Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2019
Есть одна тема, на наш взгляд, самая драматическая и увлекательная для исследователя, а именно английский Бродский, суть которой в проблеме всеми ощутимого разрыва между русским и английским Бродским, ибо последний не равен первому. Несмотря на то что из написанного Бродским непосредственно по-английски можно составить небольшой сборник стихов, а из переведенных им самим собственных стихов — целую книгу, о том, что Бродский большой поэт, англичане узнали из его прозы, чрезвычайно высоко ими оцененной. Его первый сборник эссе «Less than One» («Меньше единицы», 1986), получив в Америке премию лучшей критической книги года, был признан и в Англии «лучшей прозой на английском языке за последние несколько лет». Рецензии на его эссе пестрят эпитетами «блистательные, мудрые, проницательные, требующие мысли, захватывающие внимание».[1] По мнению Джереми Брука, «слух Бродского настолько чувствителен, что поэт уверен, что и мы в состоянии услышать музыку сфер в перемещении песчинок».[2] Англичане приятно удивлены его изощренным анализом стихотворения Одена «1 сентября 1939»: «…если он мог такое сотворить с английским поэтом, что же он делает с русскими?»[3] Почти все критики и поэты, писавшие о Бродском, особенно благодарны ему за эссе о русских поэтах. «Я не понимаю, чем мы заслужили такую обворожительную книгу?» — спрашивает Майкл Гофман, имея в виду сборник эссе Бродского «Less than One».[4]
Менее щедро осыпан комплиментами второй сборник эссе «On Grief and Reason» («О го`ре и разуме», 1996), однако подавляющее большинство оценивают эти эссе положительно: они неизменно дают пищу для ума и восхищают стилистически. Кэрол Руменс проницательно замечает, что многие эссе Бродского похожи на стихи, а стихи на эссе.[5]
Бурный роман Бродского с английским языком, как любой бурный роман, имел свой трагический аспект. Эпитеты «элегантно, проникновенно, глубоко» исчезают со страниц рецензий и статей, как только речь заходит об английских переводах стихов Бродского. Так, Питеру Портеру совсем не понравились стихи из сборника «Part of Speech» («Часть речи», 1980), он считает, что такие талантливые поэты-переводчики, как Энтони Хект, Ричард Уилбер, Дерек Уолкотт и Дэниел Уайсборт, слишком его «одомашнили», перевели его то под Одена, то под Кавафиса, а то и просто «под себя». Тем не менее стилистический вызов Бродского он принимает, как бы догадываясь о виртуозности оригинала.[6] Но восемь лет спустя тот же Питер Портер, оценивая третий английский сборник Бродского «То Urania» («Урании», 1988), усомнился: а заслужил ли Бродский Нобелевскую премию?[7]
Английский язык Бродского — предмет постоянных разногласий: для одних английский Бродский исключительно красноречив (Клайв Джеймс, Дуглас Данн), для других — косноязычен и даже безграмотен. У меня в архиве набралось более двух десятков ответов английских поэтов на мой вопросник о Бродском, среди которых есть и высокие оценки Теда Хьюза, Питера Робинсона и Роя Фишера. Однако большинство отзывов были отрицательными. Доналд Дэви полагает, что Бродский настолько перегружает свои стихи тропами, что не дает словам дышать.[8] Даже его виртуозный синтаксис многим не по вкусу. Поэт и критик Алфред Алварец убежден, что Бродский не понял сути английской поэтики: вместо простоты и упругости у Бродского — интеллектуальное переусложнение и суетность; вместо почти новорожденной обнаженности — риторическая пышность и техническая показушность.