Фрагмент книги. Перевод Юлианы Григорьевой
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2019
Набор изучаемых предметов в частной школе-интернате в городе Сигтуне не отличался от того, что предлагали государственные школы. Для Улофа, выбравшего латинское направление, это означало, что основное внимание уделяется языкам, хотя он и предпочитал живые языки мертвым. Любимым предметом Пальме была история, которая включала в себя и современное обществознание. По меркам того времени ученики получали качественную подготовку по базовым предметам и практике письменной речи как на родном языке, так и на иностранных. Во время обучения в Сигтуне Пальме читал Софокла, Шекспира и Гёте. В списке литературы были представлены и более современные авторы: Яльмар Сёдерберг, Сигфрид Сивертс и Густаф Хелльстрём. По иронии судьбы на последнем году обучения Улоф сыграл слепого прорицателя в постановке «Царя Эдипа». Помимо прочего, школа предлагала факультативы по актуальным вопросам. Так, весной 1944 года профсоюзный деятель Рагнар Каспарссон читал здесь лекции о шведском рабочем движении. Большинство учеников выпускных классов не дослушали этот курс из-за подготовки к экзаменам, Пальме был одним из немногих, кто прослушал курс целиком или по меньшей мере его бо`льшую часть.
Учителя много рассуждали о гуманизме и духовном воспитании, но старались открыто не принимать чью-либо сторону в злободневных вопросах. Ценности школы в существенной степени являлись отражением добропорядочного «Сверх-Я» консервативных буржуазных кругов межвоенного периода. Никто не восхвалял Гитлера или Муссолини и не выражал желания отказаться от демократии и повернуть время вспять. В 1936 году школьная газета выступила с резкой критикой антисемитизма и гонений на евреев в Германии. Однако и бороться с нацизмом и фашизмом не призывали; в другой статье писали, сравнивая Бисмарка и Гитлера: «Дать оценку Гитлеру сможет только будущее поколение историков, более рассудительное и объективное». Для образовательного процесса ключевыми понятиями были гуманизм, разум и личностное развитие, а не политическая активность и идеологическая конфронтация. На практике это означало, что в 1930-е годы значительная часть школьников беспрепятственно восхищалась нацистской Германией. Сохранились свидетельства ученика, жившего в Сигтуне одновременно с Пальме, где он описывает многочисленные изображения немецких солдат «в красивой форме, обтекаемых шлемах и со стальным взглядом голубых глаз», висевшие в комнатах школьного общежития в начале Второй мировой войны.
Критиковать Гитлера, Муссолини и Франко в 1930-е годы, несомненно, означало выделяться из общей массы. Другой ученик, активно поддерживавший республиканскую сторону в испанской гражданской войне, по времени совпавшей с первыми школьными годами Улофа, получил прозвище Калле Маркс. Но поскольку ни авторы прозвища, ни жертва «не имели представления о его идеях и взглядах, прозвище оказалось бессмысленным и просуществовало недолго». Однако присутствие этой «красной овцы» в школе-интернате говорит о том, что воинственный нацизм школьное руководство не признавало. После нападения на Норвегию и Данию в 1940 году симпатии к Германии резко снизились, и преобладающей позицией стала так называемая «шведская линия» — сплочение нации вокруг идеи шведской демократии и нейтралитета. Как объяснял учитель шведского языка на одном из занятий в феврале 1941 года, свобода, права и гуманность — важнейшие завоевания и сокровища шведской культуры. В школьной библиотеке работал всеми любимый учитель географии Сигурд Фриден, который призывал школьников прочитать «Скачи в ночь» — пылкий роман Вильгельма Муберга о сопротивлении, а также речи Уинстона Черчилля.
