Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2018
Ночь напролет шел дождь со снегом. Капли стучали по жестяному козырьку, мешая заснуть. Илюша Дрожжин ворочался в кровати. Порою ему казалось, что дневные заботы вот-вот отойдут. Но стоило голове наполниться сонным туманом, как ветер за окном швырял на стекла ледяную крупу. Даже кот Тимофей просыпался, упруго потягивался, надавливая лапами на ноги хозяина. Какой, к черту, сон?
Лишь под утро Дрожжин будто провалился в черную яму. Снилась ему свалка. Огромная, как пустыня Сахара. Повсюду тлел мусор. В воздухе плавали струпья коричневой гнили, а небо казалось грязным, как двор птицефермы. Илюша шел, огибая мусорные терриконы. Под ногами, словно перекати-поле, кувыркались целлофановые пакеты. Вскоре на его пути повстречалась стая воронов. Птицы клевали падаль. Когда Илюша приблизился, вороны подняли головы и уставились на Дрожжина свирепыми глазами. Илюша начал обходить птиц стороной, и тут один из воронов раскрыл клюв и произнес любимую фразу Илюшиной жены: «Талант можно пропить, а мастерство — вечно». И засмеялся, как его жена, грудным голосом оперной певицы.
Илюша проснулся и посмотрел на часы. Так и есть — опаздывает. На мгновение возникла отважная мысль: а не послать ли всё к ядреной фене? Работу, семью. И начать жизнь с чистого листа. Начать такую жизнь, которая будет наполнена гармонией и смыслом.
Он прошелся по комнатам, выглянул в окно. Земля внизу сделалась белой от снега, только на дорогах темнели серые колеи, оставленные колесами машин. Его «фольксвагена» на месте не было. Жена опередила. Придется Илюше добираться на маршрутке.
Дрожжин наскоро оделся, смел со сковородки холодный омлет и отправился на работу.
На остановке, глядя в витрину книжного магазина, Илюша вспомнил, что собирался вернуться к чтению художественной литературы. Может быть, подумал он, современные писатели надоумят, как ему жить. Войдя в магазин, Илюша сказал:
— Мне нужна книга для подарка имениннику.
— Есть такая книга, — обрадовалась продавщица. — Вот, пожалуйста, «Живопись эпохи Возрождения», великолепные иллюстрации. Или вот, смотрите, замечательный сборник афоризмов. Вы только послушайте: «Себялюбие наше таково, что его не перещеголяет никакой льстец». Франсуа де Ларошфуко.
— Нет, нет. Нужен такой, знаете, современный роман, который несет, как бы это сказать…
— Заряд оптимизма?
— Точно!
— Ваш именинник — интеллектуал? — спросила женщина.
— Вряд ли. Он такой… ни рыба ни мясо. Короче, придумывает компьютерные игры для пацанов. Хотя когда-то подавал надежды и неплохо знал русскую классику.
— Возьмите эту, не пожалеете, — сказала продавщица, протягивая Илюше модный роман «Люди цирка».
Пока маршрутка летела по улицам города, Илюша наспех пролистал с десяток страниц, но вжиться в текст не успел.
Последние сто метров до офиса преодолел трусцой, чтобы сослуживцы видели: он спешил как мог.
— Дрожжин, — секретарша Дина поманила Илюшу пальцем и, когда тот склонился, прошептала на ухо: — Ты опоздал на час. Тебя уже заложили.
— Кто?
— Твои кореша. Рувим Каримович стучит ногами и брызжет слюной. Четыре раза тебя спрашивал.
— А ты?
— Сказала, наш гений у матушки. Дескать, захворала старушка.
— Умница.
— Умница-то умница, но какого хрена ты не отвечаешь на звонки?
— А! — спохватился Дрожжин, доставая мобильник. — Я же его отключил. Вчера еще.
На эту хлебную работу Илюшу пристроила жена. И не напрасно. Дрожжину с завидной легкостью удавалось клепать компьютерные игры. Но эта легкость в результате обернулась против него. Шеф платил разработчикам поровну, хотя Дрожжин выдавал продукции в три раза больше любого. Но Илюшин «талант» поощрялся не деньгами, а некоторым послаблением дисциплины, что провоцировало нарастающую зависть коллег.
