Окончание
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2020
Журнальный вариант
7. КАЮТА СТАРШЕГО ПОМОЩНИКА
«Вы можете ответить на мой вопрос? Я пятнадцать лет в Вооруженных силах, в Военно-морском флоте. Лучшая часть жизни прошла. А что я сделал? Что? Что после меня останется?
Каждый человек об этом себя спрашивает.
У брата моего восемь классов. С вечера, бывает, хоть и зальет, а с солнышком вместе поднимется и вкалывает, как папа Карло. Хлебороб.
Сколько бы и я, хоть и с двумя классами, за это время у себя на Кубани земли мог перевернуть?
Ладно. Еще вопрос.
Почему не хотят служить на кораблях? Почему в берег вцепятся и служить готовы где угодно?
Вот сидит четвертый штурман. Одиннадцать лет в капитан-лейтенантах. Спросите его: „Чеплашкой пойдешь на берег? В военкомате вакансия!“ О! Готов! Даже чемодан собирать не будет, с сигнального мостика прямо в воду и саженками доплывет. Куда угодно готовы с кораблей бежать. В госприемку, в военную приемку, во флагманские специалисты, в учебные отряды, лишь бы не служить на корабле…
В училище девяносто пять процентов готовы были служить на кораблях, рвались на Север, рвались на КТОФ. Балтика? Черное море? Это несерьезно. Пришел ко мне из училища на корабль лейтенант Уваров: „Ура-ура, буду служить на корабле!“ Позвонил жене. Жена — ленинградка, не очень хорошей они пользовались популярностью. „Нет, это нам с тобой не подходит…“ Приходит ко мне: „Я на корабле служить не могу, у меня ухо задергалось. Я болен. Я боюсь замкнутых помещений. Как закроюсь, у меня все болит. Жена говорит, у меня склонность к научной работе. Мне в НИИ надо“. — „Чтобы работать на флот, надо прежде всего корабль знать, знать, что ему нужно, что кораблю нужно, а не НИИ и вам лично!“
Пойдете — обратите внимание, посмотрите, какая узенькая тропинка идет в сторону причала и какая просторная ровная дорога идет в штаб флота! Какие толпы народа, офицеры, мичманы идут в этот штаб в девять утра.
У нас четырнадцать кораблей постоянной готовности. Четырнадцать! Три первого ранга, четыре второго и остальные, скажем, третьего ранга. И четыре штаба. Четыре! Это же под сотню старших офицеров. Штабы трех бригад и штаб дивизии, почти под сорок человек. Это на четырнадцать кораблей! Вообще штаб может работать вовсе без кораблей, интенсивно, с нагрузкой. Пример? Пожалуйста. Сто тридцатая бригада. Один корабль, а штаб в полном составе. Корабли — кто в ремонте, кто на боевой, только один стоит у причала. Три корабля доживают, плавать не могут, не списывают, не знаю, то ли жалко, то ли для числа держат.
Почему народ так на берег рвется?
Был регламентирующий документ, по которому офицеру и мичману на корабле полагался выходной день. А где он? В том же уставе записано: если неисправна материальная часть, оружие, техника, сидеть до полного исправления. Сидим! А еще боевое дежурство. Сидим. А еще дежурство по ПВО базы. Сидим. Сколько раз уже говорилось, что ради двух пушек держать весь корабль в напряжении нелепо. Посадите батареи на сопки. Наши пушки в условиях сопок могут цель обнаружить, только когда она уже по нам выпустит все, что надо. Но пока не уберут в Москве того, кто этот порядок придумал и предписал, будем сидеть. Это же от всех работ отвлекает. Мы же стоим в часовой готовности к выходу в море. Всю неделю сидим. Никто с корабля не сходит. А если еще вторым бортом эскаэришка стоит у причала? Правый у него ошвартован, а левым он на восток обращен, так что стрелять может только по штабу флота. Если же нас береговая ПВО не прикроет, так и десять эскаэров не помогут. Но при царе Горохе вписали, а вычеркнуть забыли. Сидим всем экипажем. Все на „товсь“! Вышли из ПВО, заступаем в силы наращивания. Двухчасовая готовность. Механик снова не может проводить серьезные работы. Ветер подул, объявили штормовую готовность: „Ветер-2“! Гражданские ходят себе, забот не зная. Правильно, им надо деньги зарабатывать, а военным ничего зарабатывать не надо, только неприятности. Начинал на корабле третьего ранга с хилым радиотехническим вооружением. И что? Выпускали из Кольского залива и входил на базу в любой туман. А теперь „Киев“, он же супер, он же все видит. Да кто же его выпустит?! Сиди! Вот и мы плавсредства на борт и сидим! Из уважения к документу, прикрывающему покой какого-нибудь высокого седалища. Месяцами, стоя на базе, народ на берег не сходит. И никакой компенсации! Никакой.
Почему на берегу служить сладко?
Да потому, что с руководящими документами дело иметь куда приятней, чем с людьми да техникой.
Это же счастье: выучил руководящий документ, а он еще под инвентарным номером, да еще и секретный, не каждый его видел и знает, а ты его доводишь с умным лицом до сведения и строго спрашиваешь!..
Ты строгий, ты требовательный, ты исполнительный, и все хозяйство у тебя — сейфик, печать да авторучка.
Иное дело — лезть в море, в нарушение всех инструкций варить котлы на ходу, глушить трубки, пары поднимать, ход давать…
Где лучше? Кому чести больше?
Военная бюрократия, может быть, самая изощренная, самая живучая, самая защищенная, до нее никакая гласность, никакая демократизация не доберется…
Военный бюрократ — самый вредный из всех своих соплеменников. Он ради собственной безопасности воспитывает, выращивает офицера робкого, теряющегося в трудной обстановке…
Мы армянское радио спросили: „Что будет, если в наш крейсер ракета попадет?“ Армянское радио отвечает: „Три дня и три ночи над морем будут летать бумажки, исходящие и входящие“.
По-моему, главным человеком на флоте стал писарь. Он один только знает, где взять ту бумажку, с которой надо списать все для составления новой бумажки.
Встретил в Ленинграде в Мариинке своего приятеля по училищу… в рясе!
Пока я по кораблям кувыркался, он аж в епархиальное управление заплыл. Раз управление, стало быть, делопроизводство. Спрашиваю, как у вас документация ведется, интересно же. Оказывается, крайне просто. Никаких отношений, резолюций, входящих и исходящих… Все сводится к двум „резолюциям“: благословил или не благословил. Все! Иерарх, от которого зависит решение вопроса, или благословил, или нет. Спрашиваю: а как же кадровые дела? А так же, говорит. Звоню батюшке в Важино: „Отец Палладий, вам назначено служить в Антропшино. С Богом!“ И весь разговор. Тот подхватывается со своей матушкой-попадьей и передислоцируются в Антропшино. Прибыл, служит.
Но там высшая инстанция надо всем надзирает.
А у нас?
Инспектирующий над проверяющим, а над ними контролирующий и перепроверяющий. И все пишут отчеты, доклады и справки.
У каждого времени свои герои.
Мирное время делает героем талантливого исполнителя, он всем хорош, только для войны непригоден.
А если домой заглянуть?
Я с сыном год не разговаривал. Он ходит заранее виноватый. Я же, сойду на берег, гавкать на него буду.
Я иначе уже и говорить не умею.
Мне же приходится требовать, требовать и требовать, чтобы люди исполняли то, что предписано. И ничего, кроме записанного в Корабельном уставе, я не требую…
Кем я прихожу с корабля домой?
Девять лет женат, а у меня еще медовый месяц не кончился.
Хорошо, если два раза в неделю дома бываю. Так это если на бочке стоим или у стенки.
Домой прихожу как не знаю кто.
Номер дома — вроде мой… Номер квартиры, напрягся — вспомнил… Жену повернул — ага, вроде моя!.. Поехали!
А сына не вижу. Вечером пришел — он уже спит, ухожу — он еще свой десятый сон досматривает.
Еще вопрос.
Был приказ наркома, никто его не отменял, приказ, запрещающий сыновьям, детям, родственникам служить в тех же родах войск, что и отцы.
А у нас что?
Только он из лейтенантов вылупился, как ему уже ковровую дорожку выстилают.
Слышали мой разговор с командиром бригады? У него на меня времени нет. Не на меня лично, на крейсер мой у него времени нет. Сын Николаева приезжает, надо ехать встречать.
Видали? Каперанг едет встречать лейтенанта, волнуется! Как же, от этого многое для него зависит.
И место ему уже подобрано — офицер международного отдела. Должность капитана третьего ранга. Во!
Лейтенант после училища сразу на должность каптри.
А работа — лежи на боку, не забывай поворачиваться. Пролежни трудно лечатся.
Кстати, науке неизвестна природа мурлыканья довольного жизнью кота.
Еще вопрос.
Почему, если человек не способен, нету у него ни жилки, ни таланта, а его все равно нельзя из Вооруженных сил уволить? Ни за что! Такие подписи нужны, такие решения, такие распоряжения…
Да он же не может, не видите, что ли, он же — дурак!
Ну и что? Не всем умными быть. Умных у нас полно. Пусть служит.
Вот сидит и высчитывает: до пенсии мне семь лет осталось, пять лет осталось, три года… Дотяну! Работаю плохо? А вы меня бейте. Бейте хоть чайником по голове, у меня она и так вся в шрамах. Меня все двенадцать лет кастрюлей били, бейте еще… Выдержу! Ради пенсии можно и потерпеть.
Вот такое у нас кино!
О! Могу продать тему, недорого… Замечательная тема! Книжку будут на флоте читать до дыр, из кубрика в кубрик будут передавать, офицеры на берег сходить не будут, если очередь читать подойдет. Ну? Отличная тема!
Пусть кто-нибудь роман напишет, а потом по нему еще и кино снимут об офицере флота, который органически, понимаете, органически не умел врать!..
Вот такая тема. Берете? А материала — завались!
Почему люди врут? Выгода от вранья реальная и, главное, сиюминутная. В то время как польза от устойчивой правдивости теряется в какой-то дальней исторической перспективе. Вранье удобней, поэтому ему и охотно верят, даже не требуют доказательств, если это еще и выгодно.
Да, конечно, вранье на службе — преступление, но умение преподнести ложь в самом привлекательном, желательном и соблазнительном виде — это уже искусство!
Возьмите наши дела, историю флота…
Сколько лет идет сотрясение умов: гармо-о-онично или негармо-о-онично был развит наш флот накануне Великой Отечественной войны?
Полощем концепцию капитана первого ранга Каталкина.
Да и концепции-то никакой нет, есть нормальная привычка сладко врать, вроде уже и без нужды. К чему эти разговоры — гармонично, негармонично?..
Сравни наш флот с немецким, посчитай английские и американские корабли, количество боевых операций…
Когда подводные лодки еще именовались „вонючими керосинками“, командир U-9 лейтенант Отто Веддиген 22 сентября 1914 года в течение двух часов утопил три английских броненосных крейсера по двенадцать тысяч тонн водоизмещением и до зубов вооруженных, на каждом по два орудия 234-миллиметровых и по двенадцать стволов 152-миллиметровых. И немцы и англичане про эту атаку писали.
Кто у нас по три броненосца разом топил?
Нет, историку флота припомнить да сравнить в голову не приходит. Тогда картинка получится не такая розовая, начальники не такие красивые получатся. Давайте-ка я вверну для общей радости про гармонию. Звучит!
Вот у нас гармонично, а у противника негармонично.
А уже в последнюю войну бил нас даже не флот, надводных сил у немцев и в Черном и в Балтийском морях практически не было. Бил нас даже не немецкий флот, а авиация, а на Балтике еще и мины. И был наш флот перед немецкой авиацией голеньким.
Адмиралы Редер, потом Дениц каждые десять дней докладывали Гитлеру о ходе войны на море, так Черное море и Балтийское редко когда в этих докладах упоминались, наш Северный театр — постоянно.
Были надводные сражения, то же у Нордкапа. Так не мы же „Шарнхорст“ угрохали, а англичане, и „Гнейзенау“, и „Бисмарка“, и „Тирпица“ не мы топили.
А вот „Адмирал Шеер“ пошакалил в Карском море, как у себя в огороде. Он по Диксону из главного калибра, а мы не можем ни отследить, ни наказать. „Сибиряковым“ гордимся. Преклоняюсь. Не спустил флаг ледокольный пароходик-зверобой перед линкором. Только он из своих пяти, или сколько там у него было, пушчонок и дострелить до „Шеера“ не мог, а тот его из своего главного калибра 283-миллиметрового дубасил. Четыре прямых попадания. Да он от одного только должен был развалиться и пойти на дно.
Моряки — герои, а кто пропустил, проморгал, не заметил, как вражеский линкор к нам за пазуху залез?
А когда он себя обнаружил уже в Карском море, ему же возвращаться вокруг Новой Земли, почему ни лодки наши, ни торпедоносцы его не встретили?
Шесть, всего шесть немецких подводных лодок, базировавшихся на Шпицбергене, терроризировали наш Северный флот.
А мы и не знали, что у нас на макушке их база!..
Вот для чего нужны эти тонкие-тонкие разговоры о гармонии…
Что мы сегодня видим?
Мы уже не тот флот двадцатилетней давности: «мандариновые» походы до Батуми, сбор-походы до Кильдина! Мы уже не прибрежный флот. И благонравным середнячкам с таким флотом не справиться. Что ж не видят тех, кто много ходил в океане, кто владеет техникой, кто натовцев видел напрямую? Только они почему-то оказались неудобными не только своим личным мнением, но и той объективной информацией, которую у них никто не спрашивает.
В мирное время спрос на мастеров натягивать парадный мундир на больное тело.
Мы видим сегодня коррозию морального сознания.
Если человеку изо дня в день по радио, по телевизору, устно и письменно долбить: благосостояние да материальный стимул, материальный стимул да благосостояние…
Вот и прыгают молодые люди, мечутся, не знают уже, каким богам молиться!
Вы думаете, весь экипаж в моем подчинении? Нет, есть офицеры, которыми папы, мамы, дяди и тети руководят.
Молодые люди получают нелегальную поддержку.
А когда генеральный директор на черной „Волге“ привозит пьяного сына на корабль?
Ему вообще не место на корабле, а всё, что я могу сделать, так это задержать ему звание. И тут же слышу со всех сторон: „Вы знаете, кому вы задержали звание?“
Знаю! Я бы еще и отца из партии выгнал.
Вот она, старая истоптанная дорожка: от бедности к богатству, от богатства к испорченности.
Учат жить для себя. Так эта публика для общества что раковые клетки для тела! Все работают так или иначе на организм, а эти — для себя. Так мало того, что они пожирают живую ткань, они еще и отравляют ее потребительской своей идеологией. Интоксикация! Слыхали такое слово? Природа — умница, она же нам подсказывает смертельную опасность этих живущих для себя. Или я чего-то не понимаю?
Чем меня в жизни соблазняют? Деньгами? У кого-то их все равно будет больше. Личной яхтой? А у кого-то будет пароход. У меня будет дом. А у другого — остров!
Не тем богам молимся!
Уже и не смотрим, с кем дружим, с кем служим, кому руку подаем…
А с личным составом просто надо уметь работать.
Возвращаюсь к визиту нашего генерального секретаря на Северный флот.
Ждем. Базу трясет. Людей лихорадит.
