Публикация и примечания Жоржа Шерона
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2020
№ 1
25 августа 1950
Дорогой Владимир Марков! — без отчества, потому что его не знаю.
Ваше письмо меня ужасно тронуло. Желание помочь, идущее «от поэта к поэту», это нечто совсем особенное, и я записала его в сердце своем. Как здесь ни трудно, но я работаю и живу, и мне ничего посылать не надо. В ближайший месяц должна решиться моя судьба: я, вероятно, приеду в Америку, в Нью-Йорк, т<ак> к<ак> здесь больше нашему брату делать нечего. Напишу Вам, как только вопрос этот решится, чтобы нам не потерять друг друга.
А я всё думала: где-то этот Марков, и что делает, и читал ли мою о нем критику? А он в это время собирал лимоны[1], которые, может быть, я ела?.. Рада за Вас, что удалось устроиться. Кто Вы, откуда, — ничего не знаю. Стихи Вы пишете теперь гораздо лучше, чем те, что в Вашей книге.
Здесь очень становится одиноко и страшновато. «Русская Мысль»[2] дышит на ладан. Не тратьте денег, берите ее у Глеба Петровича[3], кот<орый> ее получает. Это скучная и бедная газета, свидетельствующая о конце эмиграции, который еще горше, чем была жизнь эмиграции.
Ануйя «Антигону»[4] я пришлю Вам через неделю, когда буду в книжном магазине, где мне делают скидку. Когда-нибудь сочтемся.
Знаете ли Вы Кленовского?[5] Я в переписке с ним. Слышали ли о Таубер?[6] Кого знаете? Кого любите? Напишите мне немножко о себе.
Кое-что попадалось мне из Ваших стихов какими-то неведомыми путями, и я печатала кое-что в «Русской Мысли», но когда и что, уже не помню. (Память у меня вообще хорошая, — это я сообщаю Вам, чтобы Вы не подумали, что я забывчива.)
Жму Вашу руку и прошу написать мне Ваше отчество.
Н. Берберова
1. При переезде в Америку Марков устроился на ферму в Калифорнии (в местности Вентура) собирать лимоны.
2. Газета «Русская мысль» издавалась в Париже (1947—2008).
3. Глеб Петрович Струве (1898—1985) — профессор славистики в Калифорнийском университете в Беркли. Много способствовал научной карьере Маркова в Америке. См.: «Ваш Глеб Струве». Письма Г. П. Струве к В. Ф. Маркову. Пуб. Ж. Шерона // Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 118—152.
4. Имеется в виду пьеса «Антигона» французского драматурга Жана Ануйя (1910—1987).
5. Димитрий Иосифович Кленовский (1892—1976) — поэт. Марков переписывался с ним много лет; см.: «Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: письма Д. И. Кленовского В. Ф. Маркову, 1952—1962 / Пуб. О. Коростелева и Ж. Шерона // Диаспора: новые материалы. Вып. 2. СПб., 2001. С. 585—693.
6. Екатерина Леонидовна Таубер (1903—1987) — эмигрантская поэтесса.
№ 2
3 октября 1950
Вы принуждаете меня к несколько непривычному способу (во всяком случае — для меня) начинать письмо — без обращения. Отчества Вы мне своего не написали! Тем не менее хочу Вам сказать, что письмо Ваше доставило мне большую радость: я тоже из Петербурга—Ленинграда, и все, что Вы пишете, нашло во мне отклик. И музыка, и собаки, и важное, и неважное, и я рада, что в мире можно встретить — без встречи — людей, с которыми о многом хотелось бы поговорить и которых хотелось бы сохранить.
Напишу Вам вкратце о себе: я появилась 19-ти лет в Петербурге после 3 лет жизни на юге России в 1921 году. В Петербурге я в свое время окончила гимназию, там я родилась (в доме яхт-клуба на Морской). В 1921 году — первое мое появление на литературном горизонте (я писала стихи) — за 2 недели до смерти Блока. Гумилева видела счетом 8 раз (мне посвящены стихи — последние — «Я сам над собой насмеялся…»[1]). Через год, летом 1922 года, с В. Ф. Ходасевичем мы уехали за границу. До <19>32 года я была его женой, затем мы разошлись (оставаясь очень близкими друзьями). Родители мои, с кот<орыми> я переписывалась до мая 1941 года (!), погибли при осаде Ленинграда.
Это все. Потому что если начать подробно рассказывать свою жизнь, то, боюсь, авиапочта откажется принять пакет — так он будет велик. Скажу два слова о литературных своих делах: писала романы, рассказы, критику, издала «Жизнь Чайковского»[2] и «Бородина»[3] (не думайте, что выше всех других ставлю их музыку, — но так случилось). Год назад вышла в ИМКА-Пресс книга моих повестей «Облегчение участи»[4] — мне очень хотелось бы, чтобы Вы ее прочли: это лучшее, самое зрелое, что я написала. Она, верно, имеется в русской библиотеке при Калиф<орнийском> университете, а если нет — то ее бы мог Вам дать Г. П. Струве. В ближайшей книге «Нов<ого> Журнала» начнет печататься мой новый роман «Мыс Бурь»[5] — климат в нем русский, но в нем много от Европы.
4 ноября, т<о> е<сть> через месяц, я уезжаю в Нью-Йорк. Мой адрес:
c/o Mrs. Zetlin
112 West 72 Str.
New York 23 (N. Y.)
Вы, вероятно, знаете, кто Мар<ия> Сам<ойловна> Цетлина[6], — у нее я и буду жить первое время. Возможно, что съезжу к Карповичу[7] (мы давние друзья) — если не сразу найду работу. Язык я знаю хорошо, предложения писать в амер<иканских> журналах уже есть, так что, думаю, не пропаду. Там я и буду ждать Вашего письма и читать Ваши «Гурилевские романсы».[8]
В Вашем письме есть многое, на что мне хотелось бы ответить, хотелось бы и советы дать кое-какие, но знаю Вас слишком мало для этого и боюсь, что Вы совсем их от меня и не ждете. Ваши слова, что Вы читаете древних в подлиннике, мне очень пришлись по душе: я сама страдаю от плохого знания латыни и незнания греческого. Кроме собак и музыки я очень люблю Грецию. А советы мои касались бы:
1. Переводов иностранных авторов и
2. Писания романа из жизни «внутреннего эмигранта».
