Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2019
Аглая Набатникова. Рехилинг. М.: Эксмо, 2019
На втором обсуждении в рамках новой премии для молодых авторов «Фикшн 35» зашла речь о том, что книги начинающих писателей часто не поражают разнообразием — опыта жизненного у авторов маловато, вот они, мол, и переваривают только собственные переживания. Этот тезис стал точкой отсчета еще для одной темы — о разнице в освоении этого опыта у писателей и писательниц. И вышло, что женщины как будто придумывают более изощренные формы автофикшна. Но — всегда ли?
Вот, например, у Аглаи Набатниковой, если присмотреться, при всей эгоцентричности каждого рассказа чаще всего в центре внимания не столько рассказчица и ее чувства и переживания, а события в жизни другой женщины и мысли о чужой судьбе. Начнем с первых и, очевидно, самых ранних текстов: в «Дне города», безусловно, важно восприятие рассказчицы-подростка, но гораздо больше места здесь занимает описание состояния пытавшейся совершить суицид незнакомой женщины. В «Труссарди», рассказе о двух девчонках из провинции, сразу понятно, кто в этой паре ведущая, а кто — ведомая; но основная коллизия истории сосредоточена именно на «ведомой». В небольшом «Она была лучше» главное — взаимоотношения между двумя однокурсницами с факультета режиссуры, представленные в краткой зарисовке.
В чуть более позднем и зрелом рассказе «Девы в августе» — отказавшемся, кстати, от перволичного повествования — подруге главной героини Асие и ее дочери уделяется не просто много внимания, а очень много. А в «Магических грибах» рассказчица и сама оказывается в какой-то степени ведомой случайной знакомой по имени Алена.
Во всем этом многообразии глаз цепляет одно явное сходство: везде женщины, и рассказчица, говоря о них, осмысляет как себя, так и окружающий мир. Они в объективе внимания — но они не единственные персонажи. Амплуа мужчин в этих рассказах понятно — они охотники, и чаще всего — за ней, за рассказчицей, за главной героиней, за альтер эго автора. Она и сама не промах — та еще охотница. В прозе Набатниковой присутствует бесстыжая телесность в обсуждении обоих полов — и полная уверенность в себе и в правоте своих слов.
«Это был триумф нашей с Таней женской роли — приятно, когда вокруг самок начинается мужской ажиотаж. Казимир бросал на меня внимательные взгляды. Возможно, он разделял мои впечатления от мира предков, в котором мы оказались. Он хорошо и свободно двигался: поляк был по-настоящему красив, эстетически безупречен. Мне бы хотелось быть таким мужчиной, как он».
Всечеловеческая дихотомия, деление на мужское и женское — это то, от чего сейчас принято уходить, и это, пожалуй, правильно. Другое обсуждение уже упомянутой «Фикшн 35» с заявленной темой о женском голосе в литературе пришло к заключению, что скоро такой вопрос перестанет быть актуальным — не окажется ни специфических женских вопросов, ни голосов, ни прозы. Но в случае с книгой Набатниковой на разделение «мужское/женское» срываются все рецензенты — потому что его подчеркивает и сама автор суждениями вроде «Планы — это для женщины самое болезненное. Для женщины романтические планы подчас серьезнее жизни».
Но все-таки есть в книге и другое, более значимое противопоставление — живого и неживого, где живое есть еще и животное. Не зря в сборнике так много мужчин с Востока, пышущих этой «животностью». В дихотомии «живого/неживого» пол неважен. Главные героини всех рассказов — живые, мужчины в этих текстах — тоже живые. Неживыми могут быть второстепенные персонажи или даже рассказчица, но только в начале текста — как это оказалось в заглавном «Рехилинге», посвященном мистической процедуре исцеления. Надо сказать, стандартная схема рехилинга в рассказе была нарушена, но исцеление произошло. А Набатникова вроде бы пытается нарушить стандартные схемы написания так называемой женской прозы — и все же создает именно ее. И пока что это хочется подчеркивать отнюдь не из-за надписи «Женщины близко» на обложке.