Перевод Натальи Асеевой
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2019
Уважаемая Беатрис,
у нас с Вами мало общего. Вы родились в середине пятидесятых, я — в конце семидесятых. Вы — женщина, я — мужчина. Вы — политик, я — писатель. Но кое-что нас все-таки объединяет. Мы оба изучали международную экономику (и так и не получили диплом). У нас примерно одинаковые прически (пусть и разный цвет волос). И мы оба являемся полноправными гражданами этой страны, рожденными на ее территории и объединенными языком, флагом, историей и инфраструктурой. Мы оба равны перед законом.
Поэтому я был удивлен, когда в прошлый четверг в утренней радиопередаче Вас, как министра юстиции, спросили, обеспокоены ли Вы утверждениями людей (граждан, налогоплательщиков, избирателей) о том, что полиция останавливает их на улице и требует предъявить документы исключительно из-за их (смуглой кожи, темных волос) внешнего вида. И Вы ответили: «Отношение человека к подобным вопросам полиции зависит от его личного опыта. Так, ранее судимым кажется, что их постоянно в чем-то подозревают, хотя по внешнему виду невозможно понять, совершал ли человек преступление или нет. <…> Чтобы определить, являются ли действия полиции законными, нам нужно сформировать целостную картину».
Интересная формулировка: «ранее судимые». Ведь она так точно характеризует нас — виновных, пока не будет доказано обратное. В какой момент личный опыт превращается в системный расизм? В дискриминацию, притеснение, насилие? И как может «целостная картина» нивелировать личный опыт множества граждан? Какой именно опыт стоит учитывать?
Я обращаюсь к Вам с очень простой просьбой, Беатрис Аск. Я хочу поменяться с Вами кожей и опытом. Давайте, в этом нет ничего особенного, Вам ведь никогда не были чужды немного странные идеи (я до сих пор помню Ваше спорное предложение отправлять покупателям секс-услуг фиолетовые конверты) .[1]
Мы поменяемся телами на двадцать четыре часа. Сначала я окажусь в Вашей коже, чтобы прочувствовать, каково быть женщиной в патриархальном мире политиков. А затем Вы в моей, чтобы понять, что, когда Вы выходите на улицу, идете в метро или в торговый центр и видите там полицейского, на стороне которого закон и право подойти к Вам и попросить доказать свою невиновность, в Вашей голове оживают воспоминания. Иные посягательства, люди в форме и взгляды. И для этого не нужно переноситься в Германию времен Второй мировой или ЮАР восьмидесятых — достаточно взглянуть на недавнюю историю Швеции и ряд случайных воспоминаний, привязанных к нашему общему телу.
Нам шесть. Мы приземляемся в аэропорту Арланда, на нашей общей родине. Идем к зоне таможенного контроля с папой, у которого потеют руки и пересыхает горло, он поправляет волосы, на ходу протирает ботинки. Дважды проверяет, что шведский паспорт по-прежнему лежит во внутреннем кармане. Всех людей со светлой кожей пропускают дальше. Но нашего папу останавливают. И мы думаем: это просто случайность. Нам десять — все повторяется вновь. Это просто его акцент. Нам двенадцать — это просто его дырявая сумка со сломанной молнией. Нам четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать.
Нам семь. Нас провожает в школу и дает напутствие папа, который уже тогда смертельно боялся передать свое клеймо изгоя по наследству детям:
— Когда человек выглядит так, как мы, ему нужно всегда быть в тысячу раз лучше других, чтобы от него не отвернулись.
— Почему?
— Потому что все люди — расисты.
— Ты тоже расист?
— Все, кроме меня.
Ведь именно так работает расизм — он никогда не является частью нашей вины, истории, ДНК. Он всегда где-то там — не здесь, не во мне, не в нас.
Нам восемь. Мы смотрим боевики, в которых смуглые мужчины насилуют и бьют женщин, сипло ругаются, похищают своих детей, манипулируют, лгут, грабят и дерутся. Нам шестнадцать, девятнадцать, двадцать, тридцать два — а типажи в таких фильмах все те же.
Нам девять. Мы решаем стать главным отличником класса, лучшим подлизой в мире. И все идет по плану, пока на замену не ставят учителя, сразу же записавшего нас в драчуны.
Нам десять. В первый, но не последний раз за нами гонятся скинхеды. Они замечают нас у церкви Хегалид, рядом со скамейкой, на которой любят сидеть местные пьяницы, и начинают орать — мы бежим, прячемся в подворотне, чувствуем привкус крови во рту, наше общее сердце колотится всю дорогу домой.
Нам одиннадцать, и мы читаем комикс, в котором персонажи с Востока загадочны, экзотичны, кареглазы и чувственны (но в то же время коварны).