Какое же место на этой картине занимал подросток Улоф Пальме? По большей части он держался в стороне, что полностью соответствовало официальной позиции школы. Во время войны семья Пальме не проявляла свойственную ей ранее политическую активность. Следуя семейной традиции, брат Клаес Пальме, как и его кузены, добровольцем ушел на Советско-финскую войну. Однако на дворе стоял уже не 1918 год, а 1939-й. Шведское население поддерживало добровольцев, хотя Финляндия и надеялась на большее. Ханна Пальме, бабушка, была занята управлением усадьбой Онга, ее невестка организовывала противовоздушную оборону в центре Стокгольма и волновалась за прибалтийских родственников. Карин училась на соцработника. Все следовали призыву государственной пропаганды: «швед молчит». Но если отвлечься от мира прямолинейной политики с присущим ему четким выбором сторон и позиций, мы увидим явные признаки того, что в это время полным ходом идет интеллектуальное развитие Улофа Пальме.
С одной стороны, это выражалось в том, что Пальме сделал выбор в пользу американской и британской культуры, а не немецкого семейного наследия. Разумеется, нет ничего странного в том, что он и его друг Ханс Ваттранг слушали Джека Тигардена, Луи Армстронга и других американских джазовых музыкантов. В 1940-е годы джазовая лихорадка добралась и до общежития в Сигтуне. На протяжении всех школьных лет ученики не прекращали борьбу с учителями за право слушать современную музыку и танцевать под нее. В качестве развлечений возвышенные идеалы учебного заведения предписывали вечера игр и народные танцы, а считавшаяся нездоровой и разжигающей приземленные страсти популярная музыка не одобрялась. Интерес к джазу как таковой не был признаком политического радикализма, но американская культура все же противоречила консервативным образовательным идеалам, которые в умах многих были связаны с Германией. В подростковом возрасте Улоф Пальме впервые соприкоснулся с демократической силой, которая была заложена в новой, пришедшей из США развлекательной культуре.
Об идеологических пристрастиях Пальме говорит то, что темой для двух письменных работ на последнем году обучения он избрал Великобританию. Первая — реферат объемом сорок страниц — была посвящена Уинстону Черчиллю и, к сожалению, не сохранилась. Заслуживает интереса тема его экзаменационной работы. Из предложенного списка Пальме выбрал «Кризисные ситуации в истории Англии в Новое время». В первую очередь обращает на себя внимание однозначная поддержка английских демократических традиций и культуры. Комбинация личной свободы и уважения к закону в британской истории рассматривается на фоне Франции и ее политической традиции, одновременно деспотичной и революционной. Но эта работа — пусть и на школьном уровне — выдает в Пальме будущего оратора. Семнадцатилетний Улоф начинает с эпохи Филиппа II и Непобедимой армады в 1588 году: «Весь мир думал, что с Англией покончено. Не теряли надежды только сами англичане». Затем
он описывает кризис за кризисом, в которых Англия казалась побежденной, и завершает рассказ Дюнкеркской эвакуацией 1940 года. Прием был прост и более или менее очевиден осенью 1944 года, но Пальме его успешно применил. Опуская слишком очевидное, Пальме заставляет читателя взглянуть на всю историю Англии как на подготовку к нынешней борьбе с Германией. Он получил высший балл.
Разумеется, нет ничего оригинального или дерзкого в том, чтобы весной 1944 года слушать джаз и восторгаться Черчиллем и Великобританией. Писатель Ларс Юлленстен, на шесть лет старше Улофа, описывал, как целое поколение сменило культурную ориентацию: «Мы отвернулись от немецкого языка и культуры, от всего того, что ассоциировали с немецкой натурой, претенциозности, сентиментальности, пафоса, ни к чему не обязывающей риторики, абстрактного и всеобъемлющего, челове-е-еческого. Многие развернулись в сторону Запада — к английскому и тому, что, как нам казалось, связано с английскими традициями и характером: критике, благоразумию, эмпирическому опыту».
