Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2020
В ночь с 15 на 16 апреля 2019 года собор Нотр-Дам-де-Пари менял облик. Из всем знакомого, всему миру известного памятника, олицетворяющего Париж наряду с Эйфелевой башней, собор превратился в руину. Без крыши, без привычного шпиля (добавленного в 1859 году архитектором Виолле-ле-Дюком) собор за одну ночь приобрел статус тех готических руин, которые по всей Европе и прежде всего в Шотландии символизируют ностальгию по утерянной цельности некогда единого христианства. Из развалин шотландских кафедральных соборов, разрушенных яростью пуритан и общим небрежением, Вальтер Скотт сделал фон для своих исторических романов. Можно в его творчестве найти и следы «готического романа» («Антиквар», «Айвенго», «Черный карлик» и др.).
Христианство XVII века несло в себе новые черты. Шотландские соборы описываемой Вальтером Скоттом эпохи, с одной стороны, утратили священный характер, с другой — приобрели новую сакральность, сакральность руин. То есть с христианскими храмами случилось то же, что давно произошло с античными — в Афинах, Дельфах, Пергаме, Трое или в Риме. Римские руины стали главным элементом европейского Проторенессанса и Ренессанса. Из тысяч и тысяч примеров приведу лишь один: картина итальянского художника Андреа Мантеньи (1431—1506), изображающая казнь Святого Себастьяна. Себастьян родился в Галлии, принадлежал гвардии императора Диоклетиана, тайно обратился в христианство; его привязали к дереву и пронзили стрелами. Мощи его хранятся в Риме. Существуют три варианта его мученичества в изображении Мантеньи (еще десятки других известных художников использовали эту тему) — в Риме, в Москве и в скромном овернском городке Эгперсе. Эгперс находится на плодородной равнине Лимань.
В детстве и юности, во время войны и после войны я жил в соседнем городке Рандан (Рандан был герцогством, Эгперс — княжеством) и часто ездил туда на велосипеде. В Эгперсе была часовня давно опочившего княжеского рода. И там висела большая икона, изображающая Святого Себастьяна. Он привязан к полуразрушенной мраморной колонне, позади него римские развалины, а тело его пронзала дюжина длинных и острых стрел. Долго я смотрел на эти таинственные античные руины, столь неожиданные в кельтской Оверни, и на загадочное безразличие мученика. Икона Мантеньи учила меня двум тайнам: тайне руин и тайне рождения христианства на фоне руин Рима. Из руин одной религии мучительно рождается другая.[1]
Фигура Себастьяна, как некий водяной знак, мерещилась мне в апреле 2019-го при виде полуразрушенного Нотр-Дама. Так сложилось, что я случайно увидел первые маленькие, но очень заметные всплески огня у базиса шпиля собора 15 апреля в 18:25. Я только что вышел из книжного магазина «ИМКА-Пресс», спустился к Сене по улице Св. Якова, то есть по оси север—юг римской Лютеции (у древних римлян такая улица называлась «cardo»). Я подумал, что зарождающийся пожар скоро потушат. Увы, нет! Я допоздна стоял на южной набережной Монтебелло, застыв в ужасе, как и сотни прохожих. Так, наверное, ужаснулись бы зрители, видя то, что происходит на картине Льва Бакста «Terror antiquus», где он изобразил гибель целого мира…
На следующий день я вернулся к острову Сите и с западной набережной соседнего островка Сен-Луи вместе с маленькой группой католиков, стоящих на коленях и поющих гимны, смотрел на еще дымящуюся апсиду. Сквозь нее были видны небо и часть сводов. А по телевидению миллиарды жителей нашей планеты смотрели на это ужасающее и чем-то завораживающее зрелище. Оно безостановочно повторялось на экранах, как 11 сентября 2001 года без конца показывали боинги, налетающие на башни World Trade Center. Перед всеми нами Нотр-Дам молчал таинственно и безучастно, как Святой Себастьян.
