Пособие по установлению и сохранению истории семьи. Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2018
Заграничные связи — порок биографии
советского подданного
Важнейшим вопросом для советской власти были любые контакты подданных с заграницей. Вопросы об этом задавали на чистках, при приеме в партию, при назначениях и пр. Контролем за контактами с зарубежьем плотнейшим образом до конца 1980-х годов занимались советские спецслужбы.
Любого общения с «закордоном» советская власть чрезвычайно опасалась. Ведь, с одной стороны, советский гражданин мог описать своим иностранным знакомым (тем более родственникам) истинную картину дел в СССР (а не экспортную пропагандистскую картинку, которую готовили в Кремле и по его поручению на Лубянке). С другой стороны, возникал риск того, что советский гражданин узнает, как на самом деле «загнивает» капиталистический строй за рубежом, и увидит противоречия между действительностью и обработанными советской цензурой представлениями. Родственников же и знакомых за границей (особенно в Прибалтике, Польше, Бессарабии, Финляндии, в Китае) у советских граждан после распада Российской империи могло быть немало. На пике большевистского террора 1930‑х данные о наличии контактов за границей стали инструментами в «национальных операциях» НКВД: людей обвиняли в шпионаже в пользу Польши, Германии и пр. Значительная часть этих обвинений закончилась расстрелами.[1]
Опять же, почему эти факты важны в работе по родословию? А очень просто. Если чьи-либо предки ведут свои корни с какой-либо окраины Российской империи (той же Польши или Финляндии), то можно с высокой степенью вероятности предполагать, что об этом потомкам могло быть в советский период не рассказано. Для их же спокойствия и блага. Если же в какой-то семье были связи с дальним зарубежьем, то такие факты были в СССР часто под еще более суровым табу. Несколько примеров того, как советские подданные сталкивались с проблемами из-за своих зарубежных связей: «Проверкой установлено, что инструктор РК (райкома партии. — Д. П.) т. Медунецкая И. А. начиная с 1944 года и до 1948 года систематически поддерживала связь со своим дядей Захаровым А. А., с 1914 года проживающим в Америке. Регулярно отвечала на его письма, а также получала несколько посылок <…>. Кроме того, установлено, что второй брат отца — Захаров Н. А, в 1935 году был выслан из Ленинграда. Все вышеуказанные факты т. Медунецкая ни в автобиографии, ни в анкетах не указала. <…> Установлено также и подтверждается самой Медунецкой, что ее дедушка до Октябрьской революции имел три пятиэтажных дома в гор. Ленинграде по Бронницкой улице. Ленинский РК считает невозможным дальнейшей пребывание Медунецкой в аппарате райкома». От печальной участи падения с партийного олимпа районного масштаба не уберегло тов. Медунецкую и заблаговременно направленное заявление на почту об отказе от всех посылок от зарубежного дяди: «8 декабря 1947 г. Директору Главпочтампта. Прошу Вас дать указание отделу посылок из-за границы, что в случае поступления для меня посылок из Америки (город Чикаго от дяди Захарова Алексея Александровича) отправлять их обратно в Америку».[2] Это заявление — чудесный и плохо понятный в XXI веке памятник эпохи.
Даже санкционированные советской властью и необходимые контакты с иностранцами доверялись не всем. Так, переводческое дело социально чуждым, несмотря на то что именно среди них наибольшее число граждан, хорошо знающих иностранные языки, доверять нельзя. Из секретной профсоюзной инструкции 1930 года: «Предзавкомам заводов <…>, Председателям клубов.
Возрастающий спрос на переводчиков иностранных языков, обслуживающих группы иностранных туристов, рабочих делегаций, группы иностранных промышленников и т. д. заставляет обратить особое внимание вопросу социального подбора этих переводчиков. Так как при комплектовании кадров этих переводчиков значительное место имеют лица, оканчивающие кружки и курсы иностранных языков при клубах, красных уголках и т. п., предлагается:
1. Уделять в будущем особое внимание социальному подбору учащихся курсов и кружков иностранных языков, не допуская в кружки лиц классово чуждых.
