Сергея (жена Екатерина и дочка, тринадцатилетняя Юля) — здесь же, живет на пустующей вилле.
Раннее утро 22 июня. Резкий звонок телефона. Катя просыпается, снимает трубку.
— Майора Колесникова!
Катя объясняет:
— Вы знаете, он заболел, у него высокая температура… Спит. А что случилось?
В ответ — мат…
— Немедленно позовите!
Сергей с трудом встает, берет трубку и… вытягивается:
— Есть! Есть! Есть!
И Кате:
— Война!
Спешно одеваются, выбегают. На крыльце лежит букет цветов: один из офицеров, ухажер и воздыхатель Кати, посылал ей время от времени свои знаки внимания. Сергей с досадой поддает сапогом, сбрасывает букет. Катя бежит с ним рядом, провожает до моста, обнимает на прощание…
И всё. Теперь они увидятся нескоро.
Первая записка от Сергея приходит через день, 24 июня:
Моя маленькая, любимушка моя! Получил твое письмо. Очень оно меня обрадовало. Мы в бою. Действуем успешно. Границу держим. Пробирайся в Москву и больше никуда… Черт с ними, с вещами, были бы только вы здоровы… С собою сделайте маленькие рюкзачки. Положите в них все, что вам надо и самое ценное. Понесете как-нибудь на плечах…
Моя родная, любимая, думаю о тебе. Я твой — до конца жизни. Мы еще будем счастливы и хорошо поживем… Крепко, крепко целую. Твой Сергей… Народ держит себя хорошо…
Вторая записка — от 26 июня:
Моя маленькая!.. Завез я вас в самое пекло!.. У нас идут бои. Потерь с нашей стороны пока нет. Румын положили уже малую толику. Пушки наши бьют и хорошо и далеко… одна беда — мало спим, но и то в минуты затишья стараемся урвать часик, полчасика… Сегодня даже имел возможность помыться весь в реке с головы до ног… Не унывай, все будет хорошо. У нас пока враг не отвоевал ни вершка земли…
27 июня:
Моя маленькая!
Сейчас у нас затишье. Видимо, враг собирает силы и хочет идти в наступление — но ничего, встретим!
Пользуюсь затишьем (правда, где-то хлопают орудийные выстрелы) и греюсь на солнышке. Замерз, сидя в блиндажике, так как не так давно нас осчастливил своим посещением самолет. Пришел Андрей Алексеевич снизу и принес два письма, переданные через Ниршберга. Об эвакуации ничего не знаю <…>. Я так настроен, чтобы ты подольше была здесь. Вызов к себе устрою. Будешь работать при санчасти. Мне ничего не надо, я всем обеспечен, не хватает только папирос — перейдем на махорку. В Ленинград посылай деньги сама. Аттестат денежный предъявлять можно в любой военкомат, и там будут выдавать деньги.
Пока у нас нет никаких потерь.
Немного прерывался — посылали «конфекты» противнику.
Ниршберга пока не видел, он еще ко мне не являлся. В Москве, видимо, все спокойно, т. к. ты ничего не пишешь. Во всяком случае все у него узнаю. Если вас увезут, письма дальше буду писать в Москву. Напиши письмо в Ленинград маме. По радио передавали, что их бомбардируют. Переживают, бедные.
Катенька, любименькая моя, у меня нет слов, чтобы рассказать тебе, как я тебя люблю и как я трудно буду переживать разлуку с тобой. Себя буду беречь — для тебя. Береги и ты себя.
Куда-то попадет Андрей? И когда он попадет? Сообщи мне.
Помни одно, что бы со мной ни стало — люблю тебя, ты мне самая любимая и желанная, и все мои мысли только с тобой. Всех от меня расцелуй, когда их увидишь в М<оскве>. О себе буду стараться сообщать часто, каждую минуту буду использовать на это. Мне сейчас пришли книгу «Артиллерия в основных видах боя» и книжечку «Правила стрельбы артиллерии», это устав серенький небольшого размера.
Поцелуй Юленьку много-много раз. Тебя целую всю-всю. Всегда с тобой, уверен, что мы скоро будем совсем вместе.
До свиданья. Крепко, крепко целую и обнимаю.
