Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2020
ЛЮБИМОЕ СЛОВО
Любимое слово Маяковского? Что за вопрос? Конечно, «партия». И «Ленин» («близнецы-братья»). А еще «рабочий», «пролетарий», «коммунизм», «социализм», «революция»…
Но есть еще слово, склоняемое на все лады, неожиданное, никогда не угадаете какое. Неожиданное хотя бы потому, что его нет ни у Пушкина, ни у Баратынского, ни у Лермонтова, ни у Фета, ни у Тютчева, ни у Блока… Нет ни у кого. А если и встретится, то один раз, как у Мандельштама, и в другом значении: «Только стихов виноградное мясо / Мне освежило случайно язык…» («Батюшков»)
Итак, Маяковский:
«Женщины, любящие мое мясо»;
«А с запада падает красный снег / сочными клочьями человечьего мяса»;
«людей из мяса я зычно кличу!»;
«и безмерно богатство бычьего мяса»;
«На тарелках зализанных зал / будем жрать тебя, мясо, век!»;
«На черном граните греха и порока / поставим памятник красному мясу»;
«Хотите — / буду от мяса бешеный»;
«Вся земля поляжет женщиной, / заерзает мясами, хотя отдаться»;
«А я — / весь из мяса, / человек весь»;
«и серой дымится мясо дьявола»;
«вывалясь мясами в пухе и вате»;
«на сажень / человечьего мяса нашинковано»;
«это я / сам / с живого сдирая шкуру, / жру мира мясо»;
«это встают из могильных курганов, / мясом обрастают хороненные кости»;
«Бросает / с острия луч / клочок гнилого мяса»;
«И бог — / его проворный повар — / из глин / сочиняет мясо фазаново»;
«кровавый закат-мясник»;
«о грязи / на Мясницкой / вопрос / никто не решает в общемясницком масштабе»;
«боже из мяса — бог-человек!»;
«и несут, / несут / мяса`, масла`»;
«А в Чикаго, усы в ликеры вваля, / выступ мяса облапив бабистый»;
«как тигр в зверинце — / мясо фунтами, / пастью ворот особнячишки сгреб».
На этом перечень обрываю, дойдя лишь до 1921 года. Уж очень противна эта полуграмотная стряпня. Кто-то обидится за Маяковского, но, во-первых, это не я — это он сам себя так обидел.
А во-вторых, ему ли обижаться? «Как будто / влип / в акварель Бенуа, / к каким-то / стишкам Ахматовой». Так походя он умел оскорбить, унизить кого угодно. Хоть Толстого («А с неба смотрела какая-то дрянь / величественно, как Лев Толстой»), хоть Шаляпина. Мог вообще, при всем «хорошем отношении» к Некрасову, написать несусветную глупость: «А Некрасов, Коля, сын покойного Алеши…»
Или еще такое: «Не высидел / дома. Анненский, Тютчев, Фет…» («Надоело»). Надоели — и, «тоскою к людям ведомый», пошел «в кинематографы, в трактиры, в кафе»? Скорее всего, смысл именно таков, — и это не поздний, а ранний Маяковский (1916), которым принято восхищаться. А может быть, ничего плохого не имел в виду — и мы должны быть ему благодарны хотя бы за то, что один раз назвал их в своих стихах?
ИЗ СТАРЫХ И НОВЫХ ЗАПИСЕЙ
1
Вчера (19. 11. 1970) говорили с Бродским о задачах поэзии (искусства).
Он утверждал необходимость «брать на два тона выше», учить читателя, «приказывать» ему. Я говорил, что нравственность — это не задача искусства, а его компонент, составная часть. Всякое подлинное искусство нравственно, не заботясь о том.
Он ссылался на русскую поэзию XVIII века как образец высокой поэзии. Абсолютность представлений о том, что хорошо и что плохо, всеобщность и обязательность начальных установок, четкость в определении добра и зла — всё это он противопоставлял русской поэзии XIX века.
