Об Иване Павловиче Ювачёве
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2020
1913 год. 14 января. Санкт-Петербург. Хоть и будний день, понедельник, на Невском, как всегда, многолюдно. Кто-то торопился по неотложным делам, кто-то неспешно прогуливался. В толпе выделялись двое. Один — пожилой мужчина, который благодаря седой окладистой бороде выглядел старше своих 52 лет. Звали его Иван Павлович Ювачёв. Его молодой спутник, 17-летний племянник Анатолий, сын покойного брата Михаила, относился к дядюшке с величайшим почтением.
Иван Павлович иногда в свободный от службы день отправлялся с визитами к своим родственникам. В этот день он сначала пошел к обедне в церковь Знамения, что напротив Николаевского вокзала. Оттуда, зайдя ненадолго в церковь Радости всех скорбящих на Шпалерной, наконец к вдове скончавшегося около двух лет назад брата Андрея Ольге Степановне. И застал ее в слезах. Девятилетняя дочь Варя больна, врачи подозревают воспаление слепой кишки (аппендицит), и, возможно, девочке потребуется операция. Иван Павлович успокаивал Ольгу Степановну как мог.
На улицу они с Анатолием вышли расстроенные. Узнав, что Иван Павлович направляется теперь на канал Грибоедова к брату Петру, племянник вызвался проводить его. Вышли на Невский, и тут Анатолий неожиданно заявил:
— А вы, дядюшка, фатальный человек!
— Что ты имеешь в виду, Тося? — удивленно спросил Иван Павлович.
— Кто вам сделает благо, тому в сто раз больше Господь сделает. А кто сделает вам зло, тому в сто раз больше будет зла.
Анатолий замолчал, вероятно, сам удивившись тому, что` произнес. Вскоре он, распростившись с дядей, отправился по своим делам, а Иван Павлович по дороге к Петру задумался над сказанным племянником. Вероятно, Тося не заглядывал в словарь Владимира Даля и не был знаком с его определением понятия «фатальный». Даль считал, что это судьба, рок, в смысле предопределения, неизбежности всего, что произойдет в жизни человека. Наверное, Анатолий все-таки имел в виду не это, а то, что тюрьма, каторга не сломили Ивана Павловича, не убили в нем доброты, милосердия, сочувствия к ближним.
Все произошедшее в этот день зафиксировано в дневнике Ювачёва, который он вел много лет.
(Заметим в скобках, что много лет спустя, в феврале 1920 года, близкий друг Ювачёва Василий Иванович Лисев, хорошо знавший Ивана Павловича, тоже назвал его фатальным, роковым человеком. С одной стороны, Василий Иванович боялся ненароком оттолкнуть друга, а с другой — беспокоился, не причинит ли ему какие-либо неприятности близкое знакомство с Ювачёвым.)
Фатальный человек… Нет, пожалуй, в этом определении что-то есть. Если иметь в виду не мистические понятия рока, предопределенности, неизбежности, а судьбу Ивана Павловича, в ней было немало рокового.
НА БЕРЕГУ РЕКИ ТОСНО
Как ни удивительно, решающую роль в судьбе предков И. П. Ювачёва сыграл Петр I. Заложив на «мшистых, топких берегах» Петербург, царь-преобразователь вознамерился возвести Северную столицу краше Белокаменной. Для этого необходимо было огромное количество строительных материалов. А учитывая, что в то время средства доставки грузов были примитивными (телеги по разбитым дорогам да баржи по воде), месторождения надо было искать поблизости от строящегося города.
И вот на берегу реки Тосно, недалеко от ее впадения в Неву, примерно на полпути от Петербурга до Шлиссельбурга, сподвижниками Петра были обнаружены богатые залежи каменной плитки, щебня, песка. Но кто будет их разрабатывать? Поблизости ни одной деревушки, ни одного села. И тогда Петр I издает указ: переселить в эти места крестьян из разных губерний империи. Соорудив наскоро землянки и шалаши для жилья, крестьяне взялись за работу. Одновременно с добычей строительных материалов и отправкой их в Петербург строили дома. Одной из первых была построена часовня, где поместили чудотворную икону святителя Николая, привезенную крестьянами Жуковского уезда Московской губернии. В честь нее и село назвали Никольским.
Петр I принял очень разумное и важное для переселенцев решение. Он произвел вчерашних крестьян в разряд придворных служащих. Это определило судьбу многих из них. Наиболее смекалистые и энергичные со временем переезжали в столицу и становились слугами, швейцарами, конюхами и полотерами в придворном ведомстве.
Среди этих переселенцев была и крестьянская семья Ивачевых. Откуда они приехали, неизвестно. Как неизвестны и их судьбы. До нас дошли только имена представителей более позднего поколения — дедушки и бабушки И. П. Ювачёва (соответственно, прадедушки и прабабушки его сына Даниила Хармса): Иван Андреевич и Акилина Борисовна Ивачевы. Известно лишь, что они весь XIX век прожили в селе Никольском и упокоились на сельском кладбище. Когда в 1903 году скончался отец Ивана Павловича, Ювачёв записывает в дневнике, что Павла Ивановича похоронили «в головах родителей».
У Ивана Андреевича и Акилины Борисовны было шестеро детей: три дочери — Евдокия, Мария, Александра и три сына — Тимофей, Павел, Иван. Павел, который родился 25 января 1820 года, оказался самым настойчивым из братьев. Ему не было еще и 20 лет, как он переехал в Петербург и 22 января 1840 года поступил в придворную команду полотеров. Судя по всему, именно в это время он изменил одну букву в своей фамилии и стал Ювачёвым. Возможно, среди придворных служащих уже был кто-то из его родственников, носивший фамилию Ивачев. Чтобы их не путали.
Из материалов, которые обнаружила в Государственном архиве Тверской области профессор Е. Н. Строганова, стало известно, что в апреле 1845 года Павел Иванович женился на сестре своего товарища по полотерской команде Дарье Харлампиевне Фокиной. От этого брака на свет появилось одиннадцать детей. Пятеро из них скончались в раннем возрасте, и только шестеро прошли каждый свой жизненный путь: Андрей, Михаил, Иван, Анна, Виктор и Петр.
СЫН ПОЛОТЕРА
Иван Павлович Ювачёв (отец Д. Хармса) был седьмым ребенком. Он родился 23 февраля (по ст. ст.) 1860 года. Когда он подрос, отец стал брать его с собой на работу — в императорский Аничков дворец, где натирал полы. И маленький Ваня, случалось, встречал в дворцовых залах государя Александра II, государыню и играл с их детьми. В 1866 году, когда Павлу Ивановичу исполнилось 46 лет и ему стало трудно исполнять требующую недюжинных физических сил работу полотера, его назначили капельдинером царской ложи Императорского Мариинского театра. Он принимал на спектаклях императорскую фамилию, в том числе Александра II, Александра III и наследника, будущего царя Николая II.
Нередко Павел Иванович ходил в театр с сыном Иваном. Тот был очарован оперными спектаклями, знал некоторые арии наизусть, чем удивлял окружающих. В дальнейшем он научился играть на фисгармонии, скрипке, сочинял музыку, написал несколько романсов. Это было уже в зрелом возрасте, но любовь к музыке зародилась у него в детстве.
По выходным и праздникам все семейство отправлялось в церковь. Смирные, нарядные, поглядывая на торжественно шествующих родителей, дети входили в храм. Маленький Ваня усердно молился, шепотом повторяя за взрослыми слова духовных стихов, подпевал хору. С каждым разом он делал это все смелее и увереннее. От природы у него были неплохой музыкальный слух и звонкий голос, что и было замечено священниками храма. И вскоре мальчик уже пел на клиросе.
Когда Ивану исполнилось 10 лет, он поступил в епархиальное училище на Владимирской площади напротив собора. После первого класса он получил похвальный лист «За благонравие, прилежание и отличные успехи в науках», но потом неожиданно потерял всякий интерес к учебе. Он витал в облаках, больше, чем рассказ учителя, его интересовало то, что происходило на паперти Владимирского собора, который был хорошо виден из окон училища. Во втором классе он остался на второй год, а в выпускном свидетельстве по арифметике, геометрии, истории, географии и даже по русскому языку (у будущего писателя!) стояли оценки «удовлетворительно». По Закону Божьему — «хорошо», рисованию и черчению — «очень хорошо», чистописанию — «отлично».
Несмотря на удручающие итоги учебы, Иван пристрастился к чтению. Отец, хоть родом из крестьян, был человеком грамотным, собрал неплохую библиотеку. Если детской наивной мечтой Вани было стать лесничим (семья летом снимала дачу в пригороде Петербурга, и мальчик много времени проводил в прогулках по лесу), то, окунувшись в чтение, он стал мечтать о другом. Книги Майн Рида и Густава Эмара манили юношу пересечь океан, оказаться на Американском континенте и пройти тропами индейцев. А осуществиться эта мечта могла, только если стать моряком. И после окончания епархиального училища 14-летний Иван отправился в Кронштадт и поступил в Техническое училище Морского ведомства. Это было непросто. На 200 экзаменующихся было всего 40 вакансий. «Не выдержу — убегу в Америку», — думал Иван. Но убежать ему не пришлось: экзамен он выдержал отлично и 10 сентября 1874 года был зачислен на штурманское отделение.
КРОНШТАДТ
Жизнь его круто изменилась. Теперь он был оторван от семьи, жил в казарме, распорядок дня был подчинен строгой воинской дисциплине. Но зато здесь, в Кронштадте, все дышало морем. На рейде стояли невиданные им ранее огромные корабли.
Сохранился короткий рассказ И. П. Ювачёва «То было раннею весной…» (первое опубликованное литературное произведение), написанный много лет спустя на Сахалине и напечатанный в газете «Владивосток», как ностальгическое воспоминание о кронштадтской юности. Главный герой рассказа, за которым легко угадывался сам автор, полюбил кроткую, нежную девушку. Она жила с матерью и младшим братом в полной нищете и вынуждена была пойти на содержание к столичному профессору. Так драматически закончилась первая юношеская любовь героя рассказа (возможно, самого автора).
Настало лето 1875 года. 15-летний… нет, пока не капитан, а воспитанник Ювачёв с восторгом узнал, что они отправляются в первое морское учебное плавание на корвете «Воевода». Сколько новых впечатлений оно принесло Ивану! Сколько радости и удовлетворения! Вот он стоит на носу корвета, который то зарывается в воды Балтийского моря, то выныривает и какое-то время словно парит над водной гладью. Свежий ветер упруго упирается в обтянутую тельняшкой грудь. Так же, всматриваясь вдаль в надежде увидеть долгожданную землю, стояли, наверное, на носу корабля и герои его любимых книг.
Эту гармонию в душе юного моряка нарушил один инцидент, случившийся на корвете. В конце кампании во время одного из авралов старшему офицеру что-то не понравилось в действиях воспитанников старшей роты, и он пригрозил им карцером. Один из курсантов тихо проговорил: «Имеет ли он еще право посадить нас в карцер?» Эта фраза была услышана, и «бунтарь» действительно был немедленно посажен в карцер. Эта расправа произвела сильное впечатление на Ювачёва.
Еще одна история взволновала Ивана. Однажды (было это 23 января 1876 года) во время вечернего приготовления уроков дежурный офицер заметил, что воспитанник Дубровин, подняв крышку конторки, низко склонился над ней и явно читал что-то, что было спрятано под конторкой. Оказалось, что это была запрещенная книжка. Служака-офицер немедленно доложил об этом начальнику училища Александру Ильичу Зеленому. Старика Зеленого все знали как доброго и справедливого человека, энергично заступавшегося за своих воспитанников, если с кем-либо случалась какая-нибудь неприятность. Но здесь была замешана политика. Все курсанты насторожились — как отнесется начальство к этому факту? Дни шли за днями, но никаких репрессий не последовало. Дубровину дали окончить курс (благо он учился в последней, выпускной роте), но офицерского звания не присвоили. По заявлению родителей его уволили из училища. Дубровин пошел по революционному пути, оказал вооруженное сопротивление при аресте и в апреле 1879 года был повешен в Петропавловской крепости.
Запрещенная, тайная литература действительно появилась в училище. Одноклассник Ювачёва Михаил Меньшиков (в будущем известный журналист) сначала давал Ивану небольшие брошюрки, а затем и более серьезные книги и журналы. Ювачёв стал интересоваться политическим движением в России. Этому способствовал и школьный журнал «Неделя», создателем и редактором которого был тот же М. Меньшиков. Участвовал в «Неделе» переводными статьями и рассказами из морской жизни и Иван Ювачёв.
Учился он хорошо и 16 апреля 1878 года в чине кондуктора Корпуса флотских штурманов был выпущен из училища одним из первых. Но…
Однажды утром сосед по номеру Иван Ильин разбудил Ювачёва сообщением, что приехал рассыльный из Главного морского штаба и предлагает ввиду неоконченной войны с Турцией отправиться в Черноморский флот и принять участие в военных действиях. «Вот это настоящее дело», — решили товарищи и написали рапорты о переводе.
Россия действительно находилась в состоянии войны с Турцией, и для воюющего флота нужны были молодые морские офицеры. Порыв 18-летнего Ивана Ювачёва и его друга можно объяснить или высоким чувством патриотизма, или обыкновенным мальчишеским любопытством — мир посмотреть, себя показать.
НА ЧЕРНОМ МОРЕ НЕСПОКОЙНО
Вот так нежданно-негаданно Иван Павлович Ювачёв оказался в городе Николаеве, где у него не было ни родных, ни знакомых. Да и в морской среде завести знакомства было чрезвычайно сложно. Офицеры, окончившие привилегированный Морской корпус, преимущественно потомственные дворяне, флотские офицеры, желтопогонники, были господами на флоте. А выпускники Технического училища, куда принимались дети всех сословий, — штурманы, механики, кораблестроители, — корпусные офицеры, белопогонники, считались чернорабочими, неровня желтопогонникам. Через полтора года после окончания училища его выпускники должны были держать экзамен на чин прапорщика. Следующие чины, вплоть до капитана, давались ровно через пять лет. Следовательно, только через 22 года И. П. Ювачёв и его товарищи могли дослужиться до капитанского чина. Такого унизительного движения по служебной лестнице не существовало ни в одном роде войск. Более того, членами морского клуба могли быть только флотские офицеры. И неудивительно, что все лучшие и образованные корпусные офицеры при первой возможности покидали флот, и к моменту прибытия Ювачёва на Черноморский флот их антагонизм с флотскими достиг апогея.
Приехав в Николаев, Иван Павлович некоторое время жил в гостинице в ожидании назначения. От нечего делать взялся готовить к вступительным экзаменам в юнкерские классы сына кавказского купца. И тот благополучно поступил. Встретив ученика через четыре года, Ювачёв немало удивился. Он — скромный прапорщик, а тот — мичман флота и уже свысока смотрит на своего учителя.
Из-за недостатка офицеров штаб назначил его, кондуктора Корпуса штурманов, на должность вахтенного начальника шхуны «Казбек». И в то же время он исполнял обязанности помощника старшего штурманского офицера.
В открытом море в присутствии всей команды был вскрыт секретный пакет, и моряки узнали, что они должны идти занимать турецкий город Батум. В предписании руководство штаба призывало команду «Казбека» проявить свою воинскую доблесть и отвагу при занятии Батума в случае сопротивления местных жителей и фанатичных мусульман.
Но участвовать в боевых действиях Ювачёву не пришлось. Батум, много лет принадлежавший Турции, в результате победной Русско-турецкой войны по мирному договору отошел к России.
Недолго плавал Ювачёв на «Казбеке». Все офицеры корабля были милые, добродушные люди, с которыми приятно провести время, но они были далеки от политики и насущных проблем, волновавших Ювачёва. И только молодой, энергичный доктор Николай Анемподистович Есипов, выпускник Казанского университета, не утратил студенческого задора и открыто произносил в кают-компании либеральные речи. Единственным, кто мог поддержать разговор, был Ювачёв. На флоте как огня боялись революционных настроений, и командир «Казбека» капитан 2-го ранга Д. А. Чернопольский не брезговал подходить к открытому люку кают-компании и прислушиваться к разговору офицеров. Капитан пожаловался своему родственнику, адъютанту штаба И. С. Генбачеву, что у него на судне звучат бунтарские речи. Есипов был переведен на другую шхуну, а Ювачёва назначили производителем работ в морскую съемку северной части Черного моря.
Службу в морском флоте ему заменили тихой научной работой, связанной с промерами морских глубин вдоль побережья. И притом направляли в самые отдаленные, дикие места, где не ступала нога человека, разве что охотника-промысловика или чудака-рыболова.
Эта работа принесла Ювачёву много новых впечатлений, но, по-видимому, мало увлекала его, и вскоре он к ней совсем остыл. Тянуло домой, в Петербург. Мечтал поступить в Морскую академию и продолжить образование. Ведь ему было тогда всего 20 лет.
Летом 1880 года Иван Павлович возвратился в Петербург, встретил своих друзей по кронштадтскому Техническому училищу и познакомился с новыми офицерами. Но тут на него навалилась болезнь, и врачи из холодного и влажного климата столицы настоятельно рекомендовали отправиться на юг.
Снова Николаев. Снова Черноморский флот. В штабе получил назначение старшим штурманом на шхуну «Келасуры». Кроме командира корабля капитана Л. П. Беклешова и механика капитана Шипулинского, все офицеры — зеленая молодежь. Беклешов страдал морской болезнью, и, едва выходили в море, он спускался в каюту, предоставляя право вести корабль по своему усмотрению Ювачёву, и показывался на палубе только с приходом в порт.
Недолго пришлось плавать И. П. Ювачёву и на «Келасуры». Вздорный, самолюбивый Беклешов вступал в конфликт со многими офицерами, возненавидел он и Ивана Павловича, написал на него донос, что, мол, под влиянием старшего штурманского офицера Ювачёва вся молодежь на корабле революционно настроена. Как второй раз замеченного в распространении революционных идей, Ювачёва списали на берег и направили на метеорологическую станцию.
И с 1 июля 1882 года Ювачёв снова начал заниматься научными исследованиями в должности помощника начальника Николаевской метеорологической станции.
Летом все офицеры находились на кораблях. Зимою же перебирались в город и обычно проводили время за игрою в карты, в выпивках и флирте с николаевскими красавицами. Ювачёв не принимал участия в этом времяпрепровождении большинства молодых моряков. Уединившись, он усиленно занимался самообразованием — читал книги и статьи по научным, философским и политическим вопросам. И общался только с несколькими офицерами, тоже интересовавшимися подобными вопросами.
Однажды Иван Павлович снова встретился с доктором Есиповым вместе с которым за либеральные беседы в кают-компании был списан с корабля. В это время Есипов всерьез занялся наукой — писал докторскую диссертацию. Его жена Наталья Павловна собрала вокруг себя всю думающую, интеллигентную молодежь Николаева. Она окончила Высшие женские курсы в Казани, подобные курсы в Петербурге и привлекала к себе молодых моряков начитанностью и умением передавать свои знания и на словах и на бумаге. Молодые барышни, дочери моряков, преклонялись перед ее умом, знаниями и считали за большое счастье переступить порог ее квартиры. И. П. Ювачёв вспоминал: «Молодежь старалась содержательно проводить время: на первом плане у всех самообразование, иные занимались переводами, иные писали рефераты на животрепещущие темы. Я лично совместно с Наталией Павловной переводил с французского роман из жизни русских эмигрантов за границей; кроме того, я самостоятельно писал ежедневно статьи по женскому вопросу. Каждый день приходил ко мне мичман В. А. Лебединцев, брал у меня написанные листы и куда-то уносил их для переписки сразу в двух экземплярах».[1]
Велись в этом своеобразном салоне m-me Есиповой и либеральные разговоры. А от либеральных мыслей и разговоров недалеко и до революционных настроений.
