Фрагмент романа. Перевод Ольги Костанды
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2019
Неужели завтра день рождения? Да, так и есть. Это при том, что вставала ночью четыре раза. А тут еще учащенное сердцебиение и руки немеют. Что будет с моими руками? Ночь не могла уснуть и все думала, вдруг он завтра разоспится и не поздравит меня завтраком в постель, или будет весь день прохлаждаться, и они ни на йоту не приблизятся к застолью? Ее охватила какая-то самонадеянность, ощущение, что теперь-то ее очередь. Побыть… в центре внимания. Нет, в основном в голове роятся мысли практического характера. Как все успеть, закупить, приготовить, накрыть, подготовить место для верхней одежды в прихожей и не забыть вымыть уборную. Это в последнюю очередь.
Если честно, Май с легкостью отказалась бы от утреннего поздравления. Несмотря на то, что на душе потеплело, когда услышала, как Тумас уже в полседьмого возится на кухне. Какой он заботливый — твой супруг! Как долго он там грохочет посудой. Конечно, с тех пор как она переставила посуду и прочую утварь по-своему, он не может ничего найти. Раньше стаканы и чашки стояли на одной полке. Все вперемешку! С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя. Немного шуточным тоном. Так проще, сближаться без высокопарной серьезности. Но мы ведь можем совершать акты любви — как ты думаешь? Он достал печенье из банок, разложил на блюдечке, на отдельную тарелку положил бутерброды. Кофе, кусочки сахара, зажженные свечи. Неужели красные розы? Они ведь не обсуждали бесчувственные комментарии Курре в адрес Астрид. Красиво упакованные подарки. Целых три? Один большой, настолько, что можно даже представить себе шубу или пальто. Вечернее платье, ныне вечерние платья на тебе не сидят, неужели не понятно. Она разворачивает бумагу — с самого большого подарка решила не начинать, открывает коробку, малюсенькие ботиночки из светлой кожи, о, произносит она, а Тумас шепчет, что просто не смог пройти мимо, первые ботиночки, из мягчайшей телячьей кожи, такие милые и приятные на ощупь, а в большой тяжелой коробке — белая подстилка из овчины, чтобы можно было укладывать маленького на даче, где от полов идет такой холод, да и в колыбельку можно постелить, не мерзнуть же малышу, когда он родится на свет в самый разгар зимы, ой, сколько ты всего накупил, говорит она, а вот еще один подарок, тоже от него, но сначала надо попробовать остывающий кофе — вкусный, но можно было бы и покрепче — вкус зависит от помола, а вода не должна проходить сквозь сито слишком быстро. Май откусывает кусочек от бутерброда с ветчиной, и вдруг трепет в груди — мельница для орехов! О, произносит она со слезами на глазах, как ты угадал, — это было несложно, ты ведь так хорошо печешь, не бегать же тебе к маме за самым необходимым всякий раз, когда хочешь замесить тесто.
И тут тяжелым грузом наваливается мысль о том, что она ничто в сравнении с госпожой из Бунэсет, или Ниной, или мамой, но теперь-то она сможет приблизиться к идеалу, с такой красивой мельницей, будет печь чудесное печенье и к утреннему, и к послеобеденному кофе. И так год за годом. Хотя откуда это знать сейчас? Когда ее больше всего волнуют конверты на подносе, может, лучше так и оставить их нераспечатанными. Он протягивает нож для писем, она вскрывает верхнее, наилучшие пожелания в день рождения прекрасной Май, от Рагны, Эдвина и Гуннара. Ага. Спасибо большое. А вот папин почерк, с Новым годом, Рождеством и днем рождения Май Сару Юханну — сколько слов поместилось в одной строчке — от папы, мамы, Пера-Улофа, Яна и Стига. Она раскрывает конверт больными пальцами, вдруг там еще открытка или купюра, но ничего нет. А Тумас говорит, что нынче так дорого посылки отправлять. Ты возьмешь меня с собой в Эстерсунд в новом году, спрашивает он, очень хочется познакомиться с твоей семьей. Да, баланс и равновесие не помешают, поэтому она кивает, а на подносе осталось еще два письма, нет, она не ошиблась, это действительно почерк Эрика, ой, как забилось сердце, и живот схватило, а на шее наверняка проступили предательские красные пятна, не может же она открывать письма от Эрика, когда Тумас сидит тут на краешке кровати, смотри, тут еще корреспонденция, улыбается он, и тогда она берет нижнее, от Маргит, написанное красивыми каллиграфическими буковками, но очень длинное, потом прочтет, это от моей подруги детства, поясняет она, ты ее знаешь, Маргит, да, точно, отвечает Тумас, довольно странная особа, да, она читает всякие сложные вещи, как и ты, никаких дамских романов, все больше стихи и… оставшееся письмо выглядит таким толстым и плотным — ты не собираешься его открывать — Тумас наверняка вертел в руках этот тяжелый конверт и думал… ой, давай еще кофе выпьем, пока не остыл, да, конечно, и пока он наливает кофе в чашечку из тонкого фарфора, Май вдруг ощущает, что дрожь в руках не унять, она складывает руки и говорит, что у нее так болят запястья, даже страшно, да, я вижу, тебя прямо колотит, может быть, сигарету? да, спасибо, и все-таки надо вскрыть письмо.
