Глава из книги «Русская Арктика»
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2018
Утро второго дня странствия. Штиль. Мерный гул мощных дизелей не заглушает мягких звуков скользящих вдоль бортов пенистых крепких струй цвета патины на благородном серебре арктических вод — морская симфония чудесных дней и ночей. Она не прерывается ни на секунду, меняются лишь темы, тембры, стили. Сейчас звучит тема «Утро в северном море». Восходящее солнце пускает стрелы своих лучей сквозь облака, еще оставшиеся на горизонте от вчерашней непогоды. Но с каждой минутой пелена все тоньше и тоньше, лучи крепнут, пронзая тучи. Солнцу помогает свежий бодрящий ветер, он растаскивает растерзанный занавес уже ушедшей за линию горизонта штормовой драмы. И вот уже весь восток представляет собой бескрайнюю панораму величественной картины рассвета в море.
Мы идем навстречу свету, приходящему с востока; море спокойное, поэтому скорость — все семнадцать узлов. Судя по всему, к исходу дня будем у створа Карских Ворот. Карские ворота такое же ключевое понятие российской Арктики, как Новая Земля, мыс Челюскина, пролив Вилькицкого, Северная Земля. Карские Ворота соединяют Баренцево и Карское моря, открывая кратчайший маршрут Северного морского пути. В известном смысле это единственные врата русской Арктики. Теоретически есть другой вариант: идти через мыс Желания, огибая Новую Землю с севера, но так капитаны прокладывают курс только по необходимости, то есть когда ледовая обстановка не позволяет совершать плавание более коротким путем — через Карские Ворота.
Все промыслительно. Откуда мне было знать тогда, что ПС-824 несет меня к тем берегам, которые через год будут моей епархией, самой северной епархией России? И потом: должно идти вратами, а не инуде, поэтому наш курс — через Карские Ворота.
К вечеру на горизонте показалась темная ровная полоса, потом еще одна: острова, куда прилетают на гнездовье птицы. Но это весной, а сейчас начало осени, и птичьи плацдармы, наверное, опустели, по крайней мере даже в морской бинокль никаких признаков того, что летом Вайгач становится обиталищем гигантских птичьих стай, нет. Зато есть признак иного рода: возле одного из островов странная конструкция, в которой узнается знамение нашего железного, источающего бензиновый и дизельный запахи века. Это плавучая буровая вышка, вестник начавшейся битвы за Арктику. Богатства шельфа и Северный морской путь, по которому странствуют одинокие стайеры на длинные морские дистанции, — мировая геополитика, арена, на которой не место слабым. Судя по всему, скоро и даже очень скоро в северных широтах начнутся большие дела, и эти дела должны быть делами России, распахнувшей свои объятия морям Ледовитого океана. Так должно быть — иначе зачем наш белоснежный ПС-824 рассекает сейчас тяжелые, мглисто-зеленые воды Печорского моря в своем беге на восток, через моря Русской Арктики?
В преддверии Карских Ворот, за которыми раскинулось широко суровое и красивое Карское море, мы должны пополнить запасы топлива. Где-то поблизости, под защитой Вайгача от коварных северных ветров, нас караулит сторожевик. В условленной точке мы ляжем в дрейф и будем ждать пограничника. Уходящий на запад день медленно уступал море и северные небеса надвигающейся с высоты востока таинственной ночи, которая еще долго не могла накрыть густой синевой светлую прозрачную полоску на горизонте. Но вот зажглась звезда, и темно-синие облака наконец погрузились в темноту, объявшую морские просторы.
Ночь.
