Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2018
С опозданием в несколько десятилетий я приступаю к публикации документов, оказавшихся в моем личном собрании и восходящих к архиву Н. С. Гумилева и А. А. Ахматовой. Изложенная ниже история автографов, некогда приобретенных антикваром и знатоком русской книги Александром Рабиновичем, объяснит читателям психологические и иные мотивы, побуждавшие меня не спешить с публикацией.
Известно, что после трагической гибели Гумилева часть его бумаг осталась у Ахматовой: письма, личные документы, черновики… Бережно хранившая их в 1920-е годы, Ахматова вполне сознавала их ценность, а потому сочла нужным во второй половине смертоносных 1930-х годов (возможно, перед самой войной) передать эту часть архива в надежные, как ей казалось, руки. Хранителем автографов Ахматова выбрала ленинградского поэта, самозабвенно преданного литературе, филолога Сергея Борисовича Рудакова (1909—1944), чья судьба в 1930-е годы тесно сплелась с судьбой Осипа Мандельштама и его ближайшего окружения (Надежда Мандельштам, Эмма Герштейн и др.).
Ахматова познакомилась с Рудаковым в феврале 1936 года в Воронеже, куда приехала навестить опального Мандельштама и его жену. Ее знакомство и общение с Рудаковым приходится, таким образом, на 1936—1941 годы. «В Ленинграде до самой войны она нередко видалась с Рудаковым, — свидетельствует Э. Герштейн. — 28 мая 1940 года она подарила ему свой сборник „Из шести книг“ с надписью: „Сергею Борисовичу Рудакову на память. А. Ахматова“. Но когда именно Ахматова передала ему архив Гумилева, мне осталось неизвестным».[1]
Рудаков, безусловно, пользовался в то время доверием Анны Андреевны. Любитель и собиратель стихов, воронежский спутник и собеседник Осипа Мандельштама, Рудаков с особой восторженностью относился именно к Гумилеву. Еще в 1927 году, публикуя одно из своих ранних стихотворений, Рудаков поставил к нему эпиграфом две гумилевские строчки (не называя фамилии автора).[2] Кроме того, Рудаков как историк литературы был талантливым пушкинистом, принимавшим участие в конце 1930-х годов в работе академической Пушкинской комиссии и обратившим на себя внимание таких ученых и знатоков, как Б. Томашевский, Ю. Тынянов и Б. Эйхенбаум. В начале 1930-х годов он помогал Тынянову. За десять дней до начала войны Рудаков прочел на заседании Пушкинской комиссии доклад «Ритм и стиль „Медного Всадника“», высоко оцененный Б. Томашевским.[3] Ахматова же, в те годы увлеченная пушкинской темой, была дружна с Томашевским и другими исследователями Пушкина и, конечно, знала их мнение о молодом филологе.
Позднее, уже в конце войны, получив известие о смерти С. Б. Рудакова, погибшего на фронте, Ахматова посвятила ему стихотворение с говорящим названием «Памяти друга».[4]
После смерти Рудакова гумилевский архив оказался в руках его вдовы Лины (Полины) Самойловны (Самуиловны) Финкельштейн (1906—1977), которая, подобно мужу, была близко знакома с Мандельштамами в середине 1930-х годов и неоднократно навещала их в Воронеже. Лина Самойловна была — судя по тому, что о ней известно, — образованной женщиной, окончившей Ленинградский университет, писавшей диссертацию и серьезно занимавшейся музыкой. Ее известность, однако, связана в первую очередь с письмами, которые Сергей Рудаков, высланный в начале 1935 года в Воронеж (где и сблизился с Мандельштамами), отправлял ей в 1935—1936 годах чуть ли не ежедневно.[5] Эти письма — незаменимый ныне источник сведений о жизни Мандельштама в Воронеже.
Судьба рукописей Гумилева, Мандельштама и в меньшей степени автографов самой Ахматовой, оказавшихся после смерти Рудакова в руках его вдовы, немало тревожила и Анну Андреевну, и Надежду Яковлевну, и многих других (литературоведов, коллекционеров, архивистов и музейных работников), ясно представлявших себе историко-литературную значимость этих материалов. Сознавала это, конечно, и Лина Самойловна. В 1944 году, случайно столкнувшись с Ахматовой на концерте в ленинградской Филармонии, она подошла к ней в антракте и шепнула: «Все цело».[6] По-видимому, Ахматова не настаивала на возвращении ей гумилевских бумаг; архив остался у Финкельштейн, причем, как утверждает Эмма Герштейн, «с обоюдного согласия».[7] А после начавшейся в 1946 году травли Ахматовой эта тема и вовсе не обсуждалась.
Эмма Герштейн, продолжавшая в послевоенное время дружеское общение с Финкельштейн (в 1946 году она даже останавливалась в ее ленинградской квартире), описывает в своих воспоминаниях разного рода «странности», которые многих настораживали, а то и просто ошеломляли. Так, весной 1949 года Лина Самойловна неожиданно заявила, что «архива Гумилева у нее нет и не было», и просила сообщить об этом Ахматовой.[8] Впрочем, Ахматова встретила это сообщение с недоверием. «Она не могла удержаться от подозрения, что Лина Самойловна торгует письмами и рукописями Гумилева».[9]
Ахматова не ошиблась. Остро нуждаясь в те годы, Лина Самойловна действительно стала продавать книжные и рукописные богатства своего покойного мужа. Вероятно, она страдала и неким психологическим недугом, обострившимся после ее кратковременного ареста весной 1953 года (в связи с «делом врачей»).
Первый, к кому обратилась Лина Самойловна, был, по всей видимости, коллекционер Моисей Семенович Лесман (1902—1985), впоследствии красочно описавший свою первую встречу с вдовой С. Б. Рудакова:
«Я открыл дверь незнакомой мне женщине среднего роста, лет 35—37. Следуя моему приглашению, она прошла в комнату, где находилась бóльшая часть моей библиотеки, и, не глядя по сторонам, сразу подошла к стеллажам, на которых стояли русские книги XVIII—XIX вв.
„Ну, это все у нас есть“, — как бы про себя сказала она.
„Простите?“ — переспросил я. Не отвечая, она продолжала рассеянным, но, как мне показалось, все видящим взглядом скользить по книжным полкам. <…>
„Ваше имя-отчество?“, — спросил я. „Это неважно“, — ответила она.
Ответ мне не понравился и невольно заставлял думать о том, что не все чисто-благополучно в делах этой дамы.
Тем временем она села в кресло. „Вы хотите посмотреть что-нибудь из рукописей?“ — „Разумеется“, — ответил я.
Приоткрыв портфель, но так, чтобы я не мог разглядеть его содержимое, „Хозяйка Медной горы“ (так я мысленно назвал ее) долго рылась в бумагах и наконец вынула небольшой листок почтового формата, исписанный хорошо знакомым мне почерком.