Мне говорят: „Ставь смотровую вахту, чтобы все было смотровое! Самых отработанных — наверх! Тех, кто не очень, соответственно, или прячем, или в отпуск, уж не знаю куда, решай сам…“
Хорошо. Трюм большой, спрячем.
Визит пройдет, а что в экипаже?
У людей же ощущение появится: какой с меня спрос, если я дурак? Если меня даже показывать нельзя? Надо будет — спрячут!
А нам же плавать вместе. Мы же экипажем решаем задачу, а не смотровой вахтой.
Я не стал ничего менять.
Собрал экипаж и говорю: „Моряки, так и так, предстоит задача — быть готовыми принять на борт генерального секретаря. Готовы мы выполнить эту задачу?“
Ну, что поднялось…
„Крик души я ваш понял. А что мы готовы сделать, чтобы все прошло хорошо?“
„Все сделаем, товарищ капитан третьего ранга!“
„В общем, так. Никаких подмен, никаких смотровых маршрутов. Вахта пойдет по суточному расписанию“.
Четверо имели замечания, трое наказанных.
На меня давят — меняй!
Вызываю каждого, персонально: „Мне предлагают тебя заменить“.
Они в один голос: „Товарищ капитан третьего ранга, я вам обещаю…“
Такие слова бойцы знают, еще немного — и слеза бы прошибла.
Как найти общий язык?
Только через доверие и ответственность.
У меня за три года ни одной претензии от личного состава не заявлено. А я наказываю, и жестко наказываю. А претензий нет. Я всю жизнь верил и верю в технику и в личный состав. Как ты к кораблю относишься, так он тебя и повезет. А двадцать процентов успеха — мои, чисто мои. Если у матроса чистый подворотничок, если матрос побрит, накормлен, выспался — да ему совесть не позволит задачу не выполнить! Иначе это противоречит всей нашей жизни! Может быть, какой-то негодяй найдется…»
Старпом схватил рожок микрофона, повернул одним ударом ладони три тумблера на своей рации, и на весь корабль разнеслось:
— Какой-то негодяй попытался выбросить мусор за борт! Дежурному по низам — немедленно найти мерзавца и доложить! Мусор со шкафута не убирать!
8. В ЧЕТВЕРТОМ КУБРИКЕ БЧ-5
Старшина второй статьи инструктировал стремительно переодевавшегося и потому не попадавшего ногой в брючину, пляшущего на одной ноге матроса.
— Понял? Хотел как лучше! А лучше — значит быстро… Понял? Виноват. Извиняюсь. Больше не повторится. Скажешь, имею поощрения.
— Не имею поощрений, — вытянулся матрос, застегивая клапан на форменных брюках.
— Скажешь, что имеешь! — старшина таращил глаза.
В кубрик влетел взмыленный старший лейтенант.
— Тебя что, к увольнению представили? В рабочую форму… Живо!
Пока матрос снова переодевался, офицер его инструктировал:
— Скажешь, забыл вынести, боялся на корму к мусоросборнику идти, качает… Понял? Ты боишься качки.
— Понял. Боюсь качки. Имею поощрения.
— Какие поощрения? Качки боишься… А тут увидел, что идет проверяющий, я, к примеру, иду, и маханул с перепугу за борт, а ветром все на шкафут…
— Я вас тоже боюсь? — уточнил матрос.
— Что значит тоже?
— Ну, качки и вас… Поощрений не имею.
— Именно так. При чем здесь поощрения? Ты меня испугался! Понял?
— Так точно! Может, сразу и голяк взять?
— Товарищ матрос, отставить юмор!
9. ФЛАГУ И КОРАБЛЮ
Старпом без эмоций, почти со скукой слушал матроса, как слушают блеяние приговоренной к закланию овцы или квохтанье курицы в руках повара.
— …Я иду, а он навстречу… и маханул с перепугу. Виноват. Поощрений не имею.
После долгой паузы старпом внимательно оглядел стоящего перед ним навытяжку матроса и, по-видимому, не найдя изъяна в робе, произнес:
— Вас ждет заместитель командующего флотом… Знаешь, где флагманская каюта?
— Что?
— Со слухом плохо? Где флагманский салон знаешь? Вперед!
Если бы матроса ударили чем-нибудь тяжелым по голове, он, наверное, скорее бы пришел в себя. По-рыбьи глотая открытым ртом воздух, хотел что-то сказать, но рука сама поднялась к виску, развернулся и двинулся на мягких ногах к трапу.
На площадке перед флагманским салоном было укреплено большое зеркало.
Матрос разглядывал себя, словно с собой прощался.
Набрал воздуха и постучал в дверь с бронзовой сияющей планкой «Флагман».
— Прошу, — раздался из-за двери густой голос.
— Товарищ вице-адмирал, старший электрик сильного тока матрос Шкадов по вашему приглашению прибыл!
Адмирал нажал кнопку на переборке.
Минута прошла в молчании. Хозяин молчал, словно забыл о госте, гость стоял, вытянув руки по швам.
— Прошу разрешения… — в каюту вошел вестовой.
— Как у нас с чаем?
— На высоком!
— Сухарики предпочитаешь или печенье?
Матрос молчал и смотрел недоуменно, словно с ним говорили на незнакомом языке.
— Я тебя спрашиваю, сухарики или печенье?
— Сухарики, товарищ вице-адмирал, — словно очнувшись, в положении «смирно» доложил гость.
— Сухарики к чаю… Добро? И лимон.
— Прошу разрешения… — произнес вестовой и бесшумно исчез.
— Вольно, — скомандовал адмирал. — Прошу садиться… Садись, садись… Сейчас нам чаю принесут. Ты думал, я тебя для наказания вызвал? Нет. Наказан будет твой непосредственный начальник, командир электротехнической группы. И за твою, — адмирал легким кивком головы придал весомости этому «твою», — попытку в море сор выкинуть и за это твое «по вашему приглашению».
— Товарищ вице-адмирал, виноват… Моя вина…
— Спасибо тебе, хочешь мне помочь найти виноватого, может, и я тебе чем-нибудь помогу? Претензии, обиды, несправедливости?.. Как служится, товарищ старший электрик сильного тока?
Вошел вестовой с подносом и расставил чай.
— Гостю первому ставится… — поправил оплошность вестового адмирал и передвинул свой стакан матросу.
— Виноват. Прошу разрешения…
— Спасибо, спасибо, свободен, — и обернулся к гостю. — По какому году служишь? Сухарики бери…
— По второму, товарищ вице-адмирал. Поощрений не имею.
— А взыскания?
— Ну, вот, надеюсь…
— Правильно надеешься. А претензии, я спрашиваю, есть?
— Никак нет.
— Хорошо.
Адмирал размешал сахар, погрел руки о мельхиоровый подстаканник с выдавленными по металлу кремлевскими башнями.
Пили чай молча.
Матрос немного пришел в себя, грыз сливочный сухарь, не забывая деликатно стряхивать крошки с коленей на ковер под ногами.
— Ты понимаешь, какая история? Командую на ТОФе оперативной эскадрой. Получаю приказ: принять командование отрядом наших кораблей для визита на военно-морской праздник в Эфиопию. Нет вопроса. Отряд небольшой. Хороший БПК, два эсминца и танкер. Император для поддержания своей репутации чуть не каждый год устраивал военно-морские праздники с приглашением гостей со всех крупнейших флотов мира. А император этот, Хайле Селассие Первый, — император не по крови, не по наследству. Он был мужем императрицы Заудиту, на двенадцать лет ее моложе. В 1930 году она умерла. Династическая линия прервалась. Рас, ну вроде как князь, Тафари Меконнен — это имя мужа императрицы — объявил себя императором Хайле Селассие Первым. Правил до 1936-го, пока итальянцы Эфиопию не оккупировали. А в мае 1945-го опять вернулся на трон. Так что император, можно сказать, по случаю, поэтому за власть держался яростно и правил свирепо. Политические партии запрещены. Вся печать под контролем. Требовал себе всяких почестей, присвоил себе титул негус негести — «владыка владык», «царь царей», что-то в этом роде. Вот он и международные празднества устраивал, чтобы вес свой подчеркнуть.
Пришли в Массауа. Заняли свое место на рейде. Встречи, приемы. Вот на приеме обращаюсь к молодому красивому генерал-полковнику, судя по форме. А он молчит. Отошел. Еще кто-то к нему обращается. Молчит. Наш посол мне объяснил: сын императора, только что выпущен из одиночки, десять лет просидел, разговаривать разучился. Хайле этот подозревал сына в заговоре. Такой вот злобный старикашка. Ему уже за восемьдесят. По программе праздника перед трибуной императора и почетных гостей должны пройти роты от каждой делегации. Мы, американцы, французы, англичане, итальянцы… И по протоколу предписано: при прохождении перед императором должен быть преклонен, словом, приспущен флаг. Когда я это услышал, говорю послу: «Да якоря подниму и уйду! Наш флаг!.. Перед феодалом этим дремучим?..» Посол — человек дисциплинированный: есть протокол, установлен порядок, раз надо… Но сам посуди, нельзя же этого делать? Перед мумией этой феодальной… Встань на мое место. Как бы ты поступил?
— Не знаю, — думая о предстоящем наказании, сказал матрос.
— Вот видишь… Поэтому ты пока матрос. А мне куда деваться, надо решение принимать. Я послу сказал: «Я такого приказа своим морякам отдать не могу! Меня воспитывали так, чтобы я был готов умереть за флаг, я так своих моряков и воспитываю».
Проще всего было бы спрятаться за протокол, предписание, рекомендацию посла… Всегда есть за что спрятаться. А от себя, от совести своей куда спрячешься?
Ночь не спал. Утром за час до начала парада посылаю офицера связи во дворец. Через полчаса он возвращается. Мы уже построились. Знаменосец, ассистенты с палашами, оркестр, все как положено. Объявляю: «Моряки, последнее указание… При прохождении перед императорской трибуной Военно-морской флаг Союза Советских Социалистических Республик держать высоко… и прямо!» Тут без команды как грянули: «Ура-а!» Я на трибуну, рядом с командирами других отрядов. Первыми англичане шли, потом американцы, флаг опускают, чествуют императора. И мои пошли! Оркестр наш еще и «Варшавянку» выдал…
— «Вихри враждебные»?.. — забыв про чай, переспросил Шкадов.
— Так точно, «Вихри враждебные»… На парадах не поют, так что без слов, все равно текст им не понять, а оркестр рубанул — пять баллов! Ко мне тут же и английский адмирал, и американец: «Как так?.. Прокол… Разве вы не предупреждены? Неуважение… Император…» Иранец, иранец больше всех беспокоился: «Адмирал, неуважение к императору…» Почему беспокоился? У них в то время тоже была монархия, Реза Пехлеви. Как-то они там, эти монархи, кучковались. Спрашиваю: «О чем беспокойство?» — «Но как же, флаг…» — «Ах, флаг? Нет, нет, все согласовано с его императорским величеством…» Те: «Как согласовано? Что согласовано?» Я им на это: «Собственно, вопрос этот касается наших двусторонних отношений, для вас он не может представлять интереса». Те съели: не побежишь к императору спрашивать, почему русские перед ним флаг не опустили. А не опустили потому, что я послал офицера связи во дворец с просьбой сообщить императору о том, что русские не хотят омрачать праздник его величества. По русской национальной традиции приспущенный флаг — символ скорби, печали, траурный символ. Разрешите выразить почтение императору в соответствии с нашими национальными традициями? Старикашка-то суеверный был и тут же дал добро! Вот так, товарищ Шкадов, товарищ старший электрик сильного тока.
Шкадов не верил ни ушам, ни глазам. Идем в море. Пьем с флагманом чай. Разговоры все больше об императорах…
— Ты пей, пей, остыл чай, я холодный чай терпеть не могу…
— Я в смысле чая… обожаю персиковый компот, — разоткровенничался матрос.
— Ты понял, к чему я речь вел? Служим мы с тобой флагу и кораблю. Флагу и кораблю. Если нет ко мне вопросов, не смею больше задерживать.
— Спасибо.
Старший электрик сильных токов аккуратно стряхнул крошки на ковер и встал из-за стола. Но не двинулся.
— Спросить что-то хочешь?
— Так точно.
— Говори.
— Товарищ вице-адмирал, если меня спросят, зачем вызывали, можно я скажу, ну, как вы: это вопрос наших двусторонних отношений?..
И замер от собственной смелости.
— Как считаешь нужным, — с полной серьезностью произнес адмирал.
— Прошу разрешения…
— Пожалуйста, пожалуйста… Свободен.
10. ФЛАГМАНСКИЙ САЛОН. НАКАЗАНИЕ
«Наказывать, конечно, приходилось. Вопрос сложный, а куда денешься? Вот к примеру. Эскадра у меня была мобильная, по тревоге поднимали много раз. Я видел, как неготовность кораблей сказывается, чувствовалось, что в серьезном деле может обернуться не лучше, чем в Перл- Харборе. Поэтому жестко требовал. Я понимаю, вас же не замечания, выговоры интересуют. Тоже наказания, это как бы дело рядовое, повседневное. Я так понимаю.
Был у меня такой тяжелейший случай, тяжелейший… Наказание…
Принимаю эскадру, это на ТОФе. А мой однокашник, вместе в академии сидели за одной партой, командует в ней бригадой. Хороший, опытный комбриг. Один из его кораблей, стоящий у пирса, должен сдать боевое дежурство и сгрузить торпеды с ядерными боеголовками. Есть порядок: боезапас с СБЧ, специальной боевой частью, запрещается разгружать у пирса, надо идти к спецпирсу или освобождать этот пирс. Грузим ракету с ядерной боеголовкой, все корабли надо убирать, он остается. Дорого. Накладно. Но ничего не сделаешь. А на эскадре командир болел, в отпуск уходил, два года почти было такое безвластие. Командовал зам командира эскадры, и кое-какие вопросы сходили с рук. А я месяц как принял эскадру. Мне главный минер эскадры докладывает: Путинцев собирается сгрузить торпеды с СБЧ у пирса, оставляя всю бригаду у причала. Нельзя этого делать. Наутро узнаю, торпеды сгрузили. Не стал корабли уводить. Предлог такой: дескать, пожалел, экономия и прочее. Проступок серьезный, очень серьезный. И все бы решалось достаточно просто, если бы… А это „если бы“ очень простое: Путинцева представляют к званию адмирала и направляют в Академию Генерального штаба. Товарищ. Куда денешься? Звание, Академия Генштаба, вы же понимаете… В Академию Генштаба, может быть, вообще предлагают всего один раз. А звание предлагают комбригу, это же всей бригаде почет… Вот такая ситуация. Что делать? Спустить? Но, зная его характер, понимаю: это значит, его вообще нельзя будет трогать. Не спустить — нанести колоссальную травму. Доложу вам, размышления мучительные. Человек, который наказывает не задумываясь, — не начальник. Не начальник. Нам же служить, работать, одно дело делаем. Мог я, конечно, как поступить? Не вызывая его, написать приказ с объявлением выговора. Кадровик свяжется с управлением кадров, доложит: комбриг Путинцев наказан. А дальше уже автоматом: вопрос о присвоении звания адмирал снять, вопрос о направлении в Академию Генштаба закрыть. Но поступить так, значит, прежде всего самому себе показать — ты трус. Трусливый человек. Так не годится. Вызываю его к себе. „Михаил Григорьевич, вам известно было мое указание — не разгружаться, пока не освободят пирс?“ — „Да, известно“. — „Говорю вам спасибо за честность. Вы сочли возможным, несмотря на указание, поступить так, как вы считаете нужным. Я считаю, что до той поры, пока вы не научитесь выполнять указания своих начальников, вам рано быть адмиралом и рано идти в Академию Генштаба. И чтобы у вас не было мук каких-то, кто виноват, вот сейчас при вас я звоню командующему флотом и прошу минимум на год оставить звание и не посылать вас в Академию“. Мне это выговорить все было непросто, а ему выслушать. У него желваки заходили. Выдавил: „Это ваше право“. — „Будьте здоровы“. Повизжал, конечно, но стал на место. На другой год там же, на Востоке, стал адмиралом. Сейчас зам командующего Балтийским флотом. А главное, все увидели: флаг-специалист передал указание командира эскадры, а тот не выполнил. Результат? Лишился звания и Академии. Стоит ли шутить-то? Вот командиру вашей бригады этого не хватает. Укрывает… Сам разберусь… Вот был тяжелейший случай в бригаде морской пехоты… Грузили продовольствие, продзапас. Матрос первого года, мальчишка, видел, что продукты во время погрузки берут и прячут. А мальчишка оказался честным. „Что делаете? Зачем! Несолидно. Непорядок…“ А те нахватали этих продуктов, потом принесли водки откуда-то, стали распивать. Парень возмутился. Они его так избили, что он в госпитале скончался. Случай из ряда вон. Не реагировать невозможно. Мерзавцев этих под суд, комбригу выговор. Подписываю приказ, а, оказывается, на него было послано представление на генерала. Но здесь совсем другой случай, нежели с Путинцевым. Приказ готовил мой начальник штаба. Я к нему. „Валентин, что же мы с тобой наделали? Стоило ли так решать вопрос? Ну, тяжелый случай, но, может, у него единственный такой случай в жизни? У человека сорок лет службы за плечами, года приличные, он же с возрастом на пределе…“ А все приказы идут в ЦК, министру, Главкому… Кадровики сразу: взыскание есть — никаких званий. Такое чувство, словно себе выговор записал. Тут ведь как? Можно было и выждать, дождаться суда, дипломатические такие хитрости, выждать, пока придет приказ о звании, потом можно и выговор. Присвоение высоких званий — такая щекотливая вещь: бывает, один раз отрубят, и все.
