Публикация и примечания Наталии Соколовской
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2019
2019 год — год столетия Даниила Александровича Гранина.
Но это и год сорокалетия выхода первой части его совместной с Алесем Адамовичем «Блокадной книги» (1979).
Двадцать пять лет тому назад, 26 января 1994 года, не стало Алеся Адамовича.
Так срифмовались три даты.
И еще одна, четвертая: 27 января 2019 года — 75 лет полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады.
В записной книжке А. Адамовича значится: «Работать начали 5 апреля 1975 г.». В продолжение всего времени работы над «Блокадной книгой» сооавторы переписывались, пересылали друг другу варианты машинописи (А. Адамович жил в Минске).
Три письма из этой переписки мы публикуем. Два первых — из семейного архива А. А. Адамовича, третье хранится в ЦГАЛИ: Фонд Р-107. Оп. 3. Д. 19.
Благодарим Наталью Александровну Адамович за помощь в публикации.
1
Дорогой Даниил Александрович!
Читаю рассказ за рассказом — подряд. Делаю заметки на полях и сортирую (предварительно). И вот на этой, первой, стадии возникает ощущение, которым (чтобы и себе прояснить) делюсь с Вами.
А что если строить так? (В материале это заложено, диктует он и такой вариант).
Отдельными штрихами (из дневников и т.д.) подводить читателя к главному, ему не известному, идя от известного.
Ленинград сжимают, тревога, что прорвутся, бомбежки, заботы о том, о другом, все это кажется главным, самым трудным и страшным…
Но самое страшное уже вошло в город, «заслано» (Берггольц), оно уже на пороге — голод! Вдруг, внезапно видят — падают люди, трупы возле тебя…
(Между прочим, как и вообще в мире: страны и системы схватывают друг друга за руки, за горло, а незаметно может получиться, что разрушенная среда схватит за горло всех — но это так, в сторону мысль, для себя).
И вот когда быстро, не задерживаясь на первых месяцах излишне, мы подойдем к ноябрю-февралю, тут дать «Голод», во всех проявлениях и во всем для человека невыносимом значении (помните, говорили о Гамсуне!). Дать огромную главу, используя самые сильные места из всего материала, чтобы «Голод» встал перед глазами читающих, как никогда и нигде не вставал (материал у нас есть!) Как бы уже безотносительно к Ленинграду — голод как таковой!
И когда это воздвигнем и возникнет даже ощущение — ну, перед этим человек исчезает, бессилен, ибо в действие вступают силы ему почти неподвластные!..
Вот тогда и сработают главы, в которых мы показываем, что человек мог оставаться, оставался человеком, даже здесь! («Спасатели, матери и дети, женщина и пр. и пр. И как Ленинград ломал блокаду и т.д.) Т.е. у нас будет не публицистическая композиция, а почти «художественная»: столкновение эмоциональное. А это куда сильнее, конечно.
Вот я и подбираю сейчас материал для этой первой главы, о чем Вас и информирую.
Чтобы нам держать друг друга «в курсе».
Начало (месяцы до настоящего голода) можно построить на дневниках Князева[1], Прусовой[2] и др. В них хорошо передана озабоченность людей повседневностью тревог, ожиданий и пр. и пр. — постепенность приближения к самому страшному, к Голоду.
В рассказах этого нет, естественно: помнится сразу и больше самое страшное.
Если читаете Князева, обратите на это внимание.
Жду от Вас соображений и возражений.
Благополучия Дому Вашему!
Адамович
23. 4. 76 г.
[Слева на полях:] После 194 стр. предлагаю большую вставку. Гляньте.
2
Дорогой Александр Михайлович!
Прочел. Хорошо получилось. Для первой редакции так просто отлично. Лишнее легко чистится, убирается — об этом не буду. Сейчас можно так же делать дальше и что-то учесть, чтобы не перекосить, не уйти вбок.
Думается мне, а, вернее, все яснее становится, что начать надо без всяких вводных, без какого-либо зачину, без объяснений, эпиграфов, стихов. Начать с середины. Начать с рассказа Дмитриевой[3], то есть, то, что Вы унесли в конец. Рассказ этот достаточно символичен, ярок, он читателя сразу берет за грудки. Да и с нас потребует — без болтовни, общих слов и заезженных сведений. Хочешь, не хочешь, а подтягивайся. Тут уж всерьез пойдет, сразу по голове, и ужас, и чудо, и восторг от этого узла, от этого настроя, от этого музыкального ключа все и вести.
Тогда само собой сократятся остальные рассказы, их надо сокращать. Выбрасывать все проходное. Делать это надо нам. Чистить и чистить.