Я говорил о поэтическом раскрепощении Батюшкова, Пушкина, Баратынского, о преимуществах жизни перед самой высокой схемой.
Моя правота не так очевидна, как может показаться. Дело не в убедительности примеров и ссылок, не в реализме и классицизме, а в исходных моментах: Бродский считает, что к читателю необходимо применять принуждение. С улыбочкой заметил, что ощущает в себе еврейскую мессианскую жилку, тягу к проповеди.
2
Эта запись может показаться странной, увлечение Бродского поэзией XVIII века — неправдоподобным, но она (запись) находит подтверждение и в пометке того же 1970 года, сделанной мною на полях стихотворения Александра Сумарокова (Библиотека поэта, Малая серия, 1953). Считаю возможным и даже нужным перепечатать здесь свое стихотворение, написанное в марте 2018 года и опубликованное в январе 2019 года в январском номере «Звезды», потому что в стихотворении точно запечатлено происшествие, «остановлено мгновение».
* * *
Благополучны дни
Нашими временами
А. Сумароков
С книжной полки упал Сумароков,
Он стоял, прислоненный к другим.
Заглянул я в него ненароком
И увидел, что тронут был им
Мой товарищ, — на то и помета,
Чтобы помнить живую черту:
«Хвалит Бродский», записано это
Было в семидесятом году.
Вот такой замечательный случай.
Сумароков, конечно, чудак:
Как себя ни томи им, ни мучай,
Полюбить невозможно никак,
Но как будто свиданье друг с другом
Нам сегодня тайком подарил
И провел нас невянущим лугом
Там, где нет ни тоски, ни могил.
И в той же книге нахожу другие свои пометы, сделанные пятьдесят лет назад рядом со стихами Сумарокова, действительно замечательными, вот несколько таких строк:
…Возьмем себе в пример словесных человеков:
Такой нам надобен язык, что был у греков,
Какой у римлян был и, следуя в том им,
Как ныне говорит Италия и Рим…
А самое замечательное, на мой взгляд, это две строки из стихотворения «Недостаток изображения» (не знаю, заметил ли их Бродский), предваряющие тютчевские «максимы»:
Но что я чувствую, когда скажу, — солгу,
А точно вымолвить об этом не могу.
Да, да, еще бы! Мы это слышали от Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь»…
Что касается установки на «принуждение» читателя к нравственности и четкому разделению добра и зла — таких стихов можно привести множество из любого поэта XVIII века, не только Сумарокова. Назидания и поучения эти все-таки скучноваты: «С злодеем никогда собщенья не иметь, / На слабости людски со сожаленьем зреть» и т. д. (Сумароков, «О честности»). Думаю, что и для Бродского они были временным увлечением и на его стихах не сказались.
3
Стихам Бродского «Был в лампочке повышенный накал, / Невыгодный для мебели истертой, / И потому диван в углу сверкал / Коричневою кожей, словно желтой», замечательным стихам, послужила прообразом пастернаковская строфа: «Из окон открывался чудный вид, / Обитый темно-золотистой кожей. / Диван был тоже кожею обит…» («Спекторский»).
Таких случаев неосознанного влияния, заимствования в поэзии множество:
Весенний день прошел без дела
У неумытого окна;
Скучала за стеной и пела,
Как птица пленная, жена.
Помнил ли Блок, когда писал эти стихи, о Фете?
Весь вешний день среди стремленья
Ты безотрадно провела
И след улыбки утомленья
В затишье ночи принесла.
А вот еще один пример, и вовсе удивительный, — знаменитое «В ресторане» Блока с его цыганкой пляской: «А монисто бренчало, цыганка плясала / И визжала заре о любви». (Эту цыганку в 1931 году вспомнит Мандельштам: «И над лимонной Невою под хруст сторублевый / Мне никогда, никогда не плясала цыганка»). Так вот, не у Аполлона ли Григорьева, которого он так любил, Блок взял эту цыганку с «визгом» и «зарей»? Нет, у Державина! («Цыганская пляска»):
Как ночь, с ланит сверкай зарями
И в длани с визгом ударяй.