С наказаниями бывают нелепейшие нюансы. У меня у самого были случаи, когда я считал, что меня надо жесточайшим образом наказать, и никаких, ничего не было. А ни за что ни про что получаю взыскание. Правда, у меня их немного. Вот первое. В молодом возрасте. Командовал эсминцем. Неплохо командовал и был утвержден в Академию. И тут у меня застрелился старшина. Прямо стоя на посту. Никаких мотивов серьезных не было. Стали разбираться. Отец у него кончил самоубийством. Наследственное, что ли? Родственники, которые его знали, говорили, что у него были попытки еще на гражданке. А тут приятели его рассказали: какой-то спор у него был с товарищами, вынул пистолет и… Брат его приехал, офицер, майор. Ни он, ни прокуратура никакой вины на корабле не нашли. Вроде все сошло гладко, но доложили Фокину, командующему флотом. „Как это так? Потеряли человека, и командир ни в чем не виноват?“ Бах — строгий выговор. А Виктор Алексеевич — интереснейшая фигура. В тяжелейшей ситуации помог, вообще-то говоря, остаться на флоте. Когда флот стали рубить… Он меня не только оставил, но и дал высокую должность, что было для всех и для меня в первую очередь полной неожиданностью. Я очень рано получил бригаду, бригадой командовал в тридцать пять лет…
Вот вам история одного наказания. Это уже здесь, у меня. На Севере.
Два зама командира дивизии подводных лодок руководят торпедными стрельбами. Выследить и атаковать атомный подводный ракетоносец „противника“. А гидрология плохая. Вы же знаете, бывает несколько типов гидрологий. Плохая гидрология — слышимости никакой. Ну вот, они договорились между собой: ты вот там, это самое, помпу включи, она шум дает, стук, показывает направление. Оба капитаны первого ранга. А как такой обман скроешь? Люди же видят. Доложили. Вызвали обоих на Военный совет. Приказ по флоту был, чтобы стало достоянием всего флота. Одного освободили, другому строгое взыскание. А для всех остальных — урок. Всякая попытка лучше выглядеть обманным путем пресекается и будет пресекаться беспощадно. Или возьмите торпедные стрельбы, пытаются выстрелить не с максимальной дистанции. Нельзя себе такие послабления позволять… Нельзя… Кого обманываем?»
11. ФЛАГМАНСКИЙ САЛОН. ГОСТИ
Иногда ко мне на борт поднимаются, как бы это выразиться, ну, тени минувших времен.
Есть в Министерстве обороны музей не музей, заповедник не заповедник, речь все-таки о живых еще людях, так что, можно сказать, подразделение.
За глаза зовется «райская группа».
Благодарное отечество учредило для людей заслуженных, прославленных, послуживших на высоких постах, увенчанных самыми высокими званиями и наградами, Группу генеральных инспекторов Министерства обороны.
Народ там собран немолодой, обремененный годами и нездоровьем, но не мыслящий себя вне Вооруженных сил.
За всеми этими маршалами, большими генералами, адмиралами сохранили адъютантов, машины, денежное довольствие, ношение формы по последнему званию и право инспектировать Вооруженные силы, в пределах своего здоровья, разумеется.
До конца дней запомню, как у меня принимали генерального инспектора Группы генеральных инспекторов, маршала Советского Союза Москаленко Кирилла Семеновича.
Имя громкое, но на флоте-то он человек малоизвестный, так что пришлось командиру и старшим офицерам почитать его биографию.
Биография боевая.
Родился в самом начале века и уже в двадцатом году воевал против Махно.
И пошло-поехало.
Войну встретил командиром противотанковой бригады. Жёг танки Клейста. Удачно жёг, если уже в июле сорок первого был награжден орденом Ленина.
Время на награды было скупое.
И в Сталинграде воевал, Днепр форсировал. За Днепр в сорок третьем «Звезду» Героя получил. Киев освобождал, войну в Праге закончил.
С сорок восьмого командовал Московским районом ПВО, генерал-полковник.
На этой должности и стал непосредственным участником, даже командиром группы высших генералов, получившим приказ об аресте и последующей ликвидации Берии Лаврентия Павловича, заместителя Председателя Совета Министров, министра внутренних дел, маршала Советского Союза. Сразу после истории с Берией, прямо в августе пятьдесят третьего, Кирилл Семенович стал генералом армии и командующим Московским военным округом. Так все совпало.
Маршала ему в пятьдесят пятом дали. Пару лет, уже в ранге зама министра обороны, командовал Ракетными войсками стратегического назначения.
И вот «райская группа». Маршалу сровнялось восемьдесят, усох, хоть и никогда в теле не был, но здоровье, надо думать, нет-нет и позволяет провести «генеральную инспекцию».
Понять не могли, зачем сухопутному маршалу на флот лететь.
Когда директиву по пребыванию и предстоящей инспекции получили, кое-что прояснилось.
Был спланирован небольшой выход в высокие широты с демонстрацией ракетной стрельбы с лодки из подводного положения по камчатскому полигону, по Куре.
Как-никак два года был Главкомом Ракетных войск стратегического назначения, а, как из-под воды «стратеги» палят, не видел.
Когда такие путешественники на борту, тут уж хоть Корабельный устав отменяй.
Сыграли «Большой сбор»: экипаж, караул, оркестр — все построены.
Играется «Захождение», подлетает катер с маршалом к адмиральскому трапу. На площадке внизу матросик фалрепный с багром. Ясное дело, обязан помочь дедушке с катера на трап сойти… а маршал решил, что это для рукопожатия ему матрос руку протянул. Поздоровались.
Командир видел.
Мог бы смеяться, рассмеялся.
Поднимается маршал по трапу. Сам. На верхней площадке трапа перед сходом на палубу опять фалрепный, и с тем уже сам поздоровался, и тоже за руку.
На палубу ступил, а флагу честь не отдал. Так понимай, что со мной не поздоровался.
Я и флаг — одно.
Это уже и личный состав видел, построенный для приветствия.
Командовал караулом тогда Санько Иван Федорович, еще капитан-лейтенант, командир БЧ-2.
«На караул!»
Три шага строевым да шпагой так отсалютовал перед носом гостя, тот только рот открыл, а Санько в полный голос, так, чтоб все на рейде слышали: «Товарищ маршал Советского Союза…» — а тот словно и не слышит, подошел к командиру, к офицерам, тут же стоявшим «смирно» в полной парадной, всех за руку поприветствовал.
Сразу видно, первый раз человек на корабле.
К рапортовавшему начальнику караула подошел адъютант маршала, молодой подполковник: «Ты мне деда не пугай… Спрячь свою саблю. Покажи, куда его поместить. Веди».
Шпагу в ножны. Повел во флагманский салон.
«Сейчас мы с тобой его разденем, и пусть отдохнет».
Сняли маршальскую фуражку. Фуражка большая, такую в военторге не купишь. Под большой фуражкой головка редькой. Под мундиром маршальским жакет, под жакетом фуфайка, под фуфайкой из заячьего меха какое-то утепление. Жена хорошо снарядила, думала, что на Северный полюс муж едет, не ближе…
«А как же обед?»
«Какой ему обед! Сейчас уложим, и я ему детское питание сам в кастрюлечке приготовлю. Свистни вестового».
Чем больше начальство, тем больше неожиданностей.
На следующий день вышли в район стрельб.
К стреляющей лодке подошли так, чтобы получше видно было, как из-под воды ракета пойдет. Не то чтобы про безопасность забыли, да… сами понимаете…
Дед на ходовом рассказывает, как он 12 апреля на Байконуре Гагарина провожал, первого в мире космонавта, покорителя космоса. Голос негромкий, слушали с напряженным вниманием. Чуть старт не проморгали.
Командир деликатно напомнил, для чего в море вышли.
Все по плану.
Справа у нас по борту, в двух кабельтовых, вода раздвинулась, вылезла туша, вроде как постояла, подумала, лететь или не лететь. Видит — маршал на нее с ходового смотрит, когда еще такое будет? Нет, надо лететь.
Фыркнула и пошла…
12. ФЛАГМАНСКИЙ КОМАНДНЫЙ ПУНКТ. ЧУДИЩЕ
Среди зашторенных карт и схем на стенах, среди приборов, по преимуществу зачехленных и опломбированных большими сургучными печатями, как почтовые мешки при транспортировке, томился бездельем дежурный старшина, паренек с двумя лычками на матросских погонах.
От нечего делать стал листать книжечку «Боевой номер», полистал, нашел, что искал, и включил прибор.
На дисплее вспыхнуло: «К работе готов».
Стукал одним пальцем по клавиатуре, на экране засветилась запись: «Старпом — чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».
Буквы четкие, крупные.
Матрос полюбовался и нажал клавишу «Сброс».
Надпись не исчезла.
Включил «Перезагрузку», и надпись снова засветилась во весь экран.
Никаким чертом от нее было не избавиться. Прилипла.
Естественно, тут же появился старпом.
Матрос вскочил, загораживая спиной экран.
— Вольно, несите вахту, — бросил старпом и прошел к столу с журналом боевой подготовки.
Матрос чуть подвинулся, продолжая закрывать экран.
— Работайте, я вам сказал, — повторил старпом, мельком взглянув на стоящего матроса, и снова погрузился в чтение. Опять оглянулся на стоящего матроса: — Товарищ старшина второй статьи, вы меня плохо слышите или у вас прибор для сидения не в порядке? Я приказываю вам сесть на рабочее место. Исполняйте.
Матрос сел и придвинулся к экрану как можно ближе.
Старпом поднялся и двинулся к выходу, повернул голову в сторону дежурного. Заметил надпись на экране, заинтересовался, встал за спиной матроса, прочитал.
— Товарищ старшина второй статьи, чем же вам так дорога эта фраза, что вы ввели ее в глубины памяти машины? Кажется, вам трудно ответить на этот мой простой вопрос. Ответьте тогда на такой вопрос: откуда вы призывались в Вооруженные силы?
— Из Ленинграда, — негромко доложил матрос.
— Нет, не из Ленинграда, не из города-героя, не из колыбели нашей революции, а из комиссионного магазина вы призывались. Вы же в армию прямо из-под следствия побежали… Но благодаря вам и таким, как вы, я понимаю смысл моего присутствия в армии. Вы же гвоздя за всю жизнь не забьете, вы же для государства, для народа пальцем не пошевелите, а здесь будете два года целый крейсер обслуживать, может быть, научитесь все-таки чему-нибудь не только для себя, но и для людей полезному. От несения вахты вас отстраняю. Доложите командиру группы.
— Есть доложить командиру группы.
— Не наказываю вас исключительно из сочувствия Радищеву.
— Это Тредиаковский, товарищ капитан третьего ранга.
Старпом с недоверием посмотрел на матроса, сел к пульту дисплея и с быстротой профессиональной машинистки написал: «С мнением ознакомился. Старший помощник командира КРЛ „Александр Невский“».
13. ФЛАГМАНСКАЯ КАЮТА. АДМИРАЛ И ПРИНЦЕССА
И еще такая черта у адмирала…
В общем, человек, который без рюмки может рассказывать очень интересно, это редкость. За чаем мог рассказывать, не повторяясь.
Память, я доложу, исключительная, никогда второй раз не расскажет того, что ты уже слышал.
«Прибытие советского отряда в столицу любого государства — это, конечно, всегда событие. В честь этого дела посол дает прием, я даю прием, чаще всего главы дружеских государств также прием устраивают, и в Южном Йемене, и в Сомали, в Индии… Это был уже не первый мой визит, не первое участие в празднике. Пришли в Эфиопию, столица у них континентальная Аддис-Абеба, а военно-морской праздник в Массауа.
Император Хайле Селассие Первый раз в два года устраивает военно-морской праздник с приглашением всех крупнейших флотов мира: английский, американский, французы, итальянцы, соседи — суданцы, Пакистан, Ирак. Сходятся в Массауа. Восьмидесятилетний офицер, всегда в военной форме. Фигура интересная. Один из феодалов, рас, владетельный феодал, соответствует нашему званию князь, граф. Меконнен его настоящая, родовая фамилия. Рас Меконнен. Не из простых, потомок царя Соломона и царицы Савской. Поди проверь! При императрице Заудиту, последней из династии Менеликов, был, ну, не фаворитом — она же старуха, а он молодой, на двенадцать лет ее моложе. Он был при ней вроде регента, правитель. Так что фактическая власть была у него. Та правила до 1930 года, умерла. Он оказался достаточно способным, хитрым, злобным, гибким руководителем и политиком. Двух сыновей своих убил, надо думать, из соображения собственной безопасности. Третьего в одиночке десять лет продержал. Я еще на приеме обратил внимание, ходит такой генерал-полковник лет пятидесяти, ничего не говорит. К нему обращаются, ебм, он мычит что-то там. Оказывается, говорить разучился. Потом научился.
Николай Гумилев встречался с тогда еще Тафари Меконненом, получал у него пропуск для путешествия по Абиссинии. Академик Николай Иванович Вавилов во время своей африканской экспедиции был принят правителем. Тафари этот расспрашивал о нашей стране, больше всего его интересовала революция, даже не сама по себе, а судьба императорского двора.
