Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2018
Русский Север всегда был особой территорией для нашей культуры. Избавленный от тягот сначала татаро-монгольского ига, затем крепостного права, он раз за разом оказывался способен сохранить те элементы культуры, которые в других местах были утрачены. Север стал заповедником деревянного зодчества. На Севере сохранялась старообрядческая книжная традиция.
На Севере, отрезанная от благ цивилизации, дольше сохранилась и фольклорная линия русской культуры. Древние былины, старины, духовные стихи сказывались на Севере вплоть до середины XX века. И сейчас еще фольклорные экспедиции, каждый год отправляющиеся в эти края, возвращаются с новыми находками частушек, сказок, песен, обрядов и обычаев.
Северный фольклор и северные говоры послужили источником вдохновения для многих писателей. Вопрос о соотношении фольклорного и авторского начал в произведениях Б. Шергина и С. Писахова до сих пор остается открытым. Где заканчивается народная традиция и начинается авторский текст? Подчас это определить практически невозможно — так тесно сплетаются эти два начала.
Более того, на протяжении творческого пути автора их соотношение меняется — так, в ранних произведениях Шергина часто указывается источник сюжета: от кого услышана история или где записана былина. В поздних произведениях такие записи встречаются реже. При этом несомненным остается одно — влияние северного народного слова на творчество писателя чрезвычайно велико.
Однако известно, что Шергин прожил в Архангельске сравнительно небольшую часть своей жизни: в этом городе, который он так тщательно выписывает в своих произведениях, он провел детство и затем несколько лет после училища. В 1922 году писатель навсегда переезжает в Москву, после чего лишь изредка навещает родные края.
Такой жизненный путь, идущий вразрез с творчеством писателя, которое практически полностью было посвящено Русскому Северу, изумляет и подводит нас к ряду вопросов. Во-первых, как вышло, что такой небольшой период в жизни писателя стал темой всего его творчества? Что произошло в это время такого, что задало тон всей дальнейшей его мысли? А во-вторых, что в таком случае вынудило его покинуть столь дорогие ему места?
Ответы на эти вопросы требуют более детального изучения раннего периода биографии Шергина. К сожалению, очень часто в работах о нем этот период описывается исходя из данных, представленных в рассказах автобиографичного цикла «Отцово знанье». Действительно, в герое-рассказчике легко угадываются черты самого писателя, а в сюжетах рассказов — детали биографии. Однако, зная методы работы Шергина с текстом, понимаешь, что так поступать в корне неверно. Тексты его, пусть даже основанные на услышанных и увиденных им событиях и историях, остаются текстами художественными. В них автор, будучи, по существу, художником, а не документалистом, может многое изменить, дописать, переделать.
Рассмотрим, к примеру, работу над текстом «Егор увеселялся морем». Этот рассказ был впервые опубликован в журнале «Звезда» (1958. № 9. С. 110—116). В нем главный герой, старый кормщик Егор, рассказывает, как он, когда жил в Архангельске и работал на верфи, женился на девушке значительно моложе его. Затем его молодая жена знакомится с его подчиненным. Они влюбляются друг в друга, однако их счастье, казалось бы, невозможно — жена Егора не хочет ему изменять. Все разрешается очень просто, когда сам старый кормщик осознает, что женитьба на молодой девушке была его ошибкой, и дает согласие на свадьбу молодых.
В архиве Шергина в ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом) в записях бесед с женщинами-поморками, датированными 1935 годом, для новой, так и неизданной книги[1], находим историю, услышанную им от неизвестной архангелогородки о том, как маляр женился на девушке младше его на двадцать лет. И вот его жене приглянулся молодой милиционер, пост которого находился у них под окнами. Маляр осознает свою ошибку и выдает свою жену замуж за милиционера.
Сходство сюжетной основы двух историй оказывается достаточно сильным, что заставляет заподозрить общий источник текстов, который, видимо, был в разной степени обработан Шергиным для разных сборников. Созданный позднее рассказ «Егор увеселялся морем» явно содержит больше авторского вмешательства. В нем история приобретает большую трагичность и проникновенность за счет повествования от первого лица. К тому же герой-кормщик — это традиционный положительный герой повествования Шергина. Даже ошибившись, он затем становится только лучше из-за своего благородного поступка, в то время как затея маляра от начала и до конца кажется исключительно комичной.
Этот пример показывает, насколько одна и та же история может меняться в зависимости от художественной необходимости. Точно так же рассказы цикла «Отцово знанье» остаются в первую очередь художественными произведениями. Их можно сопоставлять с фактами биографии, чтобы определить степень их автобиографичности. Но строить биографию автора на них никак нельзя. Ведь точно так же может оказаться, что вместо кормщика в другом варианте был маляр.
Следовательно, нужно для начала изучить этот удивительный период жизни Шергина по другим, более достоверным источникам. Ими должны стать газеты и журналы этого периода, ранние публикации автора, документы. В этой статье на основе таких документов мы попробуем составить представление о литературной жизни в Архангельске в период Гражданской войны. Попробуем представить, каково было молодому Шергину, который только что вернулся из Строгановского училища в родной город. Что могло повлиять на его дальнейшее творчество? Что стало причиной его отъезда в Москву? Каков был круг его общения?
