Фрагмент романа. Перевод Юлии Смирновой
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2019
КЛЕА
— Я задам тебе пару вопросов.
Женщина-полицейский сидит передо мной на корточках и пытается заглянуть мне в лицо. У нее карие глаза, смуглая кожа и темные волосы. От нее веет спокойствием и надежностью. Она пытается разговорить меня, задает вопросы. Я не помню, что ей отвечаю и отвечаю ли вообще. На мои плечи накинуто покрывало. Это она меня им укрыла? И если да то, когда?
Как я вообще здесь оказалась?
Синий свет проблесковых маячков мечется по фасаду школы «Норра Латин», и мне кажется, будто я снимаюсь в телевизионном сериале. Выходящие из дверей гимназии полицейские в униформе, открывший дверь машины скорой помощи врач, разговаривающие между собой сотрудники охранной службы, все они — часть массовки. Их задача — оставаться на заднем плане и выглядеть как можно естественней, и они безупречно с ней справляются.
— Клеа?
А мне досталась незначительная роль — шестнадцатилетней девушки, которая сидит на скамейке у школы. Роль жертвы. Свидетельницы. Я мелькну всего в одной-двух сценах. У той, что задает мне вопросы, роль побольше моей. Ее героиня то и дело появляется в сериале, и зрители даже узнают о ее семейной жизни. Скорей всего, она постоянно пропадает на работе, дома ее ждут недовольный муж и двое детей, которые уже спят, когда она тихонько заходит к ним в комнату, чтобы с грустью во взгляде поцеловать на ночь.
— Клеа, ты меня слышишь? Кто это сделал?
Где-то неподалеку должны быть главные герои сериала. Парочка детективов. Именно они должны разобраться в том, что происходит. Я рассматриваю людей вокруг, но не вижу никого, кто бы подходил на их роли. Ни седеющего инспектора средних лет в развевающемся плаще, широко вышагивающего по двору школы. Ни блестящего следователя с привлекательной внешностью и сложным диагнозом, из-за которого не складываются отношения с коллегами.
Я не имею представления, как работают полицейские в реальности.
— Клеа! — снова пытается привлечь мое внимание обладательница второстепенной роли.
Она уже сидит рядом со мной на скамейке. Запах металла — меди. Я прячу руки под покрывалом.
— Что там случилось? Кто-нибудь еще пострадал? Сколько вас было в школе?
На земле прошлогодняя листва, хотя на дворе уже весна. Конец марта, вот-вот наступит апрель. Вечера становятся светлей. Я уже видела подснежники и крокусы. Подснежники и крокусы. Вечера становятся светлей.
— Тим, — выдавливаю я из себя, мой голос настолько слаб, что я почти шепчу. — Тим тоже был с нами. Тим Хеландер.
— Да, мы знаем.
Крупный план: лицо женщины-полицейского. Понимающий взгляд и нахмуренные брови. Не удивлюсь, если у нее главная роль, а не второстепенная.
— Он в порядке? — спрашиваю я.
— У меня пока нет полной информации, но он в надежных руках. Ты можешь рассказать, что у вас там случилось?
Рассказать.
Звучит так, будто это очень просто сделать.
До сегодняшнего дня мне казалось, жизнь довольно проста. Я думала, что все про нее понимаю, про себя и про других — тоже.
Можешь рассказать, что у вас там случилось?
Как мне это сделать, когда я больше не знаю, где правда, а где ложь? Когда я больше не могу отличить выдумку от действительности?
Многие вещи казались мне само собой разумеющимися.
Например, что магии не существует.
Что я все-таки могу положиться на Тима.
Что я знаю, кто я.
Что Тамар Ломинадзе — неприятная личность, которая только и делает, что осуждает всех вокруг. Да, именно такого мнения о ней я придерживалась довольно долго.
Однако сегодня ночью я получила доказательства обратного по каждому из пунктов, и теперь я даже не уверена, что знаю, как дышать. Правда, у меня такое чувство, будто я забыла, как нужно дышать.
— Ты упомянула еще одного человека, — говорит женщина-полицейский. — Эрлинга Йенсена. Кто он? Это он на тебя напал?
Смех. Жуткий нечеловеческий смех, звук которого я вряд ли когда-нибудь забуду. Я смотрю на стены школы, по которым гуляют синие пятна, пульсируя, словно сердцебиение. Синий цвет успокаивает. Думай о нем. Синий цвет. Синий. Думай о кронах деревьев.
Я ежусь от холода, тру ладонь о ладонь, чтобы согреть руки. На них застывшая кровь.
— Чья это кровь, Клеа?
