Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2018
Курейка — маленький поселок на Енисее, в 168 километрах к югу от Игарки, до сих пор отрезанный бездорожьем от остального мира. Этот забытый богом уголок стал известен на весь мир в начале 50-х годов прошлого века, когда там, еще при жизни И. В. Сталина, был возведен грандиозный мемориальный комплекс. Это было бы рядовым событием — памятники вождю ставились при жизни повсеместно, но пантеон такого масштаба, да еще в глухой тайге, был единственным в своем роде. Даже сейчас его величественные руины поражают редких туристов, а история сталинского мемориала полна слухов и домыслов, поэтому стоит рассказать о том, как на самом деле появился этот объект и куда исчез.
Начнем с забавного факта. Дни рождения всех исторических деятелей, родившихся до ХХ века, в справочниках и энциклопедиях указываются двумя датами, по старому и новому стилю. И только день рождения Иосифа Виссарионовича Сталина всегда имел одну дату 21 декабря 1879 года. И никак иначе!
В декабре 1949 года в СССР с большим размахом отпраздновали 70-летие великого учителя. Одних только подарков оказалось столько, что в Москве их разместили сразу в двух музеях — Пушкина и Революции, убрав предварительно оттуда все старые экспозиции. Умельцы на бескрайних просторах СССР изготавливали художественные изделия фантастической красоты. Оригинальные модели, декоративные панно, технические новинки заполонили разнообразные выставки. Появились и новые памятники. Волна юбилейной эйфории докатилась и до Норильска, где помимо поданных с должным пафосом образцов драгметаллов, было решено продолжить героизацию жизненного пути юбиляра и увековечить некоторые страницы его дореволюционной биографии. В частности, в одном из самых отдаленных уголков страны, в Курейке, где будущий вождь отбывал царскую ссылку, запланировали строительство целого музейного комплекса.
Когда-то революционера Иосифа Сталина сослали именно в этот забытый богом уголок по причине его постоянного стремления к побегу. Он был дерзок и сбегал почти отовсюду, где отбывал срок наказания. Условия же Туруханского края побег практически исключали. Три месяца в году окрестности утопали в межсезонной и непролазной грязи. В это время в Курейке обрывалась всякая связь с внешним миром. Во время короткого полярного лета в поселок успевал заходить всего лишь один енисейский пароход. При этом суровая зима вкупе с полярной ночью также не оставляли шансов «неблагонадежному» Сталину для побега.
В Курейке того времени было немного строений. Там проживало всего 67 человек, и каждый стремился зазвать жить «политических» именно к себе, несмотря на то что населению Сталин был представлен как вор и убийца по кличке Черный. Сельдюки, как называли жители сами себя, его боялись, но наличие в доме ссыльного было верхом желаний каждого. Это могло обеспечить безбедную жизнь для целого рода. Дело в том, что «на прокорм» царское правительство выделяло каждому поселенцу порядка 15 рублей в месяц, что для Курейки было целым состоянием: запас муки на зиму стоил около двух рублей! Кроме того, «горемычные» политические получали солидные денежные переводы от соратников по партии. Неудивительно, что «дорогие» во многих смыслах гости жили в разных избах поселка и за них шла борьба.
На месте будущего строительства сохранилась в целости изба, в которой с 1914-го по 1916 год вождь мирового пролетариата отбывал ссылку вместе с другим видным революционером, Я. М. Свердловым. Это был деревянный дом семьи Тарасеевых, где Сталин занимал небольшую квадратную комнату. Яков Михайлович — «товарищ Андрей» — вскоре перебрался в другое жилье, а Коба (партийная кличка Сталина) остался в этом доме до конца срока.
Вот как описывал его убранство один из очевидцев, бывавший в гостях у ссыльнопоселенца в 1916 году: «…в одном углу — деревянный топчан, аккуратно покрытый тонким одеялом, напротив рыболовные и охотничьи снасти — сети, оселки, крючки. Все это изготовил сам Сталин. Недалеко от окна продолговатый стол, заваленный книгами, над столом висит керосиновая лампа. Посредине комнаты небольшая „печка-буржуйка“, с железной трубой, выходящей в сени. В комнате тепло; заботливый хозяин заготовил на зиму много дров…»
Этот дом был одним из нескольких, где жили ссыльные революционеры, но для основы будущего памятного комплекса выбрали именно его. В доме Тарасеевых были лучшие условия, да и сохранился он лучше других. Кроме того, к началу строительства пантеона хозяйка дома Анфиса Степановна, лично принимавшая постояльцев в те суровые годы, была жива-здорова и, по сути, тоже была одним из объектов будущего комплекса.
Повлияло на выбор и то, что некое подобие музея было сооружено на основе этого дома задолго перед 70-летним юбилеем вождя. Еще в 1934 году избу Тарасеевых отреставрировали и надстроили, создав некий памятник, а позднее в 1938-м и 1939 годах были созданы проекты и сметы на создание над избой дополнительного навеса или капитальной надстройки, для сохранности. Например, решение о постройке «футляра» над домом тов. Сталина в Курейке было принято в Красноярском комитете ВКП(б) в конце 1935 года, в результате чего и появилась смета № 122 от 17 июня 1936 года, составленная работником Игарского горкомхоза Никитиным, на сумму 84 950 руб. 51 коп. Но тогда, кроме бумаг, так ничего и не появилось. Возможно потому, что Сталин вообще не очень любил вспоминать свое пребывание в Курейке и к возведению памятника относился нейтрально.
Строительство мемориала началось летом 1950 года и осуществлялось силами Норильского комбината, находящегося в ведении НКВД СССР, да и финансировалась стройка тоже из Норильска. Таким образом, один из самых значительных лагерей системы ГУЛАГ создавал один из самых значительных памятников своему тюремщику. Норильск загодя начал готовиться к этому процессу. Еще в январе 1945 года на комбинате были подведены итоги «конкурса на составление эскиза проекта дома-музея имени И. В. Сталина в Курейке». Было представлено на рассмотрение около 30 (!) проектов высокого качества…
Норильчанам предстояло воздвигнуть масштабный павильон — целый музейный комплекс, или, как его позднее назвали в печати, пантеон. Это слово более символично. Пантеон — это храм всех богов, а у нас в стране почти треть века был один бог — Сталин.
Именно туда отправили из Норильска летом 1950 года бригаду опытных рабочих-строителей из 200 человек. Это были заключенные-бытовики с малыми сроками. Впрочем, норильские зэки в курейских окрестностях уже жили. Неподалеку от места стройки уже несколько лет существовал созданный еще во время войны совхоз Норильского ИТЛ. Там выращивали овощи в огромных теплицах, а климат позволял летом огородничать и в открытом грунте. В совхозе было стадо коров и молочная ферма, где делали творог и сливочное масло. Реалии времени научили людей заниматься сельским хозяйством даже в этих климатических условиях. Основные работы выполняли женщины — заключенные и ссыльные.