[9] Все без исключения глухи к концептуальной функции его тропов и анжамбеманов. Энн Стивенсон автопереводы Бродского кажутся просто банальными.[10] Именно потому, что Бродский к концу жизни все чаще переводил свои стихи сам, он давал все основания относиться к нему как к английскому автору: без снисхождения, а главное, без учета принципиально иного понимания сути самой поэзии. Блэйк Моррисон, восхищаясь интеллектуальностью прозы Бродского, его вулканическим умом, постоянно извергающим идеи, считает, что в английской версии его стихи не достигают ни эстетических высот его прозы, ни высоких стандартов его жизни.[11] Питер Леви считает Бродского второстепенным поэтом, плохим имитатором Одена.[12]
Похоже, что эта невписываемость поэзии Бродского в современный английский поэтический пейзаж и определяет тон и суть многих рецензий и статей об английском Бродском. Кристофер Рид, как в свое время наш поэт Юрий Колкер,[13] с педантичностью школьного учителя выписывает все «ошибки» Бродского в автопереводе «Я входил вместо дикого зверя в клетку…».[14] Мистера Рида в Бродском раздражает все: пышность его риторики, его антигероика, а главное, его репутация великого поэта. По мнению Рида, Бродскому 1988 года еще далеко до мастерства Набокова. Нас особенно смущает грубость невежественной рецензии Крейга Рэйна на последний английский сборник стихов Бродского «So Forth» («И так далее», 1996). Грубость ее уже в самом названии («Репутация — предмет инфляции»),[15] невежество — в интерпретации стихов. Как и К. Рид, К. Рэйн обрушился на автоперевод стихотворения «Я входил вместо дикого зверя в клетку…», не заметив в нем присутствия не только теней Ахматовой и Гейне, но и отсылок к Овидию и Данте, чью поэзию он, казалось бы, должен знать по роду своей профессии — бывшего редактора поэзии в издательстве «Faber & Faber» и преподавателя Оксфордского университета. Крэйг Рэйн упрекает Бродского в отсутствии ясности и чудовищном многословии, в том, что английским языком Бродский по-настоящему не владеет. <…> Крэйг Рэйн ищет поддержки у Шеймаса Хини, написавшего две статьи о Бродском, из которых Крэйг Рэйн выбирает два эпитета для английских стихов Бродского — «неуклюжие и искаженные» («awkward and skewed»).[16] Вторую статью Хини «Певец истории» Крэйг Рэйн замалчивает, а между тем в ней Хини пишет о «напряженности и дерзости» гения Бродского, о его «почти дикой интеллектуальной заряженности» и электризующей манере чтения.[17] Как это далеко отстоит от мнения Рэйна, считающего, что как мыслитель Бродский «глуп и банален».
В этих и в других статьях в скрытом, но легко обнаруживаемом виде содержатся и другие причины неприятия Бродского английскими литераторами. Как ни странно, некоторые из них экстралитературные, чисто политические или психологические. Начнем с того, что с первых дней своего пребывания вне Советского Союза Бродский отказывался следовать модели изгнанника, отказывался «мазать ворота своего дома дегтем»[18] и вообще отказывался делать трагедию из своего изгнания и наживать на этом капитал. Подобные заявления Бродского отпугнули от него всю левую интеллигенцию. Чтобы понять, какую цену Бродский заплатил за свои независимые взгляды не только в России, но и на Западе, достаточно сравнить его репутацию поэта, пострадавшего от тирании, с репутацией Ирины Ратушинской, которая никогда не разочаровывала английских журналистов и литераторов, оставаясь их любимицей до последнего дня своего пребывания в Англии. Похвала Бродского ее стихам, написанным в тюрьме, была воспринята буквально как критиками, так и самой Ратушинской.