„Гумилев?“ — полуутвердительно спросил я. — „Да“».[10]
Далее незнакомая дама вынула из портфеля и показала Моисею Семеновичу «общую тетрадь в черной клеенчатой обложке», и коллекционер, бросив беглый взгляд, понял, что перед ним «никогда никем не виденный» дневник египетского путешествия Гумилева. Однако цена за дневник оказалась непомерно высокой. Предложив своей гостье «обратиться в библиотеки или архивы» и получив короткий ответ «Исключается…»[11], Лесман рекомендует ей посетить ленинградских букинистов и сообщает адрес одного из них (П. Ф. Пашнова).
Этот визит относится, по словам Лесмана, к 1948-му или 1949 году.
Во второй половине 1950-х годов Лина Самойловна, по-видимому, приняв решение расстаться с частью библиотеки своего покойного мужа, обращается в букинистический магазин № 66 на улице Союза Печатников, 6 (недалеко от Мариинского театра), директором коего был в то время известный ленинградский букинист Геннадий (Гидалий) Моисеевич Рахлин (1907—1965) — незаурядный, талантливый человек, чья яркая и драматическая биография заслуживает отдельного повествования. О том, что тогда случилось, рассказывает Александр Рабинович, работавший у Рахлина продавцом (вплоть до закрытия магазина в 1959 году):
«Последней покупкой перед закрытием возглавляемого Рахлиным магазина стала библиотека поэта и литературоведа Сергея Борисовича Рудакова. С этим собранием связана целая история. Пришла женщина с картотекой, а в ней по алфавиту поэты и их издания. Маяковский — весь! Спросила Рахлина, но я тогда в магазине работал один — директор был дома. Позвонил ему. Геннадий Моисеевич хандрил — магазин вот-вот закроют, его постоянно „прорабатывают“ на собраниях, не складывались отношения с коллегами, — и он поначалу отказался покупать библиотеку. С большим трудом я уговорил его посмотреть книги. В результате Рахлин согласился на приобретение части собрания Рудакова — книги поэтов ХХ века. Он сам взялся оценивать экземпляры, назначая за них от 5 до 25 рублей. Так, футуристический сборник „Дохлая луна“ стоил 25 рублей, „Пощечина общественному вкусу“ — 10 рублей (в „старых“ ценах). Цены были бросовые. Для распродажи купленных книг Геннадий Моисеевич решил организовать День поэзии и книжный базар. Мы сделали объявление по радио, разослали приглашения членам Союза писателей. Ни одной книги Рахлин не разрешил купить сотрудникам магазина — все только для покупателей. Первым в назначенный день пришел Моисей Семенович Лесман, потом знаменитый ленинградский книжник Ярослав Вербовский… Все книги были распроданы очень быстро, и часть из них оказалась в других магазинах — покупали для перепродажи».[12]
Тут, собственно, и начинается история публикуемых автографов Гумилева, излагая которую я опираюсь на устные и письменные воспоминания Алика Рабиновича, моего доброго и старинного приятеля: мы познакомились в начале 1960-х годов, когда он — после ликвидации магазина Рахлина — работал в магазине № 10 на углу Жуковского и Литейного, хорошо известном ленинградским книжникам (его возглавлял тот самый П. Ф. Пашнов). А потому хотелось бы, сделав отступление от основной темы, очертить, хотя бы несколькими штрихами, жизненный путь этого замечательного антиквара и знатока книги.
* * *
Алик (Александр Яковлевич) Рабинович родился в Ленинграде в 1935 году. Любовь к книге привил ему дядя Давид Неусихин, литератор, сотрудник журналов «Еж» и «Чиж», погибший в первые дни войны на Ленинградском фронте; Алик называет его «увлеченный книжник». Собирать книги Рабинович начал в середине 1950-х годов. Среди первых приобретенных им книг оказалась «Взорваль» Алексея Крученых, которую в то время никто не пожелал взять даже за рубль, и будущий букинист приобрел ее «из любопытства, как диковинку». Тогда в книжном мире господствовали другие вкусы. И разумеется, другие цены. «Издания футуристов, — вспоминает Алик, — тогда можно было купить по выходным на барахолке на Обводном канале у Каменного моста. Стоили они 5—10 рублей (в ценах до денежной реформы 1961 года), в то время как не за самый лучший экземпляр „зифовского“ издания „Маленькой хозяйки Большого дома“ Джека Лондона просили 200 рублей».
Закончив ленинградский книготорговый техникум, где его наставником был, в частности, И. Е. Баренбаум, автор классической ныне книги «Книжный Петербург. Три века истории», и отбыв необходимую «практику» в поселке Шимск Новгородской области, Алик устроился в книжный магазин Г. М. Рахлина, где завел ряд знакомств с известными учеными и писателями — Наумом Берковским, Леонидом Борисовым, Юрием Германом, Михаилом Дудиным. Там же он познакомился и позднее сдружился с Сергеем Вольфом, Евгением Рейном, Павлом Ивановичем Басмановым и его дочерью Мариной… Некоторые из них дарили ему свои последние произведения с дружеской надписью.
Именно здесь, за книжным прилавком, Алик и встретился с Л. С. Финкельштейн.
Работая затем у П. Ф. Пашнова, А. Рабинович продолжал совершенствоваться в мастерстве букиниста. Тут с ним, однако, приключилась беда. В Ленинграде началась кампания по проверке и чистке букинистических магазинов, коснувшаяся в первую очередь магазина № 61 на Литейном проспекте, 59, где работал товароведом старейший и уважаемый букинист Леонид Сергеевич Степанов. «Дело Степанторга», как его называли, коснулось и пашновского магазина. Обвиненный в нарушении «правил торговли», Алик — вместе с руководством и другими сотрудниками магазина — предстал перед советским судом, был приговорен к шести годам лишения свободы и отправлен в знаменитый Вятлаг (на границе Кировской области и Коми АССР), где и отбыл весь срок — «от звонка до звонка». А вернувшись, работал монтажником-верхолазом на башенных кранах или кочегаром в котельной. Но столь же увлеченно, как и раньше, занимался книгособирательством.
Не удивительно, что в 1976 году он решил расстаться с любимым отечеством. «С собой мне разрешили вывезти 47 старых книг, которые у меня сохранились до сих пор, — вспоминает Александр Яковлевич. — В их числе первое издание „Братьев Карамазовых“, первая книга стихов Ф. И. Тютчева 1854 года, особый экземпляр „300-летия Дома Романовых“. На всех проставили штамп „Разрешено к вывозу из СССР“».
