Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2018
Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказки и не ездя по соседям.
А. С. Пушкин. <Заметка о холере>
Речь идет о малиновом берете Татьяны в 8-й главе романа в стихах «Евгений Онегин» Александра Сергеевича Пушкина.
В чем прелести его секрет? Загадка.
«А что есть чтение — как не разгадывание, толкование, извлечение тайного, оставшегося за строками, за пределом слов».[1]
«Кто там в малиновом берете
С послом испанским говорит?»
Князь на Онегина глядит.
На вопрос прямого ответа нет. Минутная, секундная, но — пауза, молчание. И только после второго вопроса «Да кто ж она?» следует ответ. Разумеется, это Татьяна-княгиня, в высшем свете, богата и знатна; беседа с испанским послом свидетельствует о высоком положении в обществе; берет — дань моде, его необычный цвет отличает Татьяну от толпы модниц; пауза — драматургический прием, позволяющий полнее ощутить волненье, нетерпенье Онегина. Всё так. Но за этими понятными соображениями всегда чудилась мне какая-то тайна, виделось что-то другое, другое…[2]
«Мысли возникают от сочетания слов», — пишет Георгий Иванов. Сочетание слов и навело меня на мысль, какую роль положил Пушкин своей Татьяне, увенчав ее именно малиновым беретом. Мысль — мимолетное виденье: малиновый берет Татьяны — это надетая немного набок малинового цвета шапка главного министра, которым обернулась Чернушка из волшебной повести Антония Погорельского «Черная курица, или Подземные жители» (1829).
Ведь и Татьяна, если вдуматься, подобно царевне Лебеди «встрепенулась, отряхнулась» и княгиней обернулась, и не просто «равнодушною княгиней»:
Как изменилася Татьяна!
Как твердо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана
Приемы скоро приняла!
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?[3]
По сану и честь — беседа с послом испанским.
Сравним светский раут в Санкт-Петербурге и у подземных жителей Погорельского:
| «Евгений Онегин» Но вот толпа заколебалась, По зале шепот пробежал… К хозяйке дама приближалась, За нею важный генерал. <…> «Ужели, — думает Евгений: — Ужель она? Но точно… Нет… Как! из глуши степных селений…» И неотвязчивый лорнет Он обращает поминутно На ту, чей вид напомнил смутно Ему забытые черты. «Скажи мне, князь, не знаешь ты, Кто там в малиновом берете С послом испанским говорит?» <…> Ужель та самая Татьяна <…> Та девочка… иль это сон?.. | «Черная курица» …Алеша со вниманием стал рассматривать залу. <…> Между тем <…> вошло множество маленьких людей в нарядных разноцветных платьях. Вид их был важен: иные по одеянию казались военными, другие — гражданскими чиновниками. На всех были <…> шляпы наподобие испанских. <…> Между придворными стоял <…> человек. На голове у него была особенного рода шапка малинового цвета, наверху с зубчиками, надетая немного набок. <…> Лицо его показалось <Алеше> смутно знакомым, хотя не мог он вспомнить, где его видал. <…> Тут подошел министр ближе, и Алеша увидел, что в самом деле это была его любезная Чернушка … хотя никак не мог понять, что это значит. |
«Черная курица…» и Татьяна давным-давно сошли со страниц и поселились в моей голове, правда, на разных полочках. А в это «чудное мгновенье» соединились, словно в пазле; щелкнуло — «и сердце бьется в упоенье…». Как можно определить такое состояние? Пушкин поясняет: «Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии».[4]
И действительно, виденье не показалось мне «непостижным уму». Согласно гиперболической (неэвклидовой) геометрии Лобачевского, параллельные линии (в нашем случае Чернушка — главный министр и Татьяна — княгиня) могут встретиться, пересечься, совпасть.
Но была ли на то воля Пушкина?
Известное восклицание: «…какую штуку удрала со мной Татьяна!» и раньше смущало меня: только ли в замужестве тут дело? Чем восхищен поэт, чему он так искренне удивляется, если сам привез Татьяну «В Москву, на ярманку невест!»?
«Истинные тайны носят броню откровенности и простодушия».[5]
Это суждение Сергея Довлатова вспоминается как нельзя кстати; тайна малинового берета представляется более серьезной, чем может показаться на первый взгляд. Поэтому уместно подвести предварительные итоги словами научного отчета: «Изложенная выше гипотетическая модель далеко не бесспорна и является лишь отражением ощущения проблемы».[6]
Скроен ли малиновый берет по лекалу Погорельского? О чем думал Пушкин, наряжая (снаряжая) Татьяну на раут (раунд)? Это — загадка, проблема, задача, решить которую или хотя бы найти подсказки к ответу надо попытаться. Для этого необходимо ближе познакомиться с литературным наследием Антония Погорельского.
Его объем невелик, но велико значение.
О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель.