Я смотрел на небо сквозь остатки сводов, на гигантскую кружевную мощь арок и контрфорсов. Нотр-Дам превратился в руину! Можно было вспомнить о великолепных развалинах аббатства Жумьеж (между Руаном и Парижем, на берегу Сены) или аббатства в Тинтерне (на границе Уэльса и Англии), воспетых Вордсвортом и всеми романтическими английскими поэтами. Вид с острова Сите и вид с набережной Монтебелло очень отличались друг от друга. С юга (с набережной Монтебелло) виден был весь скелет собора по всей длине, без крыши и без шпиля, и лишь гигантский металлический монстр словно оседлал храм. Этот огромный многотонный монстр, как бы вышедший из конструкторского бюро Ле Корбюзье, был сооружен за несколько месяцев до пожара именно для реставрации шпиля. С острова Сите его почти не было видно, и Нотр-Дам действительно выглядел (и сейчас выглядит) как готическая руина. Как сакральная руина.
Тысячи айфонов снимали пожар, снимали металлического монстра[2], снимали готическую руину. Раньше, в «доайфонное» время, художники не успевали установить мольберт и добавляли пламя на старых гравюрах уже позже. Как выглядел собор в Шартре в 1194 году, когда пожар его уничтожил, мы не знаем; как выглядел собор в Реймсе в 1914 году, когда немцы артиллерийскими снарядами превратили его в руину, мы также не знаем de visu, но тысячи пропагандистских открыток на следующей неделе были напечатаны и «показывали» пожар в храме. Зато о пожаре 15 апреля 2019 года мы знаем всё: снимали снизу, сверху, с вертолетов, и весь мир смотрел в ужасе (или, возможно, с некоторым злорадством). Другими словами, ночь с 15 на 16 апреля 2019 стала всемирно известной, а пожар может вновь увидеть у себя в компьютере любой гражданин планеты.
При виде Нотр-Дама я прежде всего подумал о поэте Поле Клоделе. Я с юности люблю его, некоторые спектакли по его пьесам стали вехами моей жизни: «Атласный башмачок» с актером Жан Луи Барро или «Златоглав» с гениальным (русского происхождения) Лореном Терзиеффом. В феврале 1955 года Клодель умер. Его отпевали в Нотр-Даме. Собор был набит народом. Помня, что, когда Клодель был поражен молнией веры, он стоял за второй колонной справа, я тоже стал за ней и, стесненный толпой, повторял про себя стихи из «Пяти больших од», которые я так страстно любил (и люблю до сих пор).
О длинные и горькие улицы времен моего одиночества!
Иду по Парижу, по той длинной улице, спускающейся к Нотр-Даму.
По той же улице я, студентом, спускался каждый день. И так же спускался по ней 15 апреля 2019 года. «Первая ода» восславляет огонь, огонь в душе, огонь в мире.
Вскормленная всем нашим темным настоящим,
Ты пылаешь, о Троя нашего мира, вся в пламени!
А я как фитиль, чье пламя уже бежит под землей
К мине, с тайным огнем во мне, меня
Терзающим, — когда же воспламенюсь на ветру?
Не один Клодель, всё его поколение воспламенилось христианской (католической) верой и стало вновь посещать соборы, совершать паломничества в Шартр. Из них прежде всего — Шарль Пеги. Вот его стихи о парижском соборе:
О морская звезда, вот тяжелый неф — корабль,
В котором все мы гребем, нагие, по вашей команде,
Вот наше отчаяние, вот наша обезоруженность,
Вот набережная Лувра, вот шлюзы и вот канал.
Когда отпевали Клоделя, казалось, что отпевают целую эпоху, эпоху возрождения веры, глашатаями которой были Леон Блуа, Поль Клодель, Шарль Пеги, Франсис Жамм, Макс Жакоб, погибший в лагере Дранси под Парижем в ожидании депортации (его арестовали в бенедиктинском монастыре, где он стал монахом). Уже время Сартра и Камю сменило время Клоделя и Пеги.