Дорогая Май, как у тебя дела, надеюсь, ты счастлива в браке. Никто ведь не запрещал поздравлять любимую девушку с ее двадцать первым днем рождения. Я думаю о тебе, посылаю пару красивых фотографий, как видишь, тут интересен сюжет. Если захочешь поговорить со своим старым добрым другом, ты знаешь, где меня найти. Преданный тебе Эрик. Это ты, спрашивает Тумас, заметив под письмом фотографию: игриво улыбающаясядевушка, в камеру не смотрит, снимок сделан перед домом, а вот еще, она сидит на скамейке, Эрик тогда никак не мог настроить резкость, и кадр получился довольно размытый. Зато выглядит она вполне счастливой. Было холодно, у нее замерзла попа, он попросил ее расправить плечи, чтобы была видна ее красивая осанка. А вот на этой фотографии они стоят, обнявшись, Эрик улыбается во весь рот, Май сразу узнала снимок и поспешила запрятать его под другими карточками, засмеялась, Тумас уходит с подносом, быстро спрятать конверт, да и подарки тоже, в гардероб и ящик секретера. Какая чудесная мельница, говорит она, выходя к нему в комнату одетая, у тебя кровь на шее, добавляет она, вот черт, отвечает он, свеженький и гладко выбритый. Подожди, говорит Май, приносит ватку. Когда она начинает вытирать кровь, он с улыбкой закрывает глаза, и она, конечно, спешит отдернуть руку. Ты возьмешь на себя напитки и торты, спрашивает она, а я тогда куплю остальные продукты, не знаю, как я все это дотащу, но как-нибудь справлюсь. Сама виновата, не надо было ложиться в постель с первым встречным. На самом деле все не так. Теперь она постоянно потеет. Да и батареи горячие. Надо помыть посуду. А потом за покупками. Ты ведь не поздно вернешься, умоляюще спрашивает она. Боже, направь меня на путь истинный. Да, она произносит слова Маргит, пробует их на вкус, но они кажутся водянистыми и бесполезными. Если бы она сейчас прислушалась к себе, то разочарование — детское — оказалось бы настолько сильным, что она просидела бы на диване, как парализованная, до самого вечера. Может быть, они просто побоялись, что сотрудники почты украдут купюру. Может быть, скоро ей пришлют чудесный подарок. Как же она одна донесет все покупки? На нее давит усталость, отголосок бессонных ночных часов. Именно сейчас, когда так много дел. Ну что ж!
