Публикация и вступительная заметка Максима Воронкова
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2020
В 386-м фонде Отдела рукописей Российской государственной библиотеки, который принадлежит Валерию Яковлевичу Брюсову, хранится папка «Сергей Павлович Бобров. Стихотворения» (в дальнейшем мы будем называть автора СПБ, согласно одному из его псевдонимов). Не повторяя общих сведений из биографии поэта, расскажем об обстоятельствах, непосредственно связанных с содержанием данной публикации.
СПБ познакомился с Брюсовым и начал писать стихи на рубеже 1910-х годов. Дебютная его публикация в периодике состоялась в 1908-м, а через пять лет он уже семимильными шагами шел к своей первой книге, которая получит название «Вертоградари над лозами». Общеизвестно: Брюсову посылали свои первые опыты сотни поэтов, поэтому совершенно неудивительно, что именно в его фонде содержится папка с неопубликованными в этой первой книге (по причинам нам неизвестным) стихотворениями. Именно их мы представляем вашему вниманию, позволив себе небольшую преамбулу, описывающую события 1913-го — года выхода книги.
В тот год СПБ вместе с Юлианом Анисимовым и некоторыми членами литературно-художественного кружка под странным названием «Сердарда» основал издательство «Лирика»; кружок с одноименным названием существовал с осени 1912-го. Общее настроение было сродни названию. Авторы уважали предшественников, но хотели двигаться по своему пути. «Намечался спор новой поэзии с умирающим символизмом, и само собой напрашивался вопрос о выявлении собственного мира. <…> Символизм почти всем привил дурные привычки. Он приучил к ложному пафосу по отношению к простым вещам» [1], — писал один из молодых поэтов, близких кружку и издательству.
Дебютный альманах издательства, для которой СПБ еще и нарисовал обложку с изящным логотипом, решено было назвать «Лирика». Книга была получена из типографии 8 апреля 1913 года в количестве 365 экземпляров, и первым ее появление осчастливило извозчика, получившего от Боброва с Анисимовым 15 копеек на чай, что рачительные редакторы не преминули указать в рукописном бухгалтерском блокноте. В альманахе царил закон равенства: каждый из восьми авторов — причем в алфавитной последовательности — напечатал по пять стихотворений. А открывался он эпиграфом из Вячеслава Иванова, что не позволяло говорить о разрыве с предшественниками. Программным можно назвать стихотворение СПБ «Завет» с эпиграфом из Пушкина, где «благословенный символизм», «возрастивший» «сердце беспечное» автора, призван совершить обряд всеобщего очищения и возвышения:
Душа! Ты дней начальных слово,
Перегори в его огне
И — жадно трепета ночного
Вкуси — и стань в палящем дне.
Брюсов отметил сборник: «Только две группы молодых „московских“ поэтов пытаются внести что-то новое в ритмы русского стиха: это поэты, объединенные в сборниках „Лирика“ и „Круговая чаша“». [2]
В частной коллекции (США) находится экземпляр альманаха с инскриптом Э. К. Метнеру, одному из основателей книгоиздательства «Мусагет» и знаковой фигуре литературной жизни 1910-х годов.: «Основателю нашей славной метрополии „Мусагета“ — Эмилию Карловичу Метнеру — от обитателей младшей колонии — „Лирики“ [—] Алексей Сидоров, Сергей Бобров, Юлиан Анисимов, Сергей Раевский, Борис Пастернак, Вера Станевич, Николай Асеев». [3] Отсутствуют подписи одного участника — Семена Рубановича — и Константина Локса, которого также причисляли к «Лирикам». Стоит отметить, что в альманахе состоялась первая публикация стихов Пастернака, среди которых ставшее знаменитым и посвященное Локсу «Февраль! Достать чернил и плакать…»: «Стихов же Бори и даже того, что он их пишет, решительно никто не знал до „Лирики“. Он никогда и нигде их не