«Нам нравится, когда русские поэты страдают», — не без иронии заметила Кэрол Руменс.[19] Когда же русский поэт отказывается страдать, становится поэтом-лауреатом другого государства и вторгается на чужое поэтическое пространство, количество стрел, направленных в его сторону, увеличивается пропорционально росту его славы. И тут Кэрол Руменс попала в самую точку. Англичане редко принимают в свою компанию, в свой клуб чужих, а Бродский для них чужой дважды: как русский и как американец. «Англичане очень подозрительно и негостеприимно относятся к тем, кто вторгается в их литературу, — говорит Дэниел Уайсборт, — а он вроде как вторгается».[20]
Джон Бейли называет еще одну любопытную причину непопулярности Бродского среди английских поэтов — глубокую привязанность Бродского к Одену.[21] Бродского в Англию привез из Австрии Оден и опекал его как младшего брата. Эта опека имела как положительные последствия, так и отрицательные. Положительные самоочевидны. Отрицательных по крайней мере два: покровительство такого гиганта, как Оден, вызывало зависть у одних и неприязнь у других, в частности у тех, кто воспринимал отъезд Одена в Америку накануне войны и отказ от британского подданства как предательство. Высказывания Бродского об Одене сильно раздражали поэтов, не любящих Одена. Никто из английских критиков и поэтов никогда не называл Одена «величайшим умом двадцатого века»[22], никто из них не ставил его так высоко как поэта, и вдруг является какой-то самоуверенный иностранец, говорящий по-английски с акцентом, и заставляет их посмотреть на Одена другими глазами. Но, по мнению Джона Бейли, Оден и Бродский — единственные из великих поэтов их поколения, кого можно назвать по-настоящему цивилизованными поэтами.[23]
Высоко оценивает поэзию Бродского профессор английской литературы в Бристольском университете Генри Гиффорд Питер, заканчивая свою рецензию словами: «…лучшая поэзия из Америки в последние годы пришла к нам от этого русского».[24] Стоит также упомянуть очень известного в Великобритании писателя Д.-М. Томаса, переводчика Ахматовой и Пушкина; он взял два интервью у Бродского, одно было передано по телевизору, другое опубликовано в журнале «Quarto».[25] Д.-М. Томас в своей рецензии на второй английский сборник стихов Бродского «A Part of Speech» пишет: «Всякий, кто устал от чтения добросовестно сделанных, умных городских стихов и утонченной иронии, или, напротив, от стихов нечленораздельных; кто не имеет ни малейшего желания открывать еще одну антологию „легких“ стихов; или, листая литературные журналы, готов взвыть при виде еще одного отточенного, компетентного стихотворения, ничего не добавляющего его душе; кто устал как от общих, так и от темных мест в стихах, восстановит веру в поэзию, читая новый сборник Бродского».[26] Есть и другие доброжелатели Бродского. Алана Дженкинса, заместителя главного редактора «Литературного приложения к журналу „Time“», в котором регулярно печатались английские стихи и переводы Бродского, привлекало в Бродском все: не всегда хорошо выбритое лицо в веснушках, редеющие рыжие волосы, выразительный рот и огромные бледно-голубые глаза; даже его «некорректность», как поэтическую (то, как Бродский обращался с английским синтаксисом и с английской просодией), так и политическую (его отношение к женщинам), считает Дженкинс, извиняла огромная любовь поэта к красоте всех трех объектов, от него «пострадавших»: к красоте языка, поэзии и женщин.[27] Как правило, «английского» Бродского хвалят за терпкий юмор и христианскую тематику (Стивен Спендер),[28] за остроумие высшего порядка (Майкл Шмидт),[29] за изобилие афоризмов (Тони Гулд)[30] и техническую виртуозность. А упрекают за разговорные обороты и прозаизмы, за чуждую английской поэзии просодию, за смешение стилей, за вычурные и комические рифмы, за перегруженность стихотворения смыслом, наконец, за увлечение высокими темами и абстрактными категориями.