Редкие искорки далеких, холодных, бледно-зеленоватых звезд мерцают в северном небе. И где-то в стороне растворившихся в ночной мгле полосок-островов очень низко над утонувшей в глубокой ночной темноте линией горизонта появилась странная звездочка. Эта звездочка словно сигналила живой искоркой, не холодной неподвижной иглой, пронзающей бездонную синеву ночного неба, а лучистым теплым огоньком, то призывно вспыхивающим, то почти угасающим во мраке. Потом огонек превратился в фонарь, и стало ясно, что он движется, приближаясь к нам: словно неведомый путник, странствуя в ночи, несет его над уже неразличимыми во тьме черными валами-волнами северного моря. Пограничник медленно выплыл из темноты. Луч его прожектора ярким шнуром привязал наш благоустроенный ковчег к смотрителю пограничных акваторий. Через полчаса — подход, швартовка, протянут толстый брезентовый шланг: началась перекачка горючего — бункеровка.
Наверное, со стороны это было красивое зрелище: окруженные непроницаемой чернотой ночи бок о бок стояли в море наш ПС-824 — белоснежный, парадный — и видавший виды, потрепанный штормами, средней руки погранец. С высоты ходового мостика заметны крутые обводы его бортов: это не породистый стремительный рысак, а рабочая лошадка российских морских границ. Но есть нечто, не только уравнивающее оба корабля, но и сообщающее настоящему пограничнику безусловное превосходство. И это люди. Патрульное судно нового проекта — морской красавец, тем более с контр-адмиралом на борту. Старый морской волк далеко-далеко не первой молодости; он, конечно, проигрывает в сравнении с элегантным ПС-824. Но самое главное — люди. Вдоль его черных бортов — военные моряки. У нас — контрактники. И этим все сказано. Присяга, долг и только потом форма накладывают особую печать особого смирения, и это смирение — военно-морского качества. У контрактников такого качества нет. Глупо пытаться определить, хорошо это или плохо; просто в данном случае здесь его нет, а через два борта оно есть. И если контрактное бытие измеряется главным образом деньгами, то военно-морское — совсем другими категориями, где товарно-денежные отношения отходят куда-то к линии горизонта. Они, конечно же, существуют, как всегда есть и горизонт, даже более того, они точно так же, как и горизонт — от нуля градусов до трехсот шестидесяти, неким опосредованным образом окаймляют, просто окаймляют, наше бытие — и не более того.
Деньги парадоксальным образом вселяют в человека уверенность в тварном, и это удивительно, потому что деньги — некая условность, фикция, призрак, но люди согласились наделить начертания, нанесенные на бумагу и металл, исключительной властью. Мариманы-контрактники, даже будучи в море, признают эту призрачную власть; моряки-офицеры, матросы первого, второго и третьего класса — свободны. Для них в открытом море, безбрежном, суровом, безжалостном и страшном во время штормов и прекрасном в своей богозданности и свободе денежные эквиваленты дней, месяцев и даже лет стремятся к нулю, потому что такое море и такая морская служба-жизнь деньгами не измеряется, да и деньгами ее никому не измерить.
Может быть, принадлежность военно-морской, некоммерческой, неконтрактной доле служивых под военно-морским пограничным флагом проявилась именно в тот момент, когда к нашему белому и гордому высокой надстройкой, шикарными обводами, вертолетной площадкой-палубой, трибуной-трубой ПС-824 подошел усталый трудяга Северного флота — СКР проекта семидесятых. Он делал свое дело: четко звучали команды офицеров; матросы в оранжевых спасательных жилетах быстро разматывали шланги, чтобы после швартовки перекачать топливо в танки морского скорохода, который потом пустится в путь, побежит дальше на восток, умножит пройденные сотни и тысячи миль яркими бурунами, вздымающимися крутыми грядами за высокой кормой. Вынырнувший из сгустившихся вечерних сумерек, переходящих в мрак Баренцевого ночного моря, старик-сторожевик и дождавшийся его патрульный красавец, как два странника на легендарном Северном морском пути, являют этой встречей существование двух миров: военно-морского и контрактно-коммерческого.
Из военно-морского бытия, поблескивавшего кокардами в свете корабельных прожекторов, вдруг — как откровение — прозвучало: «Батюшка, благословите меня…» Молоденький паренек в черной морской форме, словно олицетворявшей арктическую ночь и делавшей смиренного героя российского ВМФ еще более худощавым, перетащив через наш борт тяжелый шланг-рукав, сделал несколько шагов в мою сторону, сдернул пилотку и, сложив ладони, произнес эти священные для каждого христианского сердца слова. Сказаны они были так просто и искренно, что тронули меня до глубины души.
