Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2019
СТАЛИН В 1912 ГОДУ
На улице Правды
(тогда Кабинетской)
писал ты и правил
артикль свой простецкий.
Легальный соавтор
чернил и пера,
что б быть тебе завтра
таким, как вчера?
К работе зовом
остался бы мил
не кровью знамен,
а чернью чернил.
Слово — не дело,
буква — не сало.
Чернь грамотела,
кровью писала.
* * *
Сходим-ка в цирк да подправим-ка нервы,
глядь, успокоит игра,
где императоры Гальба и Нерва
по вечерам у ковра.
Тут на арене невинных не мучат,
это не тот Колизей —
тут не спускает медведя, а учит
лысый пророк Елисей.
Екатерина-царина не всуе
машет с матраса-коня.
Лошадь гарцует, лошадь танцует,
носит, выносит меня.
Всклянь наливайте, пейте и лейте,
как на песочке легко!
Фридрих Великий сыграет на флейте,
Сталин споет «Сулико».
Мир — это сцена, а люди — актеры.
Бог им, убогим, подаст.
А за кулисами водит который —
тот, почитай, невропаст.
* * *
Пространство к востоку от рая —
бывает ли дальней восток?
Бредя, спотыкаясь, хромая,
но только ступить за порог.
Увидев рассвет на востоке,
отвергнув запа`д и заход,
выхаживать туки и токи
земли под названием Нод.
И я ли тебя не прославил,
и я ли восторг не исторг —
не Каин, не камень, не Авель,
а чей-то никчемный росток.
* * *
Отшельнику пришла пора
уединиться.
Какая может быть игра
у единицы?
Он отошел за штат, за ряд,
он сдулся в аут.
А сокрушался, говорят,
а плакал, бают.
Когда по полной отходняк,
без опохмелки —
то это вовсе не пустяк,
не белки-стрелки.
Не позабавиться грешком,
да без огрехов.
Лежи себе ничком, тишком,
как доктор Чехов.
Ты был бирюк и нелюдим,
и вот — отжился.
И был един и неделим,
и разложился.
* * *
И девам и женам
едино скажу:
невооруженным,
в кино не хожу.
Там шумы и темень,
там прячется страх
и этими — теми,
и зверем в кустах.
Стооким, стоглазым,
и тысячей жал —
и бедный мой разум
впотьмах задрожал.
Проведайте вы хоть
про участь и честь
за надписью «Выход»
упасть и воскресть.
ВАРИАЦИЯ
И я любился древле с милой
и звал Прасковьей
за то, что недругов давила
ногой слоновьей.
Вилась военная дорога,
стопа ступала,
и было враз, и было много,
и было мало.
Сражайте присно и доныне,
грызите, ешьте, —
а дева-слава хоть в Берлине,
хоть в Будапеште.
Ах, Будапешт, былая слава,
и так и этак.
Какая странная забава
ходить в поэтах.
Россия-мать, какое лыко
в петлю завьется?
Звучит военная музы`ка —
труба зовется.
Тогда походною походкой
вернусь я к милой
и поделюсь слезой и водкой
с ее могилой.
* * *
Слова, язык, оттенки знаков,
сподручное не под рукой:
хоть одинаков — но инаков,
и друг — а все-таки другой.
Не клад, так склад — но нету складу,
вложи — а все же не в ладу.
Войдя и проникая Аду,
оказываешься в аду.
Сложив слога — и полномочья.
устав уставя — и устав,
Антоний рвал антоним в клочья
и гнал синонимы Гюстав.
ИЗ БОДЛЕРА (Коты)
Кло де вужо, шампань «моэт»,
кошницы ор, часов лукошко —
и благоденствует поэт,
и рядом с ним мурлычет кошка.
Высокий дух, крутой замес,
созвучье баккара и лиры —
а тот, другой, по стенке лез
и грабил мирные квартиры.
Равно — сиренев или рыж,
промежность или промежуток, —
а тот, другой срывался с крыш,
спеша на биржу проституток.
Еще не ясно — есть ли, нет
совет и прочие союзы, —
но услаждается поэт
услугами продажной музы.
А что касается кота
в аспекте долларова транша —
его поглотит пустота
и растерзает великанша.
* * *
Как странники странной любовью свой посох,
как пустынь пустынник, как послушник послух,
так русский Россию рассеянно любит:
не пашет — а сеет, сожнет — и погубит.
Так белое знамя синея алеет,
так сытого голод убьет — пожалеет.
Так вовремя ахнуть и вовремя охнуть,
ко времени жить и не вовремя сдохнуть.
Крапива стрекалась и ластилась голым,
душа пресмыкалась — и взмыла, как голубь,
гугнит и гундосит, глаголет глаголом,
и ведает пропасть, и прыгает в прорубь.