(1829)
«…гений, парадоксов друг…» — этой знаменитой пушкинской формулой можно определить суть художественного новаторства Погорельского в жанре «фантастической повести».[7]
«Его повесть-сказка „Лафертовская маковница“ <март 1825 г.> признана в исследовательской литературе произведением <…> открывающим историю русской фантастической повести, <…> первым в русской литературе произведением о „маленьком человеке“, открывающим галерею подобных героев у Пушкина, Гоголя и Достоевского».[8]
Александр Сергеевич оценил ее сразу. 27 марта 1825 года он пишет из Михайловского в Петербург брату Льву: «Душа моя, что за прелесть „Бабушкин кот“! я перечел два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу
Тр. Фал. Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повертывая голову и выгибая спину. Погорельский ведь Перовский, не правда ли?»[9]
В 1820 году в спорах вокруг «Руслана и Людмилы» Перовский под псевдонимом К. Григорий Б–в. выступает в защиту Пушкина с блестящими статьями. «Мои чиновники Воейков и Алексей Перовский батально ругаются за Пушкина», — писал в эти дни А. И. Тургенев Вяземскому.[10]
Пушкин, не зная об авторстве Перовского, пишет Гнедичу 4 декабря 1820 года: «…тот, кто взял на себя труд отвечать ему <Воейкову> (благодарность и самолюбие в сторону), умнее всех их».[11]
«Первоначальное знакомство Пушкина с Перовским произошло в петербургских литературных кругах (близких к «Арзамасу»), оно перешло затем в дружбу и литературное сотрудничество».[12]
Но «…целостных воспоминаний не оставил о нем никто, даже друг П. А. Вяземский, хотя они тесно общались на протяжении жизни; даже горячо любимый и воспитанный им А. К. Толстой, в котором он творчески продолжился. Из мозаики же упоминаний ускользает многогранность образа Алексея Перовского, сама его неординарная личность: человек яркого и ироничного ума, всесторонне образован, герой 1812 г., друг Жуковского, братьев Тургеневых, Пушкина. <…> «Он всюду вносил с собою атмосферу интеллигентности, ума, остроумия, веселости и душевной теплоты».[13]
Примечательно, что после женитьбы Александра Сергеевича Перовский и Пушкин оказались свойственниками через Наталью Кирилловну Загряжскую (рожд. Разумовскую), тетку Перовского, внучатой племянницей которой была Наталья Николаевна. А. А. Перовский (1787—1836) и Пушкин были дружны до последних дней жизни Перовского. Это видно из писем Пушкина к жене.[14]
1826—1830 годы — период наибольшей близости Перовского с Пушкиным и его окружением. На литературной пятнице у Перовского 11 мая 1828 года Пушкин читал «Бориса Годунова». Об атмосфере на этих вечерах можно догадаться из письма Александра Тургенева Вяземскому: «…упивались иногда только одним веселием и шутками Перовского, весьма, впрочем, благочинными».[15]
В январе 1829 года отдельным изданием выходит «Черная курица, или Подземные жители. Волшебная повесть для детей». К. С. Сербинович подробно записывает в дневнике литературные разговоры на вечере у Жуковского. Присутствовали на нем Пушкин, Одоевский, Крылов, Плетнев, Титов, братья Перовские. Фантастические произведения Алексея Перовского в центре внимания, в том числе «Черная курица…».[16]
Жуковский, прочитавший ее еще в рукописи, пишет Дельвигу: «У Перовского есть презабавная и, по моему мнению, прекрасная детская сказка „Черная курица“».[17]
О том, что эта сказка не только прекрасная и презабавная, пишет Л. Н. Толстой, отвечая на вопрос «о книгах, имевших на него наибольшее влияние»: «Этот вопрос представляет серьезный интерес и данные на него добросовестно ответы могут повести к интересным выводам».[18] Влияние на него «Черной курицы…», прочитанной в детстве, Лев Николаевич оценил как «оч. большое».
Нет сомнения, что Пушкин по достоинству оценил эту волшебную повесть.
Малиновый берет… Он увидел свет в 20-х числах сентября 1830 года (роман «Евгений Онегин» окончен 25 сентября) в Болдино. Если предположить, что и мысль о нем возникла в Болдино, возможно, удивив самого поэта, подсказки там и следует искать. И свою задачу на данном этапе я определяю так: уловить, донести, предъявить существование героев Погорельского в творчестве Пушкина Болдинской осенью.
Поэт приехал в Болдино 7 сентября 1830 года. Буквально на третий день по приезде обнаруживается незримое присутствие Погорельского «с чадами и домочадцами».
9 сентября. Написана повесть «Гробовщик». В ней Пушкин сравнивает своего «верой и правдою» несущего службу персонажа с персонажем Антония Погорельского, также «верою и правдою» несущего службу.
В «Лафертовской маковнице» Погорельского «Онуфрич <…> лет 20 прослужил в поле <…>, потом столько же лет верою и правдою продолжал службу в московском почтамте».
В «Гробовщике» «Лет 25 служил он <будочник Юрко> в сем звании верой и правдою, как почталион Погорельского».