Благословляю: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!»
Наверное, мы оба обрели утешение от Бога, дарующего Свое благословение, соединяющее людей в необъяснимое обычными словами единство Церкви — Небесного Царства, пришедшее в силе и правде жизни во Христе. Почему-то было понятно, что отцы-командиры, привыкшие в суровой военно-морской Арктике не выказывать своих чувств, сейчас на нашей, русской стороне в этой мгновенной и могущей показаться почти случайной встрече-благословении. Но на свете не бывает ничего случайного. Трудное военно-морское бытие русской Арктики дает это свидетельство Божия бытия в сердцах человеческих мне, грешному.
Перекачка топлива завершена, на востоке забрезжил рассвет — ПС-824 скоро отправится в путь, отмеряя милю за милей Северного морского пути навстречу восходящему солнцу.
Взяв тридцать тонн солярки, мы идем дальше — через Карские Ворота, продолжив свой бег навстречу солнцу со скоростью семнадцать узлов. Командиру СКР переданы фильмы, книги, кассеты — в благодарность и благословение экипажу, несущему свою нелегкую службу на северных рубежах Родины. Что мог я еще сделать для встретившихся в быстротечном ночном привале Баренцева моря? Только помолиться за тех, кто по сути своей жизни и службы продолжают дело Ушакова и Сенявина и почти не известных нынешнему времени лейтенанта Хвостова, мичмана Давыдова. Дай Бог тем военным морякам… Чего? Удачи? Здравия? Счастливого плавания?.. Дай Бог им и нам той России, которой они служат и для которой живут, несмотря ни на что…
Почему эта небольшая глава названа так — «Земля Санникова»? Непростое дело давать название чему бы то ни было — книге, фильму, главе. Потому что это, если даже в совершенстве владеешь ремеслом, и есть самое трудное: обрести искру, уразуметь сокровенный смысл того, что должно быть запечатлено. Передать в слове, чтобы понятое стало достоянием — и благословением, — тоже важное дело. Почему же эту главу называю так — «Земля Санникова»?
Наверное, нет таких морей, где бы мореплаватели не находили Землю Санникова — потому что нам свойственно искать вожделенную землю, которая некогда была более чем реальностью и которую люди утеряли, но всегда искали, ищут и будут искать. На самом деле человек в своих поисках совсем не неизведанного, а земли, был движим не тщеславным помыслом прослыть первооткрывателем или запечатлеть свое имя на географической карте и не страстью стяжательства — обогатиться обретением новых, кратчайших, а потому и выгодных торговых путей. Когда, благородный читатель, ты услышишь о чем-либо подобном, не верь: все это полная чепуха, вернее, нечто гораздо худшее — обман. Ни один из тех людей, кто оставил настоящий след в истории, не занимался «поиском неизведанного», то есть никогда настоящие герои не отправлялись в путь, чтобы «пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что».
Удивительно, однако факт: людей настолько приучили принимать на веру заведомо ложное, что число обладающих навыком, или, сказать по-иному, овладевших наукой здравомыслия в нынешние времена ничтожно мало. «Поиск неизведанного» — звучит романтично и эффектно. Но в переводе на язык морфологии сказки это и будет: «пойти туда, не знаю куда». Жизнь не сказка, и, увы, хотя такой принцип такого путешественника есть явное свидетельство глупости, абсолютное большинство населения земного шара движется по запутанным стезям этого мира именно таковым способом. И хотя почти все они будут утверждать, что очень хорошо знают, куда идут, — верить не стоит: все дело в ложном выборе цели. Горечь «туда — не зная куда» непременно обнаружится в последствиях. Диалектический закон «отрицание отрицания» имеет форму умной сентенции, в которой якобы сокрыта особая мудрость, понять которую способен далеко не каждый. Диалектическая мудрость «отрицание отрицания» провозглашается уделом избранных. А между тем все это об одном и том же: «поди туда, не знаю куда».