Но в моей памяти возникали другое время и другой текст — роман Гюго «Собор Парижской Богоматери». Роман вышел в 1831 году. Тогдашняя Европа зачитывалась историческими романами Вальтера Скотта. Новая суть романов[3] Скотта состояла в том, что он дал понять: историю делают не цари и князья, не герои, а простолюдины — те, кто естественным образом живут в потоке истории, чьи судьбы одно с ее лавой. Роман Гюго приурочен к XV веку, автор отлично выполнил задачу. Он монархист, но понимает, что революция, террор, коронация Наполеона (в Нотр-Даме) и реставрация ввели на авансцену новый главный персонаж — народ. Самый напряженный момент в романе — осада собора народом, толпой воров и оборванцев.
В своей книге «Гений христианства» (1801) Шатобриан заменил богословские аргументы эстетическими. И посвятил главу Элоизе и Абеляру. Возлюбленная Абеляра уже стала аббатисой монастыря в Париже. Монастырь расположен на левом берегу Сены, и она видит напротив своего монастыря «почтенные башни, устремленные к небу», и «древний собор, в котором молились наши предки», и пишет: «Эти башни сохранили историю нашей любви».
Гюго увидел в парижском соборе другую любовную историю. Это история любви горбатого и уродливого звонаря Квазимодо к молоденькой цыганской танцовщице Эсмеральде, покинувшей табор, покинувшей мир воров и голытьбы. В кульминационном пункте романа Квазимодо поджигает крышу собора и направляет расплавленный свинец на толпу внизу, думая, что эти люди пришли схватить Эсмеральду, хотя они собирались освободить ее. В апреле 2019 года расплавленный свинец тек не на фасад, а на апсиду и весь окружающий квартал был отравлен потоком свинца.
Гюго объясняет нам, что собор в конце XV века (точнее в 1482 году, в день пожара, устроенного карликом, чтобы спасти цыганку) — уже непонятный «текст»: никто не умеет расшифровать смысл и значение собора. То есть текст галерей, статуй и архитектурных деталей уже не прочесть (а он еще менее читабелен в 2019 году, когда почти никто не знает Библию или «Золотую легенду» Якова Ворагинского). В 1482 году другой текст вот-вот заменит текст фасада Нотр-Дама и всех готических соборов: это будет Гуттенберг и печатный станок, напечатанная Библия, Ренессанс, Эразм, Лютер, Кальвин…
В 1978—1980 годах, пока шли археологические раскопки на площади перед собором (эта площадь появилась в XIX веке, когда барон Осман изменил лицо Парижа, перекроил сеть улиц и уничтожил бо`льшую часть старого средневекового Парижа), там построили что-то вроде деревянного амфитеатра, чтобы туристы могли, сидя на скамьях, лучше рассмотреть, «прочитать» фасад собора, в особенности все три главных входа. «Читать» полностью эти порталы трудно, надо знать Библию и всех святых, связанных с историей Парижа. Хотя и раздавали туристам брошюры на пяти языках с объяснениями христианской иконографии, ясно было, что многие не могли понять горельефы этих порталов. Между прочим, некоторые фигуры еще не расшифрованы историками. Я долго сидел на одной скамье этого временного театра, перед фасадом собора, как перед гигантским спектаклем. В среднем туристы сидели 5 или 6 минут, то есть были абсолютно неспособны «читать» Нотр-Дам, и брошюры никак не помогали. Из 14 миллионов посетителей собора в год меньше одного процента имели какое-либо представление об этой «книге» в каменном виде и о сюжетах, ею иллюстрированных. Даже изображения сатаны, присутствующие на всех трех порталах (портал Богородицы на севере, портал Страшного суда в середине, портал Святой Анны на юге), почти никто не идентифицировал. Над порталами — галерея иудейских царей. Тем не менее в революцию их приняли за французских королей, и они были обезглавлены (некоторые спасены, их можно видеть в музее Клуни). Виолле-ле-Дюк частично заменил их (с помощью скульптора Жоффруа-Дешома) и, главное, создал новый шпиль. Предыдущий уже давно отсутствовал (в 1780 году его демонтировали из-за ветхости). Ни один парижанин не помнил о нем. Виолле-ле-Дюк придерживался принципа, что каждому памятнику следует придавать при реставрации не прежний его вид, но воображаемый — то есть завершить его идеальный проект, даже если первый архитектор сам не осознавал до конца этот идеал.
