Неоконченные римские стихи Иосифа Бродского
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2018
Какие стихи Иосифа Бродского считать «римскими», а какие нет? По месту сочинения, по теме или сюжету? В Риме Бродский работал, в частности, над такими вещами, как «Пьяцца Маттеи», «Эклога 5-я (летняя)», «Римские элегии», «К Урании» (судя по черновой тетради 1981 года, где набросок этого стихотворения расположен прямо между страницами со строфами из «Римских элегий»). Здесь же осенью 1995-го были написаны одни из его последних стихов, которые в ретроспективе кажутся нам теперь программными, подводящими жизненные итоги.
Римская тема пронизывает и раннее творчество Бродского. В стихотворении «Письмо в бутылке» (ноябрь 1964, Норенская), еще не зная об уготованной ему судьбе, он выражал надежду, что милосердный Бог сохранит то, чего он пока не смог увидеть: «Америку, Альпы, Кавказ и Крым, / долину Евфрата и вечный Рим…» Там же — провидческое описание движения по кругу жизни в сопровождении двуликого Януса, приводящего к местам сколь неожиданным, столь и неизбежным; и спустя семнадцать лет тот самый Янус в виде эмблемы будет ежедневно приветствовать Бродского над дверями центрального входа в главный корпус Американской академии зимой-весной 1981 года:
Двуликий Янус, твое лицо —
к жизни одно и к смерти одно –
мир превращают почти в кольцо,
даже если пойти на дно.
«Римские тексты» Бродского напоминают палимпсест, и принцип такого их устройства подсказан топографией древнего города со сложной исторической архитектоникой и временными наслоениями (как сказано в отброшенной строке, не вошедшей в окончательный вариант «Римских элегий»: «В принципе время в Риме вправе / двигаться медленно»). В стихотворении «Фонтан» (1967) Бродский не только впервые осуществляет принципы поэтики «нового барокко», но и заимствует барочную графику (когда строки выровнены по центру, симметрично оси колонки набора) из стихотворения Ричарда Уилбера «Барочный фонтан в стене на Вилла-Шиарра».[1]
Казалось бы, что может быть дальше от заключенного в северной ссылке молодого поэта, чем Рим, — тем не менее именно там в 1964 году появляются воображаемые эпистолярные монологи Овидия, а также текст под названием «Einem alten Architekten in Rom» («Старому архитектору в Рим»), очевидно, отсылающий к стихотворению Уоллеса Стивенса «To an Old Philosopher in Rome» («Старому философу в Риме»), чьи реминисценции проникнут позже в метафорический строй «Римских элегий».
Неслучайно это стихотворение с его безошибочно римскими отличительными признаками Бродский перевел на русский язык: «…Воплощает иной / Заурядный фонтан, что Мадерны воздвигла рука / У Святого Петра — ибо там главный столб водяной / Рвется к небу, пока…».[2]
Гораздо сильнее печатных текстов воображение советского читателя стимулировали рассказы итальянцев и их экзотические сувениры. В дружеском послании славистке Сильване де Видович, датированном 28 января 1966 года, Бродский рисует лирический автопортрет:
Сильвана, благодарю
тебя за дары. Курю
уже не Житан, увы.[3]
Зато, по брегам Невы
бродя, листаю альбом
и Капри зрю в голубом
облаке — как наяву.
(Отчетливей, чем Неву.)
В продолжение стиха поэт сетует, что у него зима и мороз, и невозможно отличить березы от простых фонарей, но стоит лишь ему подсесть к теплу, как «сразу в темном углу / видишь ту, что живет / подле Тирренских вод». Воображаемая картина Италии заканчивается загадыванием будущего путешествия — не очень правдоподобного, но манящего, словно приключения героя «Божественной комедии»:
Может на склоне лет
куплю я себе билет
в эти края. Тогда
меня поведешь туда,
куда, забросив дела,
Биче Данта вела.[4]
Нога Бродского еще не ступала на берега Адриатики, когда в 1970 году он пишет «Атлет-легионер в блестящих латах…»[5] или в марте 1972 года — стихотворение «Письма римскому другу». Внутреннее зрение поэта вобрало черноморские впечатления и образы прочитанных книг, однако уже спустя десять месяцев поездка в Италию на первые заработанные деньги положит начало его настоящему знакомству с колыбелью западной цивилизации.