Некогда мудрец Древней Эллады, великий Страбон, труждавшийся на поприще науки о Земле, то бишь Географии, высказал замечательную мысль. Он утверждал, что занятия Географией доставляют человеку великую пользу, потому что приводят рачительного и усердного исследователя к постижению смысла человеческого бытия, а значит, открывают путь к счастью. Вряд ли Страбон знал о первой заповеди Божией: «обладайте землею» (Быт. 1, 28), дарованной людям как повеление и обетование, — греки презирали презиравших мудрость века сего. Но Страбон верно определил пользу Географии, потому что истина призвана быть достоянием всех людей без исключения. Польза Географии в том, что наука эта весьма способствует достижению счастья. Однако сказанное отнюдь не означает того, будто географические карты указывают путь к тому, что на человеческом языке так проникновенно и искренне именуется счастьем.
Скажу даже более: составители карт — знаменитые мореплаватели, отчаянные искатели приключений, авантюристы, мечтавшие о славе первооткрывателей, — в абсолютном большинстве своем были не то чтобы недостигшими вожделенной цели; чаще всего они умирали глубоко несчастными людьми. Потом, через многие десятилетия, «благодарные потомки» приговорят Пири, Шелктона, Скотта, Седова, Магеллана, Марко Поло, Колумба… быть героями Географии, то есть якобы счастливыми обладателями Истины. И что до того, если настоящая наука о Земле — совсем, совсем об ином! «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» так прочно утвердилось в умах, что никому и в голову не придет проверить достоинство девиза, в котором сокровенным рефреном бьется бунтарный пароль: «Человек — это звучит гордо!» «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» — вот сентенция, романтически воспетая Вениамином Кавериным, позаимствовавшим эту псевдоистину у Теннисона.
И все-таки до`лжно говорить не только о когорте Колумбов—Магелланов—Шелктонов, не только о купцах, губернаторах новых владений и эмиссарах тамплиеров, вдохновлявших Генриха Мореплавателя на покорение мира — сначала на столах картографов навигационной школы в Сагреше… Затем по этим картам пролагали путь командоры на каравеллах под парусами с алым крестом, печатлевшим, словно замковый камень, тайну. Среди тех, кто вершил открытие мира, было немало настоящих подвижников — бескорыстных, бесстрашных, чей подвиг первопроходцев знаменовали воздвигаемые ими на новых берегах православные кресты.
В истории географических открытий есть особая глава — она о Земле Санникова. Этот «головной артельщик», купец, промышлявший пушным зверем и мамонтовым бивнем на Крайнем Севере, знал — из рассказов аборигенов — о некой земле, которая есть, ее скрывают необозримые просторы Ледовитого океана. Горные вершины этой земли порой видели совершавшие переходы по льду, вдоль береговой линии материка. Достичь этой земли вознамерился купец Санников. Может быть, местный проводник-каюр содействовал своими рассказами о неведомой, таинственной земле намерению, укоренившемуся в душе русского купца, любой ценой отыскать ее? Бог весть. Однако это для Санникова стало делом и смыслом всей жизни: во что бы то ни стало найти вожделенную землю!
Что означали слова каюра «Только ступить на эту землю и умереть!»? Что так неудержимо влекло купца Санникова, а потом барона Толля к этой земле? Стремление было столь сильным, что оно превозмогло всё: торговый интерес к барышам; привязанности, волнующие чувства. Единственным смыслом жизни стало достичь эту землю, ступить на нее… А дальше? Зачем «дальше»? Если обретен смысл всему — в достижении земли, можно… умирать. Санникову не удалось осуществить мечту, но она не исчезла, осталась жить в легендах, передававшихся из уст в уста. Эта мечта увлекла барона фон Толля, в тысяча девятисотом году содействием императора Николая II снарядившего экспедицию, целью которой было наконец отыскать заветную землю. Толль не вернулся из ледового плена. Мечта оказалась призрачной, путешественник погиб.