Последние сорок два года Алик живет в Нью-Йорке, и именно здесь в полной мере раскрылся его талант профессионального букиниста. Отработав несколько лет в разных книготорговых фирмах, Алик в конце концов предпочел статус независимого «дилера» — стал приобретателем и продавцом редких русских книг. Но что это за книги! Рассказывая о своих наиболее удачных приобретениях в США, Алик называет, например, сочинения Ломоносова из собрания Павла I, «Размышления о греческой истории…» аббата де Мабли в переводе Радищева, первые издания «Стихотворений» Пушкина (1826) и «Бориса Годунова» (1831; из личной библиотеки пушкиниста С. Я. Гессена)… А чего стоит (не в финансовом, а историко-культурном измерении!) именной и нумерованный (№ 1!) экземпляр парижских «Чисел», некогда принадлежавший парижскому ювелиру, коммерсанту и меценату Леонарду Розенталю (1874—1955), с вклеенными рукописями стихов Марины Цветаевой, Георгия Адамовича, Бориса Поплавского!
Но все это — единичные примеры. Главное же достижение Александра Рабиновича в том, что за годы жизни в Нью-Йорке он собрал единственную в своем роде коллекцию редких изданий, которую озаглавил «Книги и рукописи из частных и дворцовых собраний династии Романовых и российских аристократических домов (XVI—XX вв.)». Каталог под таким названием (в нем отображено более двухсот изданий) был напечатан в Нью-Йорке в 2005 году на русском и английском языках.
«Коллекция, здесь описанная, — сказано в авторском предисловии, — представлена экземплярами из русских императорских и элитных собраний. В ней собраны редкие и уникальные образцы русского переплетного и типографского искусства, автографы и рукописи. Она дает представление о вкусах, интересах и любви к книге ее владельцев, а также об их судьбах. Коллекция описана de visu, она собиралась более четверти века: приобреталась на аукционах, книжных антикварных ярмарках, у торговцев редкими книгами и у коллекционеров.
Чтобы оценить это собрание, его нужно видеть».[13]
В России коллекция такого рода обеспечила бы известность любому государственному музею. В Америке ее удалось собрать одному человеку.
Заслуживают упоминания и личные качества собирателя — его душевная широта, безупречная честность и… щедрость, что редко встречается среди людей, причастных к миру антиквариата. Эти качества Алика знакомы каждому, кому посчастливилось принадлежать к его друзьям и знакомым. Об этом известно не только в узком кругу. Сотрудники американских культурных учреждений не раз благодарили Александра Рабиновича за тот или иной дар, переданный им в музей или библиотеку на постоянное хранение. Так, в 2012 году он подарил старообрядческий рукописный «Цветник» XIX века Собранию кириллических памятников при научной библиотеке Университета штата Огайо[14], а в прошлом году передал той же библиотеке редчайшее издание «Минеи» 1600 года, напечатанное в царствование Бориса Годунова. Можно бы вспомнить и еще несколько подобных историй.
Короткий, но колоритный очерк, посвященный Рабиновичу, оставил Сергей Довлатов. В феврале 1986 года в одной из своих передач по «Свободе» он поведал слушателям о том, как он и Рабинович совместно посетили аукцион «Сотби». «…бывший ленинградец, мой старинный приятель, — так представил его в эфире Довлатов, — букинист, библиограф, историк книжного дела и знаток старинной гравюры, сохранивший в эмиграции верность своим редким профессиональным качествам, точнее — своему призванию».[15]
Каким образом Рабинович и Довлатов оказались вдвоем на нью-йоркском аукционе? Алик рассказал мне, как было дело:
«При встрече Сережа все время просил меня взять его как-нибудь на аукцион. Я ждал подходящего аукциона, который был бы ему интересен своим содержанием. И вот представился случай с продажей в Сотби чемоданчика Хемингуэя, и я, зная Сережину любовь к Хему, решил, что вот это как раз. Я позвонил ему. Он с радостью согласился, и мы поехали».[16]
Привожу фрагмент этой радиопередачи по машинописному тексту с надписью: «Дорогому Алику, ставшему отныне орудием империалистической западной пропаганды. С. Довлатов»:
«<…> В каталоге нас заинтересовали четыре предмета, связанные с русской историей и культурой: два письма Бориса Пастернака английскому издателю его стихов, партитура балета Игоря Стравинского „Петрушка“ с автографом композитора, корректурный лист с собственноручной правкой Льва Толстого на полях рассказа об Иванушке-дурачке и машинописная страница 1918 года, подписанная опять же собственноручно — Лениным, Троцким и Бонч-Бруевичем, содержащая директивные указания какому-то военному комиссару в Туркестане. Из вещей, не имеющих отношения к русской культуре, меня заинтересовал продававшийся на этом аукционе личный чемоданчик Хемингуэя с пестрыми наклейками. Должен, между прочим, заметить, что чемоданчик этот выглядел настолько скромно, что какие-нибудь Анатолий Софронов с Георгием Марковым постеснялись бы отправиться с ним даже в баню. Кстати, забегая вперед, скажу, что чемоданчик Хемингуэя был продан в результате за 5000 долларов… Но это к слову…
Аукцион мы с Аликом Рабиновичем покинули ни с чем — ни одна из приглянувшихся нам вещей не продавалась по заниженным ценам. С одной стороны, это нас слегка огорчило, а с другой стороны, мы от души порадовались за подлинную русскую культуру, предметы которой пользуются в Америке всё возрастающим спросом».
К этому можно добавить, что не только Довлатов, но и другие наши соотечественники (Михаил Барышников, Иосиф Бродский) были знакомы с Аликом, пользовались его профессиональными советами, и каждый из них, со своей стороны, старался по возможности поддержать бывшего земляка.
Имя Александра Рабиновича стоит сегодня в ряду наиболее уважаемых и признанных ленинградско-петербургских (и, следует добавить, нью-йоркских) библиофилов и антикваров последних десятилетий.[17]
* * *
Прощаясь в магазине Рахлина с продавцом, коему было тогда 22 года, Лина Самойловна попросила помочь ей с перевозкой книг. Они отправились на Колокольную, 11 (недалеко от улицы Марата), — здесь Лина Самойловна жила еще до войны с Сергеем Борисовичем. «Две большие комнаты, по стенам стеллажи», — вспоминает Алик. Он стал увязывать книги (на каждой была владельческая надпись С. Б. Рудакова), затем вызвал такси и стал перевозить пачки в магазин; сделал несколько рейсов. Затем началась распродажа книг из библиотеки Сергея Рудакова. Через некоторое время Лина Самойловна неожиданно позвонила сама, пригласила к себе Алика и стала предлагать ему рукописи гумилевского архива. Цены, которые она назначала, были высокими: приблизительно 100 рублей за один документ. Тем не менее Алик кое-что отобрал и приобрел для себя, в частности письмо Гумилева (к матери), три письма к Гумилеву (Брюсова, Вяч. Иванова и С. Городецкого), а также состав тома сочинений Леконта де Лиля и роспись переводчиков для этого издания, намеченного во «Всемирной литературе».