Твой Сергей
В своем письме Сергей спрашивает об Андрее. Это сын Кати от первого брака. Екатерина Николаевна вышла за Сергея Георгиевича, похоронив мужа в 1935 году. У нее было двое детей — старший Андрей и Юля. Юлю Сергей усыновил, она звала его папой, любила, носила его отчество и фамилию. Для Андрея Понсова, уже паренька, отчим был Сережей. Родителям стало известно, что Андрей стремится попасть на фронт.
В Ленинграде в это время жила мама Сергея и его сестра с дочкой. Сестре с племянницей удалось вырваться из осажденного города. Мама осталась. Последнее письмо, которое от нее получили, она писала 5 ноября 1941-го:
…Пишу Вам совсем больной. У меня такая слабость, головокружение, питание временно плохое…Простите меня за то, что Вам приходится беспокоиться с переводами. Я уже не мечтаю кого-либо видеть из вас отсутствующих, потому что я очень плохо себя чувствую. Тоска меня сломила.
Александра Федоровна Колесникова пропала без вести в блокадном Ленинграде, она жила на Стеклянной улице, в д. 33/4, кв. 2.
Это станет понятным потом, а пока… Через две недели непрерывных боев наладилась почта. Кате с Юленькой за это время удалось добраться домой, в Москву, и соединиться с родителями Кати. Письма Сергея с цензурными вымарками идут по адресу: ул. Палиха, д. № 7, кв. 134. Обратный адрес Сергея: Действующая армия, Южный фронт. Полевая почтовая станция № 164, 146 артполк.
10 июля:
Моя любимая!
Ты очень давно не имеешь известий обо мне… Нигде нет почты (эти слова вымараны цензурой, но все же читаются. — В. Ш.), я здоров, только похудел немного. Всегда хочется спать, т. к. движение идет только по ночам, а днем бой, спать-то и некогда, но, конечно, час-два и урываем. Сказать тебе хочется многое. В рамки письма это не уместить. Война большое страдание, и поэтому хочется поскорее разбить врага, чтобы снова зажить нашей счастливой, радостной жизнью. В (дальше вымарано, но, видимо, Кутах. — В. Ш.) все погибло, сожгли мы сами, поэтому никаких расчетов на вещи, оставленные там, не строй, а заводи все снова…
Любимая моя, я тебя скоро вызову к себе, но пока еще подожди. Как только обстановка выяснится, сейчас же позову. Не смей ехать больше никуда, толь-ко ко мне. Маленькая, любимая, очень скучаю по тебе, часто смотрю на фотографию и вспоминаю наше счастье, нашу жизнь и все связанное с тобой. Очень жалею, что сейчас так много светлого времени в сутках, меньше бы надоедали самолеты со своими гостинцами. Сейчас только что били опять… Убили Демидова, ранили Рогова, ты их знаешь, это командиры… Ниршберг был в плену, но удрал. Во всех местах, где мы с тобой были, вели бои…
23 июля:
Моя маленькая!
…У меня все по-прежнему. Идут бои. Летают «птички» и т. д. Каждый день похож на предыдущий… Вижу много человеческого страдания по вине сволочи Гитлера. Народ терпит большое горе. Сейчас рядом стоит радио, и опять я слышу голос Москвы, слышу тебя, моя любимая… Ведь уже месяц, как началась война, уже месяц, как я не имею от тебя известий…
А еще через месяц Сергей пишет уже из госпиталя, куда попал 18 июля. Есть возможность рассказать Катюше обо всем подробней:
Моя маленькая!