Если мы вернемся к чисто литературным делам, то мы разглядим еще одну причину столь больших расхождений между оценками Бродского-прозаика и Бродского-поэта: степень вмешательства поэта в английские переводы. Напомним, что первые два английских сборника Бродского, «Selected Poems» («Избранные стихи», 1973) с предисловием Одена и «A Part of Speech» за двумя-тремя исключениями получили в основном благожелательные оценки. Все стихи первого сборника переведены одним человеком — профессором Джорджем Клайном. В работе над вторым сборником помимо профессора Клайна принимали участие еще девять переводчиков и поэтов: Алан Майерс, Дэвид Макдаф, Харвар Мосс, Барри Рубен, Дэвид Ригсби, Дэниел Уайсборт, Ричард Уилбер, Энтони Хект и Дерек Уолкотт. В этом сборнике мы найдем только одно стихотворение, написанное Бродским по-английски, — «Elegy: for Robert Lowell»; несколько переводов сделано в соавторстве с Бродским; имя автора как единственного переводчика стоит под циклом «Часть речи» (15 стихотворений), хотя мне известно, что первоначально этот цикл стихотворений перевел Дэниел Уайсборт и опубликовал их в журнале «Poetry», и даже был удостоин за них престижной награды.[31] Но переводы эти Бродского не удовлетворили, он нашел их метрически слабыми и перевел их сам, настолько изменив, что профессор Уайсборт отказался от соавторства и обвинил Иосифа чуть ли не в плагиате.[32] В моем архиве хранятся также переводы цикла «Часть речи» и стихотворения «Декабрь во Флоренции» Алана Майерса; последнее тоже было переработано Бродским до неузнаваемости. Бродский извинился перед обоими переводчиками, но стоял на своем.
Таким образом, Бродский руку приложил к 26 из 52 стихотворений, вошедших во второй английский сборник. В третьей английской книге, «То Urania», из 46 стихотворений 23 переведено самим поэтом, 8 вместе с Аланом Майерсом, Питером Франсом и Джоржем Клайном; 12 — написано по-английски, и только 2 стихотворения и поэма «Горбунов и Горчаков» (Harry Thomas) переведены новыми переводчиками Бродского («Seven Strophes» — «Я был только тем, чего…» — Paul Graves; «На выставке Карела Виллинка» — Jamey Gambrell). Вовлеченность Бродского в свои английские тексты достигала максимального уровня в последнем английском сборнике «So Forth». В нем мы не найдем ни одного переводчика, кроме самого поэта: 44 стихотворения переведено и 20 написано по-английски. Этот посмертный сборник и есть, в сущности, квинтэссенция английского Бродского.
0К автопереводам Бродского можно предъявить несколько претензий. Во-первых, он свободно обращается с собственными текстами. Так, без какой-либо необходимости, ритмической или семантической, в переводе стихотворения «Я входил вместо дикого зверя в клетку…» он меняет местами слова «дважды» и «трижды»: «трижды тонул, дважды бывал распорот», по-английски «Twice have drowned, trice let knives rake my nitty-gritty…». Он создает анжамбеманы, которых нет в оригинале, например, между строками 5 и 6, 13 и 14. Невозможность найти в английском языке рифму к слову «солидарность» вынуждает Бродского воспользоваться клише: «You can’t make an omelette without breaking eggs» («Не разбив яйца, омлета не сделаешь»). Упрямый боец с любыми клише, стучавшимися в его лингвистические двери, Бродский перефразировал и это, тем самым увеличив длину строки, зато получил рифму vomit — from it. В английском рифмы обычно не привлекают к себе внимания, рифмы же Бродского либо оригинальны до экстравагантности: «a brilliant addity that native speakers are unlikely to land upon»[33], либо комичны и напоминают рифмы известного английского пародиста Вильяма Гилберта (1836—1911), автора либретто к оперетте «Гилберт и Силливан», музыка Артура Силливана. Многосложные женские рифмы в английской поэзии вообще комичны — в духе забавных рифм американского поэта-юмориста Огдена Нэша (1902—1971). Для английский поэтов, считает Доналд Дэви, такие рифмические схемы Бродского, как АААВВВССС («Декабрь во Флоренции»), выглядят крайне неестественными.[34] И чем изощреннее рифмы Бродского, тем чрезмернее их броскость. Ради рифмы к city Бродский пользуется слэнговым nitty-gritty. В результате изящество и простота оригинала, стоическое благородство всего стихотворения унижены комическими рифмами и политическими клише. Сдержанный по тону и лексике оригинал в переводе приобрел драматический характер. На родном языке, как мы знаем, драмы и мелодрамы Бродский всегда старался избегать. Стушеван в переводе и элемент самоиронии.