Ранней весной 1882 года в Николаеве объявился член Исполнительного комитета «Народной воли» подполковник Михаил Юльевич Ашенбреннер. Он подыскивал того, кто бы мог стать организатором и руководителем кружка морских офицеров, сочувствующих революционному движению. Ему указали на Ювачёва. Они встретились в меблированных комнатах бывшей гостиницы «Франция». Разговор был долгим, подробным, и вскоре кружок морских офицеров Иваном Павловичем был создан, и в течение полугода его собрания проходили то на квартире Ювачёва, то под видом пикников или морских прогулок на катере. На этих собраниях велись беседы о необходимости либеральных перемен в жизни страны, которые могли бы улучшить положение народных масс. Иван Павлович был категорически против террора, о чем часто спорил с приезжавшим в Николаев Сергеем Дегаевым.
Осенью того же, 1882 года жизнь И. П. Ювачёва круто изменилась. Он принял решение возвратиться в Петербург и продолжить свое образование в Морской академии. Но ко времени его приезда на берега Невы вступительные испытания уже закончились, и Иван Павлович был зачислен в Академию лишь вольнослушателем.
Встав на Черном море на путь революционной пропаганды, Ювачёв и в Морской академии организовал революционный кружок. М. Ю. Ашенбреннер, тоже перебравшийся в Петербург, предложил Ивану Павловичу объединить его кружок с таким же кружком Артиллерийской академии. Революционно настроенные офицеры только-только начали налаживать конспиративные связи, распространять нелегальную литературу, как последовала серия арестов.
Однажды Ювачёв шел по Литейному мосту в сторону Финляндского вокзала. Он торопился на поезд, чтобы отправиться на дачу к родным. Какая-то неведомая сила заставила его оглянуться. Ему показалось, что в толпе следовавших за ним людей мелькнуло лицо Дегаева. «Да нет, не может быть. Что ему тут делать?» — успокоил себя Иван Павлович. А на следующий день (13 августа 1883 года) к дому, в котором снимали дачу в поселке Шувалово Ювачёвы, подъехала карета и несколько полицейских уверенно направились в ту часть дома, где жила семья Ивана Павловича. Без долгих разговоров они подхватили его под руки и повели к экипажу. В памяти оторопевшего Ювачёва запечатлелись лишь восторженный взгляд молодого полицейского (он, видимо, впервые видел «настоящего революционера») да заплаканные соседи, муж и жена, обрусевшие немцы Урлауб, с которыми он подружился (между прочим, это были бабушка и дедушка известной актрисы театра и кино Татьяны Львовны Пилецкой). Очнулся Иван Павлович в тюремной карете, которая мчалась из пригорода в центр Петербурга.
ОДИНОЧНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ. СУД
Сначала Ювачёва привезли в охранное отделение, которое находилось в доме градоначальника на Гороховой улице. Потом в тот же день доставили в Петропавловскую крепость и поместили в одиночную камеру Трубецкого бастиона.
Незадолго до ареста Иван Павлович в разговоре с одним доктором медицинских наук коснулся темы одиночного заключения. Доктор категорически заявил, что человек через три месяца одиночного заключения сходит с ума. Ювачёв знал примеры, когда люди и после пяти, а то и десяти лет заточения в «каменном мешке» сохранили здоровый ум. Оказавшись в подобном положении, Иван Павлович вспомнил слова ученого медика, и в его душе зародилась боязнь тронуться рассудком; и он с первых дней пребывания в тюрьме старался дисциплинировать свой ум, занять его какой-либо работой, лишь бы он не оставался праздным. Иван Павлович мысленно читал воображаемым слушателям лекции по своим любимым предметам — математике, физике, астрономии, сочинял стихи, делал французские и английские переводы, занимался греческим языком.
«Однако, — думал я, — сколько умственного труда и энергии бесполезно тратится в одиночном заключении! Отчего бы не дать нам переводить книги для печати?.. Вообще, отчего бы не воспользоваться трудами и способностями заключенных?..»[2]
Без учителя и книг, зная только несколько греческих слов, употребляемых в русском языке, Ювачёв путем анализа и сопоставлений значительно расширил свой словарь. Причем настолько, что взялся за новый перевод Евангелия с греческого языка на русский. Чуть слышно, для себя он пел арии из любимых опер, рисуя в своем воображении эти сцены, виденные в театре, и нередко доводил себя до слез.
Несколько дней подряд Иван Павлович просил смотрителя тюрьмы дать ему для чтения какую-нибудь книгу из тюремной библиотеки. Наконец ему подали с ехидной улыбочкой крошечное засаленное Евангелие с вырванными страницами. Еще долго смотритель наблюдал в глазок, какое впечатление произведет на него, революционера (!), эта испачканная множеством рук, которые к ней прикасались, религиозная книжица.
Но ехидный смотритель даже предположить не мог, какой переворот в душе заключенного произведет она. День за днем, страница за страницей, нет, не читал, изучал Ювачёв Евангелие, постоянно возвращаясь к прочитанным, но неосознанным главам.
«Никогда ни раньше, ни после я не замечал в себе такой способности к мышлению, как в тюрьме», – признается потом И. П. Ювачёв в книге воспоминаний.[3]
Через месяц после ареста свидания с Иваном Павловичем добилась сестра Анна. Встреча проходила в специальной комнате, разгороженной посредине двумя параллельными решетками, между которыми сидел смотритель тюрьмы. Анна была поражена теми условиями, в которых жил ее брат. «Как ты можешь жить в этом каменном гробу?!» — говорила она со слезами.
Единственным развлечением в тюремной камере было наблюдение за жизнью насекомых, залетевших в открытую форточку. Иногда залетали и птицы, и тогда поднималась веселая кутерьма. Нельзя было без улыбки наблюдать, как жандармы гонялись за пернатыми, стараясь выгнать их в окно. Трогательной была ситуация, когда парочка голубей принялась вить гнездо между рамами, но безжалостные сторожа выбрасывали кучки натасканных ими веточек.
Тем временем продолжавшееся чуть больше года следствие было закончено. Назначен суд. Заключенных из Трубецкого бастиона перевезли в Дом предварительного заключения и оттуда доставляли на заседания суда.
«Процесс 14-ти» вызвал бурную реакцию в обществе. О нем говорили повсюду. И вот наконец 23 сентября 1884 года начались судебные заседания. Здесь Ювачёв впервые увидел руководителя организации Веру Фигнер и лейтенанта флота Буцевича, в связях с которыми его обвиняли.
Вечером 1 октября председатель Военно-окружного суда зачитал окончательный приговор. Из 14 осужденных за государственные преступления восемь приговорены к смертной казни, в том числе и И. П. Ювачёв, несмотря на скромное по сравнению с другими участие в работе военной организации «Народной воли».
После объявления приговора на свидание пришли брат и сестра. Со слезами на глазах они убеждали Ивана Павловича обжаловать несправедливый приговор суда.
«— Оставьте мне, — говорю я им, — немного сократовского утешения.
— Какое это утешение?
— А помните, когда Сократ взял в руки чашу с ядом, ему сказал один из его учеников: „Ты умираешь невинным!“ — „А разве ты хотел, — ответил ему Сократ, — чтобы я умер виновным?“ Пусть и у меня будет сознание, что меня осудили неправильно».[4]
Снова одиночная камера Трубецкого бастиона, снова томительное, продолжавшееся шесть дней и ночей ожидание. На сей раз казни.
И этот день настал. Но только для двух революционеров: лейтенанта флота барона А. Штромберга и поручика артиллерии Н. Рогачева, которых через несколько дней повесили. Остальным, в том числе и И. П. Ювачёву, высочайшей милостью государя императора приговор был смягчен и виселица заменена, в частности Ювачёву, 15-летней каторгой. Об этом Ивану Павловичу в субботу вечером 6 (19) октября объявил комендант Петропавловской крепости генерал-адъютант Ганецкий, седой, полный, невысокого роста старик в аксельбантах.
Ночью 16 октября 1884 года на маленьком казенном пароходике Ивана Павловича перевезли из Петропавловской в Шлиссельбургскую крепость, где он должен был дожидаться отправки на каторжные работы. И ожидание это длилось… около двух лет.
ШЛИССЕЛЬБУРГ
Местом обитания Ювачёва на долгие месяцы стала крохотная тюремная камера — пять шагов длиною и четыре шага шириною.
«Железный столик, железная табуретка, приделанные наглухо к стене, железная кровать, закинутая к противоположной стене и запертая на замок, ватерклозет да раковина с краном — вот и все убранство камеры. Окно с матовыми стеклами — под самым потолком, так что едва достаешь рукою его круто покатый подоконник. На стене в углу маленькая деревянная икона Рождества Божией Матери».[5]
Камера № 23 находилась в недавно построенном здании новой тюрьмы. Первые заключенные появились здесь всего два с половиной месяца назад. Здание не отличалось оригинальностью. Во всю его длину на двух этажах находилось около 40 одиночных камер. Все их двери выходили в общий коридор, так что, в какой бы точке коридора (на первом или втором этаже) ни находился стражник, он видел все сорок дверей. На втором этаже, где находилась камера Ювачёва, вдоль камер шел легкий балкончик, застеленный железными листами. Чтобы у заключенных не было искушения броситься вниз со второго этажа, на уровне балкона была натянута железная сетка.
И все-таки отчасти прав был доктор медицины, уверявший Ювачёва в том, что одиночное заключение влияет на психику человека. Были попытки самоубийства и в Шлиссельбурге. Поэтому у заключенных изымали все колющие и режущие предметы. Им приходилось обедать даже без вилок и ножей, кусочки мяса подавались мелко нарезанными. Тюремщики лишили обитателей камер возможности самоубийства, обрекая их на медленное умирание. Нередко среди ночи по тюрьме разносился иступленный вопль одного из заключенных, не выдержавшего пытки тишиной и одиночеством. Некоторые на самом деле лишались рассудка, а нервная система была разрушена практически у всех.
И. П. Ювачёву помогали избежать душевного расстройства занятия, которые он начал еще в первой тюрьме, духовные книги и беседы со священником здешней церкви.
«Его умная и сердечная беседа всегда успокоительно действовала на мою душу. К сожалению, эти свидания продолжались очень короткое время и притом в присутствии тех же немых свидетелей — солдат».[6]
Сохранилось несколько писем Ивана Павловича из Шлиссельбургской тюрьмы родным. Не будем лукавить: отчетливо видно, что они написаны человеком с психическим расстройством на религиозной почве. Но это явление было временным, и психика Ювачёва с выходом из тюрьмы восстановилась.
Многие заключенные потеряли ощущение времени. Например, известный революционер Н. А. Морозов на первой же совместной прогулке спросил у Ювачёва, какое сегодня число и месяц. Иван Павлович с легкостью ответил ему, потому что вел счет дням по страницам Библии, прочитывая по одной ежедневно. Разумеется, для этого ему пришлось перечитать Библию не один раз.
После многих лет атеизма Ювачёв приходит к вере. Это удивило его товарищей-народовольцев. Некоторые считали, что он помешался рассудком. Но это было не так. Он просто отошел от революционного мировоззрения. Вера Фигнер писала: «Политические убеждения Ювачёва за год заточения совершенно изменились: из борца, завоевателя свободы насильственным путем он превратился в миролюбца в духе Толстого».[7]
Религиозность Ювачёва чрезвычайно обрадовала Департамент полиции, которому еще не приходилось встречать в Шлиссельбурге верующих политических заключенных. В предисловии к книге И. П. Ювачёва «Шлиссельбургская крепость» его друг, литератор, сотрудник толстовского издательства «Посредник» Иван Иванович Горбунов-Посадов, разумеется, со слов Ювачёва, так описывает диалог заключенного с шефом жандармов: «…Его посетил тогдашний шеф жандармов и товарищ министра внутренних дел, генерал Оржевский. Он слышал, что Ювачёв делает в тюрьме новый перевод Евангелия с греческого языка.
— Если у вас религиозное настроение, — сказал генерал Ювачёву, — то я предлагаю вам самый подходящий выход отсюда: постригитесь в монахи. Это вам будет разрешено.
— Я не чувствую призвания к монашеству. Мой патрон, Иоанн Предтеча, сказал: „Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба“. А я такого призвания свыше не чувствую.
— Но ведь я вам предлагаю лучший способ выйти из тюрьмы! — воскликнул генерал. — На что вы надеетесь?
— Моя надежда только на одного Бога, — спокойно ответил ему Ювачёв.
Генерал пожал плечами и вышел из камеры».[8]
Религиозным настроением пронизаны и стихи, которые начал писать Ювачёв в Шлиссельбурге. Поначалу он старался их запомнить, многократно повторяя, потом, когда заключенным выдали письменные принадлежности, стал записывать рифмованные строфы. Это были стихи в основном духовного содержания: переложения молитв, тропарей, канонов, кондаков, псалмов. Самое ранее переложение молитвы датировано 4 июня 1885 года:
Небесная Царица мира!
Нам утешение подай;
Всех Духом истины и мира
Всегда повсюду исполняй…
22 стихотворения написаны Ювачёвым в одиночной камере Шлиссельбурга. Увы, они невысокого поэтического уровня, зато пронизаны истинной верой в слово Божие. Иван Павлович продолжал писать стихи и в Доме предварительного заключения в ожидании отправки на каторгу, и в трюме тюремного парохода, и в первые каторжные годы. Он сохранил эти разрозненные листочки и однажды, купив в тюремной лавочке небольшую тетрадку, переписал их набело. К счастью, эта тетрадка сохранилась, и сборник стихов И. П. Ювачёва готовится к изданию.
Неумелое, любительское стихотворчество сыграло очень важную роль в поддержании духовных и душевных сил Ювачёва.
А еще он верил в приметы, в знаки, приходившие к нему свыше. И всегда задумывался, что за ними кроется. Вот, например, случай, который описал Ювачёв в письме брату Андрею, своеобразном введении к сборнику стихов:
«Помню, был прекрасный день 4 июня 1885 г. Небо голубое; солнце ярко освещало с голубого неба. Меня позвали на прогулку. Гулял же я тогда один в узком огороженном месте под надзором офицера и часовых на вышке. Я, вошедши в свое отделение, снял шапку пред церковным крестом, который виднелся из-за стены, и начал читать только что сочиненную молитву: „Небесная Царица мира! Нам утешенье подай…“ <…> Вдруг летит голубь и прямо ко мне; пролетел мимо правого уха и сел сзади у ног, а я стоял в узком пространстве у двери и, не поворачиваясь, продолжал читать стихотворение. Надо заметить, я не видел там ни раньше, ни после голубей, а потому в голове у меня шевельнулось сомнение — да голубь ли это? Как бы в ответ на эту мысль, голубь подымается и, пролетев мимо левого уха, чуть не касаясь его, садится прямо предо мною. Я в восторге дочитываю мою молитву-стихотворение, как отворяется дверь, и на пороге показывается офицер и жандармы. Оказывается, часовой, видя происходившее в моем отделении, поспешил доложить офицеру-смотрителю (он в это время разводил других заключенных). Один из жандармов бросился к голубю, но тот поднялся и улетел».[9]
Что означал этот голубь, залетевший в тюремную загородку для прогулок? Весточку с воли? Из дома? С хорошей новостью или плохой?
Еще один случай произошел в последних числах августа 1886 года. В камеру Ювачёва, казалось, недоступную для всего живого, неожиданно через приоткрытую форточку влетела маленькая желтенькая бабочка и опустилась между рамами. Она билась в стекло, пытаясь вырваться на свободу, но не догадывалась подняться вверх. Иван Павлович сочувственно наблюдал за пленницей, не зная, как ей помочь.
«Мне жаль тебя, слабенькая бабочка, но что же я могу для тебя сделать? Я сам четвертый год бессильно бьюсь около окна, чтобы вырваться на вольный свет. Мне остается только разделить с тобою свое уединение да скудную трапезу», — разговаривал он с бабочкой.[10] Смочив кусочек сахару, бросил его между рамами. Бабочка села на него и начала сосать своим длинным хоботком.
Ночью у Ивана Павловича родилась идея, как спасти бабочку. Выудить на приманку. Он вытащил из простыни несколько тонких нитей и связал их. Осталось раздобыть приманку. Вспомнил про одуванчики, что росли в загородке для прогулок…
История с бабочкой стала предвестницей освобождения. На следующий день (а было это 30 августа 1886 года) после прогулки Ювачёва, крепко сжимавшего в руке одуванчики, вместо тюремной камеры повели в здание администрации, где его встретил начальник тюрьмы. И сообщил, что одиночное заключение Ювачёва кончилось и ему предстоит далекое путешествие.
— В Сибирь? — спросил Иван Павлович.
— Нет, немного дальше.
— Ну что ж, на Сахалине все-таки лучше. Там чистый воздух, полезная работа, а главное — люди.
Сборы были недолгими. Ювачёву даже не дали проститься с товарищами. Через день, 1 сентября 1886 года, у пристани Ивана Павловича поджидал баркас, а через час он уже мчался на почтовой тройке в сторону Петербурга. В душе он ликовал. Хоть впереди его и ждал каторжный Сахалин, но это все же лучше одиночной камеры.
ПО ДОРОГЕ НА САХАЛИН
Но радость Ювачёва была преждевременной: чиновничья волокита задержала его отправку на каторгу еще на несколько месяцев, которые он сначала провел в каземате Петропавловской крепости, а затем в Доме предварительного заключения.
Тем временем на пароходе Добровольного флота «Кострома» на «остров отверженных» была отправлена очередная партия каторжан. Подходя к Сахалину, «Кострома» потерпела кораблекрушение, разбившись в тумане о прибрежные скалы. Никто не пострадал. И члены экипажа, и охранники, и каторжане, помогая друг другу, вплавь добрались до берега.
По счастливой случайности И. П. Ювачёв не оказался на этом корабле — собирая этап по разбросанным по всей империи тюрьмам, Главное тюремное управление забыло о томившемся в одиночной камере Шлиссельбурга заключенном. Виновные были наказаны, а, чтобы не повторить этой оплошности, Ивана Павловича заранее переправили в Петербург.
22 и 23 октября 1886 года ему были разрешены свидания с родными, затем томительные месяцы ожидания, и только 24 мая 1887 года Ювачёва перевезли на станцию Тосно, где поместили в арестантский вагон и отправили в Москву.
До Москвы он ехал вместе с участниками покушения на Александра III, соратниками казненного Александра Ульянова. Четверо из них также направлялись на сахалинскую каторгу. Ювачёв вспоминал: «Целый день мои спутники возбужденно передавали друг другу свои впечатления от тюремного пребывания и недавнего судебного процесса. Вечером одна из спутниц запела популярную того времени песню о замученном в неволе. Молодежь подхватила. Но вдруг запевала замолкла, закрыла лицо руками и уткнулась в подушку, заглушая свои рыдания. Смолкли и товарищи. Сосед мой шепнул мне на ухо: „Это — невеста казненного Александра Ильича Ульянова“. У некоторых студентов тоже выступили слезы».[11]
Проведя пять дней в Бутырской тюрьме, в большой многолюдной камере с голыми нарами, Ювачёв вместе с другими политзаключенными сочинил стихотворение по поводу этого эпизода и через надзирателя передал его в женскую камеру невесте А. Ульянова.