…Вообще нужно сказать, что тыл наш удирает со всеми скоростями и на всех видах транспорта, которыми он только располагает, не забывая нагрузить пианино и прочие «необходимые» в домашнем обиходе вещи. За все время только вчера, т. е. 18 июля, впервые увидел власть на месте, но она уже подготовилась, а фронт еще далеко. Итак, Катенька, я сейчас в госпитале, не беспокойся, я не ранен и вообще здоров, только вот нервы разгулялись, а поэтому был приступ стенокардии и в довольно тяжелой форме. Чуть душу богу не отдал…
А нервам есть разгуляться от чего. Таких вещей насмотрелся и насмотрюсь, что будет что рассказывать потомству до седьмого колена, и не перескажешь всего, а главное, красок и выражений не подберешь. Обиднее всего, что мы деремся и бьем немцев будь здоров, наносим ему большое поражение, и ни разу за все время (с 22. 6 по 18. 7 — пока я не попал в госпиталь) у нас не создавалось положение, что нам не оставалось другого выхода, как только бежать, нет, такого положения не было, а приказ на отход получали, и совершенно легко и безнаказанно враг занимает нашу землю. Прямо удивительно, как все легко отдается, а оснований к отдаче нет. Мы бились и бьемся с врагом по несколько суток и не давали ему пройти ни на шаг. Боев, моя маленькая, мы провели много. Хозяйство мое дерется отлично, и я только радуюсь, что я командую именно этим, а не каким-нибудь другим хозяйством, понесли много потерь. Демидов убит, Дудин тоже. Вообще убито командиров человек 6—7. Ранено больше — Рогов, Минькин, Дорохин, Глейзер и ряд других. Пропал без вести мой Андрей Алексеевич. Жаль беднягу. Ранен Скатов, контужен Титаренко. Ранили Коптева — это старшина, что ходил к нам косить траву. Ну и вообще всех не перечтешь… Путь мы проделали большой, и весь путь у нас идет примерно по такой схеме. За ночь мы из подковы выходим, а утром все начинается сначала…
Было несколько случаев, когда кольцо замыкалось, тогда мы пробивались, брали в плен немцев, их машины и прочие военные материалы… Вот так, Катенька, и воюем, ждем приказа на наступление, а его все нет. Сводок и не читаем, и не слушаем, неинтересно и неправдиво… Я, моя маленькая, стал совсем седой, и седины с каждым днем все прибавляется…
22 августа:
Моя родная Катенька!
…Снова еду на фронт, в полк. Где и то и другое, сказать трудно. Нужно будет искать. Обстановка меняется с каждой минутой, и то, что час тому назад было в большом удалении от фронта, становится фронтом, и, наоборот, фронт вдруг молниеносно уходит куда-то далеко. Это очень плохо, т. к. нет определенной линии фронта и движение в полосе действий становится поэтому полным всяких неожиданностей. В моем хозяйстве на этом погибло много людей. Но я думаю, что совершу свое возвращение благополучно. Твоя любовь мне поможет, как она помогала до сих пор, и, видимо, благодаря твоим постоянным думам обо мне я выходил благополучно из всяких фронтовых переплетов.
…Телеграммы сейчас ходят как письма. Удивительно, как все быстро разладилось! Каждый думает только о своем пианино… Где же великий русский дух, где Минин и Пожарский? Где сподвижники Минина и Пожарского? Ну ладно, это вопросы проклятые, и, видимо, все это будет.
…Обстановка в тылу не способствует успокоению, и поверь мне, родная, что у себя в полку я чувствую себя спокойнее. Вокруг меня в полку настоящие боевые воины, а здесь трусливо вздрагивающие от шума мотоцикла обыватели. Хотя ведь обывателям и положено пугаться — но почему у нас так много обывателей?..
2 сентября:
…Сегодня большая радость. Я получил пять твоих писем. Подумай только — пять писем сразу!.. Сейчас я уже не хочу так спать. Отоспался — и даже дохожу до такой «наглости», что сплю раздеваясь, т. е. снимаю сапоги, снаряжение и гимнастерку. Видишь, как у нас сейчас спокойно. Только стервятники летают. Но к ним мы уже привыкли и даже научились рассчитывать, куда и что он будет кидать, и снаряд, и мину, и как свистит пуля, и не сгибать при этом головы…
Любимая моя, и я тоже страстно хочу видеть тебя рядом с собою, чувствовать тебя, обнять и прижать тебя к себе, и прижать так, чтобы дух захватило. Так, как это было! А было ведь огромное счастье. И оно будет назло всем стервятникам и людоедам. Не удастся фашистским гадам сломить наш великий народ. Победа будет наша…
К письму приложена заметка из газеты «Во славу Родины» от 24 августа 1941 года «Бой за местечко», где описан бой и упомянут подполковник (уже с повышением!) Колесников.
Последняя весточка, датированная 1941-м, — телеграмма от 28 сентября из Мелитополя. А дальше была встреча.
