Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2019
Моему мужу, с благодарностью
|
От молодых еще воронежских холмов К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане. О. Мандельштам
С детских лет — видения и грезы, Умбрии ласкающая мгла. А. Блок |
Во Флоренции художественные впечатления настолько затмевают все вообразимое, что рядом с ними трудно говорить еще о чем-то. Но и краткие вылазки в ее окрестности заслуживают самых благодарных воспоминаний. Мы украли у себя пару флорентийских дней и получили в подарок эти сюжеты.
ЧУДЕСА НА ЗЕМЛЕ СВЯТОГО ФРАНЦИСКА
Во Флоренции мы сели в поезд и поехали в Ассизи, на родину святого Франциска.
С утра солнечно. Вот они — «всечеловеческие» в Тоскане! Только сейчас не «яснеющие»: замечаю — на верхушках освещенных холмов начали собираться тени. Возможно, сродни тем, над горой Альверно, куда в конце своей жизни удалился св. Франциск и на вершине которой, как утверждает Г.-К. Честертон, «осталось навсегда темное облако, окруженное сиянием славы». Тени эти сгущались, вот они оторвались от холмов и, став облаками, ушли в свободное плаванье. Солнце продолжало сиять, но там, над холмами, поплыли легкие облака. А внизу по холмам стали стелиться тени. Они переползали возвышенности, спускались в низины и снова одолевали подъем. Тени казались живыми: вытягивали щупальца, цепляясь за выступы, сжимались в теснинах и вновь медузами растекались по изгибам земли. Позднее тосканские холмы сменились умбрийскими, но «ласкающая мгла» затянет их только к вечеру.
Автобусная дорога от вокзала Ассизи серпантином опутывает крутой холм, из окна открываются виды, всё больше напоминающие план местности. На вершине все вышли — здесь было заметно холодней. Спросили, куда к базилике, — нам указали широкий проход в живописных руинах. Выкрошенные камни напоминали авангардистскую скульптуру — образ обветшалой древности. Но тут мы увидели энергичную стрелку-указатель, та была нацелена в узкую улочку, куда и направились.
Не впервой ошибка оборачивается для нас нежданным подарком. Поверив смещенному ветром указателю, мы долго бродили-плутали лабиринтами горного городка, стремясь прорваться к базилике. Пошли бы указанным путем — не прониклись бы так обаянием места. Что нам затоптанная туристическая тропа с ее сувенирными лавками и столиками кафе! Ассизи, сложенный из местного золотистого камня, напомнил знакомые древние города: районы Яффы, некоторые места Старого Иерусалима… Кривые, обегающие кручи улочки; лесенки, ведущие куда-то вглубь приватных пространств; за новыми поворотами — неожиданные тупики… Казалось невероятным, что это не музей, что здесь в повседневных хлопотах живут обычные люди. А мы то взбирались круто вверх, то скатывались ниже и снова куда-то карабкались… И вдруг!
Вдруг пространство перед нами распахнулось — и мы вышли на площадь, укрытую зеленым ковром бескрайнего газона. На траве стоял конный памятник рыцарю, но не победительному, а очень-очень усталому. Похоже, это юный Франциск Бернардоне вернулся с пути домой — уберегла болезнь от крестового похода. И главное: перед нами на краю плато возвышалась сама базилика! За мощным ее силуэтом, за аскетичным каменным фасадом простиралась необозримая панорама. Снова эти дали с раскрытыми веерами пиний, черными гво`здиками кипарисов, с расчерченными рядами виноградников, серебрящимися рощами олив, с холмами, голубеющими на дальнем горизонте. Прозрачный воздух почти не затуманивал перспективу — убегая от глаз, она лишь мельчила объекты, но очертания их оставались ясными.
Вошли под своды базилики, спросили, где ticket office, — нам ответили: no ticket. Тут же, конечно, сообразили: негоже им входить с нами в коммерческие отношения — патрон осудил бы. Он и сам принял от благодарного дворянина гору Альверно лишь на время в подарок. Ту, на вершине которой получил откровение и стигматы и откуда спустился к ученикам уже умирающим.
Вот уж воистину — не моего ума! Я и наглости не имею сомневаться, но и совсем принять на веру не получается — так вот разом и то и то. Но если всё же… Наверное, кто-то другой, не Франциск, эти раны и мог получить от гордыни, вообразив в экзальтации, что и он — тоже… Но только не Франциск! Он, если… он — только от самой невыносимой жалости. О пережитом на горе он успел рассказать такое: будто спустилась к нему то ли чья-то душа, то ли птица, или то был ангел… Но явившееся ему сильно мучилось. И за это страдающее… видение? существо? Франциска пронзила такая боль, что он потерял сознание. А когда очнулся, увидел свои раны. И это убеждает, потому что у него… только так и могло…
Личность св. Франциска поразила меня давно, когда впервые прочла о нем эссе Г.-К. Честертона в «Иностранной литературе». Но он привлек меня больше как трогательный человек, нежели канонизированный святой, хотя автор, полагаю, с этим не согласился бы. Не все казалось близким, но всегда находились «одна или две фразы, которые входят в сердце», как сказал об авторе С. С. Аверинцев. Честертон тогда удивил — я-то знала его автором милых рассказов о сыщике-любителе патере Брауне. А тут — философское эссе! Прочтя его, я решила, что умный деликатный человечек по имени Браун, Коричневый, — конечно же, францисканец. Потому что бурым был заношенный, утративший цвет плащ, отданный Франциску крестьянином прикрыть наготу. Нагим же Франциск оказался, когда на суде демонстративно вернул отцу все, вплоть до платья с себя. Смею все же допустить, что тогда еще — не в религиозном порыве, а от обиды на отцовский иск. Ведь уже тогда дышали они разным: добропорядочный торговец тканями Пьетро Бернардоне, взявшийся жестко перевоспитывать взрослого «непутевого» сына, и он, трубадур и расточитель семейного добра, Франциск.