Способный военачальник, считался лучшим полководцем империи. Сначала принял титул негуса, а потом и короновался.
Мужик с норовом!
В шестьдесят девятом он был у нас с визитом, посетил Советский Союз. Встречался с Брежневым, с Подгорным, визит в Эфиопии широко освещался.
Потом отправился в Америку.
По нашим законам главу государства встречают на аэродроме, по американским президент никуда не ездит, встречает то ли у ворот, то ли лужайка там какая-то у Белого дома.
Прилетает Селассие в Вашингтон, а там его только спецслужбы на аэродроме встречают. Хотят везти его к Никсону. Черта с два! Не поехал, сразу отправился в свою резиденцию. Ему объясняют: протокол, ритуал и все такое, а он им свой протокол: „Советские лидеры встречали, почему этот не встретил?“ Он император, и хрен с ним, что тот — президент. Вся программа пребывания к черту. Встретились с Никсоном только на третий день, и то на какой-то нейтральной территории. И о визите в Америку в эфиопской печати только коротенькое сообщение.
Американский посол в Эфиопии в бешенстве.
Как же так, про визит в Советский Союз масса материала, фотографии, месяц пресса бурлит, а про Америку — ничего?
Прибежал, попросил внеочередной аудиенции. Обижен таким невниманием к визиту императора в Америку. Историческое же событие!
„Ваше величество, как же так, Америка — близкий друг, эти вещи кладут тень на наши отношения, ухудшают…“
А потомок Соломона и договорить не дал, и показал зубки.
Прервал его: „Единственный человек, который хочет ухудшить отношения США и Эфиопии, — это вы, господин посол! Это вы кладете тень на наши отношения. Но я не позволю вам этого сделать и предлагаю удалиться из моей страны. Мотивы моего решения я объясню вашему руководству!“
И его из страны выгнал. Объявил персоной нон грата.
Американские послы не привыкли, чтобы им вот так по морде давали.
А почему посла выгнал? Потому что тот потребовал аудиенции в непозволительной форме. Император ухудшает отношения? Это что, выговор? И выгнал посла Америки.
Это мне наш посол в Эфиопии рассказал, Щиборин Алексей Дмитриевич, умный, маститый посол, он уже тогда в возрасте был, сейчас в запасе…
Что из себя представляет этот праздник?
В течение шести дней приемы, парады сухопутные, два приема только у императора. В море выход, простенькие маневры со стрельбами, со всякой ерундой.
Посещение кораблей императором. Водочку у нас попивал, но немного. Шампанское любил. Икру любил. Две чашечки, красная и черная. Ложкой на черный хлеб, больше ничего не ел.
Он выпускал офицеров человек двенадцать и человек двадцать унтер-офицеров. Флотик-то у него мизерный там был.
Уж не знаю, как там оказалась английская принцесса Анна, единственная дочь королевы Елизаветы Второй, но была, так сказать, в центе внимания самого императора, восьмидесятилетнего старикашки. Девчонка, ей лет двадцать — двадцать один было, некрасивая, когда улыбалась, на мать была похожа, тоже не красавицу. Спортсменка, участница Олимпийских игр по конному спорту, фигура, рост, здесь полный порядок.
Там трибуны были сделаны в виде корабля, она шла с императором первая. Для нее и для императора кресла даже не в первом ряду, а чуть вперед выдвинуты. Она для них — персона! А для нас? Спортсменка. Но женщина экстравагантная. Наверное, в тетку свою, ебм, которая за фотографа вышла замуж. Скандал же был в Англии. Не случайно же об Анне фильм был снят. Как она сбежала от охраны, от полиции. Она, видимо, вытворяла вещи, для королевской семьи непривычные. Вот и замуж вышла за какого-то чуть ли не драгунского капитана, тоже, надо думать, наездник. Фильм вроде „Принцесса на каникулах“.
Идут они с императором к трибуне, а перед ними скачут, пятятся фотографы с камерами. У одного упал экспонометр. Небольшая коробочка, размером с сигаретную. Можно было просто пройти, не обращая внимания, тем более что была уже в вечернем туалете, в длинном платье… Но девчонка же и есть девчонка, потом уже принцесса. Идет этот старичок рядом с ней, император маленького роста, а она довольно рослая, фигура спортивная… Видит, потерял корреспондент штуку свою, она так поддала ногой по этой коробочке, что та отлетела шагов на пятнадцать… И шагает. Как ни в чем не бывало.
И вот первый прием у командующего флотом Искандера Десты. Контр-адмирал, племянник внучатый императора.
Это частично уже из области дипломатии. У меня лично никогда не было никаких скользких ситуаций. Да и люди ведут себя достаточно корректно. Разговоры, как правило, на общие темы, так уж принято. А тут ситуация нестандартная.
Подходит ко мне американский консул. Стал говорить: „Вы много плаваете, а где ваши базы, где вы отдыхаете?“
Я это воспринял обостренно. Я говорю: „Вы, видимо, меня, господин консул, путаете с вашими американскими адмиралами. Это они по всему свету базы устраивают. У нас нет баз в Индийском океане!“ Сказал довольно резко. Он как-то смутился: „Да я не имел в виду“. — „Я не знаю, что вы имели в виду, но я еще раз говорю, что мы баз не ищем, у нас другие задачи, поэтому оставим этот разговор“.
Он отошел. Вижу, расстроился. Пытался поговорить, а тут, оборвали.
Я рассказал послу. Он говорит: „Ну и правильно, чего он дурака валяет. Осадили и хорошо сделали, ничего страшного“.
Настроение, признаться, как-то подпорчено.
И тут ко мне прибился английский адмирал Тобридж. Прием в саду. Сидим за столиками. Обстановка-то хорошая. Музыка играет. И наши там выступают. Все привезли на этот праздник или свой ансамбль, или свой оркестр. Подсаживается ко мне этот Тобридж: „Адмирал, завтра у вас намерена быть наша принцесса“. — „Ну и слава богу. Очень хорошо. С удовольствием примем“. — „Да, но принцесса, ебм… принцесса Анна!“ — „Ну и что?“ — „Ну-у… я хотел бы с вами оговорить, как вы будете встречать, как что…“ — „Встретим как молодую женщину, спортсменку, участницу Олимпийских игр…“ — „Да, но принцесса… Дочь королевы!“ — „Ну и что? Она же не премьер, не генерал. Вот вы придете, как вас встретить, я знаю. Есть порядок, как встречать министров, адмиралов, послов, вписано в регламент, а принцесса — кто такая? Она даже не наследница. Принц Чарльз — другое дело…“ — „Я надеюсь, вы ее примете достойно?“ — „Не беспокойтесь. Моряки давно без женского общества, будут рады“. — „Она почему-то хотела к вам первым“. — „Я ее понимаю. Корабль у нас прекрасный. Хороший корабль“.
Сейчас не помню, кажется, это был „Строгий“, 61-й проект. Естественно, вычищенный, все блестит. Вылизывается перед такими визитами все до предела.
На следующий день в 12 часов она должна прибыть.
Командиру „Строгого“ Соболеву Александру Евстафьевичу и заму, не помню уже фамилию, ставлю задачу: „Продумать для нее встречу с нашими спортсменам“. Соболев — опытнейший командир, крепкий, прекрасный командир, а без оперативного мышления, но кораблем владеет великолепно. Ладно.
На поход мы экипаж подусилили, так наши ребята там на соревнованиях большинство первых мест взяли.
А она как раз была главным судьей.
Надо и для нее что-то придумать.
Девчонка, с одной стороны, принцесса — с другой.
Прибегает зам: „Нашел!“
Где-то среди спортинвентаря, чуть не в хламе, нашли такой алюминиевый кубок с наездницей, ну как специально. То, что надо! От пыли оттерли, главное — лошадка на кубке.
И чего там переживал, боялся английский адмирал, вон какие русские внимательные!
Лучшего ничего и не надо. Решили ей дать бескозырку, этот кубок и традиционные наши матрешки.
Но говорю, вручат пусть матросы-спортсмены. Сувениры не адмиральские.
Для встречи никакую команду не строить, позвать спортсменов, которых она награждала, пусть с ней поговорят. Проведем по кораблю. Попьем чаю, кофе, что уж она там захочет. Можно и вино предложить. Посидим в кают-компании. И ничего больше.
Посол, правда, приехал. С женой.
Ну, у них свой протокол. Спрашивает: „Как мне быть?“
Я говорю: „Думаю, не надо вам их на корабле встречать, много чести. Вы у пирса прогуливайтесь, выйдет она из машины, вы вместе и подниметесь“.
Минут за пятнадцать до ее прибытия десяток корреспондентов прибежали на пирс, не рискуют на корабль подняться.
Самый бородатый из них обвешан аппаратурой, кричит с пирса: „Адмирал, нельзя ли нам, представителям английской прессы, где-нибудь сбоку, хоть за трубой, хоть за мачтами, снять, наша принцесса, ебм“.
Я говорю: „Почему где-то, куда-то прячась, тайком? Заходите и фотографируйте. И почему только англичане, пусть все идут, кто пожелает“.
„Как это? Вы пускаете нас на корабль?“
„Да ради бога!“
„Нас же свой английский адмирал не пустил!“
„Знаю. Но я вас пускаю с одним условием, в ваших публикациях непременно должно быть сказано: «Английский адмирал опустил перед вами железный занавес, а советский адмирал предоставил прессе полную свободу“.
Что поднялось! Не только снимать разрешил, но заголовок к материалу подарил.
„Только под ногами не путайтесь!“
Потом прислали фотографии. Великолепные. У меня их все растащили.
Подъезжают машины. Ну, жена посла с ней здоровается, поднимаются на борт. Никаких оркестров, никаких гимнов, ничего.
Ну, поздоровались. Я ей говорю: „Вы знаете, принцесса, я в большом смущении“. — „Что такое, адмирал?“ — „Вы знаете, за много лет своей службы, походов я встречал и императоров, и королей, министров, адмиралов, в общем, я знаю, кого как надо встретить, кого куда вести, кого чем угощать, ебм, но вот молодую английскую принцессу, участницу Олимпийских игр я встречаю на советском корабле впервые. И я не знаю, что делать“. Она тут же: „Вы знаете, я в таком же положении. Я много путешествовала. И тоже встречалась с разными людьми, но живого советского адмирала вижу первый раз. И на советском корабле впервые“. — „Ну, говорю, тогда нам будет проще. Предлагаю вам встретиться с нашими спортсменами, посмотреть, как мы живем, после чего приглашаю вас в нашу кают-компанию“.
Нет вопросов!
Со спортсменами через переводчика, конечно, поговорила. „Мы знаем, что вы спортсменка, собираетесь выступать на следующих Олимпийских играх“. Только и разговоров о спорте, никакая она для них не принцесса, а спортсменка. „Хочу посмотреть кубрик“. Показали. „Как кормят?“ Показали камбуз.
Потом зашли в кают-компанию. Предложил чай, кофе, фрукты. Вино.
От вина отказалась. Выпила сока.
Выходим на ют, там уже толпа матросов. Спасибо за высокую оценку наших результатов. Вручают ей этот кубок. Господи, обрадовалась, как олимпийской медали! Бескозырочку, матрешек взяла…
И все!
Одета она была, кстати, очень просто. Никаких драгоценностей, ничего не было, в простых таких, естественных тканях, белые парусиновые туфельки, перчаточки нитяные, юбочка, кофточка, шляпа соломенная, и все. Никаких драгоценностей. У них же так: до 18 часов украшения — дурной тон. Это наша напялит на себя с утра и пошла на кухню мясо резать, у них этого нет.
Проводили, и уже через два часа кинулись ко мне адмиралы из других отрядов. Вообще-то это не принято. Но прибежали и француз, и американец, и индус… „Принцесса и к нам намерена прийти. Вы так принцессу приняли! Она в восторге…“ — „Разве она коммюнике какое-то выпустила?“ — „Да нет, но все говорят, что вы совершенно необыкновенно…“ — „Вот уж нет, совершенно обыкновенно“. — „Чем угощали?“ — „Она пила сок“. — „А темы разговоров?“ — „Спорт. Путешествия“. — „А построение? Караул?“ — „Не было ничего этого“. — „И мы так будем принимать, и никаких этих…“
Через день пришел ее лейтенант из свиты, принес мне письмо. Письмо это у меня сохранилось, где-то в бумагах заброшено. Надо бы в порядок привести. „Дорогой адмирал, я очень благодарна вам за теплый прием на вашем корабле и за трогательные подарки: кубок с наездницей, матросскую шапочку и милых куколок…“ Все в таком роде. „Принцесса Анна“. По протоколу она — никто и писать, благодарить совершенно не обязана. Движение души, я так понимаю».
14. ПОТОМ НАМ БУДЕТ ПЛОХО…
«Вас, как я понимаю, интересуют вещи практические. В плане возможности использования для кино, сценарий и все такое. Ах вон как! Вы, как я понимаю, участвуете в сценарном конкурсе и сами попросились, как офицер запаса, к нам в командировку…
А если вот такая история?
Начало семидесятых, индусы восприняли выход нашей эскадры в Индийский океан как нежелательный. Такая была позиция в том числе и у Индиры Ганди: не надо нам здесь ни американского флота, ни советского. Индийский океан — дело стран, находящихся в этом регионе, мы тут сами разберемся.
Иду очередной раз на визит в Массауа на этот регулярный уже военно-морской праздник к императору Эфиопии.
Кораблем я никогда не возвращался. Всё там проводили, или из Адена, или из Магадишо летел в Москву, докладывал Главкому и возвращался во Владивосток, оттуда на Стрелок, там эскадра базировалась.
Настроение на таких походах веселое. На одном корабле иду, на эсминце, штаб у меня три человека: штурман, связист и начальник походного штаба.
Когда подходили к Малаккскому проливу, стали поступать сообщения по радио о том, что резко обострились отношения между Индией и Пакистаном в связи с событиями в Восточном Пакистане. А надо сказать, что между Западным и Восточным Пакистаном огромная разница. Восточный Пакистан был на положении колонии. Хотели отделиться. Власти пакистанские устроили избиение, поток беженцев хлынул в Индию. Индия их принимает и в желании отделиться поддерживает.
А в Малаккском проливе как раз кончается зона ответственности Тихоокеанского флота, и пошла зона ответственности нашей Индийской эскадры. Эскадра эта подчинялась напрямую Главкому. Но если я имел задачу со своей эскадрой поплавать, если я туда вхожу, то принимаю руководство всеми силами в роли старшего оперативного начальника в Индийском океане. Там была еще эскадра Трофимова, Восьмая, не оперативная, не боевая. Они наши, считаются военные корабли, но это КИК — корабли измерительного комплекса. Вели там какой-то контроль, разведку, давали обстановку, за космосом следили, измеряли траектории, у них и оружия не было, одно название — эскадра. Воевать-то они не могли.
Прохожу Малаккский пролив, знаете, конечно, пиратская зона.
Вызывает на прямые переговоры Навойцев, зам начальника Главного штаба ВМФ, говорит: „Почему не даешь телеграмму о принятии управления всеми силами в Индийском океане?“
А я и не собирался давать такую телеграмму. Я же не с эскадрой иду, даже не с отрядом. Иду на одном корабле, иду на визит, у меня и штаба нет, чтобы всеми силами управлять. Я же иду на другую задачу.