2. Проверить в течение двухдекадного срока состав учащихся в кружках в настоящее время, с целью чистки от чуждого элемента.
3. При окончании курсов и кружков рекомендовать в переводчики в первую очередь лиц политически выдержанных (партийцев, комсомольцев и беспартийных рабочих) <…>.
Зав Плановым Бюро Гаппоев, Инструктор Голубев».[3]
Чудесный советский термин «социальный подбор» может быть легко заменен на «социальную сегрегацию», «социальный апартеид», «биографический геноцид», «стратоцид» и т. п.
Отношения власти большевиков и советских подданных, как правило, следует характеризовать как лишенные взаимного доверия. Со стороны власти это проявлялось, например, в том, что Коммунистическая партия и ее спецслужбы на протяжении 70 лет своей власти тайно собирали различную информацию о вполне благопристойных гражданах, к которым порой не было никаких претензий. Одним из аспектов секретных исследований было как раз наличие у советских подданных зарубежных связей. Вот пример из жизни политотдела Первой бригады подводных лодок Балтийского флота, который в 1938 году направил в штаб флота не один секретный список с конфиденциально полученными на личный состав данными. Среди этих списков были перечни моряков, имеющих «компрометирующие» их данные в виде связей с заграницей. Посмотрим, каких «крамольников» на флоте «накопали» политруки: «Федоров Иван Никитович, береговая база, национальность — карел, к. о. электриков сверх. ср. службы, 1911 г. р., канд. ВКП(б), Место рождения — Село Готнаволок, Петровский район Карельская АССР. Кто из родственников живет за границей, где и какая связь: есть тетка, 2 дяди и бабушка в Финляндии. Связь порвана с 1935 года. Краткая политическая характеристика: в работе по специальности медлителен, в партийной работе не активен, замкнут, были случаи нарушения воинской дисциплины <…>. У жены отец и брат финны, арестованы органами НКВД. Жена работает в г. Ленинграде. Политически развит удовлетворительно. Над повышением своего уровня работает недостаточно».
Некоторые секретные донесения подобного рода могут раскрыть сегодня потомкам даже не родословные детективы, а полноценные семейные тайны, ключ к разгадке которых может стать предметом поиска на многие годы. Из тех же списков на моряков: «Ефимьев Николай Николаевич, подлодка „Щ-305“, русский, командир БЧ-5, воен. инженер 3 ранга, 1913 г. р., б/п, место рождения — ст. Облучье. Кто из родственников живет за границей, где и какая связь: мать за границей, где точно, неизвестно. Краткая политическая характеристика: сын дворянина — полковника, который был за границей в Польше, г. Холи и Австрии. Умер в 1923 году. Свое социальное происхождение скрывал до 1935 года, выдавая себя за беспризорника. Мать неизвестно где находится. Ефимьев говорит, что она с любовником в 1918 году уехала неизвестно куда. Его же какая-то гражданка привезла в Ленинград и устроила в детский дом <…>. До разоблачения классовых врагов <…> вел себя развязано, а теперь замкнулся <…>. Политическими вопросами не интересуется <…>. Мало инициативен. Над собой работает только по специальности».[4]
Обнаружение родственников за границей, а тем более переписки с ними могло вплоть до самой перестройки сильнейшим образом навредить карьере советского подданного. Так, на партсобрании Ленинградской студии документальных фильмов в 1975 году разбирали дело режиссера О., который «дезинформировал партбюро и администрацию, скрыв некоторые анкетные данные». Как утверждает директор студии Кузин В. И., «никакого криминала в том, что он менял фамилию и имеет бабушку в Испании, нет. Плохо, что он скрыл это, он имеет переписку с ней и отрицает это. Ведь он ничего о ней не знает, чем она занимается, что она из себя представляет». Результатом этой трагической семейной истории было закономерное решение партбюро: «В связи с тем, что режиссер О. скрыл некоторые анкетные данные, чем дезинформировал партийное бюро, отозвать выездное дело режиссера О.».[5] Иными словами, герой этого эпизода отделался в рамках этого протокола тем, что выезд за границу для него оказался закрыт.