Естественно, с покупками она справится. Несмотря на тянущие боли внизу живота и необходимость принимать сложные решения прямо на месте. Но кто же думал, что нужно так много всего. Запястья и пальцы явно не станут болеть меньше, если таскать такие тяжести. Вы так хорошо живете, в самом центре. На сегодняшний обед можно наплевать, она не собирается ничего готовить мужу. Он должен понять. Холодные фрикадельки, хлеб с маслом, яичница. Студень ее раздражает. Неужели тебе трудно порадовать супруга? Надо бы, конечно, сварить картошку, доесть то, что осталось с Рождества, селедку, пока она не испортилась. Но нет. Посолить и поперчить мясо, поставить его в духовку. Боже мой, разве можно рассчитывать на то, что стейк получится мягким и сочным. Продавец сказал, что свежую телятину привезут во второй половине дня. А до мясника в Гулэнгет ей не добраться. Зато рыба, кажется, хорошая, жирная. Наверное, сегодня лучше надеть фиолетовое? Ой, главное, чтобы одежда не пахла потом Титти. Да, дело в том, что… спасибо, конечно, но чужой пот… Что такого странного в том, что человеку гораздо легче вынести запах собственного пота? Хотя это неправда. Как раз свои запахи невыносимы. Просто другие могут принять пот Титти за ее собственный, вот в чем дело! Надо почистить креветки, нарезать хлеб, или слишком рано? Начистить килограмм картошки. Не разболелись бы руки еще сильнее. Что еще? Тесто! Естественно, сначала она чистит миндаль, на это уходит столько времени, тем более что орешки так и норовят подпрыгнуть и упасть на пол, где их так трудно искать среди невидимого мусора и крошек, ей приходится все время наклоняться с этим ужасным животом, ты ведь не будешь перечитывать письмо от Эрика, нет, оно лежит на месте. В поте лица. Все могло быть намного хуже. Как следует измельчить миндаль, чтобы матушка не подавилась. Она так любит миндаль. Раздается звонок в дверь, неужели ему так трудно открыть своим ключом. Оказывается, пришли Йенни и Ингрид, поют в ее честь, они принесли тюльпаны и коробку из кондитерской, им рассказала сама госпожа Челлин, и они решили забежать поздравить — она не приглашает подруг войти, а потом, закрыв на ними дверь, холодеет от ужаса — как она могла оставить их топтаться в прихожей. Пирожные «наполеон». Да, Тумас их очень любит. Кажется, у подруг были испуганные глаза, когда они ее увидели?
Мертвая курица лежит на блестящей поверхности стола. А ощипанный цыпленок еще жив.Частое дыхание, повар в заляпанном белом халате требует, чтобы она свернула цыпленку шею. Ну уж нет. Тогда он сам добивает птицу ножом.
На стене часы. На часах стрелки. Час дня. Они придут в пять. Надо двигаться дальше, и в горе, и в радости. Почему же радость сегодня все никак не приходит? Ведь должно быть так приятно планировать, мечтать, прежде чем безжалостная действительность потребует законченности и результата. В пять часов Май будет стоять в дверях готовая, переодетая, и предлагать всем шерри или что-нибудь в этом роде, а потом сэндвичи, рыбу, груши, кофе, торт. Неужели груши, залитые тестом, и правда можно оставить в формах для запекания на несколько часов? Ну, выбора-то у нее нет. Почему Эрик посылает ей письма… да, но он же ничего не знает о твоем положении. Не знает. О том, как кожа на животе начинает натягиваться. Но не так, как можно было бы себе представить. Она растягивается постепенно, эта кожа, а коричневая полоска становится все темнее. И уродует тело. Если начнется варикоз, Май просто расплачется. Тут, конечно, хочется услышать другие слова — что не имеет значения, как ты выглядишь, не важно, что тело отекает и на ногах вылезают вены. Все это ради жизни. Другого человека. Чтобы рождение стало возможным. Разве это не любовь? Но жизнь в любом случае появится. А для Май ноги… ей ведь на них еще всю жизнь ходить.