Переезд в новый дом, к которому не лежит сердце, страшный сон с явлением покойницы в «Лафертовской маковнице» отразились в «Гробовщике»; неявно увидим даже саму лавку гробовщика в связи с похоронными хлопотами: заказ гроба; платья, взятые напрокат. Конечно, это крупицы, главное — Пушкин прямо ссылается на первоисточник, указывая на Погорельского.
«Гробовщик» — первая из «Повестей Белкина», издателем которых по воле Пушкина становится некто «А. П.». То есть — Александр Пушкин.
Набоков предостерегает: «Никакая очевидность не является достоверным свидетельством». И в самом деле, у Алексея Перовского, он же Антоний Погорельский, те же инициалы — «А. П.». Как говорится, бабушка надвое сказала. Именно та бабушка, чей кот, «Лафертовская маковница».
По словам В. М. Марковича, в этой повести «Погорельский предвосхищает раскрытие всеобщего и вечного содержания в будничной жизни обыкновенных людей. Иными словами, то самое открытие, которое несколько лет спустя состоится в „Повестях Белкина“».[19]
Можно предположить, что инициалами «А. П.» Пушкин отдавал должное Антонию Погорельскому. Обратим внимание также на примечания Пушкина к «От издателя»: «Выписываем для любопытных изыскателей: <…> Гробовщик <рассказан был> приказчиком Б. В.» Первый псевдоним Антония Погорельского — «К. Григорий Б–в».
14 сентября. «Станционный смотритель».
Заболевший станционный смотритель в «Лафертовской маковнице» играет существенную роль: именно тогда завязывается вся интрига с превращением кота в жениха.
У Погорельского «Онуфрича на время откомандировали на место заболевшего станционного смотрителя, и Ивановна с трудом при прощанье могла скрыть радость свою».
В «Станционном смотрителе» Самсон Вырин «занемог сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время другого».
Погорельский придумал заболевшего станционного смотрителя, а Пушкин, в сущности, пишет историю его болезни, с того «как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом» и до печального конца.[20]
20 сентября, 9 часов вечера. «Барышня-крестьянка».
18 сентября закончено «Путешествие Онегина», поэт думает о Татьяне; свидетельство тому — лирическое отступление из «Барышни-крестьянки», которое приведу полностью.
«Те из моих читателей, которые не живали в деревнях, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, не известные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохой в их жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание. Конечно, всякому вольно смеяться над некоторыми их странностями; но шутки поверхностного наблюдателя не могут уничтожить их существенных достоинств, из коих главное: особенность характера, самобытность (individualité), без чего, по мнению Жан-Поля, не существует и человеческого величия. В столицах женщины получают, может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы. Сие да будет сказано не в суд и не во осуждение, однако ж nota nostra manet, как пишет один старинный комментатор».
В пушкинском тексте повести курсивом выделен список с адреса одного из писем Алексея Берестова Акулине Петровне Курочкиной — то есть А. П. Курочкиной. На мой взгляд, это — восхитительный привет Алексею Перовскому — Антонию Погорельскому — автору «Черной курицы…». Над ним тогда шутили очень зло[21], а это — веселая дружеская шутка, особенно если учесть, что Акулина (от латинского «орлица») означает «орлиная». Полностью список с адреса выглядит так: Акулине Петровне Курочкиной, в Москве, напротив Алексеевского монастыря, в доме медника Савельева, а Вас покорнейше прошу доставить письмо сие А. Н. Р.
Н. Эйдельман считает, что здесь просто «улыбка: смешной нелепый адрес и право уездных барышень (а также читателей) гадать, что за этим адресом сокрыто».[22]
Воспользуюсь правом читателя. Это, конечно, улыбка, но адресована она «ироничной, яркой и просто обаятельной личности»[23] Алексея Перовского и связана с его творчеством. В начале 1830 года он публикует первый том романа «Монастырка». В рецензии на роман П. Вяземский пишет: «Вот настоящий и, вероятно, первый у нас роман нравов».[24] Пушкин, несомненно, прочитал «Монастырку» до отъезда в Болдино.[25]
Поэтому не исключено:
«напротив Алексеевского монастыря» — намек на «Монастырку» Алексея Перовского;
«в доме медника Савельева» — намек на медную дверь, за которой находилось королевство подземных жителей в «Черной курице»;
«доставить письмо сие А. Н. Р.» — это из первого письма собственно монастырки Анюты своей подруге: «Я воображала, что тетенька будет похожа на А*, а кузин я представляла себе: старшую, как Н*, меньшую <…> как Р*».
Имена и фамилии в «Барышне-крестьянке» связаны с творчеством и личностью Алексея Перовского. Сказочная фамилия Муромский и имя Григорий ассоциируются с первым псевдонимом Перовского. К. Григорий Б–в — защитник Пушкина в статьях о «Руслане и Людмиле»[26] Лиза Муромская — намек на перевод Перовским «Бедной Лизы» Карамзина на немецкий язык.[27]
Лизу Муромскую в образе крестьянки Пушкин тоже нарек орлиной Акулиною. Берестов (Б–в) — отец — Иван Петрович — как Белкин Иван Петрович; Берестов (Б–в) — сын — Алексей (Алексей — и Перовский, и его племянник, А. К. Толстой, Алеша; для него и написана «Черная курица», главный герой которой — Алеша — должен сделать нравственный выбор. Делает выбор и Алексей Берестов, и как же весело разрешает его проблему поэт!)