Но об этом поговорим попозже… Расскажите мне о Вашей жене[9], какие роли она играла? Не знали ли Вы племянницу Ходасевича Валентину[10], художницу, подругу Сергея Радлова[11] (когда-то) и что с ней стало? И вообще — кого из «наших» Вы встречали? Зощенку <так!>, Каверина, Тынянова, Верховского, Рождественского — я хорошо знала. Из петербуржцев-ленинградцев я в переписке с Кленовским и с Л. Норд[12], кот<орая> пишет в «Русск<ой> Мысли», — у меня с ней нашлось много общих знакомых, она работала в Госиздате.
Словом, милый Владимир Марков, завязалась у нас ниточка, и мы ее пока не будем развязывать. Получили ли Вы «Антигону»?
Привет Вашей жене. Вам жму руку.
Н. Берберова
1. В своей автобиографии Берберова приводит историю этого стихотворения; см.: Берберова Н. Курсив мой. М., 1996. С. 151—152.
2. Берберова Н. Чайковский. История одинокой жизни. Берлин, 1936.
3. Берберова Н. Бородин. Берлин, 1938.
4. Берберова Н. Облегчение участи. Париж, 1949.
5. Роман Берберовой «Мыс Бурь» печатался в «Новом журнале», основанном в 1942 г. (1950. Кн. 24; 1951. Кн. 25—27).
6. Мария Самойловна Цетлина (1882—1976) — меценатка и вдова основателя «Нового журнала».
7. Михаил Михайлович Карпович (1888—1959) — историк и главный редактор «Нового журнала». См.: Встреча двух эмиграций: переписка В. Ф. Маркова и М. М. Карповича / Пуб. Ж. Шерона // Новый журнал. 2017. Кн. 289. С. 100—143.
8. Марковские «Гурилевские романсы» впервые появились на страницах «Нового журнала» (1951. Кн. 25. С. 88—120).
9. Лидия Ивановна Яковлева (1912—2001) — актриса Александринского театра в Ленинграде до войны.
10. Валентина Михайловна Ходасевич (1891—1970) — театральный художник. Дочь старшего брата В. Ф. Ходасевича.
11. Сергей Эрнестович Радлов (1892—1958) — театральный режиссер. До войны возглавлял театр, который сам создал. Во время войны был эвакуирован с театром в Пятигорск. Жена Маркова была с театром Радлова в Пятигорске. Когда город был взят немцами, она, как и Радлов, оказалась в оккупации и впоследствии в эмиграции.
12. Лидия Норд (наст. фам. Ольга Алексеевна Оленич-Гнененко, 1907—1967) — журналист.
№ 3
3 февраля 1951
Дорогой Владимир… Алексеевич?
Простите, что забыла Ваше отчество, так давно мы не писали друг другу. Но Вас я не забывала, и, вероятно, Рыбин[1] передавал Вам не раз мои приветы. Вот уже скоро 3 месяца, как я в Америке, не хочу говорить о том, что и как тут со мной происходит, — слишком длинное будет письмо. Много забот, много друзей, непрестанная тревога о дорогих, оставленных в Париже людях, поиски заработка, полная неизвестность, что вообще будет со мной дальше, и т. д. и т. п. Однако жаловаться не могу: живу и сплю спокойно, чего в Европе не было.
Это письмо, собственно, я хотела писать не о себе, а о Вашей поэме.[2] Я прочла ее вчера и прочла 2 раза — один раз как читатель и поэт, другой раз — как корректор «Нового Журнала». Сначала скажу Вам, как читатель и поэт, что поэма Ваша на меня произвела глубокое и чудное впечатление — говорю, не подбирая слов, а так, как они идут в голову. Ах, как хорошо Вы написали, дорогой Марков! И какую радость доставили мне. Спасибо. Всё мне пришлось по душе — и выдумка, и ритмы, и особенно в конце — о России. Как бы мне хотелось, чтобы Вы прочли напечатанную в свое время мою поэму («Лирическая поэма», Современные Записки, № XXX, конец 20-х годов[3]). Она чем-то так перекликается с Вашей (совсем юношеская, но заслужившая в свое время восторженный отзыв Ю. Айхенвальда[4]). Там были такие строки: «Я не в изгнаньи, я в посланьи» и многое другое, что сейчас кажется наивным, но всё еще живым. Я не сравниваю ее с «Гурилевскими романсами» — вещью зрелой и настоящей, не подумайте этого!
Теперь, как корректор, скажу, что все Ваши исправления будут приняты во внимание, и я сама за всем послежу. У меня есть к Вам один маленький вопрос. Пожалуйста, не сочтите его ни за придирку, ни за критику, но я долго над этим думала и решила все же спросить Вас: не кажется ли Вам, что строка «Сырость, дождь и ожиданье» в начале 5-й главы неудачна? В ней звучит какая-то двусмысленность. Если Вам этого не кажется, то оставим так, как есть, если же Вы, обдумав то, что я Вам пишу, придете к заключению, что действительно есть двусмысленность, то пришлите мне исправление, и я его вставлю, куда надо. Пожалуйста, еще раз прошу, не сочтите это «замечание» за какое бы то ни было вторжение мое в область Вашу, но я не могла не написать Вам об этом.
Здесь видаю иногда Елагина[5], Анстей[6], Филиппова[7], Корякова[8] и др<угих>. Анстей пишет хорошие стихи, Елагин уже 2 года ничего не пишет, очень болезненно переживает свое молчание. Кроме них есть еще целый выводок дам-поэтесс среднего возраста, которых я всех путаю. Вот и весь наш поэтический «горизонт». Не собираетесь ли Вы в Нью-Йорк? Наверное, нет. Из Бостона иногда приезжает Иваск[9] — у него стихи бывают хорошие, люблю его прозу больше — в «Возрождении». Читали ли?
Пока будьте здоровы. Напишите о себе 2 слова. Привет Вашей семье. Жму Вашу руку.
Н. Берберова
1. Неустановленное лицо.
2. Имеются в виду «Гурилевские романсы».
3. Берберова Н. Лирическая поэма» // Современные записки (Париж). 1927. № 30. С. 221—230.