читал». [4] Зимой 1913 года СПБ выпустил его первую поэтическую книгу «Близнец в тучах», лично отобрав стихи и даже отредактировав название сборника (автор хотел назвать его «Близнец за тучею» [5]). Позднее Пастернак напишет: «Бобров незаслуженно тепло относился ко мне. Он неусыпно следил за моей футуристической чистотой и берег меня от вредных влияний. Под таковыми он разумел сочувствие старших. Едва он замечал признаки их внимания, как из страха, чтобы их ласка не ввергла меня в академизм, любыми способами торопился разрушить наметившуюся связь». [6]
Участники «Лирики» обсуждали издание журнала на регулярной основе по примеру «Весов» и «Трудов и дней». «32 страницы желательно, пользуясь выгодными, т. е. убористыми, шрифтами, 16 отводить статьям, 8 — хронике и библиографии и 8 — стихам» .[7] Издание не было осуществлено во многом по причинам финансового характера. С. Дурылин писал СПБ: «Финансовая сторона „Лирики“ — самая слабая. Мы с Юлианом решили от наших скудных средств вносить ежемесячно по 20 р. — 40 р. Остальные 20 р. — 30 р. (мы рассчитываем, что Nо будет стоить от 60 до 70 р., верные 60 р.), мы надеемся, будут вносить другие сотрудники и знакомые (рубля 3 обещала Вера Николаевна, еще кое-кто). <…> Подписка может дать рублей 200 maximum (за год (кроме июня–июля) 10 No, ц. 1 р. 50 к.). Надо вычитать отсюда почт<овые> расходы (40 к. за экземпляр), конторские и проч. Гонорар, конечно, невозможен. В крайнем случае — придется закладывать жен и детей». [8]
«22 июня принято от Воронова 333». Так начинаются записи финансового характера, касающиеся только что доставленной в издательство «Лирика» партии книги СПБ «Вертоградари над лозами», напечатанной 20 мая 1913 года типографией В. И. Воронова. Издана книга была в двух вариантах: авторизованный — 50 нумерованных экземпляров, и обычный — 450 экземпляров. 321 экземпляр был распределен между 16 адресатами — местами продаж и периодическими изданиями для получения рецензий (в их числе «Освобождение», «Наука», «Вольф», «Суворин»), более всех получил «Книжный склад Земля» — 100 штук. Далее следуют даты продаж с указанием — куда или кому продано или дано на комиссию, и упоминаются адресаты, которым книга была подарена.[9] СПБ забрал несколько экземпляров, один из которых надписал и преподнес Гуру: «Глубокочтимому и дорогому учителю Валерию Яковлевичу Брюсову бесконечно преданный автор». [10] Сборник состоял из 70 стихотворений, разделенных на три части.
«Вертоградари» явили публике успешный пример «постсимволизма», где большинство заветов старших символистов учтено, автор показывает примеры блестящей литературной эрудиции, количество эпиграфов из русской и зарубежной поэзии соответствует принятым негласным канонам цитирования. При этом книга отличалась от классических символистских изданий, которых было в то время великое множество. Не может не броситься в глаза и увлеченность традиционными поэтами — Пушкин, Баратынский, Языков, — которых СПБ знал безукоризненно. Отдельного внимания заслуживало оформление: десять цветных автолитографий (одна из которых впоследствии будет воспроизведена на памятнике СПБ) и обложка работы Натальи Гончаровой, которые, по замыслу СПБ, должны были разъяснять поэзию живописными средствами. Вот что он писал в примечаниях: «Теперь два слова о самом методе работы нового иллюстратора. Образы поэта остаются неприкосновенными. Цепь поперечных и продольных линий, введенных в живопись футуристами и развитых лучизмом Ларионова, дает подобие лирических движений в поэме. Повторяемость контуров и плоскостей — о том же. И центр нового в том, что аналогичность устремлений поэмы и рисунка и разъяснение рисунком поэмы достигаются не литературными, а живописными средствами».