Здесь надо сделать отступление, поясняющее строки, в которых кроется, на мой взгляд, самая изящная подсказка Пушкина.
Перовский отказался от наследства в пользу многочисленных родственников; в своем имении Погорельцы, по названию которого и взят псевдоним, развел он английский сад.
В «Черной курице», прежде чем угощать Алешу, «придворные начали его всячески ласкать <…>, предлагали погулять в саду, <…> посмотреть зверинец <…>. Сначала повел он <министр> его в сад, устроенный в английском вкусе. Дорожки усеяны были крупными разноцветными камешками, <…> — Камни эти, — сказал министр, — у вас называются драгоценными. Это всё брильянты, яхонты, изумруды и аметисты. <…> Из сада пошли они в зверинец».
В «Барышне-крестьянке», «промотав в Москве большую часть имения своего, <…> уехал он <Муромский> в последнюю свою деревню, где <…> развел он английский сад».
Берестовы — отец и сын Алексей (Алеша) — приезжают в гости. «Муромский принял своих соседов как нельзя ласковее, предложил им осмотреть перед обедом сад и зверинец, и повел по дорожкам, тщательно выметенным и усыпанным песком».
На непыльных муромских дорожках остались следы «Черной курицы…», они отчетливы и драгоценны именно двадцатого сентября Болдинской осени, так как в следующие пять дней будет нам берет, малиновый!
Судя по всему, при написании «Барышни-крестьянки» обретает очертания замысел 8-й (в Болдино — 9-й) главы. Во всяком случае последняя сцена повести, где главный герой приезжает к Муромским объясниться, предвосхищает последнюю сцену «Евгения Онегина».
«Он вошел… и остолбенел! Лиза… нет, Акулина <…> в белом утреннем платьице, сидела перед окном и читала его письмо».
Дверь отворил он. Что ж его
С такою силой поражает?
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает…
Осмелюсь ли предположить, что из волшебного сада Погорельского, сквозь «сад и зверинец» Муромского переносится мысль Пушкина «В те дни, когда в садах Лицея…»?
25 сентября 3¼. «Окончен труд», но его прочтение, понимание — «это будет вечно начинаться».
Татьяна в малиновом берете — аналоге малиновой шапки главного министра подземных жителей — говорит с испанским послом. Что же они могли обсуждать? Заманчиво предположить, что они говорили об «одном подземном сражении» во время испанской войны. Это поразительное выражение Пушкин курсивом отметил в записках о своем происхождении: «Ганибал <…> во время испанской войны был в голову ранен в одном подземном сражении», — сказано в рукописной его биографии».[28] Впрочем, это уже мои личные висячие сады воображения.
Болдинской осенью Пушкин начал сочинение, а возможно, и переложение старинного преданья о собрании (сборе, соборе) зверей, которые сопоставляются с представителями сословий. Повествование не закончено, названия у Пушкина не имеет, но названо впоследствии «Сказка о медведихе»; хотя главным героем должен, по-видимому, стать медведь — «большой боярин». Рисунок, предваряющий текст, не имеет названия у Пушкина, но назван в разных изданиях «Кошка и петух» или «Кот и петух».
В том, что Пушкин нарисовал кота, — сомненья нет, так как 9 октября 1830 года точь-в-точь такой же кот изображен на обороте листа с заключительными строками поэмы «Домик в Коломне» (проект будущей иллюстрации), и там он важен именно в смысле кота. Кот — действующее лицо поэмы, он «всех боле» жалел о смерти стряпухи; да и Параша «…бывало <…> слушала мяуканье котов <…>, свиданий знак нескромный». Относительно птицы можно с уверенностью сказать, что гребешок ее только намечен, явно куриный, а не петушиный, а «шелкова бородушка» («мясистые балаболки под клювом у петуха») — отсутствует. С большой долей вероятности можно считать, что Пушкин нарисовал кота и курицу. И это, если можно так сказать, — визитная карточка Антония Погорельского, поскольку представляет самых ярких его «чад». Курица явно чем-то взволнована или даже разгневана (может быть, из-за этого такая метаморфоза с хвостом), из ее раскрытого клюва вырываются какие-то звуки — Пушкин изобразил это отчетливо. И, на мой взгляд, даже название есть у рисунка в рукописи: «Как весенней теплою порою…»
Пора вспомнить об «Онегине». В 7-й главе Татьяна (Пушкин) в раздумье:
Уж не пародия ли он?
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найденó?
Мне кажется, что окончательное (во всяком случае, пояснительное) слово найдено в 8-й главе. Само слово и его мелодия. Я — читатель, да помогут мне великие читатели.