Среда, в которой вырос Улоф Пальме, была пропитана немецкой культурой. По меньшей мере вплоть до начала войны Мюси, мама, переписывалась с детьми на родном языке. Можно было бы предположить, что сложившаяся ситуация собьет семнадцатилетнего школьника с толку и отвратит от международной политики. Атмосфера в Сигтуне поощряла именно возвышенный образовательный идеализм, воспаривший над актуальной общественно-политической повесткой. Пальме с легкостью справился бы с любой из других экзаменационных тем. «Герои Гомера», например, были ему знакомы с раннего детства. Но интерес к политике и внешнеполитическим вопросам дают о себе знать. Улоф не только превозносит Англию, он делает это без тени сомнения и демонстрирует рано проявившуюся способность находить аргументацию, убедительную как на эмоциональном, так и на интеллектуальном уровне. Он напоминает своего деда, Свена Пальме, который в молодости идеализировал революционную Францию, а потом переориентировался на вильгельмовскую Германию. В первую очередь основополагающее семейное наследие состояло не столько в симпатиях к определенной стране, сколько в традиционном интересе к происходящему на международной политической арене и поиске примеров для подражания среди ее активных деятелей.
Ориентация на англосаксонский мир была сменой вектора — не бунтом. Во время учебы в Сигтуне Пальме не только не проявляет никаких признаков радикализма, но и интереса к политике в общем. В той степени, в которой он, подросток, имел политические убеждения, они мало отличались от ценностей, принятых в семье и школе. Однако они скорее походили на необычное наследство, которым Улоф продолжал пользоваться, потому что не представлял себе альтернативы. Его настоящей проблемой был поиск мировоззрения и системы ценностей, которые бы заполнили ту пустоту, в которой он оказался на пути во взрослую жизнь в конце Второй мировой войны.
* * *
Во время Второй мировой войны продажи на шведском книжном рынке били рекорды. Люди читали много как никогда, критики сокрушались, что издавать книги стало слишком легко. В газете «Свенска Дагбладет» писали: «Путь к прилавку книжного магазина сделался чересчур доступным». Однако сборник стихов «Человек без пути» 1942 года поэта Эрика Линдегрена не снискал успеха у общественности. Его появление отметили лишь немногие критики, но и они сетовали на сложность формы и содержания. Тем не менее впоследствии автора назовут новатором, сумевшим выразить чувственный опыт и художественные идеалы нового поколения. Подобно Томасу Стернзу Элиоту и Лоренсу Дарреллу, Линдегрен проложил путь новому направлению в шведской литературе, отличительными чертами которого стали модернистская форма, ироничный или пессимистичный тон и экзистенциальная, общечеловеческая проблематика. Классовые вопросы потеряли свою актуальность, речь уже не шла о противопоставлении грубого пролетарского искусства буржуазным сантиментам. Фундаментальные истины нуждались в пересмотре, релевантных ответов на важнейшие вопросы не предлагали ни религия, ни психоанализ, ни марксизм, ни национализм. Остался лишь человек в своей экзистенциальной наготе, вынужденный противостоять мощным силам истории, которым он сам дал волю, но контролировать которые не смог.
Наравне с французскими литераторами Ж.-П. Сартром и А. Камю шведские фюртиоталисты[1] Линдегрен, Карл Веннберг, Вернер Аспенстрём и Рагнар Турси искали нулевую точку бытия, в которой остается лишь один выбор, на первый взгляд кажущийся невозможным. Убежденные коммунисты и консервативные традиционалисты считали их произведения непонятными и нигилистскими, без намека на надежду и примирение. Однако многие современники, в первую очередь представители их собственного поколения, сформировавшегося в бурные 1930-е годы, узнавали себя и находили смысл в утрированных абстракциях и сюрреалистичном образном языке. Там, где критикам виделись отчаяние и неумолимая безнадежность, более молодые читатели обнаруживали пессимизм, дающий возможность для очищения, сметающий все прогнившее и расчищающий пространство для более конструктивного мировоззрения.
