Фрагмент романа. Перевод Юлианы Григорьевой
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2019
В первом письме мама извиняется, что долго не отвечала.
«Взвесив все за и против, я наконец решила, что не готова вам помочь. Человек я не публичный. Не привыкла давать интервью. Никогда не любила, чтобы мои слова записывали, мне неловко, даже когда дочь достает мобильный телефон, чтобы снять меня с внуком. Поэтому надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к нашему отказу. Я пишу «нашему», поскольку это решение касается не только меня, но и сестры Самуэля, с которой, насколько мне известно, вы связывались. Мы пытаемся жить дальше. Оставить случившееся в прошлом. Удачи с книгой. Прощайте».
* * *
В следующий раз я встретился с Самуэлем только через три месяца. Я перестал общаться с Хамзой. То есть не совсем перестал, но больше не ходил с ним на дело. Не отвечал на звонки. Придумывал отговорки. Вместо этого я заводил будильник и рано утром по рабочим дням ехал в контору, чтобы вместе с напарниками провести день, таская комоды, шкафы-кровати и диваны. Первым делом коробки, затем подпереть все это двуспальными кроватями и в конце цветочные горшки, ковры и завернутые в пледы телевизоры.
* * *
Во втором письме мама пишет, что ценит мое нежелание сдаваться.
«Упрямство — хорошее качество. Так говорили в моем детстве. Все, кроме моей мамы, которая упрямо утверждала, что нисколько не упряма. Тем не менее я повторяю свое пожелание не давать интервью. Не принимайте это на свой счет. Я вовсе не „боюсь, что нахлынут воспоминания“. Ваши писательские качества тоже ни при чем. Хотя ваше творчество очень далеко от той литературы, которая мне близка, это не влияет на мое желание снова отказаться. Совершенно не важно, что меня не будут снимать. Стоит только подумать о том, что запишут мой голос, как я начинаю запинаться. Всю жизнь я говорю более складно, когда никто не слушает. Или когда слушает тот, кто меня знает. Поэтому я отказываюсь. Опять. Если вы хотите проверить конкретные факты, их можно обсудить по электронной почте. Всех благ».
* * *
Все шло своим чередом. Я изменил образ жизни. Теперь он больше соответствовал новой зарплате. Вместо поездок в центр я нашел «Спайси Хауз». Вместо покупки новых шмоток обходился старыми. Однажды нас отправили в район Накка перевезти вещи из одного коттеджа в другой, а расстояние между ними всего-то метров пятьдесят.
— Почему переезжаете? — спросил Лусиано.
— Уж точно не из-за налогов, — ответил мужчина, подписавший договор на почасовую оплату, и улыбнулся, будто удачно пошутил.
Мы вывозили имущество после смерти жильца на острове Лилла Эссинген. Помогали парню, который развелся с женой, упаковать вещи и перевезти их в тесную однушку на «Торильдсплан».
* * *
В третьем письме мама пишет, что решила ответить на мои вопросы по пунктам:
«1. Двадцать шесть. Должно было исполниться двадцать семь.
2. Довольно часто. Раз или два в день. Чаще звонила я, а иногда он мне.
3. Нет, не сказала бы, что знала Вандада. Скорее знала, кто это. Несколько раз мы встречались. Было заметно, что ему в жизни нелегко пришлось.
4. Да, разумеется, были и другие друзья. Или скорее шапочные знакомые. У Самуэля редко бывало больше двух близких друзей одновременно. И это делало его уязвимым».
* * *
Одна бабка переезжала из дорогущего Эстермальма в район попроще, а жила она в огромной, как музей, квартире. Она была из тех клиентов, которые хотят все лишний раз завернуть в еще одно одеяло и упаковочную пленку. Пыльные зеркала были антикварными, а к потертому комоду следовало относиться как к золотому слитку. Сначала мы выполняли ее указания, но через какое-то время это стало невозможно, и нам пришлось ускориться, чтобы весь процесс не растянулся на неделю. Мы упаковывали все в коробки, пытаясь работать как можно быстрее, время-то тикало, и когда мы приехали на новый адрес, лифт, описанный в заказе как «большой», оказался максимум метр на метр, да еще и с раздвижной решеткой, так что туда не влезли ни серванты, ни кровать, ни старый диван с резными деревянными цветами на подлокотниках./p>
* * *
Мама продолжает:
«5. Лайде — первая, кого Самуэль представил мне как свою девушку. Они были вместе около года. Это были бурные отношения. Они часто ругались. Лайде выискивала в Самуэле недостатки. Самуэлю казалось, что ему перекрывают кислород. Думаю, после расставания оба вздохнули с облегчением.