Нам двенадцать. Мы ездим в магазин «МегаАкадемия дисков», чтобы послушать разные альбомы, и каждый раз вокруг нас, подобно акулам, начинают кружить охранники. Они разговаривают по рации и ходят за нами на расстоянии нескольких метров, а мы пытаемся вести себя естественно и использовать максимально некриминальный язык тела. Двигайся и дыши нормально, Беатрис. Подойди к полке с дисками и протяни руку за альбомом Тупака таким образом, чтобы было понятно, что ты не собираешься его красть. А охранники продолжают следить за нами, и где-то глубоко внутри нашего общего тела возникает постыдное чувство удовольствия от соприкосновения с той системой, заложниками которой являются наши отцы. Мы понимаем, почему им так и не удалось ничего добиться в этой стране, почему их мечты умерли в море возвращенных назад резюме.
Нам тринадцать. Мы начинаем проводить время в молодежном центре и слушаем рассказы ребят. У одного старший брат поругался с полицейскими в центре города, его затолкали в служебный фургон и выбросили на окраине с окровавленным носом. Двоюродного брата другого избили охранники, затащившие его в каморку на платформе станции метро «Слюссен» (бедра прикрыли телефонными каталогами, чтобы не осталось синяков).
Папиного друга Н. отвезли в вытрезвитель из-за невнятной речи патрульные полицейские. Только на следующий день они поняли, что что-то не так, и в отделении неотложной помощи у Н. диагностировали инсульт. На похоронах его жена сказала: «Если бы они сразу позвонили мне, я бы объяснила им, что он не употребляет спиртное».
Нам тринадцать с половиной, и мы живем в городе, который терроризирует человек, у него винтовка с лазерным прицелом, — за семь месяцев он застрелил одиннадцать темноволосых мужчин, а полиция так и не вмешалась. И наш общий мозг начинает думать, что именно с мусульманами случается все самое плохое, что люди с арабскими именами не имеют никакой власти (и мы полностью подавляем воспоминания о том, когда в действие приходили другие механизмы: как когда мальчика, которого все в школе называли евреем, навесным замком пристегнули к решетке — пока он старался оторвать его от джинсов, все смеялись, и он тоже, по крайней мере пытался. Смеялись ли мы?).
Нам четырнадцать. Мы выходим из Макдоналдса на улице Хорнсгатан, и полиция просит нас предъявить документы. Нам пятнадцать, и мы сидим у магазина электроники «Эксперт», когда перед нами вдруг останавливается патрульная машина. Из нее выходят двое полицейских, просят показать документы, спрашивают о планах на вечер. Затем садятся обратно в автомобиль.
А внутри нас идет нескончаемая борьба. Один голос твердит: хрена с два у них есть право судить о нас предвзято. Или перегораживать весь город своими чертовыми фигурами в форме. Им запрещено внушать нам чувство незащищенности в собственном районе.
Но другой голос возражает: а вдруг это наша вина? Мы слишком громко разговаривали. Натянули на голову капюшон, надели кроссовки и слишком широкие джинсы, на которых подозрительно много карманов. Ошибочно выбрали цвет волос, отражающий склонность к преступности, и слишком высокую концентрацию меланина в коже. Получили от родителей фамилии, напоминающие этой маленькой стране о том, что она является частью огромного мира. Мы молоды — все, естественно, изменится, когда мы повзрослеем.
И наше общее тело росло, Беатрис Аск. Мы больше не появлялись в молодежном центре, сменили толстовку на черное пальто, кепку и шарф. Перестали играть в баскетбол и поступили в Стокгольмскую школу экономики. Однажды мы стояли у Центрального вокзала в Стокгольме и делали заметки в блокноте (ведь, даже несмотря на то что мы изучали экономику, в нас жила мечта стать писателем). Внезапно кто-то подошел к нам справа — это был широкоплечий мужчина с гарнитурой в ухе, спросивший: «Как дела?» Он попросил предъявить документы, а затем скрутил нам руки за спиной и повел в полицейский фургон, где нам, очевидно, предстояло сидеть, пока этот человек не удостоверится в том, что мы действительно являемся теми, кем назвались.
Полный текст читайте в бумажной версии журнала
Открытое письмо Ю. Х. Кемири, адресованное министру юстиции Беатрис Аск, было опубликовано в крупнейшей шведской газете «Дагенс Нюхетер» в 2013 г. и побило все рекорды по распространению в социальных сетях. Перевод выполнен по: Jonas Hassen Khemiri. Basta Beatrice Ask, 2013. Опубликовано на русском языке по согласованию с The Wylie Agency (UK) Limited.
1. В 2010 г. в ходе семинара в шведском парламенте Беатрис Аск выступила с предложением отправлять письма в фиолетовых конвертах людям, подозреваемым в покупке секс-услуг (что в Швеции запрещено законом). По мнению министра, данная мера не позволила бы скрывать подобные правонарушения от общественности.
2. Целью проекта «REVA», запущенного в Швеции в 2009 г., было выявление органами правопорядка людей, пребывающих на территории страны незаконно, а также их последующая депортация.