Поэты редко переводят самих себя. Но когда они вынуждены это делать, как Бродский, они берут на себя необычную задачу — написать одно и то же стихотворение дважды, что, как верно замечает Дэниел Уайсборт, трудоемко не только физически, но и эмоционально. Соблазн переписать текст заново, внести изменения, вероятно, немалый. И Бродский этому соблазну нередко уступал. В отличие от Энн Стивенсон, на взгляд которой Бродский совсем не чувствует английской просодии, профессор Уайсборт считает, что, будучи свободным от предрассудков и клише английской просодии, Бродский смело сближал две поэтические системы в поисках некоего лингвистического двойника.[35] Эти две системы, наверное, можно сблизить, но синтезу они вряд ли поддаются. Тем не менее следует отдать должное русскому поэту, вошедшему в чужую литературу и приложившему немало усилий, чтобы изменить ее формы и контуры. Об этом пишет поэт Лахлан Мэкиннон: «Бродский был призван для того, чтобы представить новый языковой диалект. Точнее сказать — английский язык оторванного от родных корней человека. «У Одена он научился выискивать в залежах языка его самые тайные пласты, и в результате родился особый стиль — может быть, в некоторых случаях и проводящий в замешательство, но всегда последовательный и завершенный».[36]
В идеале Бродский хотел бы получить некий новый диалект: русский вживить в английский, а английский трансформировать в русский. Он верил в возможность формального мимесиса, некой мимикрии двух языков.[37] Как никто до него, Бродский сблизил два языка. Русские гиперболы уживаются у него с английскими литотами. На взгляд Майкла Гофмана, Бродский не только сильно русифицировал английский, но и американизировал его.[38] Дэниел Уайсборт приводит примеры того, как Бродский привносил русский акцент в английский, в частности «усилил интеллектуальный аспект английской поэзии, внеся в нее мощность знания, логики, исторических реалий».[39]
Триумф Бродского заключается в том, что он приближался к идеалу, и в некоторых английских стихах его почти достиг. Шеймас Хини считатет, что его последнее английское стихотворение «Reveille» («Побудка») — шедевр: «Читая стихотворение Бродского „Reveille“, с языком насыщенно многозначным, суггестивным, где смешаны мысль, звучание и языковая игра, я ассоциирую это из пишущих на английском с Хопкинсом…»[40] Кэрол Руменс тоже считает, что его английские стихи более естественны и изысканы, чем его автопереводы. По мнению Джонатана Аарона, «английские стихи Бродского являются не переводами в точном смысле слова, а — заимствуя у Роберта Лоуэлла термин, которым он определял свои версии иноязычных текстов, — подражаниями русскому оригиналу. Я готов поспорить, что из 300 стихотворений, вошедших в состав собранных переводов Бродского, по меньшей мере 60 — совершенно самостоятельные и первокласные английские стихи. „Collected Poems in English“ — это рассказ о романе писателя с английской речью».[41]
Бродскому многое удалось, как показывают исследования его английских стихов. Мне показалось, что наиболее авторитетную оценку английских стихов Бродского могли бы дать филологи, чей английский язык родной, чья профессия — русская литература, а специальность — русская поэзия. Составляя сборник статей, посвященных Бродскому[42], я обратилась к западным славистам с просьбой написать об английских стихах Бродского. Мы с профессором Лосевым включили три статьи о столь разных английских стихах Бродского, как «Galatea Encore» (1983) Леона Бернета; «Belfast Tune» (1986) Роберта Рида и «То My Daughter» (1994) Дэвида Бэтеа.