Лезвие ножа. Рана глубокая? Выглядело так, будто дела плохи.
— Эрлинг Йенсен тоже был с вами в конференц-зале?
— Не произносите его имени, — шепчу я. Меня всю трясет от холода, я прикусываю губу до крови.
Звезды падают с неба и кружат вокруг нас в танце. Тамар, которая берет меня за руку.
— Тамар, — произношу я ее имя. — Тамар Ломинадзе. Что с ней?
Я вижу нахмуренный лоб, губы, готовые дать мне ответ, но не хочу его слышать. Я хочу зажать уши руками и кричать, кричать в пустоту.
ТАМАР
Давайте сразу расставим все по местам.
Мне очень неплохо жилось в Эстерсунде.
У меня была чудесная семья, я не чувствовала себя одинокой, в школе меня не дразнили. Да, мы с друзьями называли себя аутсайдерами, но на самом деле отщепенцами мы не были. Разумеется, приходилось иногда сглотнуть слезу, но кому в школе легко?
Нас объединяло то, что мы знаем, каково это, когда тебе стукнуло одиннадцать, а письмо из Хогвартса так и не пришло. Или каково это — влюбиться в героя мультфильма. Мы познакомились благодаря общим интересам, а потом нас уже было водой не разлить. Вместе мы могли преодолеть любые неприятности.
Да, я была ботаником, но довольным жизнью ботаником. Я решила перебраться в Стокгольм не затем, чтобы уехать подальше от дома, а из-за любви к театру.
Следуй за мечтой, слышится на каждом углу. Вот я и последовала. Именно мои мечты и решения привели меня сюда.
По крайней мере, я так считаю.
Но вполне возможно, правда на стороне Сэм (мы с Сэм — лучшие подруги), и свобода выбора — всего лишь иллюзия. Мы действуем согласно заложенной в нас программе, которую не в силах изменить, равно как биение своего сердца или сокращения кишечника. А все решения принимаются еще до того, как мы подумаем, будто их приняли.
Может быть, существует высшая сила, которая уже расписала всю нашу жизнь наперед.
Может, все — обыкновенная случайность.
Может, как сказал мне один человек, то, что другие называют случайностью или судьбой, на самом деле — разновидность магии.
Вот моя версия произошедшего.
КЛЕА
С чего начинается повествование?
Не выдуманная история, а рассказ о событиях, действительно имевших место. Как понять, что послужило толчком к их развитию, как определить момент, в который прозвучал стартовый выстрел?
Полицейским никогда не узнать, что на самом деле случилось той мартовской ночью в стенах гимназии «Норра Латин».
Но если бы я решилась рассказать, если бы захотела взять отдельные события и соткать из них повествование, моя история начиналась бы примерно так:
Мне восемь лет, я лежу на полу нашей гостиной за красным диваном, на котором сидят, увлекшись беседой, мама с Маргот Валлениус. За окном темно, поэтому все лампы в комнате уже горят, кроме люстры на потолке — она рассеивает уют, как говорит мама. Я лежу на животе и играю в игру, но не могу сосредоточиться, потому что у мамы и тети Маргот такие голоса, к которым невозможно не прислушиваться.
Сколько я себя помню, тетя Маргот всегда присутствовала в моей жизни. Она совсем не такая, как бабушка или другие старики, которых я знаю. Она не сюсюкает со мной и не заискивает. Маргот задает вопросы и внимательно слушает, когда я отвечаю. Иногда она сидит со мной, когда мама занята, и тогда мы смотрим черно-белые фильмы. Больше всего мне нравится фильм о пирате — «Одиссея капитана Блада». Пока мы смотрим, Маргот рассказывает мне об актерах и режиссере, о сценаристах и продюсерах. Она знает все и обо всех. Я обожаю ее и в то же время немного побаиваюсь. Когда тетя Маргот заходит в комнату, воздух будто электризуется.
Сейчас они с мамой говорят о пьесе, которую тетя Маргот собирается поставить в театре. «Медея». Она была написана тысячелетия назад в Греции и повествует о Медее — женщине, преданной мужем Ясоном, ради которого она пожертвовала абсолютно всем. Чтобы отомстить, Медея решает убить сыновей, рожденных от Ясона. Странная месть, думаю я, ведь это и ее дети тоже. Мама, наверное, забыла, что я лежу на полу за диваном, иначе она бы не разрешила мне слушать подобные разговоры. Но я ведь прекрасно понимаю: история Медеи — это вымысел, а выдуманные истории полны жутких деталей, взять хотя бы сказку о Гензель и Гретель — детях, чьи родители заманили их в лес, чтобы оставить там на верную смерть.