Работу совхоза после прибытия строительной бригады пришлось прекратить, потому что женские руки понадобились для обеспечения хозяйственных нужд строительства. Большая часть женщин была переселена на другой берег и занялась заготовкой дров. Не исключено, правда, что смысл переселения был проще — как говорится, от греха подальше. Тем не менее есть данные, что часть женщин остались на стройке, где они готовили, стирали и убирали.
Растущий на берегу Енисея величественный памятник обнажил новую проблему. Ветхость Курейки слишком бросалась в глаза на фоне строящегося объекта, поэтому поселок практически был выстроен заново! При этом все старые избы, представлявшие историческую ценность, были сохранены и перенесены к месту мемориального комплекса для воссоздания обстановки, в которой когда-то жил будущий генералиссимус. Домики ставили на полозья и тащили их целиком. Все остальные, не годные для экспозиции постройки были уничтожены. Взамен для жителей были выстроены новые, комфортабельные жилища. Известно, что для самой хозяйки, приютившей когда-то ссыльного Сталина, был построен самый лучший дом. Кроме того, были возведены невиданные в этих краях социальные объекты: новая школа-десятилетка, интернат, больница с амбулаторией, клуб, дом отдыха со стадионом, гостиница, почта, баня и т. д. Такого благополучия в Курейке не было никогда, ни до ни после описываемых событий!
Автором проекта музея-павильона, утвержденного в самой Москве, был норильский архитектор Сергей Владимирович (в некоторых источниках Константинович) Хорунжий. Специальную контору строительства возглавил инженер Полозов (инициалы не удалось узнать). Из Норильска ее курировали начальник Управления капитального строительства комбината Николай Павлович Епишев и бывший заключенный, инженер Иосиф Адольфович Шамис. На стройке был организован лагпункт, руководил которым лейтенант Костин (тоже без инициалов), а в конторе строительства сталинского пантеона работал сосланный в Курейку бывший секретарь поэта В. В. Маяковского Орест Глыбовский.
С точки зрения нумерологии строительство комплекса проходило под знаком числа 200. Именно такое количество рабочих трудилось на строительстве. Под железобетонный фундамент павильона забивали толстые сваи из лиственниц. На лесозаводах Енисейска и Подтесова их заготовили двести штук. Неподдающиеся гниению, они были рассчитаны на двухсотлетнюю сохранность.
Стены павильона из толстых лиственничных пластин на металлическом каркасе воздвигались со сказочной быстротой. Снаружи их покрыли специальной штукатуркой — под красный гранит. Люди работали с большой охотой и энтузиазмом. Им начисляли хорошую заработную плату, давали зачеты рабочих дней, а режим и охрана были чисто символическими, формальными. Выстроены были и специальная электростанция, и котельная для круглосуточного освещения и отопления павильона. Высокие — от пола до потолка — оконные проемы делались так, чтобы стекла не замерзали даже в самую лютую стужу. По сути, это были стеклопакеты — технологическая диковина того периода, из зеркальных стекол, между которыми циркулирует теплый воздух. Эти трехслойные стеклоблоки изготовили в Китае по специальному заказу.
В итоге получилось относительно большое здание. Под ним проходила система трубопроводов и подземных ходов. А под потолком павильона освещение имитировало северное сияние. Потолок был сделан как чаша или свод, а по краям обрамлен как бы лавровым венком, переплетенным лентой. За лентой были спрятаны лампы дневного света, разноцветные и поочередно мигающие, которые, освещая этот голубой свод, создавали впечатление переливов полярного неба. В здание павильона вели входы, расположенные с торцов, а над центральным входом был размещен бронзовый профиль Сталина.
Вот как описывал внешний вид Пантеона инженер Иосиф Шамис: «Его (пантеона. — С. С.) здание (25´25´16 м) кажется легким за счет высоких окон. Торжественность придают стройные, небольшого сечения, колонки по всему периметру здания, увенчанные резными лиственничными капителями, в виде распустившегося цветка… Колонны, архитрав, карниз и фронтон — все покрыто слоем бесцветного лака, подчеркивающего благородную, золотистого цвета фактуру древесины лиственницы».
Внутреннее убранство пантеона состояло из стендов с экспонатами, относящимися к героическому прошлому великого кормчего. Поскольку основное пространство по центру каждой из четырех стен занимали огромные, от пола до потолка, окна, экспозиция располагалась только в углах, поверхность которых была роскошно облицована красным бархатом. Посетителям также запомнилась золоченая лепнина, никелированные вешалки для одежды и глубокие кресла. Некоторые вспоминают пушистые ковры. По периметру внутреннего помещения прошла дубовая паркетная дорожка, а в центре на подушке из речного песка расположили ту самую Тарасеевскую избу с реконструкцией интерьера времен ссылки. По свидетельству Владимира Полуэктова, лично участвовавшего в строительстве, избу пришлось создавать почти заново, ибо ветхая постройка при транспортировке разваливалась в труху.
Один из школьников Норильска, отдыхавший в расположенном неподалеку пионерлагере, впоследствии вспоминал: «В избушку входили по скрипучим сеням. Затем проходили теплые сени, а потом была первая комната — большая с русской печкой, вторая была пустой, там лежали только дорожки — в ней когда-то жили хозяева и обстановку там не воссоздавали. Сбоку от первой комнаты была комната, где жил Сталин. Она была перегорожена, посетителям во вторую часть входить не разрешали, можно было смотреть только из первой. Там стояла кровать, стол, на столе керосиновая лампа, рядом очень старый стул, типа кресла. На стенах висели капканы деревянные, снасти, которыми он рыбачил. А рядом с сенями в комнате располагалась библиотека, но не все книги там находились, а книги, связанные со старинными Уральскими сказаниями, с Сибирью. При входе в библиотеку стоял под стеклянным колпаком макет домика, в строительстве которого принимал участие Сталин. Справа стоял еще один стол и мягкие кресла, которые вызывали у нас, детей, восторг».
Перед зданием разбили сквер, цветники, клумбы. Получился большой ухоженный парк, обсаженный канадской голубой елью, привезенной из Москвы. Был даже положен асфальт, что неподдельно шокировало местных жителей, никогда ранее не видевших ровных дорог. На главной аллее стояли лавочки и столбы освещения. Ночью весь комплекс освещали яркие прожектора и множество других осветительных приборов, расположенных на разной высоте и под разными углами, так что создавались необычные световые эффекты. В самой Курейке электричества в то время не было, поэтому общий вид всего музейного комплекса вызывал чувство неподдельного трепета и поклонения.