По Честертону, св. Франциск творил чудеса, и, понятно, они были иного порядка, нежели современное нам «чудо о часах». Хотя и этот конфуз доказывает, что бывшее сделать небывшим подвластно одному Богу. Любые же человеческие ухищрения будут напрасны и не вымарают образ удаленного хотя бы и в его отражении.
Базилика св. Франциска почти вся расписана Джотто с учениками; понятно, темы фресок — жизнь и деяния святого. Даже тот, кто о нем ничего не знает, слышал все же, будто он то ли понимал язык птиц, то ли им проповедовал. На здешних стенах этот сюжет возникает по меньшей мере дважды. На одном изображении Франциск молодой, стройный и глазастый; на другом — он будто бы уменьшился, ссутулился и постарел. В обоих случаях его сопровождает св. Клара, «духовная невеста», как называет ее Честертон. Св. Франциск помог отважной Кларе, сбежавшей из богатой семьи от обыкновенной женской судьбы, создать первый женский орден — орден кларисс. На этих фресках она, следуя за святым, выглядит озабоченной его беседой с птичьей стаей. Вся поза ее, протянутые руки говорят о стремлении по-женски оградить его от любых возможных напастей. По преданию, «однажды ночью жители Ассизи подумали, что деревья и хижины загорелись, и побежали их тушить. Но они увидели, что за окном Святой Франциск преломляет хлеб со Святой Кларой и говорит с ней о любви Божьей». Честертон комментирует: «Трудно найти лучший образ для предельно чистой и духовной любви, чем светло-алое сияние, окружающее двух людей на холме…» А про птиц пишет вот что: «Однажды, собираясь проповедовать в лесу, где пели и чирикали птицы, он вежливо обратился к ним: „Сестрицы мои птички, если вы сказали, что хотели, дайте сказать и мне“. И все птицы смолкли, чему я охотно верю». И я бы поверила в это с большой охотой — мы и между собой не способны так разговаривать. Только св. Франциск был тем вежливым человеком, который, как говорится, просит прощения и у кошки.
Находясь в Базилике св. Франциска, невозможно не думать о нем самом. Но для меня самое захватывающее в нем вот что: не могу утверждать, что все понимаю, но снова и снова пленяет меня этот его образ — скомороха, олуха царя небесного, сродни на католический лад нашим юродивым. И при этом — человека, исключительно тонко чувствовавшего каждого другого и даже душу каждого предмета, с которым соприкасался. Честертон говорит и про образ «перевернутого мира», и о том, что святой «смотрел на мир так необычно, словно вышел из тьмы на руках». Своих последователей Франциск называл «жонглерами Божьими», и никакой елейности не было в нем — а только всегда и со всеми без какого-либо разбору неизменная вежливость. Вот он — абсурд, не отрицающий реальности, а только промывающий глаза, залепленные привычкой! «Вышел на руках», «перевернутый мир»… Исхитриться бы поменять всё местами: не отсюда вглядываться в гениальные изображения, а из тех пространств, даже из самой дальней дали в них — в этот, сегодняшний, не нарисованный мир… Каким бы он нам предстал?
И напоследок — самое поразительное изображение св. Франциска — его портрет Чимабуэ. В левой части фрески — статичная, плотно скомпонованная группа: Мадонна с Младенцем в окружении четырех ангелов. Фигуры с лебедиными крыльями стоят попарно в подчеркнуто симметричных позах. И вдруг справа от этой группы застыла, сложив на груди руки, одинокая маленькая фигурка; на тыльной стороне кистей — темные пятна ран. Он немолод, глаза подслеповато вглядываются в воззрившегося на него из зала. Встречаясь взглядом, он немного печален, но очень внимателен. Кажется, что появился он здесь вне авторского замысла, сам пришел: настолько выпадает из композиции. Настолько эта фигурка написана в другом ключе: это портрет реального человека, жившего не так уж давно, уже в XIII веке. И этому человеку хочется верить — вот еще что!
Св. Франциск Ассизcкий похоронен в довольно тесной крипте базилики. Надо признать, что и здесь выдержан тон скромности. Но за решетку, охватывающую каменный объем с саркофагом святого, все желающие могут засунуть записку со своей просьбой — ведь св. Франциск такой добрый! Прямо как в храме Ксении Блаженной в Петербурге или в щелях Стены Плача в Иерусалиме… Массово так и поступают, но я не могу. Если в какие-то темные минуты и пожелаю себе непредставимой помощи — так пусть уж это произойдет скрытно и без «материальных носителей». Если и вправду Богу и святым посредникам все наши помышления внятны — пусть и решают, когда, кому и в чем следует помогать.
Выйдя наружу, нельзя на прощанье снова не погрузиться взглядом в умбрийские дали за базиликой. Их уже начала затягивать вечерняя мгла. Когда же я оторвалась от созерцания и повернулась, чтобы уйти… Ну понятно — в таком месте не могло обойтись без чуда! Навстречу двигался странный человек в балахоне из кусков грубой мешковины, подпоясанном веревкой. По стертым камням мощения он ступал босиком. Капюшона не было, но лицо заслоняла полуседая густая шевелюра и прятала сильно отросшая борода. Не поднимая глаз, человек сосредоточенно смотрел себе под ноги. На здешнего священника, которые все не заросшие и в аккуратных рясах, никак не походил. Но тогда кто он? Откуда? Такого можно представить скорей у нас дома — хотя не сейчас, а где-нибудь в позапрошлом веке, раньше… Чудо не в том, что то был реальный человек, а не видение, не фантазия возбужденного впечатлениями воображения. Поразительно, что оказался он в том месте именно в ту минуту. Можно ли к этому совпадению отнестись… никак? Вот суета! — очень хотелось экзотичный персонаж запечатлеть, но с каждым своим шагом он приближался, и рука просто не поднялась впериться объективом ему в лицо. Хотя, возможно, он этого бы и не заметил. Но — как-то стыдно…
К вечеру сильно похолодало, поднялся ветер — чувствовалось все же, что высоко. Автобус быстро спустил нас по серпантину. «Умбрии ласкающая мгла» теперь уже полностью затянула раскручивающиеся вокруг нас дали.