Тетя Маргот обсуждает с мамой интерпретацию и другие вещи, которых я не понимаю. Но зато мне становится ясно, что роль Медеи отведена маме, а Джек Хеландер сыграет подлеца Ясона, как называет его мама. С Джеком мама знакома давно — они вместе учились в старших классах. С тех пор они не раз появлялись на сцене вместе. Сына Джека зовут Тим, он всего на год старше, и когда я слышу, что ему дали роль одного из детей Медеи и Ясона, меня окатывает волна зависти.
Мы с Тимом оба провели все детство за театральными кулисами и на съемках, но Тиму уже довелось сыграть несколько ролей, а мне пока такой шанс не выпал. Я постоянно выпрашиваю у мамы, чтобы мне дали роль в какой-нибудь постановке, но она всегда отвечает отказом. Говорит, пусть я сначала вырасту и пойму, во что хочу ввязаться. Будто я — дочь актрисы — и так не понимаю.
Я встаю из-за дивана, заставив маму вздрогнуть от неожиданности. Значит, она и вправду обо мне забыла. Тетя Маргот смотрит на меня своим проницательным взглядом. Я чувствую, как у меня краснеют щеки.
— Я хочу сыграть второго из детей, — выпаливаю я и наклоняюсь к маме через спинку дивана. — Раз сын Джека принимает участие, то и я могу.
— Солнце мое, но в пьесе оба ребенка Медеи и Ясона — мальчики.
Очевидно, что это всего лишь отговорка.
— Ну и что, в «Двенадцатой ночи» ты же играла Виолу, которая переоделась в мужчину, — прищурившись, парирую я. — А у Тима длинные волосы, не короче моих. И вообще у мальчиков могут быть длинные волосы.
— Но это такая страшная пьеса! — восклицает мама.
— Но мне так хочется, — настаиваю я, повернувшись к тете Маргот, ведь роли распределяет именно режиссер. — Ну, пожалуйста!
— Я не против, — соглашается тетя Маргот. — Однако последнее слово за твоей мамой.
Следующие три дня я клянчу у мамы разрешение играть в пьесе. На этот раз я сдаваться не собираюсь. Тетя Маргот будто стоит за моей спиной, придавая мне еще больше уверенности.
— Но это такая ужасная пьеса, — повторяет мама под конец третьего дня.
Она лежит со мной в постели и читает мне «Гарри Поттер и орден Феникса».
— Мама, я же понимаю, что там все понарошку, — говорю я со вздохом. — И потом, что плохого в том, что твой собственный ребенок сыграет твоего сына в пьесе? Тебе это, наоборот, поможет вжиться в роль!
Мама смеется. Лишь позже я понимаю, как абсурдно должна была прозвучать в устах маленькой девочки эта взрослая фраза, которую я не раз слышала от мамы и ее знакомых, когда они произносили ее, то всерьез, то с иронией.
— Имей в виду, в паре с вами будут работать еще двое детей, — предупреждает мама. — Ты не в каждом представлении будешь участвовать.
Я крепко-крепко обнимаю ее. Она разрешила!
Вечер премьеры. Мы с мамой замерли в кулисах. Ее рука у меня на макушке. С другого бока стоит Тим. Я прислушиваюсь к актерам, что сейчас на сцене. Они произносят слова, и те падают на пол прозрачными каплями. А напротив, в темноте, затаилась публика. Ее прикованное к сцене внимание пульсирует звуком, который, как мне кажется, я могу слышать. Между зрителями и актерами словно протянулась сеть из тонких, туго натянутых нитей, и я чувствую, как она вибрирует.
Скоро наш выход. Вот-вот мы с мамой и Тимом шагнем на сцену. Джек, папа Тима, тоже где-то рядом, но сейчас я его не вижу.
Я поднимаю взгляд и всматриваюсь в мамино лицо. Здесь, в кулисах, она пока еще моя мама, пусть и загримированная до неузнаваемости, но на сцене она перевоплощается в кого-то мне незнакомого. Меня это одновременно и пугает, и завораживает. Вчера на генеральной репетиции, выйдя босиком на сцену, я тоже превратилась в кого-то другого. Я стала пустой, а потом наполнилась светом, приобретя четкие очертания.
Мамины глаза прикрыты. Может, она повторяет про себя реплики? Каждый вечер незадолго до премьеры, проходя мимо ванной комнаты, я слышала, как мама, лежа в ванне, будто разговаривает с кем-то. Моя роль без слов, но у себя в голове я рассказываю историю детей Ясона и Медеи, не подозревающих, какая судьба им уготована. Я знаю, чем закончится пьеса, но сын Медеи пока не знает, что погибнет от рук собственной матери.