Пантеон гордо вознесся над Енисеем, а впереди него, ближе к воде была поставлена почти десятиметровая скульптура Сталина, заложившего правую руку за борт шинели. Имя скульптора история не сохранила. Однако известно, что устанавливали монумент рабочие с «чистой» биографией. Правда, в Курейке таковых не оказалось, и их специально доставили из Норильска авиарейсом.
Вопреки распространенному мнению, изваяние не было бронзовым, как, например, барельеф над входом. Монумент был гипсовым. Некоторые источники, правда, утверждают, что его основа — железобетонная, а гипс только сверху, но подтверждений этому мнению я не нашел.
Весь комплекс хорошо просматривался с воды на протяжении нескольких километров.
Первых посетителей Курейский музей принял в декабре 1951 года, в очередной день рождения Сталина. Однако основные посещения начались только летом, с началом навигации на Енисее. С этих пор каждое пассажирское судно непременно останавливалось у этого мемориала и в течение двух часов пассажиры осматривали экспозицию. Здесь также проходили торжественные собрания, школьников из выстроенного неподалеку пионерского лагеря принимали в пионеры, а местные партийные лидеры непременно бывали здесь несколько раз в год.
Первых экскурсантов встречал знакомый Сталина, местный житель по фамилии Деев. Ему выстроили неподалеку образцово-показательную избу с хорошим скотным двором и возлагали большие надежды как на экскурсовода. Однако человек, «хорошо знавший вождя», был перманентно пьян и в день первой экскурсии музейные работники даже вынуждены были поддерживать нетрезвого очевидца под руки. Любопытным экскурсантам Деев рассказал, что Сталин был небольшого роста, кривоногий, конопатый, любил ловить рыбу и много курил. После двух таких «экскурсий» Деева отстранили.
В 1953 году, когда умер Сталин, партийные представители из Красноярска, Туруханска, Игарки, Норильска и других ближайших населенных пунктов собрались в пантеоне и провели пышную траурную церемонию. К памятнику было возложено огромное количество венков.
Это было последнее крупное мероприятие, проведенное в мемориальном комплексе. Какое-то время там еще проводились экскурсии, но постепенно активная работа мемориала угасала, однако сами строения стояли еще достаточно долго. Даже в 1956 году, после знаменитого ХХ съезда КПСС, когда Н. С. Хрущев развенчал культ личности Сталина, пантеон еще целых пять лет формально числился действующим. Голубые ели, правда, засохли…
Решение о ликвидации Сталинского музея в Курейке было принято лишь в декабре 1961 года. Объявил о нем 2-й секретарь Игаркского горкома партии Виталий Петрович Остапенко. В процессе ликвидации принимали участие председатель сельсовета Петр Александрович Самойлов и бывший директор музея Никифор Сергеевич Лукьянов.
В самом пантеоне разобрали избушку и сожгли ее, а скульптуру долго стаскивали тросами. Этим занимались два трактора — С-100 и С-80. История сохранила фамилии трактористов — Дюбин и Гусар. Народная молва утверждает, что свалить статую с постамента было непросто, поэтому не обошлось без взрыва. Та же молва еще рассказывает, что при падении статуя раскололась и стало очевидно, что она насквозь гипсовая. В общем, кое-как стянули и волоком потащили к Енисею, где рабочий Сахаров уже вырубил прорубь. Туда и столкнули скульптуру. Впрочем, есть другая версия, что гипсового вождя не топили, а зарыли неподалеку. Говорят, капитаны разных судов не любят подходить к этим местам, даже местные рыбаки на лодках обходят его стороной. Примета, видно, плохая. Идол-то лежит лицом вверх…
К сожалению, документов по ликвидации пантеона мне найти не удалось, и в этой части повествования приходится довольствоваться воспоминаниями очевидцев и другими противоречивыми сведениями.
После закрытия весь комплекс остался без присмотра. Некоторые вещи и экспонаты музея сразу были переданы в Ачинск, потому что после ссылки Сталин жил в Ачинске, где тоже был создан его музей. Когда и этот очаг сталинской памяти ликвидировали, то все вещи перекочевали в Ачинский краеведческий музей, где и хранятся в запасниках до сих пор. Стенды, а также кое-что из бытовой утвари и мебели было передано в местную школу, которая впоследствии сгорела вместе с этими предметами.
А вот многочисленным постройкам и техническому оснащению мемориала суждено было ветшать и разрушаться без присмотра. Все, что представляло хоть какую-то хозяйственную ценность, было утрачено: знаменитые окна большей частью были разбиты, но некоторые из них позднее видели встроенными в местные коровники. Другие, годные к использованию стройматериалы тоже облагородили местные усадьбы, а знаменитый бронзовый барельеф, висевший над входом, просто продали туристам. Парковые скамейки, фонари и электрооборудование также были украдены. Очень скоро от былого величия не осталось и следа. Мемориал превратился в пустырь с огромным разрушающимся павильоном в центре. Вот как вспоминала о посещении руин пантеона жена известного журналиста Е. Рябчикова: «В Курейке капитан не пустил женщин в бывший „домик“ Сталина: огромный футляр из гранита и стекла был завален испражнениями, так мстили бывшие ссыльные и зеки тирану…»
Самих создателей объекта возмущало такое отношение к своему творению. Например, когда автору проекта Сергею Хорунжему присудили премию за проект пантеона, он публично отказался от награды заявив: «Вы разрушили мечту и работу всей моей жизни, за что же премия?..» Самое удивительное, что произошло это уже во времена Брежнева. Воистину, пути чиновников неведомы…
В 1995 году случился пожар и основное здание комплекса — большой музейный павильон — сгорело. Но на этом история самого северного в мире памятника Сталину не закончилась.
В 2006 году Туруханский предприниматель Михаил Пономарев попытался воссоздать скульптуру вождя, с целью привлечения к медленно умирающей территории внимание властей и туристов. Плохую и снова гипсовую копию монумента удалось установить на старый постамент, а территорию облагородить и очистить. На несколько дней пантеон снова стал памятным местом, привлекательным для посещений. Однако местные власти сочли все происходящее самоуправством, и скульптура отца народов во второй раз была сброшена с пьедестала.
Так закончилась история Курейского мемориального комплекса. Пока закончилась…
Город на сваях:
как строили Норильск после ГУЛАГа
В 1953 году в Норильске случилось множество разных событий, существенно повлиявших на дальнейшую судьбу нашего города. Это был переломный год не только в истории Норильска, но и всей страны.