ТАИНСТВЕННОСТЬ СИЕНСКИХ ПОДЗЕМЕЛИЙ
С утра шел дождь. Мы решили, что ненадолго — такое уже бывало: легкие тучки неугрожающе бродили по осеннему небу, принималось накрапывать — тогда, как из-под земли, возникали чернокожие парни, обвешанные гроздьями зонтов и гирляндами ярких полупрозрачных дождевиков. Но, к огорчению торговцев, дождь тут же и прекращался.
Темпераментный хозяин гостиницы во Флоренции, блистая черными очами, восклицал: «Ou! To Siena!» И советовал добираться автобусом: приходит в центр, а от поезда придется еще ехать. Прислушались.
Пейзажи, проплывающие за мокрыми окнами, расплывались мутными пятнами. На лобовом стекле без устали работали дворники, набегающие виды густо заштрихованы дождевыми струями.
Выходим в Сиене под усилившийся дождь. На двоих — один зонтик, поскольку спутник мой этот аксессуар не любит. Поднимаемся по узкой улице: наша цель, понятно, — здешний кафедральный собор. Строительство его началось еще в XII веке, а недавно его полностью отреставрировали.
Колорит здешних улиц, да еще в дождь, показался темней, тяжелей, даже мрачней «нашей» золотистой Флоренции. Или это намокший кирпич для промокших нас выглядел неприютным? Выйдя на соборную площадь, обнаружили длинную очередь за билетами. Но здесь она упорядочена, никакого человеческого мельтешения, как во Флоренции перед Дуомо, и — главное — выстроилась под навесом: где хоть и дуло, но не лило.
Рядом с кассами вознеслись странные, отдельно стоящие стены. Не облицованные, очень высокие, и где-то вверху — огромные пустые арки, смотрящие прямо в набухшее тучей небо. Руины — не руины, слишком аккуратные… Оказалось, в середине XIV века здесь начинали возводить другой, новый собор, но из-за начавшейся эпидемии чумы, а также из-за подвижной под строительством почвы затею оставили. А возведенные стены так и остались стоять — выглядят фантастично!
Вошли в собор. Описать роскошь сиенского Дуомо, как это сравнение ни избито, — словно пытаться рассказать своими словами симфонию. Но нельзя не упомянуть знаменитый пол! В брошюрке для туристов сообщается: «56 картин-инкрустаций из разноцветного мрамора и графита, выполненные между 1369 и 1547 годами по рисункам значительных художников». Когда ходишь, разглядывая под ногами библейские сюжеты, процесс затрудняют ограждения, выставленные вокруг этих пятидесяти шести рельефов. Оно и понятно: кое-где они уже сильно потерты ногами прихожан прежних веков, и от туристических орд охранять их, безусловно, необходимо. Но иногда между двумя шнурами разве что ступню втиснешь, рассмотреть изображение в таком ракурсе трудновато.
Из одного нефа — вход в либрерию, библиотеку. Я наивно предполагала увидеть нечто, напоминающее кадры из фильма «Имя Розы» по Умберто Эко. Но там вдоль стен — обычные выставочные витрины с огромными раскрытыми манускриптами. Сами книги с их графикой — шрифтами, нарядными буквицами — изумительны, но безжизненная пустота пространства разочаровала. Возможно, из-за того, что оба мы сильно промокли, а снаружи продолжало лить и лить, что-то испортилось в моей способности восприятия… И тут вдруг начались подлинные чудеса! И ко мне все вернулось, еще и сторицей. А благодарить за это приходится тот же дождь: без него мы, конечно, отправились бы изучать город (но для одного дня он слишком велик!). Теперь же нам хотелось как можно глубже зарыться в сухую норку.
Наше подземное путешествие по Сиене (под Сиеной) началось с крипты Дуомо. Долгие века она была засыпана землей, словно знаменитый восточный храм Барабудур. (Наверное, из-за подвижной почвы под строительством соседнего древнего недостроя). Недавно крипту обнаружили и тоже открыли (отрыли) вместе с поразительно сохранившимися фресками XIII века. Пребывая более шестисот лет в тайне от людских глаз, краски эти нисколько не потускнели. Кое-где в полу оставлены застекленные окна-колодцы, заглянув в которые можно увидеть еще более глубокие слои раскопок, и там тоже фрагменты архитектуры.
А дальше начались странности.
У стены — колонна с капителью, напоминающей ионическую. Вся она расписана красными геометрическими розетками: наложение треугольника и квадрата. Даже волюты, и те непривычно ярко раскрашены. Но почему эта колонна почти вросла в стену? И что собой подпирает? — выше нее только воздух. А вот и многофигурная фреска! Только сюжет ее проследить не удастся, потому что на середине композиции в нее врезается арка перекрытия, другой конец которой неожиданно утопает в тяжелой опоре. Невольно воображаешь, как там, за всеми этими камнями, продолжают жить своей красочной жизнью недоступные глазу фигуры. Все они, замурованные, по-прежнему там. Удивительно: для тех, кто перестраивал здешние своды, персонажи эти (в крипте собора не случайные) не представлялись такими уж важными. Ни эстетически, ни даже исповедально. Оказывается, образ их не был неприкасаемым! Вот и на другой прекрасной фреске поперек изображения прямо по лицам людей (а может, святых даже) безжалостно прорублены какие-то прямоугольные дыры — возможно, отверстия для вентиляции. Или гнезда для отсутствующих балок?
Там, где росписей нет, обнаженная кладка открывает глазу множество изменений, когда-либо происходивших с этим пространством. Движение каких-то форм вдруг прерывается — и они врезаются в другие формы, разрушая этим всякую архитектурную логику. Одни проемы заложены, сохраняя над собой характерную дугообразную кладку; другие, прорубленные в неожиданных местах, никуда не ведут… Эти многослойные напластования различных конфигураций пространства включают сверх трех известных еще и четвертое, временно`е, измерение. Не образно, а вполне зримо. Нельзя не признать, выглядит это абсурдно, как та самая «овеществленная метафора», которая, по словарю, есть определение сюрреализма. Вот где неожиданно подмигнул нам Дали, чьим именем названа наша гостиница во Флоренции! Дождь, который лил весь тот день (а может, и влияние на события экстравагантного гения?), привели нас в сиенское подземелье, в это тяжелокаменное, но текучее пространство, где захлебывались на полпути все прослеживаемые строительные смыслы.