Одним из них был Улоф Пальме. Ведущие поэты и писатели этого поколения составляют литературный канон, к которому он обращался на протяжении всей жизни в поисках ценностной основы и подходящих цитат для выхода за границы прозаического прагматизма. Непростая для понимания лирика Эрика Линдегрена, безусловно, не вполне подходила даже для наиболее тонкой политической риторики, и Пальме чаще обращался к двум другим фюртиоталистам, чьи художественные приемы были более традиционными: Карлу Веннбергу и Рагнару Турси. Пальме часто ссылался на сборник стихов Веннберга «Соломенный факел», вышедший в 1944 году и принесший автору известность. Когда коллега по правительству Таге Г. Петерсон встретил Улофа после смерти матери в 1972 году, тот тихо процитировал несколько строф из стихотворения Веннберга «Прощание», которое читал на похоронах.
Веннберг, тридцатичетырехлетний сын крестьянина из провинции Смоланд, оказал существенное влияние на послевоенную литературную жизнь, но ни одного из ведущих шведских политиков его стихи не трогали настолько на эмоциональном — или интеллектуальном — уровне, как Улофа Пальме. Отчаяние и фатализм «Соломенного факела» на первый взгляд могут показаться прямой противоположностью социал-демократической идеологии, которой был свойственен розовощекий оптимизм и уверенность в силе технического прогресса в 1950—1960-е годы — время невероятного экономического подъема, когда Улоф Пальме делал карьеру. В финале одного из своих наиболее известных стихотворений, «Если бы был телефон», Веннберг хоронит всю западную цивилизацию:
Но все же мы станем биться за труп
за право хоронить
отсеченные члены
европейской культуры[2]
Но это апокалиптическое содержание идет вразрез и с интонацией Веннберга, и с избранным им стилем, ироничным и даже игривым. Повторы в стихотворении напоминают детскую считалку. Будь у нас телефон, мы могли бы позвонить в больницу и получить совет, который никто не может дать, начинает поэт, и продолжает, мрачно иронизируя:
Будь у нас койка в больнице
если бы врач хоть на что-то нам мог бы сгодиться
взяли б больного тогда за здоровый бок
если б у него был здоровый бок
Мы бы подстелили соломки и подушек
и приподняли бы его повыше [3]
Принимая во внимание, как удачно — или, как сказали бы многие, до неприличия удачно — Швеция избежала участия во Второй мировой войне, атмосфера неминуемой гибели, безусловно, может показаться неестественной и даже кокетливой. Кроме того, в 1930-е годы Веннберг неоднократно менял свои идеологические предпочтения и то был очарован коммунизмом, то видел в нацизме источник новой формы единства, то восхвалял английскую демократию. Однако лишенная здравого смысла политика может превратиться в качественную поэзию. Именно тот факт, что Швеция после войны не лежала в руинах, способствовал толкованию пессимизма как морального императива, призывавшего помочь тем, кто действительно пострадал. Будничная интонация Веннберга, борьба отчаяния с негодованием превращают стихотворение в призыв к действию: телефон вообще-то есть, и врачи тоже, что же ты сидишь сложа руки? Это была новая, экзистенциально окрашенная политическая риторика, далекая от бурлящих кратеров социализма, и она идеально подходила будущему политику Улофу Пальме. Со временем экзистенциальный мотив станет избитым, но ирония и ощущение нюансов разговорного языка, которые культивировал Веннберг, сыграли немаловажную роль в превращении Пальме в одного из главных политических ораторов послевоенного времени.
Сложно сказать, когда Пальме познакомился с основными произведениями фюртиоталистов. Теоретически он мог читать Линдегрена в последний год обучения в Сигтуне и приобрести «Соломенный факел» сразу после поступления в университет. Это вполне вероятно. В последних классах школы литература и поэзия были его наиболее ярко выраженными интересами. Улоф обладал изысканным вкусом, читал Харри Мартинсона, Акселя Лиффнера, одолел «Улисса» Джеймса Джойса. Осенью 1943 года Пальме стал секретарем школьного культурного объединения «Arcus et fidibus» * — единственная должность, которую в школьные годы занимал будущий лидер социал-демократов. Членами правления были также Хемминг Стен, будущий телекритик в вечерней газете «Экспрессен», и Кристина Лиллиешерна, в комнате которой Улофа как-то раз обнаружила комендант женского общежития.