Еще несколько дней пути в арестантской вагоне, и партия заключенных прибыла в Одессу.
Раньше преступников (в основном уголовных) отправляли на Сахалин сухопутным путем через Сибирь и Дальний Восток. В 1879 году было издано распоряжение о перевозке ссыльных водным путем на пароходах Добровольного флота. Каторжан переправляли из Одессы на Сахалин два раза в течение навигации — весенним и осенним рейсами.
После 10 дней, проведенных в одесской тюрьме, 8 июня 1887 года вместе с 16 политическими заключенными и сотнями уголовников (всего в партии было 525 ссыльнокаторжных) Ювачёв был помещен в трюм парохода «Нижний Новгород», специально оборудованный для их перевозки. По пути судно заходило в порты Константинополя, Порт-Саида, Адена, Коломбо, Сингапура, Нагасаки и Владивостока. Это было изнурительное путешествие в закрытом трюме через тропики. Длилось это плавание около двух месяцев, и не каждый мог его выдержать.
Лишь когда «Нижний Новгород» прошел половину пути, в Красном море (которое в то время называлось Чермным), с заключенных сняли кандалы. По этому поводу Ювачёв написал стихотворный канон, который начинался так:
Поем мы Богу в Чермном море:
От уз избавил свой народ;
Он дал омыться на просторе;
Провел нас чрез пучину вод…
В трюме тюремного парохода политические держались вместе, стараясь поменьше общаться с уголовниками. Ювачёв сблизился с польским революционером, соратником А. Ульянова Брониславом Пилсудским. Они много времени проводили вместе. Кроме того, Бронислав был переводчиком в богословских спорах Ювачёва с одним из каторжных — латышом.
Иван Павлович и на корабле продолжал свои поэтические занятия:
Когда, лишенный уж свободы,
В тюрьме и узах я сидел, —
И так текли и дни, и годы…
Тогда-то Бога усмотрел.
Южно-китайское море, 15 июля 1887 г.
САХАЛИН
Отправляясь в дальнюю дорогу, Иван Павлович намеревался взять с собой Библию. Но ее изъяли при отправке на Сахалин. Тогда Ювачёв обратился в Департамент полиции с просьбой разрешить ему взять Библию с собой на каторгу. Пока его прошение ходило по инстанциям, пока было получено наконец разрешение, Ювачёв уже отправился к месту ссылки. Департамент полиции с соответствующим предписанием отправляет Библию одесскому градоначальнику. Но и в Одессе Библия не застает Ювачёва — он был уже в пути на Сахалин.
Библия с сопроводительным письмом, проделав путь из Одессы на каторжный остров, получена канцелярией начальника острова Сахалин 17 октября. 28 октября Библия препровождается в Тымовский округ, и только 5 ноября она получена окружным начальником сотником Бутаковым и вручена Ювачёву.
В этой истории надо отдать должное и настойчивости Ивана Павловича и… дисциплине чиновников Департамента полиции.
Пароход «Нижний Новгород» причалил к пристани поста Александровский, тогдашнему административному центру Сахалина, 3 августа 1887 года. Несколько дней ушло на «раскомандировку», то есть распределение каторжан по населенным пунктам, и только в воскресенье 9 августа 1887 года в середине дня серая колонна каторжников, «человек в 200» (так показалось Ювачёву, на самом деле их было 150), в том числе пять государственных преступников («ульяновцы» и Ювачёв), под конвоем взвода солдат местной команды отправилась из Александровского в Рыковское. Четыре дня пути, и вот на горизонте показались строения поселка, где Ивану Павловичу предстояло провести восемь лет жизни. Случилось это в ночь на 13 августа, то есть день в день ровно через четыре года после его ареста.
Первое, что каторжане увидели, войдя в Рыковское, — это сруб строящейся церкви. Вокруг него теснились казенные здания, а вдали виднелись деревянные бараки. В отличие от Александровской, Рыковская тюрьма ничем не была огорожена. Труднопроходимые леса, болота, быстрые реки, горы были естественной преградой для отчаянных голов, задумавших побег. Мало кому удавалось бежать из Рыковского. Смельчак либо погибал в непроходимой тайге с голоду, либо от пуль преследовавших его солдат охраны или местных жителей — гиляков. Но чаще всего он возвращался в тюрьму, получал 25 розог, но оставался в живых.
Поселился Иван Павлович на первых порах в общей казарме, но в отдельной загородке-комнатке, где жил ссыльный художник К., швед по матери, который занимался рисованием, а также резьбой деревянного иконостаса для строящейся церкви.
После нескольких дней общих каторжных работ по таске бревен Ювачёв попросил назначить его в бригаду плотников, которые строили храм. Работал на пару с симпатичным, средних лет цыганом.
Плотником Ювачёв был никудышним. Взялся тесать бревно и прорубил себе сапог — вонзил топор в ступню. Вскоре поранил себе и руку. И был отстранен от плотницких работ. Тогда он принялся за вычерчивание на стенах овальных окон, арок внутри храма и рисунков деталей убранства церкви.
В это же время у Ювачёва завязались тесные отношения со священником иеромонахом Ираклием. Отец Ираклий попросил Ивана Павловича собрать церковную библиотеку. Он предоставил возможность Ювачёву сделать выписку книг из Петербурга по своему усмотрению.
С открытием храма Ивану Павловичу предложили быть церковным старостой. Сначала он отказывался, но потом согласился, взвалив на свои плечи огромное количество новых обязанностей. И весь ушел в церковное хозяйство, в составление хорошего церковного хора, в производство восковых свечей и прочие занятия.
«Однажды смотритель изъявил желание, чтобы кто-нибудь из нас примкнул к хору. Малознакомые с церковным пением студенты отказались. Я всегда любил музыку, и еще мальчиком мне случалось петь на клиросе; но в это время, кроме своего теоретического знания нот, ничего не мог предложить хору. Голос у меня осип, и слух значительно притупился. Я не хотел, однако, допустить, чтобы у меня окончательно пропала способность к пению, и стал усиленно упражняться по тем обрывкам нот, которые нашлись у регента хора Ф. Ив. Геннисаретского.
Церковное пение поглотило все мое внимание. Я стал необходимым лицом в хоре. Регент прекрасно пел басом, знал некоторые приемы управлять хором, но не был знаком с теорией музыки. Он пел по памяти только знакомые песни. Чтобы разучить новую Херувимскую, ему нужна была моя помощь. Обыкновенно мне приходилось поочередно петь и с дискантами, и с альтами, и с тенорами. В нашем распоряжении были те обрывки писаных нот, которые привезли с собою арестанты, временно состоявшие певчими в пересыльных тюрьмах. Предварительно исправив многочисленные ошибки, я составил из этих листочков первые тетради нот, которые и послужили основанием нашему пению… С перепиской нот для церковного хора и с частыми спевками я понемногу стал отставать от плотничьих работ. Ходил на них главным образом только до обеда».[12]
Ювачёв был все же привилегированным ссыльным. Образованный, воспитанный морской офицер, он выгодно отличался не только от уголовников, но и от своих друзей — политических. Даже начальник округа Арсений Михайлович Бутаков был с ним всегда вежлив и предупредителен. Причину этого объясняет случайно услышанный Ювачёвым разговор на кухне:
«— Барыня, — обращается кухарка к жене Бутакова, — отчего это, когда кто-нибудь из рабочих приходит к барину, он грубо с ними разговаривает, иногда кричит на них и выталкивает вон в шею, а вот он придет (речь шла обо мне), барин приветлив с ним, говорит ему „вы“, называет по имени-отчеству и приглашает в кабинет?
— Очень просто, — отвечает ей барыня из сибирских казачек, — по прежнему-то положению, я полагаю, он нас к себе и на порог не пустил бы».[13]
Не забывал А. М. Бутаков и о сопроводительном письме Главного тюремного управления от 31 мая 1887 г., в котором отдельной строкой было написано: «…В частности по отношению к ссыльнокаторжному Ивану Ювачёву Управление считает не лишним пояснить, что он в случае доказанного одобрительного его поведения, как бывший штурманский офицер, мог бы оказать на Сахалине весьма существенную пользу исполнением различных работ по геодезическим измерениям, нивелировке местностей и составлению расчетов по землемерной части…»[14]
Через пять месяцев пребывания Ювачёва на Сахалине (5 января 1888 года(?)) произошла существенная перемена в его положении. Пришло распоряжение из Александровского назначить его наблюдателем на метеорологическую станцию, которой заведовала фельдшер и акушерка Мария Антоновна Кржижевская. Изменилась внешность Ивана Павловича. Он перестал носить арестантский халат и желтые коты. Переменилось и отношение к Ювачёву местной администрации. Чиновники наперебой стали приглашать его к себе на обед. Тюремное начальство за отчеты метеорологических наблюдений положило ему жалованье 15 рублей в месяц.
«ПРИЕХАЛ ВЕЧЕРОМ ГОСПОДИН ЧЕХОВ»
В августе 1890 года в монотонной сахалинской жизни И. П. Ювачёва произошло весьма примечательное событие — встреча с совершавшим свое знаменитое путешествие по Сахалину Антоном Павловичем Чеховым.
Едва Чехов прибыл на Сахалин, как сюда же из Хабаровска приехал приамурский генерал-губернатор А. Н. Корф, который принял Чехова и сказал ему: «Я разрешаю вам бывать где и у кого угодно. Нам скрывать нечего… Не могу разрешить вам только одного: какого бы то ни было общения с политическими, так как разрешать вам это я не имею никакого права».[15]
Вот почему на страницах книги «Остров Сахалин» Чехов рассказывает только о каторжной жизни уголовных преступников и не описывает быт политических. Кроме одного эпизода.
«В Рыковском есть школа, телеграф, больница и метеорологическая станция имени М. Н. Галкина-Враского, которою неофициально заведует привилегированный ссыльный, бывший мичман, человек замечательно трудолюбивый и добрый; он исправляет еще также должность церковного старосты».[16]
Это об Иване Павловиче Ювачёве.
Когда в руки исследователя попали рукописные сахалинские дневники И. П. Ювачёва, он надеялся найти в них подробности встречи Ивана Павловича с А. П. Чеховым, но, увы, в дневниках обнаружилась только одна фраза: «Приехал вечером господин Чехов». Зато уточняется дата приезда Чехова в Рыковское — 16 августа 1890 года. Будучи человеком законопослушным, знавшим, разумеется, о строгом запрете Чехову встречаться с политическими ссыльными, даже в личном дневнике о встрече с Антоном Павловичем (если она была) Ювачёв не обмолвился больше ни словом.
Встреча с Иваном Павловичем на Сахалине не прошла для Чехова бесследно. Мы имеем все основания полагать, что И. П. Ювачёв отчасти стал прототипом главного героя повести А. П. Чехова «Рассказ неизвестного человека». Из письма писательницы Л. Гуревич от 22 мая 1893 года мы узнаем, что Чехов начал работать над повестью еще до поездки на Сахалин, в 1887—1888 годах, но приостановил работу. Вернулся к ней Антон Павлович только в 1891 году. Когда «Рассказ неизвестного человека» прочла В. Н. Фигнер, она сделала ряд критических замечаний и заявила, что у главного героя был определенный прототип — народоволец И. П. Ювачёв.
При внимательном чтении повести Чехова мы без труда можем найти факты биографии героя, близкие истории жизни Ювачёва. Несколько раз на страницах повести упоминается, что «неизвестный» — моряк. «Я — отставной лейтенант нашего флота; мне грезилось море, наша эскадра и корвет…»[17] «Я когда-то стаивал на вахте по четыре часа в бурные зимние ночи…»[18] Пережив нравственный перелом, «неизвестный» делается, по его словам, мечтателем. «Я становился мечтателем и, как мечтатель, не знал, что собственно мне нужно. <…> мне хотелось уйти в монастырь, сидеть там по целым дням у окошка и смотреть на деревья и поля…»[19] «…Назначение человека или ни в чем, или только в одном — в самоотверженной любви к ближнему. Вот моя вера!» — этот вывод «неизвестного»[20] близок размышлениям Ювачёва в одиночном заключении.
Личные взаимоотношения Ювачёва и Чехова не сложились — слишком разными людьми они были. Религиозные взгляды «миролюбца в духе Толстого» не были близки Антону Павловичу. Когда Ювачёв прочел «Остров Сахалин» и пожелал указать Чехову на небольшую фактическую неточность, он обратился с письмом не к писателю, а к их общему знакомому, журналисту «Недели» М. О. Меньшикову. Тот написал Чехову 15 июня 1895 года: «…Мой товарищ Ювачёв, политический ссыльный на Сахалине, просит передать Вам, что в отзыве об А. А. Фрикене Вы впали в небольшую ошибку, полагая, что он, Фрикен, не имеет высшего агрономического образования. Ново-Александрийский институт, где Фрикен учился, есть будто бы (я наверное не знаю) высшее учебное заведение».[21]
В ответном письме Меньшикову от 4 августа 1895 года Чехов просит написать Ювачёву, что сведения он получил от самого фон Фрикена. Однако, судя по тому, что в томе 10 собрания сочинений (1902 г.) ошибка эта исправлена, Чехов посчитался с замечанием Ювачёва.
САХАЛИНСКИЕ БУДНИ
Жизнь Ивана Павловича с каждым месяцем становилась все интереснее и напряженнее. Ее составляли занятия по метеорологии, разнообразные хлопоты церковного старосты, уроки английского языка двум-трем чиновникам, а впоследствии и иеромонаху Ираклию, уроки математики еврейским детям, церковные спевки и писание нот. Кроме того, Ювачёв принимал участие в устройстве Сахалинского ботанического сада, для чего уходил в тайгу и возвращался с полной корзиной выкопанных растений.
Вскоре Иван Павлович получает разрешение начальника округа оставить казарму и найти жилье на частной квартире. И он переселяется в дом псаломщика Федота Масюкевича, в котором помещалась также сельская школа. Теперь частыми гостями в его жилище становятся дети ссыльных, которых Ювачёв учил пению.
Вместе со своими товарищами (прежде всего с Б. Пилсудским) И. П. Ювачёв задался целью изучить язык полудиких аборигенов — гиляков и записать их легенды и сказки. Это происходило чаще всего на квартире Ивана Павловича.
В продолжение всего пребывания Ювачёва на Сахалине зимой он находился в Рыковском при своих постоянных занятиях, а летом тюремная администрация давала ему иногда различные поручения, чаще всего с вызовом в Александровский пост. Топографическая съемка населенной местности, промер морской бухты, испытания казенного пароходика, объезд на нем кругом Сахалина, составление лоции Татарского пролива, помощь приезжему ученому в магнитных и астрономических наблюдениях, налаживание работы метеорологической станции в Александровском, сбор семян сахалинской пихты для Петербурга — эти и другие работы вменялись Ювачёву вместо каторжных.
Неожиданным и особенно дорогим для Ювачёва было назначение его летом 1891 года капитаном небольшого, грубой немецкой работы пароходика «Князь Шаховской», на котором он совершил плавание по Татарскому проливу до поселка Де-Кастри на материке и объезд береговых селений Северного Сахалина.
Именно в ссылке на Сахалине у Ивана Павловича появилась потребность фиксировать в ежедневных дневниковых записях события окружающей жизни, наблюдения за людьми, собственные переживания. Сначала все это обсуждалось в ежевечерних беседах с Марией Антоновной Кржижевской, которая не только была заведующей метеостанцией, но одновременно исполняла обязанности акушерки и фельдшера. Мария Антоновна после личной драмы добровольно приехала на Сахалин осенью 1885 года, чтобы насколько возможно облегчить жизнь несчастных, а если понадобится, то и «умереть с каторжными». Работала она самоотверженно, в мороз и пургу преодолевая десятки километров, торопясь к больному или роженице.
Ювачёв проникся к своей начальнице искренним уважением и симпатией, которые со временем переросли в любовь.
Летом 1891 года Ювачёв был командирован в пост Александровский с заданием произвести промер морских глубин вблизи столицы Сахалина. Все впечатления прошедшего дня он стал записывать и периодически отправлять Кржижевской. Иногда несколько писем сразу. Мария Антоновна ему отвечала.[22] И когда 8 (20) июня 1892 года М. А. Кржижевская в возрасте 38 лет скончалась от чахотки, это стало страшным ударом для Ювачёва, и в память о возлюбленной он собрал свои и ее письма. Получился своеобразный роман в письмах-дневниках.
КАК ЮВАЧЁВ СТАЛ ПИСАТЕЛЕМ
Как мы упоминали выше, в первые месяцы пребывания на Сахалине Иван Павлович продолжал писать стихи. Это прежде всего были стихи духовные. Но появлялись и стихи, адресованные Пилсудскому, Марии Антоновне Кржижевской, ее подруге Надежде Поповой, стихи, посвященные кончине жены Бутакова Параскеве, других жителей Рыковского. А когда исполнилось 50 лет государственной службы отца Павла Ивановича, Ювачёв отправил в Петербург посвященное ему четверостишие:
Полвека сильно потрудился,
Полвека честно послужил.
Дай Бог! чтоб в небо ты вселился
И там, в покое вечно жил.
Впрочем, стихи писались все реже и реже. Все свободное время Иван Павлович посвящал чтению духовных книг. Собственные мысли о прочитанном иногда занимали в его дневниках и письмах родным несколько страниц. Следующим естественным шагом стало написание заметок, статей, очерков: «Притча о сеятеле», «О Кресте», «Пора близка» и др.
8 (20) марта 1894 года Иван Павлович начал работу над циклом очерков под общим названием «Тайны Царствия Небесного». 17 мая 1894 года он отправил их в Петербург Наталье Павловне Есиповой, а та отнесла статьи в редакцию журнала «Русский паломник». Этот журнал доходил до Сахалина. И вот в конце 1895 года в пяти номерах «Русского паломника» были опубликованы четыре очерка Ювачёва. Это было событием — изданы очерки сахалинского каторжанина! В дальнейшем они в переработанном виде вошли в изданный в 1910 году сборник «Тайны Царствия Небесного», состоявший из 42 очерков.
ФИНАЛ САХАЛИНСКОЙ ЭПОПЕИ
В трудах и заботах прошли почти шесть лет. 5 июня 1893 года настал срок окончания каторжных работ, сокращенных на одну треть «с применением Высочайшего Манифеста Государя Императора от 17 Апреля 1891 года».[23] И 17 (29) января 1894 года И. П. Ювачёв получил телеграмму с Постановлением Приамурского генерал-губернатора о его «причислении к ссыльно-поселенцам».[24]
Еще осенью 1893 года Иван Павлович написал прошение на имя государя императора:
«Всемилостивейший Государь Августейший Монарх!
В продолжении моего десятилетнего отчуждения от родной семьи, я уже три раза пользовался милостью Вашего Императорского Величества, а именно: в 1884 г. меня избавили от страшного приговора суда, в 1886 году вывели меня из одиночного заключения и в 1887 году освободили от позорного бритья головы. Все это подает мне надежду на новую милость теперь, когда я окончил срок каторжной работы.
Ваше Императорское Величество! Десятилетняя давность моих грехов и Ваше не престающее милосердие да даст мне возможность увидеть моих престарелых родителей и родину, чтобы я мог снова начать жизнь, как искренно верноподданный Вашего
Императорского Величества.
Иван Ювачёв.
1-го Сентября 1893 года».[25]
И вот долгожданный ответ из Петербурга: «Указ Его Императорскаго Величества самодержца Всероссийского, из Правительствующего Сената, Приамурскому Генерал-Губернатору.