Тогда Дрожжин принял решение сдерживать себя. Научился растягивать задание на целый день, хотя мог уложиться в час. Блестящие идеи приземлял, чтоб не блестели. Это привело к тому, что работа, некогда привлекательная, сделалась для него каторгой.
— Привет, красавчики, — бросил Дрожжин, приоткрыв дверь кабинета, где сидели программисты.
Потом зашел в свою каморку в конце коридора и включил компьютер. Пробежал глазами последние наработки. Да, игрушка должна получиться классной. Покруче, чем «Метро 2033». Его часть работы была практически готова. Но предъявлять ее шефу предстояло в пятницу, а сегодня только вторник. Господи, чем же себя занять?
Илюша вытащил из портфеля «Людей цирка» и принялся читать. Но спустя десять минут закрыл книгу, позвонил Дине и попросил сварить кофе. А сам тем временем взял кипу газет и принялся маленькими ножницами вырезать буквы, набранные крупным шрифтом. Затем стал из букв выкладывать слова. Пришлось отодвинуть роман на край стола, но вышло неловко, «Люди цирка» свалились в мусорную корзину. Илюша хотел было наклониться, достать книгу, но в это время секретарша Дина поставила перед ним чашку кофе и блюдце с булочкой.
Увидев Илюшино рукоделие, Дина прыснула и зажала рот ладонями. Надпись на столе гласила: «Рув Карим — жопа с ушами».
— Дурачок, — сказала Дина, сметая Илюшины буквы в корзину, прямо на «Людей цирка».
А Дрожжин, сидя на стуле, протянул руку и стал гладить Динины ноги под коленками.
— Тише, тише, — повторяла Дина с придыханием и терлась грудью о его голову.
Илюша продолжал гладить ноги, поднимался все выше и выше. О господи, совсем высоко.
— Тише, тише, — постанывала Дина.
Илюша незаметно зевнул и опрокинул кофейную чашку.
— Ну вот, — сказала Дина, спускаясь с облаков, — придется заваривать снова.
Когда она вернулась с новой порцией кофе, Илюша заканчивал ваять дикобраза. В булочку были вставлены зубочистки-колючки и глаза-изюминки. Очень натурально получилось.
В обеденный перерыв Дрожжин купил спортивную газету и бесцельно зашагал вниз по Большой Морской. Дойдя до чугунных ворот Покровского собора, неожиданно остановился. Казалось, его удерживает какая-то сила. Уж не смутное ли желание прислониться к чему-то надежному, значительному? Да где оно, это надежное? На земле его точно нет.
Илюша с опаской шагнул на церковный двор. Постоял, разглядывая каменные кресты на стенах, под куполами. Наконец набрал полную грудь воздуха, снял шапку и вошел в храм.
В церковной лавке купил свечу. Внутри несколько старушек убирали у стен притвора. Две женщины, покрытые черным, молились вдалеке, перед иконостасом. С клиросов слетало негромкое пение. У Илюши было такое ощущение, что кто-то неотступно следит за ним. Взгляд, подобный рентгеновским лучам, пронизывал насквозь и, похоже, нащупывал скрытые пороки и потаенные мысли. Илюша втянул голову и прошел туда, где горели свечи в золотых подсвечниках. Пока осматривался, перед ним возникла старушка с кукольным лицом.
— Господи, помилуй тебя, — сказала она, часто моргая. — За упокой будем ставить? Или за здравие?
Илюша подумал и сказал:
— За здравие.
— Тогда сюда, к Богородице нашей.
Нарисованная Богоматерь с Младенцем показалась Илюше слишком молодой. Дрожжин зажег свечу и прочитал огибающую портрет надпись: «Пресвятая Богородица, спаси нас». Он установил свечу, осмотрелся украдкой и тихо произнес:
— Мария, будь человеком, продли дни моей матушки. Дай ей терпения, чтоб она старилась без мук душевных и физических. Чтобы не перекладывала на мои плечи свои старушечьи заботы.