Кардинальные изменения начались сразу после смерти Сталина, и коснулись они прежде всего экономической системы, в которой подневольный труд заключенных был основой освоения отдаленных территорий. В течение нескольких дней были остановлены некоторые гигантские строительства — например, трансполярная железная дорога Салехард—Игарка, она же стройка № 501—503. Все многочисленные лагеря СССР замерли в ожидании перемен, миллионы заключенных предвкушали свободу.
Однако свободу получили немногие — это были только уголовники-бытовики с малыми сроками. Такое положение дел вызвало волнения среди заключенных.
Летом 1953 года Норильлаг сотрясали забастовки каторжного контингента. Этот период вошел в историю как «Норильское восстание заключенных». Оно было подавлено осенью. В это же время Норильск получил статус города и начал перевод производства на вольные рельсы, который длился более трех лет. Только в 1956 году Норильские лагеря официально перестали существовать. За эти годы большинство заключенных покинули ненавистный им город, уступив место новобранцам — добровольцам, прибывшим на строительство комбината по призыву партии и правительства. Всего за период с 1953-го по 1958 год из Норильска уехали порядка 80 тысяч человек. Столько же и даже больше прибыли тогда в город в поисках лучшей жизни, заработка и романтики. Сразу же возникли предсказуемые социальные проблемы. Лагерный быт новых, вольных строителей Норильска устроить не мог. Им надо было платить зарплату, обеспечивать спецодеждой, а также относительно комфортным жильем. Кроме того, новобранцы нуждались в культурных и спортивных объектах, промышленных и продовольственных товарах, причем далеко не лагерного качества.
Норильск в корне менял привычный жизненный уклад, создавая принципиально новое качество жизни. Процесс этот шел тяжело.
Основной проблемой в Норильске всегда было жилье. Тысячи рабочих, прибывающих в Заполярье, нельзя было просто заселить в опустевшие лагерные бараки. Люди требовали приличных условий быта. Общежитий катастрофически не хватало, а строить быстро многоэтажные дома тогда еще не умели. Текучесть кадров была невероятной, и городские власти спешно решали возникшие проблемы.
В результате расселялись новые норильчане двумя путями: официально и самостоятельно.
В первом случае всех прибывающих временно размещали в общежитиях, где в невероятной тесноте уже ютились счастливцы, получившие ордер на койко-место. Для этой цели были приспособлены многие здания совершенно другого назначения. Например, корпуса больничного городка, красные уголки и АБК предприятий… Кроме того, для новоселов спешно переделывались лагерные бараки. Так на карте города появлялись новые жилые районы, переделанные из лагерных зон.
Лариса Григорьевна Назарова, главный архитектор города в те времена, рассказывала: «Бараки, в которых раньше жили заключенные, перестраивали в общежития для комсомольцев-добровольцев. Эту работу выполняли новоселы, но под руководством более опытных строителей комбината.
С помощью устройства внутренних стен барак делили на комнаты, выделяя специальные помещения для сушки одежды и общего умывальника. Все остальные удобства были на улице. В одном таком бараке получалось 6—8 комнат, где и жили по 4 человека в каждой.
Все нужно было убрать, окна увеличить (дом каркасно-засыпной), а все пространство барака разделить поперечными перегородками на три части и сделать квартирки — маленькую переднюю с плиткой и жилую комнату с гардеробным шкафом. По этой схеме я переоборудовала бараки всех лаготделений. В пристройке для нарядчиков получились уборная и умывальная».
Второй способ расселения выбирали наиболее активные и сноровистые. Они сами строили себе жилье из подручных материалов, расширяя тем самым и без того многочисленные балочные[1] поселки. Эти строения образовывались на территории Большого Норильска возле всех промышленных объектов. В период бездорожья и отсутствия транспорта жить около предприятий было удобно. Такой самострой представлял определенную опасность и для жителей, и для руководства: здесь процветали антисанитария и криминал. Жизнь в таких жилых агломерациях шла по своим законам, поэтому ни милиция, ни общественность не спешили наводить там порядок, а переселить людей до поры не было возможности.
Многочисленные самостройные поселения в окрестностях города были на удивление живучи. Первые такие постойки появились еще в середине 1930-х, а избавиться от них смогли только в середине 1970-х. Примечательно, что даже в период массового индустриального строительства и масштабных новоселий, балки упорно оставались востребованы. Некоторые владельцы таких хибар, получив ключи от новой квартиры, как-то умудрялись продать свой балок очередному жильцу. Устав бороться с балкостроем, власти проблему решили кардинально — балки сожгли! В одном только декабре 1967 года были сожжены поселки ЦУС, БОФ, Кирпичный, Заозерный, Круглое Озеро, Зуб-Гора и Строителей. А всего с 1959-го по 1971 год было снесено три тысячи бараков и балков. Их жители — 55 тысяч человек — получили квартиры в новых домах.
Чтобы комфортно поселить в квартиры всех желающих, необходимо было строить быстро и много. На помощь пришел метод индустриального строительства, внедряемый по всей нашей стране. Суть его заключалась в том, что основные элементы здания изготавливали на заводе, а сам дом собирался из готовых частей на месте, как конструктор. В Норильске для этого были построены завод крупнопанельного домостроения (ЗКПД) и завод железобетонных изделий (ЗЖБИ). Теперь многоквартирные дома можно было строить даже не за месяцы, а за недели. Рекорд скорости строительства трехподъездной пятиэтажки в Норильске составил 12 дней!
Но этот метод решал лишь часть проблемы, причем далеко не главную.
Дело в том, что быстрая сборка панельных домов возможна только на готовом фундаменте, а его возведение в условиях Крайнего Севера занимало много месяцев. «Первые многоэтажные дома города в течение 1945—1950 годов возводились исключительно на скале, хотя нередко приходилось для этого заглублять фундаменты на 10—15, а в отдельных случаях даже на 18 метров. Летом строительные площадки превращались в непроходимые болота», — вспоминал М. В. Ким, основоположник свайного метода строительства. Как правило, это работа велась ручным способом, силами заключенных, но по мере закрытия лагерей в Норильске рытье котлованов стало невозможным. Строительство фундаментов для «вольной» экономики оказалось слишком трудоемким, затратным и долгим. Нужен был принципиально другой, революционный способ строительства.
На помощь пришел многажды забытый метод свайного фундирования. Его использовали еще в Древнем Риме. И не только. Известно, что в Средние века Норвежские рыбаки строили на сваях свои «рорбу» — домики на воде, не боящиеся приливов. А в Норильске свайное фундирование с идеей продуваемого подполья для сохранения мерзлоты применялось еще до войны. В 1937 году под руководством инженера-керамика Федора Григорьевича Холодного был спроектирован, построен и работал до недавнего времени первый в Норильске кирпичный завод — на свайных деревянных фундаментах, с тем самым продуваемым подпольем. Кроме того, на сваях возводились эстакады и некоторые промышленные здания. Например, малая обогатительная фабрика.