По указу Его Императорского Величества, Правительствующий Сенат слушали: предложение Министра Юстиции от 12 Мая 1894 года за № 694 следующего содержания: по всеподданнейшему докладу его, Министра, ходатайства ссыльнопоселенца Ивана Павлова Ювачёва о смягчении его участи, Государь Император, в 11 день Мая 1894 г. Всемилостивейше повелеть соизволил: перевести Ювачёва в разряд сосланных на житье в Сибирь…»[26]
На запрос в Петербург пришла телеграмма из Департамента полиции: «Разрешению ссыльному Ивану Ювачёву отлучки пределах Приамурского Генерал-Губернаторства препятствий нет. Генерал Петров-Песцов».[27]
Это значило, что И. П. Ювачёв мог покинуть Сахалин и поселиться в Приморье. 19 мая 1895 года, сказав сахалинским берегам последнее прости, на немецком пароходе «Velox» Иван Павлович отправился во Владивосток.
ПРИМОРЬЕ
Приехав во Владивосток, Иван Павлович активно включился в работу Географического общества, печатая свои статьи по метеорологии и лоции, сделав несколько работ по геодезии и по составлению записок об условиях плавания в Охотском и Японском морях. Ювачёв принимал участие и в работе Общества изучения Амурского края (несколько лет спустя он прислал из Петербурга сотрудникам Общества одну из своих книг с автографом). Позднее, уже в Петербурге, в 1899 году, за работы по метеорологии конференцией Академии наук России И. П. Ювачёв был утвержден корреспондентом Николаевской главной физической обсерватории.
А тогда, в 1895 году, вышла из печати небольшая книжечка Ювачёва (всего-то семь страниц с таблицами) «Обзор погоды 1894 г. в селении Рыковском на о. Сахалине». Затем в 1896 году в Хабаровске в «Записках Приамурского отделения Русского географического общества» (Т. 1. Вып. 4) был опубликован «Свод метеорологических наблюдений в сел. Рыковском на о. Сахалине». Эту брошюру автор направил Чехову с дарственной надписью: «Многоуважаемому автору книги „Остров Сахалин“ Антону Павловичу Чехову от Ив. П. Ювачёва». Она и сегодня хранится в Таганрогском музее писателя.
В один из первых дней пребывания во Владивостоке Ювачёв направился в Экипажную слободку, где на углу Славянской и Маньчжурской улиц в собственном доме редактора-издателя Николая Владимировича Ремизова располагалась редакция общественно-литературной и морской газеты «Владивосток». И. П. Ювачёв знакомится с сотрудниками редакции и оставляет для публикации свой первый литературный опус.
В № 25 газеты от 18 июня 1895 года (всего через месяц после прибытия во Владивосток) за подписью «М. Л.» публикуется рассказ «То было раннею весной…». В № 34, 36 и 38 «Владивостока» того же, 1895 года печатается рассказ «Из семейной драмы» (также за подписью «М. Л.»), а в № 2 от 7 января 1896 года — очерк «Рюхин» — документальный рассказ о сахалинском каторжанине, не раз совершавшем побеги, но возвращавшемся в Рыковское. И. П. Ювачёв принял некоторое участие в судьба Рюхина, взяв его к себе в услужение. Правда, свободолюбивый каторжанин недолго был слугой Ювачёва, снова сбежал, и следы его затерялись.
Н. В. Ремизов скоро охладел к своей газете, и всем в редакции стал заправлять Н. П. Матвеев-Амурский. Они с Ювачёвым настолько сблизились, что Иван Павлович стал крестным отцом сына Николая Петровича Венедикта (более известного впоследствии по поэтическому псевдониму В. Март), отца будущего поэта Ивана Елагина.
Жил Иван Павлович бедно. «Обедаю — кусок хлеба за 5 копеек», — пишет он Л. Я. Штернбергу.[28] Нашел работу в железнодорожном контроле за 60 рублей в месяц, а сотрудник «Владивостока» М. Н. Васильев — место чертежника в техническом отделе Управления работами по сооружению Уссурийской железной дороги. «За 100 рублей продал себя в железнодорожное управление, — пишет он Л. Я. Штернбергу. — Живу в худой комнате, лучше сказать, в углу. Комнатка у меня железнодорожного повара».[29]
С детства Ювачёв прекрасно рисовал и чертил, но работа чертежника в Управлении не приносила радости его непоседливой натуре: «Днем за работой в Управлении клонит ко сну».[30]
Искренней симпатией и уважением к Ивану Павловичу проникся сам приморский генерал-губернатор Н. И. Гродеков. Он лично хлопотал перед департаментом полиции о разрешении И. П. Ювачёву вернуться в Европейскую Россию. 14 октября 1895 года Ювачёв телеграфирует губернатору острова Сахалин: «Генерал Гродеков ходатайствует о моем выезде Россию пожалуйста ускорьте его хлопоты добрым словом обо мне. Ювачёв».[31]
Но прошло еще полтора года, прежде чем такое разрешение было получено.
Вскоре жизнь Ивана Павловича круто меняется. Руководство Управления узнало о морском прошлом чертежника и предложило ему стать командиром парохода «Инженер», который должен был баржами доставлять к месту работ строительные материалы. Уже построенный участок железной дороги сходился с руслом Уссури на станции Иман, где швартовался «Инженер».
1 апреля 1896 года И. П. Ювачёв принял на себя обязанности командира парохода, и в течение всей навигации 1896 года «Инженер» с баржами совершил десятки рейсов вниз по течению Уссури и обратно в Иман.
Река Уссури была границей между Российской империей и Китаем, и китайские бандиты хунхузы нередко совершали набеги на казачьи поселения на российском берегу, жертвами которых были казаки, их жены и дети, старики. Казачьи разъезды вступали с хунхузами в бой, иногда брали бандитов в плен, устраивали над ними суд, после которого либо казнили их, либо милостиво отпускали восвояси с приказом передать главарям своих банд требование прекратить набеги. Свидетелем всего этого был И. П. Ювачёв, и описал он эти события в большом очерке «Борьба с хунхузами на Маньчжурской границе», опубликованном в журнале «Исторический вестник» (1900. № 10—11).
ДОМОЙ!
Тем временем в начале марта 1897 года из Петербурга приходит ответ на ходатайство о разрешении Ювачёву выезда в европейскую часть России.
3 марта приамурский генерал-губернатор Духовской телеграфирует губернатору Приморской области и военному губернатору острова Сахалин: «По Высочайшему повелению 20 минувшего февраля сосланному на житье в Сибирь Ивану Ювачёву разрешается ныне же выезд в Европейскую Россию, кроме столиц, столичных губерний, без восстановления в правах».[32]
Но еще раньше (28 февраля) эту весть приносит телеграмма из Петербурга от брата: «Поздравляем Ангелом. 20 февраля Высочайше предоставлено тебе право жительства Европейских губерниях, кроме столичных <…>. Ответь: как и когда отправишься. Андрей Ювачёв».[33]
Дорога из Владивостока в Санкт-Петербург стала завершением своеобразного кругосветного путешествия, начатого десять лет назад из тюремной камеры Дома предварительного заключения на станцию Тосно. Теперь обратная дорога через крупнейшие города мира — Иокогаму, Токио, Нагасаки, Гонолулу, Сан-Франциско, Чикаго, Буффало, Нью-Йорк, Ливерпуль, Лондон и Берлин — в Санкт-Петербург.
Наконец-то его юношеская мечта о плавании вокруг света исполнилась.
Плавание через Великий океан на британском пароходе «Бельджик» стало великолепной школой освоения английского языка, и не только разговорного. На пароходе много верующих. Они затеяли библейские собрания с сообщениями и рефератами. Написал и Ювачёв небольшую статью про Андрея Первозванного, перевел ее на английский язык и зачитал в собрании. Даже несколько писем братьям он написал на английском языке.
Яркие впечатления остались у Ивана Павловича от самобытной природы и культуры Японии, посещения трех крупнейших городов (а в них русских храмов) и знакомства с главой Русской православной церкви в Токио епископом Николаем Японским, который оказался очень милым, гостеприимным человеком, подарившим на прощание ветку сакуры.
Точно птица на свободе,
На Английском пароходе
Чрез Великий океан
К вам спешит ваш Ioann…
— написал Ювачёв по пути из Японии в Гонолулу.
В Сан-Франциско первым делом Иван Павлович отправился к епископу Алеутскому и Аляскинскому Николаю, а оказавшись в Буффало, не избежал искушения съездить на Ниагарский водопад. Надев непромокаемый костюм, он спускался к самому водопаду. В Нью-Йорке Ювачёв познакомился с Зинаидой Александровной Рагозиной, «вдовою колоссальных размеров и умом — Екатерина II», которая говорила на многих языках и писала книжки об истории Индии, Персии, Ассирии, Вавилона и Халдеи. Еще одно знакомство с мисс Хэпгуд поразило тем, что она, американка, — переводчица русских былин и славянских церковных книг.
И конечно, и в Японии и в Америке Иван Павлович разыскивал русские православные храмы, ходил на службы, знакомился со священниками, в частности с иереем Свято-Николаевского собора в Нью-Йорке отцом Александром (Хотовицким).
Кстати, со всеми новыми знакомыми Ювачёв спустя много лет встретится в Петербурге: З. А. Рагозина и А. Хотовицкий вернутся на родину, а мисс Хэпгуд приедет с визитом в Россию.
И снова океан. На сей раз Атлантический. Курс на Англию. В Лондоне пробыл несколько дней, побывал в соборе Святого Павла, разыскал внешне неприметную русскую церковь, познакомился со священниками. В один из дней в церковь прибыл архиепископ Финляндский Антоний (будущий митрополит Петербургский и Ладожский), с которым впоследствии Ювачёв будет коротко знаком)…
Границу пересекли в Вержболове. Формальный таможенный контроль. Ювачёв выбрал путь через Гатчино и Тосно. В Любани — слезы, объятия, поцелуи родных, с которыми он не виделся 14 лет.
Сначала И. П. Ювачёв описал свое путешествие из Владивостока в Любань в отдельном дорожном блокноте. Но это были только краткие дневниковые записи. Они не отражали то огромное количество впечатлений, которые переполняли И. П. Ювачёва. Позднее он напишет два больших очерка о возвращении на родину: «По свету Божию»[34] и «Через два океана»[35].
Почему встреча с родными произошла в Любани? И. П. Ювачёву разрешено было проживать повсюду, кроме Петербурга и Москвы, петербургской и московской губерний. Зная это, родственники Ивана Павловича сняли дачу в Любани, которая в то время административно входила в состав Новгородской губернии и в то же время находилась недалеко от Петербурга. Здесь на поселении под надзором полиции Ювачёву предстояло жить больше года, ожидая полного помилования, восстановления во всех гражданских правах, утраченных по суду, и возможность вернуться в Санкт-Петербург.
ЛЮБАНЬ
Родственники Ювачёва заранее, еще несколько лет назад (в 1893 году), когда Иван Павлович находился на Сахалине, стали подыскивать ему пристанище. И остановили свой выбор на деревне Любань, которая находилась всего в 78 верстах от столицы империи (два часа пути на поезде). Узнав весной 1897 года о возвращении Ивана, родные сняли на лето (дачный сезон) весь второй этаж (несколько комнат) большого деревянного дома. Здесь летом жили отец и мать И. П. Ювачёва, на выходные приезжали братья и сестра со своими семьями. А Михаил даже снял дачу в соседнем доме.
Устроившись в Любани, Иван Павлович первым делом отправил во Владивосток письмо с просьбой прислать его паспорт (ведь отправляясь домой через Японию, Америку, Англию и Германию, он получил заграничный паспорт, а русский остался во Владивостоке), а в Департамент полиции — прошение о разрешении ему проживать в Петербурге и о возвращении ему всех гражданских прав, утраченных по суду. Пока тянулись томительные месяцы ожидания, Ювачёв занялся приведением в порядок своих дневниковых записей, сделанных на Сахалине и во время путешествия, и по свежим впечатлениям начал писать очерк «По свету Божию».
Он много гулял с родными по окрестностям Любани, знакомился и с местными жителями, и с дачниками. В Любани снимали дачи и живущий в Москве писатель Александр Васильевич Круглов, и живущий в Петербурге главный редактор журнала «Исторический вестник» Сергей Николаевич Шубинский. И с тем и с другим (и с их женами) Иван Павлович входит в дружеские отношения и много времени проводит в их кругу за откровенными беседами. Позднее, бывая в Москве, Ювачёв непременно навещал Кругловых. Сначала в Белокаменной, а потом в Сергиевом Посаде, куда переселились его друзья. А с С. Н. Шубинским Ивана Павловича свяжет творческое общение — в «Историческом вестнике» будут опубликованы десятки очерков Ювачёва.
Однажды в Любани случился пожар. Чтобы огонь не перекинулся на соседние дома, любанцы всем миром бросились таскать воду и заливать горящий дом. В этой всеобщей суете Ювачёв столкнулся с соседкой Амалией Рязановой. Это послужило поводом для знакомства и завязавшегося романа. Роман был бурным, но кратковременным. Свободолюбивый Иван Павлович не смог терпеть капризов, понуканий, грубости возлюбленной и скоро охладел к ней.
Напомнила о себе еще одна страсть Ювачёва. Во время службы на Черноморском флоте он часто бывал в доме своего сослуживца доктора Николая Анемподистовича Есипова и проникся искренним чувством к его жене Наталье Павловне. Брак Есиповых стал формальным после того, как Наталья уличила мужа в неверности. Близкие отношения между ними прекратились, и Есипова считала себя свободной от брачных обязательств. А Ювачёва тянуло к этой обаятельной, образованной женщине. Она ответила ему взаимностью. Их отношения были прерваны отъездом Ивана Павловича в Петербург, арестом, тюремным заключением и каторгой.
Пошло 10 лет. И вот однажды (в апреле 1892 года), находясь на Сахалине, Ювачёв прочел в «Русском паломнике» заметку о Доме трудолюбия в Кронштадте, которым заведовал Н. А. Есипов. Вспыхнули воспоминания десятилетней давности. Он написал друзьям. Они ответили. И между Ювачёвым и Натальей Павловной завязалась бурная переписка. Она писала письма, полные любви и нежности, откровенно признавалась в своих чувствах. Эта «страсть на расстоянии» не могла долго продолжаться. Письма стали приходить все реже. Да Ювачёву было и не до них — переезд во Владивосток, командование пароходом «Инженер» и, наконец, возвращение домой.
Иван Павлович известил Есипову о своем приезде в Любань. Их переписка возобновилась, а вскоре и сама Наталья Павловна навестила опального возлюбленного.
Любань — город маленький, и, чтобы скрыться от множества любопытствующих глаз, Ювачёв и Есипова уехали в Новгород. Здесь никто не мог помешать их свиданию. В эти несколько дней, проведенных на новгородской земле, было все: и страсть, и воспоминания, и взаимные претензии. Но, вероятно, это была последняя вспышка угасающих чувств. Расстались они холодно, равнодушно.
Наталья Павловна еще раз приезжала в Любань, на сей раз с мужем. Видимо, по его настоянию. Была молчалива, сдержанна, не проявляла никаких чувств к Ювачёву. И вновь наступила длительная пауза в их отношениях.
О своем приезде в Любань Иван Павлович сообщил и своему сокурснику и другу Михаилу Осиповичу Меньшикову, в то время известному и скандальному журналисту. Меньшиков был единственным близким Ювачёву человеком, который писал ему на Сахалин. И вот приехал в Любань. Беседуя, они много бродили по лугам и рощам. Болтали и ночью, и рано утром. Ходили к обедне в церковь Святых Петра и Павла. Услышав рассказ Ивана Павловича о посещении Японии, Америки, Англии, Меньшиков настоятельно рекомендовал написать очерк об этом путешествии не только для «Русского паломника», но и более подробный вариант для светского читателя. «А мы поместим очерк в „Книжках «Недели»“, журнальном приложении к газете „Неделя“». На том и порешили. Меньшиков еще несколько раз в это лето приезжал в Любань к Ювачёву.
Подошло к концу лето 1897 года. Закончился дачный сезон. Истек срок аренды дачи. Родные вернулись в Петербург. Иван Павлович переселился к Амалии Рязановой, но жить у нее стало несносно — вечное недовольство, ворчание в его адрес, и Ювачёв… уходит в монастырь.
Местный священник рассказал ему, что в 20 километрах от Любани в глухом лесу находится процветавший в ту пору Макарьевский монастырь и привез туда Ивана Павловича.
В монастыре Ювачёв встретил добросердечное и внимательное отношение, участие и быстро сошелся и с братией, и с настоятелем монастыря отцом Арсением. И. П. Ювачёва поселили в одной из келий, и он наравне с монахами выполнял послушания, определяемые ему, одно время руководил церковным хором. Долгие зимние вечера Иван Павлович проводил в откровенных беседах с отцом Арсением и другими монахами.
Эти разговоры оставили след в душе пытливого и заинтересованного собеседника, каким был Ювачёв. Впоследствии он напишет цикл «Монастырские очерки», героями или прототипами героев которых станут монахи Макарьевского монастыря.
Феномен монашеского бытия всегда интересовал И. П. Ювачёва, а тут, в монастыре, он стал не просто сторонним наблюдателем, но и участником жизни этих людей, сознательно отказавшихся от всего мирского и посвятивших себя служению Богу.
Более трех месяцев прожил И. П. Ювачёв в Макарьевском монастыре. Настоятель отец Арсений увидел в нем достойного монашеского сана христианина и предложил Ивану Павловичу остаться в монастыре. На что Ювачёв ответил: «Извините, батюшка, но я не чувствую свыше посыла к этой миссии. Именно так я воспринимаю монашество». Весной 1898 года Иван Павлович расстался с насельниками монастыря и отцом Арсением добрыми друзьями. В дальнейшем они с батюшкой не раз встречались в Петербурге с неизменной теплотой.
В августе 1898 года Иван Павлович узнает об открывшейся в Любани бесплатной столовой для бедных и бродяг. Он направился туда и познакомился с удивительной женщиной — Варварой Александровной Шкляревич. В прошлом дочь богатого помещика, дважды выходившая замуж и дважды овдовевшая, она решила отойти от светской жизни и посвятить себя служению бедным и бездомным. И вложила остатки своего капитала в открытие столовой для «проходимцев». Этот нравственный подвиг сестры Варвары так поразил Ивана Павловича, что он неоднократно бывал у Варвары Александровны и проводил многие часы в беседах с ней. А она, когда Ювачёв поселился в столице, навещала его в петербургской квартире.
В июльском и августовском номерах журнала «Женское дело» за 1899 год печатаются заметки Ювачёва «Сестра Варвара». Это одна из его первых литературных работ, опубликованных в Петербурге. В вышедшем спустя три года сборнике очерков и рассказов «Между миром и монастырем» Варваре Александровне была посвящена отдельная глава. И наконец, в 1903 году в типолитографии М. П. Фроловой (что на Галерной, 6) очерк «Сестра Варвара» вышел отдельным изданием.
Жизнь в Любани начала утомлять Ивана Павловича. Он рвался в Петербург. Наконец получил присланный из Приморья паспорт. Теперь он мог ездить в Петербург. Ему разрешалось приезжать в столицу на несколько дней, получив на это письменное согласие участковых полицейских в Любани и в Петербурге. Когда срок очередного разрешения истекал, Ювачёв подавал новое прошение. В конце концов полицейский чин однажды сказал: «Я знаю, что вы будете постоянно жить в столице, но хотя бы регулярно переоформляйте на это разрешение». Так Иван Павлович и делал. Жил у брата Михаила, навещал сестру Анну в Кронштадте, где встречался со старыми друзьями Есиповыми и ходил в собор на службы Иоанна Кронштадтского.