Архив объединения, к сожалению, не сохранился, но, судя по заметкам в школьной газете, оно было крайне прогрессивным, в том числе в тот период, когда им руководил Улоф Пальме. Подборка шведских писателей, которым посвящались доклады и статьи, и до Пальме не являлась настолько консервативной, как того можно было бы ожидать: с Хейденстамом и Бертелем Грипенбергом соседствовали Артур Лундквист и Пер Лагерквист. В период бытности секретарем «Arcus et fidibus» Улоф Пальме пишет свою первую, опубликованную под собственным именем статью. Сама по себе она ничем не примечательна — и вполне типична для школьной газеты, но ее содержание подтверждает и ранее упомянутый разворот в сторону английской культуры, и интерес Пальме к радикальной поэзии. По приглашению культурного объединения в Сигтуну приезжал писатель и историк искусства Эрик Блумберг. Руководство школы отчасти разделяло его интерес к вопросам веры и мировоззрения, но с точки зрения политических взглядов Блумберг был радикалом; в том же году он опубликовал получившее широкую известность стихотворение «Эпитафия» о расстреле в Одалене в 1931 году, когда пять демонстрантов были убиты военными: «Здесь лежит шведский рабочий / погибший в мирное время…» Суть статьи Улофа помимо рекламы культурного объединения заключалась в приглашении к участию в конкурсе на лучший перевод английского стихотворения.
Несмотря на задокументированный интерес к поэзии в годы обучения в Сигтуне, Улоф, вероятнее всего, начал читать Веннберга и других фюртиоталистов только во второй половине десятилетия, будучи призывником в Умео или студентом Стокгольмского университета. Сохранились данные о том, что осенью 1948 года он читал роман «Тобб с манифестом» Ларса Алина. В статье в 1960 году он говорил о тех из нас, «кто вышел из пубертатного периода с „Соломенным факелом“ под подушкой, прятал роман „Змея“ (Стига Дагермана. — Ю. Г.) в шкафчике в казарме и читал Тобба на лекциях по юриспруденции…». Точное время не существенно. Важно то, что молодой Улоф Пальме, стоя на пороге взрослой жизни, был необычайно восприимчив к ироничному интеллектуализму модернизма и экзистенциальному ощущению скорого конца. Историк Пирс Брендон назвал период между 1930-м и 1945 годами «темной долиной» в истории Европы — время, когда континент постоянно спотыкался, блуждая в темноте, и, для того чтобы снова выйти на свет, понадобилась мировая война и геноцид.
Улоф Пальме рос в этой темной долине; ему было шесть лет, когда Гитлер пришел к власти и чуть больше восемнадцати, когда нацистский диктатор совершил самоубийство в бункере в Берлине. Разумеется, Улоф был еще ребенком, когда происходили решающие политические события, сформировавшие поколение фюртиоталистов: победа нацизма в Германии, гражданская война в Испании, пакт Молотова—Риббентропа, но смерть отца и ссылка в Сигтуну создали сильное интуитивное ощущение того, что старый мир постепенно сходит в могилу, а ничего лучше и прекраснее на смену ему не приходит. Веннберг и Турси предлагали мироощущение, которое на психологическом уровне признавало поражение, пустоту и дезориентацию — все то, что повлияло на атмосферу в семье Пальме, частью которой был Улоф. Это не означает, что психологически крепкий юноша, выросший в стране, которой удалось спастись от пожара мирового масштаба, попал в плен пессимизма и отчаяния. Скорее его привлекало современное обращение к читателю и диалектический подход к миру. Пальме не был одинок; оказывается, с помощью языка, здравого смысла и личной силы воли мир можно отстроить заново, действуя технически осторожно и избегая широких жестов. Подобная идея была близка Пальме и как внуку энергичного Свена Пальме, и как уже познавшему эмоциональные потери и социальные неудачи молодому человеку. Казалось, Улоф Пальме был родом из минувшей эпохи, однако впоследствии он найдет свое место в новом мире, в котором телефонов будет предостаточно.