Когда он это говорил, спиной ощутил чей-то взгляд. Илюша обернулся. С противоположной стены смотрел нарисованный Иисус. «Славим силу твою, Господи» — было начертано старославянской вязью.
Дрожжин начал переминаться с ноги на ногу. Он вдруг почувствовал, что на него наваливается безысходность, как в утреннем сне. Всё стало казаться фальшивым — и росписи на сводах, и церковные старушки, и пение. Время от времени Илюша поднимал глаза и встречался взглядом с Иисусом. Богочеловек смотрел только на него.
Дрожжин перешел в другую сторону храма, но глаза Иисуса неотступно следили за ним. Илюша уже не слышал пения, не обращал внимания на редких прихожан. Его беспокоил суровый взгляд Бога. Запах горящих свечей и сладковато-елейный дух кружили голову. Из желудка поднималась тошнотворная волна. Казалось, еще чуть-чуть — и Дрожжин упадет в обморок.
Илюша выбежал на улицу и стал жадно хватать воздух, как будто вынырнул с большой глубины.
После обеда Дрожжин целый час стоял у окна и бросал в форточку хлебные крошки. Кормил голубей. Те цокали когтями по мокрому подоконнику и утробно гулькали. Потом Илюша нашел в столе потрепанную записную книжку и принялся названивать старым товарищам.
— Шурка, надо бы как-то встретиться, перетереть за жизнь.
— Да, надо. Но пока не могу. Извини.
— Генка, привет.
— Это не Генка.
— А кто?
— Его сын.
— То-то я гляжу, голос похож. Отец где?
— Папа умер. Два года назад.
В три часа Илюше позвонила матушка и попросила завезти после работы бутылочку недорогого портвейна. Дрожжин облегченно вздохнул. Сказал шефу, что матери плохо и что надо срочно доставить лекарство.
— Как наш проект? — спросил Рувим Каримович. — Ты срок помнишь? Пятница, до обеда.
— Бу сделано. Вы меня знаете.
— Вот паразит, — восхитился шеф. — Ладно, иди.
Выйдя из офиса, Илюша купил в винном бутике бутылку «Chardonnay», истратив почти всю наличность. Но прежде чем поехать к матушке, решил заглянуть в художественный музей. Может быть, картины отрегулируют душевный лад, избавят от гнетущего томления, от чувства, будто он заблудился на мусорной свалке.
Поднявшись на второй этаж, Илюша принялся бродить по пустым залам, пока наконец не остановился перед полотном Волошина «Крым». Долго всматривался в синие разломы далеких скал, в холмы, похожие на коричневые океанские волны. На сердце становилось все тревожней, но Дрожжин не мог понять, что беспокоит его. И только когда начал разглядывать небо на картине, понял — оно такое же, как над приснившейся свалкой. Илюша развернулся и бросился вон. На первом этаже заглянул на выставку современного абстрактного искусства. Но здесь всё показалось ему жалкой мазней.
Он уже собрался уходить, когда подошла музейная дама:
— Извините. Вы так внимательно рассматривали каждую картину. Вам понравилась экспозиция?
Дрожжин закатил глаза, изображая восторг.
— Может, оставите запись в книге отзывов?
— Легко, — согласился Илюша. Он открыл гроссбух в коричневом переплете и, не раздумывая, написал: «Ржунимагу. Валялсо пацтулом. Аффтар, убей сибя ап стену».
— Спасибо, — сказала женщина. — Художникам приятно всякое доброе слово.
В ответ Илюша скромно потупил взгляд и вышел.
Матушка выхватила бутылку, едва Дрожжин переступил порог.
— Ты зачем купил дорогой портвейн? — возмутилась она, рассматривая этикетку через очки. — Иля, ты сошел с ума. Наверное, две мои пенсии, — но несмотря на упрек глаза старушки блестели в предвкушении выпивки.
Дрожжин открыл бутылку и налил вино в бокал.
— А себе? — сказала матушка. Она знала, что сын не пьет, но каждый раз притворно изумлялась: — Хотя бы две капли, чокнуться со мной.
— Мама, я без вина чокнутый, — произнес Илюша дежурную фразу.
— Это всё из-за нее.