Леон Бернет выявляет широчайший культурный фон английской миниатюры Бродского «Еще раз Галатея»: от «Метаморфоз» Овидия до авторов нашего времени. Роберт Рид высоко оценил семантическую нагрузку метра и односложных слов, как и всю лексическую организацию стихотворения, поражаясь мастерству Бродского писать политическое стихотворение, не употребив ни слова из политической лексики и оставив за пределами текста всю политическую реальность Северной Ирландии, проявив одновременно недюжинный такт, симпатию и отстраненность: «Это необычное проникновение в природу североирландских волнений тем более замечательно, что достигается посредством формальной структуры и поэтического мастерства». Он усмотрел даже в рифмах стихотворения (hurt — short) ирландский акцент, что свидетельствует о чрезвычайной чувствительности уха Бродского. Он указал на высокую функциональность анжамбеманов, в частности межстрофного: «and her stare stains your retina like a grey / bulb when you switch // hemisphere», — ответив тем самым на критику этого стихотворения Доналда Дэви, считавшего, что анжамбеманы в этом стихотворении «грубы» («coarse»), «бесцеремонны» («cavalier») и «насильственны» («violent»).[43] Профессор Дэвид Бэтеа увязывает стихотворение «Моей дочери» с традицией Роберта Фроста и Томаса Харди, как и со всем корпусом русских текстов Бродского: та же нарочитая антилиричность, выдержанная отстраненность и беспощадная самоирония; то же бесстрашие, с которым он умел посмотреть в глаза ужасному («a full look at the worst»). И технически английские стихи Бродского не что иное, как продолжение его русской поэтики: достаточно посмотреть, как изобретательны английские рифмы Бродского, как афористичен его язык, насколько семантически оправданы его дерзкие анжамбеманы, как поставлен на службу смыслу метр. Метаморфозы человека в истории, вещность, время, вера и язык остаются магистральными темами поэта и в русской и в английской обложках. И, вспомнив слова Бродского «отвлечение от себя плюс диагноз происходящего», мы увидим, как четко проступает иудейско-римский профиль на портрете русской Музы в конце XX века.
Сам Бродский никогда не претендовал на место на английском или американском Парнасе, даже став поэтом-лауреатом США. Он повторял, что у него нет амбиции стать англоязычным поэтом.[44] Он говорил, что писал стихи по-английски, чтобы, во-первых, «избавиться от лингвистического комплекса», и, во-вторых, чтобы его друзья-поэты могли судить о его работе не по переводам десятилетней давности: или, наконец, просто «в угоду любимым теням» — Одена, Роберта Лоуэлла, Стивена Спендера. Два языка виделись Бродскому как два разных типа мировосприятия, и он нуждался в них обоих: «…возникни сейчас ситуация, когда мне пришлось бы жить только с одним языком, то ли с английским, то ли с русским, даже с русским, то это меня чрезвычайно, мягко говоря, расстроило бы, если бы не свело с ума. На сегодняшний день мне эти два языка просто необходимы».[45] О неоднократных параллелях с ситуацией Набокова Бродский однажды сказал: «Это сравнение не слишком удачно, поскольку для Набокова английский — практически родной язык, он говорил на нем с детства. Для меня же английский — моя личная позиция. Я испытываю удовольствие от писания по-английски. Дополнительное удовольствие — от чувства несоответствия: поскольку я был рожден не для того, чтобы знать этот язык, но как раз наоборот — чтобы не знать его. Кроме того, я думаю, что я начал писать по-английски по другой причине, нежели Набоков, — просто из восторга перед этим языком».[46] Послушаем, что говорит на эту тему такой авторитет в поэзии, как Дерек Уолкотт, читающий Набокова и Бродского исключительно по-английски: «…единственным, на мой взгляд, человеком, которому удавалось писать стихи по-английски, был Набоков, но Иосиф куда более лучший поэт, чем Набоков. Или, скажем, Конрад».[47]
* * *
Английская поэма Иосифа Бродского «History of the Twentieth Century» появилась в летнем номере «Partisan Review» за 1986 год. С середины XX века «Partisan Review» был одним из самых авторитетных литературных журналов Америки, оставаясь и политическим изданием леволиберального толка. Там публиковались Т.-С. Элиот, Владимир Набоков, Пабло Пикассо, Джордж Оруэлл, У.-Х. Оден, Альбер Камю, Франц Кафка, Бернард Маламуд, Жан-Поль Сартр, Исаак Башевис-Зингер, Сергей Довлатов и т. д. Бродский несколько раз, начиная с 1973 года, печатался в «Partisan Review» как поэт и эссеист.