4. О поэме Берберовой Айхенвальд написал: «Это произведение высокого духовного строя, очень оригинальное, написанное смелым и каким-то настойчивым стихом». См.: Руль (Берлин). 1927. № 1883 (9 февраля). С. 2—3.
5. Иван Венедиктович Елагин (1918—1987) — поэт второй волны эмиграции.
6. Ольга Николаевна Анстей (1912—1985) — поэтесса, первая жена Ивана Елагина.
7. Борис Андреевич Филиппов (наст. фам. Филистинский, 1905—1991) — литературовед.
8. Михаил Михайлович Коряков (1911—1977) — невозвращенец, публицист.
9. Юрий Павлович Иваск (1907—1986) — поэт и критик.
№ 4
1. III. <19>51
Многоуважаемый Владимир Федорович,
Вы упрекаете меня, что я 15 строк написала Вам «вокруг да около» Вашей одной строчки, а Вы 3 страницы — о том же! Но это ничего. Вы поступите, как захотите, я же продолжаю считать, что строчка портит поэму, потому что она вызывает улыбку. Вы просите меня устроить «Галлуп»[1] — опросить знакомых. Увы! Нет времени этим заняться, а то бы занялась. Если 1 на 100 будет согласен со мной, то, по-моему, стоит все-таки строку переделать. 3 человека, мною опрошенные, категорически протестуют против такой «гривуазности». А в Европе читатели ведь еще более испорчены!
Я в Монтерей[2] не еду, мне предложил Толстовский фонд редактировать их Бюллетень (ежемесячник, на 2 листах). Работа интересная, я ей рада.
Жму Вашу руку очень дружески.
Н. Берберова
P. S. Вы мне давно ничего не писали о собаках — Вы это так хорошо делаете!
1. Gallup Poll — опрос общественного мнения, проводимый институтом Гэллапа (США).
2. В это время Марков преподавал русский язык в Военной школе иностранных языков в городе Монтерей, в Калифорнии.
№ 5
24 июля 1951
Дорогой Владимир Федорович,
мне хочется «честно» ответить на Ваше письмо и я постараюсь это сделать: я не верю ни во что «объективное» и пишу не для чего-нибудь, а только чтобы освободить самое себя. Поэтому мне совершенно не интересно знать, нравится кому-нибудь то, что я пишу, или нет. Равнодушно отношусь к критике устной и печатной, но рада, когда издатель мне платит и книга продается. Пишу я, чтобы освободить себя, и освобождаюсь, и в этом мое большое счастье. В юности были во мне, как во всяком человеке (особенно же русском) узлы, кот<орые> необходимо было развязать. К 30 годам часть их начала развязываться. К 40 годам я почувствовала, что последние — самые трудные и самые прочные, и когда они наконец были развязаны — писанием, любовью, дружбой, переживаниями всякими, низкого и высокого сорта, борьбой и размышлением об этой борьбе — мое определение жизни, — то я сделалась свободной. Если хотите, я познала истину, и истина сделала меня таковой.
Во всем этом нет никакого бахвальства и довольства собой. Вы спросили меня, почему я пишу. У меня к Вам доверие, и я хотела бы, чтобы Вы тоже освободились от узлов, кот<орые> в Вас есть, — я их вижу. Потому я Вам говорю всё это, хотя, казалось бы, каждый по-своему изживает свою судьбу и никому помочь ничем нельзя. Но, может быть, и можно?
Дайте себе волю, не ограничивайте себя ни в чем, что может Вас «освободить». Не ищите «что к чему» — это совершенно бесполезно. Дважды два совсем не четыре, и в разные годы наши — то пять, то три. Объективного нет НИЧЕГО на свете. Только внутренняя свобода: когда ничего не страшно, ничего не стыдно, и полная ответственность за все ложится на Вас, как лепесток цветка — легко и незаметно.
Мне жаль, что Вы пишете мне такое грустное письмо, такое нервное, такое недовольное. Не думайте ни о славе, ни о читателях, ни о политических дрязгах Монтерея — всё это чепуха. Почему Вы кормите собак пилюлями? Дайте им жить, как им хочется. «Ромео и Джульетта» из собачьей жизни уже написана и не совсем плохо — Емельяновым в Париже (1934 г., кажется), называется «Свидание Джима».[1] Книга совершенно никому не нужная.
Какое Вам дело, что «мир оценил Уланову»? А другая тысяча человек (вовсе не «мир») оценил Туманову[2] в Париже или Вырубову[3] — в Лондоне. Как будто и в балете Вы ищете «объективности»? Зачем? Вы себя только этим мучаете.
Зачем Вы читаете Мильтона? Это страшно скучно! И как можно читать Мильтона и Джойса одновременно? Можно заболеть, по-моему, от такого соединения.
Примите всё, что здесь написано, как маленькое признание друга, кот<орого>, может быть, Вы никогда живьем не увидите. Оно искренне и значит только то, что значит. Не читайте между строк — там ничего нет. Советы всегда бесполезны. И это не совет. Просто ответ на Ваш вопрос.
Жму Вашу руку.
Н. Берберова
1. Виктор Николаевич Емельянов (1899—1963) — прозаик, с 1920 в эмиграции. Книга «Свидание Джима» издана в 1938. См.: Емельянов В. Свидание Джима. Париж, 1938.
2. Тамара Владимировна Туманова (1919—1976) — балерина, родилась в Китае. В 1950-е выступала в Парижской опере.
3. Нина Вырубова (1921—2007) — знаменитая французская балерина. Родилась в России, но с шестилетнего возраста жила за границей.
№ 6
<На бланке:>
Z.O.P.E.[1]
AMERICAN BRANCH
430 West 57th St.
New York 19, N.Y.
25 декабря 1957
Многоуважаемый Владимир Федорович,
давно не слыхала о Вас и даже не предполагала, что Вы покинули Монтерей и теперь работаете при университете.[2] Г. П. Струве сообщил мне Ваш новый адрес, и я спешу Вам написать по следующему делу.