В первые годы Гражданской войны в Архангельске, который остался под властью белых дольше Центральной России из-за англо-французской интервенции, находились четыре литератора. Помимо Шергина это были Александр Туфанов, Степан Писахов и Леонид Леонов. Двое из них, Писахов и Шергин, давно признаны как северные писатели. Два других, Туфанов и Леонов, кажутся слабо связанными с северной темой в литературе. Как вышло, что все они находились в одном, далеком от активной литературной жизни Архангельске в это время?
Удивительно, но до сих пор нет ни одного описания их возможного взаимодействия и, соответственно, взаимовлияния. Более того, архангельский период в жизни каждого из них описан довольно скупо. Больше всего тут, пожалуй, повезло Александру Туфанову — о его жизни в Архангельске была написана целая статья.[2] Однако ее автор, Андрей Крусанов, описывая архангельский период жизни Туфанова, совсем не уделяет внимания литературному окружению поэта. Между тем странно было бы считать, что четыре писателя, активно участвовавшие в культурной жизни города, никогда в нем не встречались.
Временное правительство в Архангельске поддерживало творческую интеллигенцию. В отличие от охваченных революционными настроениями Москвы или Петрограда, далекий от центральных областей город продолжал, насколько это было возможно, жить обычной жизнью. Во время Гражданской войны в городе продолжало действовать Общество изучения Русского Севера, издавались разнообразные газеты, проходили выставки, концерты, лекции, спектакли, существовало несколько литературных кружков.
О них, к сожалению, удается выяснить немного. Из «Вестника Временного правительства Северной области» узнаем об открытии общества «Северный Парнас», которое оказывается самой очевидной точкой пересечения судеб всех четырех: «По инициативе сотрудника архангельских газет В. В. Васильева, ныне сотрудника „Сев<ерного> Утра“, в Архангельске организовался новый литературно-художественный кружок под названием „Северный Парнас“ с лозунгом „искусству свобода“. <…> Постоянным идейным председателем избран петрогр<адский> поэт-бергсонианец Туфанов, секретарем В. В. Васильев. Членами „Сев<ерного> Парнаса“ являются поэты и художники. Заседания носят замкнутый характер. На днях был прочитан 2-й устав — „Самого себя на Парнасе“, имеющий целью духовное круговое взаимодействие членов. Кружком намечены: ряд литер<атурно>-худож<ественных> вечеров, издание альманахов, сборников. Первый вечер будет посвящен искусству будущего».[3]
Удивительно представить, что такой консервативный, связанный с древней фольклорной традицией писатель, как Шергин, может входить, пусть даже и на раннем этапе творчества, в кружок, с лозунгом «Искусству свобода», первый вечер которого «посвящен искусству будущего». Однако дальнейшие изыскания по истории кружка только подтверждают гипотезу о том, что не только Шергин, но и все четыре писателя имели непосредственное отношение к «Северному Парнасу».
Судя по объявлению в газете, духовным лидером и вдохновителем общества стал поэт Александр Туфанов, который позже, в марте 1919 года, прочел членам общества несколько докладов о футуризме: «Во вторник, 4 марта, на состоявшемся заседании членов литературно-художественного кружка „Северный Парнас“ были сделаны интересные доклады. Первым докладчиком на тему „Лирика и футуризм“ выступал поэт-бергсонианец А. В. Туфанов, вторым докладчиком на тему „Живопись и футуризм“ был художник Т. Д. Лерман».[4]
Доклады очень понравились слушателям, и они попросили Туфанова повторить свое выступление для широкой аудитории: «Эти доклады настолько заинтересовали членов кружка, что тут же было решено просить докладчиков выступить на общедоступном собеседовании в специально нанятом для этой цели кружком помещении, на что докладчики и дали свое согласие».[5]
Однако этому помешали загадочные обстоятельства, о которых уже история, запечатленная на страницах газет «Северное утро» и «Вестник Временного правительства Северной области», умалчивает: «Вечер футуризма с докладами А. Туфанова и Т. Лермана по независящим от художественной студии обстоятельствам откладывается, но будет устроен в скором времени той же организацией».[6] Судя по тому, что больше заметки о докладах в обеих газетах не появлялись, вечер так и не был устроен.
Любопытно, что в архиве Шергина в ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом) хранится рассказ «Митя Кекин и футуристы».[7] Логично было бы предположить, что рассказ написан по мотивам знакомства с футуристом Туфановым. Однако действие рассказа оказывается совершенно не связано с событиями жизни писателей. В нем говорится о мастере-корабеле из Архангельска, которого пригласили в Петербург на собрание художников, а он пришел на собрание футуристов и сел в президиуме в надетом наизнанку треухе. Эта выходка вызвала смех присутствующих. Митю попросили снять шапку, но он отказался, ведь футуристы, по его словам, все искусство вывернули наизнанку.