Мама подталкивает меня поближе к Тиму. Моя холодная ладонь в его горячей ладони. Тим смотрит прямо перед собой невидящим взором и кусает губу. Его длинные каштановые волосы заплетены в косу, так же, как и мои.
Интересно, он тоже чувствует волшебство момента? Его тоже тянут на сцену невидимые нити?
После представления царит всеобщее оживление. Аплодисменты не стихают, довольная публика вызывает нас на сцену снова и снова. Ожидавшие своего часа в пластиковых черных ведрах цветы вручаются актерам.
Мы идем в артистическое фойе, где сейчас поднимут бокалы по случаю успешной премьеры. Я все еще босиком и с удовольствием ступаю по мягкому ковру. За окном непроницаемая темень. На улице прохожие идут мимо театра, не подозревая о том, что здесь, в его стенах, другой мир. Джек берет маму за талию, приподнимает ее и кружит, а все вокруг смеются. Даже Тим на секунду отрывает взгляд от экрана своего мобильного телефона и слегка улыбается. Мне кажется, что все мы, кто работал над спектаклем, — одна большая семья. Моя настоящая семья такая маленькая — это мама, бабушка, которая живет в Хельсинки, и папа, которого я вижу довольно редко. Но здесь, в театре, я стала частью другой, гораздо более многочисленной семьи. Радость бурлит во мне пузырьками шампанского, и мне кажется, что энергии хватит на всю ночь.
Джек поднимает бокал и жестом указывает на портрет на стене — в раме красуется дед Джека, знаменитый актер и режиссер. Джек говорит, когда профессия передается от поколения к поколению, в этом есть что-то особенное.
— Словно олимпийский факел, — завершает тост Джек и смотрит на сына. Тот снова отрывает глаза от экрана, и его взгляд удивительно серьезен.
Тетя Маргот подходит ко мне и жмет мою руку.
— Поздравляю с первой в жизни премьерой, — говорит она с улыбкой.
— Спасибо, — отвечаю я и хочу рассказать о переполняющих меня чувствах, о том, что театр видится мне волшебным, надежным и безопасным местом, а потом понимаю: она и сама это знает. — Я хочу стать актрисой, — говорю я тогда.
— Ты уже ею стала, — отвечает тетя Маргот, и в ее словах звучат гордость и печаль, или это мне так слышится.
Мне одиннадцать лет. Мы с Тимом сидим в разных углах красного дивана, который раньше стоял в гостиной, а теперь — у меня в комнате. Из-за закрытой двери льется музыка, доносятся приторные голоса взрослых и громкий смех. Слабый запах сигарет просачивается к нам — под конец вечеринки неизбежно кто-нибудь закуривает прямо в квартире.
Мы сидим в темноте. На журнальном столике раскрытый ноутбук, на экране — извивающаяся женщина, она кричит, будто животное в агонии, а двое мужчин с силой удерживают ее. Тим всегда предлагает посмотреть ужастик, а я нехотя соглашаюсь. И пусть мне потом всегда снятся кошмары, я не отвожу взгляда от экрана. От страха все тело покалывает, как будто я катаюсь на американских горках. Когда мы смотрим ужастики с Габи, Ангеликой и другими подружками, мы визжим от ужаса и пытаемся спрятаться за спиной друг у друга. Визг сменяется смехом, и под конец уже непонятно, отчего мы визжим: от смеха или от страха.
Но с Тимом я должна сидеть молча, если я завизжу, он будет надо мной смеяться. Тим наблюдает жуткую сцену экзорцизма с тем же выражением лица, с которым смотрел «Шрека» года два назад. Я пытаюсь не подавать виду, что мне страшно. Время от времени, после особо ужасной сцены или внезапного поворота событий в фильме, Тим косится в мою сторону, будто устраивает мне проверку, и я хочу эту проверку пройти.
— Слушай, — произносит он, по-прежнему уставившись на экран, где женщина с яростью расцарапывает себе лицо.
— Да? — отвечаю я.
Тим поворачивается ко мне. Его длинные волосы раскиданы по спинке дивана широким веером. Тима часто принимают за девчонку, но дразнить его никто не осмеливается. И не только потому, что у него всегда самый новый мобильный телефон и последние версии игр. Не только потому, что его папа теперь снимается в популярных сериалах и голливудских блокбастерах. Тим излучает абсолютную уверенность, что бы он ни делал. Сверстники и даже некоторые взрослые, познакомившись с Тимом, первым делом пытаются произвести на него впечатление. У себя в школе он — самый популярный парень (мне рассказала девочка, с которой мы вместе занимаемся танцами). Ему все сходит с рук.