А еще через несколько дней Лину Самойловну посетил Лесман, получивший ее телефон и адрес от Г. М. Рахлина; он купил у нее еще несколько книг из библиотеки С. Б. Рудакова[18] и — спустя несколько месяцев — один автограф — «листок со стихотворением Гумилева».[19]
Автографы, приобретенные Аликом, долгое время хранились в его собрании. Некоторые из них (письма к Гумилеву) мне довелось увидеть собственными глазами в конце 1970-х годов, однако не в руках самого Алика, уже покинувшего Советский Союз, а в собрании другого ленинградского коллекционера — Аркадия Михайловича Луценко (1940—2008), с которым мне доводилось встречаться в 1970-е и 1980-е годы. Ознакомившись с текстами и подумав о том, что они содержательны и, значит, заслуживают публикации, я попросил временного владельца изготовить для меня достоверные копии. Аркадий выполнил мою просьбу, и в марте 1979 года я получил от него копии писем Брюсова и Вяч. Иванова, собственноручно им выполненные, и фотокопию письма Городецкого. На копии письма Брюсова Луценко отметил: «Письмо принадлежит А. Рабиновичу, проживающему в США, Нью Йорк». А на копии письма Вяч. Иванова дополнительно указал: «Возможно, будет опубликовано в с<обрании> с<очинений> Вяч. Иванова (Брюссель)[20], т<ак> к<ак> послано туда». «Туда» означало в данном случае не в Брюссель, а в Рим — Дмитрию Вячеславовичу Иванову (1912—2003), сыну Вяч. Иванова, в римском архиве которого эта копия и хранится поныне.[21] Пересылка (или передача) осуществлялась, видимо, через Виктора Андрониковича Мануйлова, состоявшего в переписке с детьми Иванова. Именно у Мануйлова с этим письмом ознакомился Р. Д. Тименчик, обнародовавший его бóльшую часть в 1987 году[22] и, разумеется, указавший на свой источник.[23] Этой публикацией пользовались и все позднейшие исследователи (подчас без ссылки на пионерскую работу Романа Давидовича[24]).
Иной оказалась судьба брюсовского письма от 3 (16) сентября 1907 года. Поклонникам и ценителям Гумилева оно стало известно еще в довоенное время и, видимо, задолго до того, как Ахматова передала часть гумилевского архива С. Б. Рудакову. Должно быть, Анна Андреевна разрешила П. Н. Лукницкому снять с него копию. Это письмо — одно из немногих сохранившихся писем Брюсова к Гумилеву; другие же известны в копиях или вообще не известны.[25]
Копии, сделанные А. М. Луценко, и фотокопия письма Городецкого пролежали в моем архиве с 1979 года. Сознавая значение этих документов для биографии Гумилева, я старался при случае знакомить с ними коллег (Р. Д. Тименчика, Р. Л. Щербакова), о чем свидетельствуют соответственные упоминания в их публикациях («Неизвестные письма Гумилева»[26], «Переписка <В. Я. Брюсова> с Н. С. Гумилевым (1906—1920)»[27]). Что касается оригиналов, то я знал, что они вернулись к владельцу и находятся в его нью-йоркском собрании. Однако несколько лет тому назад Алик — не без сожаления — сообщил, что ему пришлось с ними расстаться. Рукописи Гумилева были выставлены на лондонском аукционе «Кристи», состоявшемся в мае 2014 года, и перешли к другим коллекционерам.
Ожидая, что нынешний владелец объявится или познакомит с этими текстами кого-либо из историков «серебряного века», я по-прежнему не спешил с публикацией. Однако ничего подобного до сих пор не случилось. Время приспело.
* * *
В чем ценность публикуемых ниже документов?
Письмо Гумилева к матери, Анне Ивановне Гумилевой, от 2 октября 1908 года, ранее неизвестное биографам поэта, сообщает подробности его первого посещения Египта. Относительно даты этого события в обширной ныне литературе о Гумилеве до сих пор не существует единого мнения. Некоторые авторы склонялись (и склоняются) к мнению, что Гумилев впервые побывал в Африке летом 1907 года во время своего морского путешествия из Одессы — через Константинополь и Смирну — во Францию. Это предположение ошибочно.
«В конце 1980-х, — подытоживает В. И. Шубинский, автор обстоятельной биографии поэта, — возникла версия, согласно которой в 1907 году Гумилев побывал и в Африке (по крайней мере, в Египте). Впервые ее высказал В. Бронгулеев в предисловии к публикации части „Африканского дневника“ (Наше наследие. 1988. № 1).[28] Это предположение поддержали Е. Е. Степанов („Хроника жизни Гумилева“, в трехтомном Собрании сочинений поэта, М., 1991) и И. А. Панкеев. Сведения об этом путешествии попали во многие общедоступные издания. Нам кажется, что и свидетельство Ахматовой, и письмо Брюсову (и простой хронологический подсчет) доказывают: из Греции Гумилев направился во Францию. Возможность египетского путешествия отрицает и А. Б. Давидсон, специально занимавшийся африканскими сюжетами биографии поэта».[29]
Впрочем, версия оказалась живучей. Так, комментаторы «Хроники», составленной П. Н. Лукницким, утверждают (спустя шесть лет после появления книги Шубинского):
«Прожив неделю в Константинополе, он <Гумилев. — К. А.> отправляется в Смирну, затем в Каир, где в городском саду Эзбекие попытался свести счеты с жизнью, но испытал некое сильное мистическое потрясение. <…> Из Каира Гумилев плывет в Марсель…»[30]
Нам представляется, что письмо к матери (единственное из ныне известных писем Гумилева той поры к родителям[31]) позволяет поставить точку в этой дискуссии. Вполне очевидно, что поэт впервые попал в Египет лишь в октябре 1908 года. «Жизнь в Египте очень дорога. Но все же я посмотрю Нил, Пирамиды и Сфинкса. Это чего-нибудь да стоит», — так может написать только тот, кто впервые оказался в незнакомой стране. Публикуемое письмо подтверждает основные датировки, предложенные В. Шубинским («В Египет он прибыл 1 октября и провел там пять дней. <…> Гумилев должен был вернуться домой примерно к 1 ноября»[32]). Уточняется, кроме того, ряд мелких деталей, связанных с пребыванием Гумилева в Египте (дата приезда в Александрию, отъезда в Каир и др.).
