Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2018
С первого взгляда вопрос, выведенный в заголовок, может показаться нелепым в год празднования Норильском 65-летнего юбилея. Но только на первый взгляд. Потому что празднует Норильск 65-летие присвоения статуса города. Именно в 1953 году поселок Норильск Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 15 июля перешел в новое для себя качество, став полноценным городом. Но сколько же лет населенному пункту Норильск? Когда он образовался? На этот вопрос, оказалось, не так легко найти ответ. У Норильска нет официально признанной даты основания.
В мировой практике до сих пор не утихают споры о том, какую дату принимать за дату основания того или иного населенного пункта: по первым упоминаниям в письменных источниках, по датировке найденных на месте поселения артефактов, по дате присвоения статуса города, по дате первого нанесения на карту…
Мы предлагаем обратиться к практике историков, которые считают датой основания поселения первое упоминание его в каком-либо документе или — для новейшего времени — дату выдачи документа на начало строительства.
Но предлагаем начать наш разговор с конца, то есть с сегодняшнего дня — так легче, отматывая ленту времени в обратном направлении, не заблудиться в хитросплетениях норильской истории.
Итак, 2018 год. Норильск празднует 65-летие со дня присвоения статуса города. Отнимаем от 2018-го положенные шестьдесят пять лет и получаем 1953 год. В каком же статусе до 1953 года находился Норильск? Ведь очевидно, что присвоить статус города необходимо населенному пункту, который уже существует. До 1953 года Норильск находился в статусе рабочего поселка, который он получил в 1939 году — 7 апреля было принято решение «Об отнесении к категории рабочих поселков населенного пункта Норильск Усть-Енисейского района Таймырского национального округа». Из текста решения понятно, что населенный пункт уже существовал. Впрочем, в пользу этого говорит и приказ о присвоении улицам Норильска первых наименований, датированный годом ранее — ноябрем 1938 года. Есть, безусловно, и другие свидетельства.
Кому же подчинялся Норильск до 1939 года и в каком статусе пребывал? В письменных источниках — в их числе и газета «Советский Таймыр», и опубликованные Труды Полярной комиссии, в частности ее активного участника Николая Остроумова — не раз упоминается рудничный поселок под Норильскими горами. Головная производственная контора Норильскстроя находилась в Дудинке, но вся административная и бытовая жизнь поселения относилась к станку Часовня, что в двенадцати километрах от указанного места. Там находились Норило-Пясинский кочсовет, школа, загс и все другие административные службы. Именно в загсе на Часовне регистрировали брачующихся и рождающихся в рудничном поселке.
Собственно Часовней стали называть станок Норильский после строительства там православной часовни в 1862 году. Так короче и понятнее. Часовня же появилась на этом станке тоже не случайно. Само слово «станок» (так на Енисейском Севере называли небольшие поселения) — производное от слов «становиться», «останавливаться», ибо все жители станков несли помимо прочего и государеву повинность, называемую почтовой гоньбой, попросту: обеспечивали связь населения Туруханского края с Большой землей. Станок Норильский являлся одним из пунктов так называемого Хатангского тракта, по которому как раз и осуществлялась эта самая связь.
За десять лет до появления здания часовни на стрелке рек Норильская и Рыбная Енисейская епархия приняла решение о создании так называемых походных церквей. Миссионеры Русской Православной Церкви шли по Сибири и Северу Сибири вслед за первопроходцами и ясачными сборщиками. Ежегодно такие походные церкви должны были передвигаться по новым районам Российской империи, обращая в православную веру местных жителей, одновременно совершая все необходимые требы по факту: кто умер за прошедший год — того отпеть, кто родился — того крестить, кто нашел свою пару — обвенчать. Но реальность внесла свои коррективы. Церковная утварь, необходимая для всех основных служб, весила немало. Передвигаться с таким грузом по болотистой тундре, малопроходимым речкам и речушкам оказалось делом практически невыполнимым. Вот тогда-то и было принято новое решение — поставить стационарные часовни на самых оживленных станках, чтобы священник мог перемещаться по бездорожью Туруханского края налегке, а уж православные обряды совершать в обустроенных церковных зданиях.
Таким образом, на станке Норильский появилась часовня Николая Угодника, которая впоследствии и дала ему новое название — Часовня.