Катюша к тому времени кончила специальные краткие курсы медсестер и осенью 1941-го все-таки вырвалась к мужу на фронт. И попала в самое пекло: в страшные бои и окружение под Темрюком на Таманском полуострове. Там разыгралось известное неравное героическое сражение советской пехотной дивизии с немецкой танковой. Там Сергей и Катюша попали в окружение, на какое-то время разъединились, потеряли друг друга и еле-еле, чудом прорвались к своим. Встретились в селении Алексеевское-Скворцовка на Донбассе.
В феврале 1942-го Катюша вернулась с фронта в Москву, она ждала ребенка.
Письма, конечно, дают осколочные представления, далеко не исчерпывают всего, что было, их следовало бы дополнить устными рассказами, которые сохранились в памяти членов семьи. Помню, например, такой рассказ. Однажды Катя вытаскивала с поля боя смертельно раненного бойца, совсем молоденького, парнишку. Он умирал. И попросил: «Поцелуй меня, сестренка. Меня ни одна девушка в жизни не целовала…»
Вскоре после возвращения Кати в Москву вся семья — беременная Катя с дочкой и родителями, Николаем Александровичем и Юлией Ивановной Зволинскими, — была эвакуирована и попала в далекую глухомань, село Ново-Чирково Неверкинского района Пензенской области. Письма Сергея идут теперь туда. А на фронте уже воевал Андрей, окончивший артиллерийское училище. Ему только что исполнилось девятнадцать.
28 мая:
…У меня все по-прежнему — «как в театре». Днем шумовые концерты, а вечерами феерические представления…
2 июня:
Моя родная!
…Ведем бой уже пятые сутки, конца не видно. Бои идут весьма ожесточенные… Моя родная, какая все же счастливая и вместе с тем грустная жизнь у нас с тобой… Я даже физически могу чувствовать тебя рядом со мной тогда, когда ты от меня разделена стеной другой комнаты, на другом конце города, и тогда ты рядом, вместе со мной. Собственно, расстояния роли не играют, ты всегда со мной…
10 июля Катя родила дочку. Никакой врачебной помощи не было, запрягли было единственную в колхозе старую лошаденку, чтобы добраться до райцентра, но она по дороге пала. В результате роды принимали как могли Катина мать и дочка Юля.
Тут случилось совсем уж чудесное, почти невероятное событие. Когда Юленька распахнула ногой дверь, чтобы выплеснуть из таза воду, которой обмывали новорожденную, она испуганно замерла: перед ней стоял призрак… бледный, изможденный брат Андрей. От него давно не было никаких вестей, боялись, что погиб. Появился в тот самый момент, когда у него родилась сестра! Получил отпуск по болезни (перенес тяжелую пневмонию) и добрался до своих.
Если бы такой эпизод показали в каком-нибудь фильме, мы бы вряд ли в него поверили.
19 июля:
Моя родная!
Сегодня получил радостное сообщение, что ты родила дочку. Ура! Ура! Ура! Это здорово!.. Ох, и рад же я, просто ног под собой не чую! Назовем Таней, так ведь. Это даже хорошо, что дочка. Будет более ласковой и нежной. Как бы вот только посмотреть мне на нее — вот сейчас, на такую красненькую… А девка будет озорная, так она толкалась…
17 августа:
…Сейчас вечер… Разлука наша слишком зла! Как мне хочется всегда быть вместе с тобой. Ведь каждый день нашей жизни чем-нибудь замечателен, и просто ни одного дня нельзя пропустить, чтобы не сказать: «А вот тогда-то я был с Катенькой там-то и было то-то». Нет ни одного дня, который был бы не дорог по какому-либо воспоминанию нашей счастливой жизни… А сейчас у меня все то же. Иллюминация и кваканье, противное кваканье и надоевшая до смерти иллюминация…
12 октября:
Моя дорогая Катюша!
Вот и ты вспомнила о наших былых днях. Сейчас как раз проходят такие дни, когда я сразу и обретал и терял тебя. Сколько было волнений! Твой приезд, Темрюковские дела, а затем радость нашей встречи в Алексеево-Скворцовке и зарождение нашей милой Танюшки. Каждый день нашей жизни чем-нибудь знаменателен… Но я помню каждый день, каждую минуту и этим живу…
1943 год, 21 января:
Моя любимая Катюша!
…Работать приходится ужасно много. Потерял уже счет ночам, в течение которых не смыкал глаз…
8 июня:
Моя дорогая Катюша!