Письмо к А. И. Гумилевой соответствует содержанию открыток Гумилева к Брюсову и Вере Аренс, отправленных из Египта в тот же день.[33] Эти документы в своей совокупности воссоздают картину первого знакомства Гумилева с Египтом. На них и следует ориентироваться биографам поэта. Сохранилась, правда, открытка Гумилева, адресованная В. И. Анненскому-Кривичу, с почтовым штемпелем: «Каир, 13 (26) октября».[34] Если считать эту датировку достоверной (В. И. Шубинский подвергает ее сомнению[35]), следует признать, что пребывание Гумилева в Египте продолжалось более десяти дней.
Письмо Вяч. Иванова к Гумилеву от 16 июня 1911 года — свидетельство их обострившихся в тот период личных отношений. Написанный в ответ на просьбу (в письме от 3 июня 1911 года) дать оценку его последним стихам и, «если понравятся», передать их для публикации в «Аполлон»[36], сдержанно-уклончивый отзыв Иванова, объяснившего — в изощренной и даже издевательской манере — свой отказ от предоставленных ему «полномочий», был воспринят Гумилевым весьма болезненно. Его печатный отклик на сборник «Сor Ardens», вскоре появившийся на страницах «Аполлона» (1911. № 7, сентябрь), закрепил наметившееся расхождение. В союзе с Городецким Гумилев начал создавать группу единомышленников, оформившуюся под названием «Цех поэтов» (официальная дата первого собрания — 20 октября 1911 г.). Впервые публикуемое полностью, это письмо Вяч. Иванова представляется, таким образом, важным звеном в цепи событий 1911 года, способствовавших становлению акмеизма.
Не менее содержательно и письмо Сергея Городецкого от 16 апреля 1914 года, отражающее конфликт между «синдиками» первого «Цеха поэтов», возникший в апреле 1914 года. Этот инцидент исследован в цитированной работе Р. Д. Тименчика. Глубоко задетый упреками Городецкого, Гумилев раздраженно ответил ему в тот же день письмом, не оставлявшим, казалось бы, возможностей для дальнейшего сотрудничества:
«Дорогой Сергей,
письмо твое я получил и считаю тон его совершенно неприемлемым: во-первых, из-за резкой передержки, которую ты допустил, заменив слово „союз“ словом „дружба“ в моей фразе о том, что наш союз потеряет смысл, если не будет „Л<итературного> П<олитехникума>“; во-вторых, из-за оскорбительного в смысле этики выраженья „ты с твоими“, потому что никаких „моих“ у меня не было и быть не может; в третьих, из-за того, что решать о моем уходе от акмеизма или из Цеха Поэтов могу лишь я сам и твоя инициатива в этом деле была бы только предательской; в четвертых, из-за странной мысли, что я давал тебе какие-то „объясненья“ по поводу изд<ательства> Гиперборей — так как никаких объяснений я не давал да и не стал бы давать. <…>
Однако те отношенья, которые были у нас за эти три года, вынуждают меня попытаться объясниться с тобой. Я убежден, что твое письмо не могло быть вызвано нашей вчерашней вполне мирной болтовней. Если же у тебя были иные основанья, то насколько было бы лучше просто изложить их. Я всегда был с тобой откровенен и, поверь, не стану цепляться за наш союз, если ему суждено кончиться.
Я и теперь думаю, что нам следует увидаться и поговорить без ненужной мягкости, но и без излишнего надрыва.
К тому же, после нашего союза осталось слишком большое наследство, чтобы его можно было ликвидировать одним взмахом пера, как это думаешь сделать ты».[37]
На это письмо Гумилева последовал незамедлительный и достаточно жесткий ответ Городецкого.[38] Впрочем, вечером того же дня в ресторане «Кинши» (на Васильевском острове) между Гумилевым и Городецким произошло объяснение, обернувшееся формальным примирением. Однако взаимопонимания и прежней теплоты в отношениях достичь не удалось, и это был, по словам Ахматовой[39], тот «внутренний раскол», который и привел в 1914 году к окончательному распаду первого «Цеха».[40]
Не менее важен и последний из публикуемых документов — составленный Гумилевым (во второй половине 1919 года) предварительный список текстов, отобранных им для издания Леконта де Лиля в издательстве «Всемирная литература», с именами переводчиков, которых он собирался привлечь к работе. О самом издательстве, как и об участии в нем Гумилева, существует ныне обширная литература. Что касается переводов из Леконта де Лиля, выполненных самим Гумилевым, то ситуация до недавнего времени оставалась не до конца проясненной. Известно было, что Гумилев перевел несколько стихотворений Леконта де Лиля («Неумирающий аромат», «Слезы медведя», «Сердце Гиальмара» и «Малайские пантумы») и что тексты этих переводов сохранились.[41] Кроме того, согласно хронике Лукницкого, на занятиях «Студии „Всемирной литературы“», работавшей при издательстве, Гумилев предложил на конкурс перевод стихотворения «Фидиле»[42] из сборника «Античные поэмы» (разумеется, нельзя исключить, что и сам «мэтр» принял участие в конкурсе).
Однако тексты указанных выше произведений долгое время не публиковались, и такая, казалась бы, немаловажная тема, как «Гумилев и Леконт де Лиль» (еще Брюсов отметил, что Гумилев — «немного парнасец в своей поэзии, поэт типа Леконта де-Лиль»[43]), почти не затрагивалась в отечественной и зарубежной русистике[44]. Ситуация изменилась в 2011—2012 годах благодаря публикациям К. С. Корконосенко[45] и итальянской исследовательницы Ф. Лаццарин.[46]
Итак, Гумилев перевел три стихотворения Леконта де Лиля («Неумирающий аромат», «Слезы медведя»[47], «Сердце Гиальмара») и цикл «Малайские пантумы» (из пяти стихотворений). Однако список, находившийся в собрании Рабиновича, свидетельствует, что первоначально Гумилев намеревался перевести по меньшей мере восемь произведений Леконта де Лиля, среди них богоборческую поэму «Каин», открывающую собой книгу «Варварские стихотворения».
Любопытен и выполненный Гумилевым состав тома. Пытаясь по возможности полно представить русским читателям одного из своих любимых французских поэтов, Гумилев наметил к переводу — помимо стихотворений из четырех основных поэтических сборников Леконта де Лиля — несколько образцов его прозы. Вполне определился (уже в 1919 году) и круг переводчиков. Включив в свой список несколько ранее опубликованных переводов (Анненского, Брюсова, Зенкевича), Гумилев собирался привлечь к дальнейшей работе и своих сподвижников по акмеизму (Г. Иванова, М. Лозинского), и «младшего акмеиста» В. Рождественского (в то время секретаря гумилевского семинария в «Студии „Всемирной литературы“»), и менее известных литераторов, сотрудничавших со «Всемирной литературой», Г. Альмедингена[48] и В. Чернявского.[49]
К сожалению, издание во «Всемирной литературе» не состоялось.[50] Впрочем, некоторые из предполагавшихся участников (М. Лозинский, В. Рождественский), наверняка обсуждавшие с Гумилевым план будущей книги, продолжали и после 1921 года переводить произведения поэта-парнасца.