Упомянутый выше переписчик Полярной переписи 1920-х годов Николай Остроумов свидетельствует в своем опубликованном в 1937 году отчете о том, что станок Часовня ранее назывался станком Норильский.
Двенадцать километров от рудничного поселка до его административного центра — станка Норильский — не должны в данном контексте смущать. Например, зимовье Дудино находилось в восьми километрах от современного города Дудинки, которому дало дату летоисчисления (а это 1667 год!), и находилось оно не на Енисее, а на реке Дудинке. Туруханск и вовсе трижды «переезжал» с берега на берег. Можно еще множество аналогичных примеров привести. Думаю, они не так важны сейчас. Важнее все же найти более раннюю дату, чем 1862 год, когда, согласно документам Государственного архива Красноярского края, появилась часовня на станке Норильском.
И вот здесь у нас пока имеется всего одно известное письменное свидетельство — в «Записках Харитона Лаптева» мы находим упоминание о зимовье Норильском, в которое путешественники ехали вдоль реки Норильской от устья, чтобы переночевать. Это — 19 марта 1742 года.
Безусловно, можно, опираясь на общепринятую практику, принять этот год — 1742-й — за год основания станка Норильский, таким образом, увеличив возраст Норильска как населенного пункта сразу на двести с лишним лет. Но, по большому счету, официально принятая дата основания любого поселения — это своего рода общественный договор. Каким образом горожанам комфортно воспринимать себя и свой город: с момента ли придания статуса рабочего поселка, с момента присвоения статуса города или с даты первого упоминания в письменном источнике — это должны решить сами горожане в лице Норильского городского совета, которому делегированы их полномочия. Вопрос, безусловно, сложный, но это не значит, что неразрешимый.
Чем больше мы будем знать о прошлом нашей территории, о людях, живших здесь до нас и считавших этот суровый край своей малой родиной, тем легче нам будет принимать такие судьбоносные решения.
Забвение первых
О первых строителях Норильского комбината известно очень мало. Если где-то и упоминается о них, то в основном вскользь. Тому есть две причины. Первая: в советское время, когда писалась основная история промышленного освоения норильских богатств, было не принято упоминать о неудачах и промахах, акцентировать на этом внимание. А существование Норильской промконторы примером успешного советского экономического хозяйствования никак назвать нельзя. Вторая причина заключается в том, что в 90-х годах ХХ века, когда пересматривались и переоценивались «духовные скрепы» в нашем обществе, важнее было поднять из небытия гулаговское прошлое Норильска, чему и были отданы все силы исследователей. Норильская промконтора снова осталась без внимания, и на долгие десятилетия понятие «первые строители Норильска» закрепилось за заключенными Норильлага.
Работая с документами этого периода (конец 1920-х — начало 1930-х годов) в Государственном архиве Иркутской области (ГАИО), мы обнаружили, что являемся первыми, кто запросил эти документы из фондов. Не мудрено, что даже отчество первого директора Норильского строительства до недавнего времени было неизвестно. В лучшем случае оно обозначалось буквой «С»: Ведерников Я. С. Нам удалось не только вернуть отчество Якову Степановичу, но и понять некоторые другие важные для истории промышленного Норильска факты.
Я не ставлю задачей в одной статье поднять весь пласт этого драматичного периода. Но кое-что из найденного в иркутском архиве считаю необходимым представить широкой публике — для понимания не только истории Норильска, но и молодой Страны Советов.
Итак, до судьбоносных для Норильского промышленного района приказов, датированных июнем 1935 года (о строительстве комбината и организации исправительно-трудового лагеря), Норильскстрой переходил из ведомства в ведомство как отягощающая, не очень нужная и не очень желаемая структура. А начало этого пути длиною в шесть лет было положено в 1929 году — на Конференции Всесоюзного государственного акционерного общества «Союззолото», призванного объединить всю золотую промышленность СССР. Возникает закономерный вопрос — при чем же тут золото? Но, как показывают документы из ГАИО, сначала именно золотую промышленность заинтересовали залежи норильских руд. Ибо на протяжении всех трех лет пробы, бурение, химанализы были ориентированы только на два направления — уголь… и платина. К слову, чуть позже, в ноябре 1929 года было образовано «Цветметзолото» ВСНХ СССР, а через год — в ноябре 1930 года — «Союззолото» было ликвидировано, а его преемником становится Восточное управление «Цветметзолота», к которому и отошел Норильскстрой.