Матушка выцедила бокал до дна, крякнула по-утиному и замерла. Илюша знал, что в эти мгновения ее лучше не беспокоить — идет процесс перестройки. Сонливость уступила место бодрости. Прямо на его глазах дряблая кожа матушки подобралась, а щеки налились румянцем.
Выпив второй бокал, матушка начала укорять Илюшу:
— Помнишь, как я просила тебя — не женись на этой пиндоске? На колени становилась.
— Мама, она ждала ребенка от меня.
— От тебя? Ой ли.
— Мама!
— Единственный сын, — продолжала матушка. — Я возлагала такие надежды. Золотая медаль. Университет с красным дипломом. Нет, ты вспомни, что тебе предлагали! Ах, Иля, Иля, мы бы давно жили в Европе. Если бы не эта стерва.
— Мама, прекрати. Ты, кажется, пьяна.
— Я?!. Это я пьяна? Подожди, она еще рога тебе наставит. Вот такие! В гараж не пролезешь.
— До свиданья, мама, — сказал Илюша, вставая из-за стола.
— Уходишь? — язвительно спросила матушка. — Ладно, уходи. А я отравлюсь. Возьму и отравлюсь. У меня кое-что есть.
Прежде чем уйти, Илюша открыл ящик стола, где у матери хранились лекарства, и обнаружил таблетки промедола. И тут же вспомнил, что это лекарство сам же и доставал, причем с большими трудностями. Еще бы! Промедол — сильный наркотический анальгетик. А получилось так. Однажды матушка решила, будто у нее рак, и во что бы то ни стало хотела приготовиться к худшему. Боль, даже незначительную, она выносить не могла. Поэтому поручила Илюше раздобыть средство, которым можно глушить боль. «Нужно выбросить от греха подальше», — решил Дрожжин и сунул таблетки в карман.
На улице уже стемнело. Шел дождь со снегом. Прохожие месили ногами мокрую кашу. Илюшины туфли наполнились влагой и хлюпали при каждом шаге. Но Дрожжин не замечал ни ветра, ни хляби. Он даже забыл поднять капюшон куртки. Только поеживался, когда ледяные струйки соскальзывали за воротник рубашки. Он шел, не озираясь по сторонам. Неожиданно сбоку плеснул свет фар, Илюша успел повернуться спиной, но машина толкнула его в зад с такой силой, что Дрожжин пролетел метра два и упал на бордюр.
Открыв глаза, он увидел наклонившуюся над ним женщину. Она была в коротенькой шубке с капюшоном. На Илюшу смотрели огромные глаза, полные отчаяния.
Женщину звали Ириной. Первым делом она предложила ехать в «травму». Но ее голос панически вибрировал. Было ясно: дамочка боится последствий.
— Ирина, — сказал Дрожжин, садясь и ощупывая левую ягодицу, — кажется, я легко отделался. Если вам не трудно, помогите встать на ноги.
С ее помощью Илюша забрался в кабину и теперь полулежал на заднем сиденье.
— Сейчас поедем ко мне, — сказала Ирина с явным облегчением. — Я должна убедиться, что с вами порядок.
Пока ехали, пока шли к подъезду и поднимались на второй этаж, Ирина болтала без умолку. Дрожжин узнал, что она в разводе и живет с отцом, а взрослая дочь вышла замуж и переехала в другой город. Дрожжин прихрамывал, Ирина вела его под руку. От нее веяло духами. Илюша успел ее рассмотреть — высокая, с надменным лицом и неподвижными глазами, она напоминала Дрожжину самку леопарда. Таких женщин он обходил десятой дорогой.
— Прошу, — сказала Ирина, пропуская гостя вперед.
Войдя в квартиру, Илюша немало удивился. Ему показалось, что он попал в антикварный магазин. В розовом свете абажура перед Дрожжиным предстала старинная мебель. В углу примостилась бамбуковая этажерка. Справа — комод с выпирающим, как живот, фасадом. Слева — трюмо. Зеркало — венецианское стекло — потемнело от времени. На стенах висели картины, отображающие библейские мотивы. И воздух здесь был особенный. Как в часовне, где соприкасаются вечность и миг.
Дрожжин обернулся, удивленно вскинув брови.