Кстати, в чем лукавил директор в приведенной цитате, так это в том, что проблема наличия бабушки за границей якобы не существует. Директор студии прекрасно понимает, что с такими анкетными данными режиссера не только вряд ли бы выпустили за границу на съемки фильмов, но и, скорее всего, не приняли бы на работу на киностудию, «выпускающую идеологическую продукцию».[6] Поэтому причина, по которой режиссер О. был вынужден «забыть» о своей заграничной бабушке, очевидна.
Выдуманные биографии
И хотя все последние семь десятилетий отделы кадров учреждений
и органы ЧК—ГПУ—НКВД—МГБ—КГБ
активно занимались собиранием генеалогических
сведений о своих современниках, качество этой информации,
отраженное в анкетах
и автобиографиях, далеко не всегда удовлетворительное.[7]
У меня была единственная цель — скрыть от партии дворянское
происхождение своей жены. Для этого я пошел на преступление.[8]
Заполнение советским человеком анкет — совершенно особый и драматичный процесс: «Бесконечные умолчания, искажения и маскировки — одна из черт советской жизни. Неполные биографии и автобиографии, вымаранные страницы жизни, забытые знакомые. <…> Многие семьи десятилетиями жили в таком режиме…».[9]
В упоминавшемся уже обзоре перлюстрированной НКВД переписки граждан приводятся случаи, когда граждане, для того чтоб их не исключили из партии, пытаются получить, в том числе с помощью знакомых и родственников, подтверждение своего «лояльного» происхождения и «правильных» элементов биографии. Вот как об этом говорится в отчете НКВД по Ленинграду: «В связи с проверкой партдокументов мы зафиксировали в течение октября месяца 36 характерных документов. Некоторые документы содержат замаскированные просьбы сомнительных и исключенных членов партии добыть заведомо неверные справки и отзывы на эти просьбы».[10] Представим несколько характерных цитат, показывающих, насколько для советского гражданина значима была проблема происхождения и биографии его и родственников.
«Стоял один вопрос — итоги проверки партдокументов. Я весьма беспокоилась, что вот-вот дойдут в списке исключенных до тебя и разоблачат в то же время и меня. Но тебя зачитали последним „исключить как кулака“ по полученному подтверждению из Молотовской парторганизации <…>. Теперь если тебя будут исключать с курсов, в связи с исключением из партии, то обязательно заезжай, как можно скорее в Сергу-Пермь и возьми справки, что твой отец не кулак и т. д. Возьми в Перми в Горкоме выписку из протокола комиссии по чистке 1929 года, не успокаивайся на том, что у тебя есть справки 1932 года, им теперь не верят, и постарайся взять подлинники 1935 года, заверенные НКВД…» (из письма Ермолаевой Ермолаеву на адрес: Ленинград, Фонтанка <…>).
«У меня к тебе просьба, мне нужно в Райком документы с 17-го года, где я был. Так вот, мы с тобой были первоначально в партизанском отряде т. Соболева, потом в Заготлесе в Астрахани, и еще в отряде т. Полунина в г. Баку…» (из письма Володина Артамонову в г. Порхов). Прокомментируем: так могли создаваться у граждан новые биографии-легенды. Вот такие родословные детективы и придется расследовать потомкам.
«Если ты сумеешь достать справку о соц. происхождении, что ты до революции, до 1912 года работал на мельнице, а с 1912—17 гг. имел ларек в с. Верховье, после 1917 года занимался земледелием и т. д. <…> то достань…» (из письма Шольмана Гольману в БССР, пос. Бешенковичи).
«Мы живем не так, как хотелось
бы нам, а так, как нам диктует партия.