Получив книгу, Б. Пастернак сообщал СПБ: «Сейчас поздравляю тебя от всего сердца, благодарю тебя за всё, начиная от книжки и кончая надписью. Ну, мне противно (я не знаю стенографии) излагать своими словами тот взрыв восторга, который ты должен был бы прочесть тут. <…> Как могли эти стихи существовать в отдельности и в рукописи? Так цельны они и как будто всегда составляли сборник. <…> Понимаешь, твоя книга окружает при чтении со всех сторон» .[11]
Валерий Брюсов, чей отклик был, безусловно, важен автору, описывал впечатление от книги так: «Всего сильнее зависимость от прошлого сказывается в стихах С. Боброва <…>. За всеми этими подражаниями собственное лицо поэта остается пока скрытым. <…> Но мы хотим верить, что и это всё еще — только перепевы и что молодому поэту удастся наконец заговорить на своем языке».[12] Позиция Брюсова понятна: в отсутствии собственного голоса обвинялись в то время многие молодые авторы. Но нам кажется, что вернее всех — правда, гораздо позднее — замысел книги смог описать В. Марков, сказав, что «для начинающего поэта „Вертоградари над лозами“ выдающееся достижение. Возможно, стихам Боброва недостает непосредственности, однако при повторном чтении они нравятся еще больше. Перед нами поэт, который входит в литературу, в совершенстве владея техническими приемами и отлично зная как старое, так и новое русское поэтическое наследие».[13] Наталья Гончарова, кстати, уже будучи в эмиграции, в письмах просила СПБ прислать их совместную книжку, называя ее по ошибке «Виноградарями»: «Было приятно встретить ее точно старого знакомого в чужом городе. <…> Начинаешь понимать китайцев, кот<орые>, как говорят, зашивают, уезжая из дома, горсть земли в подошвы туфель, чтобы всегда ходить по своей земле».[14] Чуть позднее о книге напишет Божидар: «…в этой книге мне видится один из поэтических поворотов на стремительном пути лирики; среди видимого „эклектизма“ „Вертоградарей над лозами“, среди иных стихотворений, написанных в „манере“ нескольких поэтов, — внезапно закрадываются какие-то странные, небывалые, единственные, которые ныне (в позднейших стихах) разгораются неслыханными поэмами. Здесь впервые и окончательно символизм уклоняется от импрессионизма и настроенничания в сторону познавательного метафоризма. <…> С. Бобров в „Вертоградарях“ примыкает к школе „русского символизма“, теоретически обоснованного А. Белым. Однако изучение Гофмана и Бертрана придало особый оттенок символизму Боброва»[15]. Закончить же описание рецензий на книгу хочется двумя цитатами (очень похожими на стиль самого СПБ), которые были помещены автором в одно из объявлений о продаже издания: «Рецепты для творчества в области этой поэзии не сложны: положите в ступку томик Тютчева, томик Пушкина, пару-другую добрых французских поэтов, взбрызните эту смесь одеколоном футуризма, посыпьте перцем ослохвостизма, хорошенько истолките эту смесь и тискайте под самым громким названием… „Приазовский край“, 1913, № 230. — В этих стихах… видно только тяготение к мастерству, исключительно к чеканке внешности стиха, хотя бы это шло в ущерб ясности и смыслу. О варварском обращении с синтаксисом и этимологией мы уже не говорим… „Утро“, 1913, № 2036». [16]
«Это издание повторено не будет» — этими словами «Вертоградари над лозами» начинались (в подражание мэтру — Брюсову). Сам автор оказал ими плохую службу всему своему творчеству. На сегодняшний день ни одна из поэтических книг Сергея Павловича Боброва не переиздана. Мы считаем это несправедливым и надеемся, что подготовленное нами собрание его стихотворений, которое должно выйти в свет в самое ближайшее время, исправит положение. Начнем же «возвращение» с нескольких стихотворений, которые в «Вертоградари над лозами» не попали, но были написаны для включения в книгу.
Все тексты печатаются по автографам: НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 55. Ед. хр. 19.
1. Локс К. Повесть об одном десятилетии // Минувшее: Исторический альманах. № 15. М.—СПб., 1994. С. 73.
2. Брюсов В. Новые течения в русской поэзии. Эклектики // Русская мысль. 1913. № 8. С. 74.