— Да, — кивнула Ирина, — антиквариат — моя профессия. Этими секстанами и канделябрами я зарабатываю на хлеб с маслом. Удивлены?
— Не ожидал, — признался Илюша. Он с любопытством разглядывал фарфоровые статуэтки и кресла с круглыми сиденьями. — Что это? — спросил он, останавливаясь напротив парусинового свитка. Краски на полотне выцвели, но в россыпи светлых точек, соединенных тонкими, как паутина, линиями, прочитывалась какая-то тайна.
— Карта звездного неба, — сказала Ирина. — Испания, 1519 год. Ею пользовался штурман корабля «Виктория» во время кругосветного похода Магеллана.
— Оригинал?
— Ну, прямо! Но, кроме вас, никто не должен этого знать. У меня магазин на Одесской. А всё, что здесь, — это капризы сердца.
Они прошли в комнату, забитую старинной мебелью. Дрожжин не сразу обратил внимание на старика в кресле-качалке. На коленях, укрытых пледом, лежали тонкие беспомощные руки.
— Знакомьтесь, — сказала Ирина, — это мой папа. Известный писатель. — А это, — теперь она говорила, обращаясь к отцу, — это Илюша. Папа, ты слышишь? Это Илюша Дрожжин. Красивый молодой человек, не правда ли, папа?
Старик закивал высохшей головой и улыбнулся, обнажая верхнюю десну с одним серым зубом.
— Эвв хы, — пытался он выговорить какую-то фразу, при этом постоянно сжимал и разжимал кисть правой руки.
— Кажется, он что-то просит? — предположил Дрожжин.
— Бумагу и перо, — сказала Ирина и погладила старика по жидким волосам.
— Неужели будет писать? — засомневался Илюша.
— Сейчас увидите. — Ирина положила лист бумаги на картонку и подала отцу. Затем вставила в дрожащие пальцы шариковую ручку.
— Папа, ты помнишь, на чем остановился вчера? — спросила Ирина.
— Ду-у, чук-чук, — закивал головой старик.
— Правильно. Сцена прощания на перроне.
Дрожжину казалось невероятным, что этот старик, похожий на дебила, способен выводить парализованными руками буквы алфавита и складывать слова в подобие художественного текста.
— Обратите внимание, какие у нас книги! — сказала Ирина, постукивая ноготком по дверце старинного шкафа. — Весь цвет мировой литературы. Папа давно хотел стать писателем. Но судьба распорядилась иначе. Сорок шесть лет он трудился на ниве общественного питания. Зато теперь счастлив. Папа, ты счастлив? — спросила она, наклоняясь к отцу.
— Сё, сё, сё, — в нетерпении запричитал старик, брызгая слюной. Руки его задвигались, совершая перед лицом нескоординированные движения.
— Хорошо папа, мы уходим, — согласилась Ирина. — Пойдемте в спальню, — предложила она Илюше, — папа любит творить в одиночестве.
В спальне было тесно от мебели. Приходилось лавировать, огибая массивные тумбы и ажурные туалетные столики. Илюша остановился перед кальяном, стоящим на подоконнике, и стал рассматривать его. И даже вздрогнул, когда услышал голос Ирины, властно позвавший его:
— Илю-ша!
Он обернулся. Ирина лежала поперек кровати голая, и только низ ее живота и бедра оказались укрытыми полой шелкового халата. Длинные ноги были перекрещены, а грудь, как показалось Дрожжину, вздымалась от волнения. Хочет расплатиться со мной, подумал Илюша.
— Поцелуй меня, — сказала Ирина.
Дрожжин пошел, петляя по мебельному лабиринту, остановился перед кроватью. Наклонился и вскрикнул. Боль обожгла спину, как будто его лопатой огрели.
— Что?! Что случилось? — забеспокоилась Ирина.
— Извини, — простонал Дрожжин, переходя на «ты» вслед за женщиной, — я сегодня не боец.
— Хорошо, не будем торопиться. — Она поправила халат и взяла Дрожжина под руку.
Они вернулись в большую комнату, к ее отцу.
— Садись, — сказала Ирина. — Тебе принести пепельницу?
Илюша посмотрел на часы.