И наконец: «Государь Император по всеподданнейшему докладу Г. Министра Внутренних Дел, последовавшему на основании I и ХХIII ст. Высочайшего Манифеста 14-го мая 1896 г. в 28 день Января 1899 года Всемилостивейше соизволил на дарование бывшему ссыльному государственному преступнику (бывшему прапорщику корпуса флотских штурманов) Ивану Павлову Ювачёву полного помилования с возвращением ему утраченных по суду прав…»[36]
Теперь И. П. Ювачёв мог беспрепятственно жить в Петербурге, снять жилье и искать работу.
ПЕТЕРБУРГ
И он нашел работу, как полагал, временную. Ведь выбор у него, недавнего политического ссыльного, был небольшой.
В 1824 году после наводнения с Петергофской дороги на Шлиссельбургский тракт был перенесен Механический завод. В 1863 году его переподчинили Министерству путей сообщения, назвали Александровским заводом и стали на нем строить первые в России паровозы для Николаевской железной дороги. На территории завода был сооружен храм Михаила Архангела. Поселение, где жили рабочие, тоже назвали селом Михаила Архангела. Был на заводе и цех по ремонту подвижного состава, его называли заводским участком службы пути и зданий Николаевской железной дороги. Вот там и начал работать И. П. Ювачёв в должности десятника (по-современному мастера). Неизвестно насколько хорошо разбирался Ювачёв в ремонте паровозов и вагонов, но, вероятно, этого и не требовалось. Сам он не принимал непосредственного участия в работе, а, как представитель младшего руководящего состава, должен был организовать работу, следить за дисциплиной, вести дела с подрядчиками, поставщиками, решать спорные юридические вопросы.
Такая работа его явно не увлекала, и весной 1900 года без зазрения совести Ювачёв получает от знакомого врача липовую справку о якобы плохом состоянии здоровья и необходимости лечения на Черноморском побережье. На основании этой справки Иван Павлович берет двухмесячный отпуск. Но не для лечения, а для… паломничества по святым местам.
Как любой православный человек, И. П. Ювачёв мечтал побывать в Иерусалиме и в других святых местах. И в пасхальные дни 1900 года он свою мечту осуществил — отправился через Москву в Одессу, а оттуда с другими паломниками на пароходе в Константинополь и далее в Иерусалим.
Эту поездку он описал во всех деталях в дневнике и большом путевом очерке «Паломничество в Палестину к Гробу Господню. Очерки путешествия в Константинополь, Малую Азию, Сирию, Палестину, Египет и Грецию», опубликованном сначала главами в «Историческом вестнике» (№ 6—12 за 1902 год), а затем отдельным изданием в 1904 году.
Еще в конце предыдущего, 1899 года Ювачёв начал работать над мемуарами «Восемь лет на Сахалине». Продолжил их писать в трясущемся вагоне по дороге из Москвы в Одессу, на пароходе, урывками в Иерусалиме и закончил, вернувшись из паломничества. Они также сначала были опубликованы в «Историческом вестнике» (№ 1—7 за 1900 год), а в 1901 году вышла книга.
Следует добавить, что эти годы для Ювачёва оказались весьма плодотворными в творческом плане: были опубликованы в «Историческом вестнике» (№ 10—11 за 1900 год) очерк «Борьба с хунхузами на Маньчжурской границе», а в «Душеполезном чтении» — «Монастырские очерки» (№ 10—12 за 1901 год, № 1—3, 12 за 1902 год, № 1—2 за 1903 год) и другие рассказы и очерки.
Несмотря на активную литературную деятельность, Ювачёв прекрасно зарекомендовал себя на работе и вскоре получил предложение стать служащим Управления Николаевской железной дороги.
Здание Управления непосредственно примыкало к платформам Николаевского вокзала, и однажды из окна своего кабинета Иван Павлович наблюдал, как к перрону Николаевского вокзала подошел правительственный поезд и из него вышел приехавший в Россию с визитом персидский шах. Его встречал сам государь император, великие князья с многочисленной свитой.
Мы, к сожалению, не знаем (дневники И. П. Ювачёва этого периода утрачены), почему он оставил работу в Управлении Николаевской железной дороги и стал заниматься только литературным трудом, но одна случайная встреча определила его жизнь на ближайшее время.
Чтобы понять эту ситуацию, надо вернуться на несколько лет назад.
В 1896 году, находясь на поселении в Приморье, Иван Павлович подружился с инженером-путейцем Орестом Вяземским и его сыном Валерианом. Всегда рядом был и их общий друг М. Н. Васильев.
И вот спустя четыре года все они оказались в Петербурге. Вяземские получили новое назначение — на строительство железной дороги Оренбург—Ташкент. 9 (22) августа 1900 года к Ювачёву приходит М. Н. Васильев и передает приглашение О. П. Вяземского участвовать в работе экспедиции по прокладке новой дороги. На следующий день сам Вяземский подтвердил это предложение при личной встрече. И. П. Ювачёв принял предложение Вяземского и отправился в Среднюю Азию.
Железная дорога строилась одновременно с двух сторон. Северный участок проектировался из Оренбурга в направлении Ташкента. Южный — из Ташкента в сторону Оренбурга. О. П. Вяземский руководил проектированием и строительством южной ветки дороги, Валериан был начальником одного из участков.
Было решено использовать опыт строительства Уссурийской железной дороги. Там на станции Иман сходились русло реки Уссури и уже построенный участок дороги. Была сооружена пристань, на которой строительные материалы (рельсы, шпалы), доставленные по железной дороге, перегружались на баржи и далее по реке отправлялись к месту прокладки новой ветки.
Теперь же И. П. Ювачёву было поручено исследовать судоходность реки Сырдарьи и произвести съемки и промеры прибрежных вод Аральского моря для выбора мест пристаней. Эту работу Иван Павлович «выполнил быстро и хорошо», как было отмечено в аттестате за подписью О. П. Вяземского, выданном Ювачёву по окончании работ.
В этой экспедиции И. П. Ювачёв познакомился и подружился с Максимилианом Александровичем Волошиным. Оказывается, Волошин был знаком с Вяземскими очень давно. После смерти отца (мальчику было четыре года) они с матерью отправились в Москву. Жили бедно. На небольшую зарплату матери нужно было снимать комнату и питаться. Несколько раз меняли адреса в поисках жилья подешевле. И вот, когда мальчику исполнилось шесть лет, они сняли комнату в доме… инженера-путейца О. П. Вяземского на окраине Москвы, в Ваганькове.
Здесь стоит упомянуть о двух знаменательных для юного Макса встречах. Однажды, возвращаясь с няней после прогулки, мальчик увидел сидящего прямо на улице, против соседнего дома художника. Перед ним стоял мольберт, на нем небольшая картина, на которую живописец клал мазок за мазком. Макс остановился и как завороженный смотрел на это чудо. Тогда он не знал, что перед ним сидит Василий Иванович Суриков и пишет эскизы панорамы московской улицы для картины «Боярыня Морозова». Няня с трудом оторвала Макса от поразившего того зрелища — рождения под кистью художника картины, но эта встреча пробудила у мальчика желание научиться рисовать.
Вскоре Макс был принят в частную гимназию Л. Поливанова. В этой же гимназии учились и дети Льва Николаевича Толстого. И писатель нередко заходил за ними после занятий. И вот однажды бегущий по коридору Макс натолкнулся на Льва Николаевича. Извинился и побежал дальше. Вряд ли эта встреча пробудила у него желание заниматься литературой.
Но это были мимолетные встречи, а вот общение с детьми О. П. Вяземского — дочерью Валентиной и сыном Валерианом — было постоянным, ежедневным. Много лет спустя, вспоминая о годах юности, Валентина писала, что ей, 14-летней девушке, было гораздо интереснее с 7-летним Максом, чем со сверстниками.
Прошли годы. Валериан пошел по стопам отца и деда, стал инженером-путейцем и теперь под началом отца в качестве начальника участка отправлялся в Среднюю Азию.
Волошин много путешествовал, странствовал, поступил в Московский университет. Но за участие в студенческих волнениях был исключен из университета. Отправился в Европу, побывал в Милане, Генуе, Флоренции, Риме, Неаполе. Вернулся в Россию, но вскоре в Судаке был арестован, препровожден в Москву, просидел две недели в тюрьме. Затем он был выпущен, но ему грозила ссылка.
И тут на помощь пришел друг детства Валериан Вяземский. Узнав о грозящей Максу опасности, он предложил тому принять участие в изысканиях трассы Оренбургско-Ташкентской железной дороги. Авось в песках Средней Азии его не разыщут полицейские. Волошин с радостью согласился.
18 сентября 1900 года В. Вяземский и М. Волошин прибыли в Ташкент, где находилось Управление строительства южной ветки магистрали, а 6 октября изыскательская партия вышла в степь. Волошин был назначен начальником каравана и заведующим лагерем. На него сразу обрушилось множество хозяйственных проблем. Целые дни он проводил в седле. Степь, тишина. Только песок шуршит под порывами ветра. Вот как услышал тишину пустыни поэт Волошин:
Застывший зной. Устал верблюд.
Пески. Извивы желтых линий.
Миражи бледные встают –
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен. Из тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов Тамерлана.
И тени мёртвых городов
Уныло бродят по равнине
Неостывающих песков,
Как вечный бред больной Пустыни…
И Волошин, бродивший с караваном (21 верблюд, 3 телеги) по степи, и Ювачёв, плававший по Сырдарье и вдоль берегов Аральского моря, в конце концов приехали в Ташкент в Управление строительства составлять отчеты о своих изысканиях. Там, в ташкентской гостинице, они и познакомились в начале января 1901 года.
В письме своему другу юношеских лет А. М. Пешковскому от 12 (25) января Волошин пишет: «Недавно я познакомился еще с одним интересным человеком…» В письме матери Е. О. Кириенко-Волошиной от 17 января он замечает: «Я вижусь теперь чаще всего с одним очень интересным человеком Ювачёвым… Мы с ним видимся почти каждый день и ведем бесконечные разговоры…» «Это в высшей степени интересный и симпатичный человек…» — пишет Волошин двоюродному брату Я. А. Глотову.
Волошин и Ювачёв настолько сдружились, что решили после окончания работы вместе возвращаться домой. Но отъезд задерживался «по вине» Ювачёва. Он встретил на берегах Аральского моря сосланных сюда раскольников (уральских казаков), сошелся с ними во время изысканий и собирал материалы для книги или статьи о них. Кроме того, Ювачёв предложил по дороге в Москву остановиться на несколько дней в Самарканде и непременно проехать по Военно-Грузинской дороге (когда еще выдастся такая возможность!). Все это откладывало возвращение в Москву, но Волошин покорно принимал все предложения Ювачёва.
В конце концов Волошин и Ювачёв прибыли в Москву 4 марта 1901 года, после чего они расстались: Волошин через несколько дней отправился в Европу (Париж), а Ювачёв — домой в Петербург.
Два месяца провели вместе эти два замечательных человека. Жаль, что описание Ювачёвым их короткой дружбы не сохранилось.
Находясь в Москве, М. Волошин 8 марта 1901 года посылает И. Ювачёву открытку, в которой указывает свой московский адрес и предлагает встретиться, но, судя по всему, их встреча не состоялась — И. П. Ювачёв торопился в Петербург.
Через два месяца из Парижа приходит письмо. Это единственное большое письмо (не считая открыток и записок) М. А. Волошина И. П. Ювачёву. В частности, Волошин рассказывает в нем о встрече в Париже с Власом Дорошевичем, совершившим поездку на Сахалин, и о добрых словах того в адрес Ивана Павловича. Волошин пишет: «Как-то здесь Дорошевич читал лекцию о Сахалине и очень красноречиво и ярко описывал Онорское дело. После лекции я с ним говорил про Вас, и он рассказывал, что про Вас чуть не легенды сложили на Сахалине, как про миротворца…»[37]
Еще раз они встретились в очередной приезд Волошина в Петербург в 1903 году, о чем сохранились три короткие записи в дневниках И. П. Ювачёва: «3/16 янв<аря>. …Пошел к обедне в Каз<анский> собор. По дороге встречаю Макса Волошина. Вчера приехал из Парижа. Живет здесь с матерью (Невский 153, кв. 61). Собирается ехать на Дальний Восток на 5 лет. Костюм и лицо благообразнее, чем в Ташкенте. Он учился в Париже, и теперь называет себя художником. С Максом пошел, было, к обедне (ради юбилея печати), но были царские часы ради сочельника. Зашли в костел Св<ятой> Екатерины. Макс искал какого-то каноника. Заходили еще в редакцию „Знания“, а затем к матери Макса. Она приняла в юбке черной нижней. Макс показывал свою мазню. Невообразимо! Читал стихи по-новому (по складам, по-декаденски)…»[38]
23 января (5 февраля) 1903 года М. А. Волошин встретился с И. П. Ювачёвым на собрании Философско-религиозного общества, на котором Д. С. Мережковский сначала читал доклад В. В. Розанова, а затем сам выступал «сильно, горячо, вдохновенно».
На следующий день Макс первый и единственный раз побывал в гостях у И. П. Ювачёва: «…С Волошиным обедал. Париж его изменил. Он уже склоняется к религии и отвернулся от прежних либер<альных> увлечений…»[39]
Больше имя М. А. Волошина в дневниках И. П. Ювачёва не упоминается.
Откроем дневник Ювачёва 1901 года, и… о ужас! Бо`льшая часть страниц дневника вырвана безжалостной рукой. Кто это сделал? По какой причине? О чем шла речь на этих страницах? О чем-то крамольном?
Нетрудно было установить, что в начале 1901 года Ювачёв принимал участие в экспедиции по прокладке железной дороги Оренбург—Ташкент, где познакомился и много общался с М. А. Волошиным. Так почему именно эти страницы дневника вырваны? В голову приходит смелое предположение: в годы Гражданской войны Крым, где в Коктебеле жил Волошин, переходил то в руки красноармейцев, то в руки белогвардейцев. И с теми и с другими Волошин уживался, более того, помогал и тем и другим. И определил эту свою позицию: «Над схваткой». Может быть, для принципиального Ювачёва эта беспринципная, на его взгляд, позиция Макса была неприемлема, и он вычеркнул из памяти имя Волошина, а из дневника вырвал страницы, с ним связанные. Так или иначе, стоит сожалеть об утрате описания Ювачёвым встречи с Волошиным в Средней Азии.
И ВОТ ОНО, СЧАСТЬЕ!
Ко дню ареста 13 августа 1883 года Иван Павлович Ювачёв был революционером-народовольцем и атеистом. А вернулся на родину через 14 лет глубоко верующим, православным человеком и искал общения с людьми, разделявшими его взгляды на православие.
Судьба свела его с женщинами из Дамского благотворительного тюремного комитета. Его председательницей более 25 лет была статс-дама, гофмейстерина императорского двора Елизавета Алексеевна Нарышкина, а почетной председательницей — принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская. Комитет содержал на свои средства ясли для грудных детей, приют для малолетних девочек, дом трудолюбия для девочек-подростков, богадельню и другие благотворительные учреждения.
Одной из самых активных участниц комитета была княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова. Ее отец был ученым, а дед активно занимался благотворительностью. Именно ему пришла в голову идея создания Убежищ для женщин, выходящих из мест заключения, где бы те могли первое время жить, работать и устраивать свою будущую жизнь. Мария Михайловна пошла по стопам деда. Несмотря на преклонный возраст, она настойчиво добивалась облегчения участи заключенных. Она требовала у чиновников самого высокого уровня разрешения посещать узников Шлиссельбургской крепости и вела с ними долгие беседы.
И вот однажды весной 1902 года в пасхальные дни И. П. Ювачёв отправился в гости к М. М. Дондуковой-Корсаковой, чтобы поздравить ее со светлым праздником Пасхи. Они обнялись, похристосовались, и тут Иван Павлович заметил, что у княгини гостья. Он подошел к ней и тоже похристосовался.
Так с пасхального поцелуя началось знакомство Ювачёва с Надеждой Ивановной Колюбакиной. Принадлежала она к старинному и славному, но обедневшему дворянскому роду Саратовской губернии, отец ее был губернским секретарем. Ко времени их знакомства Надежда Ивановна была начальницей Убежища имени Ее Императорского высочества принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской для женщин, вышедших из мест заключения, что располагалось недалеко от Александро-Невской лавры на Казачьем плацу. При Убежище были различные мастерские (в частности, чулочная) и прачечная. Причем женщины Убежища обстирывали не только свое заведение и находившуюся рядом пересыльную тюрьму, но и брали, как бы мы сегодня сказали, сторонние заказы. Огромными тюками привозили белье из Училища правоведения и даже из Государственной думы. Известен факт, что Надежда Ивановна торговалась с хозяином буфета Государственной думы: брать ли за стирку одной скатерти 1 рубль или 1 рубль 15 копеек. В общем, Колюбакина руководила хозяйством большим и непростым. Не надо забывать и о контингенте женщин, с которыми ей приходилось общаться, — в тюрьму за красивые глазки не сажали.
Поначалу Иван Павлович не придал большого значения знакомству с Н. И. Колюбакиной. Он был увлечен литературной работой, к тому же у него была дама сердца, некая Мария. Но в последнее время она все больше и больше его разочаровывала. Он искал в ней не только любовницу, но и близкого по духу человека, помощницу. Но когда он пытался прочитать Марии только законченный очерк или главу из будущей книги, она начинала скучать, зевать и переводила разговор на другую тему. Это раздражало Ивана Павловича.
И тут появилась Надежда Ивановна. Она была настойчива, приглашала Ювачёва на обед и, если тот не являлся, приходила к нему домой, брала его за руку и вела к себе в Убежище. Она покупала билеты на открытие интересных выставок, на спектакли Мариинского театра, где когда-то служил капельдинером царской ложи отец Ювачёва и где подростком Иван часто бывал. Но сегодня он охладел к театру. Слушая оперу, он думал о рукописи, оставленной на рабочем столе. Его даже не восхитил уже известный в то время певец Леонид Собинов.
Надежда Ивановна искала встреч, общения с Иваном Павловичем. Она даже стала посещать заседания Философско-религиозного общества, завсегдатаем которого был Ювачёв. Общество собиралось на квартире архитектора Николая Васильевича Набокова (однофамильца известного писателя). В него входили петербургские философы, литераторы, художники, священники. Иван Павлович с большим интересом слушал доклады, сообщения членов общества. Особое впечатление на него производили выступления Дмитрия Сергеевича Мережковского. Придя домой, Ювачёв тут же записывал интересные мысли, суждения Мережковского, заинтересовался и его литературными произведениями. Однажды даже написал Дмитрию Сергеевичу восторженное письмо по поводу одного из его романов, только что прочитанных.
Бывал на заседаниях Философско-религиозного общества и Василий Васильевич Розанов, с которым Ювачёв нередко в кулуарах обсуждал только что прозвучавший доклад.
После заседаний Ювачёв, как правило, провожал Надежду Ивановну, и по дороге они говорили об услышанном. Это их сближало. К тому же Колюбакина предложила Ивану Павловичу свою помощь в переписке набело черновиков его литературных произведений. При этом Ювачёв прислушивался к ее замечаниям и советам.
Так в близком общении прошло около года. Оно все больше становилось необходимым и тому и другому. И естественным стало их решение соединить свои судьбы.