Он говорит: „Если ты не дашь телеграмму, не вступишь в управление, тебя никто не поймет. А ситуация сейчас такая, что это будет истолковано как угодно“.
Я говорю: „Петр Николаевич, да у меня штаба нет… Понятия не имею, какие здесь сейчас силы…“
Он свое: „Потом будем все вместе думать, ебм, помогать, но сейчас немедленно давай телеграмму, принимай все бразды управления“.
Я говорю: „В чем дело?“
„Ожидается война между Индией и Пакистаном. Нам придется активно помогать“.
Ну и как бы я морально выглядел? Командующий боевой оперативной эскадрой отказывается от управления силами, когда идет война и мы заинтересованы в том, чтобы она не обернулась поражением Индии.
Веселый поход на праздник!
Делать нечего, всю ночь собирал обстановку: где кто, кто в чем…
Даю телеграмму Главкому. Еще надеялся, что сам Главком вмешается, скажет, что не надо, это же авантюра, без штаба, без ничего…
Нет, все сошло, будто так и надо.
И я с тремя офицерами сколотил из корабельных офицеров штаб. Одно слово — штаб. В штабе по штату расписываются посты: оперативный пост, собирающий обстановку, вырабатывающий предложения для принятия решений. Пост связи, нанесения ракетного удара, пост противолодочный, пост противовоздушный… Все это надо связать между собой, оборудовать средствами отображения обстановки…
Что было, с тем и стали вести обстановку. Но управлять средствами, раскиданными на несколько тысяч километров, невозможно. Можно только давать этим кораблям указание на принципиальный характер действий.
Там в это время действовали английский авианосец „Игл“ и вертолетоносец „Альбион“. Вроде оперативной группы. Сейчас они оба уже „на иголках“. Были они в районе острова Масира, островочек такой у входа в Оманский залив… Аравийский полуостров… Баб-эль-Мандебский пролив… Этот район. Получаю приказание идти к этим кораблям и контролировать авианосец.
К этому времени разобрался в обстановке и принял решение все силы в Индийском океане собрать в единый кулак. Нашел там танкер обеспечения, миноносец, тральщик, пару подводных лодок. Все это надо было подтягивать и брать в свои руки.
Пока у меня на планшете одни только англичане, „Игл“ и „Альбион“.
Получаю телеграмму: из Владивостока выходят три крейсера, бригада подводных лодок плюс две атомных, ракетоносцы, несколько кораблей обеспечения, корабли охранения, практически вся эскадра.
А подняли ее вот как, это мне жена рассказала. Сидели в кино. Когда сыграли тревогу, оповестители бегали-бегали по домам, а офицеров нет. Быстро разобрались и прямо в кинозале объявили: „Эскадре сыграна тревога. Офицерам немедленно прибыть на корабли“. Офицеры снялись, побежали. Остались одни жены в зале. А к этому времени наше радио уже объявило, что между Индией и Пакистаном идет война… Моя жена знала, что я как раз в тех краях. Рассказала, что` передумала, перечувствовала. А когда корабли один за одним пошли, ну, у всех состояние такое, что там дело серьезное.
Примерно недели полторы мы были на миноносце… Кстати, когда бежали от Никобара к Мадагаскару на большой скорости, кита убили. То ли сонный был кит, то ли больной, но мы в него врезались. Тряхнуло еще как. Подумали: открытый океан, во что мы тут могли врезаться? Осмотрелись, плавает кит, весь в красном пятне. Корабль идет на большой скорости, шумит… То ли он спал, в общем, не успел уклониться.
В Пакистане между западными и восточными территориями тлел конфликт давно. Западный, где столица Карачи, доминировал над Восточным. На востоке миллионов на десять населения больше, а средств в развитие вкладывалось меньше. И проблема языка. Когда в Дакке была устроена демонстрация с требованием признать язык бенгали вторым государственными, демонстрацию расстреляли. Сначала Восточный требовал значительной автономии, а после того, как официальная власть ответила кровавыми репрессиями, уже речь шла об отделении. Так 25 марта 1971 года власти устроили побоище в университете Дакки, убили больше трехсот студентов, человек пятьдесят профессоров, преподавателей, членов их семей. Форменная резня. На следующий день шейх Муджибур Рахман провозгласил независимость Восточного Пакистана. Ну, тут уже пошла война. Индия выступила на стороне Рахмана.
А события развивались так. Для индусов неудачно.
Пакистан — более воинственная страна, начали активно, бомбежки в районе Кашмира. Это у них спорная территория. Индусов потеснили.
А у индусов армия разобщена. У них нет такого, как у нас Генштаб, в его руках все вооруженные силы.
А у них ВВС — одно командование, ВМС — свое, и выше над ними никого нет. Все главкомы, или начальники штабов ВВС, ВМС, сухопутных войск, — все замыкаются прямо на президента или премьер-министра.
Сухопутными войсками командовал генерал Манекшоу, индус, но все они, большинство во всяком случае, проанглийские еще ребята.
Флотом командовал адмирал Нанда, этот был ближе к нам, из более простой семьи.
Главком ВВС — вице-маршал Лал, из знаменитой семьи богатеев английских Лалов.
Мне это все рассказал командующий флотом Чанди Курувилла, мы с ним были в хороших отношениях.
Он мне такие вещи рассказывал, когда мы познакомились, которые вроде бы и рассказывать не надо, я в какую-то минуту подумал: уж не провокация ли какая?
Потом мне наши рассказали, что он у нас котируется как хороший мужик и ничего плохого не имеет в виду. Просто питает к Советскому Союзу доверие. Так ведь и корабли у них были наши, и лодки наши, авиации много нашей.
Но вот война. Пошли неудачи.
Курувилла рассказывает. Эти три по-нашему главкома прибежали к Индире Ганди: „Госпожа… неудачи… там бьют… здесь отступаем… бомбят нас пакистанцы…“
Она ответила так: „Что вы от меня хотите? Вы зачем ко мне пришли? Несчастная голодная Индия вам дала все. Все деньги вам отдали, молодежь, лучшие силы бросили, вооружили, а вы бежите ко мне? Вы же мужчины! Идите — воюйте! Одержите победу! Индия в ней нуждается. И докладывайте мне правду о положении на фронтах! Если вы не одержите победу и тем более обманете нас, народ Индии, Индия вам этого не простит“.
Не дословно, конечно, но именно такой разговор.
Вот они, обескураженные, побежали руководить своими войсками.
И добились перелома.
Ну, наши советники были, техника наша, оружие наше, ракеты…
Один из наиболее ярких эпизодов — действие индийского флота против сил, стоявших в Карачи.
Как раз Курувилла возглавлял эту операцию в роли командующего.
Что они сделали?
Индийские миноносцы взяли катера, ракетные катера, на буксир, чтобы сохранить их ходовой ресурс, подтащили поближе к Карачи, и катера атаковали порт.
Полностью сняли ракетами все охранение порта, вошли.
У пакистанцев там стояли несколько миноносцев, транспорты с военными грузами — все это уничтожили.
Ракеты остались, и, хотя они для таких целей не предназначались, решили ударить по порту.
А что в порту?
Большое число бензохранилищ, цистерны громадные, а это контрастные цели.
Радиолокационные головки ракет пошли на эти бензохранилища.
Что после этих взрывов и пожаров творилось в порту, можно себе представить. Колоссальный пожар. Когда там все это взметнулось вверх, то среди жителей Карачи тут же пошел слух: применили атомную бомбу.
Началось массовое бегство из Карачи…
Ну, американцы видят, что мы активно поддерживаем индусов, ввели авианосную ударную группу: „Энтерпрайз“ с кораблями охранения, танкеры, корабли заправки, транспорты снабжения. И громко об этом объявили: мы вынуждены вступиться за интересы наших американских граждан в Восточном Пакистане (это будущий Бангладеш). Посылаем то-то и то-то.
Это на мозги высшего военного руководства Индии сразу повлияло.
Министр обороны Сингх был в это время. Через нашего атташе и посла попросил связаться с Гречко, нашим министром обороны: господин министр советский, вот американцы лезут в такие-то дела, нам придется сворачивать наши операции. Мы не можем с Америкой схлестнуться.
Гречко ситуацию знал, знал, что силы наши уже на подходе, и ответил интересно. Связался с нашим военным атташе генералом Поповым, он молодец, активно участвовал, и сказал: „Передайте индийскому министру обороны, что американский флот — это не его дело, пусть спокойно занимается своими делами. Американский флот — это наше дело, ебм“.
Примерно такая фраза.
Ну, она, конечно, успокоила индусов.
Вот такой еще интересный момент, как навел нас командир тральщика на авианосец.
Сначала я прошел Сингапурский пролив через Никобары к Индии. Потом поднялся к Масире, взял „Игл“ на контроль и слежение. А „Игл“ пошел на юг через мыс Доброй Надежды к себе. Мы его бросили и получили приказание идти и брать на слежение авианосец „Энтерпрайз“.
И вот, командир тральщика, скорость двенадцать узлов, и скороходный атомный корабль, громадный. У тральщика же ничего нет, только радиотехнические средства. А надо занять позицию для непосредственного слежения. И вот он дает мне данные по „Энтерпрайзу“ — курс, скорость, точные координаты… Сам принял решение, сам в него вцепился! Единственное у него было средство — радиопеленгатор. А на авианосце есть аэромаяк для посадки самолетов, вот он настроился на него, и мертвой хваткой. Пеленг идет, он на него повернет, вернется, он в него утыкается визуально и дает точные координаты. Одним движением пеленгатора держал в руках этот авианосец. А тот крутился около Цейлона. Я думал — авантюрист, не найду я этот авианосец, Индийский океан не маленький, а с тральщика мне дают точные координаты, это же очковтирательство!.. И вывел меня прямо в точку! Грамотнейший командир, я его к ордену Красного Знамени представил.
К этому времени подошли наши силы. Три ракетных крейсера, две ракетные подводные лодки, это сорок восемь ракет в залпе, это уже солидные силы, плюс корабли охранения. С этим количеством оружия, если грамотно действовать, иметь целеуказание, можно было вступать в дело с этим авианосцем. Я перешел на ракетный крейсер „Варяг“.
Американцы заволновались.
„Энтерпрайз“ дальше Дакки — Читтагонга и не поднялся, ходил между линией Никобара и Цейлон. При нашем непрерывном слежении.
А мне каждые четыре часа нужно давать обстановку. Меня замучили!
Все шло в Главный штаб, в Генштаб…
Я там на четвертые сутки уже свалился и часов шесть на прямые переговоры не выходил. Вызывает Сергеев Николай Дмитриевич, начальник Главного штаба. А командир группы связи, видимо, пожалел меня! Ничего, надо будет, еще свяжутся.
Меня в первую очередь интересовало, как поведут себя люди, наши. Во-первых, вдали от Родины. Баз нет. Расчет только на себя. Ударный потенциал, конечно, колоссальный, но прикрытия нет, авиации нет. Все принималось по-боевому — решения, готовность оружия, готовность к использованию оружия.
Американцы авиацией своей прикрываются, и аэродромы есть. Психологически это на людей влияло. Нет ли у них преимущества?
Да, у нас слабое место — авиация. Авиации нет, аэродромов нет. Вертолеты только свои с корабельного базирования.
Ликвидировать это их преимущество можно было только одним способом, то есть постоянным нахождением в огневых позициях и постоянным наличием целеуказания. Данные о противнике должны быть у каждого стреляющего корабля. В этом случае ракетное оружие получает приоритет.
Что такое атаковать авиацией? Он ее поднимет, пройдет какое-то время, построит в боевой порядок, полетят, пустят там ракеты или начнут бомбить — это десятки минут. А готовность ракетного оружия можно обеспечить минутную, пятиминутную… Но надо, чтобы целеуказание было непрерывным, а это не так просто. Ну и контроль за людьми, за оружием.
Борьба за первый залп!
До начала военных действий мы всегда должны находиться в позиции, тогда мы неуязвимы. Мы наносим первые удары, а потом, потом нам будет плохо, но это уж потом. Была такая песня, ебм, про макароны. Помните, итальянская такая: «Люблю я макароны, так нажираюсь ими до отвала, потом мне будет плохо, но это уж потом…»
Вот так я и сказал: если мы удар нанесем, может быть, потом нам будет плохо, потому что дальше будем отбиваться под ударами авиации, но мы свою задачу решим. И эта формула проникла в сознание, и люди стали действовать. Обеспечиваем целеуказание, обеспечиваем удар, десяток ракет — и авианосца нет, а все остальное — потом. Задача решена. Мы не зря там присутствуем. Не боялись, грубо говоря, погибнуть, боялись не выполнить задачу.
И вот что интересно, отрадно, это же молодежь! Из участников войны один Усенко, мой замполит. Мы внимательно следили, не скиснет ли кто-нибудь. Матросы, младшие офицеры в этих условиях в общем-то показали себя бесстрашными.
Вот когда удалось объяснить, убедить, что нашей тактикой, нашим нахождением обеспечиваем эффективные удары, все вопросы были сняты. И никакой тени, ни трусости, ничего.
Интересная реакция американцев на это дело!
У американцев в ходе этого слежения погибло несколько самолетов, аварии.
Первыми погиб „Хокайн“ — это самолет радиолокационного дозора. Носился над нами. Видимо, там был слабо подготовлен экипаж.
На экваторе, там же как: день — ночь. Десять минут — и светлое время превращается в темное.
И вот он не сумел сесть с первой попытки, и в это время наступила ночь. А к ночной посадке на авианосец он не был готов. Он восемь раз пытался зайти на посадку, не смог. Видимо, получили приказание катапультироваться, самолет погиб.
Мы же ходили рядом, я его в бинокль рассматривал. Мы подошли. Их корабли снуют, что-то подбирают. И мы потихонечку подбираем.
Подобрали сумку с документами.
Там интересно обращение американского адмирала, командира АУГ, к своим офицерам. Идет неделя, вторая, друг за другом ходим, АУГ и наша ракетная эскадра. Он обращается к офицерам: „Наблюдаю ослабление внимания к готовности оружия и несения вахт. То, что авианосец гораздо мощнее, а русские не имеют самолетов, дает нам основание рассчитывать на успех. Но это не совсем так. Несмотря на то что водоизмещение советских кораблей и подводных лодок меньше, универсальность их оружия, большие дальности ракетного оружия дают возможность им расправиться с нашей группой за несколько минут. А если у них есть атомное оружие, а оно у них есть, то русским для этого хватит одной минуты“. Фамилия этого адмирала Демон Гордон, контр-адмирал. „Я призываю офицеров, ебм, усилить бдительность!“
Во время заправок мы им треплем нервы.
Тогда ограничений не было в подходе на дистанцию.
К ним подходит керосинозаправщик, авианосец не надо заправлять, это для самолетов. Он связан в маневре.
Я подходил очень близко, буквально сто пятьдесят — двести метров. Они высыпают на палубу. Ну, мы аккуратно себя вели, чтобы не было никаких столкновений. Гордон открытым текстом специально дает телеграмму командующему Тихоокеанским флотом: „Русские ведут себя нагло. Вызывающе…“
Тут сразу от меня, как всегда, требуют объяснения: что вы там натворили?
Ну, объясняю: с целью разведки подходил, всего делов… Отойти подальше? Вести себя пассивно?
Еще неизвестно, как Главком, как министр отреагирует.
Гречко это понравилось. Когда он прочитал: „Русские ведут себя нагло“, высказал одобрение. После этого реакция штаба флота, молодцы, действуют активно.