— Вообще-то, я не курю. Посижу пару минут и пойду.
— Ладно, — сказала Ирина и подошла к отцу. — Как наши успехи, папа? — спросила она, огибая кресло, в котором сидел старик. — Ты не спишь? — Полы ее халата взметнулись, как крылья, скользнули по рукам отца.
— Феэ, феэ, — запричитал обеспокоенный старик.
— Где наша рукопись? Готова? Позволь-ка взглянуть. — Она забрала с коленей отца изрядно потрепанный листок и подошла к окну.
Дрожжин увидел, как заволновался отец Ирины. Гримаса исказила его лицо, на губах вздулись пузыри. Старик хотел поднять руку, но это оказалось ему не по силам.
— Зёо, зёо, — нервничал старик.
— Хорошо, папа, — сказала Ирина. — Сейчас я прочитаю все, что ты сочинил. — Она повернула к Дрожжину красивое лицо с разгоряченными щеками и спросила: — Хочешь послушать?
Илюша вздохнул:
— Ну, если там не очень много.
— Одна страничка.
— Одна? Тогда давай.
Ирина встала за конторку и принялась читать.
— «В середине этих забот, — читала она, — случилось обстоятельство хотя и не важное, но в то время помучившее Евгения. Он жил свою молодость, как живут все молодые, неженатые люди, то есть имел сношения с разного рода женщинами…»
Илюша слушал и пытался вспомнить, откуда он знает этот текст? Знакомая интонация. А Ирина между тем продолжала:
— «Началось это с шестнадцати лет. И до сих пор шло благополучно. Благополучно в том смысле, что он не предался разврату, не увлекся ни разу и не был ни разу болен. Была у него в Петербурге сначала швея, потом она испортилась, и он устроился иначе. И эта сторона была так обеспечена, что не смущала его».
Ирина замолчала, потом внимательно посмотрела на Илюшу и спросила:
— Ну, как?
— Твой папа пишет, как Лев Толстой, — сказал Дрожжин.
— Браво, браво. — Ирина улыбнулась и захлопала в ладоши, затем приподняла над конторкой томик Толстого, откуда читала.
— Зя, зя, — заволновался старик, постукивая себя в грудь кулачками.
— Да, папа, — сказала Ирина, поднося смятый листок к губам и целуя его, — это ты написал. Ты у нас гений.
В коридоре она не удержалась, прильнула к Дрожжину всем телом, запустила руки под его куртку и с жадностью, причинив боль Илюше, вцепилась пальцами в его спину.
— Ты запомнил дорогу? — спросила Ирина, протягивая визитку.
— Еще бы, — сказал Дрожжин.
Он улыбнулся и вышел. На улице смял визитку и бросил ее в мокрый снег.
Поднимаясь на свой этаж, Дрожжин изобретал причину: как объяснить жене и дочери, почему он вернулся домой в одиннадцатом часу вечера и почему его телефон полдня был отключен. Придется, как однажды он сделал, повторить историю про корпоративную вечеринку. Хотя какая, к черту, вечеринка во вторник? А, вот еще! Нужно соврать, что шеф продал новую Илюшину игру.
Дверь открыла дочь. Ее макияж испугал Дрожжина в первую секунду. Губы дочери казались вывернутыми наизнанку, на щеках лежали мертвенные тени. А глаза искрились холодным сатанинским светом.
— Господи, Светка! — воскликнул Илюша. — Не узнал, богатая будешь.
— Тогда позолоти ручку, — сказала Светлана, не давая Дрожжину опомниться.
— С какой радости?
— У меня сегодня именины. Светланин день.
Дрожжин открыл портфель и, порывшись в нем, вытащил флешку.
— Поздравляю, — сказал он, протягивая флешку. Заметив кислую мину на лице дочери, добавил: — Ты чего? Нормальный подарок. Новая, шестнадцать гигов.
— Вставь ее себе… В портал, — сказала Светлана, отворачиваясь от отца.
— Да ладно, не обижайся. Возьми деньги у матери. Скажи, я верну через пару дней.
— Мамы нет.
— Нет? А где она?
— На корпоративной вечеринке.