ПАМЯТИ ПОЭТА
Москва, как известно, заходит с носка,
и бьет, и валяет, и гложет тоска,
но с лучшей из прочих Эмилий
меняешь ты версты на мили.
Актерка, позерка, нестриженый куст,
английское слово сорвавшая с уст,
в отличье от Сартров и Хейзинг
и «лавли» она, и «эмейзинг».
Мы русские все же: абзац и восторг!
Владычат Владимир и Владивосток.
Денис по-английскому Dennis —
куда я от этого денусь?
В какой из обителей чуждой страны
решил ты, родимый, вернуться на ны,
и связь с иностранкою Музой
предстала ненужной обузой?
От карего ока чужих кареок
спеши-торопись-заполняй бегунок.
Поющему дело за малым —
свободно сгореть самопалом.
Свобода пронзит не мечом, так лучом,
но радиоволнам Земля нипочем —
и вот без Россий и без Англий
в эфире ширяется ангел.
Я сам ведь такой же, такой же я сам,
почти что доверившийся небесам
и так же, подобно ребенку,
в кустах потерявший гребенку.
* * *
Опять зима, и ветер-вечер
ожогом снежного костра,
и те же ледяные речи,
вчера звучавшие, вчера.
Собрать полярные колосья,
холодный поднести букет, —
но въедут полость и полозья
в непререкаемое нет.
И новой ночью пролетая,
увидеть в той же стороне:
гуляет дюжина крутая,
топя отчаянье в вине.
Коль в январе, а не в июле
приспело время винных проб,
метель визгливая, как пуля,
ударит Катьку в бедный лоб.
Не выстрел полыхнул из теми,
не черт костями путь мостил, —
но Блок — и в памяти, и в теме —
Наталье Волоховой мстил.
Откройся, пыльная кулиса,
и озарением залей:
актерка жаждет бенефиса,
а Катьке хватит трех рублей.
И угадать тогда не просто ль,
что в той морозной пустоте
разносит пламенный апостол
весть о сжигающем Христе.
* * *
«Все расхищено, предано, продано —
отчего же нам стало светло?» —
так к Ахматовой милая родина
заглянула в окошко-стекло.
Древний страх то ль вблизи, то далеко ль
обретает иную струю:
чем ты более выставил стекол,
тем скорее очнешься в раю.
Доверяясь моралям и басням,
всякий грешник опробует шанс.
Путешествие будет опасным —
утверждало кино «Дилижанс».
Я же, взглядом скользнув по обоймам
уходящих до неба могил:
— Путешествие будет спокойным,
если ты краснокожих не бил.
Сколько мертвых легло по дороге,
сколько грязной воды утекло.
Удаляются сонные дроги,
голубеет, светлеет, светло.
ГОНЧАРОВ
Голоса Эллады —
oтлетевший вздох.
Паруса «Паллады»
на просушку в док.
Обломилась ветка,
отцвела сирень.
Пуля целит метко,
да вонзиться лень.
А зачем вонзаться?
Лучше просто так
в простынях возжаться
да сосать кулак,
как медвежью лапу —
деликатный кус!
Короли и папы
знали в этом вкус.
Эх, дыра медвежья!
Меховая клеть!
Чем родиться, прежде
надо помереть.
Евро-азиатский
камень-истукан.
Западно-восточный
самосон-диван.
Укатил за море —
прикатил в Сибирь.
Крынки на заборе
вешать пособил.
Суховей, усушка,
сухостой, застой.
За морем телушка —
рублик за постой.
Сны ленивцу снятся —
город городить,
А с дивана сняться —
мужику родить.
Сеяли пшеницу,
уродилась рожь.
Молодцу жениться —
только в пальцах дрожь.
Вышивала гладью
кружевница мать.
Спать — не только с ……
спать, но только спать.
Злой Венерой? — Корью!
Лучше о былом
сочинить исторью
и роман-облом.
Райские награды
обещает Бог.
Прихожане рады,
да священник лох.
А из Петрограда
водный путь усох.
* * *
Ты не помнишь уже, дорогая, —
это было давно, не вчера, —
как от этого злобного лая
помертвела деревьев кора.
И с тех пор до сих пор недугуют
поселенцы убогой клети,
и деревья шумят, негодуют,
будто силятся с места сойти.
* * *
Ференц Лист, подобье венгра,
плодовитейший рапсод.
Я ж играл на скрипке Энгра
без моделей, как без нот.
Но игрец внештатной скрипки
на листе впадает в раж,
и рисует без ошибки
лучший в мире карандаш.
Горьким словом вуайера
прокляну чужой устав.
И спиной сидит Венера,
под себя пяту поджав.