Откуда берутся такие люди? Они не авантюристы, их не прельщает слава: не по гордыне они выбирают такие трудные пути, преодоление которых превышает меру человеческих сил. На тех стезях требуется иное: не счастливое стечение обстоятельств, не удача как талисман фронтиров Рах Americana, — нужна помощь Божия, и она посылается тому, кто твердой стопой вступил на тернистый путь, ведущий не к богатству, не в пантеон человеческой славы и не на пьедестал тщеславия. Этот путь ведет в Землю Обетованную. Ее-то именно ищет каждый человек, именно для того и дана, дарована нам жизнь.
Что это — Земля Обетованная? Ее искали, ищут и будут искать всегда и везде: на Севере, Юге, Западе и Востоке. Разве не было предписано древним совершить устроение жертвенника на северной стороне святилища скинии? (Исх. 26, 35). Но сказано также: «Бог юга приидет» (Авв. 3, 3). И не на Запад ли отправились искатели сказочно богатой земли; разве не назвали неизвестный до того западный континент Америкой, то есть мерилом, источником и средоточием всех благ, а вовсе не по имени Америго Веспуччи, как о том до сих пор толкуют? О Востоке говорить излишне: «От восток солнца до запад хвально имя Господне…» (Пс. 112, 3). Может быть, Землю Обетованную до`лжно искать в совершенно определенном месте — там, где текли библейские реки (Быт. 2, 10—14)?
Может быть, Земля Обетованная не что иное, как ускользающий призрак, и весь секрет заключается в том, чтобы пребывал человек в непрестанном поиске, ибо если таковая Земля и отыщется, то перестанет быть Обетованной — лишь только ступит на нее герой дальних странствий. В тот самый миг исчезнет таинственная завеса, дотоле скрывавшая эту Землю от всякого, привносящего с собой суету, и романтический покров растворится невесомым туманом. Путник увидит обычный берег, обычный песок, обычные скалы — пусть сколь угодно красивые, но реальность все-таки лишит их неописуемого достоинства Обетованной Земли. Миклухо-Маклай в сумасшедшем беге от самого себя отправился к чарующим красотам Полинезии, даже провозгласил в душевном порыве эти острова обретенной им Обетованной Землей. Но разве могут быть Землей Обетованной берега, над которыми витают одуряющие запахи зажариваемых над огромными кострищами, истекающих жиром туш забитых свиней? Разве по Земле Обетованной могут ходить гогеновские шоколадные туземки — сонм плоти, осчастлививший утомленного собственной никчемностью Маклая?[1] Зримое в романтической дымке часто предстает в воображении не чем иным, как Землей Обетованной, но, приблизившись к вожделенным берегам, омываемым бурными водами житейского моря, странник в очередной раз обнаруживает, что полоска земли на самом-то деле не Земля Обетованная, а очередное препятствие на пути к заветной для наших бессмертных душ цели.
Произошедшее с бароном Толлем закономерно: он погиб, не найдя обратного пути, разочаровавшись в призрачных островах призрачной Земли Санникова. На поиски этой Земли отправлял своих героев сейчас уже легендарный для моряков Северного морского пути сочинитель морских историй Виктор Конецкий. И они не находили ее, как не нашел ее и их кормчий-литератор, искусный и смелый рассказчик о странствиях к последнему причалу. Писательское ремесло имеет дело с белым и черным — бумагой и чернилами. Этим все сказано: писатель может бессчетное число раз экспериментировать, слагая сюжеты так или иначе. И смотреть, что из этого получается. Нередко и сам автор не подозревает, к каким удивительным результатам приводит иной расклад событий, сложившийся в причудливый сюжет повести или романа. По большому счету в этом нет ничего странного: сильнее всего — слово, и нет ничего могущественнее, чем слово. На самом деле удивительно то, что весь опыт поиска людьми и человечеством в веках и тысячелетиях Земли Обетованной оборачивается для абсолютного большинства бесплодными попытками найти Землю Санникова — мираж и тщетную надежду: ищут не то и не там…
«От незнания Истины плохо всем. Люди мчатся, словно вдогонку за благами, обманутые слухами, а потом, достигнув и немало выстрадав, видят, что достигнутое ими или дурно, или тщетно, или меньше, чем они надеялись; а немалая часть людей дивится обманчивым издалека вещам, и большое кажется толпе благом». Что ж, чаще всего так и происходит. Сенека прав, изъясняя подстерегающую опасность: «чтобы такое не случилось и с нами» (Сенека. Письма к Луцилию. CXVIII).