— Ты знаешь про гимназию «Норра Латин»? — спрашивает он.
Я вижу перед собой светлые каменные стены. Школа расположена совсем неподалеку от того места, где мы живем. Проходя мимо, мама всегда рассказывает, что училась здесь в старших классах, будто я уже успела об этом позабыть. «Папа Тима и я учились в одном классе, — обычно говорит она с улыбкой и добавляет: — До чего мы были юные!» На мой взгляд, гимназисты, которых я часто вижу рядом с домом, уже совсем взрослые. Мне не терпится стать такой же. Я давно решила, что буду поступать на театральную программу в школу «Норра Латин».
— Конечно, там учились наши родители, они были в одном классе, — отвечаю я.
— Тебе мама рассказывала что-нибудь о школе? — продолжает допрашивать Тим.
— Ну, ей там нравилось.
— И всё? — Он смотрит на меня пристально, а я жалею, что мне действительно нечего добавить.
— Ну да, больше ничего особенного…
Тим поджимает губы и бросает взгляд на экран компьютера. Мужчины удерживают женщину на постели, пока один из них читает заклинания на латыни. Рядом рыдает старуха, прижимая к груди распятие.
— А почему ты спрашиваешь?
— Да так, мне папа кое-что рассказал.
Тим снова смотрит на меня испытующим взглядом, будто пытается решить, достойна ли я того, чтобы услышать его историю. Я стараюсь выглядеть достойной. Заинтересованной, но не слишком.
— История жуткая, ты точно хочешь, чтоб я рассказал?
— Точно, — отвечаю я с деланным равнодушием, поджимаю ноги и прислоняю колени к спинке дивана.
— Ну ладно, — медленно кивает он, будто оценивая ситуацию и мысленно приготавливая себя к тому, что сейчас последует. Один в один жест Джека. Интересно, Тим об этом знает? — Когда-то давно гимназия «Норра Латин» была школой для мальчиков. И во время Второй мировой войны там кое-что произошло. У них был один учитель, вроде садиста, обожал издеваться над учениками. Постоянно бил их, только дай ему повод. Тогда ведь еще побои не были запрещены. Но как-то раз он не рассчитал силу и забил одного мальчика насмерть. Ему было, наверное, лет одиннадцать, столько же, сколько тебе. Никто не знает, что он сделал с трупом, но после убийства в школе появился призрак — маленький мальчик с черными глазами, весь в синяках и царапинах. Он ходил по школе и спрашивал, сердится ли на него господин учитель.
Интересно, Тим это сам придумал или ему действительно папа рассказал? Тим постоянно что-то выдумывает, он всегда был фантазером, но он никогда не врет, просто чтобы в конце посмеяться над тем, кто ему поверил. Для Тима разница между правдой и ложью не так важна. Он выстраивает свою собственную реальность, увлекая тебя в нее. Я подозреваю, что его история — очередная фантазия, но у меня все равно бегут мурашки по коже.
— Ну так вот, у погибшего мальчика был брат, который учился в старших классах. Его звали Эрлинг Йенсен. Он знал, что учитель повинен в смерти мальчишки, но в полиции Эрлингу не поверили, поскольку он был из бедной семьи, и тогда он задумал месть.
Вдруг раздается громкий смех, который эхом прокатывается по всей квартире. Это Джек, папа Тима. Я вижу, как Тим застывает, его взгляд устремлен на дверь у меня за спиной.
— И что он сделал? Как отомстил? — не терпится мне узнать.
Тим переводит глаза на меня и снова окунается в свою историю.
— Ученики собрались поставить школьный спектакль. «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Эрлинг был отличным актером, и ему дали одну из главных ролей. В вечер премьеры все ученики и учителя собрались в конференц-зале. На улице бушевал шторм. Дождь хлестал по стеклам, завывал ветер. В воздухе ощущалось что-то зловещее.
Звучит будто очередная детская страшилка, но Тим вкладывает в каждое слово особый смысл. Он сам верит своей выдумке. Голубой свет экрана компьютера резко освещает его лицо. Я вдруг обращаю внимание на то, как в моей комнате темно.
— Спектакль завершался выходом на сцену Эрлинга. Когда он появился перед публикой, на нем была маска, которую раньше никто не видел. Красная маска.
Фильм закончился, и по экрану бегут титры, приглушенный свет теперь сопровождается жутковатой мелодией.