Поднявшись из крипты, мы перебежали площадь к незнакомому зданию — просто куда можно было поскорее нырнуть. Им оказался музейный комплекс Санта-Мария-делла-Скала. Когда-то очень давно (по одной версии, так вообще с IV века) здесь стояла больница с этим именем. Стояла она на пути паломников в Рим для оказания заболевшим в пути медицинской помощи. Здесь же заботливо выхаживали и воспитывали сирот и брошенных младенцев. Несомненно, паломников охраняют высшие силы, но при случае не будет лишней и медицина. То есть — надейся и, более того, несокрушимо верь, но и сам не плошай.
Серия фресок рассказывает о жизни больницы. Сразу понимаешь, где здоровые, где пациенты: персонал изображен мускулистым и загорелым; тела больных пугают мучнистой бледностью. Теперь у этого здания много просветительских функций, но мы, пробежав библиотеку, фототеку, музей детского творчества и прочие залы — снова углубились в… на этот раз всего лишь спустились в подвал. И не представляли себе, в какое фантастическое путешествие опять ввязались.
Судя по указателю, всего маршем ниже находился Археологический музей. В тот момент нас не так уж привлекала археология, сколько хотелось продлить пребыванье под крышей. Но оказалось, внизу не просто еще одно музейное помещение, а вырытый в туфе, запутанный, морочащий голову лабиринт залов и галерей. Во всяком случае пока там бродили, сохранялось полное ощущение, что давно удалились от входа — и теперь путешествуем под всем городом.
В начале пути в небольших залах еще попадались подземные часовни. Золотой фон алтарных образов отражал огоньки свечей — кто-то их здесь зажег. Затем, пройдя несколькими пустыми помещениями с необлицованными стенами, неожиданно попали в достаточно просторную и богато украшенную часовню барочного стиля — осталось впечатление чего-то очень пышного, синего с серебром. Перед алтарем — простые темные скамьи в несколько рядов, но нигде ни одного человека. Ни прихожан, ни служителей, ни охраны, ни хотя бы, как мы, туристов — вообще ни-ко-го! Может, для Сиены это и нормально, но нам показалось странным. Или это совсем никому не интересно? К тому же — а вдруг мы какие-нибудь вандалы?
Дальше «обжитые» невидимками помещения закончились, и мы углубились в пустые галереи, вырытые в мягком камне и кое-где облицованные кирпичом. Под ногами обнаружились дощатые мостки. Окружение стало походить на только что виденное в крипте, но без остатков поруганных перестройками фресок. Зато вновь возникали из ниоткуда лестничные ступени; их лишенный перил пролет вился высоко вдоль стены, вызывая в памяти детские кошмары. Потом марш повернул, забежал в узкую нишу, даже обрел перила — и вдруг уперся в глухую стену. И снова невольно воображаешь, как замурованные в стене ступени все продолжают вести куда-то… Снова — то же нарушение архитектурной логики. Изредка внутри этого нестабильного пространства, перетекающего из одного прошлого в чуть менее древнее, вдруг возникали современные подсвеченные витрины. За стеклом лежали экспонаты — нечто археологическое, из этрусских и еще каких-то раскопок, кое-где золоченые (а может, и золотые?). И здесь тоже — никаких служащих, дежурных, смотрителей… как их там? В абсолютном одиночестве мы бродили, натыкаясь на всё новые чудеса и окончательно позабыв, что пора бы уж поискать и выход из затянувшегося блуждания.
Вдоль стен стояли мраморные саркофаги с возлежащими на них античными фигурами. Экспозиция следующих залов показывала процесс реставрации скульптур. Демонстрировались группы, состоящие из трех фигур — вернее, модификаций одной и той же. Первая из них — слепок того, что нашли, со всеми утратами; вторая выявляла лепку на этой копии недостающих деталей; третья — полностью воссозданная фигура. Поневоле всмотрелась внимательней. Ну, когда не хватало носа, пальцев, еще какого-то некрупного выступающего фрагмента… вроде понятно. Должно быть, отчасти по аналогии… Но откуда знали, какую приставить голову, если она не найдена была здесь же? Наивно, конечно. Профессионал легко разоблачил бы такое чудо, но все равно не получалось не поражаться. А безголовых там было много — и всем нашлись их родные головы? Непостижимо оптимистично!
Мы совсем забыли о времени, потом опомнились и решили отсюда выбираться. Поплутав еще, заметили стеклянную дверь, ведущую в широкий коридор. Его прямизна, позабытая в блужданиях по катакомбам, давала надежду, что возвращение к людям близко. Дверь оказалась незапертой. Долго шли по этому коридору, но уткнулись в запертые ворота. Перед ними в тупике стояли огромные, ярко разрисованные праздничными сюжетами повозки. И мы отправились в другой конец длиннющего проспекта-коридора, где наконец и вынырнули наружу.
Под не иссякающим дождем пошли искать автобусную остановку. Проходили мимо множества магазинов — почти у каждой двери нас приветствовали фигурки смешных животных, выкрашенные в жутко кислотные цвета. Они резко контрастировали с приглушенными земляными красками, мокрыми камнем и кирпичом. Чаще других попадались вставшие столбиком сурикаты. Их полюбили здесь больше прочих и по такой погоде многим повязали на шею шарфики. Так посетили мы Сиену — нельзя сказать, что ее освоили. Но ведь и что без впечатлений — не скажешь!
Во Флоренции в ночном магазинчике взяли бутылку граппы, закуски — и увлеченно лечились у себя в номере. У промокших ног «не было шансов» остановить нас. Совсем уже к ночи вышли пройтись. День завершался, и дождь-провокатор наконец утих. Мы отметили это за столиком на одной из уютных, совсем не парадных площадей.