Дотошный читатель непременно спросит: так в чем же новизна нашего метода свайного строительства? Дело в том, что предложенный еще весной 1945 года Михаилом Васильевичем Кимом, заключенным Норильлага, метод предполагал использование в качестве надежного основания вечную мерзлоту. Такого никогда не было. До него мерзлота была большой проблемой строительства. Никто и никогда раньше не рассматривал ледяные линзы как основу для строительства. Все свайные фундаменты раньше упирали в скалу или рассчитывали на силу трения, для удержания постройки. А Ким сумел превратить врага норильских строителей — вечную мерзлоту — в друга. Теперь не надо было пробиваться до скал на большие глубины. Сваи либо опирались на многометровый подземный лед, либо вмораживались практически в любой грунт.
Теперь строить можно было везде! Причем строить быстро: свайный фундамент возводился в пять—шесть раз быстрее любого другого и на порядок проще. Статья М. В. Кима называлась «Методы формирования сооружений на мерзлых грунтах». Преимущества новой технологии настолько очевидны, что невольно возникает вопрос: почему метод не внедряли вплоть до 1958 года? Ответ лежит на поверхности. Экономика рабского труда заключенных никоим образом не способствовала внедрению инноваций. Бесправные зэки и без того сделают столько, сколько надо.
Ситуация в корне изменилась после закрытия Норильлага. Жизнь заставила вспомнить об идее Кима. В 1957—1958 годах на стройплощадках были проведены эксперименты, после чего в 1958 году в Норильске были внедрены в строительство свайные фундаменты с установкой их в предварительно пробуренные скважины с последующим вмораживанием.
Здесь самое время предоставить слово непосредственным участникам процесса. Например, Татьяна Валентиновна Златинская, участвовавшая в строительстве первых домов на сваях как молодой специалист, вспоминала: «Я была свидетелем воплощения мечты Кима о превращении вечной мерзлоты из врага в друга. Это было на полигоне мерзлотной станции, где установили вмороженные сваи, оснащенные приборами, по которым экспериментально определялись технические характеристики для расчета их несущей способности и силы смерзания сваи с грунтом и возможное образование льда на поверхности сваи, чтобы она не просела и лед не потек при нагружении».
А вот свидетельство Бориса Федоровича Ермилова, лауреата Ленинской премии, присужденной за внедрение метода свайного фундирования: «Возникла мысль бурить в мерзлоте скважины, используя горную технику комбината. Заполняя их примерно на одну треть шламом, подобранного лабораторного состава, опускать туда и вмораживать железобетонную сваю. Через 6—7 дней она выдерживала нагрузку до100 тонн, что давало возможность подготовить нулевой цикл 100-квартирного пятиэтажного дома за 1 месяц».
О темпах строительства таких фундаментов можно судить по архивным документам Управления строительства. В апреле 1961 года было забито 650 свай, в мае — 580. А в 1969 году темпы жилищного строительства в Норильске были официально отмечены как самые высокие в СССР!
Самое главное условие надежности свайного фундамента на вечной мерзлоте — это сохранение этой самой мерзлоты. Для этого и зимой, и летом под домом должно быть холодно, поэтому основная часть домов в Норильске приподняты над землей. Полутора-двухметровое расстояние от первого этажа до мерзлого грунта — так называемое проветриваемое подполье — гарантия того, что в почву не проникнет тепло отапливаемого дома, мерзлота не оттает, не осядет, здание не деформируется.
Интересно, что бесспорно удачная идея требовала правильного практического применения. Ставить сваи научились не сразу. Сначала не получалось даже выровнять свайное поле. Первые фундаменты, не веря в успех, выстраивали из двух рядов свай. На всякий случай. Опыт показал, что с лихвой хватает и одного ряда.
А еще долго не могли определить оптимальную форму свай. Вначале, помня, что это столбы, делали сваи круглого сечения. Потом пробовали квадратно-двутавровые и прогрессивные крестообразные. На привычное всем квадратное сечение с обработанными углами перешли не сразу. Были, кстати, споры и по марке используемого для свай бетона и по армированию…
Интересно, что сегодня преимущества свайного метода кажутся очевидными. Но так было не всегда. Например, в Воркуте для сооружения котлованов в зимний период грунты… солили! Основание поливалось концентрированным раствором хлористого кальция из расчета 50 кг сухой соли на 1 куб. м воды. В течение зимы грунт не замерзал, но и надежным основанием служить не смог.
Это не единственный пример. В Якутске дома возводили на сваях, пропаривая мерзлоту специальными иглами, на всю глубину погружения сваи в образовавшийся талый мешок. Последующий период промерзания мешка и вмерзания свай в грунт требовал от трех до шести месяцев, что непозволительно долго…
Зарубежный опыт еще печальнее. За полярным кругом в долине реки Макензи американцы построили два города. Пресса объявила эти города новым чудом света. К сожалению, эта новая победа американских градостроителей обернулась трагедией. Сейчас на месте этих городов руины, груды жалких развалин. Американцы не смогли обуздать суровый нрав мерзлоты.
Метод свайного фундирования, разработанный и примененный в Норильске, оказался самым эффективным. Его взяли на вооружение большинство населенных пунктов, расположенных в зоне вечной мерзлоты. И не только в нашей стране, но и по всей планете. То и дело центральная пресса рассказывала о «домах на курьих ножках», строящихся в Воркуте, Якутске, Магадане и других городах на ледяной земле. К слову, специалисты просят называть мерзлоту не вечной, а многолетней. Им виднее…
Еще раз не побоимся подчеркнуть, что наш, норильский метод свайного фундирования не превзойден по всем показателям. Давайте сравним. Известно, что в Москве на Комсомольской площади при строительстве высотного здания Л. М. Поляков применил особый способ устройства искусственного основания из вибронабивных железобетонных свай. Вот как это происходило.
С поверхности в грунт забивались большие металлические трубы, имевшие чугунный наконечник. Когда труба доходила до прочного несущего грунта, забивка прекращалась, в трубу вставлялся арматурный каркас (в будущей свае он играл роль скелета), и труба сверху заполнялась пластичным бетоном. Потом труба захватывалась специальным приспособлением, и копер уже не ударами, а обратными встряхивающими рывками, постепенно извлекал ее из грунта, оставляя в грунте набитую, но еще сырую, не отвердевшую железобетонную сваю. Бетон застывал только через несколько дней и приобретал необходимую прочность. Очевидно, что такой метод не мог иметь продолжения. В Норильске все делалось заметно качественнее и быстрее.