Мюнхенское Центр<альное> Объед<инение> Политич<еских> Эмигрантов решило приступить к изданию литературных альманахов.[3] Ими уже издается иллюстр<ированный> журнал «Свобода», и даже имеется своя типография. С сентября месяца я здесь, в Нью-Йорке, исполняю обязанности секретаря Амер<иканского> Отдела ЦОПЭ и секретаря редакции будущих альманахов. Обращаюсь к Вам с просьбой — дать что-нибуль для первого номера.
Не знаю, каковы окажутся на деле эти альманахи, — но мне, и многим, к кому я за эти 2 недели обратилась (2 недели тому назад дело окончательно было решено), кажется, что, несмотря на явное оскудение «словесности», есть еще люди, которые могут начать и продолжить литературный печатный орган (прежде чем перейти окончательно на «до-гутенберговский» способ). «Новый Журнал» неизвестно, сколько продлится, — будем надеяться, что долго. «Опыты»[4] — зависят от благорасположения М. С. Цетлиной. Всё это, конечно, зыбко, как и вся наша жизнь, как и вся вообще жизнь… Но смысл в том, чтó ЦОПЭ хочет делать, мне кажется, есть. И если бы Вы, один из талантливых поэтов, сейчас живущих на свете, дали бы стихи, то редакция была бы очень счастлива.
Может быть, у вас есть в мыслях написать прозу? Или статью? Или еще что-нибудь? Подумайте и сообщите мне. Сроки сдачи материала еще неведомы, платить будут.
В вашей статье о Г. Иванове в «Опытах»[5] Вы в предпоследней строчке процитировали меня.[6] Вы знаете, сколько людей меня пытали: о ком я думала, когда писала свои стихи? Скажу по правде: я думала об Андрее Белом. Но почему-то большинство читателей восприняло их как стихи об Иванове. И я подумала: может быть, читатель прав: стихи больше говорят об Иванове, чем о Белом, гораздо больше! И читатель прав, конечно, — думая о Белом, я написала об Иванове.
Буду ждать Ваш ответ. И буду благодарна за обещание стихов. Крепко жму Вашу руку.
Н. Берберова
1. Z.O.P.E. (ЦОПЭ) — Центральное объединение политических эмигрантов.
2. С осени 1957 до ухода на пенсию в 1990-м Марков проработал тридцать три года в Университете Калифорнии в Лос-Анджелесе.
3. Подразумевается альманах «Мосты» (1958—1970. Вып. 1—15), чьей целью было перебросить мост «через пропасть, разделившую на две части единую русскую интеллигенцию».
4. «Опыты» — нью-йоркский литературный журнал (1953—1958).
5. Марков В. О поэзии Георгия Иванова // Опыты. 1957. Кн. 8. С. 83—92.
6. Марков назвал Георгия Иванова «последним поэтом России». У Берберовой есть стихотворение (1950), начинающееся такой же строчкой.
№ 7
<На бланке:>
Z.O.P.E.
AMERICAN BRANCH
430 West 57th St.
New York 19, N.Y.
1 апреля 1958
Дорогой Владимир Федорович,
Вы ждали от меня письма, а я ждала от Вас статьи. Ваше письмо, ответ на мое первое, написано от руки, и Вы, конечно, не оставили себе копии, а потому я Вам процитирую то место, где Вы обещали мне прислать статью: «У меня случайно кое-что есть для альманаха, но это еще нуждается в маленькой переработке. Это небольшой „эссей“ о „большой форме“, т<о> е<сть> о необходимости теперь писать много и длинно. Как только перепечатаю, пришлю Вам на „нравится — не нравится“. Если бы не было этой статейки, не знал бы, что Вам отвечать, т<ак> к<ак> занят страшно…»
Этим письмом Вы меня очень обрадовали в свое время, и т<ак> к<ак> литературной статьи, на основании Вашего обещания, я никому пока не заказывала, то я жду Вашу статью, прошу Вас прислать ее мне как можно скорее и ни в коем случае не думать, что с моей стороны была допущена к Вам небрежность или какого-либо рода неуважение. Вы — наш желанный гость, стихи Ваши, статьи Ваши или очерки — всё интересно и нужно для альманаха. Возможно, что и издательство ЦОПЭ разовьется, и мне хотелось бы, чтобы Вы смотрели на альманах как на близкое Вам издание. Я делаю что могу, сил вокруг мало, как Вы знаете, стараюсь извлекать из людей всё, что возможно, чтобы еще немного протянуть время перед тем, как всё кончится, — нам нечего притворяться друг перед другом, к этому идет. Не говоря уже о фактическом возрасте хотя бы издателей-редакторов («Опыты» — 76 лет, «Возрождение» — 82 года, «Новый Журнал» — 68 лет). Не оставаться же нам с «Гранями»[1] и только «Гранями»? Может быть, можно попробовать побороться хоть капельку — прошу в этом помочь, если Вы такого же мнения о будущей нашей словесности, как и я.
Крепко жму Вашу руку и надеюсь — «sans rancune!»2, как говорят французы.
Н. Берберова
1. «Грани» — близкий к Народно-трудовому союзу (НТС) эмигрантский журнал, издававшийся с 1946 г. в ФРГ.
2. Без обид!; забудем прошлое!; помиримся! (фр.)
№ 8
<На бланке:>
Z.O.P.E.
AMERICAN BRANCH
430 West 57th St.
New York 19, N.Y.
22 апреля 1958
Дорогой Владимир Федорович,
Ваша статья улетела в Мюнхен[1], да не одна: я написала маленькую (4 страницы) заметку «по поводу».[2] Очень это выглядит хорошо: полемика 2 поэтов, и, может быть, еще кто-нибудь во втором номере вступит в нее. Возражаю Вам, спрашиваю Вас кое о чем — так что имеются все предпосылки для новой «переписки из двух углов». У нас есть статья Ульянова[3], кот<орая> сделает шум. Там есть и о Вас — кое-какие упреки (небольшие) и очень лестное для Вашего будущего. Вообще номер будет интересным. Пишите еще. От Вас люди ждут — и стихов, и критики, и эссей. Считайте альманах местом, где Вам рады.
Пожалуйста, пришлите короткую биографию и фотокарточку. Предполагаю (как в «Звезде»[4]) поместить в конце книги сведения об авторах.
Пока заканчиваю письмо. Дела много. Жму Вашу руку.