3. Unknown autographs of Pasternak // Boris Pasternak and his times. Berkeley Slavic Specialties. Vol. 25. Berkeley, 1989. P. 421.
4. Дурылин С. В своем углу. М., 1991. С. 304.
5. Пастернак Б. Собрание сочинений. В 5 т. Т. 5. М., 1992. С. 82.
6. Пастернак Б. Люди и положения // Там же. Т. 4. М., 1991. С. 330.
7. Глуховская Е., Зеленкова Е. Труды и дни книгоиздательства «Лирика»: к истории одного неизданного журнала // Русская филология. Вып. 2. Тарту, 2014. С. 177—178.
8. Там же.
9. ОР РГБ. Ф. 190. Карт. 71. Ед. хр. 51.
10. ОР РГБ. Ф. 386. Книги. Ед. хр. 952.
11. Борис Пастернак и Сергей Бобров: Письма четырех десятилетий / Публ. М. А. Рашковской // Встречи с прошлым. М., 1996. С. 213 (письмо от 15 июля 1913).
12. Брюсов В. Среди стихов. 1894—1924. М., 1990. С. 441—443.
13. Марков В. История русского футуризма. СПб., 2000. С. 198.
14. РГАЛИ. Ф. 2554. Оп. 1. Ед. хр. 28. Пунктуация приведена в норму нами.
15. Божидар. Метафорический сад // Второй сборник Центрифуги. М., 1916. С. 60—66.
16. Второй сборник Центрифуги. М., 1916.
В ОГНЕ
Безумных слов неизъяснимой тайной
С тобою связаны мы навсегда,
Единая меж нас горит звезда,
Един огонь меж нас необычайный.
И, скованы, летим стезей случайной,
И не останется от нас следа —
Лишь крутится огнями борозда,
Лишь голубой огонь вокруг бескрайный.
Холодный огнь! Остановись — свечей
И кущею гори, нас окружая, —
Застынем мы — два призрака над мглой,
В своих очах чужие отражая, —
И не разъединяясь — там вдали
Покинем мы томление земли.
ВДАЛЬ
В холодеющем, трепетном беге
Облака –
И на снеге,
Глубоком и темном,
Отпечаталась следом скромнее — тоска.
О, вечерние синие дали!
Мы идем, наклонившись; опять
Лики горестных снов,
Предаваясь печали,
Будут ждать и ласкать
Строй пустых облаков.
О, как горестно в воздухе странном.
Далеко, на окраине –
Ты одна.
Наши сны — из рыданий изваяны,
В нашем мире туманном — одна тишина.
Солнце холодное, бледное!
Весенняя синева!
Вы услышите бедные
Любви слова.
ВЕСЕННИЕ ЛЬДЫ
Серебристым налетом застыли
Облака над землей,
И от влажной и радостной пыли
Ходит пар золотой.
Опрокинуты в водах холодных
Тополя:
На равнинах, седых и свободных,
Ты идешь, мои сны веселя.
Там над водами — дольние кручи
И побитая снегом трава,
И тяжелые, мертвые тучи,
И весна — не жива.
И холодные длинные нити
Ветер медленный рвет;
Убегайте часы, проходите,
Как разрушенный лед.
В дальнем воздухе — ласковом, синем —
Чей-то голос неверный зовет.
Мы над пропастями застынем,
Как разрушенный лед.
ВЕСЕННИЙ РАСЦВЕТ
Тебя обнимает и ласкает
Занимающийся рассвет,
Точками последними дождь далеко играет,
Пробегает и гаснет, и его уже нет.
И в спокойные тени лицо роняя,
Безгорестна бледная синяя мгла! –
Ты не ждешь приветов, меня лаская,
И радость безмолвия меж нами легла.
Бледные звезды меркнут и тонут
В зеленоватом сиянье,
Нас печальные вести не тронут,
Мы одни — и забыты страданья.
И нет преданий
В душе холодной –
Только тихие слезы свиданий:
Во мгле свободной,
Зеленой, холодной.
ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР
Посвящено С. Рубановичу
В темной синеватой вазе —
Розочки живых гвоздик;
В сумрачном твоем рассказе —
Будет легкий, нежный вскрик.
