Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2019
Элизабет Боуэн. Смерть сердца. М: Фантом Пресс, 2019
Книга Элизабет Боуэн долго шла к русскому читателю: больше восьмидесяти лет. Возможно, текст просто ждал своего переводчика, и Анастасия Завозова с достоинством выдержала испытание стилем. Читая русскоязычное издание, не сразу понимаешь, кто — автор или переводчик — отвечает за эти словосплетения. Тонешь в них, пытаешься пробраться сквозь долгие описания природы, удивляешься точности суждений, непривычным сравнениям и тихо восторгаешься.
Стиль — главное в книге Боуэн. Ее сравнивают с Вирджинией Вульф, но в этот ряд можно поставить и наших современников, англичанина Джулиана Барнса и ирландца Колма Тойбина. Острова на окраине Европы окутаны туманом, и большинство романов, которые там пишутся, похожи на него: вязкие и тягучие. В них будто ничего не происходит, все действия — внутри героев. У Боуэн перед нами якобы разворачивается драма взросления, «смерть сердца» шестнадцатилетней Порции Квейн. Но никто здесь не бросается в объятия, не рвет в отчаянии письма, внешний мир не обрушает горести и напасти. Все важное происходит в беседах и в мыслях, и для описания чувств зацикленного на себе подростка это подходит как нельзя кстати.
Несмотря на бессобытийность, довольно объемистый роман удерживает интерес. Элизабет Боуэн знает, как это сделать: во‑первых, используя смену точек зрения (кроме авторского голоса мы увидим поток сознания Анны, жены сводного брата Порции, и Матчетт, старой служанки, хранительницы очага дома Квейнов, а также заглянем в дневник главной героини). Во-вторых, речь автора пестрит меткими высказываниями, которые вполне могут стать афоризмами: «Нет никого преданнее человека, влюбленного в чужую любовь, который однажды стал свидетелем поцелуя», «Люди не вешали бы картины над каминами строго по центру, не приклеивали бы обои так, чтобы узор казался бесшовным, если бы им не казалось, что с жизнью можно как-то договориться». Не менее точны и описания: у Боуэн внешнее есть отражение внутреннего — что в описании домов, что в образах героев. Вот юная Порция на пороге своих первых разочарований: «Ее тело состояло сплошь из перетекавших друг в друга ломаных и рваных линий; оно было присобрано на живую нитку, но двигалось с ощутимой несобранностью: каждое движение было немного чрезмерным, словно изнутри всякий раз прорывалась какая-то тайная сила». А это ее брат Томас, то ли охладевший и очерствевший с возрастом, то ли всегда бывший бесчувственным: «Несмотря на внушительной лепки лоб и крупную голову, к тридцати шести годам его приветливое и подвижное лицо уже слегка одрябло и как будто бы свисало с черепа».
У этого человека и его жены, «язвительной белой уточки» Анны, вынуждена жить оставшаяся сиротой Порция. Что ждет ее здесь, писательница зашифровывает в названиях частей романа: мир, плоть и дьявол. Для русскоязычного читателя это выглядит шифром (особенно если не прочитать вступление переводчика), а вот для читателей оригинала — вряд ли, так как триада основных источников искушений, приводящих к греху, упоминается в довольно распространенной англиканской молитве: «От всех соблазнов мира, плоти и дьявола, Господь, упаси нас».
На фоне обитателей и гостей дома на Виндзор-террас, привыкших носить маски, вести светские беседы и всегда загадывать, что о них подумают, главная героиня выглядит чистым созданием, эдаким «маугли». Она говорит первое, что придет в голову, принимает все за чистую монету, не ищет подвоха, «цепляется» к словам — потому что в ее картине мира если что-то сказано, то так оно и есть. Для других персонажей все это — признаки инфантильности, наивности. Но читатель с ужасом понимает: так — бесхитростно и открыто — и должно строиться общение в нормальном обществе. Непосредственные Дикки и Дафна Геккомбы из дома у моря в этом смысле больше похожи на живых людей — они хотя бы не сдерживают порывы чувств. Анна, прочитав дневник невестки, возмущена: мол, Порция все выворачивает наизнанку, понимает неправильно. Позже мы увидим дневник и станет ясно: девочка вообще ничего не понимает, не дает оценку, только фиксирует факты. То есть это сама Анна, посмотрев на свою жизнь со стороны, видит в описании негатив. Еще раз такой эффект проявляется, когда Томас и Анна рассуждают, чего бы им хотелось, будь они на месте Порции. Тем не менее, зная, что от их образа жизни Порции хочется сбежать, менять супруги Квейн ничего не намерены: ведь их сердца уже умерли.
Не получив любви от опекунов, девушка устремляется душой к служанке Матчетт, но ее сухой благосклонности мало (она тоже, но по другой причине — в силу своей должности — вынуждена всю жизнь скрывать какие бы то ни было чувства, поэтому сейчас не может даже обнять плачущую девочку). Тогда появляется Эдди, никчемный истеричный ловелас, и, конечно, в такого «плохого мальчика» и влюбляется Порция, которой просто нужно на кого-нибудь обратить свои чувства.
«Когда люди дурно с вами обходятся, вы лучше подумайте, не обошелся ли кто-нибудь дурно и с ними», — говорит майор Брутт Порции, тем самым предлагая пожалеть обидчиков. Но Боуэн не показывает (и Порция тоже не может разобраться), были ли эти люди когда-то другими. Главное, чего хочется после прочтения, — самим не уподобиться героям «Смерти сердца».