Столь значимый вклад норильчан в строительную индустрию СССР не мог остаться незамеченным. Комитет по Ленинским премиям 22 апреля 1966 года вручил награду одиннадцати норильчанам «За разработку и внедрение принципиально новых методов индустриального строительства в условиях Крайнего Севера». Лауреатами стали проектировщики, изыскатели и строители. Вот их имена.
Исследователь Михаил Васильевич Ким — научный руководитель, начальник лаборатории мерзлотоведения.
Проектировщик Витольд Станиславович Непокойчицкий — главный архитектор проекта города.
Проектировщик Михаил Алексеевич Битадзе — бригадир проектной конторы.
Изыскатель Николай Никифорович Лазарев — начальник отдела изысканий проектной конторы.
Строители:
Леонид Иванович Анисимов — начальник отдела капитального строительства.
Борис Федорович Ермилов — заместитель директора комбината по строительству,
Абрам Ионович Зейдель — главный инженер управления строительства,
Василий Нилович Коляда — главный инженер управления предприятиями строительных материалов,
Дмитрий Максимович Муравьев — начальник управления строительства,
Леонид Андреевич Ройтер — главный инженер отдела капитального строительства комбината,
Иерохим Яковлевич Эпштейн — заместитель начальника отдела капитального строительства комбината.
Каждый из премированных специалистов стал значимой частью истории нашего города и вполне был достоин сохранения памяти о себе в названии какой-либо улицы. Но городские власти приняли традиционное партийное решение — были увековечены все лауреаты Ленинской премии разом. В марте 1974 года улица Окружная была переименована в улицу Лауреатов, обезличив тем самым вклад в строительство Норильска каждого из них.
В 70-х годах прошлого века для изучения свайного строительства в Норильске была создана подземная «мерзлотная» лаборатория. Она была построена в тундре, недалеко от будущей улицы Лауреатов. Под землей было сделано несколько комнат на разных уровнях, глубина расположения некоторых достигала двадцати метров. Туда выходили торцы свай, и ученые могли наблюдать за «поведением» свай в вечной мерзлоте под разной нагрузкой. В конце 1990-х годов эта лаборатория, увы, погибла. Все произошло банально: неподалеку ремонтировали коллектор, и ее попросту затопили. Сейчас вход в нее уже не найти, площадку засыпали и разровняли, но сама «ледяная» лаборатория и сейчас находится под землей.
Метод свайного фундирования постоянно совершенствовался. «С 1958 до середины 70-х в Норильске применяли сваи, установленые только буроопускным способом: скважину проходит станок ударно-канатного бурения, свая свободно опускается в шлам, образующийся в результате ударного бурения; шлам замерзает, плотно замоноличивая сваю в мерзлом грунте. Для замоноличивания висячих свай применяли буровой шлам, а впоследствии — известково-песчаный раствор. Установка каждой сваи была индивидуальна. И буровой станок не съезжал с устья скважины до ее полной установки», — рассказывала городская газета «Заполярная правда». Такая технология перестала устраивать норильских строителей, когда население города стало расти. Необходимо было строить дома повышенной этажности и, главное, проводить уплотнительную застройку. Однако все пригодные для этого грунты селитебной территории были уже заняты. Нужны были новые технологии проходки грунтов и новые конструкции свай, причем надо было освоить работу при низких температурах. Тогда внедрили буронабивные и буродобивные сваи-стойки с невероятным экономическим эффектом.
Таким образом, строить в Норильске стали везде, где надо, а не там, где можно, как в Воркуте, Магадане и Якутске. Поэтому у нас нет пустырей в городской черте.
Практика показала, что освоить эффективное строительство домов на сваях — это только часть успеха. Чтобы такие постройки были долговечны и надежны, необходим был особый режим их эксплуатации и постоянный контроль. Этим занялись созданные впоследствии специализированные лаборатории и предприятия.
Заканчивая историю строительства на сваях, надо сказать, что город Норильск без преувеличения обязан железобетонной свае и вечной мерзлоте почти всем. Без этого метода мы жили бы в другом Норильске, менее комфортном, более громоздком и даже опасном. Прошедшие десятилетия показали высокую надежность и долговечность домов на сваях. Да и не только домов. На сваях стоят трубопроводы, виадуки, линии электропередач и многие другие объекты. Теперь практически любой, даже самый коварный грунт может стать надежным основанием для строительства. Если, конечно, к нему применить один из методов изобретенного в Норильске свайного фундирования.
Норильск и атомная промышленность
Сегодня этот удивительный объект почти забыт, а его историю все чаще относят в разряд городских легенд и даже баек. Тем не менее циклопическое сооружение
из нержавеющего металла, взметнувшееся вверх на добрую сотню метров, существовало и продуктивно работало в Норильске около десяти лет.
Один из самых секретных объектов в СССР был не просто хорошо виден с любой точки Большого Норильска, но и привлекал досужее внимание своим блеском и необычностью формы. Его история напрямую связана с именем легендарного директора Норильского комбината Авраамия Павловича Завенягина. Он не только основал производство цветных металлов в период своего руководства с 1938-го по 1941 год, но и в дальнейшем определял судьбу нашего города, вплоть до своей смерти под Новый, 1957 год.
А. П. Завенягин после Норильска работал заместителем наркома внутренних дел. Он был подключен к первым работам по созданию атомной оборонной промышленности в 1943 году. Авраамий Павлович в должности начальника секретного Девятого управления НКВД занимался организацией добычи урановой руды и строительством секретных объектов урановой программы. После того как в 1946 году американцы взорвали первые атомные бомбы в Хиросиме и Нагасаки, стало ясно, что отныне создание атомного оружия для Советского Союза представляет проблему не столько научную, сколько политическую: речь шла о том, выживет ли Советский Союз в противостоянии с Западом. Спустя две недели после американских взрывов в нашей стране появилось Первое главное управление (ПГУ) при Совнаркоме, в задачи которого входило инженерное обеспечение работы советского атомного проекта. Одним из руководителей ПГУ и стал бывший начальник Норильского комбината Авраамий Завенягин.
В гонке за ядерным оружием немалую роль сыграли немецкие специалисты, привлеченные после войны для работы в «ядерном» направлении. Немцы работали в организованном Завенягиным ВНИИНХ — Всесоюзном научно-исследовательском институте неорганической химии. Руководил программой разработки Макс Фольмер. Кроме него в СССР были доставлены и другие ученые: физик Г.-А. Рихтер, ведущий научный сотрудник фирмы «BAMAG»[2] В.-К. Байерль, барон М. фон Арденне — ученый в области спектроскопии и Н. Риль — рудопереработчик. Забегая вперед скажем, что немецкий вклад в проблему атомного оружия значительно ускорил создание атомного оружия и был высоко оценен советским руководством: шесть немцев были удостоены Сталинских премий, один из них, Манфред фон Арденне — дважды, а другой, Николаус Риль, стал еще и Героем Социалистического Труда. Последний потом написал книгу воспоминаний с говорящим названием «Десять лет в золотой клетке».