Из объявлений также выясняется, что при обществе действовал художественный кружок. Из каталога выставки работ членов общества становится ясно, кто из художников входил в него, что, впрочем, проливает некоторый свет и на литературную часть: в каталоге упоминаются картины и рисунки писателей-художников Бориса Шергина и Степана Писахова, а еще, что, пожалуй, несколько более неожиданно, рисунки молодого Леонида Леонова.[8] На этой же выставке демонстрировались портреты А. Туфанова и Л. Леонова, написанные Т. Д. Лерманом.
Судя по названию работ, представленных на выставке, вряд ли она имела значительное отношение к авангардной живописи. Так, две из пяти работ Шергина были написаны на классические древнегреческие сюжеты: «Плач Ахилла над телом Патрокла» и «Орфей». Работы других авторов — это либо тоже сюжеты из древнегреческих произведений, либо пейзажи — все то, с чего начинается классическое художественное образование.
Итак, факт знакомства писателей подтверждается. Также удается выяснить немного, как именно проходили их встречи. Однако не ясно до сих пор, как получилось, что все они оказались в далеком от столичной кипучей литературной жизни Архангельске.
Самый, казалось бы, очевидный путь к этой точке во времени и пространстве проделал Борис Шергин. Он, коренной архангелогородец, окончил Строгановское училище в Москве и приехал домой в Архангельск.
К этому моменту он уже стал членом очень важной организации — Общества изучения Русского Севера, о чем свидетельствует отчет Общества за 1915 год, согласно которому к началу 1916 года Шергин состоял в Комиссии по сохранению древних песен и в Комиссии по родиноведению.[9] Здесь же упоминается и Писахов, однако о нем говорится, что на момент написания отчета он выбыл из Общества и находился в действующей армии.
Общество изучения Русского Севера создано 14 декабря 1908 года. Его целью было исследование географии, хозяйственного устройства, этнографии и культуры северных регионов России. Ежемесячно выходил журнал «Известия Общества изучения Русского Севера», в котором публиковались заметки об экономическом состоянии различных частей Архангельской, Мурманской и Олонецкой губерний.
Еще во время учебы в Москве Шергин начинает серьезно заниматься фольклором и диалектологией. Там он знакомится с О. Э. Озаровской, а также с братьями Борисом и Юрием Соколовыми, а в 1916 году по заданию академика Шахматова отправляется в фольклорно-диалектологическую экспедицию в Шенкурский район Архангельской области. Возможно, эта работы была проделана им также по заданию Общества, действительным членом которого он был признан на общем собрании 26 июня 1916 года, согласно «Известиям Общества изучения Русского Севера» (1916. № 9. С. 378). На этом же собрании была создана Комиссия по сохранению древних песен.
Судя по тем комиссиям, в которые входил Шергин, согласно отчету Общества, его основными задачами было чтение лекций во всевозможных учебных заведениях по истории родного края, а также собирание «древних песен». Последнее при этом осуществлялось уже с намеком на научный подход — хотя заниматься собиранием фольклора Общество активно призывало всех желающих, были выработаны некоторые начальные принципы по сбору и записи песен: их следовало записывать вместе с напевом, при этом исследователям нужно было стараться очищать записываемые слова и мелодии от вероятных искажений.
В № 11 «Известий» за 1916 год было также опубликовано «Наставление для собирания народных песен и других произведений народной словесности и музыки», в котором собирателей призывают записывать любые фольклорные произведения, вплоть до частушки или анекдота, даже если они уже были записаны ранее, и желательно с сохранением фонетических особенностей информанта. Автор «Наставления» не указан, однако можно с уверенностью сказать, что Шергин, состоявший в Комиссии по сохранению древних песен, читал его и руководствовался им при записи фольклорных текстов, которые затем легли в основу его рассказов.
Имя Шергина встречается и в отчете за 1917 год, в котором среди основных событий из жизни Общества описывается выставка «Русский Север», проводившаяся в помещении мужской гимназии. Среди прочих особо отмечаются предметы, предоставленные Шергиным: «старинные женские одежды, головные уборы, серьги, кресты, золотом шитые перчатки, ожерелья, платки, старинные образа, литые складни раскольников, четки, церковные и гражданские книги печатные и писанные».[10] Именно в 1917 году писатель окончил Строгановское училище и вернулся в Архангельск. Участие в выставке стало в определенном смысле его приветствием родному краю.
Между прочим, выставка с таким же названием, которую Общество изучения Русского Севера проводило в 1910 году, сыграла значительную роль в судьбе другого героя статьи — Степана Писахова.[11] Он, как и Шергин, начинал в первую очередь как художник. Писахов поступил в училище имени Штиглица в Петербурге, однако сразу достичь успеха у него не получилось — из училища его исключили за участие в студенческих волнениях 1905 года.
После пяти лет путешествий без гроша в кармане и без надежды стать настоящим художником, первой успешной масштабной выставкой Писахова (около двухсот картин) стала как раз выставка «Русский Север» 1910 года. Судя по описанию, данному в № 16 «Известий Общества изучения Русского Севера» за 1910 год, Писахов выставил преимущественно пейзажи. Обозреватель отмечает их светлый, радостный характер: «Переходя теперь к картинам С. Г. Писахова, мы должны отметить преобладание в его сюжетах тонов светлых, жизнерадостных, „веселеньких“. Светлая белая ночь и зимний короткий ноябрьский день дают много таких светлых и радостных моментов, и г. Писахову удалось схватить основной характер их».[12] За этой выставкой последовали и другие, в Петербурге.