1970
4
Любимого поэта можно узнать по одной, двум строкам стихотворения, — так узнаётся Тютчев, стихи которого часто строятся на приеме сравнения, которое хочется назвать сопоставлением.
Есть близнецы — для земнородных
Два божества — то Смерть и Сон…
А дальше выясняется, что «есть и других два близнеца», и в конце стихотворения они названы: «Самоубийство и Любовь!»
То и дело идет в ход наречие (или союз?) «так»: «Увы, не так ли молодая / Улыбка женских уст и глаз…», «Так узник эллинский порою, / Забывшись сном среди телег…»
Составной синтаксический оборот «Как, так и…» — его излюбленный речевой прием.
Как над горячею золою
Дымится свиток и сгорает <…>
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом.
И расстояние между первой частью такого сравнения и второй может быть сколь угодно большим:
Как летней иногда порою
Вдруг птичка в комнату влетит…
Дальше следуют шесть строк, и лишь после них появляется та, ради которой затеяно сравнение: «Так мимолетной и воздушной / Явилась гостьей к нам она» — и, скажем прямо, на птичку ничуть не похожа: «И даже питерское лето / Чуть не оттаяло при ней…»; и, что удивительно для Тютчева, появляется совсем неожиданное и «легкомысленное» для его стихов уподобление: «Она вертела, как хотела, / Дипломатическим клубком…»
Приведу еще несколько «сопоставлений»: «Поток сгустился и темнеет / <…> / Так и в груди осиротелой / Не блещет резвая струя…»; «Как поздней осени порою / Бывают дни, бывает час / <…> / Так весь обвеян дуновеньем / Тех лет душевной полноты, / С давно забытым упоеньем / Смотрю на милые черты».
ЛЮБИМОЕ СЛОВО
Любимое слово Маяковского? Что за вопрос? Конечно, «партия». И «Ленин» («близнецы-братья»). А еще «рабочий», «пролетарий», «коммунизм», «социализм», «революция»…
Но есть еще слово, склоняемое на все лады, неожиданное, никогда не угадаете какое. Неожиданное хотя бы потому, что его нет ни у Пушкина, ни у Баратынского, ни у Лермонтова, ни у Фета, ни у Тютчева, ни у Блока… Нет ни у кого. А если и встретится, то один раз, как у Мандельштама, и в другом значении: «Только стихов виноградное мясо / Мне освежило случайно язык…» («Батюшков»)
Итак, Маяковский:
«Женщины, любящие мое мясо»;
«А с запада падает красный снег / сочными клочьями человечьего мяса»;
«людей из мяса я зычно кличу!»;
«и безмерно богатство бычьего мяса»;
«На тарелках зализанных зал / будем жрать тебя, мясо, век!»;
«На черном граните греха и порока / поставим памятник красному мясу»;
«Хотите — / буду от мяса бешеный»;
«Вся земля поляжет женщиной, / заерзает мясами, хотя отдаться»;
«А я — / весь из мяса, / человек весь»;
«и серой дымится мясо дьявола»;
«вывалясь мясами в пухе и вате»;
«на сажень / человечьего мяса нашинковано»;
«это я / сам / с живого сдирая шкуру, / жру мира мясо»;
«это встают из могильных курганов, / мясом обрастают хороненные кости»;
«Бросает / с острия луч / клочок гнилого мяса»;
«И бог — / его проворный повар — / из глин / сочиняет мясо фазаново»;
«кровавый закат-мясник»;
«о грязи / на Мясницкой / вопрос / никто не решает в общемясницком масштабе»;
«боже из мяса — бог-человек!»;
«и несут, / несут / мяса`, масла`»;
«А в Чикаго, усы в ликеры вваля, / выступ мяса облапив бабистый»;
«как тигр в зверинце — / мясо фунтами, / пастью ворот особнячишки сгреб».