Дозаправка топливом в теплом по северным меркам, сентябрьском Баренцевом море заняла почти всю ночь. Ночь в здешних широтах у берегов Вайгача: долгие спокойные часы медленно, очень медленно сгущающихся сумерек, неуловимо переходящих в черно-фиолетовую темень, окружившую дрейфующие бок о бок два судна, которые светятся яркими огнями и сейчас живут напряженной нужной сложной работой. Почему-то важные мысли приходят в самые, казалось бы, неподходящие, несоответствующие им минуты. Вот и теперь: скрип канатов, вязкий запах солярки, топот тяжелых башмаков по стали, отрывистые военные команды (военные морские команды отличаются от морских невоенных); сопенье насосов, перекачивающих горючее, — и Земля Санникова…
Там, где днем и в легких сумерках виднелись полоски островов, теперь, в преддверии наступающей ночи, — зубчатые белоснежные вершины, как го`ры далекой, всегда на горизонте, Земли. Они начинают розоветь, чтобы на светящемся полотне вечерней зари загореться алым пламенем уже невидимого, ушедшего за горизонт, погрузившегося в неисследимый мрак вод иже под твердью небес солнца. Го`ры Земли Санникова… Если бы, несмотря на сугубую обыденность, не благословение, испрошенное худеньким пареньком в матросской робе, не его отчаянная и простая смелость веры и матросское смирение, гряда на горизонте, озаряемая лучами скрывшегося светила, не стала бы для меня Землей Санникова, так и осталась бы зубчатой кромкой далеких облаков, обреченных исчезнуть во мраке арктической ночи…
Земля, которую с таким самоотвержением искал русский промышленник Яков Санников к северу от берегов островов Новой Сибири; на Крайнем Юге — отчаянно Кук, благоуспешно Беллинсгаузен и Лазарев; на Дальнем Востоке — одержимый сребролюбием де Фриз, на Западе — честолюбивые Колумб и Писарро, — все те земли все-таки не способны удовлетворить потребность сердец, которые могут ошибаться, но не могут не вожделевать заповеданной человеку Земли. Не об Америке, Антарктиде, Маркизовых островах, даже не о той земле, которая грезилась русскому купцу, узревшему вершины недостижимых гор в холодном мареве над океаном и забывшему обо всем, было сказано изначально как о наследии блаженного бесстрастия, чистоты и бессмертия: «дам тебе землю» (Быт. 13, 15) и «владейте землею…» (Быт. 1, 28). Все красоты земель, первооткрывателями которых были мужественные и сильные люди, не способны сами по себе вместить полноту Божия благословения, предуготованного умной природе — Человеку. О Человеке сказано: Земля Обетованная. В Нем и только в Нем, Богочеловеке Иисусе Христе, обретают наши души неотъемлемый мир. И все прочие земли — земля нашего детства и земли наших странствий — только тогда исполнятся непреходящим, отмечены знаком настоящей жизни, когда они суть острова: от одного к другому идет корабль человеческой жизни через все бури и штили, через все опасности к Земле Обетованной. Она общая для всех — и у каждого своя.