12 марта 1929 года Яков Степанович Ведерников был назначен руководителем Норильской промконторы, которая должная была построить — ни много ни мало — Норильский меде-никелевый комбинат (так в документах). И слово «комбинат» в этом контексте выглядит логично и понятно. Ведь золотопромышленность Советского Союза состояла в основном из приисковых управлений и комбинатов: прииски занимались сугубо добычей, комбинаты еще и сопутствующими процессами, например, переработкой. Наряду с Норильским в этот же период «Союззолото» начало строить и другие комбинаты — Нерчинский, Холбонский: то и дело мелькают в сводках Норильскстрой, Нерчинскстрой, Холбонстрой и т. д.
Стала понятна и расшифровка словосочетания «Норильская промконтора» — ее ошибочно некоторые источники трактовали как Норильская промышленная контора. Оказалось, «пром-» — это «промысловая». Безусловно, в отрыве от золотой промышленности слово «промысел» употребляется на нашей территории в значении «рыбный промысел» или «пушной промысел», поэтому исследователи норильской истории логично предполагали именно слово «промышленный» в указанном словосочетании.
И первые строители Норильского комбината тоже были золотопромышленниками. В списках первой партии, которая должна была прибыть в Дудинку уже в июне 1930 года, значилось около 400 человек. На деле из первых строителей с большим опозданием — в середине июля — прибыло только 143. Остальные — позже. И то не все.
Для того чтобы лучше понять, почему же такое ответственное дело, как новое строительство, сразу началось с нестыковок и недоработок, необходимо немного окунуться в атмосферу того времени. Ибо очень легко сделать неверные выводы, рассуждая с позиций сегодняшнего дня.
Некоторое понятие о кадрах и состоянии золотопромышленности в конце 20-х — начале 30-х годов ХХ века может дать стенограмма Конференции разведчиков цветных металлов 1931 года из того же архива Иркутской области.
«Мы имеем такое положение, что станки (речь идет о буровых станках. — Л. С.) засланы туда, где они никогда не будут использованы…» — досадует один из делегатов конференции от управления производством тов. Базжин. Или наоборот: «…часто приисковые управления просят дать им станки, не зная о том, что они у них есть… Еще чище — посланная бригада на место в Сев. Енисей рассказывает, что там нашли в тайге несколько станков… Учета наличного оборудования нет…»
Другой делегат — тов. Павличенко — констатирует: «…о квалификации буровых мастеров <…> эти люди оказались никуда не годными, но мы несколько человек выпустили с правом практического стажа не менее 6 месяцев, а если некоторые этого не сделали, то они должны заняться чем-нибудь другим <…> целый ряд лиц, руководящих разведочными работами, не всегда были подкованы в знании буров…»
Профессор Ключанский не раз берет слово на конференции, сетуя на многое, в том числе на отсутствие необходимого оборудования, и предлагает возможные решения: «Мы знаем, что массовая изготовка тех или иных частей на местах гораздо выгоднее, чем изготовка по отдельным частям. И законы массового производства нам хорошо известны. Но мы на заводах можем сделать только то, что завод может сделать при наличии своего оборудования…»
В полемику вступает тов. Бахвалов: «…из доклада профессора Ключанского, товарищи, сделали такое заключение, что изготовление бурового оборудования в Советской России у нас не налажено <…>. В этой части у меня, товарищи, есть предложения прямо просить ВСНХ создать завод общегосударственного значения по изготовлению буровых станков…» — и прочая, и прочая, и прочая. Вся стенограмма конференции изобилует спорами о том, где брать кадры или как сделать так, чтобы эти кадры захотели учиться, профессионально выполнять свою работу, где брать оборудование, как его доставлять на оторванные от цивилизации участки приисковых управлений и о многом другом. Стоит вспомнить, что прошло всего чуть больше десяти лет со смены власти в Российской империи. Разруха, Гражданская война, разрыв всех прежних экономических связей… Как в песне: старый мир разрушим до основания и затем — мир новый строится в неимоверно тяжелых условиях — не хватает специалистов, средств, материальной базы…
Не случайно на архисложный участок на севере ставят Ведерникова. Его перекинули туда из Мариинской тайги после того, как он вывел Мартайгинское управление в ряд крупных золотопромышленных единиц. К 1926 году в Мариинской тайге все станы были сожжены, остались лишь две избушки на дальних приисках. Заброшенные бараки и другие строения уничтожались на дрова застрявшей на Центральном руднике кучкой старателей, которых к приезду Ведерникова оставалось около 100 человек. Сохранившиеся обогатительные фабрики тоже представляли печальное зрелище: здания рушились, оборудование расхищалось всеми кому не лень — продавали и обменивали на продукты крестьянам в деревню, кустарям в город. Продавалось и расхищалось все — от оконных рам, столов и стульев до двигателей машин, электромоторов и т. п. Паровые драги — и те были расхищены крестьянами из близлежащих деревень. Не оставались в стороне и сами округа. Хозяйничали там в это время три недавно образованных округа: Томский, Ачинский и Кузнецкий. Томский увозил котлы, локомобили; Ачинский устраивал дешевую распродажу «неликвидного имущества»; Кузнецкий же, находясь рядом и не имея хороших дорог, тащил что полегче: токарные станки, кузнечное оборудование и т. д.
