* * *

На глиняной дороге вафельной,

Где в ямах ржавая вода

У кочек в земляничных капельках

Стоять останусь навсегда —

 

Лишь бы не обрывалась музыка:

Собаки, пилы, голоса,

Лишь бы автобус с желтым кузовом

Опаздывал на полчаса,

 

Горел, накрытый красной скатертью,

Сквозь елки праздничный закат,

И Лёнька на упреки матери,

Бездельник, мямлил невпопад,

 

Лишь бы на кошку бабка шикала,
Сосед буянил, загуляв,

И, прах взметая, местный жиголо

Летел на ржавых «жигулях»,

 

И день, почти лишенный горечи,

Мерцал среди пустых полей,

Как стопка водки с хлебной корочкой

Под фотографией твоей.    

 

 

           

* * *

В нежилые деревья остывшие,

Где, как черные хлопья, кружат

Три вороны сварливые — тише вы —

Самозваные сторожа, —

 

Возвращаются листья, как дачники,
Зажигают на ясене свет,

И лежит пожелтевшими пачками

Довоенных газет

 

Снег, забытый в канаве, за банями,

Под заборами. Нищий уют —

В кронах праздничных: пляшут, как пьяные,

Ветки, плачут, «Землянку» поют.

 

 

 

* * *

Я бы ехала на поезде

Ночь за ночью, день за днем —

Не найти печальней повести,

Чем деревни за окном,

 

Чем кафешка придорожная,

В луже — радужный бензин,

Мужики с кривыми рожами

По дороге в магазин,

 

Кладбище с крестами-звездами,

Непогашенный костер, —

Будто бы листочки розданы

Детям — набросал и стер.

 

Свалка, рощица ольховая,

Монументик Ильичу,

Бревна сваленные, — охаю

Да бессвязно бормочу.

 

Тополь, водокачка с аистом,

Сорванная дверь с петель.

Сердце ноет: расплывается —

Будто плачешь — акварель.

 

 

 

* * *

Всадник на камне, Сенат, Синод,

Кровель сырая жесть,

А у Тебя-то — всего семь нот,

Ну и, конечно, крест.

 

А у меня-то во фляжке — спирт,

Лавочка под кустом,

А у меня на подушке спит —

Я и не помню кто.

 

Ребер колеблющийся пюпитр,

Влажных волос листва.

Господи, только б еще любить,

Только б не остывать.

 

 

 

* * *

Ночь окутала облачным коконом

Махаоновы крылья свои.

Ничего-то не знаем — ни сколько нам

Дней осталось, ни сколько любви,

 

И когда этот вечер — с пропойцами

На углу — будто шелк от ножа,

Разойдется — и с треском раскроются

Крылья смерти над нами, дрожа.

 

 

 

* * *

Мы — пылинки в горячем луче

Той любви, что на нас поглядела.

Луч горит на щеке, на плече,

На одежде — и что нам за дело

 

До земли, что осталась в тени

И пугает нас лязгом железным:

Луч горит, мы видны, мы одни,

А погаснет — и сразу исчезнем.

 

 

 

В МЕТРО

Мельканье дырявых коленей,

Тележек, узбекская речь.

Вот женщина полувоенный

Зачем-то напялила френч.

 

Рюкзак с обезьянкою, стрижка

У парня, как жизнь, коротка,

И девушка мертвую книжку

Сжимает в цветных коготках.

 

Качнутся, прижатые туго,

И вдруг — воробьями с куста

Сорвутся — и больше друг друга

Не встретят. Нигде. Никогда.

 

 

 

* * *

В Европе холодно, в Италии темно…

О. Мандельштам

 

В Европе учат жить, в России умирать.

В прозрачных городках, игрушках средиземных —

И молоко дождя, и солнца мармелад

Дрожит на языке, поблескивает в звеньях

 

Улыбчивых домов и улочек кривых,

В чешуйках жалюзи, — вот тут-то жить и жить бы:

Базар, маслины, сыр — но ты же не привык, —

Как старый холостяк сбегает от женитьбы,

 

И ты бежишь назад — к пластинкам на костях,

К сортиру во дворе, в прокуренную но`ру,

И к хлебу черному, и к ссоре при гостях,

И — до сведенных скул — ночному разговору

 

О войнах мировых, путях добра и зла,

О Марксе и Христе, китайцах и евреях,

И водка кончилась, и крыша протекла,

И сушится пальто на ржавой батарее.

 

Но крыша подождет — а что сказал Марат,

Когда к нему пришла та, нежная, понять бы.

В Европе учат жить, в России умирать,

А то, что не умрет, — то доживет до свадьбы.