Венчание состоялось 16 (29) апреля 1903 года. Собрались все родственники и со стороны жениха, и со стороны невесты, многочисленные друзья. Свадьбы как таковой не было. Выпив по бокалу шампанского, молодые из храма поспешили домой, переоделись, и в 8 часов вечера они уже сидели в поезде, который мчал их в Москву.
Прибыв утром в Белокаменную, Ювачёвы в ней не задержались, а тут же отправились в центр Русской православной церкви — Сергиев Посад. Они обошли все церкви, принимали участие в богослужениях, молились, ставили свечи, таким образом освящая заключенный брак. Потом была Москва. И снова посещение храмов, службы, молитвы. И радость обретения смысла жизни.
Для того чтобы отправиться в Москву и Сергиев Посад, Ивану Павловичу пришлось брать двухнедельный отпуск. Ведь к тому времени он уже служил в Управлении государственными сберегательными кассами Министерства финансов (с 22 марта 1903 года). И с ним Ювачёв будет связан без малого 20 лет. Приходилось мириться с тем, что он периодически отправлялся в длительные командировки, иногда на два-три месяца. Приезжая в большой губернский город и проведя в нем ревизию, Ювачёв с товарищами отправлялся в самые глухие уголки губернии, проделывая на лошадях путь в десятки, даже сотни верст. В некоторых селениях даже не было гостиницы, и ночевать приходилось то на жестком диване в кабинете начальника почты или банка, то на почтовых станциях в ожидании лошадей. Но иногда доводилось жить в комфортабельной каюте парохода, если ревизию проводили в пароходстве, или в отдельном вагоне, если ревизовали Управление железной дороги.
В свою первую командировку в Эривань Ювачёв отправился вскоре после свадьбы, и молодоженов соединяли в разлуке только письма, которые они писали друг другу практически ежедневно. В это время тяжело заболел отец Ювачёва Павел Иванович, живший после смерти жены в 1900 году у брата Тимофея в селе Никольском. Там он и скончался 24 июня 1903 года, там его и похоронили «в головах у родителей», как запишет в дневнике Иван Павлович. Он вернулся из командировки на следующий день после похорон и не успел проститься с отцом.
Следует отметить, что во время своих командировок И. П. Ювачёв не только занимался ревизией банков, почтовых отделений, сберегательных касс — всего, что было в подчинении Министерства финансов, но и интересовался жизнью губернии, посещал храмы и монастыри. И эти его впечатления отражались в очерках, которые он привозил из поездок: из Архангельска — «На родине Ломоносова», из Владимира — «Монастырские тюрьмы», из далекой Сибири — «Енисейск. Непрерывный ряд церквей» об истории местного монастыря. Путешествия стали неотъемлемой частью его жизни.
У ТОЛСТОГО В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ
Одна из таких командировок привела И. П. Ювачёва в Тульскую губернию. А там ведь недалеко и до Ясной Поляны. Ивана Павловича всегда интересовали личность, творчество и мировоззрение Льва Николаевича Толстого. На Сахалине, во Владивостоке, в Любани и в Петербурге Иван Павлович разыскивал не только литературные произведения Л. Н. Толстого, но и его статьи, эссе и с интересом читал их. Взгляды Льва Николаевича были близки ему, он все больше и больше подпадал под влияние любимого писателя. Когда стали выходить из печати первые номера журнала «Исторический вестник» за 1900 год, он посылает их Льву Николаевичу в Ясную Поляну с сопроводительным письмом: «Меня лично Вы не знаете, но, вероятно, слышали иногда кое-что о моем аресте, суде и ссылке от моего товарища по морскому корпусу М. О. Меньшикова. В 1897 году я вернулся в Россию и в настоящее время под псевдонимом И. П. Миролюбов осмелился выступить в „Историческом вестнике“ с воспоминаниями о моем пребывании на Сахалине. Посылаю Вам две первые книжки».[40]
В этом же письме (от 25 февраля 1900 года) И. П. Ювачёв просит разрешения посетить Толстого в его московском доме в Хамовниках. Это письмо И. П. Ювачёв писал накануне своего паломничества в Иерусалим к Гробу Господню, планируя по дороге из Петербурга в Одессу задержаться на несколько дней в Москве у брата Петра, жившего тогда в Белокаменной. И вот 3 (16) марта 1900 года Ювачёв отправляется к дому Л. Н. Толстого.
«В 5 ч. вечера пошел в Хамовнический переулок и видел дом (№ 21) графини Толстой. Он внутри двора. У ворот стоял дворник. — „Дома граф?“ — спрашиваю его. — „Дома!“ — отвечает. — „Когда он обедает?“ — „В 6 часов“. — Было 5 3/4. Я ушел. — Значит, он должен получить мое письмо и должен бы дать ответ, но последнего я не получал».[41]
В этот вечер встреча с Л. Н. Толстым не состоялась (Ювачёв не решился беспокоить графа), она произошла спустя долгих пять с половиной лет.
В первом номере «Исторического вестника» за 1902 год были опубликованы воспоминания Ювачёва «В заточении» — первоначальный вариант глав будущей книги «Шлиссельбургская крепость». И эта публикация была тотчас же отправлена Толстому. И прочитана им. Более того, Толстой использовал ее в работе над рассказом «Божеское и человеческое». Об этом говорят дальнейшие события.
Встреча И. П. Ювачёва со Л. Н. Толстым состоялась в Ясной Поляне 27 ноября 1905 года. Иван Павлович подробно описал свое одиночное заключение, свои переживания, рассказал о религиозных исканиях.
К концу ноября 1905 года, когда произошла эта встреча, рассказ «Божеское и человеческое» не только был написан, но и корректура его уже заканчивалась. Поэтому можно с определенностью сказать, что не беседа при личной встрече послужила материалом для работы над рассказом, а именно публикация воспоминаний в «Историческом вестнике».
В критической литературе о творчестве Толстого можно встретить утверждение, что прототипом главного героя «Божеского и человеческого» Светлогуба был революционер-террорист Д. Лизогуб, казненный в Одессе в 1879 году. Да, замысел рассказа Толстого связан с Лизогубом. Об этом свидетельствует запись Толстого в дневнике от 13 декабря 1897 года. Более того, в не вошедших в окончательный текст романа «Воскресение» набросках появляется революционер Синегуб. Но с годами Л. Н. Толстой переосмыслил образ своего героя, и его больше привлекли факты биографии и образ мыслей Ювачёва. Считая, что зло нельзя победить насилием (а террор — одно из самых ярких проявлений насилия), Лев Николаевич приводит своего героя к «воскресению», открывшемуся ему благодаря Евангелию. А это уже прямая параллель с духовным преображением И. П. Ювачёва.[42]
СИМБИРСК. ПОТАНИН
Помимо встречи с Л. Н. Толстым Ювачёву довелось пообщаться еще с несколькими известными писателями-современниками.
В июне 1902 года по приглашению друга, писателя Александра Степановича Пругавина Иван Павлович отправился в путешествие по Волге. Поездом доехал до Рыбинска, а там взял билет на пароход «Князь Василий Костромской». По дороге на стоянках гулял по улицам и бульварам, заходил в храмы Ярославля, Костромы, Кинешмы, Нижнего Новгорода, Казани и наконец прибыл в Симбирск.
Там встретился с Пругавиным и через пару дней они вместе отправились в деревню Киндаковку, где бывал И. А. Гончаров и вдохновился написать «Обрыв».
29 июня друзья отправились к Гавриилу Никитичу Потанину, 80-летнему старику, автору романа «Старое старится, молодое растет», опубликованного в 1862 году в некрасовском «Современнике». Когда он приехал из провинции в Петербург и пришел со своим романом к Н. А. Некрасову, тот вялым голосом сказал: «Оставьте, дня через четыре скажу». А через четыре дня встречает Потанина в шелковом халате, обнимает, поздравляет и говорит, что непременно напечатает роман в «Современнике».
Всю жизнь Г. Н. Потанин был педагогом, теперь в отставке, на пенсии. Избушку нанимал крошечную в заднем углу хозяйского двора. Комнатка в ней маленькая. Вещи и книги старые, грязные, заплесневелые. Он поэт и художник. Читал стихи Минаева, с которым был коротко знаком, и свои воспоминания об И. А. Гончарове.
КОСТРОМА. ПРИШВИН
Еще одна памятная для И. П. Ювачёва встреча произошла шесть лет спустя в июне 1908 года и тоже в провинции.
Иван Павлович уже служил в Управлении государственными сберегательными кассами и отправился в очередную командировку в Кострому. Однажды, придя в гости к историку, искусствоведу, краеведу Ивану Александровичу Рязановскому, застал у него гостя из Петербурга. Им оказался писатель Михаил Михайлович Пришвин. Все вместе отправились пешком в Ипатьевский монастырь. Осматривали собор, дворец, кладбище. Заходили в церковь и прикладывались к чудотворной Феодоровской иконе, получили елеопомазание от викария Иннокентия.
На следующий день вечером вместе с Рязановским, его женой и Пришвиным отправились на «Князе Василии Костромском» в Кинешму, где в гостиничном номере Ювачёву наконец удалось уединиться с Михаилом Михайловичем и обстоятельно поговорить об атеистах, сектантах, раскольниках, о тайне зла. Два с половиной часа длился этот разговор и продолжился за обедом в ресторане гостиницы «Центральная».
Спустя четыре месяца, в конце октября 1908 года, той же компанией встретились в петербургской квартире Ювачёва и беседовали до полуночи. Пришвин рассказывал о своих путешествиях, описанных в его рассказах.
Через два дня Ювачёв был в гостях у Пришвина (Песочная, д. 22, кв. 23), подарил ему свою книгу «Шлиссельбургская крепость» и получил в ответ книгу Пришвина «В краю непуганых птиц». Вместе отправились в Дом писателей на Карповку, 17, на заседание писателей. Вечером снова встретились у Рязановского, где Пришвин читал свое новое сочинение «У стен града невидимого Китежа».
Еще одна встреча запомнилась Ювачёву. 8 ноября у себя дома он с Рязановским занимался палеографией. Пришли жена Рязановского и Пришвин. Сели пить чай. Разговор зашел об Ионе в чреве кита. Ювачёв заметил, что в китоловном журнале была опубликована заметка не о мифическом, а якобы реальном поглощении китом человека. Пришвин неожиданно раскричался, обвинил Ювачёва в том, что тот против науки, истины, фактов. Иван Павлович тоже показал свой темперамент. Потом они мирно разговаривали и даже обменялись книгами. Но больше не встречались.
ХЛЫСТ НИКОЛАЙ КЛЮЕВ
Сам человек непростой, И. П. Ювачёв всегда интересовался людьми оригинальными, талантливыми, выделявшимися из серой массы обывателей. К таким людям, несомненно, относился поэт Николай Алексеевич Клюев.
Впервые Иван Павлович увидел его на одном домашнем собрании лиц, интересующихся Орденом Звезды Востока. Вот как описывает Ювачёв в своем дневнике выступление Клюева: «Говорил хлыст — поэт Клюев — тихим голосом об ожидании хлыстов, о причащении тела и крови брата (?). И вдруг замолк: Дух не дает больше говорить…»[43]
Это было 17 мая 1917 года.
Нам неизвестно, как складывались отношения Ювачёва и Клюева, — многие дневники Ивана Павловича навсегда утрачены, но несомненно, что они общались. Об этом говорит дневниковая запись 4 апреля 1925 года: «У нас обедал Николай Алексеев<ич> Клюев — поэт. <…>. После переговоров за общим чаем Клюев читал свое сочинение „Мать-суббота“. Очевидно, он очень любит это сочинение, и читал, вкладывая в него много содержания в звуках. Потом все вчетвером пошли ко всенощной на Афонское подворье и стояли до конца…»[44]
Больше имя Н. А. Клюева в дневниках Ювачёва не упоминается.
ДЕТИ: И РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ
27 ноября 1905 года, в тот день, когда И. П. Ювачёв был в гостях у Л. Н. Толстого, он нет-нет да вспоминал о том, что дома, в Петербурге его ждала беременная жена. Как-то она там? Есть сведения, что Иван Павлович даже звонил из Ясной Поляны домой и справлялся о самочувствии жены.
А волновался он неспроста. Почти два года назад они тоже ждали ребенка. Первенца. Решили: если будет мальчик, назовут его в честь деда Павлом. Но 9 февраля 1904 года мальчик родился мертвым. У Надежды Ивановны раньше времени отошли воды, и ребенок задохнулся в чреве матери.
И вот новая беременность, новые тревоги. «Приключения» ребенка, который появится на свет божий только в конце декабря и станет известным поэтом Даниилом Хармсом, начались еще в утробе матери 5 августа. В этот день Иван Павлович собрался ко всенощной в церковь Феодоровской иконы Божией Матери и звал с собой жену. Надежда Ивановна, бывшая на третьем месяце беременности, сославшись на плохое самочувствие, решила остаться дома и принять ванну. Вдруг в квартире раздался страшный грохот. Это в ванне обрушился массивный отсыревший потолок. Если бы Надежда Ивановна оказалась в ванне несколькими минутами раньше, все могло кончиться для нее трагически. И вряд ли на свет появился Даниил Ювачёв.
Через две недели новое событие. Надежда Ивановна отправилась за покупками. На обратном пути лошадь, испугавшись конки, бросилась в сторону, коляска разбилась о фонарный столб, а Надежда Ивановна на четвертом месяце беременности грохнулась на булыжную мостовую.
Еще одно испытание судьбы произошло 25 декабря, за пять дней до рождения ребенка. В 3 часа ночи у Надежды Ивановны прорвался пузырь, и «потекла вода в страшном изобилии». Ювачёвы не на шутку встревожились —
не повторится ли ситуация с первым мертворожденным ребенком. Но, слава Богу, все обошлось.
В ночь на 30 декабря у Надежды Ивановны начались сильные схватки. Не в силах быть свидетелем мучений жены, Иван Павлович вышел на улицу, заходил в соседние церкви, ставил свечи, молился. Зашел за доктором Фаресовой и настоятелем храма Убежища, где жила семья Ювачёвых, отцом Ильей Персиковым.
«В 8 ч<асов> пошел домой. Маша-служанка объявляет, что родился сын в 6 3/4 ч<асов> утра. Я пошел к Наде и обнял ее со слезами. Она тоже поплакала. Тяжело ей было, но не кричала и в обморок не впадала.
Пришел батюшка и стали решать вопрос, как назвать сына. Сообща решили назвать Даниилом».[45]
Мы так подробно рассказываем об этих событиях, потому что речь идет о рождении сына Даниила — в будущем известного писателя, выбравшего себе псевдоним Даниил Хармс. Во «взрослом» творчестве, во многом абсурдном, он не был понят современниками и не публиковался. Зато он писал великолепные произведения для детей и прославился именно как детский поэт.
Через год с небольшим Ювачёвы ждали появления на свет еще одного ребенка. Но вновь произошла трагедия. Дневник И. П. Ювачёва этого периода не сохранился. О том, что произошло, мы узнаём из письма Ивана Павловича своему товарищу по заключению в Шлиссельбургской крепости, народовольцу Николаю Александровичу Морозову от 4 марта 1907 года: «Мою семью посетило большое горе… В то время, когда я путешествовал в горах Тянь-Шаня, моя жена, Надежда Ивановна, заболевает воспалением легких. После страшных мук первых дней ее болезни, я приезжаю домой и застаю ужасную картину. Почти приговоренная к смерти, жена лежит в агонии, окруженная врачами и сестрами милосердия… Наконец, она раньше времени (на 6 месяце) разрешается от бремени. Ребенок выжил только 4 часа. К моему приезду сразу: и рождение, и крещение, и смерть, и похороны…»[46]
Новорожденной при крещении дали имя Мария и похоронили (как ранее и Павла) недалеко от бабушки Дарьи на Митрофаньевском кладбище.
Прошло еще около трех лет, и 2 декабря 1909 года у Ювачёвых родилась дочь Елизавета. Ей повезло больше всех, она прожила долгую жизнь (83 года), скончалась 27 декабря 1992 года и стала свидетельницей посмертной славы своего старшего брата Даниила. Именно Елизавета Ивановна сохранила многие документы, материалы, фотографии, связанные с ним. А еще она сберегла десятки дневниковых книжек своего отца, которые позволяют нам более-менее подробно рассказать о его судьбе.
Еще одна дочь Ювачёвых — Наталья — родилась 12 мая 1912 года и умерла в возрасте шести лет 15 августа 1918 года. Погребена на Волковском кладбище рядом с храмом. Через 11 лет, в 1929 году, к ней подхоронили Надежду Ивановну, а в мае 1940 года невдалеке от жены и дочери, на площадке народовольцев был упокоен прах и самого Ивана Павловича Ювачёва.
И НАХЛЫНУЛИ ВОСПОМИНАНИЯ
В 1905 году Шлиссельбургскую крепость-тюрьму покинули последние заключенные. В том числе томившиеся в ней около 20 лет В. Н. Фигнер и М. Ю. Ашенбреннер. Вера Николаевна была сослана в глухую архангельскую деревушку, где ее навещала неугомонная М. М. Дондукова-Корсакова, а Михаил Юльевич уехал на родину в Смоленск под надзор полиции. В одной из своих командировок Ювачёв навещал старшего товарища, и они, конечно, предавались воспоминаниям.
Мы не знаем, эта ли встреча с М. Ю. Ашенбреннером или общение с Л. Н. Толстым подтолкнули Ювачёва обратиться мыслями к дням, проведенным в тюрьме. Спустя 10 лет после выхода из Шлиссельбургской крепости он возвращается туда в своих воспоминаниях. Сначала пишет несколько очерков, а потом и книгу «Шлиссельбургская крепость».
В этой работе ему, конечно, помогли и поездки в открытую для посещения крепость. Надежда Ивановна, сопровождавшая мужа, была потрясена тем, в каких условиях жили в тюрьме заключенные, как там вообще можно было выжить, не сойти с ума. (А некоторые товарищи Ювачёва действительно или сходили с ума, или пытались покончить жизнь самоубийством.) И после посещения Шлиссельбурга Иван Павлович берется за перо.
Возможно, к изданию этой книги имел отношение Лев Николаевич Толстой. Иначе как можно объяснить тот факт, что все книги И. П. Ювачёва печатались в Петербурге, а «Шлиссельбургская крепость» — в Москве в толстовской издательстве «Посредник», и редактировал ее Иван Иванович Горбунов-Посадов, помощник Л. Н. Толстого во всех его издательских делах.
Иван Павлович отнесся к этой работе очень серьезно. Он вновь и вновь ездил в Шлиссельбург, вычерчивал план крепости, уточнял у смотрителей и друзей-народовольцев, кто в какой камере сидел, подбирал иллюстративный материал.
В отличие, опять же, от других книг Ювачёва, к этой предполагалось написать биографический очерк об авторе. И. И. Горбунов-Посадов, занятый множеством других дел, все откладывал эту работу. Рукопись книги была готова, а вступительной статьи все нет. Ювачёв в письмах торопил Ивана Ивановича, готов был всячески помочь, и есть предположение, что в конце концов он не выдержал и сам написал от имени И. И. Горбунова-Посадова этот очерк. Уж очень много в нем деталей, подробностей, которые знал только Ювачёв. Или очерк был написан Иваном Ивановичем под диктовку Ивана Павловича. Так или иначе, книга «Шлиссельбургская крепость» вышла из печати в издательстве «Посредник» в 1907 году и вызвала в обществе огромный резонанс.
И. П. Ювачёв продолжал активную литературную работу. Для этой цели на Золотоношской улице, недалеко от Убежища, где он жил с семьей, Иван Павлович снял комнату и иногда уединялся там для работы.