— Публика не подозревала, что маска — вовсе не часть костюма, а другие актеры просто решили, что Эрлинг прикалывается, поэтому спектакль продолжал идти своим ходом. — Тут Тим будто приковал меня взглядом. — Последний монолог в пьесе произносит герой, которого играл Эрлинг. Но когда прозвучала финальная реплика, никто не захлопал. Зрители в зале словно застыли, а Эрлинг продолжал стоять на сцене в красной маске. Глаза маски зияли черными дырами, уставившись на публику.
Я чувствую, как волоски на коже приподнимаются. Все будто происходит у меня на глазах. Вот сцена, а посреди нее юный актер. На нем жуткая красная маска.
— Вдруг Эрлинг поднял руку и указал на того самого учителя-садиста со словами: «Я все знаю. Око за око, зуб за зуб». Учитель поднялся с места, двигаясь будто во сне.
Опять слышится раскатистый смех Джека, но Тиму уже не до него, он понижает голос и продолжает рассказ:
— Его тело задергалось в конвульсиях, прямо как у этой одержимой женщины в фильме, потом он весь затрясся, стук зубов разнесся по всему залу. Из уголков его рта потекла кровь. Он в кровь разжевал собственный язык, а потом кровь хлынула из носа, ушей и даже из глаз…
— Неужели никто ему не помог? — прерываю я Тима вопросом, потому что сил слушать кошмарную историю больше нет.
— Все произошло так быстро, — поясняет Тим, — никто не успел ничего понять. А учитель вдруг свалился, ударившись головой о каменный пол. Череп раскололся, и всех забрызгало его мозгами. Тело еще трясло какое-то время, но потом он затих. Кровь продолжала литься, хотя он был уже мертв.
Экран компьютера перешел в режим ожидания и погас. Теперь остался лишь тусклый свет уличных фонарей, отбрасывающих длинные тени через всю комнату.
— И что потом? — спрашиваю я шепотом.
— Началась паника, все побежали вон из зала, потом приехали полицейские и скорая помощь, но учителю было уже не помочь, а Эрлинга и след простыл.
— Эрлинг пропал?
Тим кивает. Вот бы встать и зажечь лампу, но я не решаюсь двинуться с места.
— В последний раз его видели, когда он стоял на сцене, но никто не помнил, чтобы он с нее уходил, ни зрители, ни актеры. Он будто испарился.
Я притягиваю колени к подбородку и обнимаю их руками. Мне хочется к маме. Она наверняка стоит сейчас посреди гостиной, окруженная поклонниками, и рассказывает что-нибудь своим глубоким теплым голосом, который я могу слушать часами. О ее шведском с финским акцентом взрослые отзываются как о «говоре муми-троллей» или называют его «уютным», хотя их мнения вообще-то не спрашивали.
— Никто так и не смог объяснить, что произошло с учителем, — продолжает Тим. — Поговаривали, что это месть Эрлинга за младшего брата, но полиция не нашла никаких улик. Поэтому история обросла множеством слухов.
— Каких слухов?
— Ну, например, о том, что в красной маске был заключен демон. Будто это он убил учителя, а потом вынудил Эрлинга покончить с собой. — Тим опускает глаза и начинает водить пальцем по красной диванной подушке. — Его потом видели в школе. Черный силуэт и красная маска. Сторож, которому он явился, сошел с ума. А знаешь, что написала одноклассница наших родителей в своей предсмертной записке? — Палец замирает на месте. Тим поднимает голову и встречается со мной взглядом. — «Я — не последняя его жертва».
Глаза Тима — две черные точки в темноте. Я его больше не узнаю. Меня обдает холодом, будто я плавала в нагретой солнцем воде, а потом нырнула на глубину.
Слышатся шаги, и через секунду дверь распахивается. Я оборачиваюсь. В проеме стоит смазливая девушка лет двадцати пяти — нынешняя подружка Джека. Я не знаю, как ее зовут, но помню, что в прошлый раз Джек приходил с другой.
— Ой, а что это вы тут в полной темноте сидите? — произносит она с улыбкой, пытаясь выглядеть непринужденной. Нащупав выключатель, она зажигает люстру. Я щурюсь от яркого света. — Какая миленькая у тебя комната, Клара! — продолжает она, из вежливости окинув взглядом мою комнату.
— Клеа.
— Точно! Прости. Клеа — какое красивое имя.
— Спасибо.
Тим молча разглядывает свои ступни.
— Папа хочет, чтобы ты поехал домой, — говорит девушка Тиму. — Уже поздно, почти час ночи.