Во время Первой мировой войны художник был мобилизован. Вплоть до Февральской революции он служил сначала в Финляндии, затем в Кронштадте, а после демобилизации вернулся в Архангельск. Здесь, в 1916 году с двух очерков — «Самоедская сказка» и «Сон в Новгороде», опубликованных в газете «Северное утро», — началась литературная деятельность Писахова.
В той же самой газете состоялся литературный дебют Леонова. «Северное утро» издавал отец писателя, поэт Максим Леонов (псевдоним Максим Горемыка). К нему поехал молодой Леонид Леонов из Москвы в 1918 году. Будущий писатель осваивает публицистические жанры: пишет рецензии на спектакли, небольшие очерки о жизни города, о художниках, лекторах, книгах и концертах. Там же публикуются его первые стихи и рассказы.
Особого внимания заслуживает написанный летом 1918 года очерк «Путешествие из Москвы в Архангельск».[13] Это история о том, как Леонид Леонов вместе со Степаном Писаховым ездил в Москву организовывать выставку. Выставка прошла хорошо, а вот обратно друзья добирались, согласно очерку, с большими трудностями: поезд не пошел дальше Вологды.
Дальше друзья отправились на пароходе, который довез их до Устюга, а затем до Котласа. Там всех пассажиров высадили, а пароход забрали себе «социал-бегуны», как назвал красноармейцев Леонов. Путешествующая компания поселилась на барже, где Писахову пришлось спать на столе из-за того, что места на всех не хватило. Один из компании пошутил: «Отпевать его или он уже отпет?» На что Писахов ответил: «Отпетые уезжают уже, и жаль, что не нам приходится хоронить их».
До деревни Пучеги путешествующие добрались уже на другом маленьком пароходе «Рюрик», но там их вновь высадили, и вновь пришлось ночевать на барже, и вновь Писахову досталось место на столе. Дальше новый пароход, который опять останавливают красноармейцы. Они заставляют пассажиров пересесть на плоты, на которых те добираются до Березника. Оттуда на лошадях. В поселке Пинда красноармейцы обстреляли мирную компанию, и из семерых путешествующих осталось пятеро. На лошадях и затем на новом пароходе добрались они наконец до Архангельска.
Об этом факте своей биографии Леонов потом старательно молчал, а все материалы, по предположению архангельского краеведа Михаила Лощилова[14], уничтожил. И неудивительно. В очерке, подписанном его именем, без псевдонима, он называет красноармейцев то «социал-бегунами», то «социал-палачами». Они на его глазах убили одного из его товарищей, второго серьезно ранили. Из-за них путь, который на поезде можно было преодолеть за сутки, занял неделю.
Третий писатель из литературной истории Архангельска этого периода — поэт, теоретик искусства Александр Туфанов. О нем уже шла речь выше в связи с его участием в работе кружка «Северный Парнас».
С Архангельском Туфанова связывает немало — он родился в Шенкурском районе Архангельской области. В биографии поэта Ж.-Ф. Жаккар пишет об отношении Туфанова к Северу так: «Север Архангельской области в районе реки Северная Двина, покрытый огромными лесами, являлся для Туфанова тем, что он называл своим „Прислоном“ — убежищем, куда он и его предки могли всегда отступить».[15]
В 1918 году вместе с братом Николаем, настроенным против большевиков, Туфанов отправляется на родину, пытаясь спастись от голода и разрухи революционного Петрограда. В Архангельске власть принадлежала Временному правительству. В городе находились англо-французские интервенты, и Николай Туфанов незамедлительно записался добровольцем в Славяно-Британский легион. В 1919 году он погиб во время разведки.
Александр Туфанов очень тяжело воспринял известия о гибели брата — своего «второго поэтического Я», как он назвал его в своей автобиографии: «По дороге, дорогой читатель, со мной случилось страшное несчастье! Погибло мое второе поэтическое Я, причисленное к ордену рыцарей („D. S. O.“), поэтому моя лирика последних лет стала воспеванием возмущения, разрушения, смелости, храбрости, неустрашимости».[16] Погибший был найден только спустя три дня — все это время он лежал на снегу. Это тоже нашло отражение в автобиографии Александра Туфанова: «Я еще раз в 1919 г. побывал на войне. На этот раз я нашел свой Аустерлиц и три дня лежал на поле битвы».[17]
Сам поэт воевать не мог — мешал костный туберкулез. Он активно занимался культурной деятельностью в Архангельске. Под его руководством создается литературный кружок вокруг газеты «Возрождение Севера». В газете, которая была номинально органом печати эсеров, Борис Шергин публиковал свои очерки о культуре Севера «Велик день» (о Пасхе; 1919, 20 апреля), «Из „Истории о зачале Выговской пустыни“» (1919, 17 марта), «По вере» (о Пасхе у старообрядцев; 1919, 27 апреля), «Сон Богородицы» (1919, 8 апреля). Рассказ Шергина «Любовь сильнее смерти» появляется также на страницах альманаха общества «На Севере дальнем», в котором среди прочих были опубликованы и произведения Писахова.