Обращался он и к беллетристике, писал рассказы: «На открытие мощей», «Мечтатель», «Искания вождя Михаила», «Революция», «Певунья», «Драгоценный Иерусалим» и др. Но, будем справедливы, этот жанр ему явно не удавался: сюжеты просты до примитивности, слог слаб.
Значительно лучше ему удавались очерки, написанные по личным впечатлениям и наблюдениям. Он продолжил «монастырскую» тему очерками «Три дня у иноков», «Между миром и монастырем», «Распечатанные алтари», «Монашество и трезвость».
Ювачёв публиковал очерки, привезенные из командировок: о нижегородской ярмарке, о закавказских сектантах, о кара-киргизской царице Алая и др. Они публиковались в журнале «Отдых христианина» в цикле «Да будут все едино!». В этот же цикл вошли и очерки-некрологи, посвященные ушедшим из жизни близким его душе людям: Иоанну Кронштадтскому, митрополиту Антонию, священнику, редактору журнала «Отдых христианина» А. В. Рождественскому, М. М. Дондуковой-Корсаковой, А. В. Круглову, С. Н. Шубинскому, Г. Н. Потанину. Всего им было написано в этом цикле 24 очерка. 42 богословских очерка, над которыми И. П. Ювачёв начал работать еще на Сахалине, составили книгу «Тайны Царствия Небесного». Отзывался Ювачёв и на события православной и культурной жизни Петербурга, в том числе написал большой обзор выставки художника В. Д. Поленова.
Пожалуй, самый активный период литературного творчества И. П. Ювачёва пришелся на 1901—1909 годы. Помимо издания книг он постоянно сотрудничает с «Историческим вестником», «Книжками „Недели“», православными журналами Петербурга «Русский паломник», «Отдых христианина», «Доброе слово», московским «Душеполезное чтение» и др.
Но вот началась Первая мировая война. С первых ее дней он начал собирать вырезки из газет и журналов, сводки с мест военных действий, свидетельства очевидцев и даже предсказания астрологов и провидцев, предрекавших то или иное развитие событий и гадавших, чем все это закончится. Иван Павлович комментировал эти материалы, искал исторические параллели в прошлом. Так родились сначала несколько очерков, опубликованных в «Историческом Вестнике» в конце 1914 — начале 1915 года (в том числе «Роковой год (Предсказание войны)», а потом и двухтомное сочинение «Война и вера» — взгляд православного человека на междоусобную войну.
На этом активная литературная деятельность И. П. Ювачёва была закончена. Лишь в 1927 году по настоятельной просьбе друзей-народовольцев, объединившихся в Общество бывших политкаторжан и ссыльнопереселенцев, он пишет очерк о начале своей революционной деятельности «Из воспоминаний старого моряка», опубликованный в альманахе «Морской сборнике» (1927. № 10).
КОМАНДИРОВКИ, КОМАНДИРОВКИ, КОМАНДИРОВКИ
Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что почти половину жизни в эти годы И. П. Ювачёв проводил вне дома — в командировках. В свободное от ревизий время Иван Павлович посещал местные церкви и монастыри, библиотеки и музеи. Кроме того, занимался и литературной работой. Отправлял по почте рукописи очерков, очередных глав книг, получал корректуры, вычитывал их и снова спешил на почту. Многие литературные произведения родились в поездках.
А поездки были разные. География их — от Прибалтики и Царства Польского, входившего в те годы в состав Российской империи, до Приморья и Сахалина. И события, свидетелем которых был Ювачёв, случались неординарные. Например, во время поездки по Енисейской губернии он был свидетелем самой настоящей «золотой лихорадки» в Красноярске, когда жители этого сибирского города в своих огородах и на берегу Енисея находили крупицы золота и даже целые слитки. Несколько золотых крупинок Иван Павлович привез домой. (Кстати, из Красноярска в Енисейск и обратно Ювачёв плыл по Енисею на пароходе «Святитель Николай», на котором 17 лет назад отправлялся в ссылку в Шушенское В. И. Ульянов-Ленин.) В Баку он был свидетелем «бабьего бунта», когда, возмущенные повышением цен на продукты, тысячи женщин принялись громить магазины, склады продовольствия, мельницы. Хозяева мельниц безропотно позволяли уносить мешки с мукой, лишь бы разъяренная толпа женщин не повредила оборудование мельниц. В Твери вообще пришлось прервать командировку, потому что в городе начались митинги, демонстрации, революционеры убили губернатора Н.Г. фон Бюнтинга и труп его несколько часов лежал на центральной площади.
Но одна командировка была особенной. Ее маршрут: Благовещенск—Хабаровск—Владивосток—Сахалин. Спустя 18 лет И. П. Ювачёв побывал в тех местах, где он отбывал каторгу и жил на поселении. Встречи с друзьями и старыми знакомыми не могли его не волновать.
Иван Павлович оказался человеком практичным. Зная заранее об этой поездке, он написал заявление на отпуск после окончания командировки и домой возвращался южным морским путем через Японию (Нагасаки), Китай (Шанхай), Гонконг, Сингапур, Цейлон, Красное море, Суэцкий канал, Средиземное, Мраморное и Черное моря в Одессу. Два месяца продолжалось это путешествие, которое можно назвать малым кругосветным. А всего он не виделся с семьей более полугода.
Любопытная история (с продолжением) произошла в столице Цейлона Коломбо. 7 октября 1913 года около буддийского храма Ювачёв купил несколько цветных хромолитографий, на которых были изображены сюжеты индийского эпоса. Они ему так понравились, что через день на базаре он купил еще несколько листов! Эти 40 хромолитографий хранились в семье Ювачёвых 27 лет. После смерти Ивана Павловича (17 мая 1940 года) его сын Даниил Хармс, вечно страдавший от безденежья, в сентябре того же года продал это собрание в Музей религии и атеизма. 77 лет эти хромолитографии хранились неатрибутированными в фондах музея, сотрудники ничего не знали о происхождении этой коллекции. И только изданные дневники Ювачёва приоткрыли эту тайну. В сентябре 2017 года в Музее истории религии была развернута выставка «Человек мира и любви», посвященная И. П. Ювачёву, на которой впервые было представлено большинство хромолитографий из собрания И. П. Ювачёва, купленных им в Коломбо 104 года назад.
И еще одна любопытная поездка. В мае 1914 года И. П. Ювачёв собирался в командировку в Смоленск, и ему пришла в голову идея: ехать через Москву и взять с собой жену и старших детей — Даню, которому к тому времени было уже восемь с половиной лет, и Лизу, которой исполнилось четыре года.
11 лет назад, в апреле 1903 года сразу после венчания молодожены Ювачёвы отправились в центр Русской православной церкви — Сергиев Посад, чтобы там освятить свой брачный союз. К 1914 году отношения между супругами заметно ухудшились. Частыми стали конфликты, ссоры, скандалы, инициатором которых, как правило, была Надежда Ивановна. И вероятно, поездкой в Сергиев Посад, да еще с детьми, Иван Павлович надеялся вернуть добрые, сердечные отношения с женой.
Приехав в Москву, первым делом Ювачёвы отправились в Сергиев Посад. Ходили по храмам, молились, ставили свечи. А еще Иван Павлович надеялся познакомиться со священником-философом Павлом Флоренским, о котором говорили во всей России. Такая встреча состоялась, Ювачёв побывал в доме отца Павла, познакомился с его родными, принимал участие в богослужении, которое проводил отец Павел. Тот даже окропил святой водой все семейство Ювачёвых. Наверняка и маленькому Дане запомнилась эта встреча.
А потом были Москва, Кремль, кремлевские соборы. Детям особенно интересно было увидеть Царь-пушку и Царь-колокол, другие достопримечательности Москвы. Три дня пролетели незаметно. Надежда Ивановна с детьми вернулась в Петербург, а Иван Павлович отправился в командировку в Смоленск, где повидался с М. Ю. Ашенбреннером.
СОБЫТИЯ И ФАКТЫ
1917 год. Февральская революция. В Петрограде неспокойно. Забастовки, митинги, столкновения рабочих и студентов с полицией, грабежи, надвигающийся голод. Опасаясь за жизнь троих детей, Ювачёвы собираются на время покинуть столицу и уехать к родным Надежды Ивановны в Саратов. Она даже берет билеты, но потом решает остаться в Петрограде, надеясь, что «все образуется».
Ивана Павловича беспокоит судьба огромной и ценной для него библиотеки и архива. Их тоже надо бы эвакуировать из Петрограда. (Позднее он соберет несколько ящиков и отправит их в Саратов.) Но надо ехать в очередную командировку в Тверь, и в последний момент Ювачёв решает самое ценное взять с собой. В Твери он бывал уже не раз, подружился с сотрудниками местного Архивного управления и, приезжая в Тверь, жил не в гостинице, а в архиве, в специально приготовленной для него комнате. Иван Павлович уложил в ящик письма, несколько попавшихся под руку дневников, другие бумаги, увез все это с собой и оставил на хранение до лучших времен. Лучшие времена для него не наступили, а эти материалы так и хранятся до сих пор в Тверском архиве. Даже сами работники архива сегодня не могут ответить исследователям на вопрос, как у них оказался фонд И. П. Ювачёва. Ответ на него мы нашли в его дневниках столетней давности.
Как же встретил Ювачёв события Октября 1917 года? Да никак. В те минуты, когда солдаты и матросы штурмовали Зимний дворец, Иван Павлович спокойно занимался с 11-летним сыном Даниилом французским языком. И только на следующий день, как и все обыватели, узнал о том, что власть в Петрограде захватили большевики.
Начинаются преобразования новой власти. Ликвидируется Кабинет Его Императорского Величества, и брат Петр лишается службы (в годы советской власти он будет работать в банке рядовым служащим), министерства переименовываются в наркоматы (народные комиссариаты), во главе их становятся наркомы-большевики, подчас плохо разбирающиеся в сути работы ведомства, зато уверенно проводящие в жизнь «линию партии».
Иван Павлович с апреля 1903 года служил ревизором в Управлении государственными сберегательными кассами Министерства финансов. С приходом власти Советов в этой сфере мало что изменилось. Все сотрудники Управления остались на своих местах. Только ревизоры превратились в инспекторов (ревизор высшего 1-го разряда И. П. Ювачёв стал младшим инспектором), а сама организация стала называться Управлением народными сберегательными кассами. Как будто от этого оно стала ближе к народу, и шутка, ходившая среди обывателей, продолжала оставаться актуальной: «Храните деньги в сберегательной кассе! Если, конечно, они у вас есть».
Но главная перемена произошла в марте 1918 года. Советом народных комиссаров было принято решение о переносе столицы из Петербурга в Москву. В ночь с 10 на 11 марта в строжайшей тайне советское правительство во главе с В. И. Лениным переехало в Москву. В новую столицу стали перебираться и все правительственные учреждения. В том числе Управление народными сберегательными кассами. Перед служащими встал вопрос: или переезжать в Москву, или остаться без работы. Разумеется, они выбрали первое и в полном составе перебрались в Белокаменную.
Ивану Павловичу 58 лет, найти новую работу в Петрограде нелегко. Семья? Жена при деле, дети выросли, рядом с ними гувернантка и служанки, да и тетушки Ната и Маша помогают. А отношения с женой далеки от идеальных. Надежда все решает сама: купить ли повозку с лошадью, чтобы возить Даню в Петришуле, или построить дачу в Тарховке. Об этом не только не советуется с Иваном Павловичем, но даже не ставит его в известность. В общем, полный разлад. И так из-за длительных командировок они, по сути, живут врозь.
Конечно, в Москве его никто не ждал с распростертыми объятиями. Сразу встали бытовые вопросы: где жить, как питаться? На первое время его приютила Мария Ивановна Толмачева, сестра Дмитрия, мужа Анны, родной сестры Ювачёва. У нее же он поначалу и столовался. Вообще продукты и питание стали большой проблемой, недаром он пишет об этом в дневниках практически ежедневно.
С работой тоже сложности. Командировки стали редкостью — в стране шла Гражданская война. Разве что в ближнее Подмосковье или города, далекие от полей сражений. Народный комиссариат финансов стал создавать детские колонии для беспризорников и сирот. И Ювачёву не раз приходилось выезжать в Подмосковье осматривать разоренные дворянские усадьбы и опустевшие монастыри, решая вопрос о пригодности их для колонии.
Полгода жил в разлуке с семьей Иван Павлович, изредка наезжая в Петроград. Но 3 (15) августа 1818 года случилась беда — умерла младшая дочь Ювачёвых Наталья. Терпение Надежды Ивановны лопнуло — чтобы спасти от голода и эпидемий Даниила и Лизу, она решается на переезд в Саратов к племяннику Леониду. Иван Павлович перевозит семью (подростку Дане запомнились прогулки с отцом по набережной Волги), а сам возвращается в Москву.
Иван Павлович голодает. Надежда Ивановна посылает ему испеченный своими руками хлеб, но хлеб приходит в Москву, покрытый плесенью. Тогда Надежда Ивановна сушит сухари и посылает их мужу.
Так продолжалось более года. В квартиру племянника Леонида, где Ювачёвы жили без прописки, «в гостях», вселили жильцов — «уплотнение». Жить в Саратове стало невозможно. И Надежда Ивановна настаивает на возвращении в Петроград. Осенью 1919 года она с детьми приезжает в Москву. Иван Павлович снимает для семьи комнату в соседнем доме. Но внезапно Надежда Ивановна тяжело заболела. Она прикована к постели. На руках Ювачёва остаются двое детей-подростков. В соседней церкви Спаса Преображения Даня посещает церковно-приходскую школу, где изучает Закон Божий.
«ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИЙ»
Два следующих дневника И. П. Ювачёва утрачены, а без них невозможно восстановить события жизни Ивана Павловича в течение двух лет. В сентябре 1922 года он числится «старшим бухгалтером Счетной части Управления работ Волховского строительства гидроэлектрической силовой установки в деревне Дубовки Новоладожского уезда Петроградской губернии» — так указано на титульной странице его сохранившегося дневника.
Москва. Наркомат финансов… и вдруг деревня Дубовки Новоладожского уезда… Как случилось, что инспектор одного из серьезных государственных учреждений, живший в Москве, оказался вдруг в маленькой деревушке в скромной должности бухгалтера на строительстве «первенца советской энергетики» Волховской ГЭС? Это, видимо, так и останется загадкой, потому что не только дневников, но и писем, и других документов этого периода не сохранилось.
Судя по тому, что Иван Павлович при малейшей возможности старался выбраться в Петроград, в командировку или по причинам личного характера, его работа и пребывание в Волховстрое были вынужденными. Ведь после нескольких лет жизни в Москве он потерял жилье и прописку в родном городе (было время, когда для въезда в Петроград необходимо было даже особое разрешение). Его приютил и прописал давний знакомый, профессор Духовной академии (до ее закрытия в сентябре 1918 года), а затем преподаватель Петроградского богословского института Александр Иванович Бриллиантов. Но постоянно пользоваться гостеприимством друга-священника Ювачёв не мог. Надежда Ивановна, уехав в Саратов, чтобы спасти детей от революционных событий, голода и эпидемий, тоже потеряла в Петрограде все. После возвращения она некоторое время жила с Даней и Лизой у сестер в Царском Селе, ставшем Детским, пока не нашла работу в Инфекционной больнице имени Боткина и не получила крохотную комнатку при ней. Учитывая стесненные жилищные условия и сложно складывающиеся отношения между супругами, о воссоединении Ювачёва с семьей, вероятно, не могло быть и речи. Хотя периодически он все же приезжал к семье из Волховстроя на несколько дней.
А там условия жизни были походные — жили в наскоро сколоченных бараках. Большой проблемой для Ювачёва стало питание. Но самое главное — в поселке не было храма, а Иван Павлович, как глубоко верующий человек, привык каждый день принимать участие в богослужениях. Церковь Святого Михаила Архангела была на противоположном берегу Волхова, и до нее летом можно было добраться на небольшом пароходике или лодке, а зимой пешком по заснеженному льду реки. К тому же работы было много, и он подчас засиживался в бухгалтерии до поздней ночи. А работал он хорошо, на совесть, и скоро ему предложили стать заведующим счетным отделом Рабочего комитета. Это было заметное повышение по службе.
…И вновь пробел в пунктирном описании жизни И. П. Ювачёва в 1920‑е годы. Утрачены два дневника (а это почти два года), и следующий сохранившийся дневник начинается только 14 октября 1924 года. Но мало что изменилось за это время. Кто-то из сослуживцев Ивана Павловича ушел, появились новые имена. Может, там, на плотине, и видны существенные изменения, растет она. А тут… все те же бумаги, счета, отчеты. А ведь ему уже 65 лет, пора задуматься о покое. И. П. Ювачёв провел на строительстве Волховской ГЭС не менее трех лет. 43‑й его дневник (а он нумеровал дневники с начала столетия) заканчивается 30 июня 1925 года.
Но нас больше интересует другая дата — 24 декабря 1925 года. Судя по отметке в домовой книге, в этот день Иван Павлович был прописан в квартире № 9 (потом она стала № 8) дома № 11 по Надеждинской улице (с 16 января 1936 года — улица Маяковского). Прописан как «выбывший с адреса: ул. Херсонская, д. 6/7». Вероятно, это адрес священника А. И. Бриллиантова, у которого И. П. Ювачёв был прописан после возвращения из Москвы. В этот же день был прописан по адресу «ул. Надеждинская, д. 11» его сын Даниил, как «прибывший с адреса: Миргородская улица, д. 3/4», а это адрес Боткинской больницы, при которой жила Надежда Ивановна с детьми.
Следующий раз мы встречаемся с И. П. Ювачёвым в 1928 году. К этому времени он уже успел поработать в бухгалтерии архива. В дальнейших дневниках мы встречаем упоминание о встречах «с сослуживцами из архива», о близком общении с его «начальником по архиву» Николаем Львовичем Сергиевским. Ивана Павловича зовут снова поработать в архиве, чтобы навести порядок в бухгалтерских делах, но он отказывается. Когда он работал в архиве (до 1922 года или после 1925 года), установить не удалось. Любопытно, что он продолжал оставаться членом кассы взаимопомощи архива.
В 1928 году мы застаем Ювачёва уже заметно постаревшим (ему идет уже 69-й год), он персональный пенсионер, член Общества политкаторжан. Многие ветераны революции и политзаключенные в это время пишут свои воспоминания. Иван Павлович публикует в «Морском сборнике» (1927. № 10. С. 71—90) очерк «Из воспоминаний старого моряка». Литературной работой он занимается мало, больше хлопочет по хозяйству, получает специальный паек и делит его содержимое между родственниками и знакомыми. Ежедневно посещает храмы, даже самые отдаленные от центра города, добираясь туда пешком, ходит на собрания Общества политкаторжан и кружка народовольцев. В общем, ведет активную общественную жизнь.
И все это на фоне сплошных огорчений. Жена Ивана Павловича разговаривает с ним грубым, начальственным тоном. Дочь ходит молчком или огрызается на его замечания, часто скандалит с матерью. «Я чуть не каждый день плачу», — пишет Ювачёв в дневнике. Даниила он почти не видит. Тот спит до обеда, а потом исчезает до позднего вечера. Он стал поэтом, пишет либо детские стихи, либо заумные «взрослые» пьесы. Но Иван Павлович их не понимает (ведь отца и сына разделяют два поколения — почти 46 лет). Однажды Иван Павлович делает в дневнике такую запись: «Даниил рассердил меня стихотворением, где задевает церковь и христианские догматы».