На этом перечень обрываю, дойдя лишь до 1921 года. Уж очень противна эта полуграмотная стряпня. Кто-то обидится за Маяковского, но, во-первых, это не я — это он сам себя так обидел.
А во-вторых, ему ли обижаться? «Как будто / влип / в акварель Бенуа, / к каким-то / стишкам Ахматовой». Так походя он умел оскорбить, унизить кого угодно. Хоть Толстого («А с неба смотрела какая-то дрянь / величественно, как Лев Толстой»), хоть Шаляпина. Мог вообще, при всем «хорошем отношении» к Некрасову, написать несусветную глупость: «А Некрасов, Коля, сын покойного Алеши…»
Или еще такое: «Не высидел / дома. Анненский, Тютчев, Фет…» («Надоело»). Надоели — и, «тоскою к людям ведомый», пошел «в кинематографы, в трактиры, в кафе»? Скорее всего, смысл именно таков, — и это не поздний, а ранний Маяковский (1916), которым принято восхищаться. А может быть, ничего плохого не имел в виду — и мы должны быть ему благодарны хотя бы за то, что один раз назвал их в своих стихах?
ИЗ СТАРЫХ И НОВЫХ ЗАПИСЕЙ
1
Вчера (19. 11. 1970) говорили с Бродским о задачах поэзии (искусства).
Он утверждал необходимость «брать на два тона выше», учить читателя, «приказывать» ему. Я говорил, что нравственность — это не задача искусства, а его компонент, составная часть. Всякое подлинное искусство нравственно, не заботясь о том.
Он ссылался на русскую поэзию XVIII века как образец высокой поэзии. Абсолютность представлений о том, что хорошо и что плохо, всеобщность и обязательность начальных установок, четкость в определении добра и зла — всё это он противопоставлял русской поэзии XIX века.
Я говорил о поэтическом раскрепощении Батюшкова, Пушкина, Баратынского, о преимуществах жизни перед самой высокой схемой.
Моя правота не так очевидна, как может показаться. Дело не в убедительности примеров и ссылок, не в реализме и классицизме, а в исходных моментах: Бродский считает, что к читателю необходимо применять принуждение. С улыбочкой заметил, что ощущает в себе еврейскую мессианскую жилку, тягу к проповеди.
2
Эта запись может показаться странной, увлечение Бродского поэзией XVIII века — неправдоподобным, но она (запись) находит подтверждение и в пометке того же 1970 года, сделанной мною на полях стихотворения Александра Сумарокова (Библиотека поэта, Малая серия, 1953). Считаю возможным и даже нужным перепечатать здесь свое стихотворение, написанное в марте 2018 года и опубликованное в январе 2019 года в январском номере «Звезды», потому что в стихотворении точно запечатлено происшествие, «остановлено мгновение».
* * *
Благополучны дни
Нашими временами
А. Сумароков
С книжной полки упал Сумароков,
Он стоял, прислоненный к другим.
Заглянул я в него ненароком
И увидел, что тронут был им
Мой товарищ, — на то и помета,
Чтобы помнить живую черту:
«Хвалит Бродский», записано это
Было в семидесятом году.
Вот такой замечательный случай.
Сумароков, конечно, чудак:
Как себя ни томи им, ни мучай,
Полюбить невозможно никак,
Но как будто свиданье друг с другом
Нам сегодня тайком подарил
И провел нас невянущим лугом
Там, где нет ни тоски, ни могил.
