Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2019
* * *
За полчаса до тьмы
на улице немногие.
Здесь горы, не холмы.
Запретней тавтологии
на что-то притязать
на местности возвышенной,
где слова не сказать,
оставшись неуслышанной.
На нервах тишина:
раздрай, разноголосица.
Но даже мысль слышна —
та, что не произносится.
Благоприятный день
Мне сегодня меньше лет,
чем вчера, даю вам слово.
Расстаравшись, вита нова
разделила сто в обед
на два. Вышло — пять и ноль,
пятьдесят годков, не больше.
Дольче вита, длись подольше
под клубничный алкоголь!
Заимею вольный нрав,
позаимствую манеры;
и возможно — есть примеры —
очаруюсь, впав ин лав.
Гули-гули. Улюлю.
Выбор: вау, йес и ноу.
Но реалити от шоу,
вдруг очнувшись, отделю.
Обряд
Жаль, не ладонь и не лед остудят,
чуть подразгладив, лоб.
Пепел над морем лететь не будет,
не пригодится гроб.
Груз для носилок, дорожкой торной
буду скользить за грань,
спрятана так же, как был обернут
свиток у древних: в ткань.
Все предсказуемо. Будто слышу
стук от швырка в приют;
камень приладив, закроют нишу,
зацементируют.
Можно бы не без прицела ныне
в римлян вникать молчком,
но эпитафия на латыни
тут будет ни при чем.
Вряд ли кто выищет схрон пропажи;
а и окажет честь —
без переводчика будет даже
имени не прочесть.
Как бы то ни было, строчки правы,
ритмами речь деля,
не по привычке, не ради славы
воздух набрав с нуля.
Нет, не чаинки на чайном блюдце,
смытые на раз-два, —
званы и избраны, остаются
сказанные слова.
Луиза
Ни следа от влаги на лазури.
Примавера с чистого листа.
Мимоходом — сад в миниатюре:
жизнь цветов, луизы два куста.
Емкости висячие, где скрыты
тайны воссоздания корней,
родом от садов Семирамиды,
если не от тех, что их древней.
На террасе с мебелью ажурной,
сидя с чашкой, знает толк в питье
садовод и заодно дежурный —
вариант восточного рантье.
Спрашивает: «Нравится?» — «Конечно».
Подтверждает: выращено им, —
добавляя, может быть, поспешно,
что женою садик не ценим.
Были б осмотрительней капризы,
не было б ни слова невзначай.
Говорит: «Возьми себе луизы;
будешь с нею пить зеленый чай».
Рай есть рай. Но Ева-то — другая:
чуя с ходу яблоневый след,
избегает брать, что предлагают, —
ей бы то, чего и близко нет.
Притерпелась к изживанью ссадин,
кривотолков тени за спиной.
Но и ей сужден особый садик —
шелестит, словесный и сквозной.
Тридцать семь
Ряд совпадений, или предначертан
был равный срок ухода насовсем
тем из великих, чей бывал исчерпан
отрезок на отметке тридцать семь?
Не возраст, а температура тела —
и следом жар, встающий на дыбы.
Вплотную осознание предела —
границы жизни, дара и судьбы.
Спросить бы их, когда они успели,
не продержавшись даже до полста,
при тех-то скоростях не еле-еле
менять ход мыслей, замыслы, места?
Уразуметь бы, как они сумели,
деяньями умножив благодать,
не заведя семь пятниц на неделе,
соблазнами не сплошь пренебрегать?
От искры божьей свет не вполнакала,
и дело чести — не попасть впросак.
Ни слова, ни страницы как попало,
ни облака, ни складки кое-как.
Куда тебе!.. Ссылайся на помехи.
Но у себя, что в зеркале, сквозь темь
не спрашивай под вечер: «Как успехи?» —
в твои теперь уж дважды тридцать семь.
* * *
Неустойчивый месяц май,
душу вольную не замай —
ей хватает не по вершки,
а под ребра, под крылышки.
Трепыхается, чуть жива.
То ей музыка, то слова
вместо снадобий от обид.
И клянется: не так свербит.
Помнит: свой брат приятель был.
«Ты похожа, — он говорил, —
на встревоженных знобких птиц».
И глядел, как поверх границ.
Может, птичье, но — торжество:
на витках-кругах никого
ни о чем вверху не прося,
понимать, что умрет не вся.
* * *
Щегол и есть. Не держит рук по швам.
Не заслужил ни корма, ни лекарства,
ни долгих лет. Властитель государства
мстит до конца рифмованным словам.
…Вы говорите, поздний
Мандельштам?
Еще чуть-чуть, и было б сорок восемь.
По нашим меркам даже и не осень…
Скулит поземка между жидких сосен.
Шепнул бы кто, что слава по пятам.