Виолле-ле-Дюк был главным архитектором Франции при Наполеоне III и протеже главного и первого инспектора отечественных памятников Империи — Проспера Мериме[4], любимца императрицы Эжени. Он своевольно перестраивал по всей территории Франции десятки и десятки церквей, замков и средневековых укрепленных городов — вплоть до своей смерти в 1879 году. Он же придумал, нарисовал и построил новый шпиль Нотр-Дама. Ни один тогдашний парижанин не помнил предыдущий шпиль: с 1780-го по 1859 год собор был лишен шпиля. А за эти шесть десятилетий — сколько событий: революция, превращение собора в Храм Разума, казнь короля! В Нотр-Даме 23 апреля 1789 года было отслужено «Te Deum » для депутатов всех трех сословий; 15 июля — в честь взятия Бастилии. В январе 1791 года избран народом новый епископ, который через два года перед Конвентом, с красным колпаком на голове торжественно отказывается от епископского сана и даже от священства. Дальше начинается вандализм, и Нотр-Дам становится зрительным залом. В 1802 году Наполеон вернул собор Католической церкви. В нем Наполеон сам себя короновал в присутствии папы римского Пия XI, которого он взял в плен.[5] Огромная триумфальная арка украшала тогда фасад и скрывала порталы, галерею обезглавленных королей и большую розетку. Знаменитая картина художника Давида изображает момент, когда Наполеон возложил корону на голову своей супруги Жозефины де Богарне.
Шпиль, созданный Виолле-ле-Дюком, существенно изменил силуэт собора. Он имел 91 метр в высоту, весил 500 тонн. Приятель императрицы Эжени хотел построить шпили на обеих башнях фасада. Таким образом собор приобрел бы вид «настоящих», то есть «идеальных» готических соборов, как, например, собор моего родного города Клермон-Феррана, который он же украшал шпилями, как и соборы в Кимпере, в Байонне, в Лозанне и даже в Страсбурге (после захвата города Германией — по просьбе германских властей). В Лондоне Вестминстерское аббатство было реставрировано в стиле Виолле-ле-Дюка его коллегой и поклонником, сэром Джорджем Гильбертом Скоттом, автором сотни таких реставраций по всему королевству.
Слава богу, иногда недостаток финансирования приостанавливал тех, кого искусствовед Луи Рео называет «строителями-вандалами» (они же, по Рео, дополняют «труд» вандалов-разрушителей).[6] Но шпиль над апсидой Нотр-Дама был построен и надолго придал новый вид сердцу Парижа. Вплоть до 15 апреля 2019 года. Мировой хеппенинг, который наблюдал весь мир, за одну ночь уничтожил как шпиль, так и крышу собора Парижской Богоматери.
24 апреля 2019 года по инициативе французского президента Эммануэля Макрона французский парламент поспешно проголосовал за специальный закон, обеспечивающий как можно скорейшую реставрацию Нотр-Дама. «В соборе Парижской Богоматери, — гласит первый абзац закона, — в сердцевине нашего Сите выражается та высокая преемственность, которая образует французскую нацию и которая вписана во всемирную историю. Цвет искусства, просиявшего во всей Европе, освященное пространство и литературный памятник, место памяти освобождения Парижа, место народных собраний и народного благоговения, Нотр-Дам стал, сквозь все превратности и скачки истории, реестром нашей коллективной судьбы». После такой торжественной преамбулы закон устраняет все легальные препятствия, которые обычно надолго задерживают реставрационные работы. Эти нарушения формальных юридических правил в данном случае оправдываются в тексте закона общенациональным статусом Нотр-Дама. Закон был принят парламентом единогласно (редкий случай).