Н. Берберова
1. См.: Марков В. О большой форме // Мосты. 1958. № 1. С. 174—178. Марков больше не принимал участия в альманахе.
2. См.: Берберова Н. По поводу статьи Владимира Маркова «О большой форме» (в порядке дисскусии) // Мосты. 1958. № 1. С. 179—180.
3. Николай Иваноыич Ульянов (1904—1985) — прозаик, критик; в «Мостах» никогда не печатался.
4. Имеются в виду биографические справки об авторах, исчезнувшие со страниц журнала в 1930-х, но возобновившиеся в 1990.
№ 9
7 декабря 1958
Многоуважаемый Владимир Федорович,
пишущая машинка моя в починке, и я пишу на старой калоше, которая меня не вдохновляет, поэтому письмо будет кратким.
Альманахи с июня поджидаются — и я воистину не знаю причины, почему их до сих пор нет. Пишут мне редко. Материал набран. Деньги как будто бы имеются. Каждый месяц мне обещают, что вот-вот выйдет первый номер… Поэтому ничего больше сказать Вам не могу.
Я вот уже 3 месяца как живу частично в Нью-Хейвене, где преподаю русский язык и литературу в Йельском университете.[1] У меня 3 курса, в том числе — русский символизм. Признаюсь, увлечена новой работой. Студенты есть замечательные и очень талантливая профессура. Узнала совершенно новую Америку, которая мне очень по душе.
Как Ваши дела? Не собираетесь ли в наши края?
Жму Вашу руку.
Н. Берберова
1. Берберова преподавала в Йельском университете пять лет (1958—1963).
№ 10
23 января 1959
Дорогой Владимир Федорович,
спасибо за Ваше интересное и милое письмо. Надеюсь, что «Мосты» дошли до Вас. Будем считать, что это — мосты между Вами и мной. Прошу Вас написать, что Вы о них думаете и готовиться к тому, чтобы дать что-нибудь во второй номер. Рада буду, если продолжите нашу полемику, а может быть, и еще присоединятся к ней люди. Второй номер должен быть соорганизован к весне. Работают в Мюнхене медленно. Это Вы, вероятно, уже поняли по первому номеру. Ждали мы его 10 месяцев. Что бы Вы ни написали, всё будет интересно, а потому действуйте по собственному желанию.
Я буду надеяться — на основании Вашего письма, — что Вы все-таки когда-нибудь приедете сюда, в наши края, чтобы нам увидеть друг друга еще бодрыми людьми, а не сидя в инвалидном кресле. Много есть о чем поговорить. Я сама тоже немножко стала провинциалкой — живу в Нью-Хейвене, читаю лекции в Йельском университете, в Нью-Йорке бываю 2 дня в неделю. Жизнью своей довольна — тише воды, ниже травы. А про холод и мрак грядущих дней[1] пусть думает президент Эйзенхауэр.
Гонорар Вам будет выслан немедленно по получении денег из Германии — если они не решат посылать гонорар непосредственно из Мюнхена. Всё, что связано с этим городом, выглядит как-то сонно и флегматически, но людей не переделаешь. Я теперь делами их не занимаюсь и жалованья не получаю — всё делает пока мой муж.[2] Сама я только осталась членом редколлегии.
Следующий раз, когда будете писать мне, пришлите карточки обоих собак, а кстати и свою. Надеюсь, Вы не обижаетесь на таким образом сформулированную просьбу? Вас я и без того знаю, а их пока нет. К черепахе[3] я равнодушна, а главное — совесть перед ней не чиста: приходилось есть суп…
Крепко жму Вашу руку.
Н. Берберова
1. Намек на стихотворение А. Блока «Голос из хора» (1910—1914).
2. Георгий Александрович Кочевицкий (1903—1993) — концертный пианист и музыкальный педагог, третий муж Берберовой (1954—1983). До войны Кочевицкий жил и работал в Ленинграде, попал за границу во время войны, переехал в Америку в 1949 году.
3. Марков много лет держал у себя черепаху Машку. Незадолго до смерти Владимира Федоровича она умерла.
№ 11
19 апреля 1959
Дорогой Владимир Федорович,
получила Ваше письмо, и отвечаю быстро, и хочу, чтобы это мое письмо было ответом настоящим. Начну с конца.
Вы пишете: «Неужели Вы еще верите в литературу? Почитаешь „Н<овое> Р<усское> С<лово>“[1] — уже какие-то литературные обезьяны начинают появляться» и т. д.
Почему Вы читаете «Н<овое> Р<усское> С<лово>»? Неужели у Вас столько лишнего времени? Я никогда не открываю этой газеты — на более интересное не хватает времени. Если бы я читала «Н<овое> Р<усское> С<лово>», то, наверное, стала бы столь же печальной, как и Вы. Простите, но Вы жалуетесь — и я даю Вам совет: никогда не читать «Н<овое> Р<усское> С<лово>». Не от этих ли чтений Вы делаетесь (по Вашему выражению) «захирелым» и даже задохлись? Если это преувеличение — то давайте впредь обходиться без них, если же это не преувеличение, то я совершенно не понимаю Вас: кругом столько роскоши (интеллектуально-духовной), что только хватай, — войдешь в библиотеку — не знаешь, какую книгу брать, знакомишься с людьми — опять тебя тянут во все стороны, и ты только и делаешь, что производишь «чистку» — кто поплоше, к тому не ходить, того посеять вежливо, но твердо. К ногам нашим положено ВСЁ, что только может быть положено, и всё ИНТЕРЕСНО, и с утра до вечера хочется столько знать, и «познать самого себя», и жить в книгах, дружбах, музыке, живописи — и всё это нами получено от нашего XX века. Правда, я всю жизнь избалована тем, что вокруг меня всегда люди, что я выбираю их, но я вижу, что людей много, книг бесконечно много, что «морбид» окончился с молодостью, и теперь, в зрелые годы, в равновесии, при кот<ором> решены «проклятые вопросы», можно бы и не «хиреть». А в литературу я «не верю», а просто люблю ее за то, что иногда в ней нахожу очень для меня приятное и нужное, и (очень редко теперь) сама пишу как могу.