* * *
Для подборки в книге мы ограничивались текстами, бесспорно подпадающими под определение «римских стихотворений» Бродского. За пределами раздела остались «Тритон» (1994) — скорее всего, навеянное фонтаном Тритона (итал. Fontana del Tritone), созданным в 1642 году Бернини и расположенном на площади Барберини. Постамент фонтана образован четырьмя дельфинами, держащими на кончиках хвостов раковину. В ее раскрытых створках восседает Тритон, обреченный вечно выдувать из раковины моллюска водную струю (отсюда, по-видимому, и название стихотворения в первых публикациях — «Моллюск»). В пользу этой версии говорят как типично римско-итальянские маргиналии в тексте (Колизей, Апеннины и вездесущий турист с камерой фотоаппарата), так и мотив «сужающейся аорты» из последнего «римского стихотворения» Бродского «Корнелию Долабелле» (1995).
Тексты, имеющие косвенное отношение к римской теме, были опущены — к примеру, «Вертумн» написан Бродским в Милане, хотя само заглавное божество и названо «римским», а с героем посвящения автор чаще встречался в Риме, чем где-либо еще. В стихотворении «На виа Фунари» (1995) — загадочная на первый взгляд строка: «…загоняет нас прямо в землю, / как случилось с родителями, с братом, с сестренкой, с Д.». Под родителями, братом и сестрой Бродский имеет в виду покойных к тому времени родных Микелы Продан, жившей на виа Фунари; инициал «Д.» относится к Джанни Буттафаве, а не к владельцу закрывшегося кафе Джино, как могло бы показаться. Эту деталь проясняет один из черновых машинописных автографов перевода стихотворения на английский язык в Йельском архиве: в нем автор обводит букву «G.» синими чернилами, а на нижнем поле листа тем же цветом записывает полное имя умершего в 1990 году друга: Gianni (все остальные пометы в тексте сделаны либо карандашом, либо черным пером).
Трудно однозначно утверждать, что набросок следующего стихотворения, напечатанный на бланке Американской академии, сочинялся именно в Риме (найден среди бумаг после смерти поэта в ящике стола его нью-йоркского кабинета) — хотя он и выглядит вполне уместным в «римском каноне» Бродского:
<…> Известкой скрепленная скорлупа
хранящая от напора лба,
соли, рыхлого молотка
в сумерках три желтка.
Мало людей, и заслышав «ты»,
здесь резче делаются черты,
точно речь, наподобье линз,
отделяет пейзаж от лиц <…>[6]
На странице с продолжением текста, начинающегося на бланке Американской академии, записан фрагмент, в котором можно безошибочно узнать подступ к стихотворению «Письмо в Академию» (1993) — таким образом, близость расположения двух внешне не связанных текстов в одном черновике, возможно, даже позволит уточнить, в какую именно гипотетическую академию письмо предназначалось.[7]
Встречаются и другие любопытные интерполяции в знакомых текстах — так, на странице черновика стихотворения «Бюст Тиберия» под строкой «Ты выглядишь естественной машиной» можно прочесть отброшенную впоследствии строфу («Оракулы молчат / столпотворенье дней напоминает / шеренги легионов…»).[8]
Пользуясь случаем, проясним путаницу относительно авторства стихотворения 1964 года, иногда публикуемого под названием «Овидий», которое часто приписывается Бродскому. В действительности оно принадлежит перу Александра Кушнера. Созданное под впечатлением суда над поэтом, стихотворение было отправлено ему с общим другом И. Ефимовым в деревню Норенская — первая из пяти строф, ритмически почти неотличимая от раннего Бродского (ср. «Плывет в тоске необъяснимой / пчелиный хор сомнамбул, пьяниц»), активизирует ложную память:
Заснешь с прикушенной губой
средь мелких жуликов и пьяниц.