Я очень сочувствую твоей неприятности, но в то же время не сомневаюсь, что
ты не добьешься того, чтобы получить обратно (партийный. — Д. П.) билет. Мой совет, съезди в Буйский Райком,
раскопай сам архивы или заручись справками старых членов партии, подтверждающих
принадлежность твою к партии» (из письма Тимофеева Иванову
в Ивановскую обл., Предтеченский район).
Нечего удивляться, что по результатам такой творческой активности граждан как в отношении своей биографии, так и истории предков появлялись противоречащие друг другу документы: «На члена партии Павлова имеются два документа, один от парткома завода „Русский дизель“ об участии его в оппозиции, другой от старых рабочих-партийцев, которые подтверждают, что он не участвовал в оппозиции. Надо срочно выяснить действительность…»[11] Или такие случаи: «В Институте есть люди с чуждыми идеологиями и по социальному происхождению чуждые, но наши парторганизации факультетов не проявили достаточной бдительности, не раскрывали этого гнойника. В группе 291 учится сын царского прокурора Шагалов. Он затесался в Институт по подложным документам как сын рабочего. Студент Альцев утерял партбилет, числится рабочим, а оказывается, он — сын раввина. Студент Андриевский исключен из КСМ — сын крупного царского чиновника, семье не дали паспорта, а в Институте остался учиться. (Безановский — 291 группа Лен. Индустриального института)».[12] Сегодня все эти противоречия — неминуемый предмет исследования послесоветского родослова.
В той же секретной сводке НКВД приводятся и выявленные при чтении спецслужбой частной переписки случаи недовольства граждан методом проверки родственников. Вот характерный пример, который доказывает то, что лояльность режиму при наличии «чуждых» родственников не гарантировала гражданину спокойствия и благоденствия:
«Мое недомогание ничто в сравнении с той огромной неприятностью, которая меня постигла, но которую я никогда не ожидал. У меня 9 числа задержан в Райкоме мой партбилет, ввиду поступившего ответа на запрос, посланный на меня Выборгским райкомом в связи с проверкой партдокументов. <…> Сообщают из Райкома по месту моего рождения, что отец имел от 10 до 15 десятин земли (чего фактически никогда не было), дяди мои по матери — один выслан с семьей, другой был офицером, недавно вернулся из ссылки, третий (самый старший), бывший полковник, проживает в эмиграции в Бессарабии, имеет, якобы, по сведениям, крупное поместье. Сообщая об этом, добавляют — исходя из этого считаем чуждым по соц. происхождению. В отношении „дяди полковника“ — это несусветная чушь, ибо какое я имею к нему отношение, когда мы с ним в жизни никогда не виделись, за много лет до моего рождения вовсе порвавший всякие связи со своими братьями. <…> Двое других: один до прошлого года состоял в колхозе, другой до 1932 года учительствовал в местной школе, как бывший офицер был сослан, но уже 2 года как проживает дома, восстановленный в правах. Я к ним прямого отношения никогда не имел…» (из письма Елекоева Каминскому в Железноводск). Как видно из этого примера, даже сомнительные в глазах режима дяди могли стать причиной жизненной катастрофы племянника.