Эта Земля Обетованная есть Тот, Кто принял человечу плоть, сотворенную из земли и услышавшую праведный приговор: «земля еси и в землю отыдеши» (Быт. 3, 19). Мы идем и идем в эту и к этой Земле: усталые, изможденные неправдами мира сего, собственными страстями и собственными немощами, превозмогая жестокие удары житейского моря, вздымающегося напастей бурею, через дни, месяцы и годы ожиданий, через бессилие и разочарования, — но непобедимые надеждой. И если так — Земля все ближе: мы угадываем ее в рукопожатиях друзей, в смиренной помощи того, кто стал «ближним»; в добром слове — молитве и пожелании блага странствующему; во взгляде сострадающих текущему подвигом добрым и нетщетным. Их много — сокровенных островов, где можно переждать бурю, разложить огонь, согреться и заснуть безмятежным сном предавшего себя в руки Божии и Его Святую волю.
Земля Санникова, давно ставшая символом призрачной мечты, потому так занимает умы людей, что они, увы, забыли об Обетованной Земле, которая, наверное, есть, ибо верен Обещавший ее в наследие человеку — и людям. Они забыли о Земле Обетованной и иждивают дни, месяцы, годы — свою жизнь — в тщетных героических усилиях найти свою Землю. Они часто находят ее, ту Землю, которая могла быть Землей Обетованной, но обретая эту, свою землю, слагают легкое бремя — и пожинают приговор: «Так говорит Господь: проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорой…» (Иер.17, 5)! Трудно признаться в этом самому себе — и многие, испытавшие и испытывающие справедливость горьких слов Писания, предпочитают делать вид, что все нормально, что найденная им Земля Санникова и есть Обетованная именно ему Земля, что он достиг цели, настоящей цели — и уже счастлив навсегда тем счастьем, которого ни отнять, ни умалить ничто и никто не сможет. Земля Санникова — это человек; Земля Обетованная — это Богочеловек Иисус Христос. Все мы странники и пришельцы. До пришествия в мир Спасителя всех человеков странствие к Земле Обетованной для каждого оканчивалось смертью: одним она пресекала мучительную тяготу блужданий; другим служила печатью, свидетельствовавшей, что подвиг исканий был добр, ходатайствовала о воздаянии и награде — Землей Обетованной, в свое время, во Христе. Но как тогда, так и ныне обстоятельства странствия и поиска низменны: делание должно продолжаться до конца, до последнего вздоха.
Почему нас так успокаивает перестук колес на стыках рельс железной дороги? Почему шум ветра, наполнявший паруса поморских кочей и изящных фрегатов, звуки, которые означают ход корабля в открытом море, так упоительны для мореплавателей? Почему и в наш суетный век путешествие так успокаивающе действует на человека? Потому что очень глубоко в наших душах, мятущихся, неспокойных, ошибающихся, страдающих, заложено неискоренимое стремление к Земле Обетованной. Хотя очень часто мы обманываемся: принимаем собственные метания и круизы в ленивой праздности за странствие Владычне. И все-таки любое путешествие действует успокаивающе. Еще бы! Помимо прочего «движение есть жизнь», точнее, один из важнейших признаков жизни. Но самое важное всегда в направлении движения, и об этом как раз чаще всего предпочитают не думать.
Те, кто не из праздного любопытства читал о Севере — перипетиях поисков Земли Санникова, помнят слова каюра-проводника барона Толля, отправившемуся в свое последнее путешествие — к Земле Санникова: «Ступить хоть раз и умереть!» Мы воспринимаем их как некое самоценное свидетельство о высочайшем достоинстве той земли. А между прочим, зря. Почему? Представьте, что будет, если каюр, Санников, Толль достигают вожделенной Земли Санникова и, простите за уточнение, не помирают? Что будет? Будет вот что: скоро и даже очень скоро вступивший на Землю Санникова и не окончивший сим достижением дни живота своего, вдруг поймет, почувствует, ощутит, наконец, убедится, что эта Земля Санникова — всего лишь земля Санникова, не Земля Обетованная. Отважный, самоотверженный, целеустремленный путешественник достиг Земли Санникова — и не умер от счастья. Что тогда? Вот тогда и понадобится соломинка тщеты — девиз Теннисона-Каверина: «Бороться и искать! Найти и не сдаваться!»