Дрожжин вынул мобильник и, заметно волнуясь, сделал вызов.
— Даже не пытайся, — сказала дочь. — Абонент недоступен.
Дрожжин разделся. Остался в трусах и в белой рубашке при галстуке. Время от времени он выглядывал в окно: нет ли на месте «фольксвагена»? Потом несколько раз звонил жене, но механический голос отвечал: «Абонент недоступен».
Спустя полчаса, когда Илюша из окна спальни всматривался в уличную темноту, он услышал, как в прихожей открываются замки. Бросился встречать жену, но столкнулся с дочерью.
— Ты что — уходишь? — удивился Дрожжин. — Двенадцатый час. Куда?
— Тебе что — интересно?
— А как же? Ты моя дочь, — сказал он и подумал, что на самом деле желает одного: избежать забот, которые обрушатся на него, если дочь попадет в неприятную историю.
Прежде чем уйти, Светлана посмотрела на Дрожжина нехорошим взглядом. Илюше показалось, что она прочитала его мысли.
Когда дверь за Светланой закрылась, Дрожжин выключил телевизор и замер посреди комнаты, как соляной столб. Из ступора его вывел телефонный звонок.
— Дрожжин, — произнес шеф, как всегда, развязно, — я на досуге подумал и принял решение — повысить тебя в должности. Судя по всему, шеф был не один. Он сделал паузу и что-то прошептал, но не в трубку, а в сторону. В ответ на его шепот раздался женский смех. Илюше показалось, что смех был грудной, как у оперной певицы. — Станешь у меня генеральным менеджером, — продолжал шеф. — Ты понял, Дрожжин? Генеральным!
— Рувим Каримович, — заныл Илюша, — почему меня? Есть талантливые ребята…
— Запомни, брат, — перебил его шеф, — талант можно пропить, а мастерство — вечно. Зарплата больше в два раза. Но дисциплина, как в армии! В офис — ровно в восемь. И пахать до ночи. Дрожжин, ты меня слышишь?
— Слышу.
— Как тебе предложение?
— Великолепно, Рувим Каримович.
— Вот видишь, продвинутые пацаны растут у меня, как бамбук.
— Спасибо, — сказал Илюша, но шеф уже отключился.
Дрожжин присел на край дивана и начал растирать колени. Тер долго, пока не почувствовал боль под лопаткой. Это душа ноет, подумал он. Теперь Илюша знал, где помещается в человеке душа. Там, откуда растут крылья у ангелов. Как и его матушка, Дрожжин не мог терпеть боли. Он обшарил карманы своей куртки и обнаружил таблетки промедола, слава богу, не выбросил. Выпил одну за другой несколько штук и опустился в кресло. Несколько минут он сидел, не шевелясь, не отводя взгляда от окна. Слушал, как дождь стучит по подоконнику. Время от времени крепчал ветер, и тогда капли шелестели по стеклу, как будто царапались и просились в дом.
Дрожжин вытащил из принтера чистый лист бумаги и, порывшись в столе, нашел карандаш со сломанным грифелем. Заточил карандаш канцелярским ножичком с выдвижным лезвием, острым, как бритва. Потом встал, выключил свет. Снова сел в кресло. И тотчас кот Тимофей запрыгнул к нему на колени и принялся умащиваться поудобней.
Постепенно воздух в комнате сделался прозрачным и светлым. Но теперь вместо мебели здесь пышно цвели кусты жасмина. Далеко, до самого горизонта, простиралась липовая аллея. Несколько пар прогуливались в тени деревьев. Женщины в белых платьях, с тонкими талиями, держали в руках кисейные зонтики. У мужчин были трости.
Боже, как стало ясно вокруг. Как солнечно. И как радостно сделалось внутри. Кажется, что каждая клеточка Илюшиного организма улыбается и приходит в восторг. Впрочем, нет, нет у него никакого организма. Он весь соткан из воздуха. Он легок. Он невесом. Он свободен. Он никому ничего не должен. Он всех прощает. Он любит весь мир.
— Эй вы. Я люблю вас, — сказал Дрожжин и понял, что наступает главное.
Илюша погладил кота:
— Извини, Тим, я улетаю, — сказал он и опустил кота на пол.