Налиты бокалы через –
Пейте, нежные уста! –
Темен и бездонен херес,
Капля в сердце пролита.
Там, за шторами проходит
Месяц, гаснущий цветок,
Гостя милого уводит
Сумрак в красный уголок.
Ты поставишь два прибора,
Ближе сердцу — сердца стук.
Скоро ты узнаешь — скоро –
Радости замерзших рук!
Всё проходит — и звончее
Медленный часов удар, —
Ты ли — девочка и фея –
Знаешь горе бедных чар?!
Брошены твоей рукою
Пять монеток на столе;
Ты гадаешь над тоскою
В бледной синеватой мгле.
Тускло светится на ткани
Синей скатерти твоей
Золото — и всё туманней
Взоры сумрака детей…
Средь подруг твоих прекрасных
Ты — одна на всей земле!
Над печалью взоров ясных —
Пять монеток на столе.
Лилии меж темных веток;
Поцелуй их язычки! –
Дай мне, дай мне — пять монеток
Пять бубенчиков тоски!
ВСТРЕЧА ВЕСНЫ
Плачь, душа! Над нами, с нами
Бледная весна,
В синем, легком фимиаме
Ты отражена.
Ты плывешь — и дни ликуют,
Золотые дни,
Только призраки тоскуют
В гаснущей тени.
Сердце знает, что весна нам
Вечно отдана! –
Так плыви по бедным странам,
Бледная весна.
НА БЕРЕГУ
Скользит неверно муть дневная,
Часы истомные скользят:
Так, берег сонный омывая,
Бурунов набегает ряд.
Скользнет мечта путем неверным
И снова обратится вспять, —
И недоверьем суеверным
Мне душно и легко дышать.
Всё временное побеждает:
И — к тайной тишине прильну…
Но новая волна взбегает,
Смывая прежнюю волну.
И только пена легким блеском
Ложится на камнях у ног, —
За ветром, трепетным и резким,
Бежит послушливый поток.
Так от давно прочтенной книги
Останется строфа стихов:
Так плавно отлетают миги
Свой путь над сердцем странных снов.
ПРИВЕТСТВИЕ ВЕСНЫ
Над дымящимися пашнями,
Над суровыми полями –
И над облаками-башнями,
И над нами –
Над жемчужною прелестью гаснущих снов,
Над покорною сетью немых облаков –
О, плыви
В серебре, в синеве — в беззакатной любви,
О, возлюбленная весна!
— Странник, я иду по долам,
По тропам буреющей земли –
И вдали
Облака над стынущим затоном;
Синий воздух мой — наполнен звоном.
Мне легко идти по гаснущему снегу,
Мне легко заплакать над весной!
Предадимся медленному бегу,
О, душа моя — Психея — в радости земной!
Далеко идут весны тропинки,
Так, с тобой — мы встретимся вдали
Над закатом плачущей земли,
Где лежат умершие былинки.
Вместе мы тогда заплачем — сладко
И жемчужный взор меня обласкает, —
Знаем мы: извечная загадка! –
Но весна смеясь ее отгадает.
ТРИОЛЕТ
Над нами в тишине неясной
Агатовый печален серп,
И древний серебрится герб
Над нами в тишине неясной.
Давно об этом пел Малерб:
Любовь — в тоске утонет страстной!
Над нами в тишине неясной
Агатовый печален серп.
БЕЗУМИЕ
В наш век химеры тайной и печали,
И кровью с мозгом окропленных стен –
Без горестей Вы и без перемен
Глядите в зеркало безумной стали.
Одежды грубые к ногам упали,
Вас не теснит угрюмой плоти плен –
И грудей гроздья с просинями вен
Обвили два блестящие кроталя*.
И, вытянувшись в сумрачной тени, —
О, призрак! призрак! — претворяешь землю
Пространства гордые, часы и дни
Ты в плоть свою: взглянула: строго внемлю
Лишь миг — и нет земли — и ты мечтой
Одна качаешься над пустотой.
Публикация и вступительная заметка Максима Воронкова