«История XX века» была включена в том «Collected Poems in English» («Избранные стихотворения на английском», 2000) в издательстве «Farrar, Straus & Giroux».
Текст недвусмысленно пародирует заголовки газетных передовиц, содержит перечень имен и фактов. Каждая глава завершается своего рода интервью с героем минувшего года (кивок в сторону журнала «Time», который начал это практиковать с 1927-го).
Критика не была особенно восторженной. Даже после того как Бродский получил Нобелевскую премию по литературе, Боб Корбетт, профессор Вебстерского университета, высказался так: «Мне очень понравилось содержание его очень длинного стихотворения „История ХХ века“… Думаю, что это просто ужасная поэзия, но мне очень понравилось содержание, и я был особенно очарован списком тех, кого он решил включить в текст, и еще более интересным для меня было то, кого он решил не включать!..»
Английскую поэзию Бродского американская и британская критика оценивала неоднозначно. Поэт и переводчик Дэниел Уайсборт писал о стихах Бродского на английском языке: «На мой взгляд, они весьма беспомощны, даже возмутительны, в том смысле, что он вводит рифмы, которые всерьез в серьезном контексте не воспринимаются… Но постепенно у него получалось лучше и лучше, он и в самом деле начал расширять возможности английской просодии, что само по себе необыкновенное достижение для одного человека. Не знаю, кто еще мог этого добиться. Набоков не мог».
Но в представлении Нобелевского комитета в октябре 1987-го было сказано дословно следующее: «В настоящее время Бродский плодотворно творит на русском языке. Параллельно принимает активное участие в переводе его произведений на английский язык, а иногда и пишет на этом языке, весьма эффектно. „История XX века“ (1986) представляет собой серию стихотворений, написанных в игривом и пародийном жанре, с совершенно удивительным мастерством использования английских идиом».
1. Douglas Dunn. In Whom the Language Lives (рецензия на сборник эссе «Less than One») // Poetry Review. Т. 76. No. 3. 1986. P. 4—6.
2. Jeremy Brooks. Writer in the Shadow of W. H. Auden // The Independent. 23 October 1987. P. 17.
3. Ibid. P. 17.
4. Michael Hofman. Measured of a Poet’s Mind (рецензия на сборник эссе Бродского «Less than One» // The Guardian. 3 October 1986. P. 11.
5. Пользуюсь случаем выразить благодарность Кэрол Руменс, приславшей мне свою рецензию в рукописном виде. Статья написана для журнала «Poetry».
6. Peter Porter. Satire with a Heart (рецензия на «A Part of Speech») // The Observer. 14 December 1980. P. 28.
7. Peter Porter. Lost Properties (рецензия на «То Urania») // The Observer. 11 December 1988. P. 46.
8. Donald Davie. The Saturated Line // The Times Literary Supplement. 23—29 December 1988.
9. Аль Альварез, ответы на мой вопросник, неопубликовано.
10. Ответы на мой вопросник, неопубликованы.
11. Blake Morrison. The Muse and Mortals // The Independent on Sunday. 24 November 1996. P. 34—35.
12. Питер Леви, ответы на мой вопросник, неопубликованы.
13. Юрий Колкер. Несколько наблюдений (о стихах Иосифа Бродского) // Грани. № 162. 1991. С. 93—152.
14. Christopher Reid. Great American Disaster (рецензия на «То Urania») // London Review of Books. Т. 10. No. 22. 8 декабря 1988. P. 17—18.
15. Craig Raine. A Reputation subject to inflation // Financial Times. 16—17 November 1996. P. 19.
16. Seamus Heaney. Brodsky’s Nobel: What the Applause was about // The New York Times Book Review. 8 November 1987. P. 31. Русский перевод см. в газете: Сегодня. 24 мая 1996. С. 10.
17. Ibid. P. 1, 63 и 65.
18. Иосиф Бродский. Письмо в «Нью-Йорк Таймс», 1 октября 1972 г. // № 5. 2000. С. 4.