Национальное значение парижского храма — это не только архитектурная ценность кафедрального собора города, который стал столицей королевства, когда король франков Хлодвиг, то есть Кловис, принял крещение в Реймсе. Оно состоялось в 499 году, а через восемь лет Кловис решил придать Парижу статус столицы. Город уже был христианским и процветающим. Своим крещением и этим выбором Хлодвиг значительно выиграл: варварский князь был принят уже христианской (частично) Галлией. Собор строился долго. Епископ Морис де Сюлли начал постройку в 1160 году, умер в 1196-м, а собор еще не был завершен.
И почти сразу собор приобрел второе значение — не религиозное, а государственное; в нем происходили (до сих пор) многочисленные события национального значения: отпевания королей (не всех — обычно их отпевали в аббатстве Сен-Дени), коронации (не все — обычно в Реймсском соборе) и длинный ряд «Te Deum», то есть торжественных служб, где исполняется гимн «Te Deum laudamus» — в честь победы, великого события. Это происходило при въезде в Париж короля Карла VII (которого спасла Жанна Д’Арк), когда он выгнал англичан из Франции и вообще восстановил королевство; при въезде Генриха IV — после его отречения от протестантизма («Париж стоит мессы»); при торжественном обете Людовика XIII посвятить Францию Деве Марии (великолепная скульптурная группа отца и сына Кусту напоминает об этом обете в алтаре Нотр-Дама)[7]; на похоронах Тюррена, маршала при Людовике XIV. Также в честь взятия Бастилии, при коронации Наполеона I; в ноябре 1918 года; в августе 1944-го — в честь освобождения Парижа при участии Шарля де Голля; в январе 1996-го — на похоронах президента Миттерана; затем — на похоронах президента Ширака и аббата Пьера, учредителя общины «Эммаус» и любимца французов…
Можно сказать, что со временем Нотр-Дам стал единым местом католического и республиканского культов. С 1905 года он принадлежит Республике, а архиепископ Парижский — официальный его пользователь. Назовем собор симултанеумом — как называют в Эльзасе те лютеранские храмы, которые Людовик XIV, завоевав провинцию, поделил между протестантами и католиками.[8] Однако главным его пользователем стал… массовый турист: около 12 миллионов человек в год! В два раза больше, чем желающих посетить Эйфелеву башню!
Тем не менее до сравнительно недавнего времени Нотр-Дам сохранял и некоторый религиозный блеск. С 1835 года ежегодно там происходили «Лекции Великого поста» (с 1945 года передаваемые по радио) с огромным скоплением публики. Их называют «Лекциями Нотр-Дама». Первым докладчиком был доминиканец Лакордер (1802—1861), один из основателей либерального католицизма, подчинившийся папе после запрета последним журнала «Л’Явенир». После него длинная цепь докладчиков увеличила интеллектуальный блеск этих «Лекций Нотр-Дама». С 2005 года они приняли вид круглых столов с участием философов, не обязательно верующих (как, например, психиатр и философ Юлия Кристева, драматург Валер Новарина, социолог, философ и историк науки Мишель Серр и многие другие).
Как только пожар был потушен, возник вопрос: как восстановить разрушенную часть собора и в особенности шпиль? Президент Макрон поставил генерала Жоржелена во главе всех публичных администраций и частных фирм, которые будут участвовать в реставрации, отвел на реконструкцию пять лет — и объявил, что будет организован конкурс, чтобы создать новый вид шпиля. Сразу же возникла острая полемика, и в июле 2020 года президент, увы, сделал полный разворот и отказался от идеи конкурса. Другими словами, консерваторы, сторонники постройки дубликата шпиля Виолле-ле-Дюка, победили.