Моему мужу, с благодарностью
|
От молодых еще воронежских холмов К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане. О. Мандельштам
С детских лет — видения и грезы, Умбрии ласкающая мгла. А. Блок |
Во Флоренции художественные впечатления настолько затмевают все вообразимое, что рядом с ними трудно говорить еще о чем-то. Но и краткие вылазки в ее окрестности заслуживают самых благодарных воспоминаний. Мы украли у себя пару флорентийских дней и получили в подарок эти сюжеты.
ЧУДЕСА НА ЗЕМЛЕ СВЯТОГО ФРАНЦИСКА
Во Флоренции мы сели в поезд и поехали в Ассизи, на родину святого Франциска.
С утра солнечно. Вот они — «всечеловеческие» в Тоскане! Только сейчас не «яснеющие»: замечаю — на верхушках освещенных холмов начали собираться тени. Возможно, сродни тем, над горой Альверно, куда в конце своей жизни удалился св. Франциск и на вершине которой, как утверждает Г.-К. Честертон, «осталось навсегда темное облако, окруженное сиянием славы». Тени эти сгущались, вот они оторвались от холмов и, став облаками, ушли в свободное плаванье. Солнце продолжало сиять, но там, над холмами, поплыли легкие облака. А внизу по холмам стали стелиться тени. Они переползали возвышенности, спускались в низины и снова одолевали подъем. Тени казались живыми: вытягивали щупальца, цепляясь за выступы, сжимались в теснинах и вновь медузами растекались по изгибам земли. Позднее тосканские холмы сменились умбрийскими, но «ласкающая мгла» затянет их только к вечеру.
Автобусная дорога от вокзала Ассизи серпантином опутывает крутой холм, из окна открываются виды, всё больше напоминающие план местности. На вершине все вышли — здесь было заметно холодней. Спросили, куда к базилике, — нам указали широкий проход в живописных руинах. Выкрошенные камни напоминали авангардистскую скульптуру — образ обветшалой древности. Но тут мы увидели энергичную стрелку-указатель, та была нацелена в узкую улочку, куда и направились.
Не впервой ошибка оборачивается для нас нежданным подарком. Поверив смещенному ветром указателю, мы долго бродили-плутали лабиринтами горного городка, стремясь прорваться к базилике. Пошли бы указанным путем — не прониклись бы так обаянием места. Что нам затоптанная туристическая тропа с ее сувенирными лавками и столиками кафе! Ассизи, сложенный из местного золотистого камня, напомнил знакомые древние города: районы Яффы, некоторые места Старого Иерусалима… Кривые, обегающие кручи улочки; лесенки, ведущие куда-то вглубь приватных пространств; за новыми поворотами — неожиданные тупики… Казалось невероятным, что это не музей, что здесь в повседневных хлопотах живут обычные люди. А мы то взбирались круто вверх, то скатывались ниже и снова куда-то карабкались… И вдруг!
Вдруг пространство перед нами распахнулось — и мы вышли на площадь, укрытую зеленым ковром бескрайнего газона. На траве стоял конный памятник рыцарю, но не победительному, а очень-очень усталому. Похоже, это юный Франциск Бернардоне вернулся с пути домой — уберегла болезнь от крестового похода. И главное: перед нами на краю плато возвышалась сама базилика! За мощным ее силуэтом, за аскетичным каменным фасадом простиралась необозримая панорама. Снова эти дали с раскрытыми веерами пиний, черными гво`здиками кипарисов, с расчерченными рядами виноградников, серебрящимися рощами олив, с холмами, голубеющими на дальнем горизонте. Прозрачный воздух почти не затуманивал перспективу — убегая от глаз, она лишь мельчила объекты, но очертания их оставались ясными.
Вошли под своды базилики, спросили, где ticket office, — нам ответили: no ticket. Тут же, конечно, сообразили: негоже им входить с нами в коммерческие отношения — патрон осудил бы. Он и сам принял от благодарного дворянина гору Альверно лишь на время в подарок. Ту, на вершине которой получил откровение и стигматы и откуда спустился к ученикам уже умирающим.
Вот уж воистину — не моего ума! Я и наглости не имею сомневаться, но и совсем принять на веру не получается — так вот разом и то и то. Но если всё же… Наверное, кто-то другой, не Франциск, эти раны и мог получить от гордыни, вообразив в экзальтации, что и он — тоже… Но только не Франциск! Он, если… он — только от самой невыносимой жалости. О пережитом на горе он успел рассказать такое: будто спустилась к нему то ли чья-то душа, то ли птица, или то был ангел… Но явившееся ему сильно мучилось. И за это страдающее… видение? существо? Франциска пронзила такая боль, что он потерял сознание. А когда очнулся, увидел свои раны. И это убеждает, потому что у него… только так и могло…
Личность св. Франциска поразила меня давно, когда впервые прочла о нем эссе Г.-К. Честертона в «Иностранной литературе». Но он привлек меня больше как трогательный человек, нежели канонизированный святой, хотя автор, полагаю, с этим не согласился бы. Не все казалось близким, но всегда находились «одна или две фразы, которые входят в сердце», как сказал об авторе С. С. Аверинцев. Честертон тогда удивил — я-то знала его автором милых рассказов о сыщике-любителе патере Брауне. А тут — философское эссе! Прочтя его, я решила, что умный деликатный человечек по имени Браун, Коричневый, — конечно же, францисканец. Потому что бурым был заношенный, утративший цвет плащ, отданный Франциску крестьянином прикрыть наготу. Нагим же Франциск оказался, когда на суде демонстративно вернул отцу все, вплоть до платья с себя. Смею все же допустить, что тогда еще — не в религиозном порыве, а от обиды на отцовский иск. Ведь уже тогда дышали они разным: добропорядочный торговец тканями Пьетро Бернардоне, взявшийся жестко перевоспитывать взрослого «непутевого» сына, и он, трубадур и расточитель семейного добра, Франциск.