Одним из основных компонентов атомной бомбы является тяжелая вода (оксид дейтерия). Это вещество имеет ту же химическую формулу, что и обычная вода, но вместо атомов водорода содержит два тяжелых изотопа водорода — атомы дейтерия. Формула тяжелой воды обычно записывается как: D2O или 2H2O. Внешне тяжелая вода выглядит как обычная — это бесцветная жидкость без вкуса и запаха. Для производства этого элемента используется многоступенчатый электролиз воды, ректификация воды и ректификация аммиака. При электролизе 100 л воды выделяется всего 7,5 мл 60-процентного D2О. Поэтому производство дейтерия чрезвычайно трудоемко и затратно. В природных водах соотношение между тяжелой и обычной водой составляет 1:5500.
Главным достижением Макса Фольмера стало изобретение метода экономичного получения тяжелой воды. В этом методе в качестве сырья используется обычная вода, а аммиак играет роль посредника, извлекающего дейтерий из воды посредством изотопного обмена.
Над аналогичной схемой производства тяжелой воды работали и советские ученые А. Розен и В. Калинин — сотрудники Минхимпрома (Министерства химической промышленности).
Решение о строительстве в Норильске завода по изготовлению тяжелой воды № 739—293 под грифом «строго секретно» было принято 4 апреля 1946 года Советом министров СССР: «На Норильском комбинате Министерства внутренних дел СССР (под личную ответственность министра т. Круглова и директора комбината т. Панюкова) построить цех „Г“ мощностью 2,2 тонны в год, с вводом в действие на полную мощность во II квартале 1948 года». Ряд заданий получил и лично Авраамий Павлович: «Обязать Министерство внутренних дел СССР (тт. Завенягина и Захарова) обеспечить бесперебойную подачу электроэнергии для выполнения плана по цеху „Г“ на Норильском комбинате от ТЭЦ комбината в размере 72 тыс. кВт со II кв. 1948 года».
Очевидно, что это масштабное строительство положительно повлияло на скорость развития многих вспомогательных цехов комбината, однако сама установка в указанные выше сроки построена не была.
Строительство и эксплуатацию объекта предполагалось проводить в обстановке строжайшей тайны. Так было и на самом деле. Кроме указанного в приведенном документе названия «цех „Г“», этот объект немногочисленные посвященные чаще называли «установка № 476» или по почтовому адресу — «п/я 224 сп». Однако эти шифры в Норильске знали единицы. Официально говорилось, что это — фабрика по производству макаронных изделий. Надо же было как-то называть бросающийся в глаза, доминирующий на территории объект. Поэтому с самого начала и до настоящих дней историю «установки № 476» в Норильске сопровождают самые невероятные слухи, отсюда же и ее норильские названия — «макаронка» и, реже, «шоколадка». Историю последнего названия восстановить не удалось, но есть основания полагать, что часть наиболее скептично настроенного населения, так и не увидев «норильские макароны», с изрядной долей юмора назвали установку кондитерским цехом, ибо «норильский шоколад» был еще невероятнее.
Решение о строительстве атомного объекта государственной важности в Норильске возникло не сразу и было по большому счету нерациональным, принятым в пылу ссоры. Дело в том, что министр химической промышленности Михаил Георгиевич Первухин, руководивший аналогичными объектами в нашей стране, рассчитывал на строительство дейтериевого завода в Новомосковске, где производили аммиак, важнейший компонент технологии. Однако решение Совмина о передаче объекта в ведение МВД означало приоритет Завенягина и его фактическое руководство атомной программой, а значит, и лишение «химика» Первухина фактической «атомной» власти. С этого момента Первухин всячески препятствовал работе Завенягина.
На волне этого конфликта мощное производство перекочевало в Заполярье, вместо Тульской области, многажды осложнив тем самым и транспортную схему, и строительство, и эксплуатацию. Положительным фактором было только неограниченное наличие основного сырья — воды, причем в любых количествах. Но весь аммиак пришлось завозить с «материка». Да и с электричеством тогда еще были проблемы…
Вот что об этом пишет непосредственная участница событий Сусанна Михайловна Карпачева: «Первухин не мог не оценить изящную инженерно-технологическую схему, предложенную Фольмером, однако испытывал ревность оттого, что приоритет принадлежит не его институту азотной промышленности, а каким-то „недобитым фашистам“. Когда конфликт дошел до личных оскорблений, Завенягин сказал: „Черт с ними, будем строить сами в Норильске. У нас там свое руководство, никто не посмеет мешать. Аммиак, конечно, придется завозить, и производство окажется дороже, чем мы планировали… Но что делать, иного пути нет!“ К сожалению, Авраамий Павлович ошибался: препятствий в Норильске и в Москве, в МВД, оказалось очень много.
В июле мы полетели в Норильск искать площадку для строительства. Это было отнюдь не просто из-за вечной мерзлоты, но в конце концов мы нашли скалу, на которой можно было поставить тяжелейшее оборудование. Командировка получилась не слишком продолжительной, так как работали круглые сутки — ослепительное солнце не уходило с горизонта.
Улетали мы с реки Норильска гидросамолетом, в который влезали через люк на крыше фюзеляжа. Словом, насладились северной экзотикой. В Москву вернулись несколько успокоенные: площадка выбрана, можно начинать более рутинную работу.
После возвращения в Москву меня вызвал к себе на Лубянку Завенягин и показал письмо с отрезанной подписью, в котором его обвиняли в организации строительства установки в Норильске с вредительской целью. Мне предстояло написать мотивированный ответ на эту кляузу. Подготовка и редактирование этого документа длились почти полгода, было составлено более десятка вариантов. А. П. вызывал меня даже с заседаний научного совета, запирал в своем кабинете на Лубянке или в ПГУ, давал очередной вариант этого проклятого письма со своими примечаниями и оставлял одну. Когда я возвращала все бумаги, меня отправляли домой или в институт на машине до следующего раза. Все разрешилось вроде бы благоприятно для А. П., но нервы попортили изрядно.