Описывая этот период своей работы, Ведерников свидетельствует, что, когда он попытался мобилизовать на восстановление деятельности приисков имеющихся там коммунистов, половина из них занимались ничем иным, как самогоноварением, а пьянство было и вовсе поголовное.
История умалчивает, какие методы применял Ведерников, но к 1929 году было сделано следующее: отремонтированы и запущены в работу несколько обогатительных фабрик, на шести приисках восстановлено и заработало оборудование, вместо сгоревшей в 1923 году силовой станции выстроена новая…
К пониманию характера первого директора Норильскстроя стоит добавить, что мобилизован он был в структуру «Союззолота» в 1924 году из Ташкента, где начиная с 1918 года служил и комиссаром, и уполномоченным Акмолинской губЧК. В октябре 1924 года была образована Узбекская Советская Социалистическая Республика. Проверенный в битве за революцию чекист был направлен партией на следующий сложный участок — заведовать магазином-складом в Алданзолоте. Масштабы хищений в тот период, наверное, уже можно представить. На посты приходилось расставлять проверенных коммунистов.
Ведерников не был ни геологом, ни каким-либо еще производственником. В его анкете стоит статус «рабочий», и в Норильск он был назначен прежде всего как партийный работник.
Главный же инженер Норильской промысловой конторы — Владимир Аркадьевич Плетнев — можно сказать, совершенная противоположность Ведерникову. Он был старше его на десять лет. Имел высшее образование — закончил Томский технологический институт по специальности «горный инженер» в 1914-м (получается, в одно время с ним учились первооткрыватели норильского месторождения А. А. Сотников и Н. Н. Урванцев). Всю жизнь — в горнодобывающей и золотодобывающей промышленности, начиная от чертежника и горного десятника (в 1905—1911 годах) до заведующего разведочными работами в Ачинске и химическим заводом рудника Удалого в Семипалатинской области. Война, а затем и революция вмешались в возможные планы, и в 1916-м Плетнев становится командиром роты 25 Сибирского запасного полка, а в 1917—1918 годах — служит у Колчака… Видимо, от чисток конца 1920 годов, о которых я обязательно скажу несколько слов чуть ниже, его освободило то обстоятельство, что у Колчака он служил всего лишь делопроизводителем инженерной роты.
Вот на таком фоне началось строительство Норильского комбината в 1929 году.
Ведерников назначен управляющим в марте 1929 года, Плетнев подписывает договор с «Союззолотом» в мае 1930 года, согласно которому он назначается главным инженером в Норильскую промысловую контору сроком на год со дня прибытия на место работы.
По всей видимости, предполагалось, что на начальном этапе всю организационную работу будет делать партиец Ведерников, а когда нужны будут уже конкретные результаты по геологоразведке, вступит в дело профессионал-производственник. Незадолго до Норильска Плетнев работает заведующим исследовательским отделом Иркутской золотосплавочной лаборатории «Союззолота».