* * *
16 мая 1944 года Улоф и еще около тридцати его товарищей выбежали из расположенного на холме школьного здания цвета охры во внутренний двор. Позади остались три дня напряженных устных и письменных экзаменов в присутствии учителей и экзаменаторов со стороны. Незадачливые ученики, провалившие экзамены, покидали школу окольными путями — через окно на уровне земли — и в тишине крались вниз по холму к себе в общежитие. Успешные студенты надели белые шапочки и выбежали на школьный двор, навстречу поздравлениям от родственников и друзей семьи и громко играющему духовому оркестру. Из окон выбрасывали старые студенческие шапочки, зачитанные до дыр грамматики и другие учебники. Под восторженные возгласы новоиспеченные выпускники прошли маршем по главной улице городка. Директор школы, уважаемый, но едва ли любимый Арвид Бруно, обратился к выпускникам с речью и предупредил, что Швеция находится в «чрезвычайно злосчастном положении». В первую очередь он имел в виду не «внешнеполитическую ситуацию», а выражал беспокойство «той волной легкомыслия, которая прокатилась по стране, охватив все возрастные группы и классы общества». Победить это легкомыслие, втолковывал он, входит в сферу ответственности именно образованной молодежи, тех, кто по праву носит белую шапочку.
Выпускники слышали это не в первый раз. Волнения по поводу легкомыслия были чем-то вроде постоянной специализации закоснелого директора. Но в этот момент его беспокойство разделяли политики, высокопоставленные чиновники и интеллектуалы по всему миру, хотя и проявляли это иначе. США и Великобритания готовились к операции «Оверлорд», масштабнейшей высадке в Западную Европу, которую все ждали, но лишь избранные знали точно, когда и где она произойдет. Было очевидно, что в обозримом будущем нацистская Германия будет повержена, и на повестке дня стоял вопрос о том, каким будет новый, послевоенный миропорядок.
Распространенное представление сводилось к тому, что мировую экономику, как и в годы после Первой мировой войны, постигнет рецессия, следствием чего станет массовая безработица и политическая нестабильность. Лозунг того времени — «Осторожнее с оптимизмом». Как раз когда Улоф Пальме окончил школу, шведское рабочее движение вовсю занималось разработкой послевоенной программы в преддверии XVII Конгресса, который прошел в Доме народа в Стокгольме в мае 1944 года. «Мир, в котором наш народ будет жить после прекращения войны, должен быть очень новым», — говорилось тогда. Исходной точкой программы был тезис о том, что либеральная рыночная экономика межвоенного периода была причиной постоянных кризисов и массовой безработицы, которые привели к войне. Новый миропорядок требовал большего государственного участия в управлении экономикой, создания сильного государства всеобщего благосостояния, которое гарантировало бы гражданам уверенность в завтрашнем дне, и системы образования, воспитывающей демократически настроенных личностей, которых не привлекли бы экстремизм и тоталитарные доктрины. Хотя наиболее далеко идущие идеи о плановой экономике из-за полного неприятия их либеральными партиями будут принесены в жертву, программа социал-демократов 1944 года определила те рамки, внутри которых Улоф Пальме сделает блестящую карьеру.
Летом 1944 года ничто не указывало на будущие успехи. Вместе с попечителем Улофа, бизнесменом и правым политиком Харальдом Норденсоном, Мюси устроила новоиспеченному выпускнику летнюю подработку в спортивной редакции газеты «Свенска Дагбладет». Пальме не испытывал симпатии к своему попечителю, пятидесятилетнему импозантному господину с острыми чертами лица и непоколебимыми взглядами. В послевоенном Стокгольме Норденсон был устаревшим персонажем — разносторонне одаренный патриций рубежа веков, который не только руководил свечным заводом «Лильехольмен», но и был депутатом парламента, писал научные труды о теории относительности Эйнштейна и председательствовал в правлении Драматического театра. Отчасти проблема могла состоять в том, что он также опекал внебрачного сына Гуннара, Стуре, о существовании которого дети Пальме на тот момент еще не знали. Возможно, Норденсон — сознательно или нет — винил Улофа в том несправедливом обращении, которому подвергался Стуре со стороны семьи Пальме.