Заплачет горько над тобой
Овидий, первый тунеядец…
Для издания в книге «Рим Иосифа Бродского» аппарат примечаний был обновлен и приведен в согласие с историко-топографическими задачами литературного путеводителя. Поэтические тексты были сверены с рукописными оригиналами, хранящимися в архивах И. А. Бродского, и публикуются в хронологическом порядке (автор говорил, что единственный известный ему принцип составления сборников — хронология: «Еще — чередование длинных и коротких, все остальное — выпендреж»[9]). Для журнальной публикации в «Звезде» мы выбрали ряд ранее не публиковавшихся поэтических отрывков из Йельского архива поэта; ниже предложена попытка реконструкции из этих неоконченных фрагментов возможного «римского текста», конгениального авторскому замыслу.
* * *
Ночь в спящем Риме. Если воспарить,
увидишь купола и колокольни
зубцы руин которые остры
речную серебрящуюся нить
деревья забывающие корни
и проституток скромные костры
вдоль множества дорог ведущих к Риму
Набросок находится в линованной тетради среди архивных документов Иосифа Бродского рукописного отдела Байнеке Йельского университета.[10] Строфа записана синими чернилами и перечеркнута крест-накрест, ниже — и продолжаясь на развороте напротив — следуют еще несколько «подходов» к теме, которыми поэт, очевидно, также остался не совсем доволен:
Останки колоннады, что сродни
разжатым пальцам, крепкие руины
* * *
и проституток скромные костры
вдоль <Аппиевой некогда дороги>
автострады бегущие сквозь болота[11]
* * *
негромким свистом подзывает пса
* * *
из грязных пальцев ловкую посуду
склоняется — но, встретивши глаза
на задних лапах замершего пса,
внезапно выпрямляется: не буду.
То, что пленэрная зарисовка скорее всего относится к итальянскому опыту Бродского, подтверждается тем, что на обороте листа автор повторяет строку о посуде с незначительной вариацией («из грязных пальцев нежно посуду»), переходя к четверостишию:
Большое <каменное> кременистое гнездо
Одно из тех в Италии, откуда
мы выпорхнули в город, в либидо
в метро <?>, в экономическое чудо[12]
* * *
Процитированный рукописный фрагмент — не единственный обнаруженный вариант неоконченного стихотворения: машинописное продолжение на пергаменте, публикуемое ниже, свидетельствует в пользу того, что для Бродского это была не мимолетная запись, а ядро будущего поэтического текста.[13]
Из-за небрежности архивариуса определение временных рамок создания наброска оказалось сдвинуто примерно на два десятилетия по сравнению с фактической датировкой черновика (набросок вложен в папку, озаглавленную «Фонтан, наброски / 1967»); произошло это из-за схожести позднего зачина Бродского с написанным им же в Советском Союзе стихотворением 1967 года «Фонтан»: «Из пасти льва / струя не журчит и не слышно рыка…».[14] При этом ложная хронология игнорирует содержание текста с явными конкретными топографическими привязками к уже знакомым и полюбившимся автору местам, описывающего живую, типично римскую уличную сценку.
Из пасти алебастрового льва
бездомный пес на площади Навона
пьет ледяную воду декабря.
Глухая ночь, но площадь не мертва:
шумит фонтан. И странник, у кого на
всем белом свете ни души, творя
из грязных пальцев мелкую посуду,
склоняется — но, встретивши глаза
на задних лапах замершего пса,
внезапно выпрямляется: не буду.
Луна над Римом. Если воспарить,
<увидишь храмы, трубы, колокольни
что прячут в тучах звуковые корни>[15]
увидишь купол, башню колокольни
пустившей в тучах звуковые корни
увидишь Тибра вьющуюся нить,
огрызки колоннады, что сродни
разжатым пальцам, бурые руины.