Она что, боится щуки? Да уж, если приглядеться, у этого существа действительно устрашающий вид, одни рыбьи глаза чего стоят. У Май ведь еще остался уксус с рождественских заготовок. А чешую надо снимать? Мама, что делать со щукой? Откуда вообще такая идея, готовить щуку? Май начинает судорожно тереть хрен на самой мелкой терке, а вдруг он потемнеет — пока рано тереть. Стол в порядке. А вот и Тумас с бутылками. Он наливает себе виски, не многовато ли? Похоже, он немного сердится. Из-за письма от Эрика? Да, но она-то в чем виновата. Завтра я опробую мельницу, говорит она, Тумас кивает, берет газету и садится на диван. Чем-нибудь помочь? Дай ему поручение. Посмотри, стаканы достаточно чистые, просит она, может, остались следы от капель или пыль… да они все равно близорукие, отвечает он, ничего не заметят. Ну Тумас. Торты! Вот черт. Придется ему снова идти на улицу. Тумас тихонько ворчит, но быстро одевается и вновь отпирает дверь. Щелк. А ведь щуку важно сварить именно к ужину. Она не должна получиться жесткой или сухой. Лишь довести до кипения, с луком, морковкой и белым перцем. Или ямайским перцем? Еще соль. Когда готовишь рыбу, соли не жалей! Потому что недосоленная рыба будет безвкусной и водянистой. Сейчас она упадет в обморок. Разве она сама не видит грязь и пятна повсюду, сейчас, когда низкое зимнее солнце непрошеным гостем заглянуло прямо в квартиру? Почему она не угостила Ингрид и Йенни кофе? Жаль, что тюльпаны быстро завянут. Какие красивые. Правда, от них столько грязи, когда начинают опадать лепестки, и эта пыльца. Итак, еще раз рецепт щуки. Растопленное масло, хрен. О боже, стейк! Он стал вдвое меньше, весь скукожился. Не хватает еще расплакаться. Навалившаяся усталость просто выбивает из колеи, сейчас бы взять и все отменить. А что, если сделать паштет? Хотя тогда это должен быть настоящий пате, желательно из гусиной печени, но это ведь не какие-нибудь там высокопоставленные гости, зато в ужасающем количестве, их так много, как же ей удастся ублажить все эти голодные рты, которые будут бесконечно жевать и чавкать, проверяя, насколько невестка умеет держать марку.
Крем из лосося, майонез, да-да, к его приходу она сварит кофе, и они смогут отметить пирожными. Торты сразу открывать нельзя! Пустой конверт. Теперь сварить яйца для сервировки крема из лосося. Было бы здорово украсить розочками из лимонных долек и укропом, но лимон она не купила. Может быть, люди и к рыбе захотят лимон. И к креветкам. Какое сложное тесто. Просеять через сито, потолочь в ступке и раскатать тонким слоем. Выдавить крем. Господи, но у нее ведь нет кондитерского шприца! Тогда просто размажь тесто и укрась розочками из лосося. Правда, на крупные розочки рыбы не хватит. Сэндвичи можно было приготовить заранее и оставить под влажными льняными салфетками. Ей надо сделать пятьдесят сэндвичей. Больше ждать нельзя. Май вырезает кружочки с помощью стакана — два треугольных и один круглый. Выглядит, вроде, симпатично? Тумаса все нет. Наверное, шутит там с госпожой Челлин и совсем забыл про время. Стейк еще теплый. Как его нарезать тонкими ломтиками такими тупыми ножами. Тумас, ну возвращайся же.
Плыви по течению. Не сопротивляйся. Течение несет тебя дальше. Ты не можешь запретить им ввалиться в квартиру, заполнить собой все пространство. За ними надо будет поухаживать, ведь все, что им хочется, — плюхнуться в кресло с бокалом, из которого можно неторопливо потягивать что-нибудь горячительное. Тесто для десерта не должно закипеть, только нагреться. Она все мешает и мешает в кастрюльке. Слишком низкая температура, ничего не происходит. Тридцать половинок груш. Тридцать пять? Надо достать еще формочек и прибавить огонь, сил больше нет ждать. Почти сразу тесто закипает, Май отодвигает кастрюлю. На улице уже темнеет, и когда же она сможет заняться макияжем и переодеться? Ну ладно, праздничный кофе придется пить в одиночестве.