Даниил нередко выступает с чтением детских стихов в пионерских лагерях, на утренниках в Исидоровским училище, в детской библиотеке на Петроградской стороне.
Подчас Иван Павлович ворчит, что к Даниилу часто приходят друзья, сидят до поздней ночи. Шум, гам. Кто-то остается ночевать. Нередко среди этой компании появляются молодые Николай Заболоцкий, Александр Введенский, Дойвбер Левин. Оказывается, они составили новое литературное объединение — «Чинари», которое потом органично переросло в Объединение реального искусства (ОБЭРИУ), и готовят вечер «Три левых часа».
9 декабря 1928 года Иван Павлович записывает в дневнике: «У Даниила было собрание представителей крайних течений в литературе, театре, искусствах. Вообще — обереуты. Но я слышал их рев (репетиция какой-то пиесы Даниила) на разные голоса и подумал: они — ревуты». «Ревуты» частенько собирались в квартире Ювачёвых и устраивали «пир до ночи: хохот, крик, шум…» — тоже цитата из дневника. 25 декабря, когда прошел их вечер в Доме печати, друзья Даниила не успокоились — теперь они праздновали удачно прошедший вечер, и снова в квартире шум, гам до позднего вечера.
«Какое мальчишество, — часто думал Ювачёв, — а ведь Даниил взрослый, женатый человек». Действительно, 5 марта 1928 года Даниил женился на Эстер Русаковой, но их семейная жизнь складывается как-то странно: то они гуляют, веселятся, хохочут, то вдруг возникают ссоры, скандалы, даже драки. Проходит несколько дней, и они снова обнимаются, целуются. Потом новая ссора, Эстер уходит к родителям. Возвращается. Но ненадолго, очередной скандал, и уже Даниил, бросив жену, уезжает на несколько дней к тетке в Детское Село.
Если с Даниилом у Эстер отношения складывались сложно, то в лице его сестры Лизы она нашла закадычную подругу. Они вместе ходят по ресторанам, в кинематограф. «Эстер и Лиза долго ночью навзрыд хохотали и не давали спать», — заносит в свой дневник И. П. Ювачёв. Для него очевидно, что Эстер худо влияет на малолетнюю Лизу.
Но все эти огорчения ничто по сравнению с той бедой, которая обрушилась на семью. Надежда Ивановна долго болела и наконец 18 февраля 1929 года скончалась. Несмотря на сложные отношения между супругами, для И. П. Ювачёва это был серьезный удар. Все-таки 26 лет они прожили вместе. Не только для Ивана Павловича смерть жены была большим горем, но и для сына: «Около 5 ч<асов> вечера пришел ко мне Даниил: „Папа, я хочу с тобой поговорить… Прошу простить меня…“ Я со слезами высказал наше некрасивое положение…» — заносит в свой дневник Ювачёв. А после ухода Даниила, сдерживая эмоции, думает: «Ты оскорбил отца и полгода, живя на его средства, под его кровлей, не кланялся и не говорил с ним. За это надо бы тебя было прогнать, но я этого не делал и сейчас не сказал ни одного слова, ни одного упрека».
Еще одним ударом стал для И. П. Ювачёва арест его друга, священника Александра Ивановича Бриллиантова.
После всех этих переживаний нужен был отдых, и Ювачёв получает право поселиться на три месяца в Дом отдыха ветеранов революции в Детском Селе. Знакомство и общение с такими же одинокими пожилыми людьми, принимавшими, как и он, участие в революционном движении, в какой-то мере отвлекло Ивана Павловича от домашних неприятностей.
Произошло там и одно любопытное событие, на которое Иван Павлович не обратил внимания, но для нас оно имеет особый смысл. В Доме отдыха Ювачёв познакомился и подружился с Екатериной Александровной Серебряковой, революционеркой с большим стажем. Однажды Иван Павлович зашел в комнату Серебряковой и застал там ее гостя. Их отношения удивили Ювачёва. Они нежно относились друг к другу, ели из одной тарелки. Оказалось, что это муж Екатерины Александровны. В своем дневнике Иван Павлович величает его Панфиловым. На самом деле это был известный художник Павел Николаевич Филонов.
Это была удивительная история. У Екатерины Александровны умер муж — морской офицер, народоволец, историк и литератор Эспер Александрович Серебряков. Зная, что в ее доме живет художник, Серебрякова через управдома пригласила его и попросила написать посмертный портрет мужа. Художник согласился. И денег за работу не взял. Так они познакомились, а через три года поженились.
Странный это был брак. Екатерина Александровна была на 19 лет старше Филонова. Жили каждый в своей комнате, хозяйство вели раздельно. Но между ними сложились удивительно трогательные и нежные отношения, как у юных влюбленных, что и наблюдал И. П. Ювачёв в ту встречу с гениальным художником, не подозревая, с кем он общается.
…Наступили 1930‑е годы. И. П. Ювачёву исполнилось 70 лет. Но он по-прежнему оставался бодрым, энергичным. Каждый день бывал в храмах, совершал паломничества в Сергиевскую пустынь и в Макарьевский монастырь. Часто бывал он в Детском Селе у сестер покойной жены и у друзей в Доме отдыха ветеранов революции, ездил в Шлиссельбургскую крепость-тюрьму, бывал и в селе Никольском на могиле отца.
Какая-то неведомая сила тянула его на кладбища к могилам родных и близких ему людей. Иногда задумывался: почему? Неожиданно ответ получил от случайно встреченной на Волковском кладбище старушки: «Мне легче среди покойников, чем среди живых людей». Живя в большой семье, он чувствовал себя одиноким, был чужим среди своих. И это его угнетало.
И ВСЯ ОСТАВШАЯСЯ ЖИЗНЬ
Начало 1930‑х годов — время расцвета детской литературы и одновременно начала политических репрессий. А что касается литераторов, не только нестандартно мыслящих, но просто свободно пишущих, — их-то и надо было «приструнить», поставить в ряд покорных.
Для этой цели было сфальсифицировано «дело детских писателей». Мэтров детской литературы (С. Маршака и К. Чуковского) решено было «не беспокоить» (хотя их имена мелькали в протоколах допросов), арестовали молодых: Даниила Хармса, Александра Введенского, Игоря Бахтерева, совсем юного секретаря детского сектора издательства «Молодая гвардия» Ираклия Андронникова, а вместе с ними Александра Туфанова, Николая Воронича и Петра Калашникова.[47]
Даниил Хармс, обвиненный в том, что «он является участником антисоветской нелегальной группировки литераторов», был арестован 10 декабря 1931 года на квартире своего приятеля Петра Калашникова. В тот же день в квартире Ювачёвых был произведен обыск, «взято для доставления в ПП ОГПУ <…> мистическая литература, рукописи и разная переписка». При обыске присутствовали И. П. Ювачёв и дворник А. А. Дружина, за которую, по ее неграмотности, расписался муж сестры Хармса В. О. Грицын. Через две недели, 25 декабря, комната Хармса была распечатана «для выемки вещественных доказательств, могущих дополнить следственный материал», и вновь опечатана. Был изъят «один ящик с разными рукописями». Под протоколом изъятия стоят подписи И. П. Ювачёва и дворника Кильдеева.
Вот такие события обрушились на Ювачёва. Нелегкое испытание для прошедшего в юности тюрьмы и каторгу революционера-народовольца.
В Доме предварительного заключения, где содержался Даниил, начались допросы, а для отца — бесконечные хлопоты о передачах и свиданиях не только для себя и сестры Даниила Лизы, но и любимой тетушки Натальи Ивановны Колюбакиной.
Обвинительное заключение, утвержденное 14 марта 1932 года прокурором Ленинградской области, в отношении Д. И. Хармса, гласило: «Будучи врагом Советской власти и монархистом по убеждению, а) являлся идеологом и организатором антисоветской группы литераторов; б) сочинял и протаскивал в детскую литературу политические враждебные идеи и установки, используя для этих целей детский сектор ЛЕНОТГИЗа; в) культивировал и распространял особую поэтическую форму „зауми“, как способ зашифровки антисоветской агитации; г) сочинял и нелегально распространял антисоветские литературные произведения».
21 марта 1932 года состоялось заседание выездной сессии коллегии ОГПУ, которое слушало дело обвиняемых и постановило в отношении Даниила Хармса: «Заключить в концлагерь сроком на три года, считая срок с 10 / XII-31 г.». Но на обороте этого документа более поздняя помета: «Заседание коллегии ОГПУ от 23.05.1932 г. постановило: Хармса досрочно освободить…» Только 18 июня он вышел из заключения, пробыв в тюремной камере чуть более шести месяцев. Но это была еще не полная свобода, а короткая передышка. Всего несколько дней было дано Даниилу, чтобы собраться в ссылку в Курск. Он просил родных не провожать его на вокзал, но Иван Павлович тайком проник на Николаевский вокзал поближе к платформе № 3, откуда поезд № 25 увез его сына в ссылку. И было это 11 июля 1932 года.
Вскоре из Курска стали приходить тревожные вести — Даниил тяжело заболел, и Иван Павлович стал хлопотать о возвращении сына в Ленинград. Но вернулся тот только через три месяца — 12 октября. Всего эта эпопея с арестом Даниила, заключением в тюрьме и ссылкой продолжалась десять месяцев, и отняла у Ювачёва-отца немало физических и душевных сил.
Поддержку в это трудное время Иван Павлович находил в церкви. Каждый день он бывал на службах в разных храмах. Подчас приходилось пешком преодолевать немалые расстояния, чтобы побывать в церкви где-нибудь на окраине города или в Детском Селе. Все чаще возникали разговоры о закрытии церквей. Некоторые храмы советские власти приспосабливали под различные учреждения, другим повезло меньше — их разрушали.
В 1930‑е годы активизировало свою работу Общество политкаторжан, а при нем секция народовольцев. И шлиссельбуржцы частенько собирались и слушали доклады своих товарищей. Поручили подготовить сообщение о транспортировке каторжан на Сахалин и Ювачёву, и он тщательно готовился к своему выступлению.
Как ветеран революции и персональный пенсионер, Иван Павлович получал в Обществе политкаторжан специальный паек и распределял продукты между родственниками, хотя были у него к ним и претензии. У каждого свои дела, заботы. Иногда устраивают, как пишет в дневниках Ювачёв, «пиры», то есть застолья по каким-то поводам, а его не приглашают. Дочь с сыном могли по несколько дней, а то и недель с ним не разговаривать. Обидно. Одна радость — внук Кирилл, который приходит в комнату к деду, и они затевают какие-то разговоры, игры.
Еще одной радостью для Ювачёва могли стать встречи с Натальей Павловной Есиповой, но… Когда-то в юности, во время службы на Черноморском флоте в Николаеве, между ними возник не просто мимолетный роман, а страстная, пылкая любовь. И вот на старости лет (обоим было уже за 70) Ювачёв разыскал Наталью Павловну и стал ее навещать. Одно время она работала заведующей детской библиотекой на Петроградской стороне (на углу Большого проспекта и Гатчинской улицы) и через Ивана Павловича просила Даниила Хармса провести встречу с детьми. Потом ушла на пенсию и занималась только внучкой Магдалиной и правнучкой Людмилой. С дочерью Анной отношения у нее складывались сложно — бесконечные ссоры, размолвки. То, что характер Натальи Павловны испортился, почувствовал и Ювачёв. Он делал для нее немало: приносил продукты, ежемесячно из своей пенсии давал ей 50 рублей, хлопотал о ее пенсии, написал отзыв о ее революционной деятельности для назначения персональной пенсии и многое другое, а ей все было мало, она всем была недовольна, постоянно ворчала. Сама ничего не делая, все заботы возлагала на плечи Ивана Павловича. Это сопровождалось постоянными жалобами, нытьем. Общение с ней становилось невыносимым, и в один прекрасный день Ювачёв написал Наталье Павловне, что он не будет больше ее навещать. Последний раз она упоминается в дневнике Ювачёва в начале августа 1937 года. Дальнейшая ее судьба неизвестна. Так закончился длившийся более полувека этот роман, финал которого не принес радости Ивану Павловичу.
Вторгались в личную жизнь И. П. Ювачёва и реалии 1930‑х годов. 11 марта 1937 года он получил повестку явиться на допрос к следователю НКВД Горбачеву. Чем 77-летний ветеран революции мог заинтересовать сотрудника Народного комиссариата внутренних дел? Оказывается, два с лишним месяца тому назад в очереди за пенсией в сберкассе Ювачёв обронил неосторожное слово. И ведь нашелся человек, который запомнил и это неосторожное слово, и человека, его произнесшего, и донес. Все закончилось для Ивана Павловича, к счастью, благополучно. Он получил порцию внушений и наставлений от молодого следователя, который годился ему в сыновья, а то и во внуки. Легким испугом отделался Ювачёв, но поволноваться пришлось. И за себя, и за арестованного и отправленного в ссылку друга, священника Александра Ивановича Бриллиантова.
Литературной работой в 1930‑е годы И. П. Ювачёв занимался мало. В дневниках иногда мелькает фраза «писал заметки», но публикаций не было ни одной. Да и где печататься? «Исторический вестник» и православные журналы прекратили свое существование после Октября 1917 года. Несколько коротких заметок (в частности, посвященных смерти М. Ю. Ашенбреннера и другим узникам Шлиссельбургской крепости), опубликованных в 1920‑е годы в «Красной панораме», вряд ли можно считать серьезной литературной работой.
Знакомясь с подробностями жизни героя этих заметок, нельзя не обратить внимания на широкий круг его общения. Это близкие и дальние родственники, священники, друзья и знакомые, которые в скором времени становились близкими ему людьми. Поражает, как быстро он сходился с людьми, как располагал к себе. Этим удивительным даром дружбы и общения Иван Павлович обладал в полной мере.
Как протекали последние месяцы его жизни, нам неизвестно. Сохранившийся дневник 1937 года обрывается на записи 8 августа. Скончался Иван Павлович 17 мая 1940 года от заражения крови после пустякового пореза во время бритья. Сегодня медики спасли бы его, а тогда…
Свидетелем трагической гибели своего сына Даниила Хармса, который был арестован 23 августа 1941 года и скончался в тюремной камере 2 февраля 1942 года, он не стал.
Изучение жизни и литературного творчества Ивана Павловича Ювачёва только начинается. Серьезным подспорьем этому могут стать дневники, которые публикует в Москве издательство «Галеев-Галерея». Ждут переиздания книги и статьи Ювачёва, написанные более 100 лет назад. Они и сегодня наверняка вызовут интерес у любителей литературы и истории. И дополнят портрет этого удивительного человека.
1. Ювачёв И. П. Из воспоминаний старого моряка // Морской сборник. 1927. № 10. С. 81.
2. Ювачёв И. П. (Миролюбов И. П.) Шлиссельбургская крепость. М., 1907. С. 60.
3. Там же. С. 41.
4. Ювачёв И. П. Шлиссельбургская крепость. С. 11.
5. Ювачёв И. П. Шлиссельбургская крепость. С. 29.
6. Там же. С. 85.
7. Фигнер В. Н. Полное собрание сочинений. В 6 т. Т. 2. Ч. 2. М., 1928. С. 120.
8. Ювачёв И. П. Шлиссельбургская крепость. С. 11, 12.
9. Иван Ювачёв. Дни и годы моей жизни. По материалам Государственного архива Тверской области. Публикация Е. Н. Строгановой. М., 2017. С. 67.
10. Ювачёв И. П. Шлиссельбургская крепость. С. 119, 120.
11. РГАСПИ. Ф. 619. Д. 3455. Л. 6.
12. Миролюбов И. П. (Ювачёв И. П.) Восемь лет на Сахалине. СПб., 1901. С. 50, 51.
13. Там же. С. 74.
14. ЦГАДВ. Ф. 702. Оп. 4. Ед. хр. 93. Л. 36, 37.
15. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. В 30 т. М., 1987. Т. 14—15. С. 64.
16. Там же. С. 160.
17. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. Т. 8. С. 140.
18. Там же. С. 148.
19. Там же. С. 140.
20. Там же. С. 207.
21. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. Т. 14—15. С. 827.
22. «Мне кажется, я люблю ее и любил искренно…». Эпистолярный дневник Ивана Ювачёва. Вступительная статья Е. Н. Строгановой. Подготовка текста и примечаний Е. Н. Строгановой, А. И. Новиковой // Новый мир. 2001. № 6. С. 128—158.
23. ЦГАДВ. Ф. 1133. Оп. 1. Ед. хр. 988. Л. 5 об.
24. ЦГАДВ. Ф. 1133. Оп. 1. Ед. хр. 892. Л. 37.
25. Там же. Л. 38.
26. ЦГАДВ. Ф. 1133. Оп. 1. Ед. хр. 1259. Л. 3—5 об.
27. Там же. Л. 10.
28. Иван Ювачёв. Письма Л. Я. Штернбергу. Подготовка текста, публикация, комментарии М. М. Прокофьева, Н. М. Кавина // Известия Института наследия Бронислава Пилсудского, № 18. Южно-Сахалинск, 2014. С. 248, 249.
29. Там же.
30. Там же.
31. ЦГАДВ. Ф. 1133. Оп. 1. Ед. хр. 1259. Л. 15.
32. ЦГАДВ. Ф. 702. Оп. 4. Ед. хр. 492. Л. 440 об. — 442 об.
33. ГАТО. Ф. 911. Оп. 1. Ед. хр. 13. С. 23.
34. Ювачёв И. П. По свету Божию // Русский паломник. 1889. № 27, 28, 31, 32, 41, 46, 48—52; переиздание: Ювачёв И. П. По свету Божию. Подготовка текста и комментарии Н. М. Кавина // Известия Института наследия Бронислава Пилсудского. № 19. Южно-Сахалинск, 2015.
35. Ювачёв И. П. Через два океана // «Книжки „Недели“» (книжное приложение к газете «Неделя»). 1901; переиздание: Ювачёв И. П. Через два океана // Отдых христианина. 1914. № 1—5, 7—12; 1915. № 1—8, 10 (публикация прекращена в связи с закрытием журнала).
36. ГАТО. Ф. 911. Оп. 1. Ед. хр. 13. С. 30.
37. Ювачёв И. П. Собрание дневников в десяти книгах. Кн. 3. М., 2017. С. 369.
38. Ювачёв И. П. Собрание дневников в десяти книгах. Кн. 4. М., 2017. С. 161.
39. Ювачёв И. П. Собрание дневников в десяти книгах. Кн. 4. М., 2017. С. 172.
40. Государственный Музей Л. Н. Толстого в Москве. Ф. 1. № 201/61. С. 1, 1 об.
41. Ювачёв И. П. Собрание дневников в десяти книгах. Кн. 3. М., 2017. С. 261.
42. Подробнее см.: Николай Кавин. Лев Толстой и Иван Ювачёв. Заметки на полях дневников и писем И. П. Ювачёва // Звезда. 2018. № 9. С. 154—170.
43. Ювачёв И. П. Собрание дневников в десяти книгах. Кн. 7. 2019. С. 405.
44. Ювачёв И. П. Дневник 1924—1925 гг. Собрание И. Галеева. Не опубликован.
45. Ювачёв И. П. Собрание дневников в десяти книгах. Кн. 5. М., 2018. С. 141.
46. Ювачёв И. П. Письма Н. А. Морозову // Архив РАН. Ф. 543. Оп. 4. № 2171.
47. Подробнее об этом деле см.: «…Сборище друзей, оставленных судьбою». В 2 т. М., 2000.