Паникой были охвачены все сотрудники Завенягина, заведующий первым отделом слег в больницу с сердечным приступом. И хотя все кончилось благополучно, я поняла, какая опасность мне угрожала, и решила, что лучше покончить с собой, чем попасть на десять-двенадцать лет в лагеря…
К сожалению, сложности со строительством на этом не закончились. Установка относилась к седьмому управлению ГУЛАГа, начальник которого полковник М. Гаркаев, бывший ранее заместителем начальника Дальстроя МВД, привык к неограниченной власти и подбирал сотрудников по признаку личной преданности. В технике ни он, ни его помощники ничего не понимали, наши технические требования Гаркаев не выполнял. К тому же он не удосужился подобрать квалифицированного директора установки. За два года сменились двое директоров: один был абсолютно некомпетентен, второй — горький пьяница, и только третий В. Ф. Бражников оказался настоящим работником. А время уходило зря: то ждали установок для стендовых испытаний, то подбирали директора. При этом в Москву шли потоком письма о том, что научный руководитель, немец Байерль — вредитель. Почему Гаркаев осмеливался препятствовать строительству, которое курировал заместитель министра? Может быть, им руководила более высокая инстанция — Кобулов или Берия? Но как бы то ни было, из-за него работы растянулись на десять лет, хотя в Норильске постоянно находился кто-либо из наших сотрудников. В начале 1952 года наконец был получен кондиционный продукт. Однако выяснилось, что расход аммиака выше проектного».
Технический проект установки был выполнен в 1947 году лабораторией № 12 специального и секретного ОКБ-10 (общий начальник — С. М. Карпачева, заместитель и главный технолог — А. М. Розен, главный инженер — немецкий физик В.-К. Байерль). В строительстве принимали участие «Проектстальконструкция» и Невский машзавод имени Ленина.
Основная часть установки — каскад из пяти колонн высотой около 100 метров каждая, установленный на постаменте и окруженный 12 испарителями диаметром 3,2 метра и высотой 6 метров. Процесс производства конечного продукта был автоматизирован, управление велось с центрального пульта. Этот огромный объект разместился на Песцовой сопке, совсем рядом с корпусами Норильской ТЭЦ, заняв, таким образом, самое просматриваемое место на территории.
До сих пор нет единого мнения о целесообразности строительства установки в Норильске, сроках ее работы и результатах эксплуатации «макаронной фабрики». Из-за интриг на самом высоком уровне производство постоянно лихорадило, кроме того все данные были засекречены. Например, выпуск первой продукции в начале 1952 года, как вспоминает Сусанна Карпачева, не подтверждается доступными документами, где говорится, что первая тяжелая вода была получена только летом 1955 года. В то же время сегодня известны воспоминания норильского ветерана Тамары Викторовны Пичугиной: «Я очень хорошо помню, как в 1950—1952 гг. на железнодорожной станции Норильск-1 в тупике стоял вагон на узкоколейке, и в этот вагон-теплушку заключенные под усиленным конвоем перетаскивали из машины красивые аккуратные бочонки. Люди говорили, что в этих бочонках — настоящая продукция „макаронки“, тяжелая вода».
При этом все источники едины во мнении, что сначала производительность завода не превышала 40 % от плановой, и лишь ценой многих усилий позднее выработку подняли до 85 %. И причины такого фиаско снова указывались противоположные. Ревностные химики винили во всем проектантов-немцев, обвиняя их во вредительстве. Действительно, Фольмер вернулся в ГДР в 1953 году, а Байерль и Рихтер — в 1954-м, якобы не дожидаясь пуска установки. При этом сами немецкие ученые обидно называли проект «руинами инвестиций». В то же время команда Завенягина и работники завода утверждали, что причиной первых неудач был перерасход аммиака, вызванный образованием пены внутри колонны, который быстро устранили. А вот присланная для разбирательства комиссия якобы только усложнила процесс полноценного запуска «макаронки».
Кроме того, при строительстве и запуске объекта была вскрыта самая настоящая халатность, грозящая аварией и полным крахом всего предприятия. Центральное конструкторское бюро арматуростроения (ЦКБА) вопреки проекту не хотело устанавливать буртики (обратное уплотнение) в конструкции задвижек, изготавливаемых для установки. 500 кубометров аммиака под давлением в 16 атмосфер могли прорвать арматуру и вызвать страшную катастрофу в городе. К счастью, наши специалисты А. Розен и В. Калинин вовремя заметили брак и добились от поставщика нужных изменений.
Примечательно, что заместитель председателя Госплана пытался обвинить Завенягина во вредительстве, но тщетно. Времена уже были другие. Однако постоянные нападки на Завенягина и его работу сказывались на деятельности завода отрицательно. Конструктивные проблемы решались неэффективно, а 31 декабря 1956 года Авраамий Павлович умер от сердечного приступа. Система среднего машиностроения (атомная промышленность) осиротела.
После этой смерти с новой силой зазвучали разговоры о неэкономичности и неэффективности Норильского объекта № 476. Усиленно насаждалось мнение, что количества тяжелой воды, производимого на других предприятиях Минхимпрома достаточно, поэтому наша установка уже не нужна. Тем более что СССР к тому времени уже лидировал в атомной гонке.
Установку по производству тяжелой воды в Норильске демонтировали в 1959 году. В основном результаты работы объекта принято считать отрицательными. Слишком далеко, слишком дорого и слишком мало конечного продукта. Главный технолог А. М. Розен говорил, что норильская установка в контексте советского атомного проекта сыграла весьма скромную роль. Однако, на основе опыта работы объекта была создана теория, применяемая в промышленности до сих пор.
Даже С. М. Карпачева, «крестная мать» проекта, по этому поводу писала: «Конечно, в условиях Севера она (установка) была очень неэкономична: дорого обходился привозной аммиак, дорого было тепло и рабочая сила. А сколько времени потрачено зря! Сколько расходов для страны! И все из-за ненависти одного человека к другому…
Я так до сих пор и не знаю, кому пришло в голову уничтожить уникальную установку, в которую было вложено столько сил и средств, но ее демонтировали, никак не использовав дорогостоящую аппаратуру и заложенные в ней идеи».
Сегодня остатки помещений легендарной «макаронки» используются одним из подразделений норильского комбината. В бетонном основании, бывшей опоре для металлических колонн, теперь расположены бытовые отсеки для рабочих. А на цокольном ярусе мы с удивлением обнаружили те самые емкости для аммиака, сделанные в 1948 году на подольском машиностроительном заводе. Они используются!
Таким образом, самый загадочный производственный объект Норильска продолжает служить горожанам.
1. Балок — домик на полозьях, с помощью которого русские поморы осваивали новые просторы. Был воспринят кочевыми племенами и стал использоваться наравне с традиционным жильем — чумом. Именно в их транскрипции стал так называться — от переиначенного русского слова «волок». Позже «балками» на Севере стали называть любое временное жилье.
2. «BAMAG» — немецкая фирма, известная со времен Третьего рейха, производила конструкции и аппаратуру для дистилляции и, в частности, для производства жидкого топлива.