Благословенные сумерки. В темноте квартира вдруг кажется вполне чистой и красивой, Май открыла все окна — сквозняков она не боится. Этот предательский запах, присущий каждому дому, к нему так быстро привыкаешь. Когда она только переехала сюда, это был одеколон Тумаса, табак и еще что-то особенное, а теперь добавился ее собственный запах… если принюхаться, ничем не пахнет. Но стоит ей вернуться домой после двухчасового отсутствия, как в воздухе улавливается… Запах грязи. Щуку, конечно, изысканной рыбой не назовешь. Эта щука настроена против меня. Никакого благородства. Грубая крестьянская рыбина. Да, но мамин полковник всегда подавал щуку на второй день Рождества. А уж его и его родственнички явно не простолюдины. Пальцы пропахли рыбой, жирным копченым лососем… натереть их лимоном. Но лимона нет. Теперь с рассадкой. Махнуть бы на все рукой, присесть отдохнуть прямо на кухонном полу. Хотя бы мысленно. Как же она сразу не подумала — ведь не могут они просто прийти и рассесться где придется. И все-таки это скорее входит в обязанности супруга. Дрожащими руками Май расставляет кофейные чашки и блюдца под торт на столике в гостиной. Но спохватывается, там ведь гости усядутся пить свой аперитив. Туалет. Волоски от щетины, пена для бритья — нет, на этот раз он все тщательно смыл за собой. Почему ей не верится, что завтра день рождения? Май хватается за мельницу для миндаля и начинает остервенело крутить ручку. Вот увидишь, как тебя поздравят! Щуку надо только довести до кипения и сразу снять. Ты уже это говорила. Жена полковника жаловалась, что им однажды подали сухую рыбу. Но это еще до того, как мама поступила к ним! Другая кухарка. Мамина щука всегда безупречна. Он, кажется, откуда-то с юга, полковник. В этом-то и изюминка! Она привнесет что-то новое в эту большую семью. Теперь ее роль в этом и заключается. Сильвия пришла к ним со своим чудесным голосом и умением бренчать на пианино. Тико со своими фирменными лепешками. А она со щукой и стройными ножками!
Он, конечно, возвращается. Без четверти четыре. В каждой руке по торту, с носу течет. Имеет она право рассердиться? Я думала, мы вместе ждем гостей. Правда? Разве она не осознает уже сейчас, что всю эту игру на публику, весь этот этикет ей придется освоить самостоятельно, причем овладеть им надо в совершенстве. А он может оставаться в стороне. Во всем участвовать, но при этом оставаться в стороне. Встретил Улле, тот предложил перекусить в ресторанчике. Перекусить? Ведь недавно обедали? Задыхаясь от отчаяния, Май говорит, что она не виновата в том, что мясо получилось жесткое — не прожевать, а разделочные ножи тупые, а вдруг еще и лосось окажется несвежим. Вся кухня уставлена сэндвичами, выпей коньячку, полегчает, весело предлагает Тумас. Спасибо, выпью, отвечает Май, и он наливает. За тебя, с днем рождения, девочка моя.
Естественно, он проследит, чтобы все правильно расселись. Май открывает справочник домохозяйки, находит раздел «Рассадка за столом» — пусть знает, что к таким вещам надо относиться серьезно. Самой ей во всех тонкостях не разобраться, главное — чтобы ей как хозяйке досталось место поближе к двери, откуда легко бегать в кухню. Как же их много. Щука на шестерых, на восьмерых, но на пятнадцать человек! Она не сможет подойти к каждому, придется каждому брать самому. Сейчас не время наряжаться, чистые чулки, трусики, корсет, грудь уже никуда не помещается, протереть подмышки, легкий макияж. Он расселся на диване с бокалом виски и пирожным «наполеон». Такими ножами щуку на куски не порежешь, придется подавать целиком. Лук, специи, лавровый лист. Уксус. Соль, конечно. Масло растопить заранее. Картошка. После летних праздников Май точно знает, сколько времени нужно на то, чтобы сварить два килограмма картошки. Разливай херес, Тумас, кричит она со злостью.
С минуты на минуту они будут здесь. Обратной дороги нет. Страх. Распахни свое сердце. Открой им свои двери, впусти их в дом.