10 ноября 1918 года литературным обществом был устроен вечер памяти Тургенева в честь столетнего юбилея писателя. Праздник проходил в здании Городской думы. Открыло его слово главы Временного правительства Северной области Н. В. Чайковского, знаменитого революционера, основателя кружка чайковцев, члена антибольшевистского «Союза возрождения России». Он «охарактеризовал Тургенева как неустанного борца за раскрепощение русского народа».[18] Кроме того, Чайковский охарактеризовал героев произведений Тургенева как «Гамлетов, людей с раздвоенной душой»[19] и отметил в связи с этим особенности нового времени, в котором эта черта русского характера будет преодолена. Иными словами, его доклад был посвящен скорее современной политической обстановке, чем творчеству Тургенева. Далее последовали выступления артистов с чтением произведений писателя, многие из которых были весьма благосклонно приняты публикой.
После них выступил «петроградский поэт-футурист А. В. Туфанов, читавший свое „Приветственное слово И. С. Тургеневу“ в футуристической обстановке».[20] Это «Слово» стало, по выражению некого Наблюдателя из газеты «Северное утро», «камнем, брошенным в болото нашей серенькой провинциальной жизни».[21] Через два дня на заседание кружка при газете «Возрождение Севера», организованного при непосредственном участии двух петроградцев, поэта Александра Туфанова и критика и литературоведа Аркадия Долинина, «ворвались три чиновника-социалиста».[22] Туфанов на заседании отсутствовал, однако ворвавшиеся стали требовать объяснений, почему он был допущен до выступления на вечере. Вошедший с ними вместе социалист Иванов объявил Долинину, который заведовал литературным приложением газеты, что теперь он будет цензурировать все материалы. Тот от такой цензуры отказался, а Туфанов заявил, что без Долинина не будет работать в газете.
Автор заметки, Наблюдатель, выражает опасения, что «этот литературно-художественный кружок при газете „Возрождение Севера“ умрет, не успев расцвесть», и желает, «чтобы и с другими кружками не случилось то же».[23]
Стоит отметить, что его пожелания сбылись — кружок «Северный Парнас» продолжил свое существование. Впрочем, и в газете «Возрождение Севера» Туфанов не перестал печататься. Не прекратил он с ней сотрудничать даже после официального выхода из состава сотрудников газеты в феврале 1919 года. После этого он только перестал публиковать произведения под своим именем и перешел на псевдоним А. Беломорцев.
Александр Туфанов оказывается связан и с Обществом изучения Русского Севера, в которое входили Шергин и Писахов. Он вступает в него в 1919 году после прочтения доклада «Метрика, ритмика и инструменталлизация народных частушек».
Текст доклада был затем опубликован в «Известиях Общества изучения Русского Севера» (1919. № 1—2. С. 13—23) с пометкой от редакции: «Помещая настоящую статью, в виду оригинальности мыслей автора по весьма интересному вопросу народного творчества, редакция однако признает, что многие положения автора могут вызвать весьма серьезные возражения».[24]
Туфанов продолжал эпатировать архангельскую публику, на этот раз обратившись к научному сообществу города. Доклад вызвал ярую полемику. Дело в том, что, хотя в качестве материала для исследования была взята народная частушка, которая и ранее становилась объектом изучения членов Общества, главная идея доклада была связан с футуризмом и заумью, к которым поэт-бергсонианец — а ранее Туфанов именовал себя именно так — приходит в архангельский период. Заявленный как научный, доклад, по сути, представлял собой манифест футуризма как искусства становящейся действительности, направленной в будущее.
Туфанов основывается на идеях, предложенных А. Веселовским в статье «Психологический параллелизм», а также на других исследованиях звуковой составляющей поэтической речи. В Архангельске, изучая северный фольклор, и в особенности частушку, поэт приходит к выводу, что звуки сами по себе имеют значение, которое может достичь понимания человека, минуя ум: «Разум капитулирует перед инстинктом, и мир становится прекрасным, а еще прекраснее становится личность с ее пламенным устремлением к неудержимой свободе и к разрушению всей вселенной, в пространственном восприятии».[25] Отсюда название такого поэтического языка — заумь. Его задача, согласно идеям Туфанова, приблизиться к естественному праязыку, в котором сами звуки имеют значение.
Вернувшись в Петроград, Туфанов поделился своим открытием на заседании Этнографического отдела Академии наук 2 апреля 1923 года. На основе доклада он подготовил вторую статью — «Ритмика и метрика частушек при напевном строе», которая была опубликована в «Красном журнале для всех» (Л., 1923. № 7. С. 8).[26] Среди прочих членов Архангельского общества изучения Русского Севера, которым поэт объявляет благодарность за предоставление сборников частушек, числится некто Г. Шергин.