Святослав Рихтер: «В отношении любого произведения я всегда был уверен, что его следует играть именно так, а не иначе. Почему? По очень простой причине: я внимательно смотрел в ноты. Ничего другого и не требуется, чтобы стать зеркалом содержащегося в них».[29]
Наум Берковский: «Вообще в литературе все решает музыка высказыванья, а не геометрическое „подобие фигур“».[30]
Перечитаем внимательно XXXVIII строфу:
Как походил он на поэта,
Когда в углу сидел один,
И перед ним пылал камин,
И он мурлыкал: Benedetta
Иль Idol mio…
На поэта? Мне кажется, «как походил он на»… кота. Онегин мурлычет, мурлычет mio, прямо-таки мяучит.
Сравнение Онегина — знатока, даже «гения науки страсти нежной» — с котом уже было у Пушкина в черновике 1-й главы (строфы XIII—XIV)[31], он им не воспользовался в окончательном тексте, перенеся этот образ в «Графа Нулина».
Расширит когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап…
А здесь Онегин замяукал, замурлыкал, по-моему, как восхитивший Пушкина Мурлыкин — несостоявшийся жених Маши, дочери Онуфрича, того самого «почталиона Погорельского», прямо упомянутого поэтом две недели назад.
В «Лафертовской маковнице» Маша опознает в женихе кота: «Она… оцепенела!.. — Батюшка! Это бабушкин черный кот.
— С ума ты сошла! — вскричал Онуфрич с досадою. — Какой кот? Это господин титулярный советник Аристарх Фалелеич Мурлыкин, который делает тебе честь и просит твоей руки.
— Батюшка! <…> Велите ему скинуть перчатки; вы увидите, что у него есть когти. <…>
— Какую дичь ты опять запорола! — сказала Ивановна: — Стыдись, сударыня; все знают, что он титулярный советник.
— Может быть, и так, матушка, — отвечала бедная Маша, горько рыдая, — но он кот, право, кот!»
«Евгений Онегин», строфа XXXIX:
…в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.
Весна живит его…
Кого живит весна? Да это мартовский кот! И все, что еще не ясно различала, внезапно прояснилось; стали понятны слова Татьяны в XLV строфе:
…что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?[32]
У Цветаевой («Мой Пушкин») Татьяна в заключительной сцене: «ясновидящая — и любящая», но лишь «вожделенная», «любимой быть не мóгущая».
Рассуждая о проблеме прототипов героев пушкинского романа, Лотман пишет следующее: «…больше, чем домыслы о том, какую из знакомых ему барышень „изобразил“ Пушкин в Татьяне, могут дать парадоксальные, но глубокие слова Кюхельбекера: „Поэт в своей 8-й главе похож сам на Татьяну: для лицейского товарища, для человека, который с ним вырос и его знает наизусть, как я, везде заметно чувство, коим Пушкин переполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал свет“».[33]
Набоков, пересказывая эту запись, развивает и интерпретирует ее: «Кюхельбекер в своем замечательном дневнике записывает, <…> что Пушкин очень похож на Татьяну восьмой главы: он полон чувств (либеральных идей), которые скрывает от света, так как отдан другому (царю Николаю)».[34]
Два великих комментатора, у каждого свой Пушкин, своя Татьяна, но здесь «они сошлись». Прообраз Татьяны 8-й главы — сам Пушкин.
Что я могу еще сказать?[35] Могу только предложить принять эту мысль.
1 ноября. «История села Горюхина».
«Если бог пошлет мне читателей…» — так начинает свою и Горюхина историю вымышленный автор. Мне кажется, что «Историю села Горюхина» читают меньше других повествований Белкина. Во всяком случае правильно читают лет на сто меньше, так как раньше думали, что село — «Горохино» (хотя я предполагаю, что название «Горохино» было дано по цензурным соображениям). Наверное, Набоков прав: «Чем больше людей читают книгу, тем меньше она понята; похоже, распространяясь, истина испаряется».[36] Из этой горестной повести истина не испарилась.
«Мысль оставить мелочные и сомнительные анекдоты для повествования истинных и великих происшествий давно тревожила мое воображение. Быть судиею, наблюдателем и пророком веков и народов казалось мне высшей степенью, доступной для писателя. <…> но сколько препятствий для меня неодолимых <…> просьба о допущении в архивы…»
Все так и было. Это мысли Пушкина, его препятствия.
«…усмешка создателя образует душу создания», — замечает Набоков.[37] «И тут уместно вспомнить, что разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной».[38]
Рукопись «Истории села Горюхина», в которой Пушкин определил свой путь в 1830-е годы, — лишь набросок «гигантского исторического чертежа прошлого и будущего России, создать который он вменил себе в долг», схема «великого плана, который погнал Пушкина в службу, в архивы, заставил добиваться политической газеты».[39]
Что ожидало его на этом пути? На второй день по приезде в Болдино написана «Элегия»:
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
В рукописи «Истории села Горюхина» сохранилось название произведения, которое принято считать зачеркнутым. Но Пушкин не зачеркнул, скорее слегка исказил его тонкой, волнистой, извилистой линией, из которой возникает крыло, а затем и вся чудесная птица. Заглавие обведено овалом ее тела и оказывается содержимым, стержнем, сердцевиной этой дивной птицы.