По Честертону, св. Франциск творил чудеса, и, понятно, они были иного порядка, нежели современное нам «чудо о часах». Хотя и этот конфуз доказывает, что бывшее сделать небывшим подвластно одному Богу. Любые же человеческие ухищрения будут напрасны и не вымарают образ удаленного хотя бы и в его отражении.
Базилика св. Франциска почти вся расписана Джотто с учениками; понятно, темы фресок — жизнь и деяния святого. Даже тот, кто о нем ничего не знает, слышал все же, будто он то ли понимал язык птиц, то ли им проповедовал. На здешних стенах этот сюжет возникает по меньшей мере дважды. На одном изображении Франциск молодой, стройный и глазастый; на другом — он будто бы уменьшился, ссутулился и постарел. В обоих случаях его сопровождает св. Клара, «духовная невеста», как называет ее Честертон. Св. Франциск помог отважной Кларе, сбежавшей из богатой семьи от обыкновенной женской судьбы, создать первый женский орден — орден кларисс. На этих фресках она, следуя за святым, выглядит озабоченной его беседой с птичьей стаей. Вся поза ее, протянутые руки говорят о стремлении по-женски оградить его от любых возможных напастей. По преданию, «однажды ночью жители Ассизи подумали, что деревья и хижины загорелись, и побежали их тушить. Но они увидели, что за окном Святой Франциск преломляет хлеб со Святой Кларой и говорит с ней о любви Божьей». Честертон комментирует: «Трудно найти лучший образ для предельно чистой и духовной любви, чем светло-алое сияние, окружающее двух людей на холме…» А про птиц пишет вот что: «Однажды, собираясь проповедовать в лесу, где пели и чирикали птицы, он вежливо обратился к ним: „Сестрицы мои птички, если вы сказали, что хотели, дайте сказать и мне“. И все птицы смолкли, чему я охотно верю». И я бы поверила в это с большой охотой — мы и между собой не способны так разговаривать. Только св. Франциск был тем вежливым человеком, который, как говорится, просит прощения и у кошки.
Находясь в Базилике св. Франциска, невозможно не думать о нем самом. Но для меня самое захватывающее в нем вот что: не могу утверждать, что все понимаю, но снова и снова пленяет меня этот его образ — скомороха, олуха царя небесного, сродни на католический лад нашим юродивым. И при этом — человека, исключительно тонко чувствовавшего каждого другого и даже душу каждого предмета, с которым соприкасался. Честертон говорит и про образ «перевернутого мира», и о том, что святой «смотрел на мир так необычно, словно вышел из тьмы на руках». Своих последователей Франциск называл «жонглерами Божьими», и никакой елейности не было в нем — а только всегда и со всеми без какого-либо разбору неизменная вежливость. Вот он — абсурд, не отрицающий реальности, а только промывающий глаза, залепленные привычкой! «Вышел на руках», «перевернутый мир»… Исхитриться бы поменять всё местами: не отсюда вглядываться в гениальные изображения, а из тех пространств, даже из самой дальней дали в них — в этот, сегодняшний, не нарисованный мир… Каким бы он нам предстал?
И напоследок — самое поразительное изображение св. Франциска — его портрет Чимабуэ. В левой части фрески — статичная, плотно скомпонованная группа: Мадонна с Младенцем в окружении четырех ангелов. Фигуры с лебедиными крыльями стоят попарно в подчеркнуто симметричных позах. И вдруг справа от этой группы застыла, сложив на груди руки, одинокая маленькая фигурка; на тыльной стороне кистей — темные пятна ран. Он немолод, глаза подслеповато вглядываются в воззрившегося на него из зала. Встречаясь взглядом, он немного печален, но очень внимателен. Кажется, что появился он здесь вне авторского замысла, сам пришел: настолько выпадает из композиции. Настолько эта фигурка написана в другом ключе: это портрет реального человека, жившего не так уж давно, уже в XIII веке. И этому человеку хочется верить — вот еще что!
Св. Франциск Ассизcкий похоронен в довольно тесной крипте базилики. Надо признать, что и здесь выдержан тон скромности. Но за решетку, охватывающую каменный объем с саркофагом святого, все желающие могут засунуть записку со своей просьбой — ведь св. Франциск такой добрый! Прямо как в храме Ксении Блаженной в Петербурге или в щелях Стены Плача в Иерусалиме… Массово так и поступают, но я не могу. Если в какие-то темные минуты и пожелаю себе непредставимой помощи — так пусть уж это произойдет скрытно и без «материальных носителей». Если и вправду Богу и святым посредникам все наши помышления внятны — пусть и решают, когда, кому и в чем следует помогать.
Выйдя наружу, нельзя на прощанье снова не погрузиться взглядом в умбрийские дали за базиликой. Их уже начала затягивать вечерняя мгла. Когда же я оторвалась от созерцания и повернулась, чтобы уйти… Ну понятно — в таком месте не могло обойтись без чуда! Навстречу двигался странный человек в балахоне из кусков грубой мешковины, подпоясанном веревкой. По стертым камням мощения он ступал босиком. Капюшона не было, но лицо заслоняла полуседая густая шевелюра и прятала сильно отросшая борода. Не поднимая глаз, человек сосредоточенно смотрел себе под ноги. На здешнего священника, которые все не заросшие и в аккуратных рясах, никак не походил. Но тогда кто он? Откуда? Такого можно представить скорей у нас дома — хотя не сейчас, а где-нибудь в позапрошлом веке, раньше… Чудо не в том, что то был реальный человек, а не видение, не фантазия возбужденного впечатлениями воображения. Поразительно, что оказался он в том месте именно в ту минуту. Можно ли к этому совпадению отнестись… никак? Вот суета! — очень хотелось экзотичный персонаж запечатлеть, но с каждым своим шагом он приближался, и рука просто не поднялась впериться объективом ему в лицо. Хотя, возможно, он этого бы и не заметил. Но — как-то стыдно…
К вечеру сильно похолодало, поднялся ветер — чувствовалось все же, что высоко. Автобус быстро спустил нас по серпантину. «Умбрии ласкающая мгла» теперь уже полностью затянула раскручивающиеся вокруг нас дали.