…Я сейчас слушаю по радио «Пиковую даму», правда, получается это не совсем важнецки, но зато сколько воспоминаний нахлынуло на меня. Помнишь, мы с тобой слушали ее в Большом театре. Я бы сейчас не хуже Германа изобразил все это тебе. Все действия оперы были бы налицо, только там они таки не вцепились друг в друга, а я бы непременно завершил этим, и не однажды. Понятно?.. А Герман-то сейчас играет в карты. Сейчас будет ария Томского. Уже запел. А до чего мне хочется посмотреть рожицу у Татьяны… А сейчас пошло «Что наша жизнь? — Игра», — редкая удача послушать оперу, хоть и по радио. Что же это Татьяна не пьет витамина «С», а я-то бегал, собирал его. Объявляю ей выговор, а в другой раз «присундучу» больше. Вот она какая капризница. Молодец девка! Характер имеет…
…Ну, Герман кончил все свои дела. Старуху убил, с Лизой ни мур-мур, а я слушаю теперь какую-то изумительную музыку неизвестного происхождения…
22 июня:
Моя дорогая Катюша!
Ну вот наступило и 22 июня. Памятный день! Ты представляешь себе, какую бурю воспоминаний вызвал у меня этот день. Я так ясно себе все представляю. Буквально каждая минута этого дня встает как живая. Начиная от момента получения известия по телефону, да и сам телефонный звонок, и до нашего расставания на мосту… Вот, милая моя, и два года прошло. Что-то нам сулит 3-й год?.. А главное — полтора года без тебя! Это самое большое лишение… Тут я уже дошел до точки. Я даже бессилен описать тебе, как я страдаю без тебя…
19 июля:
Катюша!
…Ты сама понимаешь, что делается сейчас здесь. Прыгаем с места на место, буквально нет времени сосредоточиться на чем-то одном… Бои идут ужасные. Самолетов бывает больше, чем на параде в Москве, и всё наши. Изредка крепко бомбит немец. Танков тоже бывает порядочное количество… Сейчас мы находимся у истоков Оки, прямо можно сказать, у того колодца, откуда она начинает свое течение… Как сейчас наш народ дерется! Вот бы так в <19>41 году, никогда бы тогда фриц не продвинулся…
Дни проходят в боях, а ночь в подготовке к следующему бою. В день обслуживаю сразу по несколько дивизий, и везде я должен побывать, везде договориться и поставить задачи своим командирам полка… Фриц отходит, но очень понемногу и злобно огрызаясь. Все гудит на земле и на воздухе. Бои ужасные. Ну вот и все мое добавление. Пехота опять просит огня…
Июль 1943-го… Исток Оки… Ведь это же та самая знаменитая Курская дуга, жуткая бойня. После Сталинграда она стала окончательным переломом в судьбе войны. Важную роль сыграла в ней артиллерия, «бог войны», «катюши», которыми как раз командовал Сергей. «Пехота опять просит огня…»
В августе 1943-го Катя с семьей вернулась из эвакуации в Москву на Палиху. Пик бедствий позади. И у Сергея на фронте наконец-то началось стремительное изгнание немцев с родной земли.
4 сентября:
…И мы гоним немца. Сегодня перешел границу Украины в самой северной точке… Вперед шагаем, Катюша!.. Крепко, крепко целую. Дочек поцеловать и Татьянке проиграть «Как у дуба старого». Она ведь фронтовичка, и музыка ей должна больше нравиться военная. В филармонию с ней ходить не будем, а будем слушать духовой оркестр. Шуму больше!..
9 октября:
…Живу сейчас в условиях «а-ля Варваровка» (по названию селения, где они воевали вместе с Катей, именует Сергей условия яростных боев, развалины и пожарища. — В. Ш.), в местах, воспетых Гоголем, только погода не тихая и не чудная, а ширина та же, что и у Гоголя. Сегодня слушал опять радио и залпы по поводу Таманского полуострова. Все же немцу здорово морду бьем… Но что делать — надо скорее кончать…
14 октября:
…У меня все по-прежнему. Стоим на самом берегу Днепра — западнее Чернигова… Завтра будем форсировать реку. Снова заговорят мои пушечки. Плацдарм на правом — западном — берегу уже есть, будем его расширять. Если все пойдет благополучно — перейду в Белоруссию. Сейчас мы на границе — разделяет только Днепр… Большие дела делаются!.. А как немец зверствует. Пожег все села… Вот Чернигов разбит вдрызг, только обгорелые печи да стены…
1944-й. Наступление продолжается. Андрей воюет в дивизии, которой командует Сергей. На фронте он стал называть отчима батей, и так потом всю жизнь. Весной дивизию отправили на переформирование, в тыл, в брянские леса. В это затишье Кате удалось приехать к Сергею, вместе с дочкой Танюшей, которой не исполнилось и двух лет. Опять вместе, счастливая передышка.