Мне пока только одиннадцать лет, но я уже понимаю, что она врет. Джеку наплевать на то, который час.
— Папа тоже поедет? — спрашивает Тим спокойным голосом. Хочет, чтобы она произнесла это вслух, хотя и сам знает ответ.
— Нет, он еще немного побудет тут, — отвечает подружка Джека, снова нацепив якобы непринужденную улыбку. — Сказал, чтоб мы с тобой поехали домой пораньше. Я ужасно устала, а мне завтра еще к экзамену готовиться.
Интересно, она одна из тех девушек Джека, которые искренне заботятся о Тиме? Та, что готова быть не только подругой блистательного, испорченного и опасного Джека Хеландера, но и заботливой мачехой бедняжки Тима? А может, ей просто надоело наблюдать, как Джек ухлестывает за другими девицами? Или он снова полез в драку?
Я не все знаю о жизни Тима, но мне хватило того, что я слышала из маминых разговоров вполголоса с ее друзьями, газетных сплетен и того, что видела собственными глазами. Этого было достаточно, чтобы сделать свои выводы о Джеке.
— Ну раз папа так сказал, нам, конечно, лучше поехать домой, — говорит Тим, и у меня перехватывает дыхание от холода, веющего от его слов.
Двенадцатилетнему парнишке не пристал такой цинизм, но Тим прямо излучает его, когда медленно встает с дивана и убирает волосы с лица.
— Я вызову такси, — с явным облегчением произносит подружка Джека и прощается со мной.
— До свидания, — отвечаю я.
Она оставляет дверь широко распахнутой, и я вижу, как из туалета выходит, покачиваясь, мамина знакомая — художник-постановщик. Я надеюсь, что она не заметит нас с Тимом. Она из тех неприятных взрослых, кто никак от тебя не отвяжется, если немного перебрал на вечеринке. А эта напивается всегда, без исключения.
— Ну, я пошел, — говорит Тим на полпути к двери.
— Подожди! — останавливаю его я, вскочив с дивана. — Это все правда? То, что ты рассказал.
— А ты сама как думаешь?
— Думаю, правда, — отвечаю я.
Не потому, что в этом уверена, а потому, что мне хочется хоть немного порадовать Тима. Он улыбается в ответ той редкой улыбкой, ради которой можно сделать почти что угодно. Вдруг он берет меня за руку, и я смотрю прямо в его карие глаза.
— У тебя всегда такие холодные руки, — произносит он, прикасаясь кончиками пальцев к моим.
— Или это у тебя всегда такие горячие.
Тим смеется, говорит «до встречи» и уходит. Я закрываю дверь в свою комнату и запираюсь. Не хочу идти чистить зубы, потому что тогда мне придется пробираться в ванную сквозь толпу маминых друзей, которые всегда норовят меня обнять и расспросить, как дела в школе и в каком я учусь классе.
Я сплю с включенной лампой, но ее свету не удается рассеять мои кошмары.
Утром мама занята уборкой, а ее друг-режиссер, оставшийся переночевать, печет блинчики. Я запускаю посудомоечную машину, и она тут же ломается, отчего мама теряет самообладание и начинает плакать. Потом просит у меня прощения, и мы садимся завтракать.
— Это все дурацкий стресс, — извиняется она. — Пора бы уже научиться не хвататься за любую предложенную работу.
Мне не хочется расстраивать ее еще больше, поэтому я не рассказываю ей о своих кошмарах.
Мама действительно очень много работает. Иногда я остаюсь дома под присмотром няни, а иногда еду вместе с мамой в театр. Я лежу на диване в кафетерии, читаю или играю в игры на телефоне. На стенах висят фотографии разных постановок. Группы актеров сняты перед самой премьерой, и на каждом снимке значится: «Ни пуха!». Имеется в виду «Ни пуха, ни пера!». Лица многих мне знакомы. Я вижу маму, тетю Маргот, Джека.
Вот бы решиться и написать Тиму, снова спросить, не выдумал ли он ту историю. Как же хочется, чтобы она оказалась неправдой. Ведь с того вечера, когда я ее услышала, я боюсь засыпать. Школа «Норра Латин» так близко к моему дому. Что если зло может дотянуться до меня оттуда? Что если я сама пригласила темные силы к себе в дом, поверив рассказу Тима? Что если однажды я проснусь посреди ночи и увижу, как в углу напротив моей кровати висит, покачиваясь, красная маска? Что если я увижу младшего брата Эрлинга с расцарапанным лицом или учителя с хлещущей из глаз кровью?