При выявлении «неправильных» фактов биографии у партийца или его родственников, как правило, его ждало исключение из партии со всеми вытекающими последствиями. Вот, например, за что был исключен из партии бывший управделами Валдайского райкома ВКП(б) Ильин М. Я.: «При вступлении в партию Ильин скрыл свое социальное происхождение, скрыл также его в момент проверки и обмена партдокументов. При новом руководстве РК ВКП(б) проверкой установлено, что отец Ильина имел в г. Валдае два дома, один из них перед революцией продал. Имел также купчую <на> землю и лес, которые также продал. Всего у отца и матери Ильина М. Я. было в г. Валдай 4 дома. Кроме этого отец Ильина во время к/р восстания в 1918 году в г. Валдае с оружием в руках активно в нем участвовал. Мать Ильина все время торговала баранками. Все это Ильин от партии скрыл».[13]
Некоторые исключенные из партии запоздало
каялись, что редко им помогало: «Признавая, что я действительно, скрыл при вступлении в партию
в 1932 году,
а кандидатом в 1931 году, что мой отец был мелким торговцем, я в анкете
указал „из рабочих“ (без всяких корыстных целей) из-за ложного стыда и боязни,
что из-за происхождения меня могут не принять в партию…»[14]
На граждан с «неправильной» для советской власти биографией порой объявлялась настоящая охота. Причем занимались этим не только спецслужбы, а вполне гражданские государственные органы власти и организации (а ведь негосударственных после НЭПа почти не было). Из обращения Княжеского сельсовета Максатихинского района Московской области (ныне — Тверская область) от 11. 8. 1931 года в Отдел труда учебной базы «Лентрудкадры»: «Княжеский с/с ставит Вас в известность, что у Вас находится в Столярном цехе гр. Смирнов Дмитрий Сергеевич д. Дубовика, Княжеского с/совета, учится в Школе в Столярном цехе. Гр-н Смирнов Д. С. враждебно настроен перед (так в документе. — Д. П.) сов. властью, отец его и хозяйство явно кулацкое, принадлежит (так в документе. — Д. П.) к выселению, но ввиду его старости, отец оставлен дома, а сын Дмитрий был неизвестно где. <…> По выселению кулачества из нашего района мы пытались выселить и Смирнова Д. С., так как такового дома не оказалось. Сельсовет просит с получением сего снять его из Школы и направить куда следует на выселение».[15]
Неужели, чтобы избежать печальной участи «быть направленным куда следует», советский гражданин не стал бы скрывать от друзей, от власти и даже от детей правду о своих предках? Не стал бы придумывать устраивавшие власть факты биографии? О том, что опасно и может разрушить судьбу человека, старались молчать и по возможности забыть. Ведь атмосфера страха была всеобщей: защищенным от произвола не мог чувствовать себя ни рядовой рабочий, ни Герой Советского Союза, ни лауреат Сталинской премии, ни член ЦК. То, что сегодня мы считаем дикостью и социальным людоедством, в те годы рассматривалось как норма: «Я, Мотиенко, при помощи (партийной. — Д. П.) организации и других, добился — арестовали и посадили 42 человека и завод начинает выполнять свою программу…» — мог хвастаться на партсобрании директор завода.[16]
Вот другой пример, когда социально чуждую гражданку «разоблачила» не спецслужба, а вполне гражданский, причем советский (то есть формально не партийный), орган — Комиссия советского контроля при СНК СССР. Заместитель уполномоченного этой комиссии по Ленинграду докладывает в Ленинградский обком ВКП(б) о директоре Института повышения квалификации работников искусств (ЛИПКРИ): «Знакомясь при проверке с личным делом самой Нечай, мы усумнились (так в документе. — Д. П.) в правдивости ее заявлений в автобиографиях и анкетах о социальном происхождении. В анкете, заполненной Нечай в 1928 году в ЦК ВКП(б), в графе „социальное происхождение (прежнее сословие, звание, состояние и проч.)“ она пишет: „отец из запорожских казаков“. В автобиографии от 3 августа 1928 года указано: „отец был учителем <…> мать сперва работала на Александровском заводе г. Петрограда конторщиком, а потом также занималась педагогической деятельностью“.