Но Время, хоть их трижды перекрась
Физиология Рима («разжатые пальцы, бурые руины» — последняя фраза модифицирует «крепкие руины» из раннего наброска) проигрывается Бродским в первом печатном варианте «Пьяцца Маттеи» (Эхо. 1980. № 4/12; под заглавием «Я пил из этого фонтана»). Как заметил в комментарии Л. Лосев[16], в варианте «Эха» завершение тринадцатой строфы отличается:
Сего податель
вновь инструмент перебирает,
и славит лира
Рим, чьи руины выпирают,
как ребра мира.
При сличении рукописного и машинописного инвариантов строфы становится очевидным, что по сравнению с первоначальным замыслом (а таковым мы предлагаем считать запись от руки) в печатной версии пропадает образ путан, греющихся у небольших костров вдоль дороги; серебрящаяся нить реки, напротив, приобретает узнаваемые очертания конкретной водной артерии, пролегающей через сердце Рима, — реки Тибр.
Наметившийся было римский мотив так и не был реализован в полновесную поэтическую сюиту, правда, еще одна попытка зафиксирована на сохранившемся в Йельском архиве машинописном листе: первая строфа здесь повторена без изменений, за исключением набранного с заглавной буквы «Не буду». В то же время есть и существенное дополнение: ко второй строфе приросли несколько строк:
Останки колоннады, что сродни
разжатым пальцам. Бурые руины.
Но Время, хоть их трижды перекрась,
являет лучше, нежели они,
подъем струи, падение струи на
отверстие, из коего взялась[17]
На обороте листа рукой Бродского записан ряд слов и фраза «не сглазь», рифмованная позиция к «взялась» и «перекрась», воспользоваться которой ему, увы, не пришлось. Взгляд на площадь Навона с птичьего полета, сочетаемый с внезапной сменой поэтической оптики, способной различать фонтанное отверстие, из которого бьет струя, напоминают о стремительном переключении планов от микро- к макротехнике, разработанной и отточенной в «Осеннем крике ястреба» (1975). Можно даже предположить, что именно этот очевидный самоповтор заставил строгого автора отложить не до конца развитую тему в сторону. По словам Бродского, текст писался в Саут-Хэдли, но был закончен в Италии: «Большая часть написана там, на месте, несколько строф я дописал в Риме».[18]
Впрочем, несмотря на то, что стихотворение явно не задалось, Бродский не сразу оставил надежду на его завершение. Подтверждением тому служит следующий подход к сюжету, навеянному одним из барочных фонтанов площади Навона.
* * *
Попытка Бродского развернуть тему отразилась на машинописном листке с тремя последовательными слоями авторской редактуры — исправления внесены черным пером, шариковой авторучкой темно-синими чернилами и красным фломастером. При разборе архива лист оказался вложенным в отдельную папку[19], поэтому подлинный смысл и эволюция творческого замысла могут быть поняты исключительно в контексте двух предыдущих отрывков из разрозненных источников одного и того же депозитария.
Несмотря на отсутствие авторской датировки в рукописи или каких бы то ни было помет, которые позволили бы установить приблизительное время создания набросков, публикуемую ниже версию в силу ее полноты можно считать максимально приближенным вариантом к финальной авторской воле (насколько окончательным может быть черновик, а судить мы можем только в сравнении с процитированными ранее фрагментами; не исключено, что позже всплывут и другие, так же случайно сохранившиеся отрывки или даже беловики стихотворения из другой коробки). Текст воспроизводится со всеми наслоениями, включая две вычеркнутые красным строки:
Из пасти каменного аллегорического алебастрового льва
бездомный пес на площади Навона
пьет ледяную воду декабря.
Глухая ночь, но площадь не мертва:
шумит фонтан, и странник, у кого на
всем белом свете ни души, творя
из грязных пальцев мелкую посуду,
склоняется, но, повстречав глаза
на задних лапах замершего пса,
внезапно выпрямляется: не буду.
