Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2019
Стукнул по карману — что-то звякнуло.
Я обрадовался и отправился в магазин за шоколадкой и кофе.
Женщина за прилавком приняла меня как дорогого гостя. Улыбнулась. И даже предложила взять сэндвич с лососем.
— Свежий, — шепнула доверительно. Волосы ее на темени стягивала цветастая клешня. Губы алели.
Но я был настойчив: кофе и шоколадку — довольно с меня.
— А коньяк будете? — не унималась продавщица.
Я оглянулся. Всякое ведь бывает. Начальство не дремлет… Но в маленьком магазинчике под названием… под названием… а в общем, без названия… так вот, в этом магазинчике начальства не было. Здесь вообще никого не было. Только я, продавщица и три килограмма жирной колбасы.
Но я ответил отказом.
От первой несложно. Особенно если денег мало.
Вернулся в офис. Съел шоколадку. Выпил кофе. Посмотрел, как плавно ложатся на землю снежинки, будто батальоны маленьких и храбрых десантников.
Дела все были сделаны. Оставалось высидеть последний час — и домой.
От нечего делать зашел на пару сайтов (не порно).
Спортивные новости — тухлые. Политические, как всегда, отсутствовали. Зато интернет-энциклопедия порадовала.
Сегодня, сообщила она мне, день рождения великого русского поэта Николая Рубцова.
Сначала этой информации я не придал значения. Мало ли великих русских поэтов празднуют день рождения в январе! Наверняка их сотни, тысячи… Но потом вспомнилось: библиотека рядом с моим домом, та самая, куда я хожу иногда, чтобы взять очередной выпуск журнала «Популярная механика», она носит имя Николая Рубцова.
Вспомнился и его портрет. Обыкновенный мужичок в растянутом свитере.
Не Хемингуэй. Хемингуэйчик.
Залысина. Бессмысленные нити волос. Морщины. Улыбка.
Чем-то он напоминал моего родственника дядю Колю — коммуниста, работягу и большого поклонника боевиков со Стивеном Сигалом.
Я погуглил.
Действительно Николай Рубцов. Его стихотворения присутствовали в Сети.
Стоило ли этому удивляться?
— Что делаешь? — спросила меня неожиданно коллега. Она проходила мимо и вдруг остановилась. Чашка с чаем в ее руках казалась огромной.
— Так, — дал я ответ, идеально подходящий для таких случаев.
Но она не отставала.
— Это что — стихи?
— Нет, — соврал я.
Она сменила позу. Перенесла вес с левой ноги на правую.
— Подожди-подожди. Это стихи! Твои?
— Нет, — ответил я честно.
— Да что врешь! Наверняка твои? Покажи!
Мне отчего-то стало неловко.
— Это не я. Это поэт Николай Рубцов.
Но женщина (белый свитер, большие серьги, на шее — пятно) мне не верила.
— Да это наверняка ты! Покажи!
Я повернул в ее сторону монитор. Она посмотрела. Вскользь.
— Точно твое.
— Мое, — сдался я, — родное.
— Так я и знала, — ответила коллега и тут же потеряла ко мне интерес.
Ушла будто нимфа.
Пусть думает, что это я. Это не повредит моему авторитету в коллективе.
Я еще немного погуглил.
Оказалось, сегодня поклонники Рубцова встречаются у мемориальной доски, установленной в честь поэта. У Кировского завода.
А ведь это совсем недалеко. Может, сходить?
Вообще, я не люблю такие встречи. Я больше люблю кофе и шоколад. Да и коньяк люблю куда сильнее.
Но вот почему-то захотелось на это посмотреть. Когда еще представится шанс?
Следующие полчаса я перекладывал бумаги на столе, заточил два простых карандаша и обменялся шутками с коллегой Артемом. Шутки были несмешные. Его. Мои — смешные.
Потом я выключил компьютер и отправился к Кировскому заводу.