И — новая разлука. Комдив Колесников снова на передовой. Переписка продолжается.
28 июня:
…Все события последних дней развертываются настолько стремительно, что не успеваешь собраться с мыслями, осознать произошедшее, как они уже сменяются новыми. Мы сделали огромный скачок вперед…
Сегодня мало-мало поспал, но еще не отоспался как следует. Левитан (легендарный радиодиктор, сообщавший сводки Информбюро. — В. Ш.) тебе рассказывал обо всем подробно, и тебе должна быть понятна обстановка, в которой мы жили эти несколько дней… Никак не могу еще прийти в себя и как следует передать тебе все произошедшее за последние дни и то, что предстоит впереди… Бедная Белоруссия пострадала, видимо, больше всех. Таких картин я еще не видел, а ведь я уже 3 года на войне и многое видел. Что переживают жители! Ужас!..
5 июля:
Моя дорогая Катюша!
…Андрея малость зацепило. Поверь мне, что тревожиться нечего. Он скоро будет здоров и сам тебе подробно должен написать… Андрюша в последней драке вел себя очень хорошо и мужественно… Андрюша в медсанроте… Ранка у него в правой ноге, в мякоти, кости не задеты…
30 июля:
…Мы так стремительно идем вперед, что просто трудно нам самим осознать всю стремительность нашего движения. Бывают дни, когда за сутки покрываем такие расстояния, которые по всей военной науке должны бы покрываться за несколько дней. Немец идет еще быстрее, и догонять его стало делом трудным… Настроение у всех боевое, радостное, приподнятое. Население встречает нас очень приветливо и восторженно. Много натерпелись от немцев…
23 октября:
Моя любимая Катюша!
…Вот сейчас салют по поводу вторжения в Восточную Пруссию… Вот мы и добрались до логова зверя!!!
26 октября:
…Каждый день немец теряет города, и не только в чужих странах, но наконец-то и на своей проклятой земле также…
Сегодня утром Моисей Наумович поздравил меня с награждением 3-м орденом Красного Знамени, а в общем счету с 5-м орденом. Что-то, ей-ей, ужасно много у меня орденов становится. Довезу ли только я их до дома? Вот это проблема! Ну, пока не будем гадать, авось все обойдется. Русское «авось» — весьма хорошее определение для разрешения неопределенности. Есть еще и кривая, которая тоже вывозит…
Пришел 1945-й. Письма дышат нетерпением, грядущей победой.
14 марта:
Дорогая Катюша!
…Хоть бы кончилась вся эта канитель скорее, и явилась бы скорее возможность собраться всем вместе — с тобою и детьми. Навел бы я в своей семье порядок и зажил бы добрым семьянином, чтобы все были довольны и не надо было бы обмениваться письмами, которые ждешь, ждешь, а их нет. А коль захотелось поговорить о чем-нибудь, так перешел в соседнюю комнату или просто, сидя в одной комнате, говорил о всякой всячине, и во всякое время дня и ночи все вместе, за исключением часов службы. Или — как говорят — сходил в кино, попил чаю и спать, и… Вот это жизнь!..
2 мая (день взятия Берлина. — В. Ш.):
Моя любимая Катенька!
…Переживаемую мною сейчас обстановку ты должна себе представлять… Все дается с большим трудом… Работы очень много… Зато пишу тебе сейчас почти из Химок, только столица №… а бог его знает уже, какой номер! (Имеются в виду Берлин и его предместья, а также ряд взятых европейских столиц. — Ред.) Захожу с юга. На днях был свидетелем потрясающих картин ликвидации юго-восточной группировки. Ну, в этом, правда, Левитан меня опередил, как вообще он меня опережает… Наблюдал шествие через Москву тотальных, сверхтотальных и всякого иного сброда. Искренне порадовался, что в свое время под Токмаком мы с тобою не пережили этого на себе. Места здесь подобны окрестностям Ленинграда. Ну а мы их приводим в порядок… Мои «Огороды» очень этому способствуют…
Тепла у нас нет, холод собачий, хотя листочки и распустились…
Ожидаю очередного ордена. Вчера объявили, что послали… Ну и далеко же мы забрались! Прямо даже ощутительно!..