Ночь в спящем Риме. Если воспарить,
увидишь виллы, спрятанные в кущах,
костры блядей вдоль автострад, ведущих
в Рим, Тибра серебрящуюся нить,
огрызки колоннады, что сродни
разжатым пальцам, бурые руины,
и в свалке туч, как втоптанное в грязь,
светило, отрицающее дни;
и взлет струи, падение струи на
отверстие, из коего взялась.[20]
На том же листе внизу после машинописного набора черным пером от руки набросаны строки:
Громоздкий (пыльный) мозг
не мыслью … осилен
пустота извилин
(лишь) пронесется таки
с остатками яви
Материал, из которого выполнена скульптура фонтанной композиции, заставил автора несколько потрудиться в определении. Изначально напечатанное «алебастрового» применительно ко льву Бродский зачеркивает и надписывает над строкой другое прилагательное: «аллегорического»; но и это его не удовлетворяет — он снимает промежуточный вариант, чтобы вставить «каменного». Последний эпитет представляется наиболее точным, если речь на самом деле идет о льве с разинутой пастью, украшающем основу многофигурной композиции Фонтана четырех рек (Fontana dei Quattro Fiumi), установленного в центральной части вытянутой площади Навоны.
Сооруженный в 1648—1651 годах по проекту Бернини и украшенный статуями речных богов, которые олицетворяют главные реки четырех частей света (Нил, Ганг, Дунай и Ла-Плату), фонтан является композиционным центром пьяцца Навона. Когда-то на месте площади располагался античный стадион, возведенный в I веке н. э. Домицианом и использовавшийся для гонок колесниц (отсюда продолговатая форма унаследовавшей древнеримские контуры современной площади). Бродский любил проводить время в местных кафе, где по вечерам бурлит городская жизнь — прилегающие заведения и пространство между фонтанами заполняют римляне, туристы, художники и уличные артисты. Существует фотография Бродского в компании К. Верхейла и его голландских друзей у Фонтана четырех рек.
Из обломков скал, на поверхности которых установлены скульптуры Бернини, в небо вздымается копия древнего египетского обелиска. Изображение льва находится у подножия композиции; правдоподобно, что пес, увиденный Бродским, утолял жажду как раз из пасти-фонтана этого самого каменного зверя.
* * *
В другом блокноте Бродского карманного формата первая страница начинается записью по-английски и являет собой, по-видимому, набросок письма, адресованного австралийскому поэту Лесу Мюррею: «Дорогой Лес, прости за то, что пишу от руки, но моя пишмашинка уже запакована, ибо я покидаю Рим — где провел последние 4 месяца…»[21] На этом обращение прерывается; после отчеркнутой горизонтальной линии следуют несколько поэтических строк тем же черным пером (судя по нажиму, вероятно, сделанных позже):
Город знаком будто ты
в нем вырос
и похоронен
мысль под замком и воздух
крупитчат и проворонен
Исходя из расположения на странице, данный черновик можно соотнести с римскими впечатлениями Бродского в последние дни (или даже часы) пребывания в итальянской столице.
За этими плохо разбираемыми словами следует еще одна запись: «Покидать Венецию в 5 утра действительно как покидать теплую постель со спящей красавицей», — что может означать как предвкушение, так и продолжение венецианского путешествия (в 1981 году Бродский из Рима направился в Лондон).