Такой «байронизм» Ваш мне абсолютно чужд, мне кажется, он — признак какой-то незрелости (Вы не будете обижаться, я не обиделась на более резкие вещи в Вашем письме), право, хочется мне Вам сказать: «Вот злонравия достойные плоды!» А злонравие — в Вашем импрессионизме, который до добра не доводит. И Вы так импрессинистичны (не только в статьях, но и в последнем письме), что я почти ничего в нем не поняла. Может быть, Вы можете написать обо всем точнее? Из того, что я поняла, я могу вывести следующее: «новые» Вам чужды. Старых нет. Или ВЫ им чужды. Положение очень мрачное. Почему Вы ищете «родную душу» непременно под журнальной обложкой? Может быть, это и хорошо — мне никогда в голову такое не приходило. Вы говорите: «Париж мне ближе», — какой Париж? Где он? Кто там остался? Непонятно. Если от плохих стихов у Вас «портится настроение на целый день», то почему Вы их читаете???
Теперь о моем «Шлимане».[2] Каждый в нем вычитывает что хочет, комментарии я давать не могу. Скажу только, что через тысячу лет люди будут, конечно, совершенно другими, ибо в течение 80 лет люди так изменились, что мне, например, решительно нечего было бы сказать собственной бабушке (или Наташе Ростовой). Я не вижу ничего общего между мной и людьми, скажем, <18>80-х годов. И как-то совершенно об этом не жалею.
По поводу нашей «полемики» скажу, что не могу понять Вашего письма — как-то всё расплывчато и туманно. «У меня этюд, догадка, — пишете Вы, — поэзия критического жанра». Это что ж такое? Никогда не слыхала. Вижу, что Вы относитесь враждебно к точным наукам и математике, и почему «этюд» должен быть менее точен и определенен, чем статья? О да! Я думаю, что таблица умножения вещь превосходная. Поэзия делается из слов, музыка — из звуков, а из чувств ничего хорошего не делается. Вы, видимо, думаете иначе. Пожалуйста, сделайте так своими писаниями, чтобы я перешла в Ваш лагерь. Люблю сдавать позиции и соглашаться с людьми, которые меня чему-то новому учат. (Без иронии!)
Почему Вы думаете, что все с Вами согласны, когда Вы считаете, что «Медный всадник» лучше «Руслана <и Людмилы>»? Я этого не понимаю. (Может быть, темно у Вас написано — не знаю.) Никакого «уважения» я к Пушкину не требовала. Откуда Вы взяли? И что значит «точка зрения на поэмы Пастернака» у Вас «общепринятая»? Принятая КЕМ? И зачем мне читать литературу о Пастернаке? Стараюсь никогда не читать «о» ком-либо, читаю «кого»-либо и свое мнение имею, не подозревая, что сказали другие люди, — критика меня никогда не питает.
Насчет папы и Тибета. Что значит «донос» — кому? В полицию? Этому я бы хотела объяснения, ибо обвинить в доносе кого-нибудь — вещь серьезная. Хорошо, что не ВЫ, а «одна знакомая дама» — только давайте впредь этим способом не сражаться. По-моему, здесь есть даже капля некорректности — «из Парижа» тоже какие-то анонимы пишут Вам «против меня», и в доносе кто-то где-то меня обвиняет. Ну, что если я Вам начну писать про всё то, что приходится слышать о Вас и Ваших произведениях? И чем Швейцер[3] лучше (или хуже) папы — я не понимаю. И почему их надо сравнивать? Для одного моего друга-католика ничего нет лучше папы. Но Вы хотите, чтобы все предпочитали Швейцера. Это, по-моему, трудновато. Оба — достойные люди. На этом и помиримся.
Историю литературы мне читать (или перечитывать) не надо для того, чтобы сказать, что рифма свой век отжила, что должен прийти гений и повернуть русскую поэзию от заезженных размеров и рифм к новому (что уже сделано на Западе). От трубадуров рифма пришла и пусть она теперь и уходит в голубую даль прошлого. Это щелканье орехов (которым я тоже иногда занимаюсь) должно же наконец иметь конец!
Когда Вы пишете, что я рассуждаю «по-женски», я воспринимаю это как величайший комплимент. Дело в том, что женственности в мире не осталось (у женщин; она целиком теперь перешла к мужчинам), и потому я (о, суета сует!) люблю, когда мне говорят, что я что-то там делаю по-женски. Гиппиус в свое время говорила, что не понимает в литературе разделения на половые признаки, — но это было давно, а с тех пор всё изменилось, и мы изменились. И я совершенно не согласна с ней.
Вы пишете: «К сожалению, отвечать публично не думаю». Что это значит? Как можно жалеть о том, что САМ можешь или не можешь сделать? Если Вы жалеете, то отвечайте. А если не ответите — то зачем же жалеть?
Псы Ваши чудные. Но мне почему-то кажется, что любовь Ваша к псам тоже какая-то печальная. Когда Вы спрашиваете меня, обижаюсь ли я на Вас, обиделась ли на Ваше письмо, то я отвечу Вам так: нет, положа на сердце руку, нет! Но я чувствую что-то безнадежное в нашей переписке, вся Ваша «приблизительность» делает ее очень трудной, почти невозможной. А Вас коробит от моей алгебры.
Вы тоже не обижайтесь на меня. Все-таки я не обвинила Вас в доносе, как Вы меня. За это в старое доброе время (которое Вы так любите и к которому я равнодушна, потому что в нем не было бы мне места) вызывали на дуэль. А теперь я говорю: Бог с Вами.
Н. Берберова
А университет не приносит радости? У меня в Йеле чувство, что я кому-то нужна — профессорам больше, чем студентам.
1. «Новое русское слово» — нью-йоркская газета, издавалась с 1910 года; закрылась после своего столетнего юбилея.
2. Рассказ Берберовой «Памяти Шлимана» был напечатан в первом номере «Мостов» (С. 88—106).
3. Альберт Швейцер (1875—1965) — немецкий врач, гуманист и лауреат Нобелевской премии мира.
№ 12
29 октября <1960>
Многоуважаемый Владимир Федорович,
получила «Гурилевские романсы».[1] Благодарю Вас очень за них. Я помню, что еще в самом начале нашего «знакомства» приветствовала эту поэму и сейчас не изменилась по отношению к ней. Прежде всего — в ней, кроме других достоинств — есть для меня драгоценное: она написана без рифм. С годами мне все труднее воспринимать это щелканье (я и соловьев не люблю). В XIX веке они были на месте, а сейчас, мне кажется, их трудно переносить.