И в той же книге нахожу другие свои пометы, сделанные пятьдесят лет назад рядом со стихами Сумарокова, действительно замечательными, вот несколько таких строк:
…Возьмем себе в пример словесных человеков:
Такой нам надобен язык, что был у греков,
Какой у римлян был и, следуя в том им,
Как ныне говорит Италия и Рим…
А самое замечательное, на мой взгляд, это две строки из стихотворения «Недостаток изображения» (не знаю, заметил ли их Бродский), предваряющие тютчевские «максимы»:
Но что я чувствую, когда скажу, — солгу,
А точно вымолвить об этом не могу.
Да, да, еще бы! Мы это слышали от Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь»…
Что касается установки на «принуждение» читателя к нравственности и четкому разделению добра и зла — таких стихов можно привести множество из любого поэта XVIII века, не только Сумарокова. Назидания и поучения эти все-таки скучноваты: «С злодеем никогда собщенья не иметь, / На слабости людски со сожаленьем зреть» и т. д. (Сумароков, «О честности»). Думаю, что и для Бродского они были временным увлечением и на его стихах не сказались.
3
Стихам Бродского «Был в лампочке повышенный накал, / Невыгодный для мебели истертой, / И потому диван в углу сверкал / Коричневою кожей, словно желтой», замечательным стихам, послужила прообразом пастернаковская строфа: «Из окон открывался чудный вид, / Обитый темно-золотистой кожей. / Диван был тоже кожею обит…» («Спекторский»).
Таких случаев неосознанного влияния, заимствования в поэзии множество:
Весенний день прошел без дела
У неумытого окна;
Скучала за стеной и пела,
Как птица пленная, жена.
Помнил ли Блок, когда писал эти стихи, о Фете?
Весь вешний день среди стремленья
Ты безотрадно провела
И след улыбки утомленья
В затишье ночи принесла.
А вот еще один пример, и вовсе удивительный, — знаменитое «В ресторане» Блока с его цыганкой пляской: «А монисто бренчало, цыганка плясала / И визжала заре о любви». (Эту цыганку в 1931 году вспомнит Мандельштам: «И над лимонной Невою под хруст сторублевый / Мне никогда, никогда не плясала цыганка»). Так вот, не у Аполлона ли Григорьева, которого он так любил, Блок взял эту цыганку с «визгом» и «зарей»? Нет, у Державина! («Цыганская пляска»):
Как ночь, с ланит сверкай зарями
И в длани с визгом ударяй.
1970
4
Любимого поэта можно узнать по одной, двум строкам стихотворения, — так узнаётся Тютчев, стихи которого часто строятся на приеме сравнения, которое хочется назвать сопоставлением.
Есть близнецы — для земнородных
Два божества — то Смерть и Сон…
А дальше выясняется, что «есть и других два близнеца», и в конце стихотворения они названы: «Самоубийство и Любовь!»
То и дело идет в ход наречие (или союз?) «так»: «Увы, не так ли молодая / Улыбка женских уст и глаз…», «Так узник эллинский порою, / Забывшись сном среди телег…»
Составной синтаксический оборот «Как, так и…» — его излюбленный речевой прием.
Как над горячею золою
Дымится свиток и сгорает <…>
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом.
И расстояние между первой частью такого сравнения и второй может быть сколь угодно большим:
Как летней иногда порою
Вдруг птичка в комнату влетит…
Дальше следуют шесть строк, и лишь после них появляется та, ради которой затеяно сравнение: «Так мимолетной и воздушной / Явилась гостьей к нам она» — и, скажем прямо, на птичку ничуть не похожа: «И даже питерское лето / Чуть не оттаяло при ней…»; и, что удивительно для Тютчева, появляется совсем неожиданное и «легкомысленное» для его стихов уподобление: «Она вертела, как хотела, / Дипломатическим клубком…»
Приведу еще несколько «сопоставлений»: «Поток сгустился и темнеет / <…> / Так и в груди осиротелой / Не блещет резвая струя…»; «Как поздней осени порою / Бывают дни, бывает час / <…> / Так весь обвеян дуновеньем / Тех лет душевной полноты, / С давно забытым упоеньем / Смотрю на милые черты».