* * *
Все публикуемые ниже тексты печатаются по ксерокопиям; письмо С. М. Городецкого — по фотокопии. Заголовки к каждому документу, выделенные жирным шрифтом, даны публикатором.
Ксерокопия «Плана книги стихов и прозы», полученная от А. Я. Рабиновича, оказалась дефектной: нижняя часть листа полностью не прочитывается. Отдельные буквы и цифры по правому и левому краю восстановлены по смыслу. Над каждым названием Гумилев проставил цифры, обозначающие количество страниц в данном тексте; в настоящей публикации эти цифры опущены. Фамилии переводчиков к стихотворениям «Слезы медведя», «Печаль Дьявола» и «Абома» приписаны карандашом (вероятно, позднее). Курсив воспроизводится в соответствии с оригиналом.
I. Письмо Гумилева к А.И. Гумилевой[51]
Alexandrie[52], 2 октября 1908[53]
Милая и дорогая мамочка, как видишь, я пишу тебе из Александрии. Уезжая из Афин, я написал тебе открытку, но забыл ее опустить. В Египте я проведу пять дней и потом поеду в Россию. Ты очень поможешь мне, если вышлешь мне в Одессу до востребования 30 руб., на которые я приеду в Царское. В Италию ехать мне не придется: это слишком дорого. Но зато, может быть, я поеду в Палестину или в Смирну, где останусь очень недолго. Все будет зависеть от моих денежных средств. Жизнь в Египте очень дорога. Но все же я посмотрю Нил, Пирамиды и Сфинкса. Это чего-нибудь да стоит. Переезд из Афин в Александрию был очарователен. Море было изумительно спокойно, прямо неподвижно, и погода настолько теплая, что я спал на палубе. В общем я очень доволен моей поездкой, хотя она кончится много раньше, чем я думал. Недели через три, много через четыре, я уже буду в Царском. Не огорчайся, что я прошу у тебя еще денег, я везу великолепные подарки.
Конечно, я не буду ни в Патрасе[54], ни в Риме, и, если ты писала и туда что-нибудь нужное, напиши это в Одессу до востр<ебования>.
Папе я напишу завтра из Каира и тогда опишу мои впечатления от Египта. Теперь я только что приехал и сейчас еду в Каир. Это в трех часах езды от Александрии.
Крепко, крепко целую тебя и всех
любящий тебя сын
II. Письмо Вячеслава Иванова к Гумилеву
16. VI. 1911.
Дорогой Николай Степанович,
Простите, что так замедлил ответом. Не задержал ли Вас в чем-нибудь? Это меня беспокоит. Пишу перед поездом. Кстати, летний адрес: почт<овая> ст<анция> Силамяги[55] (Эстляндия), дер<евня> Канука[56], дача Михеля Орго. —
Ваши стихи[57] я не решился передать в «Аполлон» — принципиально. Если бы Вы просто поручили передать, сделал бы это неукоснительно; но так как Вы обусловили передачу моею оценкою, я не мог позволить себе такого вмешательства, — точнее, как ни благодарен Вам за доверие, все же отказываюсь от предоставляемого Вами полномочия применить к Вашим произведениям юрисдикцию и власть, Вам в редакционных делах принадлежащую. Что же касается моего мнения, то, во-первых, Вы хорошо знаете, что я горячо приветствую вообще разнообразие и «перестрой[58] лиры», опыты в новом и неиспробованном роде; во-вторых, Ваши новые стихи я нахожу достаточно[59] удавшимися.
«Уклона»[60] нет; неожиданной новизны — также. Много Анненского; но это вовсе не дурно. Восхищения не испытал; печатать советую, если Вы не ограничиваетесь стихотворениями безупречными и вполне оригинальными.
У меня стихов для печати, не имеющих войти в «Rosarium»[61], нет. Поэтому молчу и в «Р<усской> Мысли».[62]
Благодарю Вас за Ваше милое, дружеское ко мне отношение.
Сердечно Ваш
Вячеслав Иванов
III. Письмо С. М. Городецкого к Гумилеву
Дорогой Николай.
Приход Шилейко[63] прервал наш разговор, и я должен написать тебе то, что не успел сказать. Я давно уже замечаю в тебе уклон от акмеизма. Сегодня ты сказал, что не считаешь его школой и этим, мне кажется, ликвидировал свое в нем участие. На самóм акмеизме, как ты легко можешь заключить, если вспомнишь наши выступления и отклики на них печати, это не отразится никак. Что начал я, то живет и развивается. Если ты еще не видишь, во что развивается у меня акмеизм, то увидишь это вскоре. Литературный Политехникум[64] интересовал меня именно как возможность ускорить это развитие. Потому-то меня так и не утешают Чудовские[65] и Зноски[66], предлагаемые тобой для него. Ты сказал сегодня приблизительно то, что, если не будет Лит<ературного> Пол<итехникума>, то наша дружба потеряет смысл. Я на союз наш никогда не смотрел корыстно, и твой этот взгляд считаю унизительным и для союза, и для Политехникума. Если так, то нет ни того, ни другого. Прошу тебя найденное мной название «Лит<ературный> Пол<итехникум» больше нигде не употреблять.
Объяснения твои относительно появления изд<ательства> «Гиперборей»[67] я не могу признать достаточными и заявляю о полной своей непричастности к этому делу. То же самое ты с твоими мог бы сделать относительно «Цеха Поэтов», мне дорогого и мной на произвол судьбы и гибель отнюдь не покидаемого.
16–IV–<1>914 |
С. Городецкий |
IV. План книги стихов и прозы Леконта де Лиля
Леконт де Лиль.
Античные поэмы.
1) Сирия[68] (Альменд<инген>
<так! — К. А.>)
2) Багават[69] 3) Смерть Вальмики (Лозинск<ий>)
4) Виденье Брамы 5) Главка (Пиотровский) 6) Пан (Пиотровский) 7) Гилас
(Рождеств<енский>) 8) Анакреонт<ические> оды (Г. Иванов)
9) Возвр<ащение> Адониса 10) Фидиле[70](+) 11) Хищные птицы
11) Шотландские песни 9 12) Хирон
Варварские поэмы.