Цветы, коробки. Она поручает Тумасу заняться подарками, а сама выходит к гостям в переднике — да, пусть видят, как она тут трудится без всяких помощниц — а вот здесь ты несправедлива. Тебя буквально задарили, а от тебя требуется всего лишь самый обыкновенный праздничный ужин. Хотя дело не в этом. Тогда в чем? Разумеется, она снимает передник, бросает быстрый взгляд на себя в зеркало спальни, пытается втянуть выпирающий живот — неужели Тумас уже пошатывается? — он развешивает пальто и шубы; а подарки лучше открыть прямо сейчас, вот здесь? — нет, сначала надо убедиться, что никто не стоит с пустым бокалом, ага, кажется, всем налили шерри, матушка расположилась в кресле и требует коньяку, только чуть-чуть, думаешь, я столько осилю, спрашивает она Тумаса, когда он подходит с полной рюмкой. Да, смеется он, нисколько не сомневаюсь. Похоже, матушка чувствует себя немного не в своей тарелке. Ждет, когда дети соберутся вокруг нее и начнут рассказывать, как им ее не хватало накануне у Нины и Рагнара. Надо думать, отвечает матушка и просит сигарету. Никто не замечает, как Май выходит из гостиной, чтобы поставить букеты в воду; хорошо стоять спиной ко всем, подрезая три роскошных букета — надо же, решили не скидываться на общий букет, а подарили три совершенно разных, можно поставить в вазы по отдельности. Когда же включать рыбу? Рассчитать невозможно, откуда ей знать, как долго они будут есть бутерброды и какую паузу принято выдерживать между блюдами. И все это ты перекладываешь на меня! От двадцати минут до получаса, в зависимости от веса рыбы и в первую очередь — от толщины спинки. Все будет замечательно. Они ведь ей не враги. А кто, друзья?
Сколько подарков. Ну что вы, не стоило, так много всего, неужели это все мне, произносит она, заливаясь очаровательным румянцем. Если бы можно было накинуться на подарки, открывать их один за другим, нетерпеливо разрывая бумагу, а затем долго-долго перебирать… как дети на Рождество, но картошка ни в коем случае не должна ни развариться, ни остыть, и к тому же ты уже не ребенок, Май. Сэндвичи готовы, нельзя их оставлять в тепле, а тут хлопковые носочки, бежевые ползунки, серый медвежонок с черным шерстяным носом, красивое детское одеяльце, а это что — смотрите-ка, коробка шелковых носовых платков от мамаши. Очень кстати в сезон простуд. Думаете, у меня будет повод для слез? Спасибо вам большое от нас обоих… Она гладит живот, все смеются. Так, продолжаем светскую беседу. Какие чудесные букеты, говорит она, а Титти помогает расставить вазы по комнате. Юлия советует поместить их на ночь в прохладное место, затем следует каждый день подрезать стебли и менять воду, конечно-конечно, так она и сделает. Пора ли пригласить всех к столу, или это должен сделать Тумас, она шепчет ему, Тумас встает и громко произносит: прошу всех к столу. Тумас, помоги мне подняться, что-то в глазах потемнело, и вот уже он берет свою маму под руки и помогает ей встать. Теперь все топчутся вокруг обеденного стола, Тумас, она слишком волнуется, пытается улыбнуться, Тумас… Нет, пусть сам занимается рассадкой, а она спешит в кухню, теперь уже точно пора включать духовку, иначе нечем будет кормить этих жадных волков, но Май, это же твоя родня. Что же вы, черт возьми, стоите, рассаживайтесь, слышит она голос Тумаса. Убедившись, что щука спокойно варится, Май возвращается к столу — а там осталось одно лишь место у окна, в самом дальнем углу. Нина встает, нельзя же сажать Май так далеко, ей придется весь вечер бегать в кухню, однако Тумас остается глух к комментариям старшей сестры.
Почему они не приступают к еде? Какое неприятное молчание… может быть, она должна что-то сказать? Нет, наверное, не обязательно, Тумас разливает шнапс и пиво, опираясь о стол, наклоняется и тянется к рюмкам на противоположной стороне, на какое-то мгновение создается впечатление, что он вот-вот стянет скатерть, но вот, наконец он садится и произносит короткий тост: добро пожаловать, выпьем за мою любимую, у которой сегодня день рождения. Споем? — спрашивает Сильвия, но нет, сначала надо что-нибудь закинуть в себя, по крайней мере прочистить горло. Май пробует — выглядит как-то суховато — нет, невозможно определить, удался ли мусс из лосося, когда так волнуешься, она старается подняться незаметно, опять в кухню, теперь рыба точно должна быть готова, да, похоже, так и есть; кажется, мама говорила, что рыба должна дойти, даже если снять кастрюлю с плиты — как хорошо, что у Тумаса нашлась низкая эмалированная кастрюлька для рыбы — какая же ты невнимательная к деталям, а что, если бы подходящей кастрюли не оказалось, тебе еще предстоит длинный путь, ты слишком торопишься, обычно это плохо заканчивается, следует быть собранной и основательной, но что касается уборки — тут ведь не на что жаловаться? Снять с рыбы кожу прямо сейчас — не остынет ли она? — блюдо должно кроме всего прочего и выглядеть аппетитно, а тут какая-то жалкая рыбина, вся в веточках укропа, как можно было забыть про лимон. Может, вынуть хотя бы куски лука? Ладно, будь что будет, в любом случае надо еще натереть хрен и разложить картошку — хоть что-то удалось, красивые ровные картофелины, не слишком разварились, так и хочется вонзить в них вилку — еще масло… на мгновение вдохнуть аромат соленого растопленного масла. Мясо у щуки белое, но не твердое, слегка упругое, но вот в дверном проеме появляется Титти, тебе помочь, нет, нет, сидите, я только выну рыбу, какие чудесные сэндвичи, говорит Титти, прямо изысканные, а за столом, кажется, полная тишина, все жуют и жуют и жуют жесткие куски говядины.