Как мы помним, Виолле-ле-Люк придерживался спорного тезиса, что любой великий памятник имеет свою «идеальную» форму. И ее можно и до`лжно восстановить, даже если она никогда не была осуществлена… Собор строился в течение 110 лет — при епископе Морисе де Сюлли (он стал епископом Парижа в 1160 году и оставался им до смерти в 1196-м) и при его преемниках. Сам Сюлли модернизировал предыдущий собор, сохранив лишь план алтаря, и использовал его остатки (spolia). Были разные шпили; барон Осман изуродовал площадь перед собором, увеличив ее в четыре раза и уничтожив дюжину малых храмов и целый жилой квартал Сите. Отказ от идеи конкурса для нового шпиля значит полный возврат к Нотр-Даму Виолле-ле-Дюка и барона Османа. «Этот отказ от современности — просто измена духу этого собора, — написал в июле 2020 года архитектор Кристиан Жонас. — Наше время не поучаствует в судьбе собора».[9] Мне кажется, что он прав. Победил Виолле-ле-Дюк и в некотором смысле его покровитель Наполеон III. Его придуманные замки (в Пьерфоне), крепости (Каркасон, Мон-Сен-Мишель) или соборы (Клермон) сформировали нашу «национальную повесть» и до сих пор иллюстрируют наши школьные учебники. Что же расскажет эта «каменная книга» грядущим поколениям о нас, о XXI веке? Что мы не сумели продолжать порыв и мечту «вверх» епископа Мориса де Сюлли? А может быть, они пройдут мимо и ничего читать об этом не будут.
В заключение хочется вернуться в Нотр-Дам 1911 года, когда молодой Осип Мандельштам внимательно изучал его чудесную, неимоверно легкую и крепкую апсиду, которая как будто освобождает камень от закона всемирного тяготения.
Где римский судия судил чужой народ,
Стоит базилика — и, радостный и первый,
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый легкий свод.
Любуясь игрой мышц, крепкой мускулатурой «базилики»[10] (Мандельштам этим словом определяет римскую мощь собора), молодой поэт-акмеист подчеркивает «атлетизм» этого нового архитектурного «Адама». Именно сила, «игра» характеризуют все восемь веков существования собора и позволяют добавлять, дополнять, изобретать новые архитектурные «жесты». В этой архитектуре Мандельштам увидел «египетскую мощь» и «христианскую робость». Русская поэзия подарила нам один из самых прекрасных гимнов Нотр-Даму и дала один из самых точных диагнозов.
Зато, узнав о пожаре, мы услышали несколько не очень приятных откликов из России. Уже в 2005 году мы знали про книгу Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери», увидели на ее обертке маленькие и острые минареты на огромных готических башнях собора. Книгу перевели на французский язык (и на много других иностранных языков). После пожара все экземпляры были скуплены, пришлось переиздать — и как можно быстрее. (Книга Уэльбека «Покорность» — намного изящнее, но выражает ту же идею: христианство из Франции исчезло…) Как сказал московский протоиерей Андрей Ткачев уже на следующий день после катастрофы: «Святыни отбираются у тех, кто святынь недостоин». Во многих комментариях чувствовалось некое злорадство (по-немецки Schadenfreude), скрытое или явное…
Гигантские и чудовищные разрушения в России из-за большевистской революции, сталинизма и урбанистического вандализма Хрущева поставили Россию перед проблемой: как восстановить прошлое? Оставить ли некоторые руины как свидетельства вандализма советского периода, подобно тому как Япония решила оставить разрушения в Хиросиме и в Нагасаки? В общем, решения повсюду в России — полностью восстановить утраченное. Как если бы ничего не случилось. В России, может быть, чувствуется традиция деревянной архитектуры, при которой можно перевезти один памятник, храм или дворец из одного места в другое. И тогда можно точно реконструировать «идеальную форму» (как это делают в языческих храмах Исэ). Может быть, этим объясняется преобладание архитектурного ультраконсерватизма — Храм Христа Спасителя в Москве этому гигантский пример. В сборнике «Камень» Мандельштама стихотворение «Notre Dame» соседствует со стихотворением «Айя-София». Когда его написал Осип Эмильевич, это византийское чудо восемнадцать столетий возвышалось над Константинополем.