1) Каин (Гумилев) 2) Неферу-Ра 3) Гомеровский бой 4) Полин<езиийский?>
генезис 5) Сердце Гиальмара (Гумилев) 6) Слезы медведя Гум<илев> 7) Джихан
Ара 8) Дочь Эмира 9) Оазис (Гумилев)
10) Воющие[71] 11) Слоны
(Брюсов) 12) Манчи 13) Закат солнца 14) Черная пантера 15) Сон ягуара (Зенкевич)
16) Дремота кондора (Брюсов) Последнее воспом<инание> (Анненск<ий>)
20) Полярный пейзаж 21) Случай с доном Иниго 22) Печаль Дьявола Черняв<ский>
21) Агония святого
Трагические поэмы
1) Голова Кенварка (Гумилев) 2)
Пантумы (Гумилев) 3) Голонацет (Аннен<ский>) 4) Орлиная охота 5) Четки Мавромикали (Гум<илев>) 6)
Епифания 7) Заклинанье волны (Альменд<инген>) <так! — К. А.> 8) Неумирающий аромат (Гумилев) 9) Альбатрос
10) Абома Рожд<ественский> 11) Мертвый поэт (Анненский) 12) Багряный зверь
13) Борзая Магнуса 14) Последний Бог (Чернявский) 15) Майя (Анненский) Ериннии
(так! — К. А.) (Пиотровский)
Последние поэмы
1) Похищенье Европы (Чернявский) 2) Фредегонда (Гумилев) 3) Виктору Гюго 4) Прерия (Чернявский) 5) Озеро 6) Основанья святого Петра
25 стр<аниц>
предисловие
Проза <…>
1. Герштейн Э. Мемуары. СПб., 1998. С. 74.
2. Стихотворение «Жизнь», опубликованное в сб. «Спектр» (Л.: Издание авторов. 1927. С. 18). См. об этом: Тименчик Р. Читатели Гумилева // Тименчик Р. Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. М. — Иерусалим, 2017. С. 541—543.
3. Доклад был опубликован Э. Герштейн спустя почти четыре десятилетия. См.: Рудаков Б. С. Ритм и стиль «Медного Всадника» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. IX. Л., 1979. С. 294—324.
4. Впервые опубликовано (без посвящения) в журнале «Ленинград» (1946. № 1—2. С. 13).
5. См.: О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935—1936). Вступ. статья Е. А. Тоддеса и А. Г. Меца. Публ. и подг. текста Л. Н. Ивановой и А. Г. Меца. Коммент. А. Г. Меца, Е. А. Тоддеса, О. А. Лекманова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год. Материалы об О. Э. Мандельштаме. СПб., 1997. С. 7—185. Там же (С. 186—236) — стихи и проза С. Б. Рудакова.
6. Герштейн Э. Мемуары. С. 76.
7. Там же.
8. Там же. С. 78.
9. Там же.
10. Лесман М. Тайна трех архивов // Нева. 1990. № 7. С. 184.
11. Там же. С. 185.
12. Судьба букиниста. Интервью с А. Я. Рабиновичем // Про книги. 2013. № 4 (28). С. 12—13. Далее это интервью цитируется без отсылок.
13. Books and Artifacts (16th — 20th Centuries). From the Personal and Palace Libraries of the Romanov Dynasty and the Russian Elite. A Catalogue. New York, 2005.
14. См.: Cyrillic Manuscript Heritage. Vol. 32. December 2012. P. 10.
15. Передача была подготовлена для программы «Культура» (№ 168) под названием «Русские книги, рукописи и ноты на крупнейшем американском аукционе». Редактор Ю. Л. Гендлер (1936—2011).
16. Электронное письмо от 27 июля 2017 г.
17. См.: Лурье Ф. М., Шестаков Ю. В. Обаяние «бумажной книги». СПб., 2013. С. 26. (На с. 36 — фотопортрет А. Я. Рабиновича.)
18. Рассказ Александра Яковлевича подтверждается печатным каталогом собрания М. С. Лесмана; в нем значится более двадцати книг с владельческой надписью С. Б. Рудакова (см.: Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. Аннотированный каталог. Публикации. М., 1989; по именному указателю).
19. Лесман М. Тайна трех архивов. С. 188.
20. Предполагалось, что текст будет напечатан в брюссельском Собрании сочинений Вяч. Иванова; том писем, однако, не состоялся (четыре первых тома вышли в 1971—1987 гг).
21. Ср.: «Машинописная копия, переданная В. А. Мануйловым (оригинал находится в США)» (Иванова Л. Н. Римский архив Вячеслава Иванова. Часть 2 // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1998—1999 год. СПб., 2003. С. 441).
22. Неизвестные письма Н. С. Гумилева. Публикация Р. Д. Тименчика // Известия Отделения языка и литературы. 1987. Т. 46. Серия литературы и языка. № 1. С. 70.
23. Там же. С. 67.
24. Например: Бронгулеев В. В. Посредине странствия земного. Документальная повесть о жизни и творчестве Николая Гумилева. Годы: 1886—1913. М., 1995. С. 208. При этом автор делает следующую оговорку: «Оригинал (sic! — К. А.) письма Вяч. Иванова, хранящийся в собрании В. А. Мануйлова, к сожалению, был недоступен автору, и здесь публикуется только выдержка их него». Ссылка на публикацию Р. Д. Тименчика отсутствует.
25. Переписка Гумилева и Брюсова, подготовленная к печати Р. Д. Тименчиком и Р. Л. Щербаковым, опубликована в кн.: Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 2. М., 1994 (Литературное наследство. Т. 92).
26. Неизвестные письма Н. С. Гумилева. С. 70.
27. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 2. С. 407.
28. Позднее В. В. Бронгулеев выскажется более осторожно: «Дальнейший <после Греции. — К.А.> маршрут нашего молодого человека установить пока не удалось. Не ясно, смог ли он все-таки побывать в эту поездку на африканском побережье, и если смог, то где именно» (Бронгулеев В. В. Посредине странствия земного. Документальная повесть о жизни и творчестве Николая Гумилева. Годы: 1886—1913. С. 60).
29. Шубинский В. Николай Гумилев. Жизнь поэта. СПб., 2004. С. 136.
30. Лукницкий П. Н. Труды и дни Н. С. Гумилева. СПб., 2010. С. 110.
31. «К сожалению, письма Гумилева к родителям из Парижа до нас не дошли. Они пропали в Царском Селе…» (Шубинский В. Николай Гумилев. Жизнь поэта. С. 148).
32. Там же. С. 151, 158.
33. Гумилев Н. С. Полное собрание сочинений. В 10 т. (далее — ППС). Т. 8. Письма. М., 2007. С. 122.
34. См.: Неизвестные письма Н. С. Гумилева. С. 55; ППС. Т. 8. Письма. С. 112.
35. Шубинский В. Николай Гумилев. Жизнь поэта. С. 158.
36. О подробностях этого конфликта см.: Неизвестные письма Н. С. Гумилева. С. 65—66.
