Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2019
Е. К. Лившиц. «Я с мертвыми не развожусь!..»: Воспоминания, дневники, письма. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2019
Екатерина Лившиц — вдова Бенедикта Лившица, поэта, переводчика и мемуариста. Над ее книгой поработал филолог Павел Нерлер. История этого издания начинается в середине 1980‑х годов, когда появилась возможность напечатать «Полутораглазого стрельца». Нерлер, комментируя избранные тексты, обращался к вдове за уточнениями. Из них, как можно предположить, и родились заметки, сложившиеся в мемуары, — в первую очередь о «Бене», а уже потом о дружбе с М. Кузминым, К. Чуковским, О. и Н. Мандельштамами, а также о жизни в Киеве, Ленинграде и… в Сосьве — одном из многих и многих лагерей.
Что-то, конечно, записывала Лившиц и ранее: заметки о похоронах А. Ахматовой или речи для выступлений на вечерах памяти. Но без настоятельного любопытства филолога мы вряд ли бы имели эту книгу.
Дополняют картину письма к Е. Дейч-Малкиной, М. Мхеидзе-Мегрелидзе, М. Чуковской, Арс. Тарковскому, М. Гаспарову и т. д. То ли от того, что Лившиц — жена писателя, то ли от того, что эпистолярный жанр предполагает особый стиль и люди прошлого набивали руку в языковых изысках, сегодня читать эти письма (пусть в них и описываются даже самые отвратительные годы советской истории) — одно удовольствие.
Перед нами разворачивается целая эпопея борьбы за публикацию переводов с грузинского («Картвельские оды», 1964) и французского («У ночного окна», 1970) языков. Последняя работа несколько раз отклонялась или откладывалась вовсе, а причины были самые типичные (можно сказать, самые идиотские): то составителем был Вадим Козовой, ранее отсидевший по политической статье; то надо убрать из заголовка необычное и непонятное, а потому враждебное слово «сюрреализм»; то нужно удалить из антологии Луи Арагона, поскольку он осудил ввод войск стран Варшавского договора в Прагу (в 1930‑е годы Бенедикта Лившица буквально заставили перевести Арагона, тогда француз-коммунист был первым другом Страны Советов).
Лившиц сокрушалась: «Просто ума не приложу, как быть, где нажимать, на кого нажимать, чем нажимать». Когда книга наконец вышла, поступила жалоба от простого читателя, который удивился, что в антологии напечатан Андре Жид, известный «антисоветским пасквилем» «Возвращение из СССР».
Не отстают от писем и мемуары. В них стилевая утонченность отходит на второй план, уступая место детализации обстановки и времени. Описывая пореволюционный Киев, Лившиц будто заново погружается в ту атмосферу и пытается ее передать; в ход идут рубленые фразы: «Зима девятнадцатого-двадцатого года. Холодно и темно. Топим буржуйку, керосиновая лампа — роскошь, освещаемся коптилкой. Мама каждую ночь „ловит“ воду: днем вода до третьего этажа не поднимается». Какие, казалось бы, мелочи — буржуйка, коптилка, вода, которую нужно еще и «поймать»; но именно они и создают эпоху.
Когда дело доходит до описания лагеря в Сосьве, Лившиц переходит на телеграфный стиль: «Меня навсегда оставляют в зоне. Работаю санитаркой. Мои пациенты — Каломийцев, полковник-артиллерист, румыны, эстонцы, слухи о блокаде Ленинграда. У меня — воспаление суставной сумки, лазарет, доктор Фоссенбрангер, нескончаемая симфония. Два моих барака открытого туберкулеза, я ночью во время дежурства сплю на плите…» От этой емкости и сжатости накатывает еще больший ужас.
«Я с мертвыми не развожусь!..» — это документальная литература, которую можно поставить в один ряд с художественной: с одной стороны, с «Реквиемом» А. Ахматовой (Лившиц рассказывает, как вместе с поэтом стояла в одних крестовских очередях), а с другой — с романом «Зулейха открывает глаза» Г. Яхиной (Сосьва во многом напоминает Семрук). Такое сопоставление может иных читателей удивить, однако и non-fiction и fiction от этого только выигрывают.