…Как на цепи, подвешен к небесам.
Пять веков назад оно было превращено в мечеть с четырьмя минаретами и одним стихом Корана на мозаике под куполом. С 1934-го по 2020 год храм был музеем. В 2020-м опять стал мечетью.
И всем векам — пример Юстиниана,
Когда похитить для чужих богов
Позволила эфесская Диана
Сто семь зеленых мраморных столбов.
Эта строфа намекает на похищение богов и элементов одного храма для другого, одной религии для другой. Это принцип повторного использования. Эфесская богиня (Артемида или Диана) из азиатского пантеона переселилась в греческий. Ее храм был одним из семи чудес античного мира. Из него были привезены колонны зеленого мрамора. Переход колонн, руин, гимнов и мифов из одной культуры в другую существует во всех религиях.
И мудрое сферическое зданье
Народы и века переживет…
То есть и седьмое чудо мира в Эфесе, и христианская базилика в Константинополе, и стихи Корана на куполе Айя-Софии содержат нечто общее и таинственно вечное. Мы знаем, что в театре Эфеса вспыхнул бунт из-за проповеди там святого Павла (в 54 году) и Павел должен был скрываться. Он был вынужден спрятаться от разъяренной толпы продавцов статуэток богини. Переходы не всегда мирные, но для Павла, как и для Христа, камни не главное; главное — вера, человек, твердый, как камень, кефас…
Обо всем этом можно размышлять перед разрушенным Нотр-Дамом. Тем более что страшный металлический монстр, который его оседлал, еще на месте и придает собору сюрреалистический смысл. Еще несколько лет нам смотреть на эти руины, видеть небо сквозь архитравы и пустые дыры в своде. Испытывать священный страх, который испытала героиня Жорж Санд перед развалинами Помпеи. И, глядя на эту руину, мысленно видеть первые кадры «Ностальгии» Андрея Тарковского — с развалинами аббатства Сан-Гальгано в Тоскане. Сумрачные и таинственные кадры как бы подарены нам теперь в самом центре Парижа. И нами овладевает ностальгия…
- Я тогда не знал, что это не оригинал, а копия. В 1911 муниципалитет Эгперса уступил картину Лувру.
- Как бы оседлавший собор, в августе 2020-го он еще стоит на месте. При адской температуре (1500 градусов) весь его массив частично расплавился, и сейчас приходится его спиливать по кускам (это дело альпинистов).
- Философ-марксист Георг Лукач, тогда живший в СССР, опубликовал в Москве в 1937 книгу о «великом романе», где он доказывал, что Скотт своими романами правильно и по-новому освещал эволюцию общества в начале XIX века.
- Проспер Мериме (1803—1870) — автор «Хроники времен Карла IX», «Маттео Фальконе», «Кармен» и др., историк и археолог. Он выучил русский язык и переводил Гоголя и Пушкина, написал «Историю казачества».
- Об истории Нотр-Дама см.: Alain Erlande-Brandenbourg. «Notre-Dame-de-Paris» (Paris, 2019). Эрланд-Бранденбург долгое время был директором Музея Средних веков (Музея Клуни) в Париже.
- См.: Louis Réau. Histoire du vandalisme. Les monuments détruits de l’art français. Paris, 1958. Луи Рео также автор монументальной «Истории русского искусства» в трех томах и еще более монументальной «Истории христианской иконографии» в шести томах. Он также автор трехтомной «Истории русского искусства», до нынешнего дня полезной: он придумал переводы всех технических терминов русского зодчества, скульптуры, живописи.
- Она была пощажена пожаром, как и терновый венец Христа — главное сокровище христианства (вместе с Туринской плащаницей).
- Их до нынешнего дня осталось в Эльзасе почти 50.
- Газета «Монд» от 28 июля 2020.
- По плану это не базилика, это basilica по рангу. Пий VII придал собору этот ранг в 1805.