Господи, до чего же легко! Сейчас он способен делать всё, что пожелает душа. Он может сделать такое, чего не делал никогда в жизни. Захочет — возьмет лезвие и проведет им по дорогим шторам. Или нет. Нет. Он лучше порежет все платья жены. Ха! Вот будет номер! Он распустит их на длинные полоски. Жена вернется, откроет шкаф, а там гора цветных ленточек. Ха-ха! Смеху-то будет. Хотя, нет, не то. Не то, лузер. Нужно такое сотворить, чего не делал ни разу. До чего даже додуматься не мог. Но что это может быть? Что?
А-а-а, вот оно — нашел. Классно! И он сделает это! Сделает! Илюша вытянул левую руку и с размаху полоснул лезвием по сгибу локтя, через рубашку, по венам. Боль обожгла остро, но затем отплыла куда-то и стала казаться далекой, словно была не его болью.
— Эх, гулять так гулять! — обрадованно воскликнул Дрожжин. Переложил лезвие в левую руку и полоснул по правой.
Прошли тысячи упоительных мгновений.
Илюша поднял правую руку и ощутил ее тяжесть, рука была чугунной. Пальцы не отвечали посылам мозга. Они совершали свои, бессмысленные, движения.
— Сё, сё, сё, — произнес Илюша, обращаясь к окну. Язык тоже не слушался его. Он стал деревянным, как будто в десну вогнали обезболивающий укол.
Дрожжин улыбнулся и с детской радостью начал выводить каракули на листе. Острый кончик грифеля то и дело прокалывал бумагу, но от этого Илюше делалось еще веселее. Непослушная рука дергалась из стороны в сторону, оставляя на листе хаотические линии.
Неожиданно Илюшино сердце распахнулось, и из него полились чудесные слова, сплетенные в рифмы. Илюше казалось, что это творит Всевышний, а он, Дрожжин, всего лишь инструмент в руках Бога. Илюша почувствовал, как на глазах у него выступили слезы благодарности. Но эти слезы не мешали записывать строчки, которые рождались в его голове одна за другой.
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Илюша заплакал навзрыд. Аллея и кусты жасмина померкли, но тотчас перед взором Дрожжина открылся просторный зал со множеством столиков, укрытых белыми скатертями. С потолка струился несильный свет. На столах, в канделябрах, горели свечи. В глубине зала, на подиуме, пела цыганка в сопровождении скрипки. У соседних столиков торчали сонные официанты. А где-то справа, в разгулявшейся компании, раздавались пьяные выкрики «In vino veritas!».
Дрожжин еще крепче стиснул карандаш. Бумага рвалась в клочья. Цыганка пела. Огромные напольные часы фирмы Буре показывали одиннадцать с четвертью. Илюша отодвинул стул и, повернувшись налево, стал глядеть в ресторанное окно.
И каждый вечер, в час назначенный,
(Иль это только снится мне?)
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
Илюша привстал, одернул фрак и коротко, одной головой, поклонился Незнакомке. Однако нужно было торопиться, пока не иссякло вдохновение. Тем более что рука устала и едва поспевала фиксировать счастливый поток мыслей.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И о-ча-ро-ван-ну-ю да-а-а-а…
* * *
Глубокой ночью жена Дрожжина и его дочь возвращались домой на «фольксвагене». Дворники не успевали смахивать ледяную хлябь с лобового стекла. Светлана сидела рядом с матерью, изредка бросала взгляды на ее застывшее лицо. Неожиданно подбородок матери задрожал, и впервые за всю ночь она дала волю нервам:
— Черт бы побрал этот снег! Падает и падает! Падает и падает!
— Мама, успокойся, — сказала Светлана. — Всё уже позади. Доктор сказал: будет жить. Смотри за дорогой.
Илюшина жена шмыгнула носом и затихла. Какое-то время она вела машину молча, всматриваясь в снежное марево, высветленное уличными фонарями. Потом сильным движением отбросила назад пышные волосы и сказала грудным голосом:
— Я тебе покажу — вены резать!
Улыбнулась. Посмотрела на дочь глазами, полными слез, и свернула под арку своего дома.