В понедельник вечером, когда маме, как обычно, не нужно идти в театр, мы стоим в кухне после ужина — она моет посуду, а я вытираю насухо. Мама замечает, что я выгляжу усталой, и спрашивает, в чем дело. Я все ей рассказываю.
— Господи! — восклицает она. — И ты все это время молчала? Ведь прошло уже две недели, если не больше.
Я пожимаю плечами.
— А я ничего не заметила, — сокрушается мама, добавляя в воду в раковине жидкого мыла. — Ну надо же!
— Ничего страшного, — говорю я, сконцентрировав все внимание на том, чтобы оттереть каплю со стакана. — Ты ведь Джеку ничего не скажешь?
— Почему ты спрашиваешь?
— Я не хочу, чтобы Тиму от него досталось.
Мама на секунду замирает и смотрит на меня.
— В чем дело?
— Нет, я просто…
— Ты молодец, что переживаешь за Тима. Я не буду ничего говорить его папе.
Мама опускает тарелку в мыльную воду и краешком щетки для мытья посуды начинает оттирать остатки засохшего томатного соуса.
— И зачем только Джек рассказывает ему такие жуткие истории? К сожалению, на слова взрослых не всегда можно полагаться, Клеа, — добавляет она и смывает мыло с тарелки.
Я лишь вздыхаю в ответ. Будто я этого не знала.
— Тим наверняка немного преувеличил, — говорю я, вытирая тарелку и отскабливая последнее пятнышко томатного соуса кончиком ногтя.
— Преувеличил, не то слово! — соглашается мама и опускает грязные ножи и вилки в раковину. — В той версии, что я слышала, учитель умер от сердечного приступа. А история про младшего брата Эрлинга — вообще для меня новость.
— Подожди, то есть это все действительно случилось? — застываю я на месте.
— Нет, конечно, нет! Это просто городская легенда, — уверяет она, убирая волосы со лба. — Когда мы с Джеком поступили в школу «Норра Латин» кто-то из старшеклассников рассказал нам эту историю. Джека она почему-то сильно зацепила, — добавляет мама со смехом. — Ему нравилось пугать товарищей всякими страшилками. На следующий год мы устроили вечеринку для тех, кто только начал учиться театральному искусству…
Мама замолкает и водит щеткой внутри кастрюли.
— И что тогда?
— Давай я расскажу, когда ты немного подрастешь.
— Вы напились, что ли? — говорю я с усмешкой.
— А ну-ка вытри вот это, — мама протягивает мне сполоснутую кастрюлю.
— Каким был Джек, когда вы учились вместе?
— Моложе. Наивней.
— Что значит наивней?
— Он был таким невинным, — улыбается она. — Он даже как-то влюбился в меня.
— Правда? И вы стали парой?
— Нет, я не ответила ему взаимностью.
Мамины щеки немного розовеют. Я обожаю слушать, когда она рассказывает о жизни до меня, о времени, когда меня еще не было.
— А правда, что ваша с Джеком одноклассница покончила с собой?
— Нет, неправда. Клеа, если этот Эрлинг Йенсен и существовал когда-то, то он был обычным парнем, а в школе «Норра Латин» совершенно точно нет никакого призрака.
С годами я все реже вспоминаю о жуткой истории, что мне однажды рассказал Тим Хеландер. К тому времени, когда я начинаю учиться в гимназии «Норра Латин», она и вовсе испаряется из моей памяти.
Я еще не подозреваю, что эта история изменит мою жизнь. Что одной мартовской ночью я буду сидеть на скамейке у школы «Норра Латин» и лишь от звука имени Эрлинга Йенсена прикушу губу до крови.
Вкус крови во рту.
Но постойте, мое повествование еще не добралось до этого момента.
Сара Б. Элфгрен (род. в 1980 г.) — сценарист и писательница. В соавторстве с Матсом Страндбергом в 2011—2013 гг. выпустила серию романов, действие которых разворачивается в несуществующем городке Энгельсфорс. Трилогия в жанре фэнтези была переведена на русский язык, а первая книга — экранизирована. «Школа „Норра Латин“» — сольный дебют писательницы, и здесь Элфгрен вновь обращается к жанру молодежной литературы с элементами фантастики. Главные герои книги — подростки, поступившие на театральный курс элитной Стокгольмской гимназии «Норра Латин». Они грезят о сцене, славе и громких ролях, не подозревая, какие мрачные секреты таят в себе стены их старинного учебного заведения. Перевод выполнен по: Sara B. Elfgren. Norra Latin. Raben & Sjögren, 2017. Опубликовано на русском языке по согласованию с Grand Agency (www.grandagency.se).