Но, как показала практика, даже талант Якова Степановича, справившегося с разворованной Мариинской тайгой, оказался недостаточным для покорения непредсказуемых сложностей Крайнего Севера в условиях новой, нарождающейся экономики. Достаточно сказать, что промфинплан, согласно которому должно было все закупаться и поставляться для новой стройки в Дудинку, был утрясен и подписан только к февралю 1930 года. По этой причине заявки на снабжение Норильской промконторы продовольствием, фуражом, товарами, материалами и оборудованием было уже трудно исполнить в полной мере — к весне запасы на складах «Союззолота» иссякали по запросам других учреждений. Заявки для Норильска выполнялись по май 1930 года включительно, в силу чего многие материалы не были получены в момент отправки экспедиции, например, палатки и тракторы. Долго не решался вопрос с распиловочным материалом и круглым лесом, который удалось-таки получить в районе Маклаковского лесопильного завода, и тот пришел только в сентябре. Но самое главное — проблема с рабочими и специалистами. Штат был набран к 1 июня. Около 400 человек. При плане заброски сначала трехсот специалистов, Госпар (Государственное пароходство), заменившее частные судоходные компании на Енисее, не гарантировало перевозки нужного количества людей, более того — затягивало со строками: вместо 10 июня первые строители Норильска были отправлены только 25-го и в количестве 143 человек. Остальные — в неполном количестве — 28 июня. И это тоже полбеды. На момент практически окончательной утряски по штатам не хватало только маркшейдера, зав. строительными работами и топографа. Но в начале июня Дудинской окружной партийной организацией была назначена чистка Норильской экспедиции, которая продлилась до 27 июня, и вот она-то и лишила новое строительство значительного количества очень важных специалистов. Комиссией по чистке были отведены от работ электромеханик, горный десятник, связист, старший буровой мастер и другие…
Наступило время немного познакомить читателя с чистками этого периода, которые часто путают с более поздними репрессиями середины и конца 1930 годов.
Чистка партийных рядов была заимствована большевиками у якобинцев, которые устраивали подобные чистки, выявляя карьеристов и людей, «лишенных революционной доблести», пробравшихся в ряды победителей-революционеров. Действительно, в 1921 году партия большевиков сильно разрослась. Чистка проходила следующим образом: назначалась комиссия из членов вышестоящей партийной организации, и перед ней на чистку выходил каждый член ячейки. Клал на стол партбилет и отвечал на вопросы комиссии. Если ответы на вопросы удовлетворяли, коммунист забирал свой билет и шел работать дальше, если же нет — документ у него забирали и он больше не был коммунистом. Вопросы же были самые разные — от сословного происхождения и участия в революции до знаний основ марксизма, а также морального облика опрашиваемого.
В случае с Норильской экспедицией вдобавок к лишению партбилета «вычищенных» бывших коммунистов не допускали еще и к работе по строительству нового медно-никелевого комбината. Кто бы тогда знал, что всего через пять лет большинство строителей комбината составят как раз люди, неблагонадежные с точки зрения коммунистической партии и советского государства…
Как бы там ни было, нехватка профильных специалистов сильно сказалась на первом сезоне работы. Мало того, что благодаря Госпару первые строители добрались до места строительства только к середине июля, а вторая партия и вовсе в двадцатых числах, так еще теми силами, что были переброшены с таким трудом, нельзя было начать многие работы. Например, некому было сделать электропроводку, некоторые необходимые грузы не были доставлены к перевалочному пункту «Боганидское озеро» из-за того, что некому было починить моторы лодок и катера (от этого озера, соединенного с Енисеем двумя небольшими речками, до Норильска было чуть ближе, чем от само`й Дудинки; хоть немного, но сокращался трудный стокилометровый путь без дорог по болотистой тундре с мелкими озерцами и оврагами). Из-за отсутствия отозванных работников был сорван план перевозки грузов из Красноярска — вновь набранные работники не всегда понимали, что уже доставлено, что нет, или попросту не знали, что, в принципе, требуется…
Впрочем, и о набранных специалистах очень красноречиво говорит телеграмма Иркутского правления «Союззолота» в Москву с просьбой командировать студента Иркутского индустриального политехникума Сопко в распоряжение «Союззолота» для работы в Норильске…
К тому же не все из набранных специалистов, получив подъемные, прибыли к месту работы. В финансовом отчете за 1930 год значится некто Степанченко, который получил аванс 300 рублей на проезд в Норильск, куда не прибыл, поэтому дело подлежит передаче в суд. И он такой — не единственный.