Кстати, как и всё в философии байронизма (так, для пущей ясности, назовем это, пришедшее из древности, от времен Нимрода, устремление гордых умов), фраза, звучащая для многих якобы вечной истиной человеческого бытия, по сути своей есть нечто от украденного из сокровищиницы христианского добротолюбия. В тумане поэтических образов, созданных английским поэтом, равно как и в перепитиях романтической (хотя и в координатах соцреализма) истории о двух капитанах, рассказанной Вениамином Кавриным, угадываются следы того, кто, по Кьеркегору, прячется в черноте типографской краски. На самом деле «найти и не сдаваться» есть формула христианского подвижничества — православного, конечно же, подвижничества. В немногих словах заключено осмысление человеческой жизни: борьбы с собственными страстями за Землю Обетованную — до последнего своего дня, до последнего своего вздоха.
* * *
Черная бездна северного моря, ставшего в наступающей ночи беспредельным; алые, бесконечно далекие то ли вершины гор Земли Санникова, то ли причудливой гряды облаков на горизонте, который тоже невидим в объявшем почти все вокруг мраке — все, кроме этой небесной Земли.
Зачем человек живет на белом свете? Можно по-разному отвечать на извечный вопрос, и ответы составят бесконечную цепь почти всегда праздных словес. Можно ответить кратко, но тогда ответ должен быть верным: чтобы обрести благословение Божие. Для этого рождаются люди, для этого они трудятся в поте лица своего, для этого женятся и выходят замуж. Для этого в конце концов мы умираем, чтобы стяжать благословение Божие. Конечно, и Санников потому стремился к неизведанной дотоле Земле — ее лишь видели вдали, не всегда,
но по временам немногие, кому посчастливилось зреть легендарную Землю, весть о которой передавалась как наследие обетования из поколения в поколение. Санникову она была нужна, ибо если нет той Земли как благословения Божия, зачем все прочее — суетное, преходящее, не имеющее отпечатления небесной жизни? Только Санниковы не знают, что эта вожделенная Земля недалеко от нас, но тем труднее обретается.
Перед рассветом дозаправку закончили: опять четкие команды-приказы. Шланги отсоединены и убраны. Пограничник — СКР — дает малый вперед, отдаляется от нашего борта, потом увеличивает ход и скоро исчезает в предрассветной мгле. Так, благодаря северному морю, закату, небу, уходившему от алой гряды на горизонте к черному, с яркими редкими звездами ночи; матросу, испросившему благословение, появилась Земля Санникова. Нет, гораздо больше, чем через преподанное благословение матросу ви́дение Земли: тогда я там побывал. Осталось самая малость: обрести ее как достояние — навсегда.
«Yous is the Earth and everything that’s in it…» («Земля — твоя, мой мальчик, достоянье…»).
А это значит: идти дальше, курс 90°, строго на восток. И, словно услышав этот мысленный приказ, отданный самому себе, ПС-824, быстро набирая скорость, пошел проливом Карских Ворот навстречу рассвету и начинающемуся новому дню.
Вахтенная смена подвела итог минувшим суткам. Сегодня контр-адмирал подписал маршрут похода. Сегодня я побывал на настоящей, а не той, что грезилась купцу с такой сибирско-зимней фамилией Санников, земле. Сегодня пройдено первое море в этом хождении за девять морей двух океанов. Тогда я и не мог помыслить, что темная полоса на границе неба и земли — это моя Земля Санникова, потому что тот берег — не что иное, как легендарный остров Вайгач, которому очень скоро суждено стать частью самой северной епархии России, а мне тоже будет суждено именно здесь, странствуя от острова к острову, по северным рекам, просторам тундры, от часовни к часовне, мерить во все концы, в широту и долготу свою необозримую Землю Санникова.
Дальний морской поход
Мурманск — Невельск (Сахалин)
Сентябрь 2010 года
1. Н. Н. Миклухо-Маклай. Опыт курения опиума (Физиологические заметки). Собрание сочинений. В 6 т. Т. 4. М., 1994.