6. Нет, я бы не стала описывать его как „скрытного“. У всех свои секреты. Никто ведь не делится всем со всеми, разве нет? Более подходящее слово, пожалуй, „любознательный“. Восторженный. И наверное, слегка неугомонный.
7. Да. Вне всяких сомнений. Кто-то говорил другое?
8. Нет, это началось еще в детстве. В семь лет, вернувшись с детского праздника, он искренне удивлялся, что не может вспомнить вкус мороженого, которое ел несколько часов назад. И тогда ценность съеденного была уже не так велика. Теперь, когда я это пишу, я понимаю, что Самуэль может показаться гораздо более серьезным и философски настроенным ребенком, чем был на самом деле. В тот момент я видела в этом манипуляцию для получения очередного мороженого.
9. Среди моих родственников нет. Но отец Самуэля был меланхоликом. Все же не стоит заходить так далеко и называть его «депрессивным».
10. Самуэлю было девять, а Саре одиннадцать. Это был тяжелый развод, очень сильно травмировавший их отца. В течение нескольких лет он лишь изредка общался с детьми. А потом и вовсе перестал.
11. Да. Я разговаривала с Самуэлем в последний день. Если хотите знать больше о том, что я помню, задавайте конкретные вопросы.
С наилучшими пожеланиями».
* * *
Время шло — три, четыре, пять, шесть часов. Мы старательно расставляли все по местам и в девять закончили. Под конец выгружали торшеры, картинные рамы и маленькую табуретку коричневого дерева. Я взял табуретку, поставил ее в прихожей и достал договор, где клиент должен был указать количество человек и отработанные часы. Бабка как раз собиралась подписать договор, когда ее взгляд упал на табуретку, и она издала такой звук, словно ей в живот всадили нож. Она приподняла табуретку, и тут я увидел, что на самом деле это детский стульчик для кормления, только уже без спинки. Марре побежал к фургону проверить, не осталась ли спинка там, но нашел только несколько досок, которые, возможно, и были спинкой, а бабка просто сидела и поглаживала стульчик, словно котенка. Богдан и Лусиано пытались сдержать смех и делали мне знаки, означавшие, что бабка выжила из ума. Мне нужна была лишь ее подпись, в конце концов я ее получил, мы запрыгнули в фургон и поехали обратно в контору. Тем вечером я думал об этой бабуле, как она сидит в квартире совсем одна с табуреткой, которая еще недавно была стульчиком. Не знаю, почему я запомнил именно ее.
* * *
В четвертом письме мама пишет, что ее сбило с толку мое стремление понять произошедшее, изучив последний день Самуэля.
«Вы серьезно хотите знать, что конкретно мы говорили друг другу? Ладно, вот таким я помню наш первый разговор. Я позвонила ему на мобильный, Самуэль ответил, была четверть одиннадцатого, они ехали в больницу.
— Как дела? — спросила я.
— Нормально.
— Ты ее забрал?
— М-м-м.
— А сейчас вы где?
— Почти приехали.
— И все в порядке?
— М-м-м.
— Она спит?
— Нет, сидит здесь.
Он отвечал нетерпеливо, словно я спросила, почистил ли он утром зубы. На заднем фоне слышалась фортепианная музыка, я ее узнала, но не могла вспомнить название.
— Как она себя чувствует?
— Нормально.
— А ты?
— Норма-а-а-а-а-ально.
Это он сказал очень раздраженно, как будто я растянула разговор на несколько часов.
— Ладно, до связи, — сказала я.
— Пока.
Вот и весь разговор. Все заняло, наверное, минуту. Максимум. После каждого односложного ответа он замолкал, как бы давая понять, что больше сказать нечего. Мы повесили трубки. Через пятнадцать минут я позвонила снова.
— Вы уже доехали?
— Ищем, где припарковаться.
— У тебя есть номер отделения или прислать тебе?
— Есть, спасибо.
— Вы заправились?
— Не было необходимости.
— Как она?
— Нормально.
— Нервничает?
— Пожалуй.
Несколько секунд мы молчали.
— Давай созвонимся попозже? — предложил Самуэль.
Наши разговоры были не длиннее этого. Я попросила его перезвонить после посещения врача, и мы попрощались. Тогда я слышала его голос в последний раз.
С уважением».
Полный текст читайте в бумажной версии журнала
Юнас Хассен Кемири (род. в 1978 г.) — писатель. Его книги хорошо известны и переведены на многие языки. Лауреат многочисленных литературных премий. Роман «Все, чего я не помню» удостоен премии им. Августа Стриндберга в номинации «Лучшее художественное произведение года» (2015). Перевод выполнен по: J. H. Khemiri. Allt jag inte minns. Albert Bonniers Forlag, 2015. Опубликовано на русском языке по согласованию с The Wylie Agency (UK) Limited.