Цявловская сообщает: «В 30-х годах Пушкин вновь рисует орлов. Особенно хороша птица-виньетка, нарисованная по заглавию „История села Горюхина“, к которой она никакого отношения не имеет».[40] Но еще в 1933 году А. Эфрос писал о рисунке в «Истории села Горюхина»: «Нет сомнения, что мы здесь имеем дело с глубоко скрытой ассоциативной связью…»[41]
Никто не может знать, о чем думал Пушкин, рисуя. «Печально, как говорится, машинально…» Если поэт нарисовал, начертал эту птицу здесь, значит, здесь ей место и связи не может не быть.
Пушкин в селе Болдине пишет о том, что происходит в селе Горюхине в «баснословные времена»: «…в самый день храмового праздника <…> въехала в село <…> бричка <…> — а из брички высунулась голова в картузе и, казалось, с любопытством смотрела на веселящийся народ». Человек в картузе
«…принял бразды правления и приступил к исполнению своей политической системы». В результате которой «В три года Горюхино совершенно обнищало <…>, — и день храмового праздника сделался, по выражению летописца, не днем радости и ликования, но годовщиною печали и поминания горестного».
В рукописи «Истории села Горюхина» две даты: «31 окт.» (стояло «30» — зачеркнуто) и «1 ноябр.». Дата «1 ноябр.» — перед главой «Баснословные времена». Даты — пушкинские, и надо с ними считаться. Какой же храмовый праздник отмечал весь народ Горюхина? Думаю, такой же, что и народ Болдина, да и весь православный народ России отмечал 1 ноября (по старому стилю).
1 ноября — «Св. безср. Космы и Дамиана».[42]
В словаре В. И. Даля: «1 нояб. Козьмы и Демьяна рукомесленников, курятников. На Козьму и Демьяна курячьи именины: неси попу́ цыпленка. Козьмы и Демьяна, да жен Мироносиц, куриная смерть, режут кур».[43]
Кур обычно режут в канун праздника — «31 окт.».
Чудесная птица — это курица. И сказочная — и реальная, живая; прекрасный, мощный кур, обреченный на закланье вместе с селом Горюхином, которое занимает на земном шаре гораздо более обозначенных десятин. «Страна, по имени столицы своей Горюхином называемая, занимает на земном шаре более 240 десятин».
Цявловская заканчивает описание виньетки такими словами: «Родился этот рисунок из штриха типа концовки… Это какая-то царь-птица в рисунках Пушкина — такой смелости, оригинальности, красоты мы еще не видели <…> эстетическое воздействие <…> неотразимо».
Царь-птица, царь-девица, может быть, и «Золотой петушок»…
Надо бы на этом остановиться, но не хочу и не могу, потому что воздействие в самом деле неотразимо; от него нельзя уклониться.
…Я должна
Вам объясниться откровенно.
«Так редко теперь люди сталкиваются с фантастическими обстоятельствами и неистовыми страстями, что язык таких состояний, законы слияния чувства с мыслью, порывы и странные полеты ассоциаций при малейшем, едва уловимом сходстве, обнаруживаемом в мыслях, словах, предметах, и совершаемое затем этим же самым ассоциативным восприятием последующее, такое же странное, но всегда обязательное возвращение к главной идее — обо всем этом судят по авторитетным источникам, а не по собственному опыту».[44] Мне повезло: раньше положенного срока я не видела рисунка Пушкина, не была стеснена авторитетными указаниями, как то: «Примером чистой декоративности можно назвать титульный лист к „Истории села Горюхина“, <…> элементы несут чисто декоративную функцию и поиск в них некоего символического значения, некоего иероглифа, некоего потаенного смысла не представляется корректным»[45], и судила по собственному опыту. И
…я вмиг узнала,
Вся обомлела, <…>
И в мыслях молвила: вот он!
Кто? Волшебная курица — главный министр — Татьяна — Пушкин.
Волшебная, но — курица, «меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней…», парадоксальным гением Погорельского явленная в образе главного министра (должность-то какая сказочная! не какой-то министр культуры или образования, а главный), — Татьяна в малиновом берете (головном уборе главного министра) — Пушкин.[46]
«Черная курица…» Погорельского, в сущности, повествует о личной ответственности за все, происходящее в мире.
Место рисунка Пушкина — точное. «История села Горюхина». Горестная история в сказочном обрамлении.
Впрочем, «Если надо объяснять, то не надо объяснять».