В детстве Улоф читал передовицы «Свенска Дагбладет» своему деду и теперь едва ли терзался сомнениями относительно начала профессиональной деятельности в «правом» издании. Газета была основана на рубеже веков, ее истоки уходили в либерально окрашенный шведский шовинизм, представителем которого был и Свен Пальме. В середине 1940-х годов газету раздирали противоречия между старым, немецкоориентированным культурным консерватизмом и более современными правыми взглядами. У главного редактора Ивара Андерсона за плечами было солидное прошлое депутата-националиста и сторонника оборонительной политики, однако он обладал и демократической направленностью успешного журналиста. Он тоже был знаком с семьей Пальме и присматривал за юным практикантом, считая его одаренным, но легкомысленным.
Редакция, где в кабинете известного спортивного журналиста Биргера Бюре обитал Улоф, располагалась на улице Кардуансмакаргатан в районе Гамла Клара, вблизи центрального вокзала. Молодой человек вошел в газетный мир, который был далек от современных профессиональных медиапредприятий. Дневные газеты имели явную партийную принадлежность и были, как заметил писатель Ивар Лу-Юханссон в одном из описаний столичной жизни, торчащими из кармана пиджака или пальто показателями принадлежности к тому или иному классу. Журналистского образования не существовало. Профессиональная среда состояла как из самоучек, так и людей с классическим высшим образованием. Кварталы вокруг офисов «Свенска Дагбладет» были стокгольмской Флит-стрит, где находились почти все редакции крупных газет и множества мелких журналов, офисы издательств, рекламных агентств и представителей печатной индустрии. В 1950 году в этом районе ежедневно печатался в общей сложности миллион газет — треть от общешведской газетной продукции. На узких улочках едва могли разъехаться курьеры на мопедах и фургоны, спешащие развести вечерние газеты или привезти рулоны бумаги, которые нужно было отгрузить в типографии, располагавшиеся в подвалах редакций. В ресторанах «W6», «Теннстопет» и «Космополит» собирались не только журналисты, но и писатели, художники и просто неприкаянные личности с грандиозными планами и пустыми животами. Богемные традиции этого района, уходящие корнями в конец XIX века, в литературе были воспеты такими поэтами, как Нильс Ферлин и Дан Андерссон. Но за романтикой скрывались будни, полные нужды и рискованных поступков. «Бахвалящиеся, подвыпившие или едва стоявшие на ногах, мы круглосуточно искали алкоголь и фенедрин», — рассказывал позже один из завсегдатаев тех мест.
Район Гамла Клара доживал последние дни, когда в середине 1940-х годов там появился Пальме. В течение ближайших десятилетий газеты переедут в офисные центры на окраине города, а старую застройку сравняют с землей, чтобы освободить место крытым парковкам, сетевым отелям и длинным подземным коридорам, где политики и бюрократы смогут перемещаться, не вступая в контакт с населением. Улоф, который до этого и в ресторане-то не был, не участвовал в возлияниях с новыми коллегами. Напротив, ему быстро удалось найти стиль, соответствовавший профилю газеты. Пальме не ограничился спортивной редакцией, а расширил область своих профессиональных интересов, включив в них музыку, сценическое искусство и местные новости. Свои статьи он подписывал «СУЮ» (Свен Улоф Юаким).
Он даже сочинял шуточные стихи (о молодой паре, у которой не было денег наконец зажить своей жизнью, потому что все ушло на уплату налогов).