ТАИНСТВЕННОСТЬ СИЕНСКИХ ПОДЗЕМЕЛИЙ
С утра шел дождь. Мы решили, что ненадолго — такое уже бывало: легкие тучки неугрожающе бродили по осеннему небу, принималось накрапывать — тогда, как из-под земли, возникали чернокожие парни, обвешанные гроздьями зонтов и гирляндами ярких полупрозрачных дождевиков. Но, к огорчению торговцев, дождь тут же и прекращался.
Темпераментный хозяин гостиницы во Флоренции, блистая черными очами, восклицал: «Ou! To Siena!» И советовал добираться автобусом: приходит в центр, а от поезда придется еще ехать. Прислушались.
Пейзажи, проплывающие за мокрыми окнами, расплывались мутными пятнами. На лобовом стекле без устали работали дворники, набегающие виды густо заштрихованы дождевыми струями.
Выходим в Сиене под усилившийся дождь. На двоих — один зонтик, поскольку спутник мой этот аксессуар не любит. Поднимаемся по узкой улице: наша цель, понятно, — здешний кафедральный собор. Строительство его началось еще в XII веке, а недавно его полностью отреставрировали.
Колорит здешних улиц, да еще в дождь, показался темней, тяжелей, даже мрачней «нашей» золотистой Флоренции. Или это намокший кирпич для промокших нас выглядел неприютным? Выйдя на соборную площадь, обнаружили длинную очередь за билетами. Но здесь она упорядочена, никакого человеческого мельтешения, как во Флоренции перед Дуомо, и — главное — выстроилась под навесом: где хоть и дуло, но не лило.
Рядом с кассами вознеслись странные, отдельно стоящие стены. Не облицованные, очень высокие, и где-то вверху — огромные пустые арки, смотрящие прямо в набухшее тучей небо. Руины — не руины, слишком аккуратные… Оказалось, в середине XIV века здесь начинали возводить другой, новый собор, но из-за начавшейся эпидемии чумы, а также из-за подвижной под строительством почвы затею оставили. А возведенные стены так и остались стоять — выглядят фантастично!
Вошли в собор. Описать роскошь сиенского Дуомо, как это сравнение ни избито, — словно пытаться рассказать своими словами симфонию. Но нельзя не упомянуть знаменитый пол! В брошюрке для туристов сообщается: «56 картин-инкрустаций из разноцветного мрамора и графита, выполненные между 1369 и 1547 годами по рисункам значительных художников». Когда ходишь, разглядывая под ногами библейские сюжеты, процесс затрудняют ограждения, выставленные вокруг этих пятидесяти шести рельефов. Оно и понятно: кое-где они уже сильно потерты ногами прихожан прежних веков, и от туристических орд охранять их, безусловно, необходимо. Но иногда между двумя шнурами разве что ступню втиснешь, рассмотреть изображение в таком ракурсе трудновато.
Из одного нефа — вход в либрерию, библиотеку. Я наивно предполагала увидеть нечто, напоминающее кадры из фильма «Имя Розы» по Умберто Эко. Но там вдоль стен — обычные выставочные витрины с огромными раскрытыми манускриптами. Сами книги с их графикой — шрифтами, нарядными буквицами — изумительны, но безжизненная пустота пространства разочаровала. Возможно, из-за того, что оба мы сильно промокли, а снаружи продолжало лить и лить, что-то испортилось в моей способности восприятия… И тут вдруг начались подлинные чудеса! И ко мне все вернулось, еще и сторицей. А благодарить за это приходится тот же дождь: без него мы, конечно, отправились бы изучать город (но для одного дня он слишком велик!). Теперь же нам хотелось как можно глубже зарыться в сухую норку.
Наше подземное путешествие по Сиене (под Сиеной) началось с крипты Дуомо. Долгие века она была засыпана землей, словно знаменитый восточный храм Барабудур. (Наверное, из-за подвижной почвы под строительством соседнего древнего недостроя). Недавно крипту обнаружили и тоже открыли (отрыли) вместе с поразительно сохранившимися фресками XIII века. Пребывая более шестисот лет в тайне от людских глаз, краски эти нисколько не потускнели. Кое-где в полу оставлены застекленные окна-колодцы, заглянув в которые можно увидеть еще более глубокие слои раскопок, и там тоже фрагменты архитектуры.
А дальше начались странности.
У стены — колонна с капителью, напоминающей ионическую. Вся она расписана красными геометрическими розетками: наложение треугольника и квадрата. Даже волюты, и те непривычно ярко раскрашены. Но почему эта колонна почти вросла в стену? И что собой подпирает? — выше нее только воздух. А вот и многофигурная фреска! Только сюжет ее проследить не удастся, потому что на середине композиции в нее врезается арка перекрытия, другой конец которой неожиданно утопает в тяжелой опоре. Невольно воображаешь, как там, за всеми этими камнями, продолжают жить своей красочной жизнью недоступные глазу фигуры. Все они, замурованные, по-прежнему там. Удивительно: для тех, кто перестраивал здешние своды, персонажи эти (в крипте собора не случайные) не представлялись такими уж важными. Ни эстетически, ни даже исповедально. Оказывается, образ их не был неприкасаемым! Вот и на другой прекрасной фреске поперек изображения прямо по лицам людей (а может, святых даже) безжалостно прорублены какие-то прямоугольные дыры — возможно, отверстия для вентиляции. Или гнезда для отсутствующих балок?
Там, где росписей нет, обнаженная кладка открывает глазу множество изменений, когда-либо происходивших с этим пространством. Движение каких-то форм вдруг прерывается — и они врезаются в другие формы, разрушая этим всякую архитектурную логику. Одни проемы заложены, сохраняя над собой характерную дугообразную кладку; другие, прорубленные в неожиданных местах, никуда не ведут… Эти многослойные напластования различных конфигураций пространства включают сверх трех известных еще и четвертое, временно`е, измерение. Не образно, а вполне зримо. Нельзя не признать, выглядит это абсурдно, как та самая «овеществленная метафора», которая, по словарю, есть определение сюрреализма. Вот где неожиданно подмигнул нам Дали, чьим именем названа наша гостиница во Флоренции! Дождь, который лил весь тот день (а может, и влияние на события экстравагантного гения?), привели нас в сиенское подземелье, в это тяжелокаменное, но текучее пространство, где захлебывались на полпути все прослеживаемые строительные смыслы.