Может, в текст прокралась опечатка и речь идет о Борисе Шергине? Ведь никакого Г. Шергина в списках членов Общества мы не находим. Кроме того, остальные почтенные господа и дамы, которым объявляется благодарность, записаны с двумя инициалами — имени и отчества. И только Шергин с одним — имени. Возможно, это говорит о том, что молодого этнографа Бориса Шергина, только что окончившего училище, звали на собраниях Общества по имени, без отчества, которого из-за этого Туфанов мог и не знать.
О Севере речь идет не только в статьях Туфанова, но и в одном из его главных произведений — поэме о новгородцах «Ушкуйники». В ней неоднократно описываются беломорские пейзажи, а новгородцы времен Марфы-посадницы видятся предками современных поморов, которые переселились на Белое море.
Я медведей белых в прибое
От чернегов во мгле встречал
И кручине ночной изгоев
Подавал сквозь века причал.[27]
Казалось бы, что общего может быть у футуриста Туфанова, основателя «Ордена заумников», в который войдут такие поэты-авангардисты, как Д. Хармс и А. Введенский, и архаика Шергина, многие произведения которого основаны на древних сказаниях? Однако общий источник, северный фольклор, а также общая этнографическая работа, доказанное взаимодействие авторов в период жизни в Архангельске подсказывают, что принципы работы авторов над текстом, а также их поэтический язык могут иметь некоторое сходство.
Особенности зауми Туфанова исследовательница его творчества Т. Никольская в статье «Новатор-архаист» описывает так: «…эффект зауми в основном достигается концентрированным насыщением стихотворного текста архаической и диалектной лексикой, причем часто словарное значение слов не совпадает с туфановским».[28]
Поскольку для Туфанова смысл зауми был в возвращении к древнему языку, в котором смысл и звук соединялись без участия понятий, он стремился достичь этого, насыщая свою речь элементами «праславянского языка». Новаторство, которое всегда подразумевает разрыв с существующей традицией, для Туфанова заключалось в обращении к другой, более древней, забытой традиции. Аналогичным образом поступил и Велимир Хлебников, в честь которого Туфанов именовал себя Велимиром II, Председателем Земного Шара.
При этом оказывается, что для русскоязычного читателя текст Туфанова выглядит как едва ли не иностранный. Даже с использованием словарей невозможно понять каждое слово в отдельности. Значения слов для поэта менее важны, чем их звучание. Поэтому он с легкостью может изменить смысл слова на тот, который, по его мнению, больше соответствует его звуковому значению.
Никольская комментирует это так: «Видимо, пословное понимание текста читателем и не входило в задачу автора, стремившегося потоком полуузнаваемых слов воссоздать ощущение языковой стихии Древней Руси».[29]
Сходным образом поступает и Шергин. В своих рассказах он обращается к языку, насыщенному архаичными словами, использует собранные в фольклорных экспедициях и найденные в древних книгах выражения. При этом обычный читатель, на которого и были изначально рассчитаны книги Шергина, издаваемые в Москве, вряд ли понимает значение каждого отдельного слова, будь то архаизм, диалектизм или специальный морской термин.
Некоторые сборники писатель снабжал «Словарем поморских и специальных слов и выражений», однако и это не всегда помогает понять буквальный смысл каждого отдельного слова.
Вот как автобиографичный рассказчик Шергина, например, говорит о своем отце в рассказе «Поклон сына отцу»: «Иной раз ранней весной или поздней осенью пойдет отец на бор поохотиться, тут я ему закаблучье обступал. Отец был хороший стрелок, отроду с ружьем, и я юн забегал с дробовкой. С компасом и часы по солнцу узнавать отец меня выучил. Ступаем по мху, по мягким оленьим путищам, и он мне рассказывает о зверях, о птицах, о рыбах, как они живут, как их добывают, как язык животных понимать…»[30]
В этом пассаже очень поэтично описывается, как отец рассказчика учит его охотиться, как они ходят по лесу и отец передает сыну это почти что сакральное знание. Читатель легко понимает смысл происходящего, легко может представить себе, как два человека, взрослый и ребенок, ходят по северному лесу. Однако часть слов остается за гранью его понимания. Что такое «закаблучье»? Понятно, что речь идет о том, что сын ходит вместе с отцом. Но значение отдельного слова остается загадкой. Нет его и в словаре, предлагаемом в конце книги. Что такое «оленьи путища»? Легко представить себе сказочный древний лес, где они есть, но они сами — тайна для читателя.
Особенно много таких текстов, в которых насыщенный архаизмами язык препятствует пословному пониманию, находим в цикле «Древние памяти». В него попал и самый ранний рассказ Шергина (до этого были только очерки), опубликованный в альманахе кружка при газете «Возрождение Севера» «На севере дальнем» — «Любовь сильнее смерти». Вот пример из него: «Олеша поперек слова не молвил, живо справился. Якоря выкатали, паруса открыли… Праматерь морская — попутная поветерь была до Кирика милостива. День да ночь — и Звериный остров в глазах. Круг острова лед. На льдинах тюленьи полежки. Соступились мужи-двиняне со зверем, учали бить».