Так вот походил „Энтерпрайз“, походил и ушел. Так и не поднялся к Читтагонгу.
Что они могли? А ничего. Ну, подняли бы авиацию. Психологически повлиять могли, но что такое прийти, поднять авиацию и ничего не делать? Это же на весь мир: вытащили шашку и обратно в ножны вложили. Атаковать позиции индийских и бангладешских войск, ведущих боевые действия в районе Читтагонг—Дакка? Индия тебе не Ливан, у Индии договор с нами. Они это знают. Потому и ограничились „наблюдением за развитием событий“. Это — сколько угодно.
И после того как мы не дали американцам вмешаться, не дали активно поддержать Пакистан, у Индиры Ганди мнение о присутствии нашего флота в Индийском океане переменилось. Советский флот показал себя как инструмент мира, не позволил вмешиваться во внутренние дела государств, пусть и протекающих трагически.
Но были и вопли. Колоссальные вопли. Но это — уже потом.
А я перешел с ракетного крейсера „Варяг“, где был мой штаб, на эсминец и пошел на военно-морской праздник в Магадиш, или Магадишо. По-персидски это „место, где находится шах“. Я же на праздник шел…»
15. Я — В РОЛИ «АДМИРАЛА ШЕЕРА»
Когда у тебя на борту «кино», как же не вспомнить, что и я в киноартистах побывал, исполнял роль немецкого рейдера времен Отечественной войны, реального линкора, шакалившего в наших водах.
Различия между нами, конечно, больше, чем сходства, даже по силуэту. У меня четыре башни главного калибра, у него — две. Но у него 283-миллиметрового, у меня 152-миллиметрового.
Разница?
Дальше по силуэту. У меня две трубы, у него одна. У него катапульта и два гидросамолета-разведчика. Мне тоже хотели дать катапульту, потом отказались, добавили четвертую башню главного калибра.
Но, как легко понять, выбора на главную роль у кинщиков не было.
Героев в фильме два: рейдер «Адмирал Шеер» и ледокольный пароход «Александр Сибиряков».
Если ледокольный пароходик типа героического «Сибирякова» можно было бы еще кое-как слепить из ждущих своего часа на списание ветеранов, то тяжелый фашистский рейдер, последний из серии «Дойчланд», английские бомбардировщики в апреле 1945 года раздолбали так, что он перевернулся и затонул.
Впрочем, где он на дне лежит, известно. Только, чтобы его поднять и оживить, не хватит никаких денег не только у киностудии «Грузия-фильм», но и у всей чайно-мандариновой республики.
Почему грузины снимали фильм? Очень просто. Потому что командовал «Александром Сибиряковым» в его последнем рейсе советский полярник капитан Анатолий Качарава.
Конечно наши вспоминали, что он был третьим мужем кинозвезды Нато Вачнадзе, погибшей в авиакатастрофе летом 1953 года. От удара молнии самолет упал в пятнадцати километрах от Зугдиди, на территории совхоза имени Берия. Актриса погибла молодой, и пятидесяти не было…
Да… А вот пароходик был старый, плавал с 1909 года. Построен был англичанами как полярный зверобой. В 1910 году добыл тридцать две тысячи тюленей, а всего, пока его не купила Россия, сто двадцать две тысячи туш. У нас был в зимнем плавании по Белому морю и на зверопромысле и ходил как сухогруз.
Вспоминали наши и о том, что в конце июля 1932 года под командованием капитана В. Воронина и начальника экспедиции О. Шмидта, выйдя из Архангельска, «Сибиряков» в августе вошел в Чукотское море. Из-за льдов потерял часть гребного вала с винтом. Дрейфовал, а в Берингов пролив вышел под самодельными парусами! Там его взяли на буксир и привели в Петропавловск-Камчатский.
Именно «Сибиряков» таким комбинированным, парусно-винтовым способом впервые в истории совершил сквозное плавание по Северному морскому пути за одну навигацию. На следующий год Шмидт и Воронин решили повторить рейс на более мощном «Челюскине», в пять раз превосходившем «Сибирякова» водоизмещением. Пройти Берингов пролив не удалось. Льды раздавили корабль, и он затонул.
Но кино снимали про войну здесь, на Севере.
Фильм должен был рассказать об одном из эпизодов во многих отношениях примечательной операции, проведенной рейдером «Адмирал Шеер» и названной фашистским командованием «Вундерланд», по-русски «Страна чудес».
И чудеса были, но странного свойства.
У нас есть такая примета: как корабль назовут, так он и поплывет. Ну что ж, рейдер оправдал имя одного из самых успешных адмиралов Первой мировой.
Сам он пятнадцать тысяч водоизмещением и своими орудиями отправил на дно судов водоизмещением суммарно больше ста тысяч.
А самую малую добычу он взял в наших водах у Новой Земли, у острова Белуха. Утопил новейший тяжелый крейсер, начавший плавание в 1934 году, наш ледокольный пароходик в тысячу триста тонн, тридцать три года пахавший море. Сейчас самоходные баржи «река-море» от полутора тысяч тонн и до пяти тысяч строят. Был пароходик даже вооружен, но не опасен. Его две противоаэропланные 76-миллиметровые пушки Лендера (1914 года), установленные на корме, были изношены, да еще и с низкой скоростью горизонтального и вертикального наведения. И две 45-миллиметровые пушечки на баке были пригодны в море разве что для приветствия встречных судов и распугивания белых медведей, тоже охочих до тюленей.
Так что не о пушках речь, а о людях.
Сначала на «Шеере» подняли американский флаг, чтобы взять «Сибирякова» голыми руками, не тратить боезапас и сохранить свое присутствие в Карском море в тайне.
Наши сделали запрос к себе на базу, им ответили: кораблей союзников в этом районе нет.
На «Шеере» сообразили: уловка не прошла, решили напугать, подняли флаг со свастикой, предложили сдаться.
На «Сибирякове» приготовились к бою.
Едва ли можно назвать это противостояние боем.
Снаряды двух стареньких противоаэропланных пушек даже не долетали до «Шеера».
А если бы и долетели?
Палуба «Шеера» выдерживала прямые попадания двухсоткиллограмовых бомб, если с небольшой высоты.
А вот четыре попадания из главного калибра рейдера были для ледокольного зверолова сокрушительными.
Третьим попаданием был ранен в руку капитан Качарава, большая потеря крови. Командование не прекращающим стрелять «Сибиряковым» принял комиссар Элимелах, раненный в голову. После четвертого попадания, когда снаряд угодил в ботдек и разворотил котельное отделение, судно потеряло ход. Комиссар приказал уцелевшим и раненым покинуть борт, сам остался со старшим механиком на борту горящего парохода. На палубе на носу было триста бочек с бензином. Взорвались. Комиссар приказал стармеху открыть кингстон. Погибли оба вместе с кораблем.
Из ста четырех членов экипажа двадцать, вместе с раненым капитаном, оказались в плену.
Кино у меня на борту и личный состав и офицеры смотрят, так что я имею представление, что это такое. К примеру, молодым исполнителям довольно легко играть стариков, значительно хуже у стариков получается играть молодых.
Вот что я думаю про этот фильм с моим участием.
В первую очередь с самого начала, будь моя воля, я бы собрал для сочинения сценария две группы, советскую и немецкую. И пусть бы немцы сами описали участие своего рейдера в операции, а наши, соответственно, эту же историю, но с другой стороны.
Вот тогда без всяких выдумок можно было бы предъявить людям всю жестокую бестолковщину войны.
Как посмотришь да подумаешь, ни тем ни другим в этой истории гордиться особенно нечем.
Не о погибших в неравном бою моряках речь. Они знали, за что умирали.
Но как получилось, что вооруженный до зубов разбойник беспрепятственно залез в наши внутренние воды?
Почему, после того как его присутствие было обнаружено, он так же беспрепятственно эти воды покинул?
Почему реакция нашего командования на сообщение «Сибирякова» оказалась запаздывающей и несогласованной?
А еще неразбериху усиливали сообщения о появлении вражеских надводных кораблей в один и тот же день, 25 августа, в трех разных местах: у острова Белуха, где погиб «Сибиряков», у мыса Желания, где была обстреляна метеостанция, и у мыса Челюскин. Последние два сообщения были ошибочными: обстрел метеостанции на самом деле совершила подводная лодка U-255, обеспечивавшая «Шеер» оперативной разведкой.
Может быть, еще в себя не могли прийти после июльского разгрома союзного конвоя PQ-17, когда фашисты потопили двадцать два транспорта и два вспомогательных судна. Вот и привиделись в один день в трех местах надводные корабли противника.
А доблестные немцы? Решили, что они теперь в нашей Арктике хозяева?
В походе должны были участвовать два рейдера, но «Лютцов», той же серии, что и «Шеер», в начале июля вышел, чтобы атаковать как раз злосчастный PQ-17, но попал, как у нас говорят, в навигационную аварию, наскочил на скалы. Вместо атаки пошел в ремонт.
Но добыча одного «Шеера» могла бы не ограничиться стареньким зверобоем и погромным обстрелом нашего поселка на Диксоне.
В районе плавания «Шеера» был наш караван, только его воздушная разведка не смогла определить направление движения судов. Снижаться побоялись, а с высоты в ледовом месиве запутались. На «Шеер» сообщили о том, что караван идет на восток, а он шел на запад. Вот «Шеер» и рванул на восток.
Так они и не встретились.
Но был и караван, действительно шедший на запад. О нем любезно сообщили немцам японцы.
«Шеер» рассчитывал встретить его и разгромить в узком стопятидесятикилометровом проливе Вилькицкого, разделяющего Таймыр и Северную Землю.
И здесь промахнулись, не смогли учесть сложности ледового плавания и ошиблись ровно на месяц.
Хотели разбить нашу базу в Андерме, не дошли. Потеряли оба самолета-разведчика от неумения летать в полярных условиях, а как без них воевать? Это как охота без собак.
Вот и решили возвращаться на базу в Нарвик. И правильно сделали.
Главную задачу, ради чего и весь поход придумали, — подавить наше сопротивление и овладеть Северным морским путем для связи с Японией — решить не удалось.
А ведь это был самый успешный рейдер Кригсмарине. За один выход в океанское плавание с октября 1940-го по 1 апреля 1941-го, пройдя сорок шесть тысяч морских миль, он потопил шестнадцать судов общим водоизмещением сто тысяч регистровых тонн.
«Адмиралу Шееру» во время операции «Вундерланд» было неполных восемь лет от введения в строй, мне же во время съемок было тридцать три. Разница? Наши проекты создавались в одно время, в начале тридцатых, но «Шеер» был построен и введен в состав военно-морских сил фашистской Германии накануне войны. И хотя на стапелях и в Николаеве и в Ленинграде 68-е уже стояли, но до войны ни одного корабля нашего проекта так построено и не было.
Не знаю, как актеры, приглашенные на роль, примеряют ее на себя, но мне в мой сферический БИП, отчасти напоминающий голову, ничего, кроме сравнения, не приходит.
Тоннаж. Мы оба по пятнадцать тысяч тонн водоизмещением. Немцам по Версальскому договору военные корабли больше десяти тысяч тонн было запрещено строить, да кто же углядит?
Корпуса. У него впервые вместо клепаных — цельносварной, и у меня тоже первый цельносварной, только сварили чуть не на пятнадцать лет позднее.
Длина. Я от носа до кормы двести десять метров, у него — сто восемьдесят восемь.
Осадка одинаковая, по семь с половиной метров.
Броневой пояс у меня чуть потолще, сто миллиметров, у него — восемьдесят миллиметров. Ну и что? Крупповская броня «Вотан» была на зависть прочной. Кстати, на боевой рубке у него броня аж сто пятьдесят миллиметров, на пункте управления огнем — сто. Нос вовсе не бронирован, зато бронирование кормовой части усилено для защиты винторулевой установки. Думали, считали.
Скорость. У меня — тридцать три узла, у него — двадцать восемь.
Пять узлов — много это или мало?
То, что он мне уступал, не важно, а вот то, что он уступал британским крейсерам, существенно. При атаке конвоя приходилось, как волку, преследовать разбегающееся в разные стороны стадо транспортов, а потом и самому убегать от вызванных сил противодействия.
Крейсер, или «карманный линкор», как этот тип кораблей именовали за компактность и насыщенность сильной артиллерией, располагал катапультой с двумя гидросамолетами, обеспечивавшими разведку и целеуказание.
Экипаж почти одинаковый — чуть меньше тысячи двухсот душ.
Дальность плавания. Здесь разница существенная. У него силовая установка восемь дизелей и запас хода шестнадцать тысяч морских миль на восемнадцати узлах. У меня последняя паротурбинная система ТВ-7, после меня ее уже нигде не ставили, и могла она обеспечить только девять тысяч морских миль, и то на шестнадцати узлах. Но «Шеер» строился как пират, как рейдер, а я сторож нашей береговой линии, большая разница.
О выходе в Мировой океан после войны думать еще не приходилось.
А вот о том, как шла война в Мировом океане, разговоров в нашей кают-компании наслушался.
Цифры, цифры, цифры — вот что позволяет увидеть масштаб и последней нашей войны, и еще той, Первой мировой, когда служил Рейнхард Шеер.
Война катится к своему неотвратимому концу, истощена Германия. В последнем напряжении сил воюют Россия и ее союзники. Выжидает до апреля семнадцатого года Америка, чтобы и не воевать, и не упустить время дележа добычи.
1917 год. Немецкие подводные лодки только с февраля по апрель потопили на Атлантическом театре восемьсот сорок четыре судна союзников общим тоннажем один миллион сорок пять тысяч тонн. Союзники усилили охрану своих конвоев. Так что в декабре 1917 года удалось потопить лишь сто семь судов свыше двухсот тридцати одной тысячи тонн общим водоизмещением.
Рейнхард Шеер с 1 января 1916 года — командующий Флотом открытого моря, сторонник агрессивного варианта оборонительной стратегии.
Первыми пунктом своих «Принципов ведения войны» записал: «Искать решительного сражения с британским Гранд Флитом».
Искал и нашел.
В конце мая 1916 года он вывел в море шестнадцать дредноутов, шесть линейных кораблей, пять крейсеров, одиннадцать легких крейсеров и шестьдесят один эсминец.
Британский флот имел значительное преимущество во всех классах кораблей. Только дредноутов было двадцать четыре.
Произошло Ютландское сражение, одно из крупнейших, если не самое крупное в истории морских баталий Новейшего времени.
Вот цифры. Немцы потопили: три линкора, три броненосных крейсера, семь миноносцев. А потеряли: один линкор, четыре легких крейсера из одиннадцати и семь миноносцев из шестидесяти одного.
Нанеся существенный урон превосходящим силам противника, командующий Флотом открытого моря адмирал Шеер, четко управляя вверенными ему силами, сумел сохранить свой флот.
В Германии Рейнхарду Шееру была устроена триумфальная встреча.
Вильгельм II присвоил герою звание полного адмирала и возвел в рыцарское достоинство, позволявшее приставить к своему и так не короткому имени Карл Фридрих Хайнрих Рейнхард еще дворянское «фон».
И редкий случай: не пожелал адмирал быть «фоном».
Отказываться от милостей самого кайзера — надо иметь не меньше смелости, чем идти навстречу британским дредноутам.
Факт интересный.
Строгое суждение одного грамотного, понимающего дело профессионала стоит дороже, чем хор любителей.