Так совпало, что я впервые увидела пушкинский заголовок повести «История села Горюхина», перечитывая книгу Я. Гордина «Гибель Пушкина». И, перефразируя Н. Заболоцкого, то, что было написанной страницей, внезапно предстало птицей с загадочной сердцевиной.[47]
Жертвенная птица раскрывает замысел не только „Истории села Горюхина“, но и «некий великий общий замысел, которому попытался следовать Пушкин, замысел, который потребовал от него немыслимого духовного напряжения, тяжелых жертв и предопределил его гибель».[48]
«Птица орнаментальная. На зачеркнутом заглавии: „История села Горюхина“ — под таким названием она значится в списке иллюстраций.[49]
Если Пушкин хотел зачеркнуть — он зачеркнул бы, как делал это во всех черновиках. А здесь сердцевина птицы будто увита… „Я был увит надеждой, как лозой“».[50]
Крыло птицы поднято, она готова взлететь…
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
8 сентября 1830 года, Болдино. Золотая — хвала тебе, Холера! — осень. Еще за горами, жутко рифмуясь с судьбой империи, — тридцать седьмой. Еще «полна живого многообразия та изумительная духовная реальность, которая на этом свете носила имя Александра Пушкина».[51]
1. Цветаева М. Поэт о критике // Цветаева М. Полное собрание сочинений. В 7 т. Т. 5. М., 1994. С. 292.
2. Строки об испанском после и малиновом берете вызывают и более определенные толкования. Отличие Татьяны от «толпы модниц» не в головном уборе: его цвет при всей экстравагантности как раз подчеркивает «продвинутость» героини в поветриях моды. И цвет и берет взяты, как можно судить по наблюдению В. В. Набокова в «Комментариях к роману А. С. Пушкина „Евгений Онегин“» (СПб., 1998. С. 553), из только что появившегося рекламного объявления в журнале «Московский телеграф» (1828, сентябрь) на французском и русском: «В самых модных магазинах <…> береты из голубого, розового или пунцового крепа». В описываемое время журнал еще был оплотом авторов пушкинского круга, литературную часть вел в нем упомянутый в предыдущей главе «Онегина» П. А. Вяземский, тот, что «душу ей <Татьяне> занять сумел». Так что существеннее сослаться в обсуждаемых строчках на изначальный постулат романа: «Быть можно дельным человеком / И думать о красе ногтей». Отличает Татьяну, «законодательницу зал», от «толпы модниц» — разговор с «послом». Беседа с испанцем — свидетельство принадлежности к кругу людей, не чуждых свободомыслия. Имел же Пушкин какой-то резон свести Татьяну с послом испанским (а не французским, немецким и т. п. — из тех, кто легко ложится в размер «романа в стихах»). Тем более что посла испанского в конце 1820-х при русском дворе не было: его замещал интересовавший Пушкина чрезвычайный посланник дон Хуан Мигуэль Паэс де ла Кадена, появившийся в Петербурге в 1825 г. — после революционных потрясений Испании начала 1820-х. С ним Пушкин был знаком, а в описываемое в романе время если лично еще и не встречался, то повод для знакомства избрал суперэлегантный. Кроме того, Пушкин с первой главы «Евгения Онегина» ведет полемику с «шишковистами», настаивая на возможностях расширения русской лексики за счет иностранных слов. «Но панталоны, фрак, жилет, / Всех этих слов на русском нет», — утверждает он, тут же вписывая их в словник. В конце романа он завершает полемику, впервые внося в русский художественный текст иностранное слово «берет» в кириллической транскрипции.
Публикуемая статья Е. И. Хабаровой основана на иной, новой и оригинальной, трактовке сюжета с «малиновым беретом» (Ред.).
3. Здесь и далее все выделения полужирным в текстах принадлежат автору.
4. Пушкин А. С. Отрывки из писем, мысли и замечания. Северные Цветы на 1828 г. // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений М.—Л., 1937. Т. 5. С. 57.
5. Цит. по: Арьев А. 75 лет спустя // Звезда. 2016. № 9. С. 46.
6. Погорелый П. А. Патент на изобретение № 2272784 («Способ экстракции фуллеренов». 20. 7. 2004).
7. Сапожков С. В. Вступ. ст. // Погорельский А. Повести. М., 2016. С. 7.
8. Турьян М. А. Личность А. А. Перовского и литературное наследие Антония Погорельского // Погорельский Антоний. Сочинения. Письма. СПб., 2010. С. 602, 626.
9. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 13. С. 157.
10. Цит. по: Турьян М. А. Указ. соч. С. 600.
11. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 13. С. 21.
12. Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1988. С. 325.
13. Турьян М. А. Указ. соч. С. 566.
14. Пушкин А. Полное собрание сочинений. Т. 16. С. 110, 114 (письма от 4 и 11 мая 1836 г.).
15. Турьян М. А. Указ. соч. С. 592.
16. Пушкин в дневнике Сербиновича. Публик. В. Нечаевой // Литературное наследство. Т. 58. М., 1952. С. 258.
17. Турьян М. А. Указ. соч. С. 634.
18. Л. Н. Толстой о литературе. М., 1955. С. 258—259. Письмо книгоиздателю М. М. Ледерле.