Адрес у меня Ваш старый. Я надеюсь, что письмо это до Вас дойдет, а то выйдет, что я не отозвалась на книгу. Мы теперь с Вами — вдвойне коллеги: не только оба российские литераторы, но и американские профессора. Вот уже 3-й год как я в Йеле. Работа очень интересная. До этого здесь не было студентов, которые работали бы на магистра и на доктора, а теперь их довольно много, — относительно, конечно. У меня 2 курса — русский символизм и русская поэзия от Державина до Маяковского (я — единственная женщина тут, — университет, по традиции, мужской). А со студентами 2-го и 3-го курсов я веду семинар — русская литература XIX века. Работы много, но и отпуск бывает длинный, и я этим летом провела 3 месяца в Европе.
Не собираетесь ли в наши края? Где Иваск? Он молчит, и я молчу. Встретились мы с ним «на минутку» в Париже… Кланяйтесь ему, если Вы с ним в переписке. Где Сечкарев?[2] «Читатель, он тебе не попадался?» — как сказал Кузьма Прутков.[3] Говорят, в Лос-Анджелесе. Так ли это?
Жму Вашу руку.
Н. Берберова
1. Марков В. Гурилевские романсы. Париж, 1960 (переиздан с испр.: СПб., 2000).
2. Всеволод Михайлович Сечкарев (1914—1998) — американский славист украинского происхождения.
3. Строчка из «басни» Козьмы (не Кузьмы) Пруткова «Пастух, молоко и читатель» (1859).
№ 13
<На бланке:>
University of California, Los Angeles
Department of Slavic Languages
Los Angeles, California 90024
8-го февраля 1965 г.
Многоуважаемая Нина Николаевна!
Я работаю сейчас над антологией русской поэзии 20-го века[1], куда, конечно, будут входить стихи Ходасевича. На всякий случай прошу у Вас разрешения включить их больше десятка (по-русски и в английском переводе). Пишу «на всякий случай», так как толком не знаю, к кому обращаться. Мне смутно помнится, что какая-то родственница В<ладислава> Ф<елициановича> писала в «Н<овое> Р<усское> С<лово>» несколько лет тому назад, что за этим нужно обращаться к ней. Что Вы думаете на этот счет?
Скажите Клэренсу[2] при встрече, что я, как и вы оба, вероятно, уже получил чек за библиографию футуризма.
Как Принстон?[3] Как Вы?
Уважающий Вас,
В. Марков
1. Речь идет о будущей антологии Маркова: Modern Russian Poetry. An anthology with verse translations edited and with an introduction by Vladimir Markov and Merrill Sparks. New York, 1966.
2. Кларенс Браун (1913—1999) — профессор славистики Принстонского университета. При его содействии Марков создал общую библиографию русского футуризма для организации International Documentation Center, которая планировала снять материал на микрофильм и потом продавать его.
3. Берберова преподавала в Принстонском университете восемь лет (1963—1971).
№ 14
<На бланке:>
PRINCETON UNIVERSITY
PRINCETON, NEW JERSEY
Slavic Languages and Literatures
423 Pyne Administration Bldg
13 февраля 1965
Дорогой профессор Марков,
для перепечатанья стихов умерших поэтов не нужно никакого разрешения. Гринберг это делает в «Воздушных Путях».[1] Письмо племянницы Ходасевича в свое время было написано взбалмошной дурой, которая собиралась требовать с меня деньги (хотя я не только редактировала книгу стихов Ход<асевича>, но и издала ее!). Эта особа обратилась к адвокату и насмешила и меня, и адвоката, который ей всё разъяснил.
Я бы хотела знать, что за антологию Вы собираетесь выпустить? Переводы на английский? Двуязычный текст? Переводы стихами или прозой (как сделал Оболенский[2])? И если будут переводы, то возьмете ли старые или будете делать новые? Кстати, знаете ли Вы книжечку переводов Хорнштейна?[3] Там есть переводы из Гумилева, Эренбурга, Блока и меня.
Я была 2 года тому назад на съезде в Вашингтоне и слышала Ваш доклад о «монострочках».[4] Думаю, что монострочкам принадлежит гораздо большее будущее, чем длинным поэмам. Очень было интересно. После Вашего доклада я искала Вас и думала, что Вы тоже двинетесь в мою сторону, но как-то не вышло наше знакомство. А в этом году Вас не было на съезде в Нью-Йорке.
Не едете ли Вы летом в Европу? Может быть, встретимся в Европе? Надежды увидеть Вас в США, видимо, надо оставить.
Принстон хорош очень, и мне здесь хорошо очень. Слава Богу, Нью-Йорк близок, так что только изредка чувствую «провинциальный душок». Студенты (аспиранты) хорошие, и трое уже преподают в колледжах и пишут диссертации — у меня диссертациями нагрузка очень тяжелая. Думаю, и у Вас это есть. Но податься некуда.
Жму Вашу руку.
Н. Берберова
Пишу длинную книгу. 500 стр<аниц> готовы.[5]
1. См.: К истории альманаха «Воздушные пути»: переписка Р. Н. Гринберга и В. Ф. Маркова / Пуб. Ж. Шерона // Звезда. 2019. № 3. С. 107—139.
2. Имеется в виду книга: The Penguin Book of Russian Verse. Introduced and edited by Dimitri Obolensky with plain prose translations of each poem. Baltimore, 1962. Сэр Дмитрий Дмитриевич Оболенский (1918—2001) — британский историк и филолог. Был иностранным членом РАН.
3. См.: Poems by Alexander Blok, Nicolay Gumilev, Ilya Ehrenburg and Nina Berberova translated from the Russian by Yakov Hornstein. Dorking, England. <1945>. Яков Хорнштейн (1902—1987) — британский переводчик русской и венгерской поэзии. Жена Хорнштейна была родной сестрой Льва Натановича Лунца (1901—1924), младшего члена объединения «Серапионовы братья», с которым Берберова дружила; см.: Берберова Н. Из петербургских воспоминаний: три дружбы // Опыты (Нью-Йорк). 1953. № 1. C. 163—180. (Благодарю И. Винокурову за эту информацию.)