Пора собирать и уносить тарелки, она съест свои сэндвичи потом, остальные уже готовы перейти к горячему, гости неуклюже передают друг другу тарелки из-под закуски, Дагни встает, берет всю стопку, дружочек, ты только скажи, если понадобится помощь, ей удается как-то балансировать между недостижимыми высотами и краем пропасти — тарелки придется оставить около мойки прямо с объедками, иначе рыба будет совсем холодной. Она слышит свой голос, и в то же время как будто говорит кто-то другой — давайте начинать, а то рыба остынет, это любимое блюдо полковника, он всегда ел щуку на другой день после Рождества. Правда? Как интересно! Да, после всех этих тяжелых праздничных блюд, можно подумать, ты лично знакома с полковником — врунья, как им приходится нелегко, там, за столом, одной рукой держать блюдо, другой накладывать себе в тарелку, потом передавать дальше, и потом обратно, а еще масло, хрен и картошку, Титти говорит, как ей хотелось простой домашней еды, а когда блюдо доходит до Май, она понимает, как неудобно, когда на таком многолюдном застолье рыба подается целиком, что же им теперь, выплевывать кости и кожу, ну ладно, главное — помакать как следует в масло и хрен… У всех есть хрен — тот самый резкий высокий голос, какой бывает у нее в минуты страха.
Представляете, полковник считал, что без щуки и Рождество не Рождество, да молчи ты уже, неужели ты меня обманула, мама, а на самом деле подавала ему камбалу с винным соусом и картофельными крокетами? Давайте выпьем, предлагает Тумас, Май сидит, зажатая между Рагнаром и Георгом, сразу видно, Георг не любитель рыбы, такая крошечная порция, а вот Рагнар положил себе целую тарелку, о Рагнар, скажи, что тебе понравилось, рыба полезна для мозга, произносит Ева нерешительно, м-м-м, звучит дружным хором по комнате, пожалуйста, добавляйте соль и перец, просит она, Юлия хватает перечницу, Курре тоже тянется за перцем, зато Нина кивает и уверяет, что соли и перца в самый раз, а какая картошка — это что за сорт, Кинг Эдвард? — думаю, что это все же Кинг Эдвард, так ведь, Тумас? Почему бы не признаться, что это обычный Бинтье, ой, матушка закашлялась, машет рукой, поднеся салфетку ко рту, рыба недоварилась, я не могу есть сырую рыбу — рыба сырая, рыба сырая, рыба сырая как… как что? Все опускают приборы и дружно смотрят на матушку, затем на Май, начинают скандировать, сначала в спокойном темпе, постепенно ускоряясь: рыба сырая, рыба сырая, нам не нужна закуска такая, Май встает, очень медленно, опускается на колени у шкафчика под мойкой, открывает дверцу, чтобы достать помойное ведро, эмалированное, то, самое, которое она забыла отмыть до блеска, полное остатков лука и очисток от креветок, ползет с ним на четвереньках в комнату и шепотом предлагает выбросить все, вместе с тарелками, и вот одна за другой тарелки летят в ведро, со звоном разбиваются, как же тесно ползать между стульями и ножками стола, рыба сырая, Тумас поднимается и прицеливается с высоты своего роста — кажется, он ухмыляется, видя, как ей приходится изловчиться, чтобы тарелка с разлетающимися кусочками хрена и каплями масла угодила прямо в ведро… я не могу такое есть, ну что ты такое говоришь, мама, мой кусок вполне проварился, пытается урезонить матушку Ева, сидящая рядом с ней, и Тико тоже, вы что не видите, что она прозрачная, Ева снимает очки и подносит матушкину тарелку так близко к глазам, что чуть ли не касается ее носом, ну может быть, совсем чуть-чуть, мне плохо от сырой