В этом отрывке точно так же вполне ясен общий смысл происходящего: поморы поплыли на промысел бить тюленей. Но отдельные слова опять вызывают вопросы. Слово «поветерь» объяснено в словаре — это попутный ветер. Но почему он называется «праматерь морская», не ясно. Что такое «тюленьи полежки» в целом понятно, но это слово тоже кажется странным и незнакомым. И совершенно непонятно, какой эквивалент в литературном языке следует подобрать слову «соступились». Речь идет о том, что поморы начали бить зверя, об этом сказано дальше. Но смысл отдельных слов ускользает от понимания.
Это ускользание становится художественным приемом языка произведений Шергина. Читатель постоянно ощущает, что ему разрешают заглянуть в мир, где он чужой, где говорят на ином языке, вроде бы близком и понятном, но всегда не до конца. Смысл отдельных слов ускользает от понимания, однако смысл текста в целом кажется ясным, как и в произведениях Туфанова.
Если Шергин берет слова и выражения из фольклорных источников, из собственных записей слов и выражений, а также из древних старообрядческих книг, которые хранились у них в семье, то Туфанов обращается к другим источникам: Двинской летописи, «Слову о полку Игореве». Однако техника работы с текстом остается такой же.
Аналогичным способом работает со словом Степан Писахов. В его сказках читатель все время ощущает, что он не принадлежит к замкнутому миру рассказчика и его близких. Ему разрешается только смотреть со стороны и удивляться небылицам, которые рассказывает колоритный Сеня Малина. Однако если эта функция незнакомых слов и выражений сохраняется в его речи, то задача донести смысл сказанного, минуя значение отдельных слов, в его произведениях отсутствует. Их функция — комическая и остраняющая.
Читатель вытеснен из круга рассказчика, он не принадлежит к тем, кому знакомы эти слова и выражения. Но комизм здесь особый. Забавны истории, которые рассказчик усиленно позиционирует как настоящие, случившиеся с ним или его знакомыми. Зачастую забавны персонажи — те, которые также не принадлежат к кругу рассказчика: богачи, жандармы, иностранцы. Забавен оказывается и сам читатель — рассказчик как будто бы водит его за нос, выдавая небылицы за истину, а читателю, лишенному права голоса, остается только молча терпеть комизм собственного положения или смеяться вместе с рассказчиком.
Вот, к примеру, как описывает в предисловии к сборнику своих сказок Писахов историю создания «Не любо — не слушай»: «Сказки пишу часто с натуры, почти с натуры. Многое помнится и многое просится в сказку. Долго перечислять, что дало ту или иную сказку. Скажу к примеру. Один заезжий спросил, с какого года я живу в Архангельске. Секрет не велик. Я сказал:
— С 1879 года.
— Скажите, сколько домов было раньше в Архангельске?
Что-то небрежно-снисходительное было в тоне, в вопросе. Я в тон заезжему дал ответ:
— Раньше стоял один столб, на столбе доска с надписью: „Архангельск“. Народ ютился кругом столба.
Домов не было, о них и не знали. Одни хвойными ветками прикрывались, другие в снег зарывались, зимой в звериные шкуры завертывались. У меня был медведь. Утром я вытряхивал медведя из шкуры, сам залезал в шкуру. Тепло ходить в медвежьей шкуре, и мороз — дело постороннее. На ночь шкуру медведю отдавал…
Можно было сказку сплести. А заезжий готов верить. Он попал в „дикий север“. Ему хотелось полярных впечатлений.
Оставил я заезжего додумывать: каким был город без домов».[31]
Читатель сказок Писахова сам оказывается в позиции такого же иностранца-профана, который за счет обилия незнакомых слов не всегда понимает, о чем в точности идет речь, и затрудняется отделить правду от вымысла.
Комизм писаховских сказок, в которых любая деталь доводится до абсурда, гротеска, сродни бытовым народным сказкам, в которых комизм зачастую также строится на попытке преодолеть непроницаемые границы между своим и чужим. На этом же принципе строятся «Сказки о Шише» Шергина.
Общий источник проявляется в творчестве всех трех авторов, дает неизбежное сходство не только в сюжетах произведений, но и в работе со словом. Исключением становится только, пожалуй, Леонид Леонов.
В его творчестве следы влияния этого периода обнаружить сложнее. Леонов приложил немало усилий, для того чтобы это время его жизни забылось, — образу советского писателя совершенно не соответствуют сочувственные по отношению к Белому движению статьи и рассказы архангельского периода.
Однако друзей, приобретенных в эти годы, Леонов не забывал никогда. Именно он помог Шергину с публикацией его книги «Океан-море русское» 1959 года и дал о ней прекрасный отзыв в газете «Известия». Именно он помогал Писахову с организацией выставок, тепло отзывался о его произведениях: «Читал присланную Вами книжку сказок и поражался количеством юмора, оптимизма и вообще хорошего, заразительного для читателей настроения. Как видите, на меня, известного своей мрачной писательской философией, творчество Ваше производит благотворное влияние».[32] Так что и для него, очевидно, этот период, когда он впервые стал печатать свои произведения, был очень важен.
Итак, четыре литератора, далекие друг от друга по жанру и по направлению творчества, оказываются связаны благодаря сложным перипетиям судьбы, которая собрала их в одном городе в одно время. Удивительная история, достойная более внимательного изучения, которая проливает свет на культурную жизнь Архангельска и на природу такого феномена, как северный текст русской литературы.
