Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2018
Дмитрий Филиппов. На этом свете. СПб.: Геликон Плюс, 2017
Книга «На этом свете» не создавалась как единый цикл, все рассказы и повести уже публиковались в литературных журналах, поэтому это не «новый альбом», а скорее «сборник хитов» Филиппова. Произведения успели пожить самостоятельной жизнью, когда нужно сразу же бить в цель, когда нет времени на привыкание к авторскому стилю, как это бывает в романе или сборнике. Поэтому и теперь после каждого финала хочется отложить чтение, поразмышлять, не окунаясь сразу же в новую историю.
Простая баба в послевоенной деревне, омоновец на митинге белоленточников, мальчишки на берегу Японского моря, заключенный на Соловках, приехавшие на концерт Мэрлина Мэнсона хиппари, организованная группа попрошаек в петербургском метро… Яркие персонажи разбросаны во времени и пространстве. Тем не менее все рассказы можно разделить на две категории: мемуарные и придуманные, сотворенные. В первых присутствует особый лирический герой, тождественный автору: носит его имя, говорит от первого лица. Это зарисовки отдельного момента жизни; крутых сюжетных поворотов нет — Филиппов намеренно отказывается от них, чтобы не вносить ничего лишнего, чужеродного в ситуацию, произошедшую в действительности. Во второй группе рассказов четко очерчен хронотоп, продумана композиция. Объединяющим началом становится какой-либо художественный образ (томительное ожидание звонка президента, год Лошади по Восточному календарю или яблоко, знакомый с детства вкус которого смог привести в себя припадочного). Он собирает каждое произведение изнутри, дает ему основу, стержень, который, как копье, вонзается в мысли читателя.
В «Габо» по принципу рассказа в рассказе соединяются эти две стратегии. Но именно потому, на мой взгляд, рассказ и становится самым слабым, искусственным. В остальных текстах Филиппов будто бы пытается быть похожим то на Тургенева, то на Толстого, то на Шукшина — складывается впечатление, что читаешь классику. Да, это все очень знакомо, но Филиппову и не нужно привносить новшества, выдумывать миры, свой язык, играть с прыжками во времени, прелесть его прозы именно в этом узнавании.
Довольно часто в книге все решает судьба: сводит людей, убивает, спасает. Автор верит в предопределенность, в то, что не пристрелят того, кому суждено утонуть. Но разгадать задуманное роком невозможно: «Жили ведь, как люди, всё делали правильно, любили ребенка, землю, почитали родителей, были верны друг другу, не лгали, не предавали». А потом мужа этой героини арестовывают, увозят на Соловки, там приговаривают к расстрелу после побега нескольких заключенных — «чтоб другим неповадно было». Справедливости не существует, только судьба. Пожалуй, не может по-другому рассуждать человек, познавший войну: автор служил в Чечне. Армия и война, с точки зрения Филиппова, — нечто противоестественное, ломающее самую сущность личности. Даже в таких мелочах, как запрет на хранение в тумбочках военнослужащих посторонних вещей — никаких фотографий, писем, сувениров, книг, все это сжигается или выбрасывается, — виден насильственный отказ от памяти, от всего, что делает человека человеком.
Другая тема, волнующая Филиппова, — рождение ребенка. Удивительно, как всеведущему автору удается передать состояние женского желания, беременности, родов — так верно, что не отличить от женской прозы (например, Марины Степновой, выросшей в семье врачей). Хотя эти два сюжета — войны и рождения — никогда не пересекаются в одном произведении, на фоне всего сборника их можно противопоставить. Рождение нового человека в противовес разрушающей военной службе отменяет грехи, очищает, придает святость. В повести «Билет в Катманду» происходит подмена понятий. Для возлюбленной героя Катманду — рай на земле, место, способное защитить от грязи и пошлости. Когда она предает молодого человека, тот вдруг решает, что его собственным Катманду, очищающим, помогающим пережить измену, может стать война, — но разочаровывается.
Есть у Филиппова один образ судьбы, не упомянутый выше: круг, по которому каждый из нас неторопливо шествует. Герой хочет из него вырваться, показать, что он не марионетка в чьих-то руках, в чьем-то прописанном сценарии. Но жизненный опыт приводит к выводу: «Истинное величие — пройти этот круг полностью, не споткнувшись, а на месте стыка конца и начала оставить зарубку: „я здесь был“». Сегодня первую скрипку в литературе играет роман: за него дают премии, его ругают или хвалят критики, за ним идут в книжные магазины. Что ж, может быть, именно Филиппову удастся оставить свою зарубку на поле малого жанра.
Дарья Облинова