Комментарии Ваши большей частью хороши и уместны. Хотя системы пока нет, и я не знаю, не чувствую, какой она может быть.
Думаю, что нужны подзаголовки. Например: фразу из рассказа Дмитриевой: «Если все действительно рассказать…» вынести в подзаголовок.
(Да, еще — рассказ Дмитриевой не особый, не исключительный, а типичный, так и считать его тем самым, что есть у каждого блокадника, у всех есть подобное.)
Подзаголовки брать из записей.
Как-то хотелось бы выделить места значительные. Например, на стр. 145, где детям показывают фокусы, тут все пронзительно — и этот фокусник-дистрофик, который думает про обед, и дети, которые не удивляются его фокусам, потому что только про обед думают. Вот как бы это выделить? Дописать нам самим хотя бы чуть-чуть? Прокомментировать? Пока не знаю, но чувствую, что надо, иначе многое проскочит.
О детях получилось сильно. А перед этим и голод, и карточки не полно. Мне казалось, у нас больше материала? Но это не важно, важно, что, оказывается, наиболее интересно — это вникать в самые подробности борьбы за элементарные нужды и потребности. Как добыли воду. Как мылись в бане. Как ели. Не что, а именно как. Вот, может, из этих разделов — подробностей жизни-быта — и составить пока часть книги. Дети. Животные. Что ели. Как хоронили. Школы. Больницы. Трамваи. Как согревались… Но это ничего другого не исключает. Отдельные судьбы. Истории. События… Такие узкие разделы заманчивы, удобны, однако, они, наверное, и разрушат некоторые цельные рассказы. Какая-то мера тут нужна.
Надо выходить за пределы зимы 1941—1942 гг. Дальше было вовсе не так хорошо, как Вы пишете.
Помирали, голодали, мучились. Все 900 дней, и еще много позже. И до сих пор. И рая не было. Еле-еле, кое-как, медленно, с трудом выползали. Ужасы повторялись. И после надежды они были еще ужаснее.
Все это я пишу не для Вас, а прежде всего для себя.
Рукопись я кое где правил. Не уверен, нужно ли столько наших «вопросов». <…>
Выслать ли Вам рукопись, или же возьмете, когда приедете?
Привет Вашим. Обнимаю,
Даниил Гранин
29 июня 1976 года.
3
Дорогой Даниил Александрович!
Многое очень хорошо у Вас получилось. А в нескольких местах я даже «внутренне ахнул», как выражается Пушкин. (На полях отметил.) Читал я очень придирчиво, — как Вы настаивали. И даже кой-чего наковырял. М. б., даже лишнего — посмотрите. Адреса не все нашел, упустили мы при записях.
Журнальный вариант (во всяком случае) вполне готов. И пусть не говорят «редакторы», даже если они гослитовские и симпатичные![4] Наше «мастерство» как раз в «невысовывании» себя. В умелом монтаже. А это есть. Сдержанность с комментированием — вот что должно быть принципом в подобных работах. Убеждаюсь еще раз. А люди просто еще не привыкли к такой кислородной насыщенности (самой жизнью), подавай им «литературу», да немножко стилистической углекислоты! Привыкнут — пока выйдет книга.
Видите, я и название впечатал: так оно убедительней смотрится. Мне кажется, что «Страницы из» — говорит, что будет продолжение, притом безразмерное. А «Книга» позволяет избежать привычных жанровых (здесь неуместных) определений.
Но смотрите Вы. И посылайте (в журнал — Н. С.) Очень важны будут в печатном тексте отбивки, разграничения (шрифтом или как?) основного текста и нашего. Что мы им (редакции журнала — Н. С.) предложим? А сами мы наберем воздуха и нырнем снова.
Привет Вашим!
Алесь Адамович
23. 11.76
Публикация и примечания Наталии Соколовской
1. Георгий Алексеевич Князев, с 1929 г. по 1963 г. директор Архива АН СССР.
2. Фаина Александровна Прусова, медицинская сестра больницы имени Софьи Перовской.
3. Мария Ивановна Дмитриева, работник жилищного управления Кировского района.
4. В черновом варианте письма (семейный архив А. А. Адамовича): «Но я не думаю, что правы редакторы, даже если они „главлитовские“ и „приятные во всех отношениях“, и что нам придется идти по пути большего комментирования». Главлит — Главное управление по делам литературы и издательств, орган государственного управления СССР, осуществлявший цензуру печатных произведений и защиту государственных секретов в средствах массовой информации в период с 1922-го по 1991 г.