19. Турьян М. А. Указ. соч. С. 626.
20. См. о диагнозе: «Погиб он из-за тех немецких картинок» (М. О. Гершензон. Мудрость Пушкина. М., 2001. С. 352—357); «…смешение двух притч — о блудном сыне и о заблудшей овце» (Бетеа Д., Давыдов С. Современное американское пушкиноведение. СПб., 1999. С. 208).
21. Воейков А. Ф. <Из сатиры «Дом сумасшедших»>. См.: Турьян М. А. Указ. соч. С. 558—560, 745—746.
22. Болдино. Осень 1830. Фотокнига. М., 1989. С. 180.
23. Турьян М. А. Указ. соч. С. 566.
24. Там же. С. 541.
25. Единственное известное письмо А. А. Перовского А. С. Пушкину: «Вот тебе, моя прелесть, две главы Монастырки, которые прошу всепокорнейшее рассмотреть поскорее, потому что мне бы желалось, буде можно, завтра отвезть их в Типографию. Продолжение последует в скором времени: одна глава у Вяземского, две перепечатываются, а последняя сочиняется. Вот и всё! Посылаю и напечатанное начало 2-й части, чтоб мог ты видеть связь. Прощай до свиданья: нежно целую тебя в мыслях. А. Перовский» (Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. М.—Л., 1948. Т. 15. С. 48).
26. «В пустынных муромских лесах…» («Руслан и Людмила». Песнь шестая).
27. «Перевод, принадлежащий Перовскому, не только один из ранних опытов такого рода, но и, по мнению современных исследователей, наиболее удачный в их ряду — полный и без искажений». Цит. по: Турьян М. А. Указ. соч. С. 740.
28. Пушкин А. С. <Начало автобиографии> // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 8. С. 78; «Пушкин располагал биографией А. П. Ганнибала на немецком языке <…> с 1825 г.». (Там же. Т. 8. С. 538.) «Моя родословная» датируется 16 октября 1830 г.
29. Монсенжон Б. Рихтер. Диалоги. Дневники. М., 2002. С. 110.
30. Берковский Н. Я. Письма военных лет // Вопросы литературы. 1986. № 5. С. 160.
31. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. СПб., 2014. С. 163—165.
32. В беловой болдинской рукописи (первый вариант) монолог Татьяны заканчивался словами «Подите… полно — Я молчу — / Я вас и видеть не хочу!» Позже осуществляется своеобразная «реабилитация» Онегина, но строфа XXXVIII входит в окончательный текст без изменений. См.: Фомичев С. А. «Евгений Онегин»: Движение замысла. М., 2005. С.114, 136.
33. Лотман Ю. М. Указ. соч. С. 31.; Кюхельбекер В. К. Путешествие, дневник, статьи. Л., 1979. С. 99—100.
34. Набоков В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин. СПб., 1988. С. 594, 700.
35. Возвращаясь к строкам «Кто там в малиновом берете / С послом испанским говорит?», необходимо заметить, что «дон Паэс де ла Кадена, чрезвычайный посланник Испании в СПб. (1825—1835), был в числе лиц, которым Пушкин наметил послать визитные карточки к новому 1830-му году». А. А. Перовский тоже был в этом списке. См.: Черейский Л. А. Указ. соч. С. 324, 325.
36. Набоков В. Собрание сочинений американского периода. В 5 т. СПб., 2004. Т. 1. С. 546.
37. Набоков В. Собрание сочинений русского периода. В 5 т. СПб., 2004. Т. 4. С. 593.
38. Набоков В. Лекции по русской литературе. СПб., 2010. С. 104.
39. Гордин Я. А. Гибель Пушкина. 1831—1836. СПб., 2016. С. 92.
40. Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. М., 1980. С. 431, 433.
41. Эфрос А. Рисунки поэта. М.—Л., 1933.
42. Молитвослов. СПб., 1913. С. 442.
43. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб., 1997. Т. 2. С. 224.
44. Кольридж С. Т. Избранные труды. М., 1987. С. 215. Из лекции «Гений и общественный вкус» (1811).
45. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 17 т. М., 1994—1996. Т. 18, доп. С. 554.
46. Ср.: «В автопортретных набросках Пушкин нередко окарикатуривал или даже обезображивал свой увенчанный лаврами профиль, но мог и преобразить себя в чудесную птицу» (Д. Бетеа. «Воплощение метафоры: Пушкин, жизнь поэта». М., 2003. С. 136; курсив Бетеа).
47. Из стихотворения Н. Заболоцкого «Метаморфозы» (1937): «…Что было раньше птицей, / Теперь лежит написанной страницей».
48. Гордин Я. А.. Указ. соч. С. 12.
49. Цявловская Т. Г. Указ. соч. С. 431.
50. Из стихотворения С.-Т. Кольриджа «Уныние: ода» (1802). Пер. В. Рогова.
51. Франк С. Л. Этюды о Пушкине. СПб., 1998. С. 127.