рыбы, говорит матушка. Наверное, матушке достался самый толстый кусок из середины, предполагает Тико, потому что у меня прекрасное белое мясо. Сильвия поднимается и запевает таким чистым, сильным и звонким голосом, что все остальные решаются лишь тихонько подпевать — С днем рожденья тебя! А матушка в очередной раз утверждает свое бессмертие, ведь с этой поры на всех праздниках будут вспоминать ее «рыба сырая», а Тумас предпочитает не слышать протестов матери, он накладывает себе столько хрена, что в горле начинается пожар, а на глазах выступают слезы, придавая взгляду поэтический блеск, он сосредоточенно пережевывает каждый кусочек, словно старик или маленький мальчик, который только что научился есть настоящими приборами. Май с трудом встает из-за стола и подходит к матушке, предлагает поварить ее рыбу еще немного, просто полковник терпеть не может сухую, жесткую рыбу, не стоит беспокоиться, ну что ты, я уже вполне наелась бутербродами, в моем возрасте не стоит объедаться. Май спешит в уборную. Еще не хватает расплакаться перед ними. Едва забрезжившая надежда на то, чтобы заслужить хоть капельку материнской любви от свекрови, гаснет навсегда. Но слез нет. Лишь мощное пламя ненависти. Как вспышка. Если ты меня ненавидишь — пожалуйста, я тоже буду тебя ненавидеть. И так же внезапно все гаснет. Остается только привкус стыда и неприязни.
Май избегает разговоров с соседями по столу. Разумеется, отвечает, когда к ней обращаются, но душевная обида глубока. Беременность делает женщину такой ранимой. Но она не должна быть зияющей раной. Она должна быть блестящим панцирем. А теперь пора включать духовку. Время десерта. Хотя матушка, наверное, десерт уже не осилит. Интересно, смогла бы она это сказать? Вслух. Хлеща словами и без того кровоточащее сердце. Май — что ты знаешь о материнской любви? Этой болезненной страсти. Ничего не знаю и знать не хочу. А ведь придет время, ты приложишь своего ангелочка к груди… Молчать! Я просто хотела спросить, будет ли матушка десерт или от него тоже откажется. Ничего такого, конечно, не прозвучало. Май собирает тарелки и приборы. Какая приятная легкость в желудке после рыбы, говорит Курре, послушай, дорогая, и почему мы так редко едим рыбу? Будет тебе рыба, отвечает Дагни и тут же осекается, хватит на сегодня неловкостей, лучше промолчать о том, что в этой семье рыбу не выносят, от нее всем плохо, прямо до рвоты, и тело начинает жутко чесаться. Что ж, кто-то любит рыбу, кто-то нет. И это маленькое досадное происшествие, с явной злостью разыгранное матушкой, не помешает Май и дальше есть рыбу. Когда-нибудь она будет смеяться, рассказывая, как матушка отодвинула тарелку, отказываясь есть приготовленную Май щуку. Сырую! А сейчас она стоит в кухне, перемывая тарелки. Не обращая внимания на то, что от холодной воды распухли пальцы. По крайней мере груши точно не подгорят. Получатся золотистые и хрустящие. Тумас кричит, чтобы она оставила посуду, он протрет серебро позже. Но Май делает вид, что не слышит. Вода все льется. А внутри пинается ребенок, отчаянно и требовательно.
Кристина Сандберг (род. в 1971 г.) — писатель, лауреат премии им. Августа Стриндберга (2014; за роман «Жизнь любой ценой»). Роман «Родить ребенка» представляет собой первую часть трилогии о жизни домохозяйки Май, ее повседневных заботах, надеждах и тревогах. Перевод выполнен по: K. Sandberg. Att foda ett barn. Norstedts, 2010. Опубликовано на русском языке по согласованию с Norstedts Agency.