19. См. примеч. 5.
20. Интервью с Дэниелом Уайсбортом // Знамя. 1996. № 11. С. 149.
21. John Bayley. Sophisticated Razzmatazz // Parnassus: Poetry Review. 1981. Spring/Summer. Part 9. P. 84.
22. Сочинения Иосифа Бродского. Т. 5. СПб., 1999. С. 259.
23. John Bayley. Mastering Speech // The New York Review. 12 June. 1986. P. 3.
24. Henry Gifford. The Language of Longliness // Times Literary Supplement. 11 August 1978. P. 903.
25. D. M. Thomas. Interview with Joseph Brodsky // Quarto. December 1981. P. 9—11. Русский перевод Игоря Пильщикова в: Большая книга интервью Иосифа Бродского (сост. Валентина Полухина. М., 2000); переиздание: Иосиф Бродский. Книга интервью. М., 2007. С. 178—193.
26. D. M. Thomas. Left-Off (рецензия на «A Part of Speech») // Poetry Review. Т. 70. No. 4. 1981. P. 44—52.
27. Alan Jenkin. Weapon against Time // The Guardian. 2 February 1996. P. 20.
28. Stephen Spender. Bread of Affliction (рецензия на «Selected Poems») // New Statesman. 14 December 1973. P. 915—916.
29. Michael Schmidt. Time of Cold // New Statesman. 17 October 1980. P. 13.
30. Tony Gould. Out of Russia (рецензия на «Less Than One») // New Society. 17 October 1986. P. 29.
31. Joseph Brodsky. A Part of Speech / tr. by Daniel Weissbort // Poetry. Vol. 131. No. 6 (March 1978). P. 311—320.
32. Daniel Weissbort. From Russian with Love: Joseph Brodsky in English. London, 2004. P. 90—91.
33. Питер Робинсон, ответы на мой вопросник.
34. Donald Davie. The Saturated Line // Times Literary Supplement. 23—29 December 1988. P. 1415.
35. Daniel Weissbort. Opus cit. P. 30—31.
36. Lachlan Mackinnon. Joseph Brodsky // The Independent. 30 January 1996. P. 12.
37. «Presumably he believed he’d successfully demonstrated that rhetorically mimetic translation between Russian and English was possible» (Daniel Weissbort. Opus cit. P. 30).
38. Michael Hofman. On absenting oneself // Times Literary Supplement. 10 January 1997. P. 7.
39. Дэниел Уайсборт. Памяти Иосифа Бродского // Бостонское время [газета]. 29 января 1997. С. 2.
40. Интервью с Шеймасом Хини, 1 февраля 1997 г. // Иосиф Бродский: Труды и дни. М., 1998. С. 264—265.
41. Интервью с Джонатаном Аароном // Валентина Полухина. Бродский глазами современников. Т. 2. СПб., 2006. С. 421.
42. Joseph Brodsky: The Art of a Poem. Eds. Lev Loseff & Valentina Polukhina. New York, 1999. См. русскую версию сборника под названием «Как работает стихотворение Бродского» (М., 2002).
43. Donald Davie. The Saturated Line (рецензия на сборник «То Urania») // The Times Literary Supplement. 25—29 December 1988. С. 1415.
44. Лиза Хендерсон. Поэзия в театре // Иосиф Бродский. Книга интервью. С. 340.
45. «Европейский воздух над Россией». С поэтом Иосифом Бродским беседует Энни Эпельбуэн // Странник. № 1. 1991. С. 42. Интервью включено в: Иосиф Бродский. Книга интервью. С. 159.
46. «Иосиф Бродский: „Грош цена русскости, которую можно потерять“». Пресс-конференция Бродского в Хельсинки, август 1995 г. Записал Евгений Горный // День за днем [газета; Таллин]. 8 сентября 1995. С. 13; включено в: Иосиф Бродский. Книга интервью. С. 730.
47. Дерек Уолкотт. Беспощадный судья // Валентина Полухина. Бродский глазами современников. СПб., 1997. С. 303; (издание 2006 — С. 355).