По дороге купил цветы. Решил, что Рубцову вполне подойдут ромашки. Он ведь и о деревне писал. «Тихая моя Русь» — все такое.
Или это Есенин?
Но я все равно купил ромашки.
— Завернуть? — спросил продавец (неожиданно им оказался мужчина лет сорока с серьгой в ухе).
— Будьте добры.
— В газету или целлофан?
— А газета какая?
Продавец даже глазом не повел.
— «Известия», — говорит.
— Идеально.
И действительно. Это был номер «Известий» за среду. Скучная газетенка. Стать упаковкой для цветов — лучшее, что с ней могло случиться.
Спустя еще двадцать две минуты я пришел к проходной Кировского завода. Все пространство рядом усеяно автомобилями. За желтым забором виднелись махины цехов. Пространство за воротами, куда въезжал транспорт, смотрелось на удивление прилично. Я слышал о Кировском заводе такое, что думал, тут можно снимать какой-нибудь постапокалипсис.
У таблички уже собрались люди. Немного. Человек восемь. Самый младший старше меня раза в два. На их фоне я смотрелся школьником.
— А вы куда, молодой человек? — остановила меня женщина в фиолетовом пальто с меховым воротником, как будто забравшая его из костюмерной «Ленфильма».
— К табличке.
— Табличке? Где вы видите табличку? Это мемориал!
Кажется, я ее обидел.
Ко мне подошел мужчина с клиновидной седой бородой — этакий постаревший Чехов.
— Что вы здесь делаете?
— Пришел возложить цветы Рубцову.
— Вы знали Рубцова?
— Нет. В смысле — лично не был знаком.
Мужчина задрал подбородок.
— Вот видите… А мы все были с ним знакомы.
Мне не хотелось напрашиваться.
— Так мне уйти?
— Ну отчего же… Оставайтесь. Какое ваше любимое стихотворение?
Я почувствовал себя как первокурсник на экзамене.
— Ну это… про Россию?
Неожиданно от меня отвязались.
— Это хорошо, — сказал «Чехов».
Лично я не видел в этом ничего хорошего.
Тут началось что-то вроде импровизированного митинга. «Чехов» оказался кем-то вроде предводителя. Он толкнул речь о том, как важен Рубцов для российской поэзии. Потом выступала женщина в фиолетовом пальто — и расплакалась.
Следом в центр круга вышел дядечка в каракулевой шапке и стал с листа читать стихотворение, озаглавленное «На смерть Рубцова»:
Умер великий, умер прекрасный,
Умер поэт, воспевающий Русь.
Я говорю о нем ежечасно,
И в душей моей зреет грусть.
И там еще было что-то про Россию.
Потом все возложили цветы.
— Рубцов — гений, — шепнула мне женщина в пальто.
Я согласился.
Тут послышался звук свистка. Рядом с нами оказались какие-то люди в форме.
— Что вы здесь делаете! Расходитесь! Немедленно расходитесь! — говорил человек в мегафон.
Форма у него была полицейская.
Один с погонами лейтенанта подошел к «Чехову».
— Предъявите документики.
«Чехов» стал возмущаться, его скрутили и отвели в автозак.
Женщина в фиолетовом пальто прыгала вокруг него, поэтому женщину тоже поместили внутрь служебной машины.
— Кто еще хочет прокатиться в отделение? — спросил лейтенант.
Я не хотел. На всякий случай подошел к рядовому.
— А что, собственно, случилось?
— Как что? Несанкционированный митинг. Статья…
И он назвал номер статьи, но я ее тут же забыл.
Я пошел домой и только у метро вспомнил, что забыл возложить цветы к доске. Во всей этой суматохе сунул их в карман — и всё.
Так они и лежали в кармане.
Какая-то бабулька просила у метро милостыню. Я отдал цветы ей.
— Знаете Рубцова? — спросил я.
— Это участковый, что ли?
— Да. Участковый…
Так и закончилась эта история. Ну еще нужно добавить, что на работе за мной закрепилось прозвище «Поэт».