Поднявшись из крипты, мы перебежали площадь к незнакомому зданию — просто куда можно было поскорее нырнуть. Им оказался музейный комплекс Санта-Мария-делла-Скала. Когда-то очень давно (по одной версии, так вообще с IV века) здесь стояла больница с этим именем. Стояла она на пути паломников в Рим для оказания заболевшим в пути медицинской помощи. Здесь же заботливо выхаживали и воспитывали сирот и брошенных младенцев. Несомненно, паломников охраняют высшие силы, но при случае не будет лишней и медицина. То есть — надейся и, более того, несокрушимо верь, но и сам не плошай.
Серия фресок рассказывает о жизни больницы. Сразу понимаешь, где здоровые, где пациенты: персонал изображен мускулистым и загорелым; тела больных пугают мучнистой бледностью. Теперь у этого здания много просветительских функций, но мы, пробежав библиотеку, фототеку, музей детского творчества и прочие залы — снова углубились в… на этот раз всего лишь спустились в подвал. И не представляли себе, в какое фантастическое путешествие опять ввязались.
Судя по указателю, всего маршем ниже находился Археологический музей. В тот момент нас не так уж привлекала археология, сколько хотелось продлить пребыванье под крышей. Но оказалось, внизу не просто еще одно музейное помещение, а вырытый в туфе, запутанный, морочащий голову лабиринт залов и галерей. Во всяком случае пока там бродили, сохранялось полное ощущение, что давно удалились от входа — и теперь путешествуем под всем городом.
В начале пути в небольших залах еще попадались подземные часовни. Золотой фон алтарных образов отражал огоньки свечей — кто-то их здесь зажег. Затем, пройдя несколькими пустыми помещениями с необлицованными стенами, неожиданно попали в достаточно просторную и богато украшенную часовню барочного стиля — осталось впечатление чего-то очень пышного, синего с серебром. Перед алтарем — простые темные скамьи в несколько рядов, но нигде ни одного человека. Ни прихожан, ни служителей, ни охраны, ни хотя бы, как мы, туристов — вообще ни-ко-го! Может, для Сиены это и нормально, но нам показалось странным. Или это совсем никому не интересно? К тому же — а вдруг мы какие-нибудь вандалы?
Дальше «обжитые» невидимками помещения закончились, и мы углубились в пустые галереи, вырытые в мягком камне и кое-где облицованные кирпичом. Под ногами обнаружились дощатые мостки. Окружение стало походить на только что виденное в крипте, но без остатков поруганных перестройками фресок. Зато вновь возникали из ниоткуда лестничные ступени; их лишенный перил пролет вился высоко вдоль стены, вызывая в памяти детские кошмары. Потом марш повернул, забежал в узкую нишу, даже обрел перила — и вдруг уперся в глухую стену. И снова невольно воображаешь, как замурованные в стене ступени все продолжают вести куда-то… Снова — то же нарушение архитектурной логики. Изредка внутри этого нестабильного пространства, перетекающего из одного прошлого в чуть менее древнее, вдруг возникали современные подсвеченные витрины. За стеклом лежали экспонаты — нечто археологическое, из этрусских и еще каких-то раскопок, кое-где золоченые (а может, и золотые?). И здесь тоже — никаких служащих, дежурных, смотрителей… как их там? В абсолютном одиночестве мы бродили, натыкаясь на всё новые чудеса и окончательно позабыв, что пора бы уж поискать и выход из затянувшегося блуждания.
Вдоль стен стояли мраморные саркофаги с возлежащими на них античными фигурами. Экспозиция следующих залов показывала процесс реставрации скульптур. Демонстрировались группы, состоящие из трех фигур — вернее, модификаций одной и той же. Первая из них — слепок того, что нашли, со всеми утратами; вторая выявляла лепку на этой копии недостающих деталей; третья — полностью воссозданная фигура. Поневоле всмотрелась внимательней. Ну, когда не хватало носа, пальцев, еще какого-то некрупного выступающего фрагмента… вроде понятно. Должно быть, отчасти по аналогии… Но откуда знали, какую приставить голову, если она не найдена была здесь же? Наивно, конечно. Профессионал легко разоблачил бы такое чудо, но все равно не получалось не поражаться. А безголовых там было много — и всем нашлись их родные головы? Непостижимо оптимистично!
Мы совсем забыли о времени, потом опомнились и решили отсюда выбираться. Поплутав еще, заметили стеклянную дверь, ведущую в широкий коридор. Его прямизна, позабытая в блужданиях по катакомбам, давала надежду, что возвращение к людям близко. Дверь оказалась незапертой. Долго шли по этому коридору, но уткнулись в запертые ворота. Перед ними в тупике стояли огромные, ярко разрисованные праздничными сюжетами повозки. И мы отправились в другой конец длиннющего проспекта-коридора, где наконец и вынырнули наружу.
Под не иссякающим дождем пошли искать автобусную остановку. Проходили мимо множества магазинов — почти у каждой двери нас приветствовали фигурки смешных животных, выкрашенные в жутко кислотные цвета. Они резко контрастировали с приглушенными земляными красками, мокрыми камнем и кирпичом. Чаще других попадались вставшие столбиком сурикаты. Их полюбили здесь больше прочих и по такой погоде многим повязали на шею шарфики. Так посетили мы Сиену — нельзя сказать, что ее освоили. Но ведь и что без впечатлений — не скажешь!
Во Флоренции в ночном магазинчике взяли бутылку граппы, закуски — и увлеченно лечились у себя в номере. У промокших ног «не было шансов» остановить нас. Совсем уже к ночи вышли пройтись. День завершался, и дождь-провокатор наконец утих. Мы отметили это за столиком на одной из уютных, совсем не парадных площадей.