Русский Север вновь оказался спасительным заповедником, сумевшим сохранить древние богатства русских слов, которые затем нашли новую жизнь в произведениях Шергина, Писахова, Туфанова. Более того, затянувшееся затишье в городе посреди ужасов Гражданской войны сделало возможными общение писателей, их совместный труд по изучению культуры Севера, публикации их произведений.
Однако счастье не могло длиться вечно. В 1920 году Архангельск был взят частями Красной армии. Туфанов, для которого это событие стало тяжким ударом — ведь он надеялся на объединение русских земель под другой властью, — уехал в Сибирь. В этот же год отца Леонида Леонова арестовывают, газета «Северное утро» перестает выпускаться, писатель записывается в ряды Красной армии.
Вся кипучая литературно-художественная и этнографическая деятельность, в которой участвовали писатели в 1916—1920 годах, прекратилась. Кружки распались. В 1920 году прекратилась работа Архангельского Общества изучения Русского Севера. Многие члены Общества эмигрировали. Многие были расстреляны. В 1922 году Шергина приглашают в Москву в Институт детского чтения. Он навсегда переезжает в столицу. Дальше будут лишь краткие поездки на родину за материалами для новых произведений.
Среди произведений Шергина есть рассказ «Детство в Архангельске». В нем в светлых, радостных тонах автобиографичный рассказчик говорит о том, как он рос на Севере среди добрых и храбрых поморов. Мог бы быть и еще один рассказ — «Юность в Архангельске», в котором говорилось бы об увлекательной работе с северным фольклором, о футуризме и «древних памятях», о дружбе и о начале писательского пути. Этот рассказ никогда не был написан. Но, кажется, ни один из писателей никогда не забывал о том, что могло бы составить его содержание.
1. Шергин Б. У песенных рек. Архив ИРЛИ. Ф. 278. Р. V. Ед. хр. 208.
2. Крусанов А. А. В. Туфанов: архангельский период (1918—1919 гг.) // Новое литературное обозрение. 1998. № 30.
3. Новый литературно-художественный кружок // Вестник Временного правительства Северной области. 1918. № 30, 15 ноября. С. 4.
4. Из жизни литературно-художественных кружков // Северное утро. 1919. № 59. 7 марта. С. 2.
5. Там же. С. 2.
6. Вечер футуризма // Вестник Временного правительства Северной области. 1919. № 62. 22 марта. С. 2.
7. Шергин Б. Митя Кекин и футуристы. Ф. 278. Р. V. Ед. хр. 82.
8. Каталог I. Художественной выставки картин. Литературно-художественный кружок «Северный Парнас». Август, 1919 г. Архангельск, 1919.
9. Состав правления на 1916 год // Отчет Общества изучения Русского Севера за 1915 год. Архангельск, 1916. С. 69—70.
10. Отчет Общества изучения Русского Севера за 1917 год. Архангельск, 1918. С. 7.
11. Биографию С. Писахова подробнее см. в статье Е. Ш. Галимовой в издании: Степан Григорьевич Писахов: Библиографический указатель. Архангельск, 2012.
12. Пер Б. Архангельское общество изучения Русского Севера. Выставка «Русский Север» // Известия Общества изучения Русского Севера. 1910. № 16. С. 48.
13. Леонов Л. Путешествие из Москвы в Архангельск // Северное утро. 1918. 14 (1) августа.
14. Лощилов М. «Неправильная» статья Леонида Леонова // Правда Севера. 2002. 14 февраля.
15. Жаккар Ж.-Ф. Александр Туфанов, от эолоарфизма к зауми // Туфанов А. Ушкуйники. Сост. Ж.-Ф. Жаккар и Т. Никольская. Berkeley, 1991. С. 9.
16. Туфанов А. Автобиография / Публ. Н. Богомолова // Русский авангард в кругу европейской культуры. Тезисы и материалы. М., 1993. С. 93.
17. Туфанов А. Ушкуйники. С. 172.
18. Вечер памяти Тургенева // Вестник Временного правительства Северной области. 1918. № 27. 12 ноября. С. 2.
19. Там же.
20. Там же.
21. Из жизни литературно-художественных кружков // Северное утро. 1918. 18 (5) ноября, № 229. С. 2.
22. Там же.
23. Там же.
24. Туфанов А. Метрика, ритмика и инструменталлизация народных частушек // Известия Общества изучения Русского Севера. 1919. № 1—2. С. 13.
25. Там же. С. 13.
26. См. также современную републикацию статьи в издании: Туфанов А. Ушкуйники.
27. Туфанов А. Ушкуйники. Berkeley, 1991. С. 54.
28. Никольская Т. Новатор-архаист // Туфанов А. Ушкуйники. С. 105.
29. Там же.
30. Шергин Б. Поклон сына отцу // Шергин Б. Запечатленная слава. М., 1967. С. 83.
31. Писахов С. От автора // Писахов С. Сказки. Архангельск, 1969.
32. Цит. по: Горелов А. Череда чудес // Писахов С. Сказки. С. 17.