37. Там же. С. 70. Письмо представляет собой черновик. Первая публикация (с воспроизведением зачеркнутых слов и словосочетаний) в кн.: Николай Гумилев. Неизданное и несобранное. Сост., ред. и коммент. М. Баскер и Ш. Грей. Paris, 1986. С. 128—129.
38. Неизвестные письма Н. С. Гумилева. С. 71.
39. Ахматова А. Листки из дневника // Ахматова А. Собрание сочинений. В 6 т. Т. 5. Биографическая проза. Pro domo sua. Рецензии, интервью. Сост., подг. текста, коммент., статья С. А. Коваленко. М., 2001. С. 94.
Суждение Ахматовой основывалось, в частности, на содержании публикуемого письма Городецкого к Гумилеву, которое находилось среди документов, переданных ею С. Б. Рудакову. «Уцелели письма, которыми они обменивались, — сказано у Ахматовой, — т. е. я имею в виду письма Городецкого к Гумилеву, недавно кто-то приобрел их у вдовы Рудакова, кот<орой> я дала их на сохранение, а она, как известно, торгует всем ей доверенным» (Там же. С. 94—95; «кто-то» — А. Я. Рабинович; сокращенное слово раскрыто неверно, следует: кот<орому>).
40. См.: Лукницкий П. Н. Труды и дни Н. С. Гумилева. С. 368—369.
41. См.: Там же. С. 583 (запись, датированная «1919. К 20 декабря»). См. также: Н. С. Гумилев в переписке П. Н. Лукницкого и Л. В. Горнунга. Публ. И. Г. Кравцовой (при участии А. Г. Терехова) // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 545 (письмо П. Н. Лукницкого к Л. В. Горнунгу от 6 июня 1926 г.).
42. Лукницкий П. Н. Труды и дни Н. С. Гумилева. С. 566. См. также примеч. 70.
43. Весы. 1908. № 3. С. 78; обзорная рецензия, содержащая, в частности, отзыв о сборнике Гумилева «Романтические цветы» (Париж, 1908).
44. Краткую сводку упоминаний о Леконт де Лиле (в связи с Гумилевым) см. в кн.: Тименчик Р. Д. История культа Гумилева. М., 2018. С. 56—58.
45. Неопубликованный перевод Николая Гумилева: «Малайские пантумы» Ш. Леконта де Лиля. Публ. К. С. Корконосенко // Западный сборник. В честь 80-летия Петра Романовича Заборова. СПб., 2011. С. 177—186.
46. Лаццарин Ф. Н. С. Гумилев — переводчик и редактор французской поэзии во «Всемирной литературе» // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2012. № 3. Май–июнь. С. 163—177.
47. Впервые опубликованы в кн.: Гумилев Н. Неизданное и несобранное. С. 69.
48. Георгий Александрович Альмединген (1884—1940-е) — поэт-переводчик, историк литературы. Окончил славяно-русское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета (1912). В 1919 г. работал для издательства «Всемирная литература», где общался, в частности, с Блоком, который ему покровительствовал. С 1923 г. — преподаватель кафедры русской литературы Педагогического института (ныне — университета) имени А. И. Герцена.
49. Владимир Степанович Чернявский (1889—1948) — поэт; друг Сергея Есенина и автор воспоминаний о нем.
50. Примечательно, что в современном четырехтомном русском издании Леконта де Лиля (М., 2016), которое его составители (Е. Витковский, В. Резвый) аннотируют как «канонический корпус стихотворений великого французского поэта», о Гумилеве, его переводах и предполагавшемся томе в издательстве «Всемирная литература» вообще не упоминается.
51. Написано на почтовом бланке кафе-бара «Джон Буль». В левом верхнем углу: CAFÉ-BAR «JOHN BULL» Rue Anastase, № 23 Alexandrie (Égypte) LOUIS DENA & RICHARD DOSSENA.
52. Название «Alexandrie» (Александрия) напечатано типографским шрифтом.
53. Дата указана по русскому стилю.
54. Патрас (Патры) — третий по величине город Греции, столица Пелопонеса. Гумилев намеревался посетить Патрас во время своего путешествия. 23 сентября (6 октября) 1908 г. он сообщал из Константинополя Вере Аренс свой возможный адрес: «…Греция. Патрас. Главный почтамт, до вост<ребования>» (ППС. Т. 8. Письма. С. 121).
55. Общепринятое ныне написание: Силламяги (Силламяэ).
56. Правильно: Каннука.
57. К своему письму от 3 июня 1911 г. Гумилев приложил четыре стихотворения: «Неизвестность» («Замирает дыханье, и ярче становятся взоры…»); «В саду» («Целый вечер в саду рокотал соловей…»); «Лиловый цветок» («Вечерние тихи заклятья…») и «Сон. Утренняя болтовня» («Вы сегодня так красивы…»).
58. Зачеркнуто: перестраивание.
59. Далее зачеркнуто: хорошо.
60. В своем письме к Вяч. Иванову (см. примеч. 57) Гумилев просил ознакомиться с присланными стихами и сообщить, не усматривается ли в них «паденье или нежелательный уклон» (Неизвестные письма Н. С. Гумилева. С. 64).
61. «Rosarium. Стихи о розе» — пятая книга второй части стихотворного сборника Вяч. Иванова «Cor Ardens» (М., 1911; в действительности — 1912).
62. Речь явно идет о стихах, поскольку в майской и июньской книжках журнала «Русская мысль» за 1911 г. была напечатана статья Вяч. Иванова «Достоевский и роман-трагедия».
63. Вольдемар Казимирович Шилейко (1891—1930), востоковед (ассириолог), поэт и переводчик; второй муж Ахматовой.
64. Так назывался, по предположению Р. Д. Тименчика, задуманный, но не состоявшийся «лекционный курс» (Неизвестные письма Н. С. Гумилева. С. 70).
65. Валериан Адольфович Чудовский (1882—1938?; расстрелян) — литературный критик, стиховед; постоянный сотрудник журнала «Аполлон», выполнявший в 1912—1913 гг. секретарские обязанности.
66. Евгений Александрович Зноско-Боровский (1884—1954) — драматург, театральный критик и профессиональный шахматист; секретарь «Аполлона» в 1909—1912 гг.
67. Петербургское издательство, основанное в 1914 г. и преемственно связанное с одноименным акмеистическим журналом, выходившим в 1912—1913 гг. Выпустило в общей сложности 12 книг (Ахматовой, О. Мандельштама, С. Городецкого и др.); закрылось в 1918 г.
68. Ошибка или небрежность Гумилева. В оригинале: Сурия (солнечное божество в индуизме).
69. Современное написание: Бхагават.
70. Правильно: Фидила (Phidylé).
71. Неудачный перевод французского названия «Les hurleurs» (в стихотворении Леконта де Лиля говорится о воющих гиенах). В современном переводе Е. Витковского: «Вой на берегу».