В другой коробке, содержащей разрозненные черновики опубликованных стихов и неоконченные наброски, обнаружен недатированный машинописный листок. Судя по содержанию, Бродский успел перепечатать с незначительным изменением начало процитированного выше текста и немного его продолжить:
Город знаком будто ты в нем вырос и похоронен
рты под замком, и воздух крупитчат и проворонен
смерть со своей косой, рядом с ней ты в кашне и
в итальянском плаще и в шляпе. И ты страшнее.[22]
Античные мотивы Бродского объединяются в левантийский текст, для которого признаки культурной доминанты гораздо существеннее конкретных географических привязок. В неопубликованном наброске «Средиземноморское» (помеченном июнем 1974 года, с указанием карандашом в квадратных скобках места — Cyprus): «Пустая вилла. Треснувший фронтон / со сценами античной рукопашной».[23]
Милитаристскую метафору из эпохи Древнего Рима (череда дней, сравнимая с армейской боевой единицей из приблизительно пяти тысяч пехотинцев и нескольких сотен всадников во главе с легатом) находим в клетчатой тетради Бродского 1980-х годов:
Оракулы молчат
столпотворенье дней напоминает
шеренги легионов. И с трудом
распознаваемая <смертным оком> человеком Клио
подтягивает издалека резервы
(исключая нас)[24]
* * *
Стихотворение на случай «В роскошной сasa Malcovati…» описывает обстоятельства посещения Бродским острова Искья в 1983 году. Во время того визита он останавливался на вилле у своего друга — итальянского слависта Фаусто Мальковати. В течение почти десятидневного пребывания на острове поэта сопровождала молодая римлянка. Бродский оказался запечатлен на фотографиях, сделанных ею в те дни[25]:
В роскошной сasa Malcovati
одно нас мучило: кровати
зане постель для ленинградца
должна быть Piazza del Palazzo
для римлянки, лежащей около –
она должна быть как del Popolo.[26]
Бродскому стихотворение, наверное, казалось удачным — судя по тому, что начало его он цитировал, среди прочих, Людмиле Штерн, также посетившей Искью и решившей, что она услышала самостоятельное «двустишие» (существующее продолжение, по-видимому, осталось Штерн неизвестным). В запомнившейся мемуаристке версии первые строки звучат так:
Прекрасна каза Мальковати,
Одна беда — малы кровати.[27]
* * *
В 2003 году Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме получил в дар от вдовы поэта Марии Соццани-Бродской и его зарубежных друзей книги, документы, плакаты, открытки из рабочего кабинета в Саут-Хэдли. Весной 2015 года в собрание вошли вещи из его последней квартиры в Бруклине (Нью-Йорк) — также дар Соццани-Бродской. На обороте одной из открыток, принадлежавших Бродскому, обнаружился набросок римского стихотворения, предназначенного скорее всего кому-то из близких друзей или родителям. На лицевой стороне открытки — вид с птичьего полета на площадь Святого Петра в Ватикане. Десять строк записаны черным пером и, судя по упоминанию «пана Папы» (то есть Кароля-Юзефа Войтылы, известного под именем Иоанна Павла II) и «вооруженного турка», были сочинены не раньше весны 1981 года (покушение на предстоятеля Римско-католической церкви 13 мая 1981 года совершил член турецкой ультраправой группировки «Серые волки» Мехмет Али Агджа). По-видимому, это — единственный оригинал поэтического текста, который так и не был отослан по почте:
Под колоннадой Св. Петра
толпа паломников с утра
ждет появленья пана Папы;
индусы, негры и арапы<,>
китайцы — люди всех мастей
стоят тут, не щадя костей,
и, вооружены и юрки,
мелькают между ними турки.
Я видел Папу пару раз <.>
Вокруг пестрит от рас и ряс.[28]
Текст этой статьи был прочитан 10 декабря 2017 г. в Петербурге в форме доклада в «полуторах комнатах» И. Бродского, на конференции в честь 30-летия вручения поэту Нобелевской премии. Репродукции цитируемых автографов из архива поэта воспроизводятся в книге Ю. Левинга «Рим Иосифа Бродского», которая готовится к выходу в петербургском издательстве «Perlov Design Center» летом 2018 года. Автор выражает признательность Фонду по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского за разрешение включить реконструкцию неопубликованных поэтических фрагментов в его исследование о Риме Бродского.
1. См. комментарий Льва Лосева в издании: Бродский И. Стихотворения и поэмы. В 2 т. Т. 1. СПб., 2017. С. 343—344 (в издании в серии Новая библиотека поэта (см. примеч. 15) менее точно — «Вилла-Скьярра»).
2. Вилла-Шиарра – украшенный фонтанами общественный сад на склонах Яникульского холма; архитектор Карло Мадерно (1556—1629) завершил работу Микеланджело над собором Святого Петра.
3. О контексте и самих дарах см. интервью автора с де Видович в разделе «Глазами очевидцев» в книге «Рим Иосифа Бродского».