Наведенные нами справки в Ленинградском отделении Центрального исторического архива устанавливают, однако, что отец Нечай Милиции Андреевны по происхождению — потомственный дворянин, „за усердную ревностную работу в министерстве просвещения был награжден 4 орденами“. Сама Нечай М. А. в 1902 году 8 июня определением дворянского собрания внесена в родословную книгу дворян Подольской губернии. Эти биографические данные Нечай не указывает в своих партийных документах. <…>
В результате проверки прихожу к выводу о необходимости снять Нечай М. А. с работы председателем Обкома Союза РАБИС, обсудить вопрос о ее партийности, материалы проверки передать прокурору…»[17]
Отнесение в СССР человека к «бывшим», даже если человека оставляли живым, влекло и другие сложнейшие последствия для него и родственников: «За редким исключением, как только человек оказывается в списках „лишенцев“, его увольняли с работы, исключали из профсоюза, могли выселить его семью, повышали налоги, а с 1930-х лишали продуктовых карточек, автоматически поражали в правах членов его семьи, исключали детей из школ и вузов».[18] Так, разъяснения о необходимости увольнять человека при выявлении таких фактов в биографии многократно встречаются в секретных инструкциях большевицкого руководства.[19] Вот отсюда и берется немалое количество родословных детективов, подаренных нам советской властью.
Не будем забывать и то, что после описываемых в этой главе увольнений и исключений из партии очень часто следовало уголовное преследование человека с «неправильным» происхождением, заканчивавшееся расстрелом или длительными сроками заключения в системе ГУЛАГа. Так, например, 31 июля 1937 года ЦК ВКП(б) одобрил приказ НКВД «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». По нему среди прочего подлежали преследованию (в том числе расстрелу): бывшие (!) кулаки, а также «члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, мусаватисты, иттихадисты и дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели <…> реэмигранты <…> сектантские активисты, церковники…»[20]
Ну и к совсем малоизвестным фактам, даже для историков права относится то, что на протяжении длительного периода неверные анкетные данные в СССР могли караться по статье Уголовного кодекса «Мошенничество». Напомним, что в здоровых правовых системах под этим преступлением понимается хищение чужого имущества путем обмана или злоупотребления доверием. Сам по себе факт обмана гражданином других граждан и государства мошенничеством в юридическом смысле не является. Однако Советское государство в рамках своей борьбы с «вредными» классами стало подводить под эту статью придуманные анкетные данные, даже если при этом ничего ни у кого похищено не было. Сделано это было путем хитрой формулировки статьи 169 Уголовного кодекса РСФСР 1926 года. Она признавала мошенничеством не только обман с целью завладения имуществом, но и «в целях <…> получения иных личных выгод». Под последние же без труда можно было подвести и трудоустройство, и поступление в учебное заведение, и многое другое, что было порой недоступно «бывшим».
Вот пример осуждения за такое биографическое мошенничество и сопряженную с ним антисоветскую агитацию. В 1935 году Леноблсудом был на 5 лет лагерей осужден сын дворянина Броневский А. Ф., который, «вступая в ВКП(б) в 1931 году, скрыл и продолжал далее скрывать свое соц. происхождение и службу в царской армии в офицерском чине, выдавая себя за сына крестьянина. Скрывал также, что в 1926 году, лишился избирательных прав».[21] Данный пример показывает, на что наши предки готовы были пойти, чтобы выжить в Советской стране.
1. Н. В. Петров, А. Б. Рогинский (НИПЦ «Мемориал»). «Польская операция» НКВД 1937—1938 гг. // http://www.memo.ru/history/POLAcy/00485ART.htm
2. Справка 1949 года Ленинского райкома ВКП(б) г. Ленинграда в Горком ВКП(б) // ЦГАИПД СПб. Ф. 409. Оп. 5. Д. 49. Л. 5—8.
3. Циркуляр от 17 августа 1930 г. Ленинградского Областкома Всесоюзного Союза Рабочих металлистов № 131-с // ЦГА СПБ. Ф. 1373. Оп. 8. Д. 24. Л. 17.
4. Список от 11 июля 1938 года // РГА ВМФ. Ф. Р-107. Оп. 7. Д. 47. Л. 5—7.
5. Из протокола партбюро киностудии // ЦГАИПД СПб. Ф. 6119. Оп. 2. Д. 42. Л. 44.