Тем не менее неимоверными усилиями половина от запланированного все же была сделана. Что именно? Построены жилые и подсобные здания в Дудинке и Норильске (в Норильске даже больница появилась), осуществлен капитальный ремонт зданий Геолокома (тех, что остались после экспедиций 1920-х годов), произведены разведки и изыскания в Норильске I, II и окрестностях (напомню — по платине и углю), обустроены дороги в формирующемся рудничном поселке, сделаны подготовительные работы (созданы штольни) для извлечения руды и каменного угля.
А для перечисления недочетов в протоколе балансовой комиссии по рассмотрению отчета Норильскстроя за 1930 год задействованы почти все буквы алфавита — вплоть до «ю». Среди невыполненного главное — отсутствие анализа руд, основная причина — нет соответствующего оборудования и химикатов в лаборатории Норильскстроя.
«Пока работа химлаборатории не будет закончена в полном объеме, никаких выводов о рентабельности предприятия сделать нельзя, а поэтому вопрос о продолжении строительных работ подлежит заострению», — написано в заключении счетно-финансового сектора по годовому отчету Норильскстроя.
Ко всему вышесказанному добавились новые кадровые проблемы. Не все захотели остаться на зимовку 1930—1931 годов. При отсутствии четко налаженных поставок оборудования (а главное — продовольствия), это совершенно понятно с человеческой точки зрения. С большим трудом набранные 400 человек за период 1929—1930 годов уменьшились на 150 работников, уволившихся по собственному желанию. Не случайно даже вышел приказ в ноябре 1930 года о категорическом запрете выезда сотрудников Норильскстроя без разрешения на то Иркутского управления.
Среди уволившихся по собственному желанию был и главный инженер Владимир Аркадьевич Плетнев — не прошло года не только с момента прибытия на место, но даже с даты подписания договора. Можно только догадываться, что именно послужило причиной его желания покинуть Норильскстрой, но в заявлении об увольнении он пишет однозначно: «Ввиду ненормальных взаимоотношений с некоторыми членами ячейки Норильскстроя <…> и препятствий со стороны некоторых лиц в выполнении мною заданий и промфинплана прошу снять меня для общей пользы дела с работ в Норильске…» Мы можем только предполагать, что произошло между ним и другими руководителями Норильской промконторы, один из которых — чекист, боровшийся с басмачеством, другой — тоже ярый революционер — Александр Емельянович Воронцов. Мы до сих пор о последнем ничего не говорили. В основном потому, что о Воронцове и его большом вкладе в деятельность Норильского комбината написано немало. Но все же не стоит забывать, что именно Александр Емельянович до конца жизни не простил и пытался привлечь к ответу величину мирового масштаба — Николая Николаевича Урванцева — за службу в колчаковском Сибгеолкоме. Что уж говорить о каком-то инженеришке-колчаковце Плетневе…
Все же основной конфликт, по всей видимости, был между Плетневым и Ведерниковым. Об этом косвенно говорят телеграммы и служебные записки в фондах ГАИО.
«Отсутствие Плетнева внесло бо`льшую четкость в работу, — телеграфирует Яков Степанович в Иркутск из Норильска. — На зиму справлюсь заменой Воронцовым».
Любопытно, что на заявлении Плентева об увольнении стоит резолюция: «Считаю необходимо снять как не справившегося с возложенными на него обязанностями главного инженера и передать в отдел кадров для использования на менее ответственной работе…»
Впрочем, скоро уйдет и Ведерников. На его место встанет заместитель Иван Петрович Зарембо, но все равно к 1933 году строительство под Норильскими горами продолжает буксовать, люди, перезимовав в тяжелейших условиях — без привычки жизни на Севере, без достаточного запаса продовольствия и отсутствия сколько-нибудь внятного объема работ долгой норильской зимой — при первой возможности бегут из Норильска. Чуть продвинувшись далее сделанного под руководством Ведерникова и Плетнева, но не совершив качественный скачок при Зарембо и Воронцове, Норильскстрой в 1933 году передается из золотого ведомства в следующее — в подчинение Уфалейскому никелевому комбинату.
Но это уже другая история — она не про первых строителей.
А до приказов 1935-го оставалось еще два года.