4. Марков позже расширил свой доклад и напечатал его на страницах альманаха «Воздушные пути» (1963. № 3. С. 242—258).
5. Очевидно, автобиографическая книга «Курсив мой».
№ 15
<На бланке:>
University of California, Los Angeles
Department of Slavic languages
Los Angeles, California 90024
24 февраля 1965 г.
Дорогая Нина Николаевна!
Большое спасибо за ответ, который рассеял много недоразумений. Меня чуть было не убедили, что надо разыскивать чуть ли не отца Поплавского[1] и т<ому> п<одобное>, потому что «копирайт» действителен в течение пятидесяти лет после смерти.
Моя антология двуязычная — со стихотворными переводами, которые, разумеется, делаю не я. Я подробно объясняю текст не знающему русского американцу.[2] Результаты иногда очень неплохие. Переводы со стороны решили не брать, хотя сейчас и жалеем: срок сдачи приближается, а у нас еще многое не окончено. О книге Хорнштейна, к сожалению, не слышал. Когда она вышла?
Очень печально, что мы тогда в Вашингтоне не увиделись. Если б только я знал, что Вы там, я бы стал разыскивать Вас. В ближайшее время поездок на восток у меня не предвидится, да и в Европу не собираюсь (ездил этим и позапрошлым летом).
О чем книга?
Еще раз спасибо,
В. Марков
1. Два стихотворения («Стоицизм» и «На мраморе среди зеленых вод…») эмигрантского поэта Бориса Поплавского (1903—1935) попали в марковскую антологию. Отец поэта — Юлиан Игнатьевич Поплавский (1871—1958) — пианист, юрист и критик. Окончил Московскую консерваторию, ученик Чайковского. Уехал из России в 1919.
2. Имеется в виду американский поэт Мэррилл Спаркс (1922—2014).
№ 16
<На бланке:>
PRINCETON UNIVERSITY
PRINCETON, NEW JERSEY
Slavic Languages and Literatures
423 Pyne Administration Bldg
27 апреля 1965
Дорогой профессор Марков,
Ваше письмо не требовало ответа, но мне хочется ответить Вам — выразить Вам мои добрые чувства по поводу всего того, что я читаю, подписанное Вашим именем. На нашем академическом горизонте мало таких людей, как Вы, и хорошо бывает знать, что Вы существуете. Я здесь теперь associate professor, дружу очень с Кларенсом Брауном, в будущем году у меня — 6 диссертаций. Студенты очень хорошие. Мечтаю о семинаре по «Первому свиданию» Белого, что, вероятно, и будет, так как я более или менее сама себе хозяйка.
Жаль, что Вы не собираетесь в наши края. Еду в Европу на 3 месяца 9 июня. Книгу пишу уже 5 лет, о самой себе. Будет там большая мемуарная часть. Видимо, выйдет по-английски раньше[1], чем по-русски.[2] Если бы Вы были здесь, я бы Вам почитала кое-что. Придумана книга довольно занятно.
Желаю Вам успеха с антологией. Не для того, чтобы навязываться, но хочу Вам напомнить, что в «Новом Журнале», в номере 34, было напечатано одно мое довольно «многозначительное» стихотворение «Последний поэт России»[3], которое, может быть, имело бы смысл включить в Вашу антологию.
Вы, вероятно, получили сборничек Хорнштейна. Между прочим, он прислал мне (ненапечатанный) перевод «Шестого чувства» Гумилева — отличный. Пожалуй, лучше подлинника. Если Вам он интересен, могу прислать. Если будете мне писать, то сообщите, что Вы взяли из Ходасевича.
Крепко жму Вашу руку.
Н. Берберова
1. Berberova N. The Italics are mine. Translated from the Russian by Philippe Radley. New York, 1969.
2. Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. Мюнхен, 1969.
3. В свою антологию стихотворение Берберовой Марков не включил.
№ 17
<На бланке:>
Vladimir Markov
303 South Westgate Avenue
Los Angeles, California 90049
17 мая 1965
Глубокоуважаемая Нина Николаевна!
Очень благодарен за милое письмо. У нас аспирантская программа не так развита, как у вас, и мне остается только завидовать, но наш университет идет вперед гигантскими шагами — и наш отдел вместе с ним.
Вашего «Последнего поэта» я очень хорошо помню, конечно. Простите, что не отозвался сразу на Хорнштейна. Гумилева он действительно неплохо перевел и выбрал стихи нешаблонно (чего не могу сказать о себе в антологии: впрочем, я не любитель этого поэта). Если у Вас экземпляр «Шестого чувства» лишний — пришлите: будет интересно сравнить с нашим переводом.
Что взято из Ходасевича, не могу точно сказать, т<ак> к<ак> как раз эта часть у машинистки, а на память не знаю: мы взяли из Ходасевича много (около 18-ти стихотворений).
Желаю хорошей встречи с Европой. Если не забудете, черкните оттуда: я собирался, но не смогу этим летом, буду сидеть дома. Письма от Вас мне всегда приятны.
С искренним приветом,
В. Марков
№ 18
<На бланке:>
Vladimir Markov
303 South Westgate Avenue
Los Angeles, California 90049
10 августа 1965 г.
Глубокоуважаемая Нина Николаевна!
Знаю, что Вы в Европе — но я сейчас перед отъездом туда же (случилось все неожиданно, и, когда я последний раз писал Вам, я не знал, что сам полечу в европейские края). Во всяком случае, сейчас, перед отъездом, я плачу старые долги — а Вам я не послал в свое время списка стихов Ходасевича, которые вошли в нашу антологию. Вот они: «В Петровском парке», «Без слов», «Вариация», «Обезьяна», «Гостю», «Из окна», «Ласточки», «Баллада», «Леди долго руки мыла», «Улика», «Перешагни, перескачи», «Было на улице полутемно», «An Mariechen», «Дачное», «Хранилище», «Перед зеркалом», «Окна во двор», «Звезды», «Памятник».
Надеюсь, что Вы вернетесь осенью полная сил и впечатлений.
Уважающий Вас,
В. Марков