Адмирал Шеер был сам себе судья.
От звания полного адмирала отказываться никакого резона не было.
Своей армадой в сто вымпелов он командовал эффективно, недаром его прозвищем еще в лейтенантах было Bobshisser (Драчливый Боб), и урон он нанес британцам заметный, но не считал свою главную задачу выполненной и потому от незаслуженной, на его взгляд, чести решительно отказался.
В 1916 году адмирал Шеер не принял рыцарский титул, поскольку после Ютландского сражения потерял веру в возможность победы над британским Гранд Флитом, главными надводными силами противника.
Принял решение сделать ставку на неограниченную подводную войну, в чем также преуспел.
И такая подробность. При докладе кайзеру о ходе и результатах Ютландского сражения Шеер посчитал необходимым сказать, что образцовое состояние техники было залогом успеха. И флот и Германия обязаны быть благодарны за это адмиралу Тирпицу. Поступок и благородный и смелый, можно даже сказать — рыцарский, поскольку гросс-адмирал Тирпиц всего лишь два с половиной месяца назад подал в отставку в силу своих разногласий именно с кайзером в вопросах ведения морской войны.
Странная откровенность, мог бы и смолчать обласканный адмирал, но как иначе дать понять вот тем, которые стоят «выше некуда», как говорит мой старпом, что они ни черта не смыслят в морском деле.
Когда у нас на флоте началась «хрущевская Цусима», жаль, что такого вот Шеера не нашлось.
А история плавания в наших внутренних водах немецкого рейдера во многих отношениях примечательна.
Баренцево море можно считать на две трети нашим внутренним морем, а уж Карское и подавно. Здесь наши транспорты ходили даже без сопровождения. Потому подводная лодка U-601, обеспечивавшая разведданными «Шеера», по ходу дела, как бы между прочим потопила наш транспорт «Крестьянин» водоизмещением две с половиной тысячи тонн, шедший с углем, и пароход «Куйбышев» тоже водоизмещением две с половиной тысячи тонн.
Вот и «Шеер», поди же, пришел, делал что хотел и, как с прогулки, вернулся целым и невредимым на базу в Нарвик.
Спокойно обогнув с севера Новую Землю, фашистский рейдер входит в Карское море в расчете на встречу с нашим конвоем транспортных кораблей, идущих с востока на Мурманск. Задача рейдера — выйти на Андерму на берегу Карского моря и уничтожить базу, обеспечивающую движение судов по Северному морскому пути. Им казалось, что конвои союзников ходят не только на Мурманск и Архангельск, но и в Андерму, однако там их не было.
Не знаю, можно ли эту подробность отнести к «чудесным», но в подготовке этой операции участвовали мы сами.
Да, в 1940 году мы любезно предоставили возможность германскому вспомогательному крейсеру «Комет» пройти Северным морским путем для рейдерства, как стали именовать морской разбой, на Тихом океане. Разумеется, собранные им сведения вместе с фотоматериалами, полученными с дирижабля «Граф Цеппелин», и другие разведданные были использованы в подготовке похода «Адмирала Шеера».
Чудесная с нашей стороны любезность легла в основу плана подавления нашего Северного флота и сообщения Германии с Японией Северным морским путем.
В кино эта часть реальной истории, позволившей и замыслить и осуществить операцию «Вундерланд», почему-то опущена.
Для того чтобы подвигу самопожертвования придать рациональный смысл, сценаристы придумали свою версию событий. Зрителя уверяют в том, что героическое сопротивление «Сибирякова» врагу сорвало чрезвычайной важности планы гитлеровцев, задержав рейдер на три жизненно важных часа.
Наверное, в кино так надо, не мне судить, но опытному пирату понадобилось ровно сорок три минуты, чтобы сначала поиграть, а потом расправиться с небольшим пароходом.
Известно, что и в литературе и в кино, чтобы развязать себе руки и дать волю, скажу помягче, фантазии, реальным людям придумывают новые или чуть искажают подлинные имена да фамилии.
Вот и я действовал в кино под именем «Адмирал Штайнер».
Даже не знаю, что об этом думать и что думали эти грузинские кинщики, присваивая адмиралу фамилию, оказывается, фашистского фельдфебеля из знаменитого фильма…
Вот этому, из кино, наши рассказали про то, как я снимался в роли «Адмирала Штайнера», а он им на это рассказал про другой фильм и тоже о Штайнере.
У нас этой картины никто не видел, а тем, кто в кино служил, для информации показывали.
Лет за пять до нашей картины вышел фильм «Штайнер — Железный крест», сделанный англичанами и немцами вместе.
Не показывали у нас эту картину по понятным причинам. Главный герой фельдфебель Штайнер, командующий бесстрашным взводом лихих фашистов на Восточном фронте, не только смелый, умный, но и благородный, честный, справедливый. Как говорится, мужественный и прекрасный. Он и с начальством своим держит себя геройски, он и мальчика русского спасает, а советские солдаты его убивают, он и русских девушек-радисток сам не тронул и другим в обиду не дал… Загляденье, а не фашистский фельдфебель на Восточном фронте!
Так что не знаю, что имели в виду советские кинематографисты, присвоив в кино морскому разбойнику имя его благородия фашистского фельдфебеля.
16. ЧАЙ ВО ФЛАГМАНСКОМ САЛОНЕ
«Вы знаете, современные историки оценивают рейд „Адмирала Шеера“ не столь однозначно.
Безусловно, даже не такие уж и эффективные действия океанского рейдера, но само его присутствие, возможность этого присутствия стали причиной перерывов и нервозности в судоходстве союзников.
Разгром PQ-17 — тяжкая потеря: двадцать два транспорта и гибель ста сорока восьми моряков. Экипажи на транспортах были минимальными.
Сравнивать с нашими потерями на фронтах, да в том же Ленинграде в сорок втором году, не приходится.
На год с 1942-го, на целый год были прерваны союзные конвои Северным путем.
Напряженнейшее время, тяжелейшее для нас. Летнее отступление к Волге. Сталинградское побоище. И прервана подпитка, необходимая именно в это время как никогда…
Но это уже политика…
А что касается „Адмирала Шеера“, то практический результат не оправдывал затрачиваемых усилий.
А вот немецкие вспомогательные крейсера они замаскировали под гражданские суда, и те с меньшим риском перемещались по морским путям. А по боевой эффективности, по потопленному тоннажу иногда даже обходили тяжелые крейсера. Именно их использование было более эффективным для рейдерских действий.
Я всегда учил своих командиров, что нет безвыходных положений, на примере одного командира немецкого рейдера.
Одно слово — рейдер. Торговое судно, на которое были поставлены четыре 152-миллиметровых орудия с элементарной схемой. Укрытые.
Крейсировал он в Индийском океане.
В конце концов он свое получил. Уцелели какие-то документы и дневники командира, всего-то капитан-лейтенанта.
Вот пример командирского мышления.
Как он рассуждает?
С кем я могу встретиться?
„Я могу встретиться с транспортом. Мой характер действий — вот такой-то. Тут мое преимущество. У меня пушки, у него нет. Я могу встретиться с малым кораблем. Он меня сразу не утопит. А у меня радиус действия 152-миллиметрового калибра, как на крейсере, я его утоплю. Я встречусь с миноносцем. У него орудия поменьше, но у него скорость… Тут что-то сомнительно. Я встречаюсь с крейсером. И калибр такой же, и орудий в три раза больше, и схема, и ход… Я проигрываю. Как мне вести себя в этом случае?“
И он нашел решение.
В районе Австралии, где он в то время крейсировал, вышел новейший крейсер, английский, ну, австралийский, „Сидней“. Года полтора до того спущенный на воду. Команда отработана, заправлен под пробки, полный боекомплект, готов драться. И через некоторое время этот „Сидней“ исчез. Даже в эфир ничего не дал.
Так его и не нашли.
Его судьбу узнали только тогда, когда этот рейдер все-таки вычислили, атаковали, утопили, а командира с его дневниками взяли в плен.
Только тогда поняли, что случилось.
Встретились.
„Сидней“ пошел на сближение.
Как немец себя повел?
Заорал в эфир на всех голосах, на английском, на голландском, на немецком: „Меня преследует военный корабль! — А сам поднял голландский флаг. — Я бедный «голландский купец»! Спасите наши души! Нас топят! На нас идет военный корабль!..“
А пушки, естественно, были зачехлены, сделано было так, чтобы заранее себя не обнаружить. И пушки-то элементарные, не такие, как эти башенные, огромные. По две пушечки на борт. Торговое судно, какие там башни.
„Сидней“ дает: „Застопорить ход!“
„Да я застопорил…“
Действительно, смотрят, какой-то купец орет.
„Приготовиться к досмотру!“
„Есть! Я готов, пожалуйста, жду, присылайте. Я бедный, у меня груз нейтральный. Я голландец!“
А „Сидней“, дурак, летит к нему на всех парах.
„Спустить катер! Капитану с документами прибыть на борт крейсера!“ Вопят: «Иду… иду… Спускаю катера…“
„Сидней“ уже кабельтовых в десяти, подходит, стопорит ход, готовится принять капитана с документами…
И в тот момент, когда немцы имитируют спуск катера, а с крейсера все, кто может, это наблюдают простым глазом, сбрасывают чехлы, декорации эти, и в упор! Из орудий расстреливают новейший крейсер.
Они не успели ничего сделать, даже тревоги не сыграли… Считали: вот сейчас добыча будет какая, приз возьмем.
SOS не могли дать. Утопил и все…
Вот мы с вами второй день чай пьем. Вы в недоумении: где же работа? Вы видели, сколько литературы мне притащили? И Пикуль, и Костомаров, Карлейль, и Дюма о его путешествии по России, где-то откопали даже „Историю винных промыслов в Западном крае России“. И представьте себе,
угадали, с интересом читаю Карлейля. Все его знают в первую очередь как историка Французской революции. А здесь „Письма и речи Оливера Кромвеля“. Карлейль, может быть, первым попробовал осмыслить роль Кромвеля в истории Англии. До него стояла на Кромвеле каинова печать: цареубийца и тиран. И вдруг историк через двести лет заговорил о заслугах этого великого государственного деятеля. При нем возвысилось, к примеру, морское могущество Англии. Вождь Английской революции. Интереснейшая фигура, и в том, как менялся взгляд на него, оценка его менялась в самой Англии, вы знаете, такие параллели возникают в связи с нашей революцией. Для чего мне всю эту литературу притащили? Чтобы я из каюты не выходил. А я и не выхожу, как видите. Почти не выхожу. А работа идет. В каждой группе, на каждом посту, на любом заведовании. Народ здесь грамотный, сами знают, что нужно сделать, чтобы все вертелось, крутилось и стреляло. Вернемся на базу, я со спокойной совестью ставлю корабль по готовности в первую линию…»
Мой адмирал! Он знал, что во мне, как и во всяком непростом организме, идет тайная внутренняя жизнь, сотканная из множества подробностей, разглядеть и угадать которые было бы совершенно невозможно. Этому внутреннему течению жизни он мог лишь придать направление. И для того чтобы это движение не остановилось, нужны были как раз не инспекционный набег, не экзаменационный шквал, даже не нужно было спускать на экипаж стаю флагманских специалистов, сопровождавших, как положено, адмирала. По видимости, не участвуя в жизни корабля, он знал, что его присутствие ощущают те, кто приставлен к своему заведованию, и людям, и приборам, и механизмам, и приводит их к надлежащему по службе повиновению.
А еще, надо думать, ему нужно было то уединение, которого лишены люди на берегу. Именно здесь, сидя в высоком кресле на ходовом или оставаясь один во флагманском салоне, он мог спокойно думать, взвешивать возможности людей и средств, думать обо всем, что требовало сосредоточенности, возможной лишь в освобождении от липкой повседневности.
Что занимало адмирала? Вопрос на перспективу. Какие от меня могут быть секреты у меня на борту?
В последние годы американские военные ледокольные пароходы совершили несколько попыток пройти Северным морским путем на восток. Пришлось посылать крейсера для перехвата и пресечения этих попыток. Но это сегодня, когда у них и ледоколов-то, сравнимых с нашими, нет. А завтра? Северный морской путь — самый короткий и на перспективу дешевый путь из Европы в Восточноазиатский регион. Сегодня пытаются «освоить» Северный морской путь американцы. А завтра? Китай. Япония. Корея. Задача и военная и дипломатическая со многими неизвестными. Ясно, как полярный день, раз уж янки полезли в нашу Арктику, то задор и выдумка у них будут только расти.
Адмирал за службу прошел четыре океана, тридцать морей, а походы эти очень расширяют кругозор.
Есть над чем хорошенько подумать, прежде чем сесть писать записку наверх… И я его понимаю.
Может быть, я отчасти был не прав в отношении нашего кинщика. Оказался все-таки не турист ряженый, не зря с нами и на стрельбы походил, и в учениях «Океан» поприсутствовал, посмотрел, как мы на «уголковые отражатели» наводили супостатов, а сами били их на предельной дальности главного калибра. Наверное, не случайно и прилепился к старпому, каким-то своим чутьем угадав хозяина на корабле. Даже как-то выходной за грибами с ним ходил в ближние сопки. Может быть, и с адмиралом не зря чай пил.
«Красная звезда», где как раз про итоги сценарного конкурса писали, у нас из рук в руки ходила. Наш первое место отхватил за сценарий «Старый крейсер», уж что он там понаписал, могу только догадываться. Командир отбил поздравление от лица экипажа, а с командиром не спорят.
17. КРЕЙСЕРА-БРАТЬЯ
У нас, как и у людей, жизнь единственная, есть начало и есть конец.
Как правило, жизнь у нас короткая.
Впрочем, уж кому какая выпадет.
Редко кому удается дотянуть до двадцати, двадцати пяти…
Судьба… Если говорить о братьях, о крейсерах…
К слову сказать, раньше на флоте «браток» было теплым родным словом. А теперь оно уплыло к шпане, к уголовщине. «Братва» нынче — «шайка». Такое слово измарали! Да если бы только слово…
А слово на флоте, как цепь якорная, крепит нас к старой нашей родине… Может, мне так только кажется, потому как я «Александр Невский», и мне «буки», «веди», «глаголь». «добро» ближе и дороже чечетки условных значков: а, б, в, г, д, в наготе своей растерявших свой изначальный смысл.
Азбука времен благоверного князя — это же послание потомкам, а нынешние смотрят, как в афишу коза, и прочитать не умеют. И если флот держится за старую азбуку, понимать надо, не за букву держится, а за смысл. Пишут в моих документах: 68-й «бис». Что-то то ли театральное, то ли железнодорожное. Иное дело — «буки». Природный наш язык не поверху скользит, не верхоглядствует, а ведет к смыслам. А, Б, В, Г, Д — звуки, Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро… Слова. Это высказывание, и не пустое. Аз (я), Буки (письмена), Веди (ведаю, знаю), Глаголь (говорю), Добро… С первых буковок дуракам объясняли — для ведания, для знания и говорения добра нам слова даны. Вот и в морском словаре, не изменившем старой азбуке, каждая буква нагружена смыслом. Много ли народа помнит, что «Живете», «Мыслете», даже «Рцы» — слова повелительного наклонения, предписывающие, как и жить, и мыслить, и речи держать? Какой-нибудь мастер канцелярского чистописания в моем имени «буки» на «бис» захочет поменять, не умея помыслить, что находит и что теряет. Меня же имя князя обязывает знать дарованный нам предками язык и помнить нашу историю.