6 мая:
Моя любимая Катенька! Ну вот вроде как и окончилась война. Во всяком случае уже несколько дней, как я сделал последний выстрел и фрицев вижу только в качестве пленных, притом огромными толпами. С союзниками стоим лицом к лицу, но встречаться еще не приходилось.
Стоит какая-то непривычная и необычная тишина… Испытываю какое-то необыкновенное чувство, даже объяснить трудно, что происходит на душе. И радость, что совсем близок конец нашей разлуки, и чувство большой необходимости быть вместе сейчас же… Ведь я буду считать войну законченной только тогда, когда смогу вернуть тебе наш прощальный поцелуй и заменить его поцелуем нашей встречи, продолжением нашего счастья.
Сейчас мы все переживаем переход к мирной жизни. Все отвыкли от мирного житья, и все испытывают, что надо будет себя несколько ломать. Что-то путано у меня все выходит. Но пойми сама, что я сейчас испытываю. Ведь мы сохранились! Нас ждет наше совместное, так тяжко выстраданное счастье, и самое главное — ко всякому предположению на будущее не надо будет добавлять: «если буду жив».
Как это все-таки здорово! Конец войне! Ждем все официального сообщения с таким же нетерпением, как, наверное, ждете и вы все там. Что Левитан задерживается?.. А как-то все происходит не так, хотелось бы сделать залп всем хозяйством, а потом — тишина…
А вот письмо от Андрея, написанное в самый торжественный момент:
9 мая 1945, 2 часа 15 минут. Река Эльба.
Милые мои, родные и любимые: мама, Юля, Таня, бабушка и все родственники и все МОСКВИЧИ.
Поздравляю вас с великим днем, днем — ПОБЕДЫ!
Настал и на нашей улице праздник, для вас он был неожиданным, но мы все, солдаты русской армии, ждали его каждую минуту. В этот день еще утром мы соединились с союзниками и этим самым решили исход войны. Мы брали Берлин, мы дошли до Эльбы!!!
Остаюсь жив и здоров, ваш Андрей. Батя тоже жив и здоров.
Вот оно и пришло, долгожданное, великое счастье!
Последнее военное письмо Сергея датировано 12 мая:
Моя любимая Катюша!
…Я все не могу успокоиться, что война окончилась как-то не так, как я всегда предполагал. Хотелось кончить ее в грохоте последних залпов, и чтобы потом, в какой-то час, сразу настала тишина… А все же я должен вас скоро увидеть! Ведь не век же мы будем сидеть здесь… Поцелуй дочек и утешь Танечку, что скоро ее папа к ней приедет…
Твой Сергей
Так случилось, что Катюше вместе с Таней удалось добраться до Берлина раньше, чем Сергею до Москвы. Фронтовики и «Фронтовичок» (так называли в семье Таню, зачатую на фронте и в двухлетнем возрасте побывавшую с матерью в действующей армии. — Ред.) снова оказались вместе. И еще один эпизод из семейной памяти.
Вскоре после победы в Берлине состоялся футбольный матч между советской командой и командой союзников.
Трибуны переполнены. Команды стоят друг перед другом, между ними — мяч. Все ждут свистка судьи. И тут на поле появляется маленькая девочка, стремительно бежит к мячу и бьет по нему. Всеобщее ликование!..
Этой девочкой была трехлетняя Таня, дочь Сергея и Кати. Недосмотрели родители: выпорхнула на поле. Теперь я имею полное право говорить своей жене в День Победы: «Танюша, поздравляю, это ты кончила Вторую мировую войну!»
Такова краткая история писем с фронта, счастливо сохранившихся в архиве одной московской семьи.
Дальнейшее — за пределами моего рассказа. Скажу только, что в 1949 году генерал-майор артиллерии Сергей Георгиевич Колесников командовал Семипалатинским полигоном, на котором было произведено испытание первой советской атомной бомбы… Но это уже другая страница жизни и любви Сергея и Катюши.