В качестве рецензента он сразу проявил себя безжалостным критиком. «Сегодня вечером катастрофа продолжится», — завершал он рецензию на первый скандинавский женский конкурс игры на баяне. Китайский балет он обвинял в том, что солисты «слишком откормлены», ему «жутко надоел» Харри Бранделиус, а площадной фарс Вильгельма Муберга, с которым жизнь сведет его позже, охарактеризовал «далеким от оригинального». Отвращение Пальме ко всему, на что навесили ярлык «народного», было почти рефлекторным, принимая во внимание полученное им элитное воспитание и его интеллектуальные наклонности. Возможно, определенную роль сыграли и школьные годы, тогдашняя борьба за возможность слушать современную джазовую музыку и антипатия к поучительным игровым и танцевальным вечерам, которые устраивались в Сигтуне. Но, как и все молодые дарования, Пальме знал: если хочешь привлечь внимание редакторов, не стоит сдерживаться, нужно провоцировать. В рецензии на пьесу Муберга Улоф превзошел себя. После жалоб от режиссера, директора театра и других людей главный редактор Ивар Андерсон решил отправить на спектакль штатного театрального критика. Когда на следующий день Улоф открыл газету, то прочел рецензию, диаметрально противоположную его собственной: «Никогда раньше мне не доводилось видеть ничего подобного: газета опубликовала две противоположные рецензии на одну и ту же пьесу». Однако Пальме оставался фрилансером в «Свенска Дагбладет» до 1950 года.
Незадолго до смерти Гуннар Пальме оставил старшему сыну Клаесу записку, в которой высказал пожелания относительно его будущего: первым делом окончить школу, затем артиллерийское военное училище в Шёвде и — в заключение — изучить юриспруденцию. Когда Клаес, добросовестно следовавший указаниям, рассказал об этом посмертном сообщении Улофу, тот пришел в восторг. С точки зрения психологии в послании был двойной смысл: отчасти оно создавало иллюзию того, что отец все еще присматривает за сыновьями, а с другой стороны, оно освобождало Улофа от выбора, к которому он не был готов. Подобно брату, он верно следовал желанию отца. В августе 1944 года, после летней работы в газете, он поступил на юрфак Стокгольмского университета. Почему он выбрал Стокгольм, остается неясным, ведь Клаес учился в Уппсале. Наиболее вероятное объяснение заключается в следующем: поскольку ему еще не было восемнадцати, а в армию брали только совершеннолетних, ему в любом случае вскоре пришлось бы прервать учебу ради службы, и покидать родной дом, переезжая в другой город, в такой ситуации представлялось непрактичным.
Вероятно, тут просматривается и инстинктивное понимание того, что место учебы не так важно; окончательный выбор еще не был сделан. Одновременно с началом занятий в университетских корпусах на площади Оденплан, в пятнадцати минутах ходьбы от улицы Эстермальмсгатан, где Пальме жил вместе с Мюси, он пошел на вечерние курсы русского языка. Осенью 1944 года школьная газета в Сигтуне «Suum Cuique»* пророчески отметила высокий темп, взятый Улофом в жизни: «Пальме-мл., который был вундеркиндом уже в школьные годы, добивается новых вершин, изучая одновременно юриспруденцию и русский, а также выступая в роли репортера с боксерских поединков и эксперта по линди-хопу в Св. Д. — все вышеперечисленное с максимальным успехом; кроме того, он получил высший балл в сложной армейской викторине для призывников. Чем же это закончится?»
Хенрик Берггрен (род. в 1957 г.) — журналист, писатель и историк. Автор ряда книг о различных социальных и исторических явлениях в обществе. Лауреат премии Шведской академии им. Акселя Хирша — за книгу об У. Пальме (2011) и др. Книга об У. Пальме переведена на шесть языков. Перевод выполнен по: H. Berggren. Underbara dagar framför oss. En biografi över Olof Palme. Norstedts, 2010. Опубликовано на русском языке по согласованию с Hedlund Literary Agency.
1. Представители фюртиотализма — литературного движения в Швеции в 1940-е гг. (Здесь и далее — примеч. переводчика)
2. Перевод Наталии Пресс.
3. Перевод Наталии Пресс.