4. Цит. по машинописи в Йельcком архиве (Box 53. F. 927). В рукописном автографе, преподнесенном Бродским де Видович, — несущественные разночтения (Архив С. де Видович, Рим).
5. Стихотворение «Император» в цикле «Post aetatem nostram» («После нашей эры»); как утверждал Бродский, «действие стихов из этого цикла происходит в Древнем Риме» (Cirio Rita. «Galeotte furono le marionette» // L’Espresso. 12 Maggio, 1995. P. 112—114; первую русскую публикацию «Рим и театр» см. также в книге «Рим Иосифа Бродского»).
6. Всего в тексте на бланке Академии пять строф; выше процитированы третья и четвертая строфы. Позже Бродский вернулся к черновику — уже не на римском бланке — в стихотворении станет шесть строф и поменяется порядок четверостиший («Немыслимый как итог ходьбы…». Йельcкий архив; Gen MSS 613. Box 62. F. 1362).
7. «И ты не выдумаешь и не увидишь птицу / с пятидесятью <sic> крыльями…»; ср. в опубликованной версии: «Как это ни провинциально, я / настаиваю, что существуют птицы / с пятьюдесятью крыльями».
8. Строфа записана черным пером, в то время как набросок «Бюста Тиберия» — красными чернилами.
9. Из неопубликованных примечаний Петра Вайля к надписям на подаренных ему Бродским книгах (Э. Вайль — Ю. Левингу, 16 июня 2015).
10. Йельский университет. Gen MSS 613. Box 36. F. 753.
11. В ходе строительства главной античной общественной дороги Рима в 312 году до н. э. цензор Аппий Клавдий Цек приказал осушить землю и провести канал через Понтинские болота; дорога (лат. Via Appia) получила свое название в его честь.
12. В почтовой открытке с видом на фонтан Треви, посланной К. М. Азадовскому из Рима, Бродский в шутку писал: «Отвидовел я, Констан; а шузня здесь такая, что страна экономического чуда не заманит шляться босиком» (9 января 1975 г.; из личного архива К. Азадовского, которому автор приносит свою искреннюю благодарность за разрешение процитировать данный текст).
13. Gen MSS 613. Box 58. F. 1140.
14. Бродский И. А. Стихотворения и поэмы. В 2 т. Вступит. статья, сост., подгот. текста и примеч. Л. В. Лосева. СПб., 2011 (Новая Библиотека поэта). Т. 1. С. 187.
15. Две строки не перечеркнуты, а впечатаны на правом поле страницы — параллельно основной строфе — как инвариант.
16. И. Бродский. Стихотворения и поэмы. В 2 т. СПб., 2011. Т. 2. C. 54.
17. Йельский архив. Gen MSS 613. Box 58. F. 1140.
18. Бродский И. Комментарии к стихотворениям // Пересеченная местность. Сост. и автор послесловия Петр Вайль. М., 1995. С. 151.
19. Йельский архив. Gen MSS 613. Box 58. F. 1140.
20. Йельский архив. Gen MSS 613. Box 59. F. 1209.
21. Йельский архив. Gen MSS 613. Box 39. F. 789. Перевод мой. — Ю. Л.
22. Йельский архив. Gen MSS 613. Box 58. F. 1167. В папке машинопись значится недатированной, но по записи в блокноте ее можно отнести к весне 1981 г. Кроме того, блокнотная запись довольно неразборчива, и машинописный текст проясняет некоторые темные места рукописи.
23. Йельский архив. Gen MSS 613. Box 66. F. 1646.
24. Йельский архив. Gen MSS 613. Box 36. F. 761.
25. Полная серия находятся в частном собрании в Риме и несколько снимков — в Йельском архиве.
26. Йельский архив. Gen MSS 613. Box 37. F. 768.
27. Штерн Л. Поэт без пьедестала. М., 2010. С. 39.
28. Из собрания Отдела фондов Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме. Ф. 13. Оп. 1. Д. 105 (МАКП-19729). Приношу благодарность работникам музея за их неизменную и бескорыстную поддержку моих исследований.