Ладно. Почему о крейсерах?
Да как ни смотри, наш брат, крейсер, главная опора флота. Последние лет сто уж во всяком случае. И под водой нынче ходят тоже крейсера.
Какие из военных кораблей самые известные, знаменитые? Крейсер «Варяг». Крейсер «Аврора». Эти имена даже на детских бескозырках пишут, чтобы знали и помнили.
В Питере еще крейсер «Киров» — свой брат, блокадник. Спасибо, башню сохранили, стоит на Васильевском острове, в сторону залива тремя стволами смотрит.
У нас тоже, как у людей: одним выпадает слава, почти бессмертие, другим — холодные волны забвения.
Это не от ревности, не от зависти. Я не о себе.
«Варяг» — героический корабль?
Да кто же спорит!
Даже японцы не спорят. После той войны в Сеуле построили музей памяти героев «Варяга».
Командира крейсера Руднева Всеволода Федоровича наградили орденом Восходящего солнца.
Орден большой, третий по старшинству после ордена Хризантемы.
Японцы подняли корабль со дна, за два года восстановили и сделали своим учебным судном под именем «Соя», так они зовут пролив Лаперуза.
Но на корме сохранили имя «Варяг».
На борту у сходен сделали надпись: «На этом корабле мы будем учить вас, как надо любить свою Родину».
Вот и у нас весь уцелевший экипаж Георгиевскими крестами отмечен. И все по делу, никто не спорит.
Кто ж не помнит, как в первый день войны, 27 января 1904 года, крейсер принял бой с целой эскадрой.
В первый день войны враг увидел, как будут драться русские моряки.
Они так и дрались, даже, пожалуй, еще отчаянней, без надежды на спасение. Тот же «Рюрик»!
«Кто, кто?»
Вот именно, кто ж его вспомнит.
А ведь на «Рюрике» в той войне тоже флага в неравном бою не спустили, подняли на едва державшемся гафеле сигнальный: «Погибаю, но не сдаюсь».
Командир был смертельно ранен в начале боя, потом и старшие офицеры были убиты, командование принял и вел бой лейтенант Иванов, младший артиллерийский офицер.
Почему такие потери?
Где ж броневая защита?
У него только главный калибр в башнях, а у четырнадцати шестидюймовок прислуга только материнской молитвой и защищена.
Кормовое отделение не только не имело броневого пояса, так и бронепалубой прикрыто не было.
Там же рули!
Получили два несмертельных попадания в корму, и румпельное отделение разбито, рулевые приводы затоплены.
Маневрировали, уходили из-под огня, шли на таран, действуя левой и правой машинами…
Это же впервые крейсер рейдерского класса шел на таран, и впервые крейсер не для расстрела транспортов, а в дуэльном бою применил торпеды.
Каким чудом, чьей молитвой крейсер под Андреевским флагом держался на плаву?!
Когда к истерзанному, окутанному паром из разбитых котлов, превращенному в груду искореженного металла «Рюрику» пошел на сближение, за легкой добычей, крейсер «Идзумо», вот из последнего уцелевшего торпедного аппарата и пошла в него последняя торпеда.
Из восьмисот человек экипажа двести было убито, около трехсот ранено.
На «Варяге» из двадцати офицеров и пятисот пятидесяти матросов и унтер-офицеров в бою и от ран погибли не больше полусотни, около ста были ранены. Из офицеров погиб один.
«Варяг» вел бой час.
«Рюрик» пять часов.
«Варяг» получил около десяти попаданий, ни одного смертельного, своим ходом вышел из боя, вернулся на рейд Чемульпо.
На «Рюрике» живого места не было.
Когда умолкли все тридцать шесть стволов крейсера, а последняя живая 47-миллиметровая пушечка расстреляла весь свой боезапас, Иванов приказал уцелевшим сойти в баркасы, после чего открыть кингстоны…
«Варяг» и «Рюрик» — корабли одного класса, одного тоннажа, оба по шесть с половиной тысяч тонн, схожей боевой судьбы, а вот посмертная судьба — разная.
Один лег на дно, другой ушел в вечность.
18. ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД
В далеком, уже неразличимом 1952 году под обрез, 31 декабря, подписали приемный акт, и я вступил в строй.
Жизнь впереди была долгой и непременно счастливой, и казалось, и конца не будет.
Тридцать лет в строю. У нас мало кто до такого срока дотягивает. Разве «Мурманск», любимчик Главкома, наш самый младший, четырнадцатый, последыш из 68-го «буки». Тридцать пять отходил.
В сущности, тоже долгожитель, вроде меня.
Я из серии вторым построен, сразу за «Свердловым».
Тоже вот судьба у корабля — я про «Свердлов».
Как новеньким сходил на коронацию Елизаветы, да так удачно без лоцманов в Портсмуте на два якоря встал, сильное впечатление произвел.
И пошло.
Стал правительственной яхтой для визитов. На следующий год снова Портсмут, уже с Хрущевым и Булганиным.
Потом Роттердам, Гдыня, Алжир, Шербур, Росток, а после визита в Бордо в семьдесят седьмом — извольте на консервацию и долговременное хранение в Лиепае.
Десять лет «хранили», «хранили» и все-таки спустили флаг…
А самый счастливый для меня день был как раз на тридцать шестом году службы — 1 октября 1988 года!
Экипаж развернули до полных штатов, и пошел я в Росту, на наш родной 35-й завод на модернизацию.
И почему не жить?!
Броневой пояс у меня от тридцать второго до сто семидесятого шпангоута — сто миллиметров. Носовой траверз — броня сто двадцать, кормовой — сто. Боевая рубка — сто тридцать миллиметров брони на боках, крыша — сто, палуба и то тридцать миллиметров брони! Как упакован! Воюй и радуйся!.. Сравните-ка с нынешними жестянками одноразовыми, их же только что не из шоколадной фольги строят…
Впереди замаячила новая жизнь.
Никто не знает своей судьбы.
Оказалось, что до самого черного моего дня оставалось всего-то восемь месяцев.
Ничего понять не мог, экипаж по полному штату развернули, а работы пошли ни шатко ни валко. Все как во сне.
30 мая 1989 года сны кончились, меня исключили из состава ВМФ. Экипаж начали выводить за штат.
Ладно, я ж понимаю, старик. А сколько на утилизацию молодых пошло, сколько порезали?
Девяностый год.
Я все еще на третьей банке в Ваенге под ветром кручусь.
К осени осталось шесть офицеров: старпом, командиры БЧ-2, БЧ-5, БЧ-7, командир дивизиона живучести, ну и «большой зам». Сами понимаете…
На второй банке в пяти кабельтовых поворачивается под ветром «Киев».
Я ему в отцы гожусь, но только по возрасту, порода у нас разная. Он из первых наших авианосцев, да какое из первых, первый и есть, головной корабль 1143-го проекта. Как только его на воду спустили, так чуть не в тот же день заложили «Минск», той же серии. А потом «Новороссийск»…
У американцев на круг получается двадцать — двадцать два года корабли служат.
У нас короче, семнадцать-девятнадцать, а то, что в последние годы под нож пошло, да на лом, да китайцам в развлекательные парки продано, лучше и не вспоминать.
А можно вспомнить, как великий стратег не усмотрел «целесообразности» строительства надводного флота и за три года двести сорок кораблей на иголки порезал.
Как же забыть «хрущевскую Цусиму»?
Они, видите ли, «не усмотрели»!
Да им хоть визир в задний проход вставь, ничего не усмотрят…
Какие корабли под автогенный нож пошли! Рабочие на стапелях плакали…
Я стальной, что мне сделается, моя воля, сиреной бы на рейде выл, когда видишь, чего стоит корабельной моей братии их молчание.
Тяжелые авианесущие 1143-го проекта, трое из четырех и двадцати лет не отслужив, одним приказом 30 июня 1993 года из ВМФ выведены.
«Киев» шестнадцать лет в строю, «Минск» пятнадцать, «Новороссийск» вовсе одиннадцать…
Авианосец — это же не просто единица флота, сам по себе он просто большая мишень. Под него же структура флота выстраивается. И создание и ликвидация таких боевых единиц — вопросы стратегические, а превратили их, как и все с новой идеологией, в вопрос коммерческий.
Много ли у нас кораблей океанской зоны? Что за горячка? Кто решал их судьбу? Могильщики и по уму и по нраву, по умению на чужой беде зашибить деньгу.
Да, корабли не бесспорные, в эксплуатации не простые, боевое применение, допустим, ограниченное…
И что?
Не можете модернизировать — законсервируйте. Списать всегда успеете.
Нет, ждать нельзя, вдруг другие добычу перехватят.
Вот и пошел «Минск» за миллион шестьсот тысяч зеленых неустановленному лицу — это же рекорд наглости! — а неустановленное лицо тут же перепродало тяжелый авианесущий ракетный крейсер «Минск» 1143-го проекта китайскому правительству за… восемь миллионов двести тысяч все тех же зеленых. Шесть с половиной миллионов навара неустановленному лицу!
А сколько «Киев» прослужил?
Если введен в эксплуатацию 28 декабря 1975 года, а в 1990 году уже продан, так сколько он в строю?
Те шестеро, последние мои офицеры, что у меня на борту остались, только и разговоров: правда или травля насчет продажи?
В голову же такое не могло войти: боевой корабль, у него же на шкафуте бронзовая доска: «Построен Советским народом для защиты интересов Союза Советских Социалистических республик на мировом океане».
А доску эту отдельно продали или в придачу пошла? На бронзу спрос…
БЧ-второй с берега пришел, рассказал…
Черные поминки…
Такого у меня на борту за все годы службы не было и не могло быть!
Такого тоже не могло быть, чтобы неустановленному лицу за миллион шестьсот тысяч зеленых отдать «построенный Советским народом…». С большой буквы такие слова больше не пишут.
Когда оно появилось, как оно выросло, поколение бездумных трусов, доверчивых лопухов, мягкотелых бездельников, не сумевших ни себя, ни своих близких, ни добро свое защитить? Страну свою не смогли защитить, моргали ничего не видящими глазами, хлопали ладошками и ушами, слушая хитроумных штурманов, пообещавших вернуться на не ведомый никому курс всеобщей цивилизации… Стадо? Без вожака народ, похоже, не народ, а толпа.
«Киев» продать!..
В нем же тридцать тысяч тонн стандартного водоизмещения, без топлива, без экипажа, без самолетов… Тридцать тысяч тонн благородного металла! Вдвое больше, чем во мне…
Продать неустановленному лицу тяжелый, авианесущий… Краснознаменный!
Много ли у нас кораблей после войны ордена получало?
Уж на что «Мурманск», мой младший брат, последний, четырнадцатый в серии 68-й «буки», любимчик Главкома ВМФ Горшкова Сергея Георгиевича, чем награжден? Переходящее Красное Знамя Мурманского обкома, Памятное Знамя ЦК КПСС и Совета Министров — хорошие награды, но не орден. Кубки Главкома за отличную и хорошую артиллерийскую стрельбу?..
Ревность?
А почему нет? Только и у меня и кубки и памятные знамена, а ревную я к двумстам сорока тысячам миль, что намотал на свои оба винта «Мурманск», десять кругосветок, если считать по экватору…
«Киев» десять боевых служб отходил! Во время восьмой, как раз в Алжире были, получают «повестку»: поздравляем орденом Красного Знамени… Никто такого не ждал. На флоте праздник…
Орден не продали. Орден на знамени. Знамя сдают. И гюйс, и флаг… Всё сдают.
Флаг спускают перед врагом, а неодолимый враг — время. Пришел час, куда денешься… Но не было еще такого, чтобы флаг спускали поживы ради, ради неустановленного лица.
Сколько у нас на флоте «нюхачей»?
Матросик пукнет, они уже знают, что у него на завтрак было и на обед. А тут неустановленное лицо купило авианосец за копейки да еще и в Тяньцзинь отбуксировало…
Вот и «Мурманск» продали в Индию. Тридцать пять лет отслужил, тоже и за строй выводили, и на консервацию ставили, и снова в строй возвращали. Хороший корабль, нашей, крейсерской школы, крейсерского порядка и дисциплины…
Дух крейсерский не дал ему быть распоротым и расплавленным в корабельном крематории на вонючем пляже в Аланге.
Буксировали его, только недалеко ушел.
Во время шторма в Норвежском море буксирные концы не удержали, вырвался и кинулся на скалы у острова Сёрёйа…
Скажете, самурайский поступок, это они, чтобы честь сохранить, сэппуку выбирают.
Считайте как знаете…
Я одобряю.
В каютах и на боевых постах разруха и запустение.
Узнав, что корабль списывают, с него начинают тащить все подряд. Для начала у меня умыкнули бронзовую рынду.
Склянки больше не бить? Время остановилось? Кончилось мое время.
…Флаг спускают перед непобедимым врагом. Мой враг — время… Повторяюсь? Возможно.
И последнее. Прощание с флагом.
По правому борту выстроили немногочисленную команду.
Командир строевым шагом подошел к кормовому флагштоку.
Снял фуражку. Опустился на колено.
На прощание целует пропитанное морской солью полотнище. И последнюю соленую каплю принял флаг…
Вся команда стоит, опустившись на колено, и держит головные уборы в согнутой левой руке.
Командир поднимается и, стоя спиной к команде, прежде чем повернуться к людям, долго надевает фуражку.
Вроде как поправляя козырек, проводит сжатыми кулаками под глазами.
Наконец знаменная группа во главе с командиром промаршировала по палубе.
А дальше?
А дальше ОФИ. Отдел флотского имущества. Я больше не корабль. Имущество. Десять тысяч тонн металла.
Сколько раз я проходил мимо разделочной стенки ОФИ. Некогда мне было разглядывать жмущиеся друг к другу корпуса отживших кораблей. Старался прибавить ходу. А может, отворачивался от своего будущего…
Будущего?
Думал на разделку в Росту оттащат.
Нет. Разоружили. Сняли оборудование, еще на что-то пригодное. Башни оставили: что их снимать, если стволы уже изношены дальше некуда… Как обглоданную кость законвертировали. Это вроде того как из тебя плавучую мумию сделали. Приготовили к самому моему дальнему плаванию вокруг Африки в Аланг-бич, это под Бомбеем, «Берег мертвецов».
Самое мое дальнее плавание…
Пришли.
Тягостное, мрачное место. Особенно тяжело смотреть на разрезанные пополам и разделанные туши громадных, словно вылезших на необъятный плоский берег и застывших на ровном киле исполинских океанских танкеров… Режут и плавят, режут и плавят…
А закаты в Бенгальском заливе сумасшедше красивые.
Небо перед закатом раскаляется, словно там, за горизонтом, внизу распалили какую-то огромную плавильную печь, и она высветила полнеба яростным огненным цветом, малиново-пурпурным внизу, а выше золотисто-огненным и еще выше оранжевым с красным отливом.
Над горизонтом, там, куда обреченно скользит белый круг солнца, разверзлась пламенеющая пасть, готовая поглотить самую землю.
Искупительной жертвой валится вниз, словно побледнев от страха, просвечивающий сквозь огненный занавес диск солнца, неудержимо приближаясь к раскаленной до малинового сияния пасти…
И пасть поглотила солнце…
Минута, пять, десять… В этих широтах ночь наступает мгновенно.
И наступил мрак.