6. Из протокола № 7 открытого партсобрания киностудии от 29. 07. 1975 // ЦГАИПД СПб. Ф. 6119. Оп. 2. Д. 41. Л. 40.
7. Кобрин В. Б. Перспективы развития генеалогических исследований // Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. Избранные труды. РГГУ. М., 2008. С. 217.
8. Протокол допроса Родичева Степана Николаевича, 1899 г. р., от 31. 12. 1935 // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1429. Л. 280—283.
9. А. В. Посадский. Бывшие люди. От кого и от чего мы произошли // Новая газета. 14. 11. 2012. № 129. С. 20—21.
10. Из Сводки документальных материалов в связи с проверкой партдокументов. Совершенно секретно. УГБ НКВД в Ленобком ВКП(б) 31. 10. 1935 // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1198. Л. 126—128.
11. Из Информационной сводки Выборгского райкома ВКП(б) Ленинграда «Обсуждение на партсобраниях Выборгского района письма ЦК ВКП(б) „Об уроках событий, связанных с убийством С. М. Кирова“» от 28. 1. 1935 // ЦГАИПД СПб. Ф. 2. Оп. 2. Д. 556. Л. 59—66.
12. Из Информационной сводки Выборгского райкома ВКП(б) Ленинграда «Обсуждение письма ЦК ВКП(б) на партсобраниях Выборгского района» от 27. 1. 1935 // ЦГАИПД СПб. Ф. 2. Оп. 2. Д. 556. Л. 70—76.
13. Из протокола № 15 заседания Бюро Валдайского райкома ВКП(б) от 14. 11. 1937 по Ильину Михаилу Яковлевичу, 1909 г. р. // ЦГАИПД СПБ. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 3817. Л. 80—81.
14. Заявление Кузиница Самуила Михайловича (Фонтанка 136) от 8. 5. 40 // ЦГАИПД СПб. Ф. 4. Оп. 2. Д. 1178. Л. 32—33.
15. ЦГА СПб. Ф. 4438. Оп. 1. Д. 23. Л. 23.
16. Из протокола общего собрания парторганизации завода № 206 (Ленинград), 1938 // ЦГАИПД СПб. Ф. 603. Оп. 1. Д. 7. Л. 23 об.
17. Из секретного письма в Горком ВКП(б) от 28. 10. 1937 «О разбазаривании гос. средств и злоупотреблениях в институте повышения квалификации работников искусств (ЛИПКРИ)» // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2698. Л. 48—52.
18. Дмитриев Н. И., Рогова Е. М. Репрессии большевиков против чинов Белых армий. 1919 —начало 1930‑х годов. Результаты новых исследований // Труды II Международных исторических чтений, посвященных памяти профессора Генерального штаба генерал-лейтенанта Н. Н. Головина. СПб., 2012. С. 233—234. Об ограничениях для детей «лишенцев» на обучение в советской школе см.: Курляндский И. А. Сталин, власть, религия. М., 2011. С. 311—312.
19. Например, в письме № 43сс от 14. 9. 1940 г. Политуправления ВМФ СССР указывается на необходимость немедленного увольнения «бывших» из тыловых организаций флота // РГА ВМФ. Ф. Р-322. Оп. 14. Д. 67. Л. 39—42 (копия). Цитата из документа приводится далее в параграфе 1.12. «Мнимый поворот от биографического геноцида». Так, непосредственно перед Великой Отечественной войной большевиками ослаблялся отечественный флот по надуманным и античеловеческим причинам.
20. Архив Президента Российской Федерации. Ф. 3. Оп. 58. Д. 212. Л. 55—78.
21. Из приговора по делу № 101661 от 30 декабря 1935 года // ЦГАИПД СПб. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 523. Л. 3. По протесту Генеральной прокуратуры РФ реабилитиван Верховным судом РФ 08. 12. 1993: уведомление Прокуратуры Санкт-